Страница:
Барр перекинул тумблер, и смонтированный в носу лодки гидролокатор BQS-14 пронизал воду мощными низкочастотными импульсами, пронесшимися в морской пучине, как грозный сигнал опасности. На пульте мгновенно вспыхнули линии зеленых огоньков.
— Есть, сэр! Торпедные аппараты готовы!
— Добро. Если «Виктор» даст залп, мы в долгу не останемся. Погружение на двести футов! Помощник, скорость десять узлов.
Вода хлынула в цистерны, вытесняя воздух, и субмарина, взяв дифферент на нос, потрескивая и поскрипывая корпусом, скользнула в спасительную глубину.
— Прошли сто футов, сэр, — доложил Тышкевич.
— Добро. Держаться на двухстах.
— Боже мой, — сказал Барр. — От нас шуму больше, чем от французского заведения с девочками в субботу вечером.
— Это уже неважно. «Виктор» знает, где мы. Если он желает начать третью мировую, пусть начинает: мы готовы.
Голос акустика Пейна грянул на центральном посту разрывом гранаты:
— Слышу шум винтов! Высокая частота вращения! Торпеда, сэр! Пеленг ноль-ноль-пять, дальность восемь тысяч! Вторая, сэр!
Долгие годы службы выработали в Нормане автоматизм, и слова команд стали срываться с его губ, будто сами собой полились, как точно отмеренная порция воды через открывшийся шлюз:
— Пустить четыре заряда шумовых помех, торпедные аппараты один и два — огонь! Самый полный вперед: лево на борт, держать один-ноль-пять.
Маневр Нормана был прост: взвихрить воду и бросить в этот водоворот четыре звуколовушки, сделанные из небольших газовых баллонов: крутясь впереди и позади лодки в ее тепловом следе, они со страшным шумом выпускают пузыри, отвлекая на себя торпеды и давая «Огайо» возможность развить скорость и скрыться в приветливой океанской глуби.
— Торпеды и помехи пошли, сэр!
— Так. Скорость? Глубина?
— Тридцать три узла, — доложил рулевой, сверившись с показаниями приборов. — Возрастает.
— Глубина — двести футов, — отозвался Тышкевич.
Норман видел на своем командирском дисплее тусклую широкую полоску, обозначавшую русскую лодку, и две яркие узкие черточки торпед: они двинулись вправо, потом влево, и по правому борту послышался нарастающий жалобный вой.
— Торпеды в пятистах ярдах справа по носу, — доложил Пейн.
Все взгляды обратились в ту сторону, словно сквозь стальную двойную обшивку корпуса можно было увидеть обтекаемое хищное тело.
— Прошли! — воскликнул Вил.
— Командир, вы гений! — закричал Барр. — Помехи сбили их с курса!
Две линии на дисплее слились воедино, посередине появилась яркая вспышка, словно сгорел мотылек, и немедленно глухой рокот, подобный извержению вулкана, сотряс корпус «Огайо». Все невольно зажмурились и пригнули головы.
— Есть! Накрыли! — закричал акустик. — Слышу шумы разрушающегося корпуса, сэр!
— Стоп машина! — Вил схватил наушник.
Он слышал треск распоротой стали и ломающегося рангоута, грохот устремившейся в пробоину воды, пронзительный визг. Что это? Лопаются под напором воды переборки? Может быть это кричат люди, гибнущие от того, что воздух от внезапного и резкого изменения давления сжигает им легкие? Чувствуя головокружение и дурноту, он выпустил из пальцев наушник и на подгибающихся ногах побрел к своему креслу.
— Занесите в вахтенный журнал, — сжимая мокрыми от пота ладонями лоб, приказал он старпому.
— Доложить в штаб флота?
Командир, чувствуя на себе взгляды экипажей, потряс головой, словно выходя из своей одури.
— Нет. Вполне вероятно, что над нами вьется вертолет, — незачем выходить в эфир. Можно себе представить, что только начнется, когда русские хватятся своей лодки. Мы бросим BRT—1, когда уйдем миль на восемь мористей. Передать через два часа. — Он глянул на циферблат. — То есть в шестнадцать тридцать.
— Есть, ясно! — Барр придвинул к себе судовой журнал.
Вил медленно повернул голову. До сих пор в ушах у него стоял грохот рушащихся переборок, звонкие хлопки лопающихся пузырей воздуха, слава Богу, смолк хоть этот истошный вопль. За всю свою жизнь он не убил ни одно живое существо — не зарезал цыпленка, не свернул шею кролику, не подстрелил белку. А вот сегодня он — его оружие и боевая выучка, его подчиненные — отправили на тот свет сразу сотню людей. Неужели это он, Норман Вил, начал войну, которой все так боялись? Он обвел тусклым взглядом центральный пост, и подводники подняли на него глаза. Ты только что прикончил сто человек, прочел он в них.
— Они хотели убить нас, — вырвалось у него. — Вы что не понимаете? У меня не было выбора.
— Мы понимаем, командир, — тихо произнес Барр.
Норману вдруг остро захотелось побыть одному.
— Старший помощник, берите управление, — сказал он, поворачиваясь, чтобы идти в свою каюту.
Все молча проводили его глазами.
— Есть, сэр! Торпедные аппараты готовы!
— Добро. Если «Виктор» даст залп, мы в долгу не останемся. Погружение на двести футов! Помощник, скорость десять узлов.
Вода хлынула в цистерны, вытесняя воздух, и субмарина, взяв дифферент на нос, потрескивая и поскрипывая корпусом, скользнула в спасительную глубину.
— Прошли сто футов, сэр, — доложил Тышкевич.
— Добро. Держаться на двухстах.
— Боже мой, — сказал Барр. — От нас шуму больше, чем от французского заведения с девочками в субботу вечером.
— Это уже неважно. «Виктор» знает, где мы. Если он желает начать третью мировую, пусть начинает: мы готовы.
Голос акустика Пейна грянул на центральном посту разрывом гранаты:
— Слышу шум винтов! Высокая частота вращения! Торпеда, сэр! Пеленг ноль-ноль-пять, дальность восемь тысяч! Вторая, сэр!
Долгие годы службы выработали в Нормане автоматизм, и слова команд стали срываться с его губ, будто сами собой полились, как точно отмеренная порция воды через открывшийся шлюз:
— Пустить четыре заряда шумовых помех, торпедные аппараты один и два — огонь! Самый полный вперед: лево на борт, держать один-ноль-пять.
Маневр Нормана был прост: взвихрить воду и бросить в этот водоворот четыре звуколовушки, сделанные из небольших газовых баллонов: крутясь впереди и позади лодки в ее тепловом следе, они со страшным шумом выпускают пузыри, отвлекая на себя торпеды и давая «Огайо» возможность развить скорость и скрыться в приветливой океанской глуби.
— Торпеды и помехи пошли, сэр!
— Так. Скорость? Глубина?
— Тридцать три узла, — доложил рулевой, сверившись с показаниями приборов. — Возрастает.
— Глубина — двести футов, — отозвался Тышкевич.
Норман видел на своем командирском дисплее тусклую широкую полоску, обозначавшую русскую лодку, и две яркие узкие черточки торпед: они двинулись вправо, потом влево, и по правому борту послышался нарастающий жалобный вой.
— Торпеды в пятистах ярдах справа по носу, — доложил Пейн.
Все взгляды обратились в ту сторону, словно сквозь стальную двойную обшивку корпуса можно было увидеть обтекаемое хищное тело.
— Прошли! — воскликнул Вил.
— Командир, вы гений! — закричал Барр. — Помехи сбили их с курса!
Две линии на дисплее слились воедино, посередине появилась яркая вспышка, словно сгорел мотылек, и немедленно глухой рокот, подобный извержению вулкана, сотряс корпус «Огайо». Все невольно зажмурились и пригнули головы.
— Есть! Накрыли! — закричал акустик. — Слышу шумы разрушающегося корпуса, сэр!
— Стоп машина! — Вил схватил наушник.
Он слышал треск распоротой стали и ломающегося рангоута, грохот устремившейся в пробоину воды, пронзительный визг. Что это? Лопаются под напором воды переборки? Может быть это кричат люди, гибнущие от того, что воздух от внезапного и резкого изменения давления сжигает им легкие? Чувствуя головокружение и дурноту, он выпустил из пальцев наушник и на подгибающихся ногах побрел к своему креслу.
— Занесите в вахтенный журнал, — сжимая мокрыми от пота ладонями лоб, приказал он старпому.
— Доложить в штаб флота?
Командир, чувствуя на себе взгляды экипажей, потряс головой, словно выходя из своей одури.
— Нет. Вполне вероятно, что над нами вьется вертолет, — незачем выходить в эфир. Можно себе представить, что только начнется, когда русские хватятся своей лодки. Мы бросим BRT—1, когда уйдем миль на восемь мористей. Передать через два часа. — Он глянул на циферблат. — То есть в шестнадцать тридцать.
— Есть, ясно! — Барр придвинул к себе судовой журнал.
Вил медленно повернул голову. До сих пор в ушах у него стоял грохот рушащихся переборок, звонкие хлопки лопающихся пузырей воздуха, слава Богу, смолк хоть этот истошный вопль. За всю свою жизнь он не убил ни одно живое существо — не зарезал цыпленка, не свернул шею кролику, не подстрелил белку. А вот сегодня он — его оружие и боевая выучка, его подчиненные — отправили на тот свет сразу сотню людей. Неужели это он, Норман Вил, начал войну, которой все так боялись? Он обвел тусклым взглядом центральный пост, и подводники подняли на него глаза. Ты только что прикончил сто человек, прочел он в них.
— Они хотели убить нас, — вырвалось у него. — Вы что не понимаете? У меня не было выбора.
— Мы понимаем, командир, — тихо произнес Барр.
Норману вдруг остро захотелось побыть одному.
— Старший помощник, берите управление, — сказал он, поворачиваясь, чтобы идти в свою каюту.
Все молча проводили его глазами.
11
Радио из штаба командования подводными силами на Тихом океане было получено в 17:10, а в 17:30 адмирал Фудзита собрал военный совет.
— Адмирал Аллен, — сказал он, взглянув через стол на американца. — Ваш друг Норман Вил свое дело сделал. В четырнадцать по нулям конвой в составе двух транспортов — «Эль-Хамры» и «Мабрука» — и двух эскортных эсминцев типа «Джиринг» прошел выходной буй владивостокского рейда. — В салоне загремели ликующие возгласы «банзай!», но адмирал, повысив голос, восстановил тишину. — Мы увеличим скорость до двадцати узлов. — Порывисто вскочив на ноги, он быстро засеменил к карте, ухватил указку и ткнул резиновым наконечником в южную часть Корейского пролива. — Они, делая по четырнадцать узлов, будут здесь через сорок семь часов. — Указка поползла еще дальше к югу. — Но мы перехватим их вот тут, южнее Кюсю, куда должны дойти через тридцать часов. Подполковник Мацухара, — обернулся он к Йоси. — Мы будем в непосредственной близости от Китая и Северной Кореи, в пределах досягаемости их авиации, а потому требуется постоянная бдительная разведка!
— Слушаю, господин адмирал! В каждом квадранте будут наши самолеты. Как быть с возможными нарушениями воздушного пространства?
— Плевать мне на эти нарушения! Вы — наши глаза!
— Понял, господин адмирал. С вашего разрешения, мы начнем патрулирование завтра в пять ноль-ноль.
— Прекрасно. Какими силами?
— Две тройки «Зеро», господин адмирал.
— Когда пересечем сто двадцать восьмой меридиан, добавьте еще две.
— Есть, господин адмирал!
— А что же, представителя ЦРУ, Джейсона Кинга, нет на борту? — обратился Фудзита к Аллену.
— Нет. Он так и не вернулся из американского посольства. Есть основания предполагать, что арабы что-то затевают…
— Основания?
— Да, адмирал, и веские основания. У нас собрался вот такой толщины том радиоперехватов, а за всю последнюю неделю РУ ВМС не удалось засечь ни одного выхода в эфир с арабских АВ[23], крейсеров или эсминцев. Ни единого перехвата!
— Да? А самолеты?
— Ничего, адмирал. Не то что с землей — даже друг с другом хранят полнейшее радиомолчание, хотя обычно арабские летчики болтают в эфире без умолку. — Аллен постучал пальцем по стопке документов, лежавших на столе. — Вот это и дает веские основания предполагать, что оба АВ противника — в море.
— Я так и знал. — Фудзита искоса глянул в свою записную книжку в коричневом кожаном переплете. — У Каддафи — АВ класса «Маджестик» и новый испанский авианосец, переделанный для… как его?.. СВВП, не меньше двух крейсеров с орудиями 5,25 и 4,5 дюйма. И, по крайней мере, дюжина миноносцев типа «Джиринг».
Аллен сверился со своими собственными записями.
— Все верно, сэр. Думаю, все они вышли в море, и боюсь, пока мы будем перехватывать конвой, ударят нам в спину. Поглядите сами: они отрежут нас от наших баз.
— И это мне известно, — кратко ответил Фудзита и задумчиво произнес: — А что… этот ваш «Трепанг» все еще в Южно-Китайском море?
— Разумеется, сэр. «Трепанг» или однотипная с ним лодка.
— Стало быть… — указка Фудзиты, обогнув Индонезию, прочертила линию между Суматрой и Малайзией. — Стало быть, в Малакский пролив незамеченным не проберется никто?
— Виноват, господин адмирал, — вмешался подполковник Тасиро Окума. — Они могут двинуться в обход Южной Америки…
— Через весь Тихий океан? — спросил Фудзита и наставительно продолжил: — Топливо, подполковник! Такой рейд потребует трех-четырех дозаправок в море. Нет. Если они сунутся — только через Малаккский пролив, благо, Индонезия, — он саркастически фыркнул, — даст им топлива столько, сколько потребуется для последующего броска на север, в Южно-Китайское море.
— Господин адмирал, — сказал Брент Росс. — Нас упорно убеждают, что пойдут именно так?
— Меня, например, уже убедили, — ко всеобщему удивлению ответил адмирал.
— То есть вы понимаете, что вам подстраивают ловушку и все-таки лезете в нее? — недоверчиво спросил Аллен.
Фудзита свел выпирающие косточки обоих сухоньких кулачков:
— Они могут появиться только с юга, адмирал Аллен. На западе — Азия, на севере и востоке — Япония, на юго-востоке — Тихий океан. Им один путь — на север, через узкий фарватер. Смотрите, — он повел указкой по карте: — Он ограничен Борнео, Малайзией, Филиппинами, Формозой. Так что еще вопрос, кому быть человеком, а кому — форелью. У нас, у японцев, есть поговорка: «Лиса и во сне цыпленка из зубов не выпустит». Мы откроем пасть, но и глаза тоже, и смотреть будем в оба. — Офицеры прервали его одобрительным смехом и криком «банзай!». Адмирал вновь навел черные щелочки глаз на Аллена. — Я понимаю, нет никакой гарантии, что именно «Мабрук» и «Эль-Хамра» повезут арабских летчиков. Они могут быть на их тайных авиабазах здесь, здесь, здесь, — указка ткнула в Китай, Корею, Вьетнам. — Но прошу каждого из вас запомнить — крепко запомнить! — мы больше не будем ждать в Токийском заливе, пока враг нападет! «Йонага» — оружие первого удара, и использовать его мы будем по прямому назначению!
— Но не безрассудно, — вдруг сказал адмирал Аллен.
Брент ожидал взрыва, но его не последовало. Фудзита, если и был возмущен дерзкой репликой, лишний раз продемонстрировал, как он владеет собой.
— К безрассудным поступкам я, адмирал, не склонен, но решения своего не переменю. Итак, господа, помните: они осмелились похитить наследника престола, средь бела дня атаковать стоящий на якоре корабль. Помните и то, что самолет одного из них был сбит в нескольких метрах от императорского дворца. Более терпеть такое мы не можем и не будем. Это прямая угроза самому существованию династии. Мы поступим так, как подобает самураям, — нападем на врага первыми и отомстим. Адмирал Аллен, — сказал он, швырнув указку на стол. — Вы помните, как погиб «Ямато» — корабль одного с нами типа?
— Разумеется. Я командовал тогда палубной авиацией «Банкер Хилла», мы атаковали авианосец южнее Кюсю.
— И я помню, господин адмирал, — сказал старший офицер Митаке Араи. — Я служил на одном из миноносцев. — Повинуясь знаку Фудзиты, он поднялся и устремил взгляд через головы присутствующих в какую-то дальнюю даль. — «Ямато» погиб славной смертью. Это было начало апреля сорок пятого. Авиация противника бесчинствовала над всей Японией как хотела. Мы не могли допустить, чтобы «Ямато» трусливо прятался в Японском море или был потоплен на якорях без сопротивления. — Влажные черные глаза прошлись по лицам офицеров. Аллен, выпрямившись, откинулся на спинку стула. Брент не знал, куда деваться от неловкости. — Враги высадились на Окинаве. «Ямато» заправили горючим с таким расчетом, чтобы он мог только-только дойти до Окинавы — о возвращении речь не шла. Ему предстояло выброситься на мель и огнем своих орудий главного калибра смести захватчиков с острова.
— Ему это не удалось, — сказал Марк Аллен.
Глаза Араи гневно вспыхнули.
— Нет, не удалось! На нас набросились сотни самолетов. «Ямато» пошел ко дну — и мы вместе с ним. Там погибло три тысячи моряков.
— Все они, без сомнения, обрели вечное бессмертие в храме Ясукуни, — прыжком вскочив на ноги и сорвав с носа пенсне, сказал Даизо Сайки.
— Банзай! Банзай! — разнеслось по рубке.
Подполковник Окума, перегнувшись через стол, размахивал кулаком перед самым носом у Брента, и лейтенант сердито отпихнул его руку:
— Нельзя ли поосторожней?!
В глазах летчика ярче вспыхнули зловещие огоньки. Он подался вперед еще больше и прошипел вне себя от злобы:
— Лейтенант, когда-нибудь мы выясним отношения до конца.
— За мной дело не станет, — ответил Брент, не отводя глаз.
Бас Марка Аллена заглушил все голоса:
— Сэр, правильно ли я понял: вы намерены пожертвовать «Йонагой»?
Наступила напряженная тишина. Все взгляды обратились к адмиралу Фудзите, а тот, вскинувшись, издал то, что именуется «криком души».
— Нет! Неправильно! Я никогда не пойду на это! — а потом, с заметным усилием взяв себя в руки, произнес: — Но если «Йонаге» суждено погибнуть, он погибнет с честью, в открытом бою, в открытом море, разя врага, а не потонет в гнилой тихой заводи под камуфляжной сетью! — Шагнув к столу, он положил руку на переплет «Хага-куре»: — Почуяв близость смерти, не старайся отсрочить ее, а наоборот — ускорь ее приход.
Терпеливо переждав восторженные крики своих офицеров, он повернулся к Бернштейну:
— Что новенького вы нам расскажете, полковник, об арабских десантных операциях?
— Пока ничего, адмирал. «Зулусы» и два транспорта в сопровождении четырех миноносцев охранения тринадцать дней назад вышли из Триполи и Бенгази. Наша агентура уже давно не видит ни одного офицера из Пятого специального саперного батальона и Седьмой парашютно-десантной бригады в их излюбленных борделях. Ливийские газеты твердят о маневрах в Индийском океане.
— Лжецы, — промолвил адмирал Фудзита, большим и указательным пальцами дергая себя за седой волос на подбородке.
— Арабы, сэр, — просто ответил Бернштейн.
— Отрезать нас авианосцами с тыла, а с фронта прижать транспортами и высадить десант где-нибудь на западном побережье Тихого океана — там, откуда их новым дальним бомбардировщикам хватит горючего для налетов на японские города, — задумчиво глядя на карту, проговорил адмирал. — Вот чего они хотят. И это вполне возможно. Чтобы предвидеть, надо представить. Все свободны, господа.
Офицеры разом поднялись. Брент в дверях взял Мацухару за локоть:
— На два слова, Йоси-сан, — сказал он.
Летчик молча кивнул в сторону своей каюты.
— Ты все еще ищешь смерти, Йоси? — спросил Брент, взглянув на Мацухару, устроившегося за столом.
— Я виноват в смерти Кимио, и бремя вины гнетет меня невыносимо.
— Меня тоже.
— Ты опять заговорил как истинный самурай, Брент-сан, — мрачно усмехнулся летчик.
— Ты должен жить…
— Да? А для чего мне жить? — поднял брови Мацухара. — Семья моя погибла, Кимио была для меня всем на свете… Теперь и ее нет.
— В засаду мы попали по моей вине. Раскаиваться и искупать вину нужно мне, а не тебе.
— Дело тут не в раскаянии…
— Но ты сказал, что бремя вины скоро переломит тебе хребет.
— Сказал, Брент-сан. Но я прежде всего должен решить для себя самого, в силах ли я вынести свое существование.
— Ты служил Сыну Неба как должно. Твоя карма сильна, и вечное блаженство тебе обеспечено. — Отведя подпиравший голову кулак, он беспокойно постучал костяшками пальцев по столу. — Жить — значит страдать.
— Знаю. Я помню эти слова Будды.
— Но если у воина на одном плече — верность и почитание родителей, а на другом — отвага и сострадание, и он несет эту ношу двадцать четыре часа в сутки, он станет настоящим самураем.
— «Хага-куре», — мрачно улыбнулся летчик. — Иногда мне кажется, что японец не я, а ты.
— Но ты согласен, что самурай может нести бремя, от которого переломится хребет у всякого другого, и только закаляется от ниспосланных ему страданий?
Мацухара вздохнул:
— Зря ты пошел служить на флот, Брент. Тебе прямая дорога в адвокаты — в наши японские юристы.
— Значит, я тебя убедил?
— Каждый из нас следует своим путем. Быть может, мне не удастся умереть, обратясь лицом на север…
— Как Будда…
— Да. Но я сам выберу время и место своей смерти, и, поверь, это не будет просто одна строчка в «списке потерь личного состава». Нет, Брент! Это будет акт очищения.
— Огнем?
— Может быть.
— Я буду с тобой, Йоси.
Летчик безнадежно уронил руки на стол.
— Не надо так говорить, Брент-сан.
— Что тут такого? Запятнана была и моя честь.
Мацухара стиснул челюсти, стянул губы в жесткую прямую линию.
— Ты рассуждаешь неправильно… — начал он, глядя в суровые синие глаза.
В дверь каюты постучали. Мацухара открыл ее. В коридоре стоял Таку Исикава. Подполковник посторонился, указал на стул. Исикава сел, напряженно выпрямившись, не зная, куда девать руки. Потом заговорил подчеркнуто официальным тоном:
— Истребители готовы, подполковник. Однако среди них много необстрелянных новичков, которых нужно еще долго учить и школить.
Ясно было, что Исикава пришел вовсе не для того, чтобы еще раз сообщить то, что знала вся «Йонага». Но Мацухара ответил в тон ему:
— Да, разумеется. Мы будем использовать любую возможность повысить их летное и огневое мастерство. Боюсь, однако, что в наставники им судьба даст оберста Фрисснера и его людей.
Исикава покачал головой:
— Это значит обречь их на смерть.
— Знаю. У нас нет выбора.
Исикава перевел взгляд на Брента. Сейчас он скажет то, зачем пришел, подумал американец и не ошибся.
— До сих пор у меня не было случая поговорить с вами о той истории… в лазарете.
— Вы имеете в виду Кеннета Розенкранца?
— Именно. Вы, наверно, ждете от меня слов благодарности?
— Я ничего не жду.
— Это я вызвал его на поединок, я должен был с ним драться — победить или проиграть. Я! Я, а не вы!
— Не спорю. Я вовсе не хотел как-то затронуть вашу честь. Но вспомните — у меня были с Кеннетом свои счеты и свои причины драться.
Исикава повернулся к подполковнику. Глаза его налились кровью, на скулах заходили желваки, и Брент знал, что у слов, готовых сорваться с его губ, будет горький вкус.
— Подполковник, когда на совете я признался, что поторопился осудить вас за ваше поведение в бою над Токио, вы ничего мне не ответили.
— А что мне было говорить? Слова так дешево стоят.
— Я объяснился, но не попросил у вас извинения.
— Это я понял.
Исикава ударил себя кулаком по колену.
— Подполковник Мацухара, я летаю лучше, чем вы.
— Это легко оспорить и еще легче проверить.
— Когда же наконец мы решим это? — Исикава показал куда-то вверх. — Там, в небе?
— Это не вчера началось.
— Да, наша рознь тянется с Цутиуры. Что ж, давайте выясним отношения раз и навсегда. Боевыми патронами.
— Как ты считаешь, Брент, разумно это? — неожиданно обратился Мацухара к американцу.
— Нет, это вздор.
— Вздор — устраивать поединки в воздухе?
— Вздор — ждать так долго, когда можно взять ножи и выяснить отношения сейчас.
Летчики переглянулись. Потом Мацухара ответил за обоих:
— Дельное предложение. Но наш путь — в небо. Там все началось, там и должно кончиться.
Исикава одобрительно кивнул и улыбнулся — впервые за все то время, что Брент знал его.
К восьми утра оперативное соединение находилось в ста милях южнее острова Сикоку. Брент, растревоженный разговором с Мацухарой и Исикавой, никак не мог заснуть и появился в рубке на рассвете, когда стали меркнуть звезды и вода в кильватерном следе авианосца фосфоресцировала, словно целый сонм морских богов-ками с факелами провожал корабль. Адмирал Фудзита, как всегда, стоял справа. Брент не знал, спит ли этот человек вообще когда-нибудь.
Он любил встречать рассвет в море. Но в сегодняшнем утре при всем его великолепии ему почудилось что-то зловещее — восходящее солнце, словно смертельно раненный воин, заливало кровью низкие облака. Небо над головой радовало чистой голубизной, однако на западе и на юге уже копились тяжелые тучи, с театральной яркостью подкрашенные золотом и серебром, а выше, пронизанные ослепительным светом нарождающегося дня, проходили белоснежные перистые облака. И тихое море, отражая ясный цвет небес, было темно-синим.
— Лучше Диснейленда, — пробормотал он.
— Лучше чего? — переспросил Фудзита.
— Нет-нет, сэр, это я так… Сам себе, — ответил Брент, вытягивая из футляра бинокль.
В пять утра вылетели первые разведчики на B5N, а сейчас, выбрасывая желто-оранжевое, словно обесцвеченное ярким солнцем, пламя выхлопа, по палубе начинал разбег первый истребитель. Вот белый «Зеро» взмыл в воздух в двухстах футах от авианосца, а через четыре минуты все шесть патрульных машин ушли за горизонт. Затем начались тренировочные полеты. Кормовой самолетоподъемник доставил на палубу десяток истребителей — в кабине каждого уже сидел механик, проверяя исправность приборов и двигателя. В сопровождении своих летчиков появились Мацухара и Исикава. Все они были в коричневых летных комбинезонах, меховых шлемах, с мечами у пояса и с планшетами через плечо.
Подполковник, остановившись у своего «Зеро», собрал вокруг истребителей для последнего инструктажа. Он что-то живо объяснял им, показывая то в небо, то на листок полетного задания. Вот его летчики крикнули: «Банзай!» — и разбежались к своим машинам, из тесных кабин которых, освобождая место пилотам, уже выбрались на крылья механики. Брент невольно улыбнулся, глядя, как они, словно заботливые клуши, склонялись над своими питомцами, удостоверяясь, что связь и кислород подключены и все приборы и агрегаты действуют. Наконец, убедившись, что все проверено, все напутствия и советы сказаны, старики спрыгнули на палубу. Каждый прошел к носу своего самолета, остановившись справа от пропеллера.
Фудзита отдал приказ телефонисту, и в тот же миг по корабельной трансляции разнеслось: «Ключ на старт!» Немедленно ожили двенадцать новых двигателей, дернулись и светлым серебром засияли на утреннем солнце лопасти пропеллеров, вразнобой застреляли холодные цилиндры, выбрасывая из выхлопных труб синеватый дымок, подхваченный и развеянный ветром, задрожали корпуса принайтовленных к палубе машин, окруженных техниками и гаковыми. Но вот двигатели прогрелись, «Йонага» стал круче к ветру, взвился желтый флаг, и, взревев 1700-сильным двигателем, истребитель Мацухары, узнаваемый по красному обтекателю и зеленому колпаку, начал разбег и легко взмыл в воздух. За ним один за другим взлетели остальные и четырьмя тройками стали ввинчиваться в небо, не приближаясь к грозовому фронту на юге. Авианосец лег на прежний курс.
Брент, заслоняясь от солнца, следил, как «Зеро» перестроились в две группы по шесть машин: одну вел Йоси, другую — Исикава. Истребители начали учебный бой, атакуя друг друга, удивляя тем, как согласованно тройки набирали высоту, пикировали, сходились и расходились. Брент совсем запрокинул голову, наблюдая за наскакивавшей на истребитель Исикавы машиной Мацухары, и солнце ослепило его, ударив прямо в глаза. Он зажмурился и вдруг увидел Маюми — ее полуоткрытые жаждущие губы, сияющий теплым светом взгляд, распущенные волосы. Она неотступно стояла перед ним, куда бы он ни поворачивал голову, словно образ ее навеки запечатлелся в его душе и на сетчатке его глаз. Стараясь отделаться от этой галлюцинации, он глубоко вздохнул, потряс головой, как человек, мучимый мигренью, и перевел взгляд на холодную бездонную синеву океана.
— Проще измерить глубину Марианской впадины, чем постичь душу женщины, — раздался рядом голос адмирала Фудзиты.
Брент вздрогнул и обернулся к нему:
— Я никогда не допущу, сэр, чтобы личные дела мешали моим служебным обязанностям.
За спиной послышались шаги:
— Разрешите, господин адмирал? — хором произнесли два старика.
— Разрешаю.
Брент невольно улыбнулся при виде этой пары: в рубку входили двое «коренных» членов экипажа «Йонаги» — командир самолета B5N лейтенант Йосиро Такии и его штурман младший лейтенант Морисада Мотицура. Первый, хоть и был сед как лунь и согнут чуть не вдвое, был первоклассным летчиком, за пятьдесят лет службы словно приросшим к своему самолету, как будто конструктор внес в «синьки» своего детища и эту одушевленную деталь.
У штурмана были широко раскрытые глаза с немного сумасшедшим выражением, и Брент подозревал, что солнце, выдубившее его кожу, слишком долго пекло и наконец напекло ему голову. Он, захлебываясь и брызгая слюной, чему способствовало и отсутствие передних зубов, выпаливал слова скороговоркой: язык явно не поспевал за мыслью. С негласного одобрения адмирала Брент летал с ними стрелком-наблюдателем и даже сбил из пулемета над Средиземным морем арабский DC—6. Оба старика уверяли, что американец — зорок и меток как орел.
— Завтра опять с нами полетишь, Брент-сан! — сказал Такии.
— Что? Лейтенант Росс летит в воздушную разведку? С какой стати? — осведомился Фудзита.
— Вы сами разрешили, господин адмирал.
— Он нам нужен, господин адмирал, без него не обойтись, — подхватил штурман, брызнув на последнем «с» слюной.
— Адмирал Аллен, — сказал он, взглянув через стол на американца. — Ваш друг Норман Вил свое дело сделал. В четырнадцать по нулям конвой в составе двух транспортов — «Эль-Хамры» и «Мабрука» — и двух эскортных эсминцев типа «Джиринг» прошел выходной буй владивостокского рейда. — В салоне загремели ликующие возгласы «банзай!», но адмирал, повысив голос, восстановил тишину. — Мы увеличим скорость до двадцати узлов. — Порывисто вскочив на ноги, он быстро засеменил к карте, ухватил указку и ткнул резиновым наконечником в южную часть Корейского пролива. — Они, делая по четырнадцать узлов, будут здесь через сорок семь часов. — Указка поползла еще дальше к югу. — Но мы перехватим их вот тут, южнее Кюсю, куда должны дойти через тридцать часов. Подполковник Мацухара, — обернулся он к Йоси. — Мы будем в непосредственной близости от Китая и Северной Кореи, в пределах досягаемости их авиации, а потому требуется постоянная бдительная разведка!
— Слушаю, господин адмирал! В каждом квадранте будут наши самолеты. Как быть с возможными нарушениями воздушного пространства?
— Плевать мне на эти нарушения! Вы — наши глаза!
— Понял, господин адмирал. С вашего разрешения, мы начнем патрулирование завтра в пять ноль-ноль.
— Прекрасно. Какими силами?
— Две тройки «Зеро», господин адмирал.
— Когда пересечем сто двадцать восьмой меридиан, добавьте еще две.
— Есть, господин адмирал!
— А что же, представителя ЦРУ, Джейсона Кинга, нет на борту? — обратился Фудзита к Аллену.
— Нет. Он так и не вернулся из американского посольства. Есть основания предполагать, что арабы что-то затевают…
— Основания?
— Да, адмирал, и веские основания. У нас собрался вот такой толщины том радиоперехватов, а за всю последнюю неделю РУ ВМС не удалось засечь ни одного выхода в эфир с арабских АВ[23], крейсеров или эсминцев. Ни единого перехвата!
— Да? А самолеты?
— Ничего, адмирал. Не то что с землей — даже друг с другом хранят полнейшее радиомолчание, хотя обычно арабские летчики болтают в эфире без умолку. — Аллен постучал пальцем по стопке документов, лежавших на столе. — Вот это и дает веские основания предполагать, что оба АВ противника — в море.
— Я так и знал. — Фудзита искоса глянул в свою записную книжку в коричневом кожаном переплете. — У Каддафи — АВ класса «Маджестик» и новый испанский авианосец, переделанный для… как его?.. СВВП, не меньше двух крейсеров с орудиями 5,25 и 4,5 дюйма. И, по крайней мере, дюжина миноносцев типа «Джиринг».
Аллен сверился со своими собственными записями.
— Все верно, сэр. Думаю, все они вышли в море, и боюсь, пока мы будем перехватывать конвой, ударят нам в спину. Поглядите сами: они отрежут нас от наших баз.
— И это мне известно, — кратко ответил Фудзита и задумчиво произнес: — А что… этот ваш «Трепанг» все еще в Южно-Китайском море?
— Разумеется, сэр. «Трепанг» или однотипная с ним лодка.
— Стало быть… — указка Фудзиты, обогнув Индонезию, прочертила линию между Суматрой и Малайзией. — Стало быть, в Малакский пролив незамеченным не проберется никто?
— Виноват, господин адмирал, — вмешался подполковник Тасиро Окума. — Они могут двинуться в обход Южной Америки…
— Через весь Тихий океан? — спросил Фудзита и наставительно продолжил: — Топливо, подполковник! Такой рейд потребует трех-четырех дозаправок в море. Нет. Если они сунутся — только через Малаккский пролив, благо, Индонезия, — он саркастически фыркнул, — даст им топлива столько, сколько потребуется для последующего броска на север, в Южно-Китайское море.
— Господин адмирал, — сказал Брент Росс. — Нас упорно убеждают, что пойдут именно так?
— Меня, например, уже убедили, — ко всеобщему удивлению ответил адмирал.
— То есть вы понимаете, что вам подстраивают ловушку и все-таки лезете в нее? — недоверчиво спросил Аллен.
Фудзита свел выпирающие косточки обоих сухоньких кулачков:
— Они могут появиться только с юга, адмирал Аллен. На западе — Азия, на севере и востоке — Япония, на юго-востоке — Тихий океан. Им один путь — на север, через узкий фарватер. Смотрите, — он повел указкой по карте: — Он ограничен Борнео, Малайзией, Филиппинами, Формозой. Так что еще вопрос, кому быть человеком, а кому — форелью. У нас, у японцев, есть поговорка: «Лиса и во сне цыпленка из зубов не выпустит». Мы откроем пасть, но и глаза тоже, и смотреть будем в оба. — Офицеры прервали его одобрительным смехом и криком «банзай!». Адмирал вновь навел черные щелочки глаз на Аллена. — Я понимаю, нет никакой гарантии, что именно «Мабрук» и «Эль-Хамра» повезут арабских летчиков. Они могут быть на их тайных авиабазах здесь, здесь, здесь, — указка ткнула в Китай, Корею, Вьетнам. — Но прошу каждого из вас запомнить — крепко запомнить! — мы больше не будем ждать в Токийском заливе, пока враг нападет! «Йонага» — оружие первого удара, и использовать его мы будем по прямому назначению!
— Но не безрассудно, — вдруг сказал адмирал Аллен.
Брент ожидал взрыва, но его не последовало. Фудзита, если и был возмущен дерзкой репликой, лишний раз продемонстрировал, как он владеет собой.
— К безрассудным поступкам я, адмирал, не склонен, но решения своего не переменю. Итак, господа, помните: они осмелились похитить наследника престола, средь бела дня атаковать стоящий на якоре корабль. Помните и то, что самолет одного из них был сбит в нескольких метрах от императорского дворца. Более терпеть такое мы не можем и не будем. Это прямая угроза самому существованию династии. Мы поступим так, как подобает самураям, — нападем на врага первыми и отомстим. Адмирал Аллен, — сказал он, швырнув указку на стол. — Вы помните, как погиб «Ямато» — корабль одного с нами типа?
— Разумеется. Я командовал тогда палубной авиацией «Банкер Хилла», мы атаковали авианосец южнее Кюсю.
— И я помню, господин адмирал, — сказал старший офицер Митаке Араи. — Я служил на одном из миноносцев. — Повинуясь знаку Фудзиты, он поднялся и устремил взгляд через головы присутствующих в какую-то дальнюю даль. — «Ямато» погиб славной смертью. Это было начало апреля сорок пятого. Авиация противника бесчинствовала над всей Японией как хотела. Мы не могли допустить, чтобы «Ямато» трусливо прятался в Японском море или был потоплен на якорях без сопротивления. — Влажные черные глаза прошлись по лицам офицеров. Аллен, выпрямившись, откинулся на спинку стула. Брент не знал, куда деваться от неловкости. — Враги высадились на Окинаве. «Ямато» заправили горючим с таким расчетом, чтобы он мог только-только дойти до Окинавы — о возвращении речь не шла. Ему предстояло выброситься на мель и огнем своих орудий главного калибра смести захватчиков с острова.
— Ему это не удалось, — сказал Марк Аллен.
Глаза Араи гневно вспыхнули.
— Нет, не удалось! На нас набросились сотни самолетов. «Ямато» пошел ко дну — и мы вместе с ним. Там погибло три тысячи моряков.
— Все они, без сомнения, обрели вечное бессмертие в храме Ясукуни, — прыжком вскочив на ноги и сорвав с носа пенсне, сказал Даизо Сайки.
— Банзай! Банзай! — разнеслось по рубке.
Подполковник Окума, перегнувшись через стол, размахивал кулаком перед самым носом у Брента, и лейтенант сердито отпихнул его руку:
— Нельзя ли поосторожней?!
В глазах летчика ярче вспыхнули зловещие огоньки. Он подался вперед еще больше и прошипел вне себя от злобы:
— Лейтенант, когда-нибудь мы выясним отношения до конца.
— За мной дело не станет, — ответил Брент, не отводя глаз.
Бас Марка Аллена заглушил все голоса:
— Сэр, правильно ли я понял: вы намерены пожертвовать «Йонагой»?
Наступила напряженная тишина. Все взгляды обратились к адмиралу Фудзите, а тот, вскинувшись, издал то, что именуется «криком души».
— Нет! Неправильно! Я никогда не пойду на это! — а потом, с заметным усилием взяв себя в руки, произнес: — Но если «Йонаге» суждено погибнуть, он погибнет с честью, в открытом бою, в открытом море, разя врага, а не потонет в гнилой тихой заводи под камуфляжной сетью! — Шагнув к столу, он положил руку на переплет «Хага-куре»: — Почуяв близость смерти, не старайся отсрочить ее, а наоборот — ускорь ее приход.
Терпеливо переждав восторженные крики своих офицеров, он повернулся к Бернштейну:
— Что новенького вы нам расскажете, полковник, об арабских десантных операциях?
— Пока ничего, адмирал. «Зулусы» и два транспорта в сопровождении четырех миноносцев охранения тринадцать дней назад вышли из Триполи и Бенгази. Наша агентура уже давно не видит ни одного офицера из Пятого специального саперного батальона и Седьмой парашютно-десантной бригады в их излюбленных борделях. Ливийские газеты твердят о маневрах в Индийском океане.
— Лжецы, — промолвил адмирал Фудзита, большим и указательным пальцами дергая себя за седой волос на подбородке.
— Арабы, сэр, — просто ответил Бернштейн.
— Отрезать нас авианосцами с тыла, а с фронта прижать транспортами и высадить десант где-нибудь на западном побережье Тихого океана — там, откуда их новым дальним бомбардировщикам хватит горючего для налетов на японские города, — задумчиво глядя на карту, проговорил адмирал. — Вот чего они хотят. И это вполне возможно. Чтобы предвидеть, надо представить. Все свободны, господа.
Офицеры разом поднялись. Брент в дверях взял Мацухару за локоть:
— На два слова, Йоси-сан, — сказал он.
Летчик молча кивнул в сторону своей каюты.
— Ты все еще ищешь смерти, Йоси? — спросил Брент, взглянув на Мацухару, устроившегося за столом.
— Я виноват в смерти Кимио, и бремя вины гнетет меня невыносимо.
— Меня тоже.
— Ты опять заговорил как истинный самурай, Брент-сан, — мрачно усмехнулся летчик.
— Ты должен жить…
— Да? А для чего мне жить? — поднял брови Мацухара. — Семья моя погибла, Кимио была для меня всем на свете… Теперь и ее нет.
— В засаду мы попали по моей вине. Раскаиваться и искупать вину нужно мне, а не тебе.
— Дело тут не в раскаянии…
— Но ты сказал, что бремя вины скоро переломит тебе хребет.
— Сказал, Брент-сан. Но я прежде всего должен решить для себя самого, в силах ли я вынести свое существование.
— Ты служил Сыну Неба как должно. Твоя карма сильна, и вечное блаженство тебе обеспечено. — Отведя подпиравший голову кулак, он беспокойно постучал костяшками пальцев по столу. — Жить — значит страдать.
— Знаю. Я помню эти слова Будды.
— Но если у воина на одном плече — верность и почитание родителей, а на другом — отвага и сострадание, и он несет эту ношу двадцать четыре часа в сутки, он станет настоящим самураем.
— «Хага-куре», — мрачно улыбнулся летчик. — Иногда мне кажется, что японец не я, а ты.
— Но ты согласен, что самурай может нести бремя, от которого переломится хребет у всякого другого, и только закаляется от ниспосланных ему страданий?
Мацухара вздохнул:
— Зря ты пошел служить на флот, Брент. Тебе прямая дорога в адвокаты — в наши японские юристы.
— Значит, я тебя убедил?
— Каждый из нас следует своим путем. Быть может, мне не удастся умереть, обратясь лицом на север…
— Как Будда…
— Да. Но я сам выберу время и место своей смерти, и, поверь, это не будет просто одна строчка в «списке потерь личного состава». Нет, Брент! Это будет акт очищения.
— Огнем?
— Может быть.
— Я буду с тобой, Йоси.
Летчик безнадежно уронил руки на стол.
— Не надо так говорить, Брент-сан.
— Что тут такого? Запятнана была и моя честь.
Мацухара стиснул челюсти, стянул губы в жесткую прямую линию.
— Ты рассуждаешь неправильно… — начал он, глядя в суровые синие глаза.
В дверь каюты постучали. Мацухара открыл ее. В коридоре стоял Таку Исикава. Подполковник посторонился, указал на стул. Исикава сел, напряженно выпрямившись, не зная, куда девать руки. Потом заговорил подчеркнуто официальным тоном:
— Истребители готовы, подполковник. Однако среди них много необстрелянных новичков, которых нужно еще долго учить и школить.
Ясно было, что Исикава пришел вовсе не для того, чтобы еще раз сообщить то, что знала вся «Йонага». Но Мацухара ответил в тон ему:
— Да, разумеется. Мы будем использовать любую возможность повысить их летное и огневое мастерство. Боюсь, однако, что в наставники им судьба даст оберста Фрисснера и его людей.
Исикава покачал головой:
— Это значит обречь их на смерть.
— Знаю. У нас нет выбора.
Исикава перевел взгляд на Брента. Сейчас он скажет то, зачем пришел, подумал американец и не ошибся.
— До сих пор у меня не было случая поговорить с вами о той истории… в лазарете.
— Вы имеете в виду Кеннета Розенкранца?
— Именно. Вы, наверно, ждете от меня слов благодарности?
— Я ничего не жду.
— Это я вызвал его на поединок, я должен был с ним драться — победить или проиграть. Я! Я, а не вы!
— Не спорю. Я вовсе не хотел как-то затронуть вашу честь. Но вспомните — у меня были с Кеннетом свои счеты и свои причины драться.
Исикава повернулся к подполковнику. Глаза его налились кровью, на скулах заходили желваки, и Брент знал, что у слов, готовых сорваться с его губ, будет горький вкус.
— Подполковник, когда на совете я признался, что поторопился осудить вас за ваше поведение в бою над Токио, вы ничего мне не ответили.
— А что мне было говорить? Слова так дешево стоят.
— Я объяснился, но не попросил у вас извинения.
— Это я понял.
Исикава ударил себя кулаком по колену.
— Подполковник Мацухара, я летаю лучше, чем вы.
— Это легко оспорить и еще легче проверить.
— Когда же наконец мы решим это? — Исикава показал куда-то вверх. — Там, в небе?
— Это не вчера началось.
— Да, наша рознь тянется с Цутиуры. Что ж, давайте выясним отношения раз и навсегда. Боевыми патронами.
— Как ты считаешь, Брент, разумно это? — неожиданно обратился Мацухара к американцу.
— Нет, это вздор.
— Вздор — устраивать поединки в воздухе?
— Вздор — ждать так долго, когда можно взять ножи и выяснить отношения сейчас.
Летчики переглянулись. Потом Мацухара ответил за обоих:
— Дельное предложение. Но наш путь — в небо. Там все началось, там и должно кончиться.
Исикава одобрительно кивнул и улыбнулся — впервые за все то время, что Брент знал его.
К восьми утра оперативное соединение находилось в ста милях южнее острова Сикоку. Брент, растревоженный разговором с Мацухарой и Исикавой, никак не мог заснуть и появился в рубке на рассвете, когда стали меркнуть звезды и вода в кильватерном следе авианосца фосфоресцировала, словно целый сонм морских богов-ками с факелами провожал корабль. Адмирал Фудзита, как всегда, стоял справа. Брент не знал, спит ли этот человек вообще когда-нибудь.
Он любил встречать рассвет в море. Но в сегодняшнем утре при всем его великолепии ему почудилось что-то зловещее — восходящее солнце, словно смертельно раненный воин, заливало кровью низкие облака. Небо над головой радовало чистой голубизной, однако на западе и на юге уже копились тяжелые тучи, с театральной яркостью подкрашенные золотом и серебром, а выше, пронизанные ослепительным светом нарождающегося дня, проходили белоснежные перистые облака. И тихое море, отражая ясный цвет небес, было темно-синим.
— Лучше Диснейленда, — пробормотал он.
— Лучше чего? — переспросил Фудзита.
— Нет-нет, сэр, это я так… Сам себе, — ответил Брент, вытягивая из футляра бинокль.
В пять утра вылетели первые разведчики на B5N, а сейчас, выбрасывая желто-оранжевое, словно обесцвеченное ярким солнцем, пламя выхлопа, по палубе начинал разбег первый истребитель. Вот белый «Зеро» взмыл в воздух в двухстах футах от авианосца, а через четыре минуты все шесть патрульных машин ушли за горизонт. Затем начались тренировочные полеты. Кормовой самолетоподъемник доставил на палубу десяток истребителей — в кабине каждого уже сидел механик, проверяя исправность приборов и двигателя. В сопровождении своих летчиков появились Мацухара и Исикава. Все они были в коричневых летных комбинезонах, меховых шлемах, с мечами у пояса и с планшетами через плечо.
Подполковник, остановившись у своего «Зеро», собрал вокруг истребителей для последнего инструктажа. Он что-то живо объяснял им, показывая то в небо, то на листок полетного задания. Вот его летчики крикнули: «Банзай!» — и разбежались к своим машинам, из тесных кабин которых, освобождая место пилотам, уже выбрались на крылья механики. Брент невольно улыбнулся, глядя, как они, словно заботливые клуши, склонялись над своими питомцами, удостоверяясь, что связь и кислород подключены и все приборы и агрегаты действуют. Наконец, убедившись, что все проверено, все напутствия и советы сказаны, старики спрыгнули на палубу. Каждый прошел к носу своего самолета, остановившись справа от пропеллера.
Фудзита отдал приказ телефонисту, и в тот же миг по корабельной трансляции разнеслось: «Ключ на старт!» Немедленно ожили двенадцать новых двигателей, дернулись и светлым серебром засияли на утреннем солнце лопасти пропеллеров, вразнобой застреляли холодные цилиндры, выбрасывая из выхлопных труб синеватый дымок, подхваченный и развеянный ветром, задрожали корпуса принайтовленных к палубе машин, окруженных техниками и гаковыми. Но вот двигатели прогрелись, «Йонага» стал круче к ветру, взвился желтый флаг, и, взревев 1700-сильным двигателем, истребитель Мацухары, узнаваемый по красному обтекателю и зеленому колпаку, начал разбег и легко взмыл в воздух. За ним один за другим взлетели остальные и четырьмя тройками стали ввинчиваться в небо, не приближаясь к грозовому фронту на юге. Авианосец лег на прежний курс.
Брент, заслоняясь от солнца, следил, как «Зеро» перестроились в две группы по шесть машин: одну вел Йоси, другую — Исикава. Истребители начали учебный бой, атакуя друг друга, удивляя тем, как согласованно тройки набирали высоту, пикировали, сходились и расходились. Брент совсем запрокинул голову, наблюдая за наскакивавшей на истребитель Исикавы машиной Мацухары, и солнце ослепило его, ударив прямо в глаза. Он зажмурился и вдруг увидел Маюми — ее полуоткрытые жаждущие губы, сияющий теплым светом взгляд, распущенные волосы. Она неотступно стояла перед ним, куда бы он ни поворачивал голову, словно образ ее навеки запечатлелся в его душе и на сетчатке его глаз. Стараясь отделаться от этой галлюцинации, он глубоко вздохнул, потряс головой, как человек, мучимый мигренью, и перевел взгляд на холодную бездонную синеву океана.
— Проще измерить глубину Марианской впадины, чем постичь душу женщины, — раздался рядом голос адмирала Фудзиты.
Брент вздрогнул и обернулся к нему:
— Я никогда не допущу, сэр, чтобы личные дела мешали моим служебным обязанностям.
За спиной послышались шаги:
— Разрешите, господин адмирал? — хором произнесли два старика.
— Разрешаю.
Брент невольно улыбнулся при виде этой пары: в рубку входили двое «коренных» членов экипажа «Йонаги» — командир самолета B5N лейтенант Йосиро Такии и его штурман младший лейтенант Морисада Мотицура. Первый, хоть и был сед как лунь и согнут чуть не вдвое, был первоклассным летчиком, за пятьдесят лет службы словно приросшим к своему самолету, как будто конструктор внес в «синьки» своего детища и эту одушевленную деталь.
У штурмана были широко раскрытые глаза с немного сумасшедшим выражением, и Брент подозревал, что солнце, выдубившее его кожу, слишком долго пекло и наконец напекло ему голову. Он, захлебываясь и брызгая слюной, чему способствовало и отсутствие передних зубов, выпаливал слова скороговоркой: язык явно не поспевал за мыслью. С негласного одобрения адмирала Брент летал с ними стрелком-наблюдателем и даже сбил из пулемета над Средиземным морем арабский DC—6. Оба старика уверяли, что американец — зорок и меток как орел.
— Завтра опять с нами полетишь, Брент-сан! — сказал Такии.
— Что? Лейтенант Росс летит в воздушную разведку? С какой стати? — осведомился Фудзита.
— Вы сами разрешили, господин адмирал.
— Он нам нужен, господин адмирал, без него не обойтись, — подхватил штурман, брызнув на последнем «с» слюной.