Страница:
Вскоре на столе появились различные нотные партии, а спустя несколько минут они остановили свой выбор на старой песенке «Пока Дышу, Меня Не Забывай». Я слушал их молча и вступал только с началом припева:
Избавь меня и сохрани
От мировых коловращений,
Пусть сей напев звучит в ладу
С тем, что не знает изменений.
Когда мы закончили, я пригласил Эдуарда Келли к себе для продолженья беседы. Сначала я спросил его, зачем он ко мне пожаловал. «Но вы живете не затворником, сэр, – ответствовал он, —и за много лет заслужили доброе имя и славу».
«Рад слышать это. Но я ведь обыкновенный скромный астролог…»
«О нет, сэр, воистину вы более простого астролога».
«Что ж, конечно, мне следует разбираться не только в правилах астрологии, но и в законах астрономии…»
«И вы написали о сих предметах книги, которые будут жить, покуда жив наш язык. Однако же есть, безусловно, и нечто высшее?»
«Здесь уста мои немы».
«Мой усопший наставник…»
«Если вы ведете речь о Фердинанде Гриффене, то он наш усопший наставник».
«Он часто поминал о триединстве».
«И чем же образуется сие триединство?»
«Книгою, свитком и порошком. А еще как-то раз он упомянул о заклятиях, или о начале проникновения в секреты мистических таблиц». Я молчал. «И еще он обучил меня принципам разложения, растворения и возгонки». Келли поднялся со стула и, выглянув в окно, за которым не на шутку разыгралась буря, повторил на память следующие слова: «Мастерство скрыто внутри тебя, ибо ты сам и есть мастерство. Ты – частица искомого тобою, ибо то, что вовне, находится также и внутри».
«Продолжайте, если можете».
«Приготовь воду, каковою ничто нельзя увлажнить, затем омой в ней солнце и луну. По завершении сего дохни на них и увидишь, как возрастут два цветка, а из них – одно древо».
«И как же вы истолкуете это, Эдуард Келли?»
«Природа ублаготворяет природу. Природа овладевает природой. Природа порождает природу. Се есть образ воскрешения».
Я был весьма поражен, ибо он произнес известные мне тайные слова. «Вы запомнили это случайно?» – спросил я его.
«Нет, сэр».
«Стало быть, вашими устами глаголет само мастерство?»
«И разум, на коем, как не раз повторял мистер Гриффен, всякое мастерство зиждется». Он отвернулся от окна и взглянул мне в лицо. «Но что о сем образе воскрешения знаете вы?»
Тайну гомункулуса не следовало поверять ни ему, ни кому бы то ни было другому. «Это побег природной жизни. У него есть должное время и цель, но большего я сказать не могу».
«Совсем ничего не скажете?»
«В иных вещах следует рассчитывать лишь на собственные глаза и уши. Выбалтывать свои секреты без нужды или благорасположения – дурное дело, сэр. Весьма дурное».
Тут он разразился смехом. «Я просто учинил вам проверку, сэр, – хотел узнать, можете ли вы держать язык за зубами». Это была откровенная дерзость, и я уже хотел было обрушить на него свой гнев, но он снова сел на табурет рядом со мною и весьма серьезно промолвил: «Ибо я хочу поделиться с вами секретом чрезвычайной важности». Затем провел по лицу рукой, и я увидел, как на его пальцах, точно роса, заблестела влага.
«Вы больны?» – спросил я.
«Да, и тяжкой болезнью».
Я отшатнулся от него, опасаясь заразы. «Что же вас так терзает?»
«Безденежье».
Он снова рассмеялся, но на сей раз не громче меня самого. «О, поправляйтесь скорее, мистер Келли. Безденежье – всем хворям хворь. Уж я-то знаю».
«Поэтому я и пришел потолковать с вами, доктор Ди». Меня снедало любопытство, но я старался не подавать виду. «Была пора, – произнес он, глядя в огонь, – и эту пору отделяет от нас не столь уж много веков, когда чудеса служили людям единственной усладой и единственной темой для бесед. Вот что привело меня сюда, сэр. Я хочу рассказать вам о чуде».
«И что это за чудо?»
«Был некий джентльмен, умерший не более двух месяцев назад, чье имя и место обитания я мог бы открыть…»
«Говорите же. Не таитесь».
«Знали ли вы Бернарда Рипли?»
«Его имя и репутация мне известны. Он был весьма почитаемым и образованным антикварием». Я завернулся в мантию, дабы уберечь себя от сырости. «Здесь, в моем кабинете, имеются его хроники, где он утверждает, что острова Альбион и Ирландия следует называть Брутаникой, а не Британикой, в честь их благородного открывателя и покорителя Брута. Кроме того, именно Рипли в своих летописях, посвященных нашему острову, доказал, что первым истинным королем Британии был потомок Брута Артур. Я не знал, что сей превосходный хронист расстался с жизнью».
«Он умер в безумстве».
«Но как такое могло случиться? Он был человеком вполне разумным, и свидетельство этому – его глубоко продуманные и гармонически построенные опусы».
«Я полагаю, сэр, он чересчур много грезил о былых временах. Он не мог успокоиться, не разведав всего, и потому отправился в Гластонбери».
«Если ехать туда считается признаком сумасшествия, тогда все мы давно уже лишились рассудка. Тамошний разрушенный монастырь – усыпальница многих знаменитых героев, каковые, если тела их тайным образом предохранены от порчи (а люди говорят, что это так), однажды вновь прославят наш народ по всему миру. Там погребен Эдгар; кроме того, где-то под руинами сего аббатства покоятся печальные останки нашего великолепного Артура».
«А если заставить их вновь отверзнуть уста? Что будет тогда?»
«Тогда, возможно, нам откроется тайна времени». Я смотрел в огонь вместе с Келли. «Но к чему эти вопросы?»
«Ощутив приближенье кончины, сей Бернард Рипли послал к Фердинанду Гриффену гонца с просьбой приехать в Гластонбери: он желал обсудить с ним дело необычайной важности. Как вам известно, наставник мой всегда обладал нравом решительным и любопытным, а посему мы недолго думая пустились в путь. Старый трактир, или постоялый двор, где жил Рипли, находился неподалеку от руин городского монастыря, и там, уже почти сломленный недугом, он поведал нам историю своих действий».
«А именно?»
«Снедаемый слепою жаждой знаний, он прибегнул к помощи колдуна из Солсбери. Колдун же сей неоднократно повторял ему, что умеет оживлять мертвых и говорить с ними..»
«Это адский промысел – вопрошать мертвецов о грядущих событиях».
«Не о грядущих, доктор Ди».
«О каких же тогда?»
«О минувших». Теперь он не отрывал отмена взгляда. «Я не оправдываю ни колдуна, ни Бернарда Рипли, но, поверьте мне, мистер Гриффен и я не участвовали в сем жутком предприятии».
«И что было предметом беседы в Гластонбери? Какой великой философской тайной поделился с вами умирающий Рипли?»
«Колдун из Солсбери сказал ему, что, вопрошая мертвых под луною, он узнал о старинных рукописных свитках, хранящихся в одном месте среди руин аббатства; что в сих бумагах содержатся некие сведения и особые заметки касательно нашего острова в былые времена, наипаче же многоразличные арифметические закономерности и описания древнейшего града Лондона».
«О, мистер Келли, это всего лишь праздная болтовня нищего чародея, озабоченного скорее тем, как раздобыть себе денег на пропитание, нежели поисками истины. Сообщил ли он Рипли, как именно рекли мертвые?»
«Насколько мы поняли, он не рассказывал ему о методах черной магии, которые были пущены в ход. Только о том, что, когда они начали говорить, небо пересек странный метеор в форме облака; он сказал, что затем это облако раздвоилось и, хотя небеса вокруг были чисты и звезды светили ясно, пребывало наверху во все время речений».
«Досужие выдумки, и ничего более. Вычислил ли он высоту сего облака над горизонтом или его отношение к зениту? Я никогда не слушаю астрологов, не разбирающихся также и в математике. Странно, что Рипли проглотил подобную чепуху».
«Но вот что самое диковинное, доктор Ди. Эти древние пергаменты, или манускрипты, были найдены Бернардом Рипли точно в указанном месте».
Здесь я насторожился, хотя, полагаю, лицо мое по-прежнему было невозмутимо. «И в каком же?» – спросил я, не переставая между тем обдумывать возможность получения живыми известий от мертвых.
«Близ фундамента аббатства, на западной стороне, была обнаружена огромная каменная глыба, выдолбленная в форме человеческой головы. Когда ее отвалили, под нею нашлись упомянутые мной пергаменты, а еще камень, прозрачный как хрусталь».
«Он был круглым?»
«Да, похожим на небольшой мяч. И, как сообщил Бернард Рипли, в нем можно было увидеть то, что сокрыто от всех ныне живущих. А еще он сказал, что камень этот – память о древнем граде Лондоне, давно уже стертом с лица земли».
«Но кто поверит его словам без надлежащих доказательств?»
«Доказательств довольно, сэр. Ибо я сам видел это».
«Вы сами?»
«Меня удостоили чести подержать камень: я глянул внутрь него, и там, in crystallo, мне открылось видение. Да, я видел».
«И что же вы видели?»
«Светлая пелена разошлась, и я узрел руины, где некогда кипела жизнь, но теперь все умерло. Небо над той местностью было тусклым, как в вечернюю или предрассветную пору».
«А что еще вы там заметили?»
«В самом камне более ничего. А на пергаментах, найденных рядом с ним, я видел английские слова, но у меня не было досуга, чтобы разобрать их не торопясь. Однако моему наставнику с превеликими трудностями и усилиями удалось прочесть их. Он упоминал такие имена, как Сунсфор, Зосимос, Гохулим и Од».
«Боже, – меня внезапно бросило в жар, – я знаю эти имена. Я отлично их знаю, ибо они встречаются в книгах, хранящихся в этой самой комнате». Я вскочил со стула и подошел к маленькому столику, где у меня лежали «Краткая история Британии» Гэмфри Лойда и «Historiae Britannicae Defensio» [62] достойнейшего Джона Прайса. Они были напечатаны лишь недавно, но я уже успел запомнить их содержание наизусть. «Эти имена есть у Лойда, – сказал я, опять усевшись на стул с книгою, – среди имен друидов, основавших город Лондон или, скорее, селившихся близ храмов и жилищ наших далеких предков и исполинов. Получил ли Фердинанд Гриффен возможность серьезно изучить найденные пергаменты? Дали их ему хотя бы на время?»
«Ему дали их навечно, доктор Ди».
«Как так?»
«Умирая, Рипли призвал Фердинанда Гриффена в Гластонбери, ибо знал его как превосходного и добросовестного ученого. Поскольку он согрешил, прибегнув к пособничеству колдуна (таковы были его слова), он хотел снять с себя вину, доверив бесценные древние реликвии человеку, который опубликует их к вящей пользе живых. И, сопроводив свои действия любезными и проникновенными речами, он передал свитки Фердинанду Гриффену всего за несколько часов до своей мучительной смерти». Келли потер глаза, как бы желая отогнать зрелище, до сих пор стоявшее перед его взором. «Затем, как я уже говорил вам, мой благородный и достопочтенный наставник простудился в холодном климате Гластонбери и вскоре отдал Богу душу. Так и случилось, что я стал единственным обладателем камня и свитков».
«Что за невероятная история!» Я не хотел говорить это вслух, но слова вырвались сами.
«Сначала я решил, что документы следует сжечь».
«О нет!»
«Я был столь глубоко взволнован, что долго не мог придумать, где и как спрятать эти сокровища».
«Они сейчас с вами?» Я едва не дрожал, но посильно старался унять беспокойство.
«Нет, сэр. Я купил сундучок, сложил их туда и стремглав помчался в Лондон; один мой добрый друг, ювелир, живущий близ Чипсайда, охотно согласился взять его на хранение, покуда я не найду мудрого советчика. Он не знал, что в сундучке, но, вняв моим настойчивым увещаниям, спрятал его у себя в горнице, под дощатым полом. И вот, доктор Ди, я приехал к вам, дабы испросить вашей помощи в этом деле и получить от вас толковый совет касательно обращения с этими свитками и хрусталиком».
«Какой великой хвалы удостоится тот, – воскликнул я, – кто сможет заново восстановить всю карту нашего Лондона! Без сомнения, мистер Келли, вы на своем веку посетили не один славный город?»
«Я посетил множество городов, сэр».
«Я также. Но, по свидетельствам минувших веков, наш древний, давно погибший и забытый Лондон был воистину великолепным градом – многие говорят, что именно в нем стоял главный храм Британии. Да ведь и самому нашему острову нет равных в целом свете». Я на мгновенье остановился, дабы перевести дух. «Однако ни одна живая душа не ведает всей правды о нашем происхождении».
Когда я договорил, Эдуард Келли взглянул на меня ясным взором. «Тогда, сэр, возможно, что благодаря этим старинным бумагам мы распахнем окно, в котором впервые забрезжит свет. С тех пор истекли два тысячелетия, но теперь все может открыться».
Грудь мою терзало будто лихорадкой – так не терпелось мне взять в руки эти пергаменты, – но внешне я все еще хранил невозмутимость. Разве не был Симонид медлителен на язык и горазд на умолчание, печалясь более тому, что отверзал уста, нежели тому, что держал их замкнутыми? Так и во мне есть нечто, бегущее чужого внимания, как червь бежит пожара, «Существуют факты, – сказал я, – которые могут помочь нам, ибо наш славный город Лондон имеет божественное происхождение. Как сообщает Гальфрид Монмутский, Брут, потомок полубога Энея, сына Венеры, дочери Юпитера, родился около 2855 года от сотворения мира. Далее, сей Брут выстроил город на реке, каковую мы теперь называем Темзой, и нарек его Тронуантом, или Тренуантом. После чего, в году 1108 до Рождества Христова, король Люд не только восстановил его, но и добавил к нему множество прекрасных зданий, башен и валов, в честь себя самого дав ему имя Людстаун. Также и хорошо укрепленные ворота, воздвигнутые им в западной части города, получили от него название Людгейтских, или Лудгейтских».
«Если я видел в камне именно это, тогда он – истинное сокровище».
«Не спешите, мистер Келли, не спешите. Есть и другая история, полностью подтвержденная многими старинными хрониками и генеалогиями, – она повествует о еще более раннем основании града в те туманные дни минувшего, когда Альбион победил самосийцев, изначальных обитателей Британии. Мы зовем их исполинами из-за тех гигантских могильных холмов, или курганов, кои были найдены мистером Лилендом, мистером Стоу и, совсем недавно, мистером Камденом».
«Я знаю о них благодаря вечерним беседам с Фердинандом Гриффеном».
«Но выяснить происхождение этих первых британцев – задача весьма трудная. В те дни, ныне окутанные пеленою и мраком прошлого, остров Британия был вообще не островом, а окраиной древнего царства Атлантиды; затем волны поглотили эту великую страну, пощадив лишь ее западную часть, ставшую нашим королевством».
«Значит, погибший град Лондон…»
«Сейчас мы слишком далеки от того, чтобы угадать истину. Может быть, он возник во времена Брута, или Люда, или в более давнюю пору существования Атлантиды. Старинные записи говорят нам лишь одно: в этом канувшем под землю городе были триумфальные арки, высокие столпы, или колонны, пирамиды, обелиски и тысячи прекрасных зданий, сияющих бесчисленными огнями».
«Но именно это я и видел! В кристалле мне открылось зрелище старинных арок, рухнувших стен, развалин храмов, театров, усеянных обломками разбитых колонн, – о Боже, все это словно лежало в земных недрах и очень походило на руины некоего великого града».
«Вы лицезрели чудо, мистер Келли. Если эта картина не была обманной, то перед вами предстало нечто, сокрытое от человеческих глаз в течение многих тысяч лет. Единственное, что мы могли видеть, – это Лондонский камень, последний уцелевший осколок древней столицы. Вы его знаете? Он находится на южной стороне Кенуик-стрит, близ Св. Суитина, и всегда напоминает мне о нашем общем прошлом. Должно быть, во время ваших совместных трудов с мистером Гриффеном вы слышали о такой теории: иногда земля начинает дрожать, точно в горячке, небо извергает слезные потоки вод, самый воздух теряет свою животворную силу и огонь пожирает все, но камень пребывает неуязвимым. А знакомо ли вам речение многомудрого Гермеса Меркурия Трисмегиста о том, что Господь есть неколебимый столп? Как по-вашему, зачем все мои трактаты помечены особой Лондонской печатью Гермеса?» Тут я прикусил язык, испугавшись, что сболтнул лишнее.
«Так скажите же, доктор Ди, каково ваше мнение о том, что я вам нынче поведал?»
«Ваш смиренный вид и доказательства, извлеченные мною из вашего повествования, убеждают меня, что все это никак не назовешь глупой бабьей сказкой, годной лишь на то, чтобы скоротать у камина зимний вечер».
«Весьма рад слышать».
«Нет, сэр; упомянутые вами имена древних друидов, а также детали, сопутствующие обнаружению старинных свитков…»
«И хрустального камня».
«Да, и камня. Все эти вещи заставляют меня считать, что против вашей повести не может возвысить голос ни одна живая душа. Конечно, теперь я должен увидеть бумаги собственными глазами и увериться в их подлинности…»
«И вы сделаете это очень скоро. Если угодно, отправимся хоть сейчас».
«Однако я не стану бороться с тенью сомнения. Дайте мне руку, мистер Келли. Замысел наш так грандиозен, что до сих пор, насколько мне известно, еще никому не удавалось претворить его в жизнь, а именно – найти среди земных просторов то место, где обреталась наша древняя столица, и путем надлежащего изучения этого места явить миру его сокровища. Совершить сие значило бы совершить чудо. И хотя в нынешнюю безотрадную пору трудно рассчитывать на должное воздаяние за успехи в каком бы то ни было высоком искусстве, я верю, что в случае удачи нас ждет громкая слава».
«Значит, мы будем трудиться вдвоем, доктор Ди? Таково ваше решение?»
«Что ж, – промолвил я, – поскольку иначе вам грозит превращенье в обычного блюдолиза, я дам вам работу». Услыша это, он рассмеялся с большим облегчением. «Но предупреждаю вас, – добавил я, – что все, кто в прежние времена замышлял против меня дурное, расплатились за это сполна».
«Будьте покойны, сэр, ибо я не сделаю ничего, что могло бы лишить вас покоя».
«И мы оба удостоимся славы первооткрывателей».
«И разбогатеем».
Не ответив на это, я снова торжественно взял его за руку, и мы поклялись в верности друг другу. Меня неудержимо влекло к пергаментом, однако на диво темное небо извергало целые потоки воды, и мы решили отправиться на Чипсайд завтра поутру. Келли снял угол в жалком домишке близ Бейнардс-касла, на берегу реки, но я сказал ему, что он не найдет ничего лучше комнаты в моем собственном доме, как в смысле удобства, так и в смысле оплаты. Он охотно согласился и, несмотря на разыгравшуюся бурю, отбыл этим же вечером, вскоре вернувшись с носильщиком и поклажей. Ужинать он не пожелал, но ради доброй беседы на сон грядущий зашел ко мне в комнату.
«Скажите, – спросил я, когда мы устроились у камелька, – чему еще научил вас Фердинанд Гриффен?»
«В столь поздний час негоже пускаться в обсуждение тайн…»
«Вы правы».
«…которые вам и без того известны. Но вот, например, он поведал мне, как можно сжечь камень без огня, и еще, я припоминаю теперь, показал, как изготовить свечу, что сгорает без единого следа. Он научил меня уловке, помогающей курам нестись всю зиму напролет…»
«Негоже было ему, большому ученому, забивать себе голову подобными пустяками».
«…и показал, как заставить полое кольцо пуститься в пляс. А яблоко – двигаться по столу. Далее, благодаря его урокам я могу вызывать у человека ужасные сновидения».
«О, я знаю этот дешевый фокус. Надо взять кровь чибиса и перед отходом ко сну помазать ею жилки на лбу. Не так ли?»
«Да. Именно так, доктор Ди. Я вижу, от вас не укрылось ни одно из этих умений».
«Для подобных мне и мистеру Гриффену это лишь способ развлечься. Пустое фиглярство, за которое я не замолвлю и словечка. Знаете, как сделать так, чтобы комната показалась полной змей и аспидов? Убиваешь змею, погружаешь ее в кастрюлю с воском и кипятишь как следует; затем лепишь из этого воска свечу, и вот, если ее зажечь, по комнате словно поползут тысячи змей. Все это чепуха, сзр. Детские забавы».
«Но разве нет и в них капли истины? Ведь они основаны на тех же принципах гармонии и взаимосвязи, каковые великолепно изложены вами в вашем „Facsiculus Chemicus?“ [63]
«Вы знакомы с этой работой? Она печаталась лишь для узкого круга».
«Мне показал ее Фердинанд Гриффен. И разве не писали вы в другом месте, не помню точно где, что из мельчайших сопряжений родятся величайшие чудеса?»
«О да, – отвечал я, – и самые крохотные тучки чреваты дождем».
«И тонкая ниточка ладно штопает».
Он явно подшучивал надо мной, и я отозвался ему в тон, платя добродушием за непочтительность. «И малые волоски отбрасывают тень».
«А тупые камни острят ножи».
«Мягкий ручеек точит твердую скалу».
«На одной карте можно увидеть весь мир».
«Илиада» Гомера уместилась в ореховой скорлупке».
«А портрет королевы – на пенни».
«Довольно, сэр, – сказал я. – Довольно. Когда-нибудь я покажу вам нечто большее, чем фокусы для невежд. Учил ли вас Фердинанд Гриффен искусству вытягивания благовонных масел? Возможно, я даже поделюсь с вами великим секретом приготовления соляного эликсира».
«Я надеюсь стать достойным подобных посвящений, сэр. Они принесут мне истинную радость, но пусть это случится лишь после того, как я честно заслужу ваше доверие и право трудиться в вашей лаборатории».
«Недурно сказано, Эдуард Келли. Но разве у нас с вами уже нет общей тайны, поважнее всех прочих? Завтра мы должны встать чуть свет и сразу же двинуться на Чипсайд. А когда нам вернут старинные документы, мы сможем начать поиски давно исчезнувшего с лица земли града Лондона».
«Сэр, – сказал он, поднимаясь со стула, – вы почтили меня своим знакомством и оказали мне великую милость. Благодарю вас за это».
«На сем желаю вам спокойной ночи. Филип со свечою проводит вас в вашу спальню».
Когда он ушел, я поднялся по задней лестнице в лабораторию, всегда запертую на замок и засов от нескромных глаз; площадка этой довольно широкой витой лестницы выходит на мой Кларкенуэлльский зимний садик, и, выглянув туда через узкое окно, я заметил неясный облик или силуэт некоего бегущего под дождем существа. Затем оно прошмыгнуло внутрь дома, и спустя несколько секунд я услышал, как оно несется по ступеням за мною вслед. Испугавшись, что эта тварь вскарабкается на меня, я запахнул мантию на коленях, а легкий топот тем временем стал громче; наконец неведомое существо выскочило из-за ближайшего поворота, и я увидел, что это моя кошка. Она бежала не так, как обычно, а затем уронила что-то к моим ногам. Я дотронулся до него носком, но оно было уже мертво; это оказался голубь, однокрылый от рождения. Как же, лишенный всякой возможности летать, он вырос таким гладким и жирным? И я захватил его с собою в лабораторию, отложил в сторону, дабы изучить на досуге, и бережно снял с полки особым образом изогнутый стеклянный сосуд, в котором надеялся вырастить своего человечка.
«Дай тебе Бог доброго сна», – сказал я жене, прежде чем удалиться к себе на покой.
«Не притомились ли вы, сэр, – спросила она, – обменявшись столь многими словами с мистером Келли? Прежде вы вели такие долгие беседы разве что в школе Святого Павла».
«Верно, мистрис Ди. Я устал. Не кликнешь ли ко мне Филипа? А, вот ты где, мошенник, – прячешься за дверью, как тот соседский пес из стишка. Войди же и поставь в канделябры восковые свечи; завтра будет нелегкий день, а запаха сала я не выношу. Где щипцы, чтобы снимать нагар? А грелка с углями? Проверь, есть ли под кроватью ночной горшок. Ты не забыл вымыть тазик? Прошу тебя, налей туда чистой воды». Все мои пожелания были выполнены, и все же, улегшись в постель, я не мог спать: меня преследовали думы о сути находок Эдуарда Келли и о событиях грядущего утра, и я не подпускал к себе сон подобно журавлю, что ради этой цели держит ногою камень.
«Вы не спите, сэр?» – голос Филипа пробудил меня от полета в поднебесье: мне грезилось, будто я расстался со своей бренной оболочкой.
«Нет, Филип, нет. Который теперь час?» – простонал я, снова возвратясь в оковы смертного бытия.
«Ранний, сэр. На дворе еще темень, и лавки торговцев закрыты – я только что проходил мимо».
«Вели Одри испечь на угольях дюжину свежих яиц. У нас нынче гость».
«Знаю, сэр. Он полночи тянул вино и распевал сам с собою».
«Входи, Филип. Ни слова более, и помоги мне встать». Я умылся и оделся довольно быстро, однако, спустясь вниз, обнаружил, что Келли уже греется у огня, покуда жена вместе с Одри накрывает на стол. Я пожелал всем доброго утра, и он спросил меня о здоровье. «Все в порядке, хвала Господу. А как вы?»
«Благодарение Богу, недурно для человека, который не мог заснуть всю ночь».
«Вы не могли заснуть? И я также. Я смежил веки не более чем на час, а затем голос слуги вывел меня из забытья».
«Я вас понимаю. Минуты падали у моей кровати, точно желуди, и я коротал время, отлаживая механизм своих часов».
«Однако нынче нам воздается за все. Где эль, жена, дабы нам утолить жажду?»
«Он рядом с вами, сэр, пейте всласть».
Мы перекусили на скорую руку, ибо нам не терпелось отправиться за пергаментами; не успев встать из-за стола, Эдуард Келли хотел распорядиться, чтобы седлали его кобылу, но я отговорил его. «Близ Чипсайда опасно оставлять лошадей, – сказал я. – Это место знаменито ворами; стоит нам зазеваться, и конокрады сделают свое черное дело, а потом их ищи-свищи. Нет, сэр, мы пойдем пешком».
Избавь меня и сохрани
От мировых коловращений,
Пусть сей напев звучит в ладу
С тем, что не знает изменений.
Когда мы закончили, я пригласил Эдуарда Келли к себе для продолженья беседы. Сначала я спросил его, зачем он ко мне пожаловал. «Но вы живете не затворником, сэр, – ответствовал он, —и за много лет заслужили доброе имя и славу».
«Рад слышать это. Но я ведь обыкновенный скромный астролог…»
«О нет, сэр, воистину вы более простого астролога».
«Что ж, конечно, мне следует разбираться не только в правилах астрологии, но и в законах астрономии…»
«И вы написали о сих предметах книги, которые будут жить, покуда жив наш язык. Однако же есть, безусловно, и нечто высшее?»
«Здесь уста мои немы».
«Мой усопший наставник…»
«Если вы ведете речь о Фердинанде Гриффене, то он наш усопший наставник».
«Он часто поминал о триединстве».
«И чем же образуется сие триединство?»
«Книгою, свитком и порошком. А еще как-то раз он упомянул о заклятиях, или о начале проникновения в секреты мистических таблиц». Я молчал. «И еще он обучил меня принципам разложения, растворения и возгонки». Келли поднялся со стула и, выглянув в окно, за которым не на шутку разыгралась буря, повторил на память следующие слова: «Мастерство скрыто внутри тебя, ибо ты сам и есть мастерство. Ты – частица искомого тобою, ибо то, что вовне, находится также и внутри».
«Продолжайте, если можете».
«Приготовь воду, каковою ничто нельзя увлажнить, затем омой в ней солнце и луну. По завершении сего дохни на них и увидишь, как возрастут два цветка, а из них – одно древо».
«И как же вы истолкуете это, Эдуард Келли?»
«Природа ублаготворяет природу. Природа овладевает природой. Природа порождает природу. Се есть образ воскрешения».
Я был весьма поражен, ибо он произнес известные мне тайные слова. «Вы запомнили это случайно?» – спросил я его.
«Нет, сэр».
«Стало быть, вашими устами глаголет само мастерство?»
«И разум, на коем, как не раз повторял мистер Гриффен, всякое мастерство зиждется». Он отвернулся от окна и взглянул мне в лицо. «Но что о сем образе воскрешения знаете вы?»
Тайну гомункулуса не следовало поверять ни ему, ни кому бы то ни было другому. «Это побег природной жизни. У него есть должное время и цель, но большего я сказать не могу».
«Совсем ничего не скажете?»
«В иных вещах следует рассчитывать лишь на собственные глаза и уши. Выбалтывать свои секреты без нужды или благорасположения – дурное дело, сэр. Весьма дурное».
Тут он разразился смехом. «Я просто учинил вам проверку, сэр, – хотел узнать, можете ли вы держать язык за зубами». Это была откровенная дерзость, и я уже хотел было обрушить на него свой гнев, но он снова сел на табурет рядом со мною и весьма серьезно промолвил: «Ибо я хочу поделиться с вами секретом чрезвычайной важности». Затем провел по лицу рукой, и я увидел, как на его пальцах, точно роса, заблестела влага.
«Вы больны?» – спросил я.
«Да, и тяжкой болезнью».
Я отшатнулся от него, опасаясь заразы. «Что же вас так терзает?»
«Безденежье».
Он снова рассмеялся, но на сей раз не громче меня самого. «О, поправляйтесь скорее, мистер Келли. Безденежье – всем хворям хворь. Уж я-то знаю».
«Поэтому я и пришел потолковать с вами, доктор Ди». Меня снедало любопытство, но я старался не подавать виду. «Была пора, – произнес он, глядя в огонь, – и эту пору отделяет от нас не столь уж много веков, когда чудеса служили людям единственной усладой и единственной темой для бесед. Вот что привело меня сюда, сэр. Я хочу рассказать вам о чуде».
«И что это за чудо?»
«Был некий джентльмен, умерший не более двух месяцев назад, чье имя и место обитания я мог бы открыть…»
«Говорите же. Не таитесь».
«Знали ли вы Бернарда Рипли?»
«Его имя и репутация мне известны. Он был весьма почитаемым и образованным антикварием». Я завернулся в мантию, дабы уберечь себя от сырости. «Здесь, в моем кабинете, имеются его хроники, где он утверждает, что острова Альбион и Ирландия следует называть Брутаникой, а не Британикой, в честь их благородного открывателя и покорителя Брута. Кроме того, именно Рипли в своих летописях, посвященных нашему острову, доказал, что первым истинным королем Британии был потомок Брута Артур. Я не знал, что сей превосходный хронист расстался с жизнью».
«Он умер в безумстве».
«Но как такое могло случиться? Он был человеком вполне разумным, и свидетельство этому – его глубоко продуманные и гармонически построенные опусы».
«Я полагаю, сэр, он чересчур много грезил о былых временах. Он не мог успокоиться, не разведав всего, и потому отправился в Гластонбери».
«Если ехать туда считается признаком сумасшествия, тогда все мы давно уже лишились рассудка. Тамошний разрушенный монастырь – усыпальница многих знаменитых героев, каковые, если тела их тайным образом предохранены от порчи (а люди говорят, что это так), однажды вновь прославят наш народ по всему миру. Там погребен Эдгар; кроме того, где-то под руинами сего аббатства покоятся печальные останки нашего великолепного Артура».
«А если заставить их вновь отверзнуть уста? Что будет тогда?»
«Тогда, возможно, нам откроется тайна времени». Я смотрел в огонь вместе с Келли. «Но к чему эти вопросы?»
«Ощутив приближенье кончины, сей Бернард Рипли послал к Фердинанду Гриффену гонца с просьбой приехать в Гластонбери: он желал обсудить с ним дело необычайной важности. Как вам известно, наставник мой всегда обладал нравом решительным и любопытным, а посему мы недолго думая пустились в путь. Старый трактир, или постоялый двор, где жил Рипли, находился неподалеку от руин городского монастыря, и там, уже почти сломленный недугом, он поведал нам историю своих действий».
«А именно?»
«Снедаемый слепою жаждой знаний, он прибегнул к помощи колдуна из Солсбери. Колдун же сей неоднократно повторял ему, что умеет оживлять мертвых и говорить с ними..»
«Это адский промысел – вопрошать мертвецов о грядущих событиях».
«Не о грядущих, доктор Ди».
«О каких же тогда?»
«О минувших». Теперь он не отрывал отмена взгляда. «Я не оправдываю ни колдуна, ни Бернарда Рипли, но, поверьте мне, мистер Гриффен и я не участвовали в сем жутком предприятии».
«И что было предметом беседы в Гластонбери? Какой великой философской тайной поделился с вами умирающий Рипли?»
«Колдун из Солсбери сказал ему, что, вопрошая мертвых под луною, он узнал о старинных рукописных свитках, хранящихся в одном месте среди руин аббатства; что в сих бумагах содержатся некие сведения и особые заметки касательно нашего острова в былые времена, наипаче же многоразличные арифметические закономерности и описания древнейшего града Лондона».
«О, мистер Келли, это всего лишь праздная болтовня нищего чародея, озабоченного скорее тем, как раздобыть себе денег на пропитание, нежели поисками истины. Сообщил ли он Рипли, как именно рекли мертвые?»
«Насколько мы поняли, он не рассказывал ему о методах черной магии, которые были пущены в ход. Только о том, что, когда они начали говорить, небо пересек странный метеор в форме облака; он сказал, что затем это облако раздвоилось и, хотя небеса вокруг были чисты и звезды светили ясно, пребывало наверху во все время речений».
«Досужие выдумки, и ничего более. Вычислил ли он высоту сего облака над горизонтом или его отношение к зениту? Я никогда не слушаю астрологов, не разбирающихся также и в математике. Странно, что Рипли проглотил подобную чепуху».
«Но вот что самое диковинное, доктор Ди. Эти древние пергаменты, или манускрипты, были найдены Бернардом Рипли точно в указанном месте».
Здесь я насторожился, хотя, полагаю, лицо мое по-прежнему было невозмутимо. «И в каком же?» – спросил я, не переставая между тем обдумывать возможность получения живыми известий от мертвых.
«Близ фундамента аббатства, на западной стороне, была обнаружена огромная каменная глыба, выдолбленная в форме человеческой головы. Когда ее отвалили, под нею нашлись упомянутые мной пергаменты, а еще камень, прозрачный как хрусталь».
«Он был круглым?»
«Да, похожим на небольшой мяч. И, как сообщил Бернард Рипли, в нем можно было увидеть то, что сокрыто от всех ныне живущих. А еще он сказал, что камень этот – память о древнем граде Лондоне, давно уже стертом с лица земли».
«Но кто поверит его словам без надлежащих доказательств?»
«Доказательств довольно, сэр. Ибо я сам видел это».
«Вы сами?»
«Меня удостоили чести подержать камень: я глянул внутрь него, и там, in crystallo, мне открылось видение. Да, я видел».
«И что же вы видели?»
«Светлая пелена разошлась, и я узрел руины, где некогда кипела жизнь, но теперь все умерло. Небо над той местностью было тусклым, как в вечернюю или предрассветную пору».
«А что еще вы там заметили?»
«В самом камне более ничего. А на пергаментах, найденных рядом с ним, я видел английские слова, но у меня не было досуга, чтобы разобрать их не торопясь. Однако моему наставнику с превеликими трудностями и усилиями удалось прочесть их. Он упоминал такие имена, как Сунсфор, Зосимос, Гохулим и Од».
«Боже, – меня внезапно бросило в жар, – я знаю эти имена. Я отлично их знаю, ибо они встречаются в книгах, хранящихся в этой самой комнате». Я вскочил со стула и подошел к маленькому столику, где у меня лежали «Краткая история Британии» Гэмфри Лойда и «Historiae Britannicae Defensio» [62] достойнейшего Джона Прайса. Они были напечатаны лишь недавно, но я уже успел запомнить их содержание наизусть. «Эти имена есть у Лойда, – сказал я, опять усевшись на стул с книгою, – среди имен друидов, основавших город Лондон или, скорее, селившихся близ храмов и жилищ наших далеких предков и исполинов. Получил ли Фердинанд Гриффен возможность серьезно изучить найденные пергаменты? Дали их ему хотя бы на время?»
«Ему дали их навечно, доктор Ди».
«Как так?»
«Умирая, Рипли призвал Фердинанда Гриффена в Гластонбери, ибо знал его как превосходного и добросовестного ученого. Поскольку он согрешил, прибегнув к пособничеству колдуна (таковы были его слова), он хотел снять с себя вину, доверив бесценные древние реликвии человеку, который опубликует их к вящей пользе живых. И, сопроводив свои действия любезными и проникновенными речами, он передал свитки Фердинанду Гриффену всего за несколько часов до своей мучительной смерти». Келли потер глаза, как бы желая отогнать зрелище, до сих пор стоявшее перед его взором. «Затем, как я уже говорил вам, мой благородный и достопочтенный наставник простудился в холодном климате Гластонбери и вскоре отдал Богу душу. Так и случилось, что я стал единственным обладателем камня и свитков».
«Что за невероятная история!» Я не хотел говорить это вслух, но слова вырвались сами.
«Сначала я решил, что документы следует сжечь».
«О нет!»
«Я был столь глубоко взволнован, что долго не мог придумать, где и как спрятать эти сокровища».
«Они сейчас с вами?» Я едва не дрожал, но посильно старался унять беспокойство.
«Нет, сэр. Я купил сундучок, сложил их туда и стремглав помчался в Лондон; один мой добрый друг, ювелир, живущий близ Чипсайда, охотно согласился взять его на хранение, покуда я не найду мудрого советчика. Он не знал, что в сундучке, но, вняв моим настойчивым увещаниям, спрятал его у себя в горнице, под дощатым полом. И вот, доктор Ди, я приехал к вам, дабы испросить вашей помощи в этом деле и получить от вас толковый совет касательно обращения с этими свитками и хрусталиком».
«Какой великой хвалы удостоится тот, – воскликнул я, – кто сможет заново восстановить всю карту нашего Лондона! Без сомнения, мистер Келли, вы на своем веку посетили не один славный город?»
«Я посетил множество городов, сэр».
«Я также. Но, по свидетельствам минувших веков, наш древний, давно погибший и забытый Лондон был воистину великолепным градом – многие говорят, что именно в нем стоял главный храм Британии. Да ведь и самому нашему острову нет равных в целом свете». Я на мгновенье остановился, дабы перевести дух. «Однако ни одна живая душа не ведает всей правды о нашем происхождении».
Когда я договорил, Эдуард Келли взглянул на меня ясным взором. «Тогда, сэр, возможно, что благодаря этим старинным бумагам мы распахнем окно, в котором впервые забрезжит свет. С тех пор истекли два тысячелетия, но теперь все может открыться».
Грудь мою терзало будто лихорадкой – так не терпелось мне взять в руки эти пергаменты, – но внешне я все еще хранил невозмутимость. Разве не был Симонид медлителен на язык и горазд на умолчание, печалясь более тому, что отверзал уста, нежели тому, что держал их замкнутыми? Так и во мне есть нечто, бегущее чужого внимания, как червь бежит пожара, «Существуют факты, – сказал я, – которые могут помочь нам, ибо наш славный город Лондон имеет божественное происхождение. Как сообщает Гальфрид Монмутский, Брут, потомок полубога Энея, сына Венеры, дочери Юпитера, родился около 2855 года от сотворения мира. Далее, сей Брут выстроил город на реке, каковую мы теперь называем Темзой, и нарек его Тронуантом, или Тренуантом. После чего, в году 1108 до Рождества Христова, король Люд не только восстановил его, но и добавил к нему множество прекрасных зданий, башен и валов, в честь себя самого дав ему имя Людстаун. Также и хорошо укрепленные ворота, воздвигнутые им в западной части города, получили от него название Людгейтских, или Лудгейтских».
«Если я видел в камне именно это, тогда он – истинное сокровище».
«Не спешите, мистер Келли, не спешите. Есть и другая история, полностью подтвержденная многими старинными хрониками и генеалогиями, – она повествует о еще более раннем основании града в те туманные дни минувшего, когда Альбион победил самосийцев, изначальных обитателей Британии. Мы зовем их исполинами из-за тех гигантских могильных холмов, или курганов, кои были найдены мистером Лилендом, мистером Стоу и, совсем недавно, мистером Камденом».
«Я знаю о них благодаря вечерним беседам с Фердинандом Гриффеном».
«Но выяснить происхождение этих первых британцев – задача весьма трудная. В те дни, ныне окутанные пеленою и мраком прошлого, остров Британия был вообще не островом, а окраиной древнего царства Атлантиды; затем волны поглотили эту великую страну, пощадив лишь ее западную часть, ставшую нашим королевством».
«Значит, погибший град Лондон…»
«Сейчас мы слишком далеки от того, чтобы угадать истину. Может быть, он возник во времена Брута, или Люда, или в более давнюю пору существования Атлантиды. Старинные записи говорят нам лишь одно: в этом канувшем под землю городе были триумфальные арки, высокие столпы, или колонны, пирамиды, обелиски и тысячи прекрасных зданий, сияющих бесчисленными огнями».
«Но именно это я и видел! В кристалле мне открылось зрелище старинных арок, рухнувших стен, развалин храмов, театров, усеянных обломками разбитых колонн, – о Боже, все это словно лежало в земных недрах и очень походило на руины некоего великого града».
«Вы лицезрели чудо, мистер Келли. Если эта картина не была обманной, то перед вами предстало нечто, сокрытое от человеческих глаз в течение многих тысяч лет. Единственное, что мы могли видеть, – это Лондонский камень, последний уцелевший осколок древней столицы. Вы его знаете? Он находится на южной стороне Кенуик-стрит, близ Св. Суитина, и всегда напоминает мне о нашем общем прошлом. Должно быть, во время ваших совместных трудов с мистером Гриффеном вы слышали о такой теории: иногда земля начинает дрожать, точно в горячке, небо извергает слезные потоки вод, самый воздух теряет свою животворную силу и огонь пожирает все, но камень пребывает неуязвимым. А знакомо ли вам речение многомудрого Гермеса Меркурия Трисмегиста о том, что Господь есть неколебимый столп? Как по-вашему, зачем все мои трактаты помечены особой Лондонской печатью Гермеса?» Тут я прикусил язык, испугавшись, что сболтнул лишнее.
«Так скажите же, доктор Ди, каково ваше мнение о том, что я вам нынче поведал?»
«Ваш смиренный вид и доказательства, извлеченные мною из вашего повествования, убеждают меня, что все это никак не назовешь глупой бабьей сказкой, годной лишь на то, чтобы скоротать у камина зимний вечер».
«Весьма рад слышать».
«Нет, сэр; упомянутые вами имена древних друидов, а также детали, сопутствующие обнаружению старинных свитков…»
«И хрустального камня».
«Да, и камня. Все эти вещи заставляют меня считать, что против вашей повести не может возвысить голос ни одна живая душа. Конечно, теперь я должен увидеть бумаги собственными глазами и увериться в их подлинности…»
«И вы сделаете это очень скоро. Если угодно, отправимся хоть сейчас».
«Однако я не стану бороться с тенью сомнения. Дайте мне руку, мистер Келли. Замысел наш так грандиозен, что до сих пор, насколько мне известно, еще никому не удавалось претворить его в жизнь, а именно – найти среди земных просторов то место, где обреталась наша древняя столица, и путем надлежащего изучения этого места явить миру его сокровища. Совершить сие значило бы совершить чудо. И хотя в нынешнюю безотрадную пору трудно рассчитывать на должное воздаяние за успехи в каком бы то ни было высоком искусстве, я верю, что в случае удачи нас ждет громкая слава».
«Значит, мы будем трудиться вдвоем, доктор Ди? Таково ваше решение?»
«Что ж, – промолвил я, – поскольку иначе вам грозит превращенье в обычного блюдолиза, я дам вам работу». Услыша это, он рассмеялся с большим облегчением. «Но предупреждаю вас, – добавил я, – что все, кто в прежние времена замышлял против меня дурное, расплатились за это сполна».
«Будьте покойны, сэр, ибо я не сделаю ничего, что могло бы лишить вас покоя».
«И мы оба удостоимся славы первооткрывателей».
«И разбогатеем».
Не ответив на это, я снова торжественно взял его за руку, и мы поклялись в верности друг другу. Меня неудержимо влекло к пергаментом, однако на диво темное небо извергало целые потоки воды, и мы решили отправиться на Чипсайд завтра поутру. Келли снял угол в жалком домишке близ Бейнардс-касла, на берегу реки, но я сказал ему, что он не найдет ничего лучше комнаты в моем собственном доме, как в смысле удобства, так и в смысле оплаты. Он охотно согласился и, несмотря на разыгравшуюся бурю, отбыл этим же вечером, вскоре вернувшись с носильщиком и поклажей. Ужинать он не пожелал, но ради доброй беседы на сон грядущий зашел ко мне в комнату.
«Скажите, – спросил я, когда мы устроились у камелька, – чему еще научил вас Фердинанд Гриффен?»
«В столь поздний час негоже пускаться в обсуждение тайн…»
«Вы правы».
«…которые вам и без того известны. Но вот, например, он поведал мне, как можно сжечь камень без огня, и еще, я припоминаю теперь, показал, как изготовить свечу, что сгорает без единого следа. Он научил меня уловке, помогающей курам нестись всю зиму напролет…»
«Негоже было ему, большому ученому, забивать себе голову подобными пустяками».
«…и показал, как заставить полое кольцо пуститься в пляс. А яблоко – двигаться по столу. Далее, благодаря его урокам я могу вызывать у человека ужасные сновидения».
«О, я знаю этот дешевый фокус. Надо взять кровь чибиса и перед отходом ко сну помазать ею жилки на лбу. Не так ли?»
«Да. Именно так, доктор Ди. Я вижу, от вас не укрылось ни одно из этих умений».
«Для подобных мне и мистеру Гриффену это лишь способ развлечься. Пустое фиглярство, за которое я не замолвлю и словечка. Знаете, как сделать так, чтобы комната показалась полной змей и аспидов? Убиваешь змею, погружаешь ее в кастрюлю с воском и кипятишь как следует; затем лепишь из этого воска свечу, и вот, если ее зажечь, по комнате словно поползут тысячи змей. Все это чепуха, сзр. Детские забавы».
«Но разве нет и в них капли истины? Ведь они основаны на тех же принципах гармонии и взаимосвязи, каковые великолепно изложены вами в вашем „Facsiculus Chemicus?“ [63]
«Вы знакомы с этой работой? Она печаталась лишь для узкого круга».
«Мне показал ее Фердинанд Гриффен. И разве не писали вы в другом месте, не помню точно где, что из мельчайших сопряжений родятся величайшие чудеса?»
«О да, – отвечал я, – и самые крохотные тучки чреваты дождем».
«И тонкая ниточка ладно штопает».
Он явно подшучивал надо мной, и я отозвался ему в тон, платя добродушием за непочтительность. «И малые волоски отбрасывают тень».
«А тупые камни острят ножи».
«Мягкий ручеек точит твердую скалу».
«На одной карте можно увидеть весь мир».
«Илиада» Гомера уместилась в ореховой скорлупке».
«А портрет королевы – на пенни».
«Довольно, сэр, – сказал я. – Довольно. Когда-нибудь я покажу вам нечто большее, чем фокусы для невежд. Учил ли вас Фердинанд Гриффен искусству вытягивания благовонных масел? Возможно, я даже поделюсь с вами великим секретом приготовления соляного эликсира».
«Я надеюсь стать достойным подобных посвящений, сэр. Они принесут мне истинную радость, но пусть это случится лишь после того, как я честно заслужу ваше доверие и право трудиться в вашей лаборатории».
«Недурно сказано, Эдуард Келли. Но разве у нас с вами уже нет общей тайны, поважнее всех прочих? Завтра мы должны встать чуть свет и сразу же двинуться на Чипсайд. А когда нам вернут старинные документы, мы сможем начать поиски давно исчезнувшего с лица земли града Лондона».
«Сэр, – сказал он, поднимаясь со стула, – вы почтили меня своим знакомством и оказали мне великую милость. Благодарю вас за это».
«На сем желаю вам спокойной ночи. Филип со свечою проводит вас в вашу спальню».
Когда он ушел, я поднялся по задней лестнице в лабораторию, всегда запертую на замок и засов от нескромных глаз; площадка этой довольно широкой витой лестницы выходит на мой Кларкенуэлльский зимний садик, и, выглянув туда через узкое окно, я заметил неясный облик или силуэт некоего бегущего под дождем существа. Затем оно прошмыгнуло внутрь дома, и спустя несколько секунд я услышал, как оно несется по ступеням за мною вслед. Испугавшись, что эта тварь вскарабкается на меня, я запахнул мантию на коленях, а легкий топот тем временем стал громче; наконец неведомое существо выскочило из-за ближайшего поворота, и я увидел, что это моя кошка. Она бежала не так, как обычно, а затем уронила что-то к моим ногам. Я дотронулся до него носком, но оно было уже мертво; это оказался голубь, однокрылый от рождения. Как же, лишенный всякой возможности летать, он вырос таким гладким и жирным? И я захватил его с собою в лабораторию, отложил в сторону, дабы изучить на досуге, и бережно снял с полки особым образом изогнутый стеклянный сосуд, в котором надеялся вырастить своего человечка.
«Дай тебе Бог доброго сна», – сказал я жене, прежде чем удалиться к себе на покой.
«Не притомились ли вы, сэр, – спросила она, – обменявшись столь многими словами с мистером Келли? Прежде вы вели такие долгие беседы разве что в школе Святого Павла».
«Верно, мистрис Ди. Я устал. Не кликнешь ли ко мне Филипа? А, вот ты где, мошенник, – прячешься за дверью, как тот соседский пес из стишка. Войди же и поставь в канделябры восковые свечи; завтра будет нелегкий день, а запаха сала я не выношу. Где щипцы, чтобы снимать нагар? А грелка с углями? Проверь, есть ли под кроватью ночной горшок. Ты не забыл вымыть тазик? Прошу тебя, налей туда чистой воды». Все мои пожелания были выполнены, и все же, улегшись в постель, я не мог спать: меня преследовали думы о сути находок Эдуарда Келли и о событиях грядущего утра, и я не подпускал к себе сон подобно журавлю, что ради этой цели держит ногою камень.
«Вы не спите, сэр?» – голос Филипа пробудил меня от полета в поднебесье: мне грезилось, будто я расстался со своей бренной оболочкой.
«Нет, Филип, нет. Который теперь час?» – простонал я, снова возвратясь в оковы смертного бытия.
«Ранний, сэр. На дворе еще темень, и лавки торговцев закрыты – я только что проходил мимо».
«Вели Одри испечь на угольях дюжину свежих яиц. У нас нынче гость».
«Знаю, сэр. Он полночи тянул вино и распевал сам с собою».
«Входи, Филип. Ни слова более, и помоги мне встать». Я умылся и оделся довольно быстро, однако, спустясь вниз, обнаружил, что Келли уже греется у огня, покуда жена вместе с Одри накрывает на стол. Я пожелал всем доброго утра, и он спросил меня о здоровье. «Все в порядке, хвала Господу. А как вы?»
«Благодарение Богу, недурно для человека, который не мог заснуть всю ночь».
«Вы не могли заснуть? И я также. Я смежил веки не более чем на час, а затем голос слуги вывел меня из забытья».
«Я вас понимаю. Минуты падали у моей кровати, точно желуди, и я коротал время, отлаживая механизм своих часов».
«Однако нынче нам воздается за все. Где эль, жена, дабы нам утолить жажду?»
«Он рядом с вами, сэр, пейте всласть».
Мы перекусили на скорую руку, ибо нам не терпелось отправиться за пергаментами; не успев встать из-за стола, Эдуард Келли хотел распорядиться, чтобы седлали его кобылу, но я отговорил его. «Близ Чипсайда опасно оставлять лошадей, – сказал я. – Это место знаменито ворами; стоит нам зазеваться, и конокрады сделают свое черное дело, а потом их ищи-свищи. Нет, сэр, мы пойдем пешком».