Вдруг на одном из верхних этажей послышался шум; там что-то упало и разбилось. Я перекатился по холодному камню, пока не желая оставлять его. Но наверху снова что-то грохнуло, и мне пришлось-таки встать на ноги: если бы я промедлил еще, я больше не смог бы жить в этом доме. Взойдя по лестнице, я услыхал за открытой дверью какой-то шорох, но, подняв глаза к потолку – мне показалось, что звук доносится оттуда, – ничего там не увидел. Тогда я пересек холл и миновал первый пролет лестницы, идущей наверх; дверь в мою комнату была отворена, и, глянув на свою кровать, я заметил на ней что-то белое, похожее на маленький клуб дыма.
   Затем это нечто двинулось по кровати. Я вскрикнул, и оно порхнуло мне навстречу; я отшатнулся назад и полетел бы вниз, если б не схватился за перила. Я вытянул руки, и по ним скользнуло что-то очень теплое. А потом раздался шелест крыльев. Это был голубь. Наверное, он угодил сюда, оторвавшись от одной из тех стай, которые я видел на кладбище у церкви Св. Иакова. Я не хотел трогать его: я боялся ощутить биение его сердечка, почувствовать, как он трепыхается у меня в руках. Птица опять шарахнулась в комнату, я спокойно зашел туда вслед за ней, распахнул окно настежь и оставил ее там – шуршащую крыльями о стены, – притворив за собой дверь.
   В этом было что-то забавное. Я снова шагнул в комнату; птица все еще бестолково металась по ней, натыкаясь на стены и потолок. Рядом с моей кроватью лежала книга – исследование алхимических диаграмм Джона Ди, – и, истово взмолясь об удаче, я изо всех сил швырнул ею в голубя. Видимо, я повредил ему крыло, потому что он шлепнулся на пол, и тогда я с победным кличем опустил свой каблук ему на голову. Не знаю, как долго я топтал его, но остановил меня лишь вид заляпанной кровью книги, которая валялась около мертвой птицы.
   И тогда я набрал номер Дэниэла Мура и попросил его зайти ко мне сегодня вечером: он явно утаивал что-то, относящееся к моему дому, и в этот миг могущества и жестокости я хотел выяснить все. Когда он пришел, я вытирал с обложки трактата о докторе Ди кровь мертвого голубя.
   – Иногда, – сказал я, – у меня бывает впечатление, что где-то в этом доме прячется сумасшедший.
   – Почему ты так говоришь?
   – Да сам не знаю. Повсюду какая-то дохлятина. Кучи дерьма. – Он изумленно посмотрел на меня, и я рассмеялся. – Не волнуйся. Я просто шучу.
   Я отправился на кухню, якобы с целью налить ему виски, но на самом деле для того, чтобы очистить тарелку с печеньем, ожидавшую меня на полке; рядом с ней лежали два пакетика орешков ассорти, и я умудрился прикончить их до возвращения в комнату.
   – Если бы в доме кто-нибудь был, Мэтью…
   – Знаю. То я уже отыскал бы его. – Я рассмеялся опять. – Хочешь, скажу, почему у меня такие грязные руки?
   – Разве они грязные?
   – Я тут решил заняться раскопками. Гляди. – Я кивнул на разбросанные по комнате книги и начал подробно рассказывать, что мне теперь известно о Джоне Ди. – Знаешь, почему меня так озадачивает то, что каждая книга говорит о нем по-своему? – спросил я после долгих объяснений. – Ведь все эти Джоны Ди разные. Понимаешь ли, прошлое – сложная штука. Тебе кажется, будто ты разобрался в человеке или событии, но стоит завернуть за угол, и все снова меняется. Это как с тобой. Я завернул за угол на Шарлот-стрит и увидел тебя другим.
   – Может, не надо опять возвращаться к этой теме?
   Но я отмел его слова прочь взмахом руки.
   – Или как с этим домом. Тут ни одна вещь не остается на месте. И знаешь что? Возможно, именно в этой комнате доктора Ди посещали видения. Как я ее сейчас назвал?
   – Гадальней. Или кельей для заклинания духов. Что все-таки стряслось, Мэтью?
   – Скажи, ты ничего не слышал?
   – Нет.
   – А мне почудился голос.
   – Скоро ты увидишь в углу самого этого доктора.
   – Что ж, я и впрямь вижу его. Смотри. – Я поднял книгу с портретом Джона Ди на обложке. – Читатель, – сказал я, – се есть начало и конец.
   Мы довольно быстро разделались с виски и неторопливо пошли в ресторан на Кларкенуэлл-грин, где обедали неделю тому назад. Тогда я еще ничего не знал о докторе Ди, но теперь моя жизнь изменилась. Вечер был теплый, и через открытое окно я видел, что творится в маленькой типографии на другой стороне площади. Там горел свет, и кто-то, жестикулируя, ходил туда-сюда; движения его силуэта на ярком фоне навели меня на мысль о хрупкости всех живых существ. Снаружи, у двери ресторана, повис рой мелких мошек; они кружились в вечернем воздухе, а закатные лучи просвечивали сквозь их крылышки. Если бы они перелетели за порог и очутились в этом небольшом зальце, он, наверное, показался бы им сказочным чертогом. Но куда лететь мне, чтобы узреть сияние неземной славы?
   Когда мы уселись за столик, меня охватило возбуждение какого-то необычного, едва ли не болезненного свойства. Один или два раза подобное со мной уже бывало, и потому я знал: что-то должно случиться. Что-то изменится. Я взял поданную официантом бутылку «Фраскати», налил себе огромный бокал и лишь затем передал вино Дэниэлу. У меня отчего-то сжималось горло, в груди пылал огонь, который надо было погасить; верь я в такие вещи, я счел бы себя живой иллюстрацией к алхимической теории сухого мира, призывающего влагу. Когда я налил себе второй бокал, Дэниэл попытался принять шутливый вид.
   – Нас мучает жажда?
   – Да. Мучает. Нечасто приходится мне сидеть напротив прекрасной женщины.
   Он посмотрел на меня долгим укоризненным взглядом.
   – Тебе непременно нужно снова говорить об этом?
   – Но ты меня очень интересуешь, Дэниэл. И чем дальше, тем больше. Откуда ты узнал, что одно из окон наверху заложено кирпичом?
   Он поднес к носу указательный палец и понюхал его.
   – В старых домах это не редкость. Ты что, не слыхал об оконном налоге Питта?
   – А каким чудом тебе стало известно о шкафчике под лестницей?
   – Догадался. – Он все еще нюхал свой палец. – Или ты думаешь, что я волшебник?
   – Волшебство тут ни при чем. Ты просто вспомнил. – Я снова налил себе вина. – Ты ведь отлично знаешь этот дом, правда? – Он чересчур энергично помотал головой. – Не надо мне лгать, Дэниэл. По-моему, мать тоже тебя узнала.
   – Мы с ней вовсе не знакомы. Могу в этом поклясться.
   – А еще в чем ты можешь поклясться?
   – Ни в чем. – Он опустил глаза и, когда официант подошел к нам принимать заказ, воспользовался паузой, чтобы прочистить горло. Затем отчаянным рывком подтянул узел галстука. – Странная вещь, – сказал он, – но стоит мне приехать в эти места, как меня начинает тянуть обратно в Излингтон. Это и называется «тоской по родному очагу»? Чье это выражение, как ты думаешь?
   Я устал от его попыток сменить тему.
   – Говори, Дэниэл. Пора.
   Теперь он посмотрел прямо мне в лицо.
   – Все это очень тяжело. – Я заметил, что его левая рука дрожит, и стал с любопытством наблюдать за ней, слушая его тихий голос. – Ты совершенно прав. Я действительно бывал в твоем доме прежде. Я знал твоего отца. Иногда мы приходили туда вдвоем.
   Я замер.
   – И что вы там делали?
   – Я должен кое-что тебе сказать. Я имел в виду… – Официант принес нам первое блюдо, пармскую ветчину, и Дэниэл принялся нарезать ее на крошечные кусочки.
   – Дальше.
   – Мы с твоим отцом очень хорошо знали друг друга. – Он опять замолчал, продолжая крошить мясо, но и не думая отправлять его в рот. – Мы встретились в том клубе. Где ты меня нашел.
   – Я что-то не пойму.
   – Нет. Ты отлично все понимаешь. Мы с твоим отцом были любовниками. – Кажется, я встал на ноги, но под его встревоженным взором снова опустился на место. Он заговорил очень быстро, почти бессвязно. – Это случилось лет десять назад. Дело в том, что мне больше нравятся люди в возрасте. А он был так обаятелен. Так мягок.
   То возбуждение или недомогание, которое я испытывал, теперь заполнило все вокруг меня. Я точно купался в каком-то белом сиянии, делавшем отчетливым каждый жест и каждое слово. Я снова встал и направился в маленький туалет в конце зала. Сев на унитаз, уперся взглядом в рисунок на желтой двери перед собой – что-то насчет члена и туннеля. В голове у меня мелькали картины: Дэниэл с отцом в подвале моего дома, обнаженные. Вот они целуются. Вот отец стоит на коленях рядом с замурованной дверью, а Дэниэл с раскрытым ртом опускается на колени перед ним. Вот платье и парик Дэниэла летят в стену, а отец улыбается своей особенной, так хорошо знакомой мне улыбкой. Вот они в «Мире вверх тормашками», танцуют в красноватой полутьме. Потом я подумал, каково это – ощутить прикосновенье отцовского языка к своей шее. Я вскочил, и меня вырвало в унитаз.
   Странно, но, возвращаясь обратно к столику, я улыбался.
   – Скажи мне, Дэниэл. Он что, тоже переодевался женщиной?
   – Господь с тобой. – Его чуть ли не оскорбило мое предположение. – Но ему нравилось, когда это делал я. И ходил в таком виде по дому.
   Я услышал вполне достаточно. Теперь я понимал, зачем он купил себе жилье на Клоук-лейн: оно служило отличным прикрытием для его интимной жизни. У него не было ни малейших причин разводиться с матерью, потому что она тоже являлась своего рода камуфляжем. Но она-то, наверное, знала об этом с самого начала; вот почему она так злилась на него даже после того, как он умер. Возможно, у нее было подозрение, что я тоже имел ко всему этому какое-то касательство, почему и стал богатым наследником, – мысль почти невыносимая. За эти несколько минут вся моя прошлая жизнь деформировалась и обрела новые контуры. Теперь я должен был осмыслить свою собственную историю, так же как осмысливал историю минувших веков.
   – Он когда-нибудь говорил о докторе Ди? – вот все, что мне удалось спросить.
   – Я такого не помню. – Мы оба уже вернулись к привычной для нас манере общения, словно пытались уверить друг друга в том, что ничего существенного не произошло. Он ел очень быстро, жадно глотая пищу и вновь набивая рот. – Но он говорил, что этот дом особенный. Считал, что однажды там случилось некое событие, и хотел вернуть его. Или повторить. Я не совсем понимал, что у него на уме. Но именно поэтому… – он снова запнулся.
   – Теперь уже поздновато что-либо утаивать.
   – Он верил в то, что называется сексуальной магией. Верил, что можно вызывать духов с помощью, ну… известной практики.
   – И как?
   – Что?
   – Приходили к нему духи?
   – Нет, конечно.
   Это было еще одной правдой, с которой мне предстояло смириться. В тщетной надежде оживить тени прошлого отец занимался на Клоук-лейн колдовством; по крайней мере, такова была суть сделанного мне Дэниэлом признания. С единственной целью – найти нечто, якобы до сих пор обитающее в его доме, – он создал своего рода сексуальный ритуал. Связано ли это с его размышлениями о гомункулусе? Здесь были темные коридоры и уголки, куда я не отваживался заглядывать. Во всяком случае, он наверняка понимал то, что забрезжило передо мной благодаря знакомству с Джоном Ди: жизнь может быть порождена только любовью. Все прочее – мираж, фокусничество, чепуха.
   – Я никогда не верил ни во что подобное, – продолжал Дэниэл, когда нам принесли спагетти. Я уставился на эти белые волокна с чувством, близким к ужасу. – Некоторые историки утверждают, что радикализм и оккультизм были связаны друг с другом, но я считаю, что это был просто акт отчаяния. Способ убедить себя, будто ты повелеваешь какими-то таинственными силами, или вообразить, что твоя мощь способна ниспровергнуть признанных кумиров. Но на самом деле оккультизм – всего лишь убежище для слабых и отчаявшихся. Эдакий прокисший радикализм.
   – Но мой отец не был слабым.
   – Да. Слабым он не был. Большинство оккультистов действуют группами – им нужна дополнительная поддержка. Но твой отец отличался от прочих. Он был абсолютно одинок. И он искренне верил, что нашел некую скрытую истину. Словно бы унаследовал ее от кого-то.
   Я уловил в этом определенный тревожный намек.
   – А обо мне он часто говорил?
   – Постоянно.
   – Но не когда…
   – Нет. Перестав быть любовниками, мы остались друзьями. Понимаешь, он питал настоящую страсть к прошлому. Как и ты. Всегда интересовался моей работой. Ты удивишься, однако именно он навел меня на «моравских братьев». Разыскал места их собраний, куда мы с тобой ездили. Помнишь?
   – Да. Помню. – Фигура отца обретала все больше зримых черт, и это начинало меня пугать. Я заказал очередную бутылку вина, а Дэниэл тем временем снова подтянул галстук.
   – Я должен открыть тебе еще кое-что, Мэтью.
   – О Господи.
   – Мы познакомились не случайно. – Подали вино, и я вновь принялся пить его бокалами. – Около двух лет назад твой отец узнал, что у него рак. Тогда он и попросил меня приглядывать за тобою. Сказал, что ты необыкновенный человек.
   – Необыкновенный?
   – Он сказал, что таких, как ты, больше нет. И конечно, был прав. Он очень хотел уберечь тебя от всяких неприятностей. Сообщил мне, какими библиотеками ты пользуешься, а уж встречу организовать было несложно. В конце концов, у нас с тобой общие интересы, а Лондон иногда бывает совсем маленьким городом. – Он вдруг смолк, пытаясь угадать мою реакцию; но я по-прежнему хранил невозмутимость. – Надеюсь, ты не считаешь меня последним негодяем. Ведь мы все-таки подружились.
   Наш обед подошел к завершению – по крайней мере, я уже все доел, – но час был еще относительно ранний, и ресторан до сих пор пустовал. Только в углу зала, совсем рядом друг с другом, сидели молодые мужчина и женщина – я давно успел заметить, что они напряженно перешептываются. Я пытался разобрать, о чем они говорят, но уловил лишь отдельные злобные слова: «слизняк», «сука», «овца».
   – Извини, – сказал я Дэниэлу. – Не могу больше терпеть. – Я встал из-за столика и направился к ним. Они с опаской посмотрели на меня. – Ну-ка, заткнитесь, сволочи, – прошептал я так же тихо, как шептали они. – Понятно? Заткните свои поганые пасти. – Затем я вернулся к Дэниэлу. – Я кое-что вспомнил, дорогуша. Мне пора домой.
   Я покинул его сразу же и, заглянув в окно, порадовался его растерянному и несчастному виду. Не помню, чтобы по дороге на Клоук-лейн я испытывал какие-нибудь особенные ощущения; вместо этого я начал повторять слова песенки, которую слышал, сидя сегодня утром в старом доме. По-моему, она называется «Судьбинушка-судьба», но твердой уверенности у меня нет. Я дошел до кладбища и тут, желая справить нужду после обильного возлияния, перепрыгнул через каменную стену и помочился на одну из могильных плит. Что-то шевельнулось рядом, и, застегнув брюки, я наступил на это ногой. У меня возникло такое чувство, будто я стучусь в открытую дверь.
 
Монастырь
   «Кто-то стучится к нам в дверь, – сказал, я своему слуге, Филипу Фоксу. – Погляди, кто это».
   Он живо спустился по лестнице, и я услыхал, как он разговаривает внизу со служанкой моей жены.
   «Одри, где ключи?»
   «Висят на гвоздике у двери, на своем обычном месте».
   «Нет! На месте их нет!» Все это время раздавался стук, достаточно громкий, чтобы поднять мертвого; я задумался о старой собаке моего отца, и из забытья меня вывел голос Филипа. «Кто там?»
   «Друг, надеюсь. Отворите же мне, здесь очень сильный ливень. Я пришел к доктору Ди». На миг эти слова ужаснули меня, и я поднялся со стула.
   «Что вам угодно? Как мне о вас доложить?»
   «Скажите ему, что я недавно был в обучении у его доброго товарища».
   «Входите, сэр». Я услышал, как отпирают дверь и отодвигают засов; потом внизу обменялись еще несколькими словами. «Сэр, – окликнул меня Филип, – тут джентльмен, он желает побеседовать с вами».
   «Пригласи его наверх. Нет, постой. Я спущусь сам». Я не хотел, чтобы чужой человек видел меня за работой, и, кроме того, меня снедали сомнения относительно его персоны. Я надел мантию и, слегка встревоженный, спустился приветствовать его. Однако это был всего лишь какой-то нарядный молодец, и, идя ему навстречу, я проглотил свои страхи. «Пожалуйте к нашему очагу, – сказал я, – Здоровы ли вы?»
   «Да, сэр, благодарение Богу».
   «Как прикажете величать вас?»
   «Келли, сэр. Эдуард Келли. Ясемь лет состоял в обучении у Фердинанда Гриффена, а он частенько поминал вас».
   «Я хорошо его знал. Хотя мы не виделись уже лет двадцать, ко мне не раз заглядывали его близкие друзья. Как он поживает?»
   «Он скончался, сэр, от грудного рака».
   «Печально слышать. Однако же он, верно, был в весьма преклонных летах».
   «Правда, сэр, истинная правда. Но перед самой кончиной он молил меня свести с вами знакомство».
   На нежданном госте была пухлая кожаная куртка и довольно короткий плащ в испанском стиле; покуда он расточал мне любезности, я смотрел, как его одеяние впитывает в себя дождевую влагу. «Прошу вас, обсушитесь в моей комнате, – сказал я. – Вы промокли насквозь. Филип, принеси-ка еще дровишек да разожги добрый огонь. И захвати ведерко угля, дабы мистер Келли мог согреться как следует». Я пригласил его наверх и, ступая за ним, учуял в его дыхании сильный запах вина; он был молод, лет двадцати двух либо двадцати трех, невысокого роста и с рыжей бородою, укороченной, под стать плащу, на испанский манер. Его густая рыжая грива, сколько я мог заметить, поднимаясь за ним по пятам, была смазана маслом и сбрызнута духами. В общем, он гляделся изрядным щеголем, однако в память о Фердинанде Гриффене я решил проявить радушие. «Садитесь у огня, – сказал я, перешагнув порог своей комнаты, – и поведайте мне что-нибудь омоем старом наставнике».
   «Он почитал вас, сэр, называя рыцарем ордена Посвященных».
   «Пустое, пустое. Полно вам». Я не хотел подпускать этого странника чересчур близко к теме своих занятий. «Кабы не его повседневная и неусыпная забота, я никогда не достиг бы начального уровня овладения мастерством. Он всегда шел дорогой праведника, и его деяния были безупречны даже в мелочах».
   «Да, сэр. Воистину он был великим чародеем».
   «Я этого не говорил, – поспешно добавил я. – Когда я делил с ним кров и труды, мистер Гриффен был философом».
   «Но ведь многие философы, несомненно, суть и великие чародеи. Разве это не так, доктор Ди?»
   Теперь я увидел в нем не только бойкого юношу и стал подозревать, что его подослали ко мне, дабы он изыскал пищу для навета. «Полагаю, что может существовать некая тайная философия, – произнес я, – однако для меня это предмет весьма туманный».
   «А как же тайное знание природы?»
   «Что ж, такое вполне возможно, вполне возможно». Теперь я задумал испытать его; тут Филип принес уголь. «Но скажите, чем были заняты его последние дни?»
   Он странно поглядел на меня. «С месяц тому назад, сэр, мы вместе побывали в Гластонбери».
   «Ах, вот как? Для чего же?»
   «О…» Он словно боролся с неохотой. «Иногда о подобных вещах дозволяется молвить вслух, однако…»
   Здесь я навострил уши (как говорят в народе), но решил покуда попридержать язык и не торопить своего собеседника; я прекрасно знал, что в Гластонбери издавна процветают науки – такого места не найти более во всем королевстве и, если верить молве, именно там схоронили свои секреты исполины, населявшие наш остров в древние времена. «Вы нагрянули ко мне внезапно, – сказал я с улыбкой, – но, бытъ может, задержитесь ради легкой закуски? Пища у нас проста, как и полагается в доме ученого, но недостатка в ней, надеюсь, не будет».
   «Премного вам благодарен, доктор Ди. Как это говорят – на сытый желудок и дело спорится?»
   «Да. Именно так».
   Засим мы спустились вниз, где Филип уже собирал на стол. Моя жена возилась с ушатами и полотенцами, однако ответила на поклон Келли и с готовностью вступила с ним в беседу. Впрочем, это была обыкновенная пустая болтовня, и я вскоре наскучил ею. «Ополосни-ка стакан, сударыня, – сказал я, – дабы я мог испробовать вино». Напиток был фламандского урожая, несколько терпкий на вкус; но я люблю горьковатые вина и потому опорожнил свой кубок с охотою. «Нравится вам такое?» – спросил я у нашего гостя.
   «До чрезвычайности».
   Тут моя жена рассмеялась, и я прикрикнул на нее. «Что в этом смешного, сударыня?»
   «Что? Да я прекрасно видела лицо нашего гостя, когда он пригубил его. Хитрец из вас никакой, мистер Келли. Вы не убедите нас, будто вам нравится наше вино».
   «О нет, мадам. Вы ищете зло там, где есть лишь благо». Он говорил в шутливой манере, и это, похоже, нравилось ей. «Винцо преотличное. У него северный аромат». Филип и Одри уже накрыли на стол, и Келли воскликнул: «Что вы, сэр, это уж слишком. Такое изобилие, ровно как на свадьбе». Тогда я почти уверился, что он не лазутчик и не соглядатай, а тот, за кого себя выдает.
   Мы уселисъ и, после вознесения мною молитвы, приступили к трапезе.
   «Прошу вас, – сказала мистрис Ди, – прошу вас, муженек, отрежьте себе ломтик вон того мяса с приправами, на которое мистер Келли взирает с таким аппетитом. Или я ошибаюсь, сэр?»
   «Отнюдь нет, мадам».
   «А не угодно ли телятины, сэр? Или вот эту баранью ножку?» Затем она снова перешла на шутливый тон, заданный Келли с самого начала. «Однако же вы, верно, чересчур изысканны для того, чтобы вкушать столь грубую пишу. Разве не так?»
   «Я съем все, лишь бы оно было с вашего стола».
   «Филип, – сказал я, – подай мне твой нож. Этот туп, он ничего не режет». Я был в дурном расположении духа, ибо меня всегда удручает многословие за обедом. «А у пирога подгорела корка», – продолжал я, глядя на сидящую против меня жену.
   «Нет, нет, он весьма неплох, – отозвалась она. – Жаль только, что сок из него вытек. Это вина пекаря; заставить бы его набить им собственную утробу».
   «Жена, это все, что у нас есть?»
   «Нет, муженек. Быть может, пока режут мясо, ми-тер Келпи отведает наших ракушек? Или вы предпочитаете угрей с корюшками? А рядом с ними славный пармезанский сыр, протертый с шалфеем и сахаром – по лондонскому рецепту, мистер Келли».
   «Нынче, в холодную пору, – отвечал тот, – пища не может быть излишне пряной, а прянее ракушек, как утверждают лекари, ничего нет. Сделайте милость, положите их мне на блюдо, и я займусь ими с превеликим удовольствием».
   Я люблю радовать странников обилием яств, хотя сам ем быстро и без всякого наслаждения. Ибо разве не предписано человеку алкать того, чего у него нет, и отвращаться от данного ему? Аппетиты велики, их утоленье бедно. «Не говорите мне о лекарях, – молвил я. – Это невежды. Полные невежды. Есть глупцы, которые, едва пустив ветры, бросаются глотать слабительные пилюли, а увидав на своем лице крохотное пятнышко, сразу принимают средства для обуздания пылкой крови. Я не из таких. Я не стану зазывать к себе в дом аптекаря с его порошками да мазями».
   «Истинно, доктор Ди, вы проявляете большую мудрость».
   «А чему аптекарь способен меня научить? Тому, что меланхолия излечивается чудодейственным морозником, а желчность ревенем? Пускай – я в свою очередь скажу ему, что камень инкурий прогоняет обманы зрения. Сии людишки торгуют лишь плотью да кровью да иным мерзким товаром».
   «Отщипните белого мясца от этого вареного каплуна, мистер Келли, – вмешалась моя жена. – Кое-кто за морем удивляется, что англичане едят каплунов без апельсинов, хотя это нам следовало бы дивиться тому, что они едят апельсины без каплунов. Разве я не права, муженек?»
   Но я не обратил на нее внимания, поглощенный собственными речами. «И вы должны знать, мистер Келли, что я научился изгонять из своего тела всяческие хвори. Помнишь, жена, как я страдал почечным недугом?» Она промолчала с удрученным лицом. «В почке у меня застрял огромный камень, и за весь день, мистер Келли, мне удалось выдавить из себя лишь три-четыре капли влаги. Но я выпил белого вина и растительного масла, а затем съел крабьи глаза, растолченные в порошок вместе с косточкой из головы карпа. Потом, часа в четыре пополудни, я съел поджаренный пирог с маслом, сдобренный сахаром и мускатным орехом, и запил его двумя большими глотками эля. И знаете, что за этим последовало? Не прошло и часа, как я выпустил всю свою воду, а с нею вышел и камень размером с зерно смирнии. Так чему же могут научить меня эти лекари, если я и так все знаю?»
   Жена посмотрела на меня, как мне почудилось, с состраданием. «Ох, муженек, ты, верно, объелся баранины – уж больно грубы твои речи».
   «Нет, нет, – произнес Келли, – это отличный урок для тех из нас, кто все еще льнет душой к аптекарям да костоправам».
   Затем они вдвоем принялись болтать на иные темы, а я сидел молча и сожалел о сказанном. Я предпочел бы есть в одиночестве, глотая пищу как пес: смотреть, как едят другие, как они смеются и разговаривают, значит видеть, как далеки мы от сфер и звезд. Подобные напоминанья о нашей бренной плоти ужасны. «Прошу тебя, сударыня, – вымолвил я, когда мое терпение исчерпалось, – подай нашему гостю полотенце. Здесь их не хватит, чтобы всем нам как следует утереться».
   Услыша это, Келли хотел было встать, но жена поглядела на меня умоляюще. «Не надо спешить, – сказала она. – Разве плохо немножко посидеть после обеда? Как вы считаете, доктор Ди, знакома ли нашему гостю пословица:
 
   Отобедав, отдыхай,
   А отужинав – гуляй?
 
   «Что ж, – произнеся, – в твоих словах есть резон».
   «Истинно, – сказал Эдуард Келли, – я готов на все, лишь бы угодить вам».
   Тут она захлопала в ладоши. «Джон, а не спеть ли нам что-нибудь?»
   Он поддержал ее. «Да, сэр, славная песня всегда во благо. Долог день без веселой трели».
   Куда мне было деваться? «Ноты лежат у меня наверху, – сказал я. – Филип, возьми ключи от моей комнаты. Ты найдешь то, что нужно, в ящичке по левую руку».