Энциклопедия Галактика приводит немало сведений о теории и практике
путешествий во времени. Но, поскольку большая часть этих сведений совершенно
недоступна тому, кто не потратил по меньшей мере четыре жизни на изучение
высшей гиперматематики, и поскольку сделать это было невозможно до того, как
открыли путешествия во времени, то остается несколько неясным, как вообще
удалось сделать это открытие. Одно из разъяснений по этому поводу
утверждает, будто путешествие во времени было, ввиду самой его природы,
открыто одновременно во всех исторических эпохах, но это очевидная чушь.
Беда в том, что большая часть истории сейчас -- точно такая же чушь.
Вот один пример. Кому-то он может показаться не очень важным, но для
кого-то это -- вопрос жизни и смерти. Во всяком случае, пример этот
замечателен тем, что в первую очередь (или в последнюю -- это зависит от
того, с какой стороны смотреть на историю, а этот вопрос сам по себе
достаточно непрост) послужил поводом для начала Кампании за Реальное Время.
Жил да был некогда -- а может быть, и никогда -- один поэт. Его звали
Ляляфа, и он сочинил стихи, признанные лучшими во всей Галактике -- "Песни
Длинной Земли".
Его стихи были (бы) неописуемо прекрасны -- неописуемо в том смысле,
что стоит только начать говорить о них, как говорящего охватывает такая буря
чувств, такое прозрение истины и ощущение целостности и единства природы и
мира, что немедленно приходится выйти пройтись вокруг квартала и, возможно,
заскочить в рюмочную на углу и пропустить там стопочку-другую гармонической
соразмерности с содовой. Вот какие это были стихи.
Ляляфа жил в лесах Длинной Земли ффа. Там он жил, и там он сочинял
свои стихи. Он выцарапывал их на высушенных листьях хабры и не пользовался в
своем творческом процессе ни теорией просодии, ни фломастерами. Он писал про
солнце в листве, и про то, что он думал об этом. Он писал про лесной сумрак,
и про то, что он думал об этом. Он писал про девушку, которая ушла от него,
и про все, что он думал об этом.
Много лет спустя после его смерти его стихи вышли в свет и были приняты
с восторгом. Весть о нем разнеслась стремительно, как лучи утреннего солнца.
Многие века слова его освещали и орошали жизненный путь миллионам людей, чей
жизненный путь без них был бы намного более темным и пыльным.
А потом, вскоре после изобретения путешествий во времени, один из
производителей фломастеров задумался, а не стали ли бы поэмы Ляляфы еще
лучше, если бы он имел в своем распоряжении высококачественные фломастеры, и
нельзя ли уговорить его на эксклюзивное интервью на эту тему?
Они отправились назад по волнам времени, нашли его и объяснили ему --
не без труда -- свою идею. Им удалось уговорить его. В результате их
уговоров Ляляфа стал невероятно богат, и девушка, о которой он должен был
написать с такой кристальной проницательностью, вовсе не ушла от него, а,
напротив, они вдвоем перебрались из леса в совсем неплохой домик в
пригороде, откуда он часто переносился в будущее, чтобы принять участие в
ток-шоу, в которых неизменно блистал остроумной иронией.
Своих стихов он, разумеется, так и не написал, но эту проблему решили
легко: производители фломастеров попросту отправляли его на недельку в
какой-нибудь дом творчества, снабдив экземпляром последнего издания собрания
его сочинений и стопкой высушенных листьев хабры. Ляляфе оставалось только
переписать стихи, вставляя то там, то сям, описки и исправления.
Многие утверждают теперь, что стихи Ляляфы потеряли всякую ценность.
Другие возражают им, что тексты остались те же самые, так в чем же дело?
Первые отвечают на это, что дело, собственно, не в этом. Сказать, в чем,
собственно, дело, они не могут, но что не в этом -- они уверены.
Для того, чтобы прекратить подобные злоупотребления, эти первые и
основали Кампанию за Реальное Время. Многих заставил встать на их сторону
тот факт, что спустя неделю после начала Кампании в печать просочились
сведения о том, что великий Халезмский Собор не только был снесен, чтобы
построить новые ионо-очистные сооружения, но и что строительство очистных
сооружений чересчур затянулось, и поэтому, чтобы начать поставки очищенных
ионов в срок, пришлось перенести его в прошлое так далеко, что Халезмский
Собор, собственно, никогда и не был построен. Открытки с видами собора
внезапно стали стоить целое состояние.
Таким образом, немалая часть истории утрачена для нас навсегда. Борцы
Кампании за Реальное Время утверждают, что, как развитие транспорта и связи
привело к глобализации и разрушило различия между странами и мирами, так
путешествия во времени разрушают различия между эпохами. Прошлое, говорят
они, стало теперь заграницей: там все точно так же, как у нас.
Материализовавшись, Артур немедленно принялся, пошатываясь, хвататься
за горло, за сердце и за прочие части тела, как делал это непременно после
каждой из этих ненавистных и крайне болезненных материализаций, к которым он
исполнился решимости не дать себе привыкнуть.
Артур огляделся в поисках своих спутников.
Их не было.
Артур огляделся в поисках своих спутников еще раз.
Их по-прежнему не было.
Артур закрыл глаза.
Артур открыл глаза.
Артур огляделся в поисках своих спутников.
Те упорно отсутствовали.
Артур снова закрыл глаза, готовясь повторить это абсолютно бесполезное
упражнение, и только сейчас, благодаря тому, что глаза его были закрыты, его
мозг начал анализировать то, что только что видели его глаза, будучи
открытыми, и от этого анализа брови Артура озадаченно съехались к
переносице.
Артур открыл глаза, чтобы проверить себя, но брови не разъехались.
Напротив, они скорее начали закрепляться на захваченных позициях.
Если это и был праздничный банкет, то праздник явно не удался. Он не
удался настолько, что все участники, похоже, уже сбежали. Артур почти сразу
отбросил эту версию. Совершенно очевидно, это был не банкет. Это было больше
похоже на пещеру, лабиринт или какой-то туннель -- сказать наверняка было
нельзя, не хватало света. Артура окружала сырая холодная тьма. Единственным
звуком было эхо его собственного дыхания, и дыхание было учащенным. Артур
кашлянул тихонько, и был вынужден выслушать, как призрачное эхо его кашля
удалилось по извилистым коридорам и невидимым залам, а потом вернулось к
нему такими же коридорами, словно затем, чтобы спросить: "Ась?"
Та же участь постигала любой малейший звук, который Артуру приходилось
издавать, и это его весьма нервировало. Он попытался было напеть какую-то
веселую песенку, но она вернулась к нему похоронным маршем, и он прекратил
пение.
Внезапно перед его глазами встали картины из рассказа Старпердуппеля.
Ему вдруг показалось, что смертоносные белые роботы вот-вот выскочат из
темноты и набросятся на него. Артур перестал дышать. Роботы не появлялись.
Артур начал дышать снова. Он не знал, чего ждать.
Но кто-то или что-то, судя по всему, знало, чего или кого ждет, потому
что в этот миг перед в черноте перед Артуром зажглись яркие зеленые неоновые
буквы. Буквы беззвучно гласили:
ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
Надпись мигнула и погасла, и Артуру не понравилось, как она это
сделала. Артуру показалось, что погасла она, как-то издевательски подмигнув
ему. Артур попытался убедить себя, что все это лишь дурацкая игра его
воспаленного воображения. Неоновые буквы -- они либо горят, либо не горят, в
зависимости от того, бежит ли по ним электрический ток или не бежит. И они
никак не могут, твердо сказал он себе, переходить из одного состояния в
другое, издевательски подмигивая. Несмотря на это, Артур поежился в своем
халате.
Внезапно во мраке снова вспыхнули неоновые буквы. На этот раз, правда,
это были лишь знаки препинания; вот такие:
...,
только зеленые.
Надпись, понял вдруг Артур, поглазев на нее пару секунд, намекает, что
продолжение следует, и что мысль не закончена. Намекает, отметил Артур, с
бесчеловечной настойчивостью. По меньшей мере, с нечеловеческой.
Мысль закончили два слова:
Артур Дент.
Артур помотал головой. Потом перестал и присмотрелся. Буквы по-прежнему
означали "Артур Дент". Артур опять помотал головой.
Надпись снова мигнула и исчезла, оставив его в темноте с расплывчатыми
малиновыми буквами его имени, мерцающими на сетчатке глаз.
Добро пожаловать,
загорелась вдруг снова надпись. Ачерез секунду добавила:
В чем я лично сомневаюсь.
Ледяной страх, подбиравшийся к Артуру все это время, дожидался только
этого, чтобы охватить его. Артур попытался побороть его. Он даже встал в
боевую стойку, как видел это у одного типа по телевизору, но у того типа,
должно быть, колени были потверже. Артур чуть не вывихнул глаза, вглядываясь
во мрак.
-- Эй... Есть тут кто-нибудь? -- позвал Артур. Прокашлявшись, он
повторил свой вопрос, уже без "эй".
Где-то вдалеке, на том конце коридора кто-то вдруг начал бить в большой
барабан.
Артур слушал несколько секунд, пока не понял, что это бьется его
сердце.
Артур послушал еще несколько секунд и понял, что это не стук его
сердца, а большой барабан, в который кто-то бьет на том конце коридора.
Крупные капли пота выступили у Артура на лбу, собрались с духом и
тронулись в путь. Артур оперся ладонью о пол, чтобы поправить свою боевую
стойку, которая как-то не держалась. Надпись снова переменилась. Она
гласила:
Не надо волноваться.
Выдержав паузу, надпись добавила:
Волноваться поздно,
Артур Дент.
Берегись,
если можешь.
После этого надпись погасла окончательно. Глаза у Артура полезли на лоб
-- он не смог определить, пытались ли они всмотреться в окружающую тьму, или
попросту спасались бегством.
-- Кто здесь? -- спросил Артур, постаравшись придать голосу
аггрессивности и уверенности в себе. -- Есть здесь кто?
Никто не ответил ему, и ничто не отозвалось.
Это встревожило Артура Дента еще больше, чем любой ответ, и он начал
пятиться назад от пугающей черной пустоты. И чем больше он пятился, тем
больше она его пугала. Вскоре он понял, в чем дело: во всех фильмах, которые
он видел, люди всегда пятились от чего-нибудь страшного и ужасного только
затем, чтобы натолкнуться на него задом.
Тут ему пришло в голову, что нужно поскорее обернуться.
Он обернулся.
Перед ним ничего не было. Лишь чернота и пустота.
Это совсем испугало Артура, и он начал пятиться от этой черной пустоты,
туда, откуда только что пришел задом.
Попятившись так немного, Артур вдруг подумал, что теперь он пятится
прямехонько к тому, от чего пятился только что. Артур был вынужден
согласиться с тем, что это довольно-таки глупо. Поэтому он решил, что лучше
будет пятиться обратно, назад от того, от чего он пятился сначала, и Артур
развернулся.
Тут выяснилось, что вторая мысль была дельной: развернувшись, Артур
оказался лицом к лицу с неописуемо безобразным чудовищем, беззвучно стоявшим
за его спиной. Артур заорал диким голосом; все его органы рванулись в одну
сторону, а тело в другую, мозг же лихорадочно пытался вычислить, через какое
ухо будет лучше всего бежать.
-- Картина Репина "Не ждали"? Не узнаем старых знакомых?-- промолвило
чудовище, и Артур невольно удивился такому приветствию: он видел чудовище в
первый раз, судя хотя бы уже по тому, что до сих пор неплохо спал по ночам.
Чудовище было просто... просто... просто...
Артур таращился на него, а оно стояло совершенно неподвижно. И
выглядело смутно знакомым.
Ледяное спокойствие овладело вдруг Артуром, который понял, что смотрит
на двухметровую голограмму обычной мясной мухи.
Интересно, зачем это кому-то понадобилось показывать мне двухметровую
голограмму мясной мухи? -- подумал Артур. И интересно, чей это был голос?
Муха пропала.
-- Может быть, ты лучше помнишь меня таким? -- спросил вдруг голос, и
голос был глухим, низким, недобрым, и прозвучал, словно черная кипящая
смола, собравшаяся выплеснуться из своей прокопченой бочки на асфальт с
дурными намерениями.
Со щелчком перед Артуром в темном лабиринте появился кролик, огромный,
чудовищный, жутко пушистый прелестный кролик -- тоже картинка, но такая, что
можно было разглядеть каждую прелестную пушинку кроличьего меха. В
прелестных блестящих карих глазенках кролика Артур с изумлением увидел свое
отражение.
-- Родился и вырос во мраке, -- продолжал голос. -- Одним прекрасным
утром впервые высунул голову из норки на яркий и теплый солнечный свет -- и
ее немедленно раскроило что-то, подозрительно похожее на примитивное
кремневое рубило. Его создали твои руки, Артур Дент, и пустили в ход они же.
Я помню, каким оно было твердым. Из моей шкурки ты сделал себе мешочек для
интересных камешков. Это мне известно, потому что в следующей жизни я был
мухой. Ты убил меня. Как всегда. Только на этот раз ты убил меня мешочком,
сделанным из моей же драгоценной шкурки. Ты, Артур Дент, не только жестокий
и бессердечный человек -- ты еще и поразительный циник.
Артур раскрыл рот, и голос помолчал немного.
-- Я вижу, мешочек не при тебе, -- сказал он наконец, -- Должно быть,
он тебе наскучил?
Артур беспомощно замотал головой. Он хотел объяснить, что на самом деле
мешочек ему очень нравился, и он не спускал с него глаз и брал его с собой,
куда бы ни шел, но что почему-то, и это началось довольно давно, всякий раз,
путешествуя куда-нибудь, Артур прибывал на место назначения не со своим
багажом, и что, престранным образом, даже вот сейчас он вдруг обнаружил, что
мешочек, который был у него только что, стал косметичкой из мерзкой
искусственной леопардовой шкуры, и что это не тот мешочек, который был у
него всего несколько минут назад, до того, как он попал в это непонятное
место, и не такой предмет, который он бы стал носить, и одному богу
известно, что лежит в этой косметичке, потому что она не его, и что он
дорого дал бы за то, чтобы вернуть себе тот самый, собственноручно сшитый им
самим мешочек, хотя, разумеется, ему ужасно неловко и совестно, что он так
неосмотрительно экспроприировал его, точнее, его составляющие компоненты, а
именно кроличью шкурку, у их предыдущего владельца, а именно кролика, с
которым он сейчас имеет честь тщетно пытаться беседовать.
Вслух Артур сказал только "Э-э-э..."
-- Познакомься с ящерицей, которую ты раздавил, -- продолжал голос.
И в коридоре рядом с Артуром возникла гигантская зеленая чешуйчатая
ящерица. Артур отскочил, невольно вскрикнув, и очутился посреди кролика. Он
невольно вскрикнул еще раз, но отскакивать было уже некуда.
-- Это тоже был я, -- продолжал голос, низкий и угрожающий, -- что,
впрочем, тебе и так известно...
-- Что значит "известно" -- возмущенно воскликнул Артур. -- Откуда
известно?
-- Самое забавное в реинкарнации, -- злобно прошипел голос, -- это то,
что большинство людей и духов совершенно не знают, что участвуют в ней.
Голос выдержал эффектную паузу. Что касается Артура, то для него этот
эффект был уже скорее излишним.
-- Но я знаю, -- хрипло прошептал голос. -- Я понял. Не сразу.
Постепенно.
Говорящий помолчал снова и вздохнул.
-- Это было неизбежно, -- сказал он. -- Когда одно и то же происходит с
тобой раз за разом, без конца -- что тебе остается? В каждой своей жизни я
был убит Артуром Дентом. Во всех мирах, во всех телах, во всех временах.
Стоит мне только немного пообвыкнуть, обжиться -- как является Артур Дент и
убивает меня. Этого трудно не заметить. Это обращает на себя внимание.
Наводит, черт возьми, на мысли! "Странное дело", говорил себе мой дух, вновь
устремляясь прочь после очередной неудачной, от-Дентованной попытки
обосноваться в мире живых, "Странное дело! Этот тип, который наступил на
меня, когда я скакал себе к своей любимой луже, мне кого-то напоминает!" И
постепенно я вспомнил все. Я все вспомнил, Дент! Весь твой бесчеловечный
меняцид!
Отзвуки его голоса разносились по коридорам. Артур стоял, холодея от
ужаса, и только протестующе мотал головой.
-- Вот этот миг, Дент! -- воскликнул голос, сорвавшись от злобы, -- вот
когда я вдруг все понял!
То, что тотчас же разверзлось перед Артуром, заставив его невольно
ахнуть, было неописуемо ужасно, но мы все же попытаемся описать, как ужасно
оно было. Это была огромная сырая пещера, стены которой двигались, а на дне
что-то большое, склизкое, шершавое, похожее на кита, ворочалось и ползало по
чудовищным белым надгробиям вдоль стен. Высокий свод пещеры уходил во тьму,
в которой можно было различить устья двух еще более ужасных пещер, откуда...
Артур Дент вдруг понял, что смотрит на свою собственную ротовую
полость, и что внимание его изо всех сил обращают на живую устрицу,
беспомощно летящую в ее недра.
Вскрикнув, Артур отшатнулся и закрыл глаза.
Когда он открыл их, ужасное видение пропало. В коридоре было темно и,
на какое-то время, тихо. Артур был оставлен наедине со своими мыслями. Мысли
эти были достаточно неприятными, и Артур охотно предпочел бы им какие-нибудь
другие.
Тишину нарушил глухой рокот, с которым большая часть стены вдруг
отъехала в сторону. За ней покамест царил непроницаемый мрак. Артур заглянул
туда опасливо, как крыса заглядывает в темную конуру фокстерьера.
Голос заговорил снова.
-- Скажи, что это было случайное совпадение, -- потребовал он. -- Ну,
скажи, что это все совпадение!
-- Это все совпадение! -- быстро воскликнул Артур.
-- Черта с два! -- прогремело в ответ.
-- Да совпадение же, честное слово! Случайное совпадение!
-- Никакое не совпадение! -- проревел голос. -- Не будь я Аграджаг!!!
-- А вы утверждаете, -- спросил Артур, -- что именно так вас и зовут?
-- Вот именно! -- прошипел Аграджаг, словно решив за Артура сложную
головоломку.
-- Но я все-таки уверен, что это всего лишь совпадение! -- повторил
Артур.
-- Войди сюда и повтори! -- взвыл голос, снова неожиданно пустив
петуха.
И Артур вошел и повторил -- или, точнее сказать, почти повторил: на
слове "совпадение" язык его примерз к небу, потому что зажегся свет, и Артур
увидел, куда он вошел.
Это был Храм Ненависти.
Это было произведение не извращенного, а просто напрочь развороченного
ума.
Храм был огромен. Храм был ужасен.
Посреди него возвышалась Статуя. О ней мы расскажем чуть-чуть погодя.
Огромный, непостижимо огромный зал выглядел так, словно был вырублен в
монолитной скале, и причиной тому было то самое обстоятельство, что он и
вправду был вырублен именно в ней. Артуру, стоящему на полу и
разглядывающему его с открытым ртом, показалось, что зал тошнотворно
кружится за его спиной.
Зал был сплошь черным.
А там, где он не был сплошь черным, хотелось, чтобы он был таковым,
потому что цвета, подчеркивавшие некоторые невыразимые детали его
архитектуры, были выбраны из спектра самых глазодробительных оттенков, от
ультра-лихолетового до инфра-страшного, включая тускло-захиреневый,
неумолиновый, желчную похру, ультраморин и провиантовую зелень.
Невыразимыми деталями архитектуры, которые подчеркивали эти цвета, были
горгульи, да такие, какие лишили бы аппетита самого Фрэнсиса Бэкона. Все
горгульи со стен, с капителей колонн, с балок, контрфорсов и хоров смотрели
в центр зала, на Статую, к описанию которой мы вот-вот перейдем.
И если горгульи лишили бы аппетита самого Фрэнсиса Бэкона, то, судя по
лицам горгулий, Статуя заставила бы самих горгулий отказаться от завтрака,
если бы они были живы, что было невозможно, и если бы кто-нибудь вздумал
предложить им завтрак, что было равно невозможно.
Необозримые стены Храма были покрыты барельефами в память всех невинных
существ, павших жертвой Артура Дента. Имена некоторых существ, увековеченных
на барельефах, были подчеркнуты и отмечены звездочками. Так, к примеру, имя
коровы, которую забили, и из чьих филейных частей Артуру Денту было угодно
откушать бифштекс, было подчеркнуто жирной чертой, тогда как имя рыбки,
которую Артур собственноручно поймал, а потом усомнился в ней и оставил ее в
тарелке, было подчеркнуто дважды, помечено тремя звездочками и еще
крестиком, для вящей доходчивости.
И, что было самое ужасное -- не считая Статуи, к которой мы медленно,
но верно подбираемся -- так это ужасающая ясность, что все эти люди, звери и
насекомые были в самом деле одним и тем же существом, повторяющимся
бесконечно.
И было не менее ужасающе ясно, что это существо, пусть необоснованно,
но ужасно расстроено. Пожалуй, точнее было бы сказать, что расстройство его
достигло невиданного во Вселенной уровня. Это было расстройство эпическое,
расстройство, пылающее жгучим пламенем, расстройство, охватываюшее всю
беспредельность времени и пространства своей черной тенью.
И это расстройство нашло свое полное выражение в Статуе, стоявшей
посреди всего этого чудовищного храма. Она изображала Артура Дента, и
изображала, мягко говоря, без прикрас. Высотой с пятиэтажный дом, каждым
сантиметром своим она старалась нанести оскорбление своему прообразу, а
высоты ее хватило бы на то, чтобы испортить настроение и не такому
прообразу. От мельчайшего прыщика на переносице и до безобразной прорехи в
халате, в Артуре Денте не было ни одной детали, которую не поносил и не
бичевал бы зловредный скульптор.
Артур в его творении представал монстром, кровожадным безжалостным
извергом, прокладывающим свой путь по трупам ни в чем не повинной
воплощенной в едином существе Вселенной.
Каждой из тридцати рук, которыми наделил его скульптор в порыве
вдохновения, Артур либо свежевал кролика, либо бил муху, либо срывал
ромашку, либо вытаскивал из бороды блоху, либо делал что-нибудь другое, чего
Артур поначалу и не распознал. Бесчисленные ноги его в основном давили
муравьев.
Артур закрыл глаза руками, опустил голову и покачал ею из стороны в
сторону, охваченный ужасом и скорбью на то, как безумно устроен мир.
Когда же он открыл глаза, то перед ним возвышался не то человек, не то
зверь, не то что-то среднее -- существо, вечным палачом которого был Артур
Дент.
-- Р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-р-р-р-р-р! -- сказал Аграджаг.
Более всего он был похож -- или оно было похоже -- на толстую злобную
летучую мышь. Подойдя к Артуру вплотную, он ткнул в него загнутым когтем.
-- Но послушайте!.. -- возразил Артур.
-- Р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-р-р-р!!! -- сказал Аграджаг, и Артуру пришлось
согласиться с этим замечанием, принимая во внимание то обстоятельство, что
этот жуткий и несчастный одновременно призрак весьма его пугал.
Аграджаг был черен, огромен, кожист и морщинист.
Его перепончатые крылья, изломанные и продранные, пугали еще больше,
чем если бы были могучими и мускулистыми. Пугало в них, должно быть, то
упорство, с которым они продолжали существовать, несмотря на все законы
физики и биологии.
Аграджаг обладал самой впечатляющей коллекцией зубов. Все они,
казалось, были по одному позаимствованы у разных хищных зверей и вставлены в
его пасть под такими причудливыми углами, что попытка укусить что-нибудь
раскровавила бы ему пол-лица а, возможно, лишила бы и глаза.
Каждый из трех его маленьких глаз горел свирепым огнем и был не более
вменяем, чем глаза крокодила, очутившегося на березе.
-- Я был там, на крикете! -- прохрипел Аграджаг.
Это утверждение показалось Артуру таким диким, что он задохнулся.
-- Да не в этом теле, -- взвизгнуло чудовище, -- не в этом теле! Это
мое последнее тело. Это моя последняя жизнь. Это -- тело мести. Мой
последний шанс. И за него мне тоже пришлось побороться!
-- Но каким об...
-- Я был там, на крикете! -- прорычал Аграджаг. -- У меня было слабое
сердце, но, в конце концов, сказал я жене, что со мной может случиться на
крикете? Я же не играю, только смотрю! И вдруг прямо передо мной из воздуха
возникают два каких-то негодяя! Последнее, что я замечаю, прежде чем мое
бедное сердце окончательно разрывается от потрясения, это то, что один из
них -- Артур Дент, и в бороде у него -- кроличья косточка! Совпадение, да?
-- Конечно! -- горячо ответил Артур.
-- Ах, совпадение! -- взвыло чудовище, отчаянно замахав своими
изломанными крыльями и распоров себе правую щеку одним особенно ужасным
клыком. Приглядевшись -- помимо всякого желания -- Артур заметил, что почти
все лицо Аграджага покрыто обтрепанными лоскутками черного пластыря.
Артур испуганно попятился, задев рукой бороду и обнаружив, к своему
стыду, что кроличья косточка до сих пор торчит в ней. Артур нервно выдернул
ее и отшвырнул в сторону.
-- Ну, пойми же! -- воскликнул он, -- Это все судьба! Каприз судьбы.
Судьба играет человеком -- тобой и мной. Это все одно сплошное совпадение!
-- За что ты меня преследуешь, Дент? -- спросило чудовище, наступая на
Артура, отчаянно прихрамывая.
-- Да ни за что! Я не преследую тебя! Мне вообще до тебя нет никакого
дела!
Аграджаг не сводил с Артура своих горящих глаз:
-- А ты всех, до кого тебе нет дела, систематически и регулярно
уничтожаешь? Я бы сказал, довольно своеобразный паттерн социального
поведения! И я бы еще сказал: вранье!
-- Но послушай, -- взмолился Артур, -- мне очень жаль. Это все
чудовищная ошибка. И, кстати, мне пора. У тебя нет часов? Мне же надо
спасать Вселенную!
Артур отступил еще чуть-чуть назад. Аграджаг еще чуть-чуть придвинулся
к нему.
-- В какой-то момент, -- просипел он, -- я решил завязать. Какого
черта, подумал я. Не буду больше рождаться. Останусь на том свете. И что же
ты думаешь?
Артур движениями головы дал понять, что не думает по этому поводу
путешествий во времени. Но, поскольку большая часть этих сведений совершенно
недоступна тому, кто не потратил по меньшей мере четыре жизни на изучение
высшей гиперматематики, и поскольку сделать это было невозможно до того, как
открыли путешествия во времени, то остается несколько неясным, как вообще
удалось сделать это открытие. Одно из разъяснений по этому поводу
утверждает, будто путешествие во времени было, ввиду самой его природы,
открыто одновременно во всех исторических эпохах, но это очевидная чушь.
Беда в том, что большая часть истории сейчас -- точно такая же чушь.
Вот один пример. Кому-то он может показаться не очень важным, но для
кого-то это -- вопрос жизни и смерти. Во всяком случае, пример этот
замечателен тем, что в первую очередь (или в последнюю -- это зависит от
того, с какой стороны смотреть на историю, а этот вопрос сам по себе
достаточно непрост) послужил поводом для начала Кампании за Реальное Время.
Жил да был некогда -- а может быть, и никогда -- один поэт. Его звали
Ляляфа, и он сочинил стихи, признанные лучшими во всей Галактике -- "Песни
Длинной Земли".
Его стихи были (бы) неописуемо прекрасны -- неописуемо в том смысле,
что стоит только начать говорить о них, как говорящего охватывает такая буря
чувств, такое прозрение истины и ощущение целостности и единства природы и
мира, что немедленно приходится выйти пройтись вокруг квартала и, возможно,
заскочить в рюмочную на углу и пропустить там стопочку-другую гармонической
соразмерности с содовой. Вот какие это были стихи.
Ляляфа жил в лесах Длинной Земли ффа. Там он жил, и там он сочинял
свои стихи. Он выцарапывал их на высушенных листьях хабры и не пользовался в
своем творческом процессе ни теорией просодии, ни фломастерами. Он писал про
солнце в листве, и про то, что он думал об этом. Он писал про лесной сумрак,
и про то, что он думал об этом. Он писал про девушку, которая ушла от него,
и про все, что он думал об этом.
Много лет спустя после его смерти его стихи вышли в свет и были приняты
с восторгом. Весть о нем разнеслась стремительно, как лучи утреннего солнца.
Многие века слова его освещали и орошали жизненный путь миллионам людей, чей
жизненный путь без них был бы намного более темным и пыльным.
А потом, вскоре после изобретения путешествий во времени, один из
производителей фломастеров задумался, а не стали ли бы поэмы Ляляфы еще
лучше, если бы он имел в своем распоряжении высококачественные фломастеры, и
нельзя ли уговорить его на эксклюзивное интервью на эту тему?
Они отправились назад по волнам времени, нашли его и объяснили ему --
не без труда -- свою идею. Им удалось уговорить его. В результате их
уговоров Ляляфа стал невероятно богат, и девушка, о которой он должен был
написать с такой кристальной проницательностью, вовсе не ушла от него, а,
напротив, они вдвоем перебрались из леса в совсем неплохой домик в
пригороде, откуда он часто переносился в будущее, чтобы принять участие в
ток-шоу, в которых неизменно блистал остроумной иронией.
Своих стихов он, разумеется, так и не написал, но эту проблему решили
легко: производители фломастеров попросту отправляли его на недельку в
какой-нибудь дом творчества, снабдив экземпляром последнего издания собрания
его сочинений и стопкой высушенных листьев хабры. Ляляфе оставалось только
переписать стихи, вставляя то там, то сям, описки и исправления.
Многие утверждают теперь, что стихи Ляляфы потеряли всякую ценность.
Другие возражают им, что тексты остались те же самые, так в чем же дело?
Первые отвечают на это, что дело, собственно, не в этом. Сказать, в чем,
собственно, дело, они не могут, но что не в этом -- они уверены.
Для того, чтобы прекратить подобные злоупотребления, эти первые и
основали Кампанию за Реальное Время. Многих заставил встать на их сторону
тот факт, что спустя неделю после начала Кампании в печать просочились
сведения о том, что великий Халезмский Собор не только был снесен, чтобы
построить новые ионо-очистные сооружения, но и что строительство очистных
сооружений чересчур затянулось, и поэтому, чтобы начать поставки очищенных
ионов в срок, пришлось перенести его в прошлое так далеко, что Халезмский
Собор, собственно, никогда и не был построен. Открытки с видами собора
внезапно стали стоить целое состояние.
Таким образом, немалая часть истории утрачена для нас навсегда. Борцы
Кампании за Реальное Время утверждают, что, как развитие транспорта и связи
привело к глобализации и разрушило различия между странами и мирами, так
путешествия во времени разрушают различия между эпохами. Прошлое, говорят
они, стало теперь заграницей: там все точно так же, как у нас.
Материализовавшись, Артур немедленно принялся, пошатываясь, хвататься
за горло, за сердце и за прочие части тела, как делал это непременно после
каждой из этих ненавистных и крайне болезненных материализаций, к которым он
исполнился решимости не дать себе привыкнуть.
Артур огляделся в поисках своих спутников.
Их не было.
Артур огляделся в поисках своих спутников еще раз.
Их по-прежнему не было.
Артур закрыл глаза.
Артур открыл глаза.
Артур огляделся в поисках своих спутников.
Те упорно отсутствовали.
Артур снова закрыл глаза, готовясь повторить это абсолютно бесполезное
упражнение, и только сейчас, благодаря тому, что глаза его были закрыты, его
мозг начал анализировать то, что только что видели его глаза, будучи
открытыми, и от этого анализа брови Артура озадаченно съехались к
переносице.
Артур открыл глаза, чтобы проверить себя, но брови не разъехались.
Напротив, они скорее начали закрепляться на захваченных позициях.
Если это и был праздничный банкет, то праздник явно не удался. Он не
удался настолько, что все участники, похоже, уже сбежали. Артур почти сразу
отбросил эту версию. Совершенно очевидно, это был не банкет. Это было больше
похоже на пещеру, лабиринт или какой-то туннель -- сказать наверняка было
нельзя, не хватало света. Артура окружала сырая холодная тьма. Единственным
звуком было эхо его собственного дыхания, и дыхание было учащенным. Артур
кашлянул тихонько, и был вынужден выслушать, как призрачное эхо его кашля
удалилось по извилистым коридорам и невидимым залам, а потом вернулось к
нему такими же коридорами, словно затем, чтобы спросить: "Ась?"
Та же участь постигала любой малейший звук, который Артуру приходилось
издавать, и это его весьма нервировало. Он попытался было напеть какую-то
веселую песенку, но она вернулась к нему похоронным маршем, и он прекратил
пение.
Внезапно перед его глазами встали картины из рассказа Старпердуппеля.
Ему вдруг показалось, что смертоносные белые роботы вот-вот выскочат из
темноты и набросятся на него. Артур перестал дышать. Роботы не появлялись.
Артур начал дышать снова. Он не знал, чего ждать.
Но кто-то или что-то, судя по всему, знало, чего или кого ждет, потому
что в этот миг перед в черноте перед Артуром зажглись яркие зеленые неоновые
буквы. Буквы беззвучно гласили:
ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
Надпись мигнула и погасла, и Артуру не понравилось, как она это
сделала. Артуру показалось, что погасла она, как-то издевательски подмигнув
ему. Артур попытался убедить себя, что все это лишь дурацкая игра его
воспаленного воображения. Неоновые буквы -- они либо горят, либо не горят, в
зависимости от того, бежит ли по ним электрический ток или не бежит. И они
никак не могут, твердо сказал он себе, переходить из одного состояния в
другое, издевательски подмигивая. Несмотря на это, Артур поежился в своем
халате.
Внезапно во мраке снова вспыхнули неоновые буквы. На этот раз, правда,
это были лишь знаки препинания; вот такие:
...,
только зеленые.
Надпись, понял вдруг Артур, поглазев на нее пару секунд, намекает, что
продолжение следует, и что мысль не закончена. Намекает, отметил Артур, с
бесчеловечной настойчивостью. По меньшей мере, с нечеловеческой.
Мысль закончили два слова:
Артур Дент.
Артур помотал головой. Потом перестал и присмотрелся. Буквы по-прежнему
означали "Артур Дент". Артур опять помотал головой.
Надпись снова мигнула и исчезла, оставив его в темноте с расплывчатыми
малиновыми буквами его имени, мерцающими на сетчатке глаз.
Добро пожаловать,
загорелась вдруг снова надпись. Ачерез секунду добавила:
В чем я лично сомневаюсь.
Ледяной страх, подбиравшийся к Артуру все это время, дожидался только
этого, чтобы охватить его. Артур попытался побороть его. Он даже встал в
боевую стойку, как видел это у одного типа по телевизору, но у того типа,
должно быть, колени были потверже. Артур чуть не вывихнул глаза, вглядываясь
во мрак.
-- Эй... Есть тут кто-нибудь? -- позвал Артур. Прокашлявшись, он
повторил свой вопрос, уже без "эй".
Где-то вдалеке, на том конце коридора кто-то вдруг начал бить в большой
барабан.
Артур слушал несколько секунд, пока не понял, что это бьется его
сердце.
Артур послушал еще несколько секунд и понял, что это не стук его
сердца, а большой барабан, в который кто-то бьет на том конце коридора.
Крупные капли пота выступили у Артура на лбу, собрались с духом и
тронулись в путь. Артур оперся ладонью о пол, чтобы поправить свою боевую
стойку, которая как-то не держалась. Надпись снова переменилась. Она
гласила:
Не надо волноваться.
Выдержав паузу, надпись добавила:
Волноваться поздно,
Артур Дент.
Берегись,
если можешь.
После этого надпись погасла окончательно. Глаза у Артура полезли на лоб
-- он не смог определить, пытались ли они всмотреться в окружающую тьму, или
попросту спасались бегством.
-- Кто здесь? -- спросил Артур, постаравшись придать голосу
аггрессивности и уверенности в себе. -- Есть здесь кто?
Никто не ответил ему, и ничто не отозвалось.
Это встревожило Артура Дента еще больше, чем любой ответ, и он начал
пятиться назад от пугающей черной пустоты. И чем больше он пятился, тем
больше она его пугала. Вскоре он понял, в чем дело: во всех фильмах, которые
он видел, люди всегда пятились от чего-нибудь страшного и ужасного только
затем, чтобы натолкнуться на него задом.
Тут ему пришло в голову, что нужно поскорее обернуться.
Он обернулся.
Перед ним ничего не было. Лишь чернота и пустота.
Это совсем испугало Артура, и он начал пятиться от этой черной пустоты,
туда, откуда только что пришел задом.
Попятившись так немного, Артур вдруг подумал, что теперь он пятится
прямехонько к тому, от чего пятился только что. Артур был вынужден
согласиться с тем, что это довольно-таки глупо. Поэтому он решил, что лучше
будет пятиться обратно, назад от того, от чего он пятился сначала, и Артур
развернулся.
Тут выяснилось, что вторая мысль была дельной: развернувшись, Артур
оказался лицом к лицу с неописуемо безобразным чудовищем, беззвучно стоявшим
за его спиной. Артур заорал диким голосом; все его органы рванулись в одну
сторону, а тело в другую, мозг же лихорадочно пытался вычислить, через какое
ухо будет лучше всего бежать.
-- Картина Репина "Не ждали"? Не узнаем старых знакомых?-- промолвило
чудовище, и Артур невольно удивился такому приветствию: он видел чудовище в
первый раз, судя хотя бы уже по тому, что до сих пор неплохо спал по ночам.
Чудовище было просто... просто... просто...
Артур таращился на него, а оно стояло совершенно неподвижно. И
выглядело смутно знакомым.
Ледяное спокойствие овладело вдруг Артуром, который понял, что смотрит
на двухметровую голограмму обычной мясной мухи.
Интересно, зачем это кому-то понадобилось показывать мне двухметровую
голограмму мясной мухи? -- подумал Артур. И интересно, чей это был голос?
Муха пропала.
-- Может быть, ты лучше помнишь меня таким? -- спросил вдруг голос, и
голос был глухим, низким, недобрым, и прозвучал, словно черная кипящая
смола, собравшаяся выплеснуться из своей прокопченой бочки на асфальт с
дурными намерениями.
Со щелчком перед Артуром в темном лабиринте появился кролик, огромный,
чудовищный, жутко пушистый прелестный кролик -- тоже картинка, но такая, что
можно было разглядеть каждую прелестную пушинку кроличьего меха. В
прелестных блестящих карих глазенках кролика Артур с изумлением увидел свое
отражение.
-- Родился и вырос во мраке, -- продолжал голос. -- Одним прекрасным
утром впервые высунул голову из норки на яркий и теплый солнечный свет -- и
ее немедленно раскроило что-то, подозрительно похожее на примитивное
кремневое рубило. Его создали твои руки, Артур Дент, и пустили в ход они же.
Я помню, каким оно было твердым. Из моей шкурки ты сделал себе мешочек для
интересных камешков. Это мне известно, потому что в следующей жизни я был
мухой. Ты убил меня. Как всегда. Только на этот раз ты убил меня мешочком,
сделанным из моей же драгоценной шкурки. Ты, Артур Дент, не только жестокий
и бессердечный человек -- ты еще и поразительный циник.
Артур раскрыл рот, и голос помолчал немного.
-- Я вижу, мешочек не при тебе, -- сказал он наконец, -- Должно быть,
он тебе наскучил?
Артур беспомощно замотал головой. Он хотел объяснить, что на самом деле
мешочек ему очень нравился, и он не спускал с него глаз и брал его с собой,
куда бы ни шел, но что почему-то, и это началось довольно давно, всякий раз,
путешествуя куда-нибудь, Артур прибывал на место назначения не со своим
багажом, и что, престранным образом, даже вот сейчас он вдруг обнаружил, что
мешочек, который был у него только что, стал косметичкой из мерзкой
искусственной леопардовой шкуры, и что это не тот мешочек, который был у
него всего несколько минут назад, до того, как он попал в это непонятное
место, и не такой предмет, который он бы стал носить, и одному богу
известно, что лежит в этой косметичке, потому что она не его, и что он
дорого дал бы за то, чтобы вернуть себе тот самый, собственноручно сшитый им
самим мешочек, хотя, разумеется, ему ужасно неловко и совестно, что он так
неосмотрительно экспроприировал его, точнее, его составляющие компоненты, а
именно кроличью шкурку, у их предыдущего владельца, а именно кролика, с
которым он сейчас имеет честь тщетно пытаться беседовать.
Вслух Артур сказал только "Э-э-э..."
-- Познакомься с ящерицей, которую ты раздавил, -- продолжал голос.
И в коридоре рядом с Артуром возникла гигантская зеленая чешуйчатая
ящерица. Артур отскочил, невольно вскрикнув, и очутился посреди кролика. Он
невольно вскрикнул еще раз, но отскакивать было уже некуда.
-- Это тоже был я, -- продолжал голос, низкий и угрожающий, -- что,
впрочем, тебе и так известно...
-- Что значит "известно" -- возмущенно воскликнул Артур. -- Откуда
известно?
-- Самое забавное в реинкарнации, -- злобно прошипел голос, -- это то,
что большинство людей и духов совершенно не знают, что участвуют в ней.
Голос выдержал эффектную паузу. Что касается Артура, то для него этот
эффект был уже скорее излишним.
-- Но я знаю, -- хрипло прошептал голос. -- Я понял. Не сразу.
Постепенно.
Говорящий помолчал снова и вздохнул.
-- Это было неизбежно, -- сказал он. -- Когда одно и то же происходит с
тобой раз за разом, без конца -- что тебе остается? В каждой своей жизни я
был убит Артуром Дентом. Во всех мирах, во всех телах, во всех временах.
Стоит мне только немного пообвыкнуть, обжиться -- как является Артур Дент и
убивает меня. Этого трудно не заметить. Это обращает на себя внимание.
Наводит, черт возьми, на мысли! "Странное дело", говорил себе мой дух, вновь
устремляясь прочь после очередной неудачной, от-Дентованной попытки
обосноваться в мире живых, "Странное дело! Этот тип, который наступил на
меня, когда я скакал себе к своей любимой луже, мне кого-то напоминает!" И
постепенно я вспомнил все. Я все вспомнил, Дент! Весь твой бесчеловечный
меняцид!
Отзвуки его голоса разносились по коридорам. Артур стоял, холодея от
ужаса, и только протестующе мотал головой.
-- Вот этот миг, Дент! -- воскликнул голос, сорвавшись от злобы, -- вот
когда я вдруг все понял!
То, что тотчас же разверзлось перед Артуром, заставив его невольно
ахнуть, было неописуемо ужасно, но мы все же попытаемся описать, как ужасно
оно было. Это была огромная сырая пещера, стены которой двигались, а на дне
что-то большое, склизкое, шершавое, похожее на кита, ворочалось и ползало по
чудовищным белым надгробиям вдоль стен. Высокий свод пещеры уходил во тьму,
в которой можно было различить устья двух еще более ужасных пещер, откуда...
Артур Дент вдруг понял, что смотрит на свою собственную ротовую
полость, и что внимание его изо всех сил обращают на живую устрицу,
беспомощно летящую в ее недра.
Вскрикнув, Артур отшатнулся и закрыл глаза.
Когда он открыл их, ужасное видение пропало. В коридоре было темно и,
на какое-то время, тихо. Артур был оставлен наедине со своими мыслями. Мысли
эти были достаточно неприятными, и Артур охотно предпочел бы им какие-нибудь
другие.
Тишину нарушил глухой рокот, с которым большая часть стены вдруг
отъехала в сторону. За ней покамест царил непроницаемый мрак. Артур заглянул
туда опасливо, как крыса заглядывает в темную конуру фокстерьера.
Голос заговорил снова.
-- Скажи, что это было случайное совпадение, -- потребовал он. -- Ну,
скажи, что это все совпадение!
-- Это все совпадение! -- быстро воскликнул Артур.
-- Черта с два! -- прогремело в ответ.
-- Да совпадение же, честное слово! Случайное совпадение!
-- Никакое не совпадение! -- проревел голос. -- Не будь я Аграджаг!!!
-- А вы утверждаете, -- спросил Артур, -- что именно так вас и зовут?
-- Вот именно! -- прошипел Аграджаг, словно решив за Артура сложную
головоломку.
-- Но я все-таки уверен, что это всего лишь совпадение! -- повторил
Артур.
-- Войди сюда и повтори! -- взвыл голос, снова неожиданно пустив
петуха.
И Артур вошел и повторил -- или, точнее сказать, почти повторил: на
слове "совпадение" язык его примерз к небу, потому что зажегся свет, и Артур
увидел, куда он вошел.
Это был Храм Ненависти.
Это было произведение не извращенного, а просто напрочь развороченного
ума.
Храм был огромен. Храм был ужасен.
Посреди него возвышалась Статуя. О ней мы расскажем чуть-чуть погодя.
Огромный, непостижимо огромный зал выглядел так, словно был вырублен в
монолитной скале, и причиной тому было то самое обстоятельство, что он и
вправду был вырублен именно в ней. Артуру, стоящему на полу и
разглядывающему его с открытым ртом, показалось, что зал тошнотворно
кружится за его спиной.
Зал был сплошь черным.
А там, где он не был сплошь черным, хотелось, чтобы он был таковым,
потому что цвета, подчеркивавшие некоторые невыразимые детали его
архитектуры, были выбраны из спектра самых глазодробительных оттенков, от
ультра-лихолетового до инфра-страшного, включая тускло-захиреневый,
неумолиновый, желчную похру, ультраморин и провиантовую зелень.
Невыразимыми деталями архитектуры, которые подчеркивали эти цвета, были
горгульи, да такие, какие лишили бы аппетита самого Фрэнсиса Бэкона. Все
горгульи со стен, с капителей колонн, с балок, контрфорсов и хоров смотрели
в центр зала, на Статую, к описанию которой мы вот-вот перейдем.
И если горгульи лишили бы аппетита самого Фрэнсиса Бэкона, то, судя по
лицам горгулий, Статуя заставила бы самих горгулий отказаться от завтрака,
если бы они были живы, что было невозможно, и если бы кто-нибудь вздумал
предложить им завтрак, что было равно невозможно.
Необозримые стены Храма были покрыты барельефами в память всех невинных
существ, павших жертвой Артура Дента. Имена некоторых существ, увековеченных
на барельефах, были подчеркнуты и отмечены звездочками. Так, к примеру, имя
коровы, которую забили, и из чьих филейных частей Артуру Денту было угодно
откушать бифштекс, было подчеркнуто жирной чертой, тогда как имя рыбки,
которую Артур собственноручно поймал, а потом усомнился в ней и оставил ее в
тарелке, было подчеркнуто дважды, помечено тремя звездочками и еще
крестиком, для вящей доходчивости.
И, что было самое ужасное -- не считая Статуи, к которой мы медленно,
но верно подбираемся -- так это ужасающая ясность, что все эти люди, звери и
насекомые были в самом деле одним и тем же существом, повторяющимся
бесконечно.
И было не менее ужасающе ясно, что это существо, пусть необоснованно,
но ужасно расстроено. Пожалуй, точнее было бы сказать, что расстройство его
достигло невиданного во Вселенной уровня. Это было расстройство эпическое,
расстройство, пылающее жгучим пламенем, расстройство, охватываюшее всю
беспредельность времени и пространства своей черной тенью.
И это расстройство нашло свое полное выражение в Статуе, стоявшей
посреди всего этого чудовищного храма. Она изображала Артура Дента, и
изображала, мягко говоря, без прикрас. Высотой с пятиэтажный дом, каждым
сантиметром своим она старалась нанести оскорбление своему прообразу, а
высоты ее хватило бы на то, чтобы испортить настроение и не такому
прообразу. От мельчайшего прыщика на переносице и до безобразной прорехи в
халате, в Артуре Денте не было ни одной детали, которую не поносил и не
бичевал бы зловредный скульптор.
Артур в его творении представал монстром, кровожадным безжалостным
извергом, прокладывающим свой путь по трупам ни в чем не повинной
воплощенной в едином существе Вселенной.
Каждой из тридцати рук, которыми наделил его скульптор в порыве
вдохновения, Артур либо свежевал кролика, либо бил муху, либо срывал
ромашку, либо вытаскивал из бороды блоху, либо делал что-нибудь другое, чего
Артур поначалу и не распознал. Бесчисленные ноги его в основном давили
муравьев.
Артур закрыл глаза руками, опустил голову и покачал ею из стороны в
сторону, охваченный ужасом и скорбью на то, как безумно устроен мир.
Когда же он открыл глаза, то перед ним возвышался не то человек, не то
зверь, не то что-то среднее -- существо, вечным палачом которого был Артур
Дент.
-- Р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-р-р-р-р-р! -- сказал Аграджаг.
Более всего он был похож -- или оно было похоже -- на толстую злобную
летучую мышь. Подойдя к Артуру вплотную, он ткнул в него загнутым когтем.
-- Но послушайте!.. -- возразил Артур.
-- Р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-р-р-р!!! -- сказал Аграджаг, и Артуру пришлось
согласиться с этим замечанием, принимая во внимание то обстоятельство, что
этот жуткий и несчастный одновременно призрак весьма его пугал.
Аграджаг был черен, огромен, кожист и морщинист.
Его перепончатые крылья, изломанные и продранные, пугали еще больше,
чем если бы были могучими и мускулистыми. Пугало в них, должно быть, то
упорство, с которым они продолжали существовать, несмотря на все законы
физики и биологии.
Аграджаг обладал самой впечатляющей коллекцией зубов. Все они,
казалось, были по одному позаимствованы у разных хищных зверей и вставлены в
его пасть под такими причудливыми углами, что попытка укусить что-нибудь
раскровавила бы ему пол-лица а, возможно, лишила бы и глаза.
Каждый из трех его маленьких глаз горел свирепым огнем и был не более
вменяем, чем глаза крокодила, очутившегося на березе.
-- Я был там, на крикете! -- прохрипел Аграджаг.
Это утверждение показалось Артуру таким диким, что он задохнулся.
-- Да не в этом теле, -- взвизгнуло чудовище, -- не в этом теле! Это
мое последнее тело. Это моя последняя жизнь. Это -- тело мести. Мой
последний шанс. И за него мне тоже пришлось побороться!
-- Но каким об...
-- Я был там, на крикете! -- прорычал Аграджаг. -- У меня было слабое
сердце, но, в конце концов, сказал я жене, что со мной может случиться на
крикете? Я же не играю, только смотрю! И вдруг прямо передо мной из воздуха
возникают два каких-то негодяя! Последнее, что я замечаю, прежде чем мое
бедное сердце окончательно разрывается от потрясения, это то, что один из
них -- Артур Дент, и в бороде у него -- кроличья косточка! Совпадение, да?
-- Конечно! -- горячо ответил Артур.
-- Ах, совпадение! -- взвыло чудовище, отчаянно замахав своими
изломанными крыльями и распоров себе правую щеку одним особенно ужасным
клыком. Приглядевшись -- помимо всякого желания -- Артур заметил, что почти
все лицо Аграджага покрыто обтрепанными лоскутками черного пластыря.
Артур испуганно попятился, задев рукой бороду и обнаружив, к своему
стыду, что кроличья косточка до сих пор торчит в ней. Артур нервно выдернул
ее и отшвырнул в сторону.
-- Ну, пойми же! -- воскликнул он, -- Это все судьба! Каприз судьбы.
Судьба играет человеком -- тобой и мной. Это все одно сплошное совпадение!
-- За что ты меня преследуешь, Дент? -- спросило чудовище, наступая на
Артура, отчаянно прихрамывая.
-- Да ни за что! Я не преследую тебя! Мне вообще до тебя нет никакого
дела!
Аграджаг не сводил с Артура своих горящих глаз:
-- А ты всех, до кого тебе нет дела, систематически и регулярно
уничтожаешь? Я бы сказал, довольно своеобразный паттерн социального
поведения! И я бы еще сказал: вранье!
-- Но послушай, -- взмолился Артур, -- мне очень жаль. Это все
чудовищная ошибка. И, кстати, мне пора. У тебя нет часов? Мне же надо
спасать Вселенную!
Артур отступил еще чуть-чуть назад. Аграджаг еще чуть-чуть придвинулся
к нему.
-- В какой-то момент, -- просипел он, -- я решил завязать. Какого
черта, подумал я. Не буду больше рождаться. Останусь на том свете. И что же
ты думаешь?
Артур движениями головы дал понять, что не думает по этому поводу