Страница:
— Ничерта себе! — потрясенно проговорил Андрей.
Только теперь до него дошло, что руки несчастной крепко связаны за спиной.
— Подожди, детка, — сказал Андрей, склоняясь к Миле Сергеевне и соображая, чем бы разрезать веревки. Случайно на глаза ему попалась опасная бритва, валявшаяся в самом углу подвала.
Андрей подобрал бритву, подумав о том, что нечто подобное использовал для бритья его родной дед. В те времена Андрюшу к бритве и близко не подпускали, зато сам процесс бритья, каждый раз превращаемый дедом в целое действо, он нередко наблюдал со стороны и запомнил на всю жизнь.
Бандура перерезал веревки и с трудом поставил женщину на ноги. Мученица вцепилась в спасителя и едва не залезла к нему на руки, словно перепуганный насмерть котенок. Она дрожала всем телом и что-то лепетала в плечо.
— Ну-ну! — смутился Андрей. — Перестань! Перестань, слышишь?! Давай-ка лучше выбираться отсюда.
Они, обнявшись, сделали несколько шагов к лестнице, когда Андрей, поддавшись безотчетному порыву, бросил беспомощную спутницу, вернулся и изо всех сил сааданул поверженного маньяка в голову.
— И еще мало тебе! — выкрикнул Андрей, и едва успел подхватить несчастную женщину, готовую свалиться на пол.
— Держись, — Андрей подставил плечо, и они приступили к восхождению.
На последних ступеньках женщина окончательно обессилела и повисла на Бандуре всем телом.
— Ну и денек, — хрипел Андрей, вытягивая ее с ловкостью заправского бульдозера.
В холле ему пришлось взять спутницу на руки. Так они миновали коридор и оказались в обширном зале первого этажа. Андрей нежно опустил ношу в первое попавшееся кресло и оглянулся в поисках какой-нибудь одежды. Несчастная женщина стала неистово цепляться за Андрея, словно утопающий за спасательный круг.
— Пожалуйста, — лепетала она, — пожалуйста! Не бросайте меня… Только не бросайте!.. Пожалуйста…
— Вот мать-перемать! — возмутился Бандура, пытаясь за показной суровостью скрыть охватившее его смущение, а кроме того, еще и освободиться, наконец, из судорожных объятий женщины. — Да прекрати, блин, немедленно.
Стряхнул с себя ее руки и выглянул в переднюю. Сорвал с вешалки ближайший плащ, наплевать, что мужской, и с грехом пополам укутал в него женщину.
— Не уходите, — бормотала Мила, возобновив попытки ухватить Андрея хотя бы за что-нибудь.
Андрей отступил на шаг.
— Пожалуйста, не бросайте меня…
Полные слез глаза. Милая перепуганная мордашка, если сбросить со счетов фингалы и распухший нос.
Андрей в раздражении отмахнулся.
— Послушай, детка! — заговорил он громко, горячо и убежденно. — Я тебя из подвала вытащил? Вытащил. Дружку твоему трепанацию черепа устроил? Устроил. Чего ты еще хочешь? Чтоб я тебя к папе с мамой отвез?
— Пожалуйста… Ну пожалуйста?
— Да некогда мне! — взорвался Андрей. — На работе я! Усекаешь, крошка?.. На ра-бо-те!
Мила Сергеевна жалобно заскулила.
— Вот ядреный корень! — ожесточенно зажестикулировал Бандура. — Это я, что ли, тебя проституцией заниматься принуждал? Привалить кого — пожалуйста, а со шлюх капусту сбивать — не мой профиль. Честно тебе говорю — я бы сутенеров на кол сажал. Без суда и следствия…
Мила горько заплакала.
— Будешь думать теперь, к кому в машину подсаживаться, а к кому не стоит! — разорялся Андрей, несколько превратно истолковавший то положение, в какое угодила молодая женщина. Милу Сергеевну он не узнал, как и она его. Несчастную путану Андрею было искренне жаль, да время нещадно поджимало.
— Уходить мне надо, — внятно объявил Андрей. — Нельзя тебе со мной. За мной с минуты на минуту такие гонки пойдут — сама не обрадуешься. Чудеса на виражах, чтобы поняла. Да и не по пути нам.
— Не уходи… — горячо молила Мила.
Бандура в сердцах сплюнул.
— Тьфу. Дура несчастная! Не по пути нам, говорю. Я ухожу, и ты ноги уноси. Пока Боник с целой кодлой не воротился. С него станется.
Андрей зашагал к выходу, но тут же замер, осененный внезапной мыслью.
— Слушай, детка, а где этот конь педальный, хозяин всего этого гребаного хауса, ключи от «Ягуара» держит?
— В спальне на тумбочке, — давясь слезами, ответила Мила, — по-моему…
Женщина находилась в таком состоянии, что не только не узнала Андрея, виденного единожды в Гробарях мельком, но и совершенно упустила из виду дипломат, зажатый в руке молодого человека. Не до дипломатов ей в тот момент было.
— По-твоему?! — заворчал Андрей, бегом припуская в спальню. Вскоре он вернулся, вооруженный ключами, брелоком противоугонной сигнализации и даже техническим паспортом на имя Вацлава Збигневовича Бонифацкого.
— Нацмен хренов…
— Пожалуйста! Возьмите меня с собой! — заголосила Мила Сергеевна.
Бандура молча прошел мимо. Обернулся от двери и нравоучительно обронил на прощанье:
— Детка, я тебе в последний раз говорю — я тебя на панель не толкал. Сама полезла, за легкими деньгами. А легких денег — не бывает. — Бандура вздохнул, — для таких, как мы, по крайней мере. Теперь поняла? Сегодня сотка, а завтра — плетка.
Он уже совсем было вышел, но на крыльце снова обернулся:
— Чеши отсюда, пока дорога свободна. — Он сделал неуверенный шаг, не зная, говорить женщине или нет.
— Тут это… — наконец, неуверенно выдавил Андрей. — На улице два мента в машине отдыхают. Вон там, в конце квартала. Как раз скоро в себя придут, если я не перестарался, не дай-то Бог. Давай, подруга, тормоши их, и пускай они всю эту кодлу пакуют, к чертям собачьим.
— А вообще, — Андрей позволил себе короткую паузу, — завязывай ты с этим делом. Сама небось поняла, что добром не кончишь. Найди работу, замуж выйди… — Бандура вздохнул, в последний раз посмотрев на Милу:
— Ну, бывай, короче говоря.
С этими словами Андрей скрылся из виду. Пересек двор и, не теряя больше ни минуты, забрался за руль «Ягуара».
— Ух ты! — восхищенно воскликнул Андрей, приноравливаясь к приборам управления. — Так вот ты какой, полный фарш… Ну, поглядим, чего ты стоишь?
Взревел могучий мотор. Андрей отпустил сцепление и машина, подмяв бампером ворота, задом выкатилась на улицу. Андрей перебросил передачу и надавил на газ. «Ягуар» сорвался с места и, проскочив мимо все еще безжизненной милицейской «пятерки», устремился вон из Ялты.
Автомобилей на трассе было предостаточно, потому как даже совы успели перебраться из кроватей за рули собственных авто. Едва Ялта осталась за спиной, навстречу Андрею попался черный мотоцикл с коляской. То ли «К-750», то ли «Урал».[34] Андрей точно не разобрал. Старый рабочий конь из разряда тех, на которых в селах обычно рассекают мужики, перетягивая все, от дров или соломы — до кирпичей.
«Ягуар» к моменту встречи с мотоциклом уже набрал приличную скорость. Мотоцикл молнией промелькнул мимо. Так что в лобовом стекле лишь на мгновение возникли две головы мотоциклистов. Обе — украшенные танкошлемами советского образца. Гигантская фигура пассажира в мотоколяске показалась Андрею знакомой. Ощущение длилось одно короткое мгновение. Машины разминулись. Андрей наподдал газу, и «Ягуар» пошел на обгон ползущего вгору автопоезда. Мотоциклистов Бандура попросту выбросил из головы. Мысленно он уже был если и не в Киеве, то, по крайней мере, на подступах к городу. Теперь весь его план сводился к тому, чтобы двигаться по ЮБК до бухты Ласпи, перевалить горную гряду (там, вроде бы, был тоннель, прорубленный в скальных породах), и через Инкерман выбираться к Бахчисараю. А затем, уже знакомым маршрутом, минуя Красноперекопск, Херсон и Николаев, двигать домой.
«Еще одно усилие, и дело в шляпе», — как мог, подбадривал себя Бандура.
Подниматься на Ай-Петри и спускаться в степной Крым через долину Бельбека у него не было даже в мыслях. О ночном чудище Андрей предпочитал не вспоминать.
«Второй раз никакая сила меня туда не загонит… Разве что в сопровождении танкового батальона, да и то — большойвопрос…»
Крюк через Севастополь Андрея не смущал. Бандура склонялся к тому, что случись объезжать зловещее ущелье через Румынию, например, он поехал бы через Румынию без малейших колебаний.
«Ягуар» играючи обошел автопоезд и помчался по трассе.
Глава 8 ЗЕМЫ, ИЛИ ПОХОЖДЕНИЯ ЛЖЕВАРДЮКА СО ЛЖЕЛЮБЧИКОМ
Только теперь до него дошло, что руки несчастной крепко связаны за спиной.
— Подожди, детка, — сказал Андрей, склоняясь к Миле Сергеевне и соображая, чем бы разрезать веревки. Случайно на глаза ему попалась опасная бритва, валявшаяся в самом углу подвала.
Андрей подобрал бритву, подумав о том, что нечто подобное использовал для бритья его родной дед. В те времена Андрюшу к бритве и близко не подпускали, зато сам процесс бритья, каждый раз превращаемый дедом в целое действо, он нередко наблюдал со стороны и запомнил на всю жизнь.
Бандура перерезал веревки и с трудом поставил женщину на ноги. Мученица вцепилась в спасителя и едва не залезла к нему на руки, словно перепуганный насмерть котенок. Она дрожала всем телом и что-то лепетала в плечо.
— Ну-ну! — смутился Андрей. — Перестань! Перестань, слышишь?! Давай-ка лучше выбираться отсюда.
Они, обнявшись, сделали несколько шагов к лестнице, когда Андрей, поддавшись безотчетному порыву, бросил беспомощную спутницу, вернулся и изо всех сил сааданул поверженного маньяка в голову.
— И еще мало тебе! — выкрикнул Андрей, и едва успел подхватить несчастную женщину, готовую свалиться на пол.
— Держись, — Андрей подставил плечо, и они приступили к восхождению.
На последних ступеньках женщина окончательно обессилела и повисла на Бандуре всем телом.
— Ну и денек, — хрипел Андрей, вытягивая ее с ловкостью заправского бульдозера.
В холле ему пришлось взять спутницу на руки. Так они миновали коридор и оказались в обширном зале первого этажа. Андрей нежно опустил ношу в первое попавшееся кресло и оглянулся в поисках какой-нибудь одежды. Несчастная женщина стала неистово цепляться за Андрея, словно утопающий за спасательный круг.
— Пожалуйста, — лепетала она, — пожалуйста! Не бросайте меня… Только не бросайте!.. Пожалуйста…
— Вот мать-перемать! — возмутился Бандура, пытаясь за показной суровостью скрыть охватившее его смущение, а кроме того, еще и освободиться, наконец, из судорожных объятий женщины. — Да прекрати, блин, немедленно.
Стряхнул с себя ее руки и выглянул в переднюю. Сорвал с вешалки ближайший плащ, наплевать, что мужской, и с грехом пополам укутал в него женщину.
— Не уходите, — бормотала Мила, возобновив попытки ухватить Андрея хотя бы за что-нибудь.
Андрей отступил на шаг.
— Пожалуйста, не бросайте меня…
Полные слез глаза. Милая перепуганная мордашка, если сбросить со счетов фингалы и распухший нос.
Андрей в раздражении отмахнулся.
— Послушай, детка! — заговорил он громко, горячо и убежденно. — Я тебя из подвала вытащил? Вытащил. Дружку твоему трепанацию черепа устроил? Устроил. Чего ты еще хочешь? Чтоб я тебя к папе с мамой отвез?
— Пожалуйста… Ну пожалуйста?
— Да некогда мне! — взорвался Андрей. — На работе я! Усекаешь, крошка?.. На ра-бо-те!
Мила Сергеевна жалобно заскулила.
— Вот ядреный корень! — ожесточенно зажестикулировал Бандура. — Это я, что ли, тебя проституцией заниматься принуждал? Привалить кого — пожалуйста, а со шлюх капусту сбивать — не мой профиль. Честно тебе говорю — я бы сутенеров на кол сажал. Без суда и следствия…
Мила горько заплакала.
— Будешь думать теперь, к кому в машину подсаживаться, а к кому не стоит! — разорялся Андрей, несколько превратно истолковавший то положение, в какое угодила молодая женщина. Милу Сергеевну он не узнал, как и она его. Несчастную путану Андрею было искренне жаль, да время нещадно поджимало.
— Уходить мне надо, — внятно объявил Андрей. — Нельзя тебе со мной. За мной с минуты на минуту такие гонки пойдут — сама не обрадуешься. Чудеса на виражах, чтобы поняла. Да и не по пути нам.
— Не уходи… — горячо молила Мила.
Бандура в сердцах сплюнул.
— Тьфу. Дура несчастная! Не по пути нам, говорю. Я ухожу, и ты ноги уноси. Пока Боник с целой кодлой не воротился. С него станется.
Андрей зашагал к выходу, но тут же замер, осененный внезапной мыслью.
— Слушай, детка, а где этот конь педальный, хозяин всего этого гребаного хауса, ключи от «Ягуара» держит?
— В спальне на тумбочке, — давясь слезами, ответила Мила, — по-моему…
Женщина находилась в таком состоянии, что не только не узнала Андрея, виденного единожды в Гробарях мельком, но и совершенно упустила из виду дипломат, зажатый в руке молодого человека. Не до дипломатов ей в тот момент было.
— По-твоему?! — заворчал Андрей, бегом припуская в спальню. Вскоре он вернулся, вооруженный ключами, брелоком противоугонной сигнализации и даже техническим паспортом на имя Вацлава Збигневовича Бонифацкого.
— Нацмен хренов…
— Пожалуйста! Возьмите меня с собой! — заголосила Мила Сергеевна.
Бандура молча прошел мимо. Обернулся от двери и нравоучительно обронил на прощанье:
— Детка, я тебе в последний раз говорю — я тебя на панель не толкал. Сама полезла, за легкими деньгами. А легких денег — не бывает. — Бандура вздохнул, — для таких, как мы, по крайней мере. Теперь поняла? Сегодня сотка, а завтра — плетка.
Он уже совсем было вышел, но на крыльце снова обернулся:
— Чеши отсюда, пока дорога свободна. — Он сделал неуверенный шаг, не зная, говорить женщине или нет.
— Тут это… — наконец, неуверенно выдавил Андрей. — На улице два мента в машине отдыхают. Вон там, в конце квартала. Как раз скоро в себя придут, если я не перестарался, не дай-то Бог. Давай, подруга, тормоши их, и пускай они всю эту кодлу пакуют, к чертям собачьим.
— А вообще, — Андрей позволил себе короткую паузу, — завязывай ты с этим делом. Сама небось поняла, что добром не кончишь. Найди работу, замуж выйди… — Бандура вздохнул, в последний раз посмотрев на Милу:
— Ну, бывай, короче говоря.
С этими словами Андрей скрылся из виду. Пересек двор и, не теряя больше ни минуты, забрался за руль «Ягуара».
— Ух ты! — восхищенно воскликнул Андрей, приноравливаясь к приборам управления. — Так вот ты какой, полный фарш… Ну, поглядим, чего ты стоишь?
Взревел могучий мотор. Андрей отпустил сцепление и машина, подмяв бампером ворота, задом выкатилась на улицу. Андрей перебросил передачу и надавил на газ. «Ягуар» сорвался с места и, проскочив мимо все еще безжизненной милицейской «пятерки», устремился вон из Ялты.
Автомобилей на трассе было предостаточно, потому как даже совы успели перебраться из кроватей за рули собственных авто. Едва Ялта осталась за спиной, навстречу Андрею попался черный мотоцикл с коляской. То ли «К-750», то ли «Урал».[34] Андрей точно не разобрал. Старый рабочий конь из разряда тех, на которых в селах обычно рассекают мужики, перетягивая все, от дров или соломы — до кирпичей.
«Ягуар» к моменту встречи с мотоциклом уже набрал приличную скорость. Мотоцикл молнией промелькнул мимо. Так что в лобовом стекле лишь на мгновение возникли две головы мотоциклистов. Обе — украшенные танкошлемами советского образца. Гигантская фигура пассажира в мотоколяске показалась Андрею знакомой. Ощущение длилось одно короткое мгновение. Машины разминулись. Андрей наподдал газу, и «Ягуар» пошел на обгон ползущего вгору автопоезда. Мотоциклистов Бандура попросту выбросил из головы. Мысленно он уже был если и не в Киеве, то, по крайней мере, на подступах к городу. Теперь весь его план сводился к тому, чтобы двигаться по ЮБК до бухты Ласпи, перевалить горную гряду (там, вроде бы, был тоннель, прорубленный в скальных породах), и через Инкерман выбираться к Бахчисараю. А затем, уже знакомым маршрутом, минуя Красноперекопск, Херсон и Николаев, двигать домой.
«Еще одно усилие, и дело в шляпе», — как мог, подбадривал себя Бандура.
Подниматься на Ай-Петри и спускаться в степной Крым через долину Бельбека у него не было даже в мыслях. О ночном чудище Андрей предпочитал не вспоминать.
«Второй раз никакая сила меня туда не загонит… Разве что в сопровождении танкового батальона, да и то — большойвопрос…»
Крюк через Севастополь Андрея не смущал. Бандура склонялся к тому, что случись объезжать зловещее ущелье через Румынию, например, он поехал бы через Румынию без малейших колебаний.
«Ягуар» играючи обошел автопоезд и помчался по трассе.
Глава 8 ЗЕМЫ, ИЛИ ПОХОЖДЕНИЯ ЛЖЕВАРДЮКА СО ЛЖЕЛЮБЧИКОМ
А между тем, оба мотоциклиста весьма оживленно отреагировали на недавнюю встречу с «Ягуаром». Две головы в старых обошарпанных танкошлемах проводили иномарку долгими удивленными взглядами.
— Какого хрена, блин, в натуре?! — прокричала первая голова, принадлежавшая пассажиру мотоколяски.
— А я почем знаю?! — крикнула в ответ вторая, сидящая на плечах водителя мотоцикла.
— Ты ж, блин, местный, — напирал пассажир.
Водитель негодующе повел плечами.
— Нет, Вовчик, — снова закричал пассажир, потому что по-другому, как криком, разговаривать на ходу было невозможно. — Нет, Вовчик, е-мое, у вас тут что, каждый второй гад на таких тачках рассекает?!
— Третий, блин! Наша крутизна — не слабее вашей будет.
— Гонишь!
— Реально, зема. По-любому.
Мотоцикл сбросил скорость и съехал на обочину дороги.
— Так он это, блин, или ни хрена не он?
— Нашел у кого спросить…
— Так давай догонять, в натуре…
— Куда, догонять? На чем? Головой думай, земеля! Ты мой «КМЗ» со своим джипилой не спутал? Я пока разгонюсь, «Ягуар» уже в Гурзуфе будет.
— На гомне, блин, ездишь…
— На чем есть, на том и езжу…
Оба привстали с сидений, возбужденные возникшей дилеммой.
— Может не он это? — предположил водитель мотоцикла.
— Я хрен его знает…
Водитель в раздумье сдвинул танкошлем на затылок. Почесал голову, поросшую короткими, рыжими волосами. Сам водитель был низким, плотным и кряжистым мужиком лет тридцати пяти-сорока. А может, просто выглядел старше. Точно сказать было нельзя. Заскорузлые, сильные руки выдавали в мотоциклисте сельского труженика. С грубого, обветренного лица, заросшего пятидневной щетиной, смотрели блеклые желтоватые глаза, какие бывают у людей, перенесших болезнь Боткина.
— Ты себе чего думаешь, Валера? — мотоциклист вопрошающе покосился на попутчика.
Пассажир мотоцикла, названный товарищем Валерой, обладал исключительно могучим телосложением и был настолько высок, что, сидя в мотоциклетной коляске, напоминал усаженного на горшок ребенка. Он тоже не знал, на каком решении остановиться и от того злился понемногу, а злясь, нервно разминал руки, которыми бы подковы гнуть. Или на чемпионате по тяжелой атлетике выталкивать под потолок многопудовые штанги.
— Ладно, Вовчик, — наконец, определился пассажир, бывший в паре за главного. — Давай, в натуре, поехали к нему домой. Адрес есть. Какая, на хрен, разница, — он, не он. Покатается и вернется.
— Найдем хазу животины этой, — поддакнул Валерию Вовчик, — сядем в засаду, дождемся, да потолкуем по душам. Куда он денется. По-любому.
Пустив над трассой унылое сизое облако, они вернулись на дорогу и двинулись к Ялте.
— Слышь, земеля? — поинтересовался Вовчик, едва мотоциклисты пересекли городскую черту бывшего всесоюзного курорта. — Тут прямо, или направо?
— Спросил, блин, у больного о здоровье. Я и в Киеве, бывает, сам не знаю, куда прусь…
— Тогда направо, — отозвался водитель, заворачивая мотоцикл в ответвление от главной дороги.
— Твой братишка с адресом не прогнал?! — выкрикнул Валерий. Они оказались на узкой живописной дороге, плавно спускающейся к морю. Справа и слева потянулись аккуратные заборчики. За заборами виднелись виллы. Одна симпатичнее другой, другая — третьей, и так — до самого моря.
— Не прогнал братишка твой с адресом, спрашиваю? — снова закричал Валерий. Адрес полученный им в Киеве, совершенно не совпадал с тем, который раздобыл двоюродный брат Вовчика. Это обстоятельство не давало Валерию покоя.
— Ты думай, зема, что говоришь! — обиженно отозвался Вовчик. — Я ж говорил, братан у Грачей в бригадирах ходит. За базар отвечает. Слов на ветер не кидает. Раз назвал адрес — значит — верняк. По-любому.
Валера сделал скептическое лицо.
— Ага, блин. Скоро проверим, какой такой верняк…
— Я не врубаюсь… — всерьез разобиделся Вовчик. — Ты чего, зема? На брательника пургу гонишь? Грачи — люди серьезные.
— Все вы блин, серьезные, пока в репу не заехать.
Вовчик насупился и на какое-то время умолк. Судя по раскрасневшемуся лицу, внутри Вовчика бушевали страсти, пока его не прорвало:
— Ты, зема, опух, да? Обарзел конкретно? Вчера, когда в райотделе томился, таким деловым не был! Если б не моя родня, ты бы и сейчас на нарах загорал. Вообще, блин…
Вовчик энергично покрутил у виска.
Минуту они проехали молча.
— Да ладно, блин, — примирительно заговорил Валерий, для верности шлепнув приятеля по плечу. — Не обижайся, Вован. Это я так…
— Задрал.
— Ну не психуй. Накипело, блин, за вчера…
— Вот и кипел бы в камере, — несколько спокойнее, но все еще оскорбленно бросил Вовчик. — Ты, Протасов, каким в армии был, таким чертом нахальным и остался. Точно тебе говорю.
Валерию по существу возразить было нечего. Вовчику и его херсонским родственникам он действительно оказался обязан многим. Свободой — самое малое, а не исключено, что и жизнью.
Неприятности у Валерия начались вроде бы с мелочей. Машину остановили для обычной проверки документов. Документы были в полном порядке, и он беспечно махнул товарищам — «проезжайте, мол, — мы и сами с усами». Желтый «Мерседес» скрылся в утренней дымке, унося Атасова, Армейца и Бандуру дальше, на Юг, в Крым. Протасов остался один. Не подозревая никакого подвоха, он отдал права и техпаспорт гаишникам, вложив между двумя ламинированными прямоугольниками пару новеньких купюр по тысяче купонокарбованцев каждая. В качестве смазки, так сказать. Вместо ожидаемого Протасовым пожелания «счастливой дороги» его попросили открыть капот. Стоило ему выполнить это нехитрое пожелание, как двое гаишников наперебой заявили, что номера на чашке амортизатора «перебиты».
— Перебитые!.. Что тут спорить?! — зарычал на Валеру мордатый капитан, выступавший, очевидно, за главного.
— В угоне машина, — высказал предположение старший сержант.
— Беспредел, блин! — возмутился Протасов, нашаривая в кармане бумажник.
Валерий утроил сумму, но, к его немалому удивлению, если не сказать шоку, это привело к еще более тщательному осмотру джипа. К обыску, грубо говоря. В багажнике было обнаружено внушительное помповое ружье, захваченное Протасовым из Киева наряду с насосом, домкратом и баллонным ключом.
— Ого! — обрадовался мордатый капитан. — Так, значит… Валерий Викторович?.. Интересно…
Протасов пробовал рассказать милиционерам историю о своей сверхъестественной страсти к охоте, но слушать его не стали.
— Надевай браслеты, — скомандовал капитан сержанту. — А джип… это… на штрафплощадку.
Предложение Валерия удесятерить сумму вызвало обвинение в даче взятки, после чего Валерий немного перепугался.
— За козлов нас считаете? — злобно вопрошал мордатый капитан. — Все продается, все покупается? Так, что ли?
Валерий не сдержался и подтвердил, что да, именно так дела и обстоят.
В результате столь опрометчивого заявления на Протасова надели наручники, после чего ему крепко досталось прямо в помещении поста. Время было ранее, машин на дороге не было. Через час за Протасовым прибыл «бобик». В «бобике», увезшем Валерия в райотдел, ему досталось вторично. Он отвечал, как только мог, и в райотделе его ожидал «теплый» прием. К обеду Протасов чувствовал себя боксером, выдержавшим все двенадцать раундов против Майкла Тайсона. Или его тренировочной «грушей».
Примерно в пятнадцать ноль ноль его, с заведенными за спину и скованными «браслетами» руками, повесили на стальной лом. Точнее, лом вставили под мышки Протасову, а затем, врезав под оба колена, повалили ничком между двумя письменными столами. Протасов повис на импровизированной дыбе, будто запорожский казак, угодивший в плен к туркам. Четверо милиционеров от души пинали Протасова сапогами. Протасов ругался, на чем свет стоит. К четырем пополудни побои начали перемежаться вопросами. Очевидно, мучители связались со своим невидимым начальством и получили новые вводные.
— С кем ты на КП разговаривал, скотина?!
— Кто твои попутчики в желтом «Мерседесе»? Отвечай, мразь!
И дальше, все в том же духе.
Вместо ответа Протасов замысловато ругался, а милиционеры лупили его с новой силой. В пять вечера Протасов сдался, выложив палачам имена своих товарищей и цель поездки в Крым. Силы у него кончались, но милиционеры и не думали останавливаться. Дело приняло совсем дурной оборот. Выкрикиваемые Протасовым имена Правилова и Ледового на милиционеров действия не возымели. Киев был далеко, тяжелые сапоги с рифлеными подошвами — совсем рядом. Тело оказалось слабым и уязвимым.
Протасов висел, как груша, готовясь к самому худшему. Выхода видно не было.
«Вот, блин, и прокатился в Крым, в натуре…»
И тут ему на ум неожиданно пришла идея, сразу показавшаяся спасительной. Он вспомнил Вовчика Волыну, — своего лучшего армейского корефана.
Желудки новобранцев, изнеженные домашней пищей, отвратительный солдатский паек по началу не воспринимали вовсе. Рацион был — хуже не придумаешь. Каша из сухой картошки казалась и на вид-то не аппетитнее угольной пыли, а на вкус — и того хуже. Все это сдабривалось либо ущербными кусками минтая, либо зеленым салом, на котором вполне реально было обнаружить штампы времен Второй Мировой войны. В добавок ко всему, стоило взводу молодых солдат усесться в столовой за столы, как почти что сразу поступала команда старослужащего сержанта «закончить прием пищи». Офицеры в творимый «дедами» произвол либо предпочитали не вмешиваться, либо поощряли его. Это у них считалось дисциплиной. Протасов, с непривычки, немного ошалел, здорово сбросил вес и приобрел мешки под глазами. К концу первого месяца службы он не досчитался трех передних зубов. Сильные боли в животе не оставляли его в покое, а их вечный спутник, жестокий и неудержимый понос, преследовал Валеру по пятам, доводя буквально до ручки.
Стычки с кавказцами начались с первых дней службы и не утихали до конца. Валерию приходилось вступать в схватки значительно чаще, чем это бывало на ринге. Славяне в части были разобщены и подавлены морально, как случалось тогда сплошь и рядом. Старая идиотская армейская поговорка «земляку по рогам надавать — все равно, что дома побывать», возникла не на ровном месте. В жизни именно так все и обстояло.
В таких вот нечеловеческих условиях Протасов сначала сблизился, а вскоре и сдружился с Владимиром Волыной. Волына тоже был из Украины, родом из Цюрюпинска, что совсем недалеко от Херсона. По понятиям разношерстной Советской Армии Волына и Протасов являлись почти стопроцентными земляками. Оба принадлежали к одному призыву.
Протасов и Волына прослужили два года. Плечом к плечу бились с кавказцами, туркменами, прибалтами и прочими нацменами, вместе ходили в увольнения и самоволки, делили радости и невзгоды службы. Демобилизовались в один день и час и, отметив это знаменательное событие ураганной пьянкой в ротной каптерке, вместе отправились домой.
По пути, лежа на третьих, багажных полках плацкартного вагона, Волына упорно звал товарища в гости.
— Да чего ты киснешь, земеля, — заплетался языком Вовчик, потому что прихваченный с собой спирт был на исходе. — Хрен ложить на твой Киев. Захочешь — навсегда у меня останешься.
— Да чего у тебя делать-то? Среди степей, в натуре?
— Головой думай, зема. Мой родной дядька — начальник всей районной милиции. Подадимся в органы и будем жить, как у Бога за пазухой.
— Женим тебя, — продолжал строить радужные планы Вовчик, — Девки у нас — огонь, а не девки.
Протасов печально кивал, но сам рвался в Киев, где его, как он надеялся, ждала комната в общежитии для семейных студентов и горячо любимая жена Оленька.
Правда, с женой что-то обстояло не так. Что именно, Протасов не знал, и это разрывало на куски его любящее сердце.
Первый год службы все вроде бы было в ажуре. Ольга строчила письма с частотой зенитного пулемета и однополчане завидовали Валерию всеми видами зависти. Кто черной, а то и по-доброму. Люди-то везде разные.
На втором году Протасовской службы случился какой-то сбой, перелом, письма от жены пошли значительно реже, а потом и вовсе перестали приходить. Протасов пробовал что-то узнать, да возможности у него были не те. Однокурсники практически поголовно пребывали в сапогах, группы в институте стали вдовьими. Так что спрашивать Протасову было не у кого.
Сам Валерий родился в Припяти, очень симпатичном городке энергетиков, возникшем, словно по волшебству под самым боком гигантских энергоблоков Чернобыльской Атомной станции. Родители большинства одноклассников Валерия имели отношение к станции, так что не мудрено — многие ребята предпочли служить теплоэнергетике. Кто сразу на станцию подался, кто на предприятия, так или иначе связанные с атомным колоссом. Некоторые уехали учиться. Главным образом, на теплоэнергетический и электротехнический факультеты Киевского политеха. Лишь у одного Валерия были другие боги. Он обожал бокс и, естественно, избрал инфиз, куда и поступил с первого раза. На втором курсе института Валерий безнадежно влюбился. Девушка училась на его же потоке и была безумно хороша. Оля Артемьева из группы академической гребли имела Валеркин рост, фигуру античной богини и милое смешливое личико. С курносым носиком и забавными веснушками на нем. У Протасова поехала крыша. Валерка долгое время сох от безответной любви, но вода, говорят, и камень точит, так что, в конце концов, Ольга ответила взаимностью. Счастливые молодожены въехали в крошечную комнатенку семейного общежития и целый медовый месяц наслаждались друг другом, сидячей ванной, кухней в четыре квадратных метра и комнатой в восемь. Впрочем, обоим было до лампочки, потому что настоящие чувства не измеряются ни метрической системой, и никакой другой. Семейное счастье Протасова оказалось совсем недолгим. Гнездышко, которое Валерий и Ольга вили, не покладывая рук, смело совместными усилиями партии и правительства, словно грязевым потоком. Протасов ушел под красные знамена, Ольга осталась в бобылицах.
— Какого хрена, блин, в натуре?! — прокричала первая голова, принадлежавшая пассажиру мотоколяски.
— А я почем знаю?! — крикнула в ответ вторая, сидящая на плечах водителя мотоцикла.
— Ты ж, блин, местный, — напирал пассажир.
Водитель негодующе повел плечами.
— Нет, Вовчик, — снова закричал пассажир, потому что по-другому, как криком, разговаривать на ходу было невозможно. — Нет, Вовчик, е-мое, у вас тут что, каждый второй гад на таких тачках рассекает?!
— Третий, блин! Наша крутизна — не слабее вашей будет.
— Гонишь!
— Реально, зема. По-любому.
Мотоцикл сбросил скорость и съехал на обочину дороги.
— Так он это, блин, или ни хрена не он?
— Нашел у кого спросить…
— Так давай догонять, в натуре…
— Куда, догонять? На чем? Головой думай, земеля! Ты мой «КМЗ» со своим джипилой не спутал? Я пока разгонюсь, «Ягуар» уже в Гурзуфе будет.
— На гомне, блин, ездишь…
— На чем есть, на том и езжу…
Оба привстали с сидений, возбужденные возникшей дилеммой.
— Может не он это? — предположил водитель мотоцикла.
— Я хрен его знает…
Водитель в раздумье сдвинул танкошлем на затылок. Почесал голову, поросшую короткими, рыжими волосами. Сам водитель был низким, плотным и кряжистым мужиком лет тридцати пяти-сорока. А может, просто выглядел старше. Точно сказать было нельзя. Заскорузлые, сильные руки выдавали в мотоциклисте сельского труженика. С грубого, обветренного лица, заросшего пятидневной щетиной, смотрели блеклые желтоватые глаза, какие бывают у людей, перенесших болезнь Боткина.
— Ты себе чего думаешь, Валера? — мотоциклист вопрошающе покосился на попутчика.
Пассажир мотоцикла, названный товарищем Валерой, обладал исключительно могучим телосложением и был настолько высок, что, сидя в мотоциклетной коляске, напоминал усаженного на горшок ребенка. Он тоже не знал, на каком решении остановиться и от того злился понемногу, а злясь, нервно разминал руки, которыми бы подковы гнуть. Или на чемпионате по тяжелой атлетике выталкивать под потолок многопудовые штанги.
— Ладно, Вовчик, — наконец, определился пассажир, бывший в паре за главного. — Давай, в натуре, поехали к нему домой. Адрес есть. Какая, на хрен, разница, — он, не он. Покатается и вернется.
— Найдем хазу животины этой, — поддакнул Валерию Вовчик, — сядем в засаду, дождемся, да потолкуем по душам. Куда он денется. По-любому.
Пустив над трассой унылое сизое облако, они вернулись на дорогу и двинулись к Ялте.
— Слышь, земеля? — поинтересовался Вовчик, едва мотоциклисты пересекли городскую черту бывшего всесоюзного курорта. — Тут прямо, или направо?
— Спросил, блин, у больного о здоровье. Я и в Киеве, бывает, сам не знаю, куда прусь…
— Тогда направо, — отозвался водитель, заворачивая мотоцикл в ответвление от главной дороги.
— Твой братишка с адресом не прогнал?! — выкрикнул Валерий. Они оказались на узкой живописной дороге, плавно спускающейся к морю. Справа и слева потянулись аккуратные заборчики. За заборами виднелись виллы. Одна симпатичнее другой, другая — третьей, и так — до самого моря.
— Не прогнал братишка твой с адресом, спрашиваю? — снова закричал Валерий. Адрес полученный им в Киеве, совершенно не совпадал с тем, который раздобыл двоюродный брат Вовчика. Это обстоятельство не давало Валерию покоя.
— Ты думай, зема, что говоришь! — обиженно отозвался Вовчик. — Я ж говорил, братан у Грачей в бригадирах ходит. За базар отвечает. Слов на ветер не кидает. Раз назвал адрес — значит — верняк. По-любому.
Валера сделал скептическое лицо.
— Ага, блин. Скоро проверим, какой такой верняк…
— Я не врубаюсь… — всерьез разобиделся Вовчик. — Ты чего, зема? На брательника пургу гонишь? Грачи — люди серьезные.
— Все вы блин, серьезные, пока в репу не заехать.
Вовчик насупился и на какое-то время умолк. Судя по раскрасневшемуся лицу, внутри Вовчика бушевали страсти, пока его не прорвало:
— Ты, зема, опух, да? Обарзел конкретно? Вчера, когда в райотделе томился, таким деловым не был! Если б не моя родня, ты бы и сейчас на нарах загорал. Вообще, блин…
Вовчик энергично покрутил у виска.
Минуту они проехали молча.
— Да ладно, блин, — примирительно заговорил Валерий, для верности шлепнув приятеля по плечу. — Не обижайся, Вован. Это я так…
— Задрал.
— Ну не психуй. Накипело, блин, за вчера…
— Вот и кипел бы в камере, — несколько спокойнее, но все еще оскорбленно бросил Вовчик. — Ты, Протасов, каким в армии был, таким чертом нахальным и остался. Точно тебе говорю.
Валерию по существу возразить было нечего. Вовчику и его херсонским родственникам он действительно оказался обязан многим. Свободой — самое малое, а не исключено, что и жизнью.
* * *
Накануне — ранним утром, не доехав до крымской границы какой-то сотни метров, он основательно влип на милицейском КП. Влип, что называется, по самые уши.Неприятности у Валерия начались вроде бы с мелочей. Машину остановили для обычной проверки документов. Документы были в полном порядке, и он беспечно махнул товарищам — «проезжайте, мол, — мы и сами с усами». Желтый «Мерседес» скрылся в утренней дымке, унося Атасова, Армейца и Бандуру дальше, на Юг, в Крым. Протасов остался один. Не подозревая никакого подвоха, он отдал права и техпаспорт гаишникам, вложив между двумя ламинированными прямоугольниками пару новеньких купюр по тысяче купонокарбованцев каждая. В качестве смазки, так сказать. Вместо ожидаемого Протасовым пожелания «счастливой дороги» его попросили открыть капот. Стоило ему выполнить это нехитрое пожелание, как двое гаишников наперебой заявили, что номера на чашке амортизатора «перебиты».
— Перебитые!.. Что тут спорить?! — зарычал на Валеру мордатый капитан, выступавший, очевидно, за главного.
— В угоне машина, — высказал предположение старший сержант.
— Беспредел, блин! — возмутился Протасов, нашаривая в кармане бумажник.
Валерий утроил сумму, но, к его немалому удивлению, если не сказать шоку, это привело к еще более тщательному осмотру джипа. К обыску, грубо говоря. В багажнике было обнаружено внушительное помповое ружье, захваченное Протасовым из Киева наряду с насосом, домкратом и баллонным ключом.
— Ого! — обрадовался мордатый капитан. — Так, значит… Валерий Викторович?.. Интересно…
Протасов пробовал рассказать милиционерам историю о своей сверхъестественной страсти к охоте, но слушать его не стали.
— Надевай браслеты, — скомандовал капитан сержанту. — А джип… это… на штрафплощадку.
Предложение Валерия удесятерить сумму вызвало обвинение в даче взятки, после чего Валерий немного перепугался.
— За козлов нас считаете? — злобно вопрошал мордатый капитан. — Все продается, все покупается? Так, что ли?
Валерий не сдержался и подтвердил, что да, именно так дела и обстоят.
В результате столь опрометчивого заявления на Протасова надели наручники, после чего ему крепко досталось прямо в помещении поста. Время было ранее, машин на дороге не было. Через час за Протасовым прибыл «бобик». В «бобике», увезшем Валерия в райотдел, ему досталось вторично. Он отвечал, как только мог, и в райотделе его ожидал «теплый» прием. К обеду Протасов чувствовал себя боксером, выдержавшим все двенадцать раундов против Майкла Тайсона. Или его тренировочной «грушей».
Примерно в пятнадцать ноль ноль его, с заведенными за спину и скованными «браслетами» руками, повесили на стальной лом. Точнее, лом вставили под мышки Протасову, а затем, врезав под оба колена, повалили ничком между двумя письменными столами. Протасов повис на импровизированной дыбе, будто запорожский казак, угодивший в плен к туркам. Четверо милиционеров от души пинали Протасова сапогами. Протасов ругался, на чем свет стоит. К четырем пополудни побои начали перемежаться вопросами. Очевидно, мучители связались со своим невидимым начальством и получили новые вводные.
— С кем ты на КП разговаривал, скотина?!
— Кто твои попутчики в желтом «Мерседесе»? Отвечай, мразь!
И дальше, все в том же духе.
Вместо ответа Протасов замысловато ругался, а милиционеры лупили его с новой силой. В пять вечера Протасов сдался, выложив палачам имена своих товарищей и цель поездки в Крым. Силы у него кончались, но милиционеры и не думали останавливаться. Дело приняло совсем дурной оборот. Выкрикиваемые Протасовым имена Правилова и Ледового на милиционеров действия не возымели. Киев был далеко, тяжелые сапоги с рифлеными подошвами — совсем рядом. Тело оказалось слабым и уязвимым.
Протасов висел, как груша, готовясь к самому худшему. Выхода видно не было.
«Вот, блин, и прокатился в Крым, в натуре…»
И тут ему на ум неожиданно пришла идея, сразу показавшаяся спасительной. Он вспомнил Вовчика Волыну, — своего лучшего армейского корефана.
* * *
В первой половине восьмидесятых кандидат в мастера спорта по боксу Валерий Протасов, девятнадцати лет отроду, учился себе на втором курсе Киевского института физкультуры, боксировал за клуб «Сокол-Киев» и грезил о сборной Советского Союза. В те далекие времена денег у Протасова было — кот наплакал. Ни машины, ни жилья своего он не имел, зато мечты о выступлениях рядом на одном ринге с Рыбаковым, Конакбаевым, Савченко и Ягубкиным[35] приятно согревали душу. Вполне возможно, что одно к другому и сложилось бы, попал бы Протасов в сборную, если бы кому-то из кремлевских мудрецов не пришло на ум, что Советская Армия просто неприлично мала. Пяти миллионов солдат и офицеров для защиты бесценных завоеваний социализма — унизительно мало. Рождаемость в стране уже тогда падала, пушечного мяса не хватало, и для устрашения супостатов было решено укрепить армию студентами. Больше, очевидно, было некем. С отсрочкой от призыва в армию в большинстве учебных заведений без проволочек покончили, и очень скоро толпы бывших студентов наводнили призывные пункты, казармы и боевые позиции. Согласно принятым в Союзе правилам, призванного в армию солдата следовало зафутболить куда подальше от родного крова. Протасов залетел в далекий Казахстан. Он и не очень удивлялся. Украинцы служили в Азии, азиаты — в Прибалтике, прибалты — на Кавказе, кавказцы — в Заполярье — и так дальше. Страна была велика, выбор у военкоматов — огромен. Только завидовать оставалось. Мимо вожделенной спортивной роты Протасов пролетел, — хватило туда желающих среди сынков средней руки начальства, ненароком загудевших в армию. Он очутился на ракетном полигоне в районе озера Зайсан. Случилось так, что среди солдат ракетной бригады, в которую занесло Протасова, доминировали армяне. Армянское землячество «держало» часть в ежовых рукавицах. Представителям всех прочих народностей единого и неделимого, под армянским гнетом жилось примерно так же, как древнерусским княжествам под игом Золотой орды. В общем, не особенно сладко. Армейские будни оказались исключительно суровыми. Днем солдаты страдали от муштры и тяжелых хозяйственных работ, ночи проводили в караулах и нарядах. Салагам умышленно не давали высыпаться. Редкая ночь обходилась без тревоги, а в перерывах всегда оставался шанс отправиться чистить туалеты собственной зубной щеткой. Да и драки следовали одна за другой.Желудки новобранцев, изнеженные домашней пищей, отвратительный солдатский паек по началу не воспринимали вовсе. Рацион был — хуже не придумаешь. Каша из сухой картошки казалась и на вид-то не аппетитнее угольной пыли, а на вкус — и того хуже. Все это сдабривалось либо ущербными кусками минтая, либо зеленым салом, на котором вполне реально было обнаружить штампы времен Второй Мировой войны. В добавок ко всему, стоило взводу молодых солдат усесться в столовой за столы, как почти что сразу поступала команда старослужащего сержанта «закончить прием пищи». Офицеры в творимый «дедами» произвол либо предпочитали не вмешиваться, либо поощряли его. Это у них считалось дисциплиной. Протасов, с непривычки, немного ошалел, здорово сбросил вес и приобрел мешки под глазами. К концу первого месяца службы он не досчитался трех передних зубов. Сильные боли в животе не оставляли его в покое, а их вечный спутник, жестокий и неудержимый понос, преследовал Валеру по пятам, доводя буквально до ручки.
Стычки с кавказцами начались с первых дней службы и не утихали до конца. Валерию приходилось вступать в схватки значительно чаще, чем это бывало на ринге. Славяне в части были разобщены и подавлены морально, как случалось тогда сплошь и рядом. Старая идиотская армейская поговорка «земляку по рогам надавать — все равно, что дома побывать», возникла не на ровном месте. В жизни именно так все и обстояло.
В таких вот нечеловеческих условиях Протасов сначала сблизился, а вскоре и сдружился с Владимиром Волыной. Волына тоже был из Украины, родом из Цюрюпинска, что совсем недалеко от Херсона. По понятиям разношерстной Советской Армии Волына и Протасов являлись почти стопроцентными земляками. Оба принадлежали к одному призыву.
Протасов и Волына прослужили два года. Плечом к плечу бились с кавказцами, туркменами, прибалтами и прочими нацменами, вместе ходили в увольнения и самоволки, делили радости и невзгоды службы. Демобилизовались в один день и час и, отметив это знаменательное событие ураганной пьянкой в ротной каптерке, вместе отправились домой.
По пути, лежа на третьих, багажных полках плацкартного вагона, Волына упорно звал товарища в гости.
— Да чего ты киснешь, земеля, — заплетался языком Вовчик, потому что прихваченный с собой спирт был на исходе. — Хрен ложить на твой Киев. Захочешь — навсегда у меня останешься.
— Да чего у тебя делать-то? Среди степей, в натуре?
— Головой думай, зема. Мой родной дядька — начальник всей районной милиции. Подадимся в органы и будем жить, как у Бога за пазухой.
— Женим тебя, — продолжал строить радужные планы Вовчик, — Девки у нас — огонь, а не девки.
Протасов печально кивал, но сам рвался в Киев, где его, как он надеялся, ждала комната в общежитии для семейных студентов и горячо любимая жена Оленька.
Правда, с женой что-то обстояло не так. Что именно, Протасов не знал, и это разрывало на куски его любящее сердце.
Первый год службы все вроде бы было в ажуре. Ольга строчила письма с частотой зенитного пулемета и однополчане завидовали Валерию всеми видами зависти. Кто черной, а то и по-доброму. Люди-то везде разные.
На втором году Протасовской службы случился какой-то сбой, перелом, письма от жены пошли значительно реже, а потом и вовсе перестали приходить. Протасов пробовал что-то узнать, да возможности у него были не те. Однокурсники практически поголовно пребывали в сапогах, группы в институте стали вдовьими. Так что спрашивать Протасову было не у кого.
Сам Валерий родился в Припяти, очень симпатичном городке энергетиков, возникшем, словно по волшебству под самым боком гигантских энергоблоков Чернобыльской Атомной станции. Родители большинства одноклассников Валерия имели отношение к станции, так что не мудрено — многие ребята предпочли служить теплоэнергетике. Кто сразу на станцию подался, кто на предприятия, так или иначе связанные с атомным колоссом. Некоторые уехали учиться. Главным образом, на теплоэнергетический и электротехнический факультеты Киевского политеха. Лишь у одного Валерия были другие боги. Он обожал бокс и, естественно, избрал инфиз, куда и поступил с первого раза. На втором курсе института Валерий безнадежно влюбился. Девушка училась на его же потоке и была безумно хороша. Оля Артемьева из группы академической гребли имела Валеркин рост, фигуру античной богини и милое смешливое личико. С курносым носиком и забавными веснушками на нем. У Протасова поехала крыша. Валерка долгое время сох от безответной любви, но вода, говорят, и камень точит, так что, в конце концов, Ольга ответила взаимностью. Счастливые молодожены въехали в крошечную комнатенку семейного общежития и целый медовый месяц наслаждались друг другом, сидячей ванной, кухней в четыре квадратных метра и комнатой в восемь. Впрочем, обоим было до лампочки, потому что настоящие чувства не измеряются ни метрической системой, и никакой другой. Семейное счастье Протасова оказалось совсем недолгим. Гнездышко, которое Валерий и Ольга вили, не покладывая рук, смело совместными усилиями партии и правительства, словно грязевым потоком. Протасов ушел под красные знамена, Ольга осталась в бобылицах.