Страница:
— Ну, давай же, давай, загорайся, — бормотал Таку. — Гори, а то у меня стволы расплавятся.
И словно в ответ на его слова, из емкости под правым крылом ударило желтое пламя, и над теряющим управление самолетом поднялось черное знамя дыма. Затем крыло отломилось у основания, и тяжеловесный, неповоротливый гигант, с неожиданной быстротой завалившись вправо, стал рассыпаться в воздухе, как будто на полном ходу врезался в кирпичную стену. Словно сбитая влет исполинская птица, «Дуглас», крутясь и кувыркаясь в воздухе, полетел вниз, опережая обломки фюзеляжа и своих четырех летчиков. Один из них камнем рухнул в море, дернулся, медленно перевернулся и погрузился в воду, но над головами трех других, как белые цветы вишни, раскрылись купола парашютов.
— Банзай! Банзай! — ликующе выкрикнул Таку, проносясь мимо гибнущего самолета и парашютистов.
Однако радость его была омрачена тем, что на «Дуглас» он израсходовал почти весь боезапас — огневой мощи ему оставалось всего на одиннадцать секунд. Потом он взял ручку на себя, почувствовал, как закружилась голова, как затрещало пилотское кресло от перегрузки. В эту же минуту авианосец открыл огонь.
— Всем орудиям правого борта — залп!
— Сэр, в воздухе наши патрульные самолеты! — замахал руками адмирал Аллен.
— Их ведут самураи: они привыкли к риску, — сказал Фудзита, сухонькой ручкой сжимая переговорную трубу.
Адмирал Фудзита сам не признавал затычек для ушей и не разрешал пользоваться ими своим подчиненным, считая, что это мешает держать связь, и потому, когда разом рявкнули двадцать два орудия главного калибра, Брент Росс, выпустив повисший на ремешке бинокль, поспешно зажал ушли. От чудовищного грохота, который немыслимым количеством децибелов вонзился, как раскаленные иглы, в барабанные перепонки, молодой американец затряс головой, застонал и выругался: звук был такой силы, что уши не воспринимали его, посылая к мозгу только ощущение физической боли.
Грохот повторялся снова и снова в ритме размеренной барабанной дроби, взмокшие от пота комендоры продолжали вести огонь: каждые три секунды орудие изрыгало пламя и клуб едкого бурого дыма. Все это действовало на Брента как двойной мартини, как нагота прекрасной женщины. Пересохло во рту, по спине поползли мурашки, заколотилось сердце. Упоение риском и близостью смерти, которое он испытывал в бою, было сродни сексуальному возбуждению и любовной близости. Дрожащими руками он поднес к глазам бинокль, вглядываясь в покрытое бурыми оспинами разрывов небо. Отчаянный Таку Исикава — прославленный ас прошлой войны — уже успел сбить головной DC—6. Как всегда, комендоры уже не разбирали, в кого бьют их орудия, а заботились только о точности. Истребители Мацухары и единственного его ведомого, задрав носы, по предельно крутой кривой стремились набрать высоту. Сверху, подобно пущенным чьей-то невидимой рукой копьям, к ним неслись две пары «Мессершмиттов» — один был расписан в шахматную клетку, второй выкрашен в кроваво-красный цвет, а два других — угольно-черные. Слоеный пирог, мелькнуло в голове Брента, — смертельная штука.
Исикава промчался мимо кружащихся в воздухе обломков уничтоженного им самолета, и в ту минуту, когда он начал выходить из пике, его ведомые открыли огонь по двум уцелевшим бомбардировщикам. Однако оба промахнулись, и «Дугласы», не обращая внимания на снаряды корабельной артиллерии, неуклонно ввинчивались в воздух, заходя на цель. Брент в ужасе смотрел, как трассы очередей «Мессершмиттов» понеслись к замедлившим ход машинам Йосано и Танизаки.
— Нет! Нет! Нет!
— Нет! Нет! Нет! Продолжать пикирование! — закричал Таку, заметив, что его ведомые как бы осадили свои истребители и разошлись в разные стороны для разворота.
Он понимал, что превосходство «Зеро» в наборе высоты сейчас ничего не даст им. «Сто девятые», мчась со скоростью четырехсот узлов, разделились: полковник Фрисснер и Кеннет Розенкранц ринулись на Акико Йосано, а пара черных истребителей погналась за Юнихиро Танизаки. Для Йосано вскоре все было кончено: клетчатый красно-белый Me-109 дал очередь из своей 20-миллиметровой пушки и двух 13-миллиметровых пулеметов, и японский летчик, попытавшийся использовать маневренность своей машины, которая весила почти на тонну меньше Me-109, и резко дернувший ее вверх, налетел прямо на шквал огня. Фрисснер безошибочно разгадал его намерение и предупредил его залпом всего бортового оружия.
Таку застонал, увидев, как закрутились в воздушном потоке куски левого крыла и капота «Мицубиси». Искалеченную машину стало сносить ветром и кренить направо, потом она едва не перевернулась через крыло, словно за штурвалом сидел пьяный. «Мессершмитты» настигали ее. Еще одна попытка сделать «бочку» и Йосано вдруг перевел задымивший истребитель в горизонтальный полет. Он был то ли ранен, то ли обезумел от страха, то ли впал в оцепенение. В любом случае участь его была предрешена.
— Нет! Нет! В такой свалке нельзя лететь по прямой! — закричал Исикава.
Фрисснер, точно выйдя на цель, с каких-нибудь тридцати метров ударил по «Зеро». 20-миллиметровый снаряд попал Йосано в спину и разорвался в его теле, выбросив ребра, клочья легкого и сердца на разбитую приборную доску. Он умер мгновенно. Клюнув носом, истребитель вспыхнул как факел и, оставляя за собой шлейф черного дыма, круто пошел вниз, в море.
Крича, бранясь, стуча по приборной доске затянутым в перчатку кулаком, Таку устремился на выручку Танизаки. Взлетевшая с авианосца пара все еще была далеко внизу.
— Пикируй, пикируй, Юнихиро! — кричал он в микрофон.
Однако молодой летчик пошел на разворот с набором высоты влево, что было невозможно для черного «Мессершмитта», потом сделал «полубочку», потом «иммельман» и, оказавшись со своими преследователями в одной плоскости, кинулся в лобовую атаку. Но опытная, отлично слетанная пара Ме-109 мгновенно разошлась, заставив японца выбирать противника. Когда он ринулся на правого, поливая его свинцом, — левый развернулся, зашел «Мицубиси» в хвост и открыл огонь. Трассирующие пули разнесли остекление кабины, оставили десяток пробоин в фюзеляже, повредили руль высоты. Из бензобака вырвалось похожее на хвост кометы пламя.
— Прыгай! Прыгай — крикнул Таку.
От объятого огнем «Зеро» отделилась коричневая фигурка. Раскрылся парашют.
— Слава Богу! — выдохнул Таку.
Он бросил быстрый взгляд вниз, где два «Зеро» вели огонь по двойке Фрисснера и Розенкранца. Головную машину Мацухары Таку узнал по красному обтекателю и зеленому капоту. Далеко позади черные «Мессершмитты» вились вокруг качавшегося на стропах Танизаки, как почуявшие добычу акулы. Они дали очередь не по человеку, а по куполу его парашюта, и летчик, окутанный им, как саваном, упал в воду у полуострова Урага.
— Сволочи! Сволочи! — закричал Исикава.
Но вражеские пилоты, занятые расправой с беспомощным парашютистом, дали Таку возможность догнать два бомбардировщика, находившиеся в трехстах метрах ниже. Взяв ручку на себя, он перевернулся и оказался под самым носом «Дугласа», дождался, пока тот грузно вплывет во все три окружности прицела, и нажал на гашетку.
Истребитель затрясся, всаживая серию снарядов и бронебойных пуль в брюхо «Дугласа», отчего алюминий обшивки стал слезать и отваливаться кусками, словно обветшавшая штукатурка. «Зеро» всадил еще серию в правую моторную группу и в основание крыла, где корпус самолета наименее прочен. «Дуглас» с полуоторванным крылом начал грузно и как бы нехотя заваливаться на левый бок, словно подраненная птица, пытающаяся уйти от преследователей. Болтающееся крыло ходило вверх-вниз, вываливая наружу все потроха — клубки разноцветных проводов, гидравлические трубки, из которых хлестала красная жидкость, и бензопровод, откуда выливались пенистые белые потоки горючего.
Стрелка указателя скорости замерла на нуле, «Мицубиси» пронзительным воем мотора выражал свой протест — и Таку, который больше не мог удерживать его в таком положении, наконец позволил истребителю свалиться вправо и вниз. Взяв ручку на себя и дав левую педаль, он ушел в неглубокое пике, поглядывая через плечо на свою жертву. «Дуглас» тоже перевернулся и круто пошел вниз. Метров за двести от поверхности воды правое крыло наконец оторвалось и полетело следом, переворачиваясь и кружа в воздухе, как подхваченный ураганом листок.
У Исикавы не было времени торжествовать: метрах в пятистах за кормой появилась пара черных «Мессершмиттов», сообщивших о своем приближении трассирующими очередями. Исикава пожертвовал высотой ради скорости: он знал свою машину лучше, чем создавший ее конструктор Дзиро Хорикоси, лучше, чем сам Мицубиси. Он медленно взял ручку на себя, сделав «свечку»: «пусть „Мессершмитты“ думают, что он намерен повторить маневр, погубивший обоих его ведомых. Уловка удалась. „Сто девятые“ разошлись и, поливая его свинцом, налетели с обеих сторон с явным намерением живым не выпустить.
Но Таку был готов встретить их. Когда отбойный молоток пулеметных очередей прошелся по левой плоскости, скручивая и отрывая куски алюминиевой обшивки, и машину затрясло, он сбросил обороты до пятисот в минуту и двинул вперед черный рычажок, гася скорость и невольно вспоминая, как когда-то останавливал свою рыбачью лодку, цепляя якорь за коралловый риф. Если бы не привязные ремни, от резкого толчка он ударился бы о приборную доску. По обеим сторонам кабины промелькнули черные тела «Мессершмиттов».
— Банзай! Банзай! — прокричал он, подняв щитки-закрылки, дав полный газ и прикосновением к правой педали руля высоты развернувшись почти на месте — маневр, который был под силу только такому легкому самолету, как «Зеро». Черный Me-109 находился именно в той точке, где и должен был находиться, — всего в сорока метрах впереди него. Его даже не надо было ловить в прицел. Таку взял упреждение на четверть и нажал на гашетку, наперед зная, что не промахнется.
Короткая серия — всего десяток 20-миллиметровых снарядов — снесла «Мессершмитту» вертикальный стабилизатор, пробила капот. Череп летчика лопнул, как перезрелый, надколотый арбуз, и красно-желтый фонтан ударил в пропеллер «Зеро», забрызгав кровавой кашей его лобовое стекло. На полном ходу «Мессершмитт» перевернулся через крыло и полетел вниз, нелепо порхая в воздухе, как обжегший себе крылья мотылек.
Таку беспокойно шарил глазами по передней полусфере, отыскивая второго, и наконец заметил свалившуюся в пике и уже неуязвимую для его огня черную машину далеко на востоке, за полуостровом Босо. А на севере, прямо над Токио, два «Зеро» палубной авиации сцепились с Фрисснером и Розенкранцем в ожесточенной и беспорядочной схватке.
Бомбардировщик! Он должен уничтожить последний бомбардировщик! Но дуэль с «мессером» стоила Таку потери высоты и увела его далеко на юг, в сторону от «Дугласа», который уже почти завис над лихорадочно маневрирующим авианосцем.
— Он же низко! Дайте по нему из зениток! — Таку стиснул в ладони свой бархатный мешочек-амулет. — Ради всего святого, шарахните по нему из 25-миллиметровых!..
— Вспомогательная артиллерия, огонь! — скомандовал адмирал Фудзита.
Всего на «Йонаге» было 186 трехствольных зенитных пулеметов, большая часть которых размещалась по четыре установки на массивных, обшитых стальным листом платформах, окружавших ВПП. Шесть установок стояли на марсе, две — на корме, и еще две прикрывали с правого борта трубу. Приближающийся бомбардировщик мог быть встречен огнем пятидесяти семи строенных зенитных пулеметов.
И вот они ожили, зайдясь слитным частым лаем, которому вторили более редкие и тяжкие удары артиллерии главного калибра и беспрестанный грохот разрывов. Брент Росс смотрел, как тысячи сходящихся трассеров понеслись к «Дугласу», покрыв небосвод клубами коричневого дыма от недолетов. Однако бомбардировщик, словно не обращая внимания на бушевавшую вокруг смертельную метель, продолжал полет.
— Угол возвышения сорок, бомболюки открыты, сэр! — крикнул Брент изо всей мочи.
— Прибавить хода! — приказал адмирал Фудзита в переговорную трубу.
В ответ последовал испуганный доклад:
— Господин адмирал, давление в котлах пятьсот двадцать пять фунтов, сто сорок пять оборотов в минуту. Пять котлов поставлены на профилактику — снимаем накипь. Скорость увеличить невозможно.
— Делаем всего двадцать два узла, — пробурчал адмирал себе под нос и с тревогой взглянул на неуклонно приближавшийся «Дуглас». — Лево на борт!
— Есть лево на борт!
Брент почувствовал, как корабль двинулся влево, но — медленно, ах как медленно! На фюзеляже «Дугласа» вдруг засверкали слабые вспышки, от левого крыла посыпались куски металла, а потом из моторного отсека ударил столб желтого пламени и черного дыма.
— Банзай! Банзай!
Но бомбардировщик упорно, не отклоняясь от курса, полз по усеянному разрывами, исполосованному трассами небу.
— А, собака! — взмахнул кулаком Фудзита.
Когда «Дуглас» с поврежденным левым крылом снизился до 200 футов, из его раздутого чрева вылетели шесть посверкивающих, как дождевые капли на солнце, предметов. Брент опустил бинокль, чувствуя, как холодеет у него внутри, словно ледяная змея свивается кольцами где-то на груди. Это был не страх, а ужас — знакомое ощущение, от которого деревенели мускулы и пересыхало в горле. Что толку от его литых рельефных мышц? Разве могут они защитить от пятисотфунтовых бомб? Тем не менее Брент Росс стоял прямо и только все крепче стискивал зубы. Краем глаза он видел: все, находящиеся на ходовом мостике, делают то же самое.
— Бомбы пошли, сэр, — крикнул он в ухо адмиралу Фудзите и сам удивился тому, как спокойно звучит его голос.
— Право на борт, — скомандовал тот.
Снова накренился корабль. Брент, вцепившись в ветрозащитное» стекло рубки побелевшими пальцами, следил, как летят вниз бомбы, а за ними пикирует, грозя вот-вот сорваться в штопор, лишившийся крыла «Дуглас». Казалось, что и бомбы и самолет рухнут ему прямо на голову, но лейтенант, превозмогая страх, только все напряженней выпрямлял спицу. Бежать? Куда ты убежишь от валящейся сверху железной, пылающей громадины… Он задержал дыхание, и его лицо окаменело.
Две бомбы взорвались слева по носу, взметнув в небо четырехсотфутовый столб голубой воды. Третья близким недолетом накрыла левый крамбол, окатив зенитчиков несколькими тоннами воды, но не причинив никакого ущерба. Три остальных легли по правому борту, никого не задев.
На палубе послышались ликующие крики «банзай!».
Горящий и явно потерявший управление самолет, подобно подбитой птице, лишившейся своего дара летать, стремительно несся вниз. Моряки в смятении смотрели, как тринадцатитонная, объятая пламенем, бившим из обоих моторов, махина с каждой секундой набирая скорость, падает прямо им на голову. Все в немом ужасе следили за «Дугласом», который каким-то чудом сумел выровняться и перейти в горизонтальный полет.
— О Боже, нет… Нет! — прошептал Брент.
«Дуглас» немыслимым образом вышел из пике в трехстах футах от левого борта авианосца, едва не задев брюхом воду, и смерчем огня и едкого черного дыма налетел на него. Совсем близко Брент увидел громоздкие моторы «Пратт-Уитни», щитки передней стойки, похожие на двойной подбородок, хвостовое неубирающееся колесо, каких давно уже не ставили на современные модели, черный нос с антенной радара, крупные буквы на крыльях и фюзеляже, развороченное крупнокалиберными пулями левое крыло с беспомощно болтающимися элеронами и закрылками, сияющий металл, с которого осколками содрало краску, пробоины от снарядов и пуль, открывающие ребра рангоута и лонжероны. Он не мог только разглядеть за разбитым вдребезги лобовым стеклом лица пилотов.
Адмирал Фудзита воздел к небесам сухонький кулачок:
— О богиня Аматэрасу, где ты?!
Резко вильнув, самолет опустился на ВПП и со скоростью 200 миль в час, подпрыгивая как мячик на высоту топа мачты, разбрызгивая горящий бензин, с диким ревом промчался поперек палубы от борта к борту, сметя по дороге кормовой ПУАЗО[4] и две зенитных установки, которые до последней минуты продолжали вести огонь. Потеряв оба крыла, со сплющенным от капота до бомболюка носом «Дуглас» — то, что от него осталось, — закружился на месте и рухнул в море, обдав брызгами белой пены весь правый борт. Прибор управления огнем, 25-миллиметровые зенитные орудия и восемнадцать артиллеристов были разорваны в куски, сожжены и сброшены за борт. Двое страшно обгоревших, но еще живых матросов с ужасными криками корчились на охваченной огнем палубе, обратившейся в настоящее адское пекло.
Фудзита, не потерявший присутствия духа, отдавал приказы вахтенному и в переговорную трубу:
— Стоп машина! Прямо руль! Спасательную и авральную команды — на ВПП! Отключить — повторяю — отключить вентиляционные системы!
Когда в нос Бренту ударил едкий смрад от горящего топлива и тошнотворно-сладковатый запах горелого человечьего мяса, он с трудом поборол дурноту. Спускаясь вниз, в «очаг возгорания», он почувствовал на глазах слезы. «Это от дыма, — сказал он себе, — от дыма». — И, овладев собой, вытер лицо носовым платком.
Таку Исикава на средних оборотах осторожно и упорно вел свою поврежденную машину вверх, постепенно набирая высоту — то, без чего не может обойтись летчик-истребитель, — и со страхом поглядывая на искалеченное крыло. Оно было в десяти местах продырявлено пулеметными очередями, однако больше всего Таку тревожила пробоина от 20-миллиметрового снаряда, разворотившего верхнюю часть крыла у самого фюзеляжа. В образовавшемся отверстии он видел лонжерон, тягу элерона, заднюю балку, магазин автоматической пушки и ряды стрингеров. Однако и стрингеры, и лонжероны, хоть и были покрыты черными пятнами сгоревшего пороха, по счастью, совсем не пострадали. Тем не менее зияющая дыра в плоскости крыла не давала развить скорость и лишала самолет маневренности.
Таку скользнул взглядом вдоль правого крыла и едва не вскрикнул от жгучей горечи и гнева. Дым! Едкий черный дым окутывал его авианосец! «Йонага» был охвачен пламенем. Он не мог вернуться и посадить самолет на горящую палубу. Что делать? Вынужденная посадка на воду исключалась — с искореженным крылом это немыслимо. Прыгать? Но самолет еще слушается руля. Остается Токийский аэропорт. До него только сорок километров. Да, это единственный выход. Таку развернулся в сторону города.
Там, над бескрайним мегаполисом, продолжался воздушный поединок, и столбы черного дыма висели над самым центром Токио. Таку вдруг заметил в зеркале заднего вида мелькнувшую позади черную тень с белым обтекателем втулки винта. Ага, значит, «Мессершмитт» не улетел, а развернулся с набором высоты и теперь атаковал его сверху из-под облаков.
Таку взял ручку на себя, нажал на левую педаль, бросив «Зеро» в почти отвесное пике. Машина еще была послушна, крыло держалось, хоть и тянуло истребитель влево. Пробоина становилась шире, от обшивки отлетело еще несколько алюминиевых лоскутьев.
«Мессершмитт» был всего в ста метрах и стремительно приближался, поливая «Зеро» свинцом. Остается одно, только одно. Таку резко взял ручку на себя, дал правую и сейчас же — левую педаль, вынырнув из пике.
«Мессершмитт» попытался повторить этот маневр, но его машина была на целую тонну тяжелее «Мицубиси» и пронеслась мимо, продолжая вести огонь. «Зеро» получил смертельную порцию 13-миллиметровых пуль, прошивших капот, в клочья разнесших приборную доску и бархатный мешочек с талисманом. Два 20-миллиметровых снаряда разворотили обтекатель, снеся головки трех цилиндров. Мотор соскользнул с опоры, выбрасывая брызги масла, пламя и дым.
Таку поспешно выключил зажигание. Боковое скольжение! Но самолет уже не слушался руля. Штопор! Таку ничего не видел — и лобовое стекло и очки были залиты маслом, покрыты копотью.
Пробившееся пламя поползло по полу кабины, подбираясь к его ногам. Затлел левый сапог. Таку сорвал с себя шлемофон и кислородную маску, стал сбивать пламя, потом откинул фонарь, и, как всегда, в первое мгновение его ошеломил свист ветра и грохот. Он рывком освободился от привязных ремней, ухватился за край кабины, оттолкнулся ногами от пола, стараясь одолеть центростремительную силу, прижимавшую его к самолету.
Рукоять меча зацепилась за гребенку кокпита. Таку, вскрикнув от страха и ярости, дернулся, высвободился и высунул голову за лобовое стекло. Бешеный, ветер едва не выдул его из кабины. Таку вдруг замер, и воздух огласился его криком: правое голенище его унта намертво застряло в стальном капкане искореженного рычага управления. Он был прикован к своему истребителю, впившемуся в его тело и тащившему его за собой под бешеный свист ветра, который бил ему в лицо, выжимал слезы из глаз и ввинчивался в уши, как сирена. Пламя уже обжигало ему ногу. Таку с громким воплем рванулся что было сил и почувствовал, что голенище лопнуло. Нога была свободна.
Внезапно он очутился в другом мире, исполненном тишины и покоя, но вовремя очнувшись от этого мгновенного и блаженного забытья, дернул кольцо парашюта и по негромкому хлопку, похожему на винтовочный выстрел, донял, что над головой у него раскрылся спасительный купол. Он плыл в поднебесье как облако, парил как птица. Внизу в двухстах футах простирался полуостров Босо. А где же «Мессершмитты»? Где сбивший его истребитель? Краем глаза он заметил иглоносую черную тень. «Сто девятый» заходил в смертоносное пике, чтобы добить его. Таку глянул вниз — дома, запрокинутые головы с белыми пятнами лиц, поля и деревья. Много деревьев. Земля, которая еще мгновение назад была так далека, теперь стремительно неслась на него. Быстрыми, резкими движениями он стал подбирать стропы, обезветривая парашют и ускоряя спуск. Пули злобно провизжали мимо.
Me-109 заложил вираж и стал заходить снова. Таку увидел кружащий в небе «Зеро» — великолепный «Зеро» с красным капотом и зеленым обтекателем. Почему он не вмешивается? Почему не отвлечет «мессера»? Мацухара, ты трус! Верхушки сосен и вражеский истребитель летели на него с двух сторон одновременно, пули и толстые ветки хлестнули по нему разом. Долетев до земли, он ударился головой обо что-то твердое с такой силой, что сознание его погрузилось во тьму.
И словно в ответ на его слова, из емкости под правым крылом ударило желтое пламя, и над теряющим управление самолетом поднялось черное знамя дыма. Затем крыло отломилось у основания, и тяжеловесный, неповоротливый гигант, с неожиданной быстротой завалившись вправо, стал рассыпаться в воздухе, как будто на полном ходу врезался в кирпичную стену. Словно сбитая влет исполинская птица, «Дуглас», крутясь и кувыркаясь в воздухе, полетел вниз, опережая обломки фюзеляжа и своих четырех летчиков. Один из них камнем рухнул в море, дернулся, медленно перевернулся и погрузился в воду, но над головами трех других, как белые цветы вишни, раскрылись купола парашютов.
— Банзай! Банзай! — ликующе выкрикнул Таку, проносясь мимо гибнущего самолета и парашютистов.
Однако радость его была омрачена тем, что на «Дуглас» он израсходовал почти весь боезапас — огневой мощи ему оставалось всего на одиннадцать секунд. Потом он взял ручку на себя, почувствовал, как закружилась голова, как затрещало пилотское кресло от перегрузки. В эту же минуту авианосец открыл огонь.
— Всем орудиям правого борта — залп!
— Сэр, в воздухе наши патрульные самолеты! — замахал руками адмирал Аллен.
— Их ведут самураи: они привыкли к риску, — сказал Фудзита, сухонькой ручкой сжимая переговорную трубу.
Адмирал Фудзита сам не признавал затычек для ушей и не разрешал пользоваться ими своим подчиненным, считая, что это мешает держать связь, и потому, когда разом рявкнули двадцать два орудия главного калибра, Брент Росс, выпустив повисший на ремешке бинокль, поспешно зажал ушли. От чудовищного грохота, который немыслимым количеством децибелов вонзился, как раскаленные иглы, в барабанные перепонки, молодой американец затряс головой, застонал и выругался: звук был такой силы, что уши не воспринимали его, посылая к мозгу только ощущение физической боли.
Грохот повторялся снова и снова в ритме размеренной барабанной дроби, взмокшие от пота комендоры продолжали вести огонь: каждые три секунды орудие изрыгало пламя и клуб едкого бурого дыма. Все это действовало на Брента как двойной мартини, как нагота прекрасной женщины. Пересохло во рту, по спине поползли мурашки, заколотилось сердце. Упоение риском и близостью смерти, которое он испытывал в бою, было сродни сексуальному возбуждению и любовной близости. Дрожащими руками он поднес к глазам бинокль, вглядываясь в покрытое бурыми оспинами разрывов небо. Отчаянный Таку Исикава — прославленный ас прошлой войны — уже успел сбить головной DC—6. Как всегда, комендоры уже не разбирали, в кого бьют их орудия, а заботились только о точности. Истребители Мацухары и единственного его ведомого, задрав носы, по предельно крутой кривой стремились набрать высоту. Сверху, подобно пущенным чьей-то невидимой рукой копьям, к ним неслись две пары «Мессершмиттов» — один был расписан в шахматную клетку, второй выкрашен в кроваво-красный цвет, а два других — угольно-черные. Слоеный пирог, мелькнуло в голове Брента, — смертельная штука.
Исикава промчался мимо кружащихся в воздухе обломков уничтоженного им самолета, и в ту минуту, когда он начал выходить из пике, его ведомые открыли огонь по двум уцелевшим бомбардировщикам. Однако оба промахнулись, и «Дугласы», не обращая внимания на снаряды корабельной артиллерии, неуклонно ввинчивались в воздух, заходя на цель. Брент в ужасе смотрел, как трассы очередей «Мессершмиттов» понеслись к замедлившим ход машинам Йосано и Танизаки.
— Нет! Нет! Нет!
— Нет! Нет! Нет! Продолжать пикирование! — закричал Таку, заметив, что его ведомые как бы осадили свои истребители и разошлись в разные стороны для разворота.
Он понимал, что превосходство «Зеро» в наборе высоты сейчас ничего не даст им. «Сто девятые», мчась со скоростью четырехсот узлов, разделились: полковник Фрисснер и Кеннет Розенкранц ринулись на Акико Йосано, а пара черных истребителей погналась за Юнихиро Танизаки. Для Йосано вскоре все было кончено: клетчатый красно-белый Me-109 дал очередь из своей 20-миллиметровой пушки и двух 13-миллиметровых пулеметов, и японский летчик, попытавшийся использовать маневренность своей машины, которая весила почти на тонну меньше Me-109, и резко дернувший ее вверх, налетел прямо на шквал огня. Фрисснер безошибочно разгадал его намерение и предупредил его залпом всего бортового оружия.
Таку застонал, увидев, как закрутились в воздушном потоке куски левого крыла и капота «Мицубиси». Искалеченную машину стало сносить ветром и кренить направо, потом она едва не перевернулась через крыло, словно за штурвалом сидел пьяный. «Мессершмитты» настигали ее. Еще одна попытка сделать «бочку» и Йосано вдруг перевел задымивший истребитель в горизонтальный полет. Он был то ли ранен, то ли обезумел от страха, то ли впал в оцепенение. В любом случае участь его была предрешена.
— Нет! Нет! В такой свалке нельзя лететь по прямой! — закричал Исикава.
Фрисснер, точно выйдя на цель, с каких-нибудь тридцати метров ударил по «Зеро». 20-миллиметровый снаряд попал Йосано в спину и разорвался в его теле, выбросив ребра, клочья легкого и сердца на разбитую приборную доску. Он умер мгновенно. Клюнув носом, истребитель вспыхнул как факел и, оставляя за собой шлейф черного дыма, круто пошел вниз, в море.
Крича, бранясь, стуча по приборной доске затянутым в перчатку кулаком, Таку устремился на выручку Танизаки. Взлетевшая с авианосца пара все еще была далеко внизу.
— Пикируй, пикируй, Юнихиро! — кричал он в микрофон.
Однако молодой летчик пошел на разворот с набором высоты влево, что было невозможно для черного «Мессершмитта», потом сделал «полубочку», потом «иммельман» и, оказавшись со своими преследователями в одной плоскости, кинулся в лобовую атаку. Но опытная, отлично слетанная пара Ме-109 мгновенно разошлась, заставив японца выбирать противника. Когда он ринулся на правого, поливая его свинцом, — левый развернулся, зашел «Мицубиси» в хвост и открыл огонь. Трассирующие пули разнесли остекление кабины, оставили десяток пробоин в фюзеляже, повредили руль высоты. Из бензобака вырвалось похожее на хвост кометы пламя.
— Прыгай! Прыгай — крикнул Таку.
От объятого огнем «Зеро» отделилась коричневая фигурка. Раскрылся парашют.
— Слава Богу! — выдохнул Таку.
Он бросил быстрый взгляд вниз, где два «Зеро» вели огонь по двойке Фрисснера и Розенкранца. Головную машину Мацухары Таку узнал по красному обтекателю и зеленому капоту. Далеко позади черные «Мессершмитты» вились вокруг качавшегося на стропах Танизаки, как почуявшие добычу акулы. Они дали очередь не по человеку, а по куполу его парашюта, и летчик, окутанный им, как саваном, упал в воду у полуострова Урага.
— Сволочи! Сволочи! — закричал Исикава.
Но вражеские пилоты, занятые расправой с беспомощным парашютистом, дали Таку возможность догнать два бомбардировщика, находившиеся в трехстах метрах ниже. Взяв ручку на себя, он перевернулся и оказался под самым носом «Дугласа», дождался, пока тот грузно вплывет во все три окружности прицела, и нажал на гашетку.
Истребитель затрясся, всаживая серию снарядов и бронебойных пуль в брюхо «Дугласа», отчего алюминий обшивки стал слезать и отваливаться кусками, словно обветшавшая штукатурка. «Зеро» всадил еще серию в правую моторную группу и в основание крыла, где корпус самолета наименее прочен. «Дуглас» с полуоторванным крылом начал грузно и как бы нехотя заваливаться на левый бок, словно подраненная птица, пытающаяся уйти от преследователей. Болтающееся крыло ходило вверх-вниз, вываливая наружу все потроха — клубки разноцветных проводов, гидравлические трубки, из которых хлестала красная жидкость, и бензопровод, откуда выливались пенистые белые потоки горючего.
Стрелка указателя скорости замерла на нуле, «Мицубиси» пронзительным воем мотора выражал свой протест — и Таку, который больше не мог удерживать его в таком положении, наконец позволил истребителю свалиться вправо и вниз. Взяв ручку на себя и дав левую педаль, он ушел в неглубокое пике, поглядывая через плечо на свою жертву. «Дуглас» тоже перевернулся и круто пошел вниз. Метров за двести от поверхности воды правое крыло наконец оторвалось и полетело следом, переворачиваясь и кружа в воздухе, как подхваченный ураганом листок.
У Исикавы не было времени торжествовать: метрах в пятистах за кормой появилась пара черных «Мессершмиттов», сообщивших о своем приближении трассирующими очередями. Исикава пожертвовал высотой ради скорости: он знал свою машину лучше, чем создавший ее конструктор Дзиро Хорикоси, лучше, чем сам Мицубиси. Он медленно взял ручку на себя, сделав «свечку»: «пусть „Мессершмитты“ думают, что он намерен повторить маневр, погубивший обоих его ведомых. Уловка удалась. „Сто девятые“ разошлись и, поливая его свинцом, налетели с обеих сторон с явным намерением живым не выпустить.
Но Таку был готов встретить их. Когда отбойный молоток пулеметных очередей прошелся по левой плоскости, скручивая и отрывая куски алюминиевой обшивки, и машину затрясло, он сбросил обороты до пятисот в минуту и двинул вперед черный рычажок, гася скорость и невольно вспоминая, как когда-то останавливал свою рыбачью лодку, цепляя якорь за коралловый риф. Если бы не привязные ремни, от резкого толчка он ударился бы о приборную доску. По обеим сторонам кабины промелькнули черные тела «Мессершмиттов».
— Банзай! Банзай! — прокричал он, подняв щитки-закрылки, дав полный газ и прикосновением к правой педали руля высоты развернувшись почти на месте — маневр, который был под силу только такому легкому самолету, как «Зеро». Черный Me-109 находился именно в той точке, где и должен был находиться, — всего в сорока метрах впереди него. Его даже не надо было ловить в прицел. Таку взял упреждение на четверть и нажал на гашетку, наперед зная, что не промахнется.
Короткая серия — всего десяток 20-миллиметровых снарядов — снесла «Мессершмитту» вертикальный стабилизатор, пробила капот. Череп летчика лопнул, как перезрелый, надколотый арбуз, и красно-желтый фонтан ударил в пропеллер «Зеро», забрызгав кровавой кашей его лобовое стекло. На полном ходу «Мессершмитт» перевернулся через крыло и полетел вниз, нелепо порхая в воздухе, как обжегший себе крылья мотылек.
Таку беспокойно шарил глазами по передней полусфере, отыскивая второго, и наконец заметил свалившуюся в пике и уже неуязвимую для его огня черную машину далеко на востоке, за полуостровом Босо. А на севере, прямо над Токио, два «Зеро» палубной авиации сцепились с Фрисснером и Розенкранцем в ожесточенной и беспорядочной схватке.
Бомбардировщик! Он должен уничтожить последний бомбардировщик! Но дуэль с «мессером» стоила Таку потери высоты и увела его далеко на юг, в сторону от «Дугласа», который уже почти завис над лихорадочно маневрирующим авианосцем.
— Он же низко! Дайте по нему из зениток! — Таку стиснул в ладони свой бархатный мешочек-амулет. — Ради всего святого, шарахните по нему из 25-миллиметровых!..
— Вспомогательная артиллерия, огонь! — скомандовал адмирал Фудзита.
Всего на «Йонаге» было 186 трехствольных зенитных пулеметов, большая часть которых размещалась по четыре установки на массивных, обшитых стальным листом платформах, окружавших ВПП. Шесть установок стояли на марсе, две — на корме, и еще две прикрывали с правого борта трубу. Приближающийся бомбардировщик мог быть встречен огнем пятидесяти семи строенных зенитных пулеметов.
И вот они ожили, зайдясь слитным частым лаем, которому вторили более редкие и тяжкие удары артиллерии главного калибра и беспрестанный грохот разрывов. Брент Росс смотрел, как тысячи сходящихся трассеров понеслись к «Дугласу», покрыв небосвод клубами коричневого дыма от недолетов. Однако бомбардировщик, словно не обращая внимания на бушевавшую вокруг смертельную метель, продолжал полет.
— Угол возвышения сорок, бомболюки открыты, сэр! — крикнул Брент изо всей мочи.
— Прибавить хода! — приказал адмирал Фудзита в переговорную трубу.
В ответ последовал испуганный доклад:
— Господин адмирал, давление в котлах пятьсот двадцать пять фунтов, сто сорок пять оборотов в минуту. Пять котлов поставлены на профилактику — снимаем накипь. Скорость увеличить невозможно.
— Делаем всего двадцать два узла, — пробурчал адмирал себе под нос и с тревогой взглянул на неуклонно приближавшийся «Дуглас». — Лево на борт!
— Есть лево на борт!
Брент почувствовал, как корабль двинулся влево, но — медленно, ах как медленно! На фюзеляже «Дугласа» вдруг засверкали слабые вспышки, от левого крыла посыпались куски металла, а потом из моторного отсека ударил столб желтого пламени и черного дыма.
— Банзай! Банзай!
Но бомбардировщик упорно, не отклоняясь от курса, полз по усеянному разрывами, исполосованному трассами небу.
— А, собака! — взмахнул кулаком Фудзита.
Когда «Дуглас» с поврежденным левым крылом снизился до 200 футов, из его раздутого чрева вылетели шесть посверкивающих, как дождевые капли на солнце, предметов. Брент опустил бинокль, чувствуя, как холодеет у него внутри, словно ледяная змея свивается кольцами где-то на груди. Это был не страх, а ужас — знакомое ощущение, от которого деревенели мускулы и пересыхало в горле. Что толку от его литых рельефных мышц? Разве могут они защитить от пятисотфунтовых бомб? Тем не менее Брент Росс стоял прямо и только все крепче стискивал зубы. Краем глаза он видел: все, находящиеся на ходовом мостике, делают то же самое.
— Бомбы пошли, сэр, — крикнул он в ухо адмиралу Фудзите и сам удивился тому, как спокойно звучит его голос.
— Право на борт, — скомандовал тот.
Снова накренился корабль. Брент, вцепившись в ветрозащитное» стекло рубки побелевшими пальцами, следил, как летят вниз бомбы, а за ними пикирует, грозя вот-вот сорваться в штопор, лишившийся крыла «Дуглас». Казалось, что и бомбы и самолет рухнут ему прямо на голову, но лейтенант, превозмогая страх, только все напряженней выпрямлял спицу. Бежать? Куда ты убежишь от валящейся сверху железной, пылающей громадины… Он задержал дыхание, и его лицо окаменело.
Две бомбы взорвались слева по носу, взметнув в небо четырехсотфутовый столб голубой воды. Третья близким недолетом накрыла левый крамбол, окатив зенитчиков несколькими тоннами воды, но не причинив никакого ущерба. Три остальных легли по правому борту, никого не задев.
На палубе послышались ликующие крики «банзай!».
Горящий и явно потерявший управление самолет, подобно подбитой птице, лишившейся своего дара летать, стремительно несся вниз. Моряки в смятении смотрели, как тринадцатитонная, объятая пламенем, бившим из обоих моторов, махина с каждой секундой набирая скорость, падает прямо им на голову. Все в немом ужасе следили за «Дугласом», который каким-то чудом сумел выровняться и перейти в горизонтальный полет.
— О Боже, нет… Нет! — прошептал Брент.
«Дуглас» немыслимым образом вышел из пике в трехстах футах от левого борта авианосца, едва не задев брюхом воду, и смерчем огня и едкого черного дыма налетел на него. Совсем близко Брент увидел громоздкие моторы «Пратт-Уитни», щитки передней стойки, похожие на двойной подбородок, хвостовое неубирающееся колесо, каких давно уже не ставили на современные модели, черный нос с антенной радара, крупные буквы на крыльях и фюзеляже, развороченное крупнокалиберными пулями левое крыло с беспомощно болтающимися элеронами и закрылками, сияющий металл, с которого осколками содрало краску, пробоины от снарядов и пуль, открывающие ребра рангоута и лонжероны. Он не мог только разглядеть за разбитым вдребезги лобовым стеклом лица пилотов.
Адмирал Фудзита воздел к небесам сухонький кулачок:
— О богиня Аматэрасу, где ты?!
Резко вильнув, самолет опустился на ВПП и со скоростью 200 миль в час, подпрыгивая как мячик на высоту топа мачты, разбрызгивая горящий бензин, с диким ревом промчался поперек палубы от борта к борту, сметя по дороге кормовой ПУАЗО[4] и две зенитных установки, которые до последней минуты продолжали вести огонь. Потеряв оба крыла, со сплющенным от капота до бомболюка носом «Дуглас» — то, что от него осталось, — закружился на месте и рухнул в море, обдав брызгами белой пены весь правый борт. Прибор управления огнем, 25-миллиметровые зенитные орудия и восемнадцать артиллеристов были разорваны в куски, сожжены и сброшены за борт. Двое страшно обгоревших, но еще живых матросов с ужасными криками корчились на охваченной огнем палубе, обратившейся в настоящее адское пекло.
Фудзита, не потерявший присутствия духа, отдавал приказы вахтенному и в переговорную трубу:
— Стоп машина! Прямо руль! Спасательную и авральную команды — на ВПП! Отключить — повторяю — отключить вентиляционные системы!
Когда в нос Бренту ударил едкий смрад от горящего топлива и тошнотворно-сладковатый запах горелого человечьего мяса, он с трудом поборол дурноту. Спускаясь вниз, в «очаг возгорания», он почувствовал на глазах слезы. «Это от дыма, — сказал он себе, — от дыма». — И, овладев собой, вытер лицо носовым платком.
Таку Исикава на средних оборотах осторожно и упорно вел свою поврежденную машину вверх, постепенно набирая высоту — то, без чего не может обойтись летчик-истребитель, — и со страхом поглядывая на искалеченное крыло. Оно было в десяти местах продырявлено пулеметными очередями, однако больше всего Таку тревожила пробоина от 20-миллиметрового снаряда, разворотившего верхнюю часть крыла у самого фюзеляжа. В образовавшемся отверстии он видел лонжерон, тягу элерона, заднюю балку, магазин автоматической пушки и ряды стрингеров. Однако и стрингеры, и лонжероны, хоть и были покрыты черными пятнами сгоревшего пороха, по счастью, совсем не пострадали. Тем не менее зияющая дыра в плоскости крыла не давала развить скорость и лишала самолет маневренности.
Таку скользнул взглядом вдоль правого крыла и едва не вскрикнул от жгучей горечи и гнева. Дым! Едкий черный дым окутывал его авианосец! «Йонага» был охвачен пламенем. Он не мог вернуться и посадить самолет на горящую палубу. Что делать? Вынужденная посадка на воду исключалась — с искореженным крылом это немыслимо. Прыгать? Но самолет еще слушается руля. Остается Токийский аэропорт. До него только сорок километров. Да, это единственный выход. Таку развернулся в сторону города.
Там, над бескрайним мегаполисом, продолжался воздушный поединок, и столбы черного дыма висели над самым центром Токио. Таку вдруг заметил в зеркале заднего вида мелькнувшую позади черную тень с белым обтекателем втулки винта. Ага, значит, «Мессершмитт» не улетел, а развернулся с набором высоты и теперь атаковал его сверху из-под облаков.
Таку взял ручку на себя, нажал на левую педаль, бросив «Зеро» в почти отвесное пике. Машина еще была послушна, крыло держалось, хоть и тянуло истребитель влево. Пробоина становилась шире, от обшивки отлетело еще несколько алюминиевых лоскутьев.
«Мессершмитт» был всего в ста метрах и стремительно приближался, поливая «Зеро» свинцом. Остается одно, только одно. Таку резко взял ручку на себя, дал правую и сейчас же — левую педаль, вынырнув из пике.
«Мессершмитт» попытался повторить этот маневр, но его машина была на целую тонну тяжелее «Мицубиси» и пронеслась мимо, продолжая вести огонь. «Зеро» получил смертельную порцию 13-миллиметровых пуль, прошивших капот, в клочья разнесших приборную доску и бархатный мешочек с талисманом. Два 20-миллиметровых снаряда разворотили обтекатель, снеся головки трех цилиндров. Мотор соскользнул с опоры, выбрасывая брызги масла, пламя и дым.
Таку поспешно выключил зажигание. Боковое скольжение! Но самолет уже не слушался руля. Штопор! Таку ничего не видел — и лобовое стекло и очки были залиты маслом, покрыты копотью.
Пробившееся пламя поползло по полу кабины, подбираясь к его ногам. Затлел левый сапог. Таку сорвал с себя шлемофон и кислородную маску, стал сбивать пламя, потом откинул фонарь, и, как всегда, в первое мгновение его ошеломил свист ветра и грохот. Он рывком освободился от привязных ремней, ухватился за край кабины, оттолкнулся ногами от пола, стараясь одолеть центростремительную силу, прижимавшую его к самолету.
Рукоять меча зацепилась за гребенку кокпита. Таку, вскрикнув от страха и ярости, дернулся, высвободился и высунул голову за лобовое стекло. Бешеный, ветер едва не выдул его из кабины. Таку вдруг замер, и воздух огласился его криком: правое голенище его унта намертво застряло в стальном капкане искореженного рычага управления. Он был прикован к своему истребителю, впившемуся в его тело и тащившему его за собой под бешеный свист ветра, который бил ему в лицо, выжимал слезы из глаз и ввинчивался в уши, как сирена. Пламя уже обжигало ему ногу. Таку с громким воплем рванулся что было сил и почувствовал, что голенище лопнуло. Нога была свободна.
Внезапно он очутился в другом мире, исполненном тишины и покоя, но вовремя очнувшись от этого мгновенного и блаженного забытья, дернул кольцо парашюта и по негромкому хлопку, похожему на винтовочный выстрел, донял, что над головой у него раскрылся спасительный купол. Он плыл в поднебесье как облако, парил как птица. Внизу в двухстах футах простирался полуостров Босо. А где же «Мессершмитты»? Где сбивший его истребитель? Краем глаза он заметил иглоносую черную тень. «Сто девятый» заходил в смертоносное пике, чтобы добить его. Таку глянул вниз — дома, запрокинутые головы с белыми пятнами лиц, поля и деревья. Много деревьев. Земля, которая еще мгновение назад была так далека, теперь стремительно неслась на него. Быстрыми, резкими движениями он стал подбирать стропы, обезветривая парашют и ускоряя спуск. Пули злобно провизжали мимо.
Me-109 заложил вираж и стал заходить снова. Таку увидел кружащий в небе «Зеро» — великолепный «Зеро» с красным капотом и зеленым обтекателем. Почему он не вмешивается? Почему не отвлечет «мессера»? Мацухара, ты трус! Верхушки сосен и вражеский истребитель летели на него с двух сторон одновременно, пули и толстые ветки хлестнули по нему разом. Долетев до земли, он ударился головой обо что-то твердое с такой силой, что сознание его погрузилось во тьму.
2
На следующий день после того, как атакованный и поврежденный авианосец был отбуксирован в док Йокосуки, где стал на ремонт, разгневанный адмирал Фудзита собрал флагманских специалистов и командиров всех боевых частей на совещание, которое оказалось весьма бурным.
Брент Росс, как младший по званию, занял свое обычное место в конце длинного дубового стола в адмиральском салоне, украшенном висящим на переборке портретом моложавого императора Хирохито на коне. Под портретом стояли адмиральские реликвии — круглое золотое солнце с расходящимися лучами символизировало богиню солнца Аматэрасу («Та, кто сияет на небе»), статуя Будды, по слухам, собственноручно отлитая из золота мучеником Денгио Дайси, маленький храмовый колокол из Нару Тодадзи, сделанная из золота и драгоценных камней композиция, представлявшая Кваннон, Дзизо и Амиду, олицетворявших единство настоящего, прошлого и будущего, жадеитовый конь — символ успеха, тигр из эбенового дерева, полоски на шкуре которого были сделаны из золота, — символ беспощадности к врагам Японии и упорства в защите ее рубежей. Здесь же висели многочисленные золотые и серебряные медали, выбитые в честь славных побед японского оружия.
Оглядев собравшихся, лейтенант Росс подумал, что кое-кого из тех, кто некогда сидел за этим столом, уже нет. Обрел верное блаженство восьмидесятипятилетний капитан-лейтенант Кэндзи Хиронака, которому в Южно-Китайском море осколок тысячефунтовой бомбы угодил прямо в грудь. Командиры групп бомбардировщиков и торпедоносцев подполковник Кэндзо Ямабуси и майор Сако Гакки вместе со своими летчиками сложили головы в кровавых боях против линкоров и крейсеров полковника Каддафи в Малаккском проливе. Старший офицер авианосца капитан первого ранга Масао Кавамото пропал без вести во время тушения страшного пожара, вспыхнувшего на ангарной палубе после того, как тысячефунтовая «зажигалка» прошла сквозь бронированную ВПП как нож сквозь масло. Командир группы истребителей Таку Исикава после неудачного приземления на деревья лежал в госпитале с обожженной ногой и сильными ушибами.
Однако, к счастью, лейтенант видел перед собой и знакомые лица, принадлежащие к разным расам. Слева от него сидел командующий палубной авиацией «Йонаги» подполковник Йоси Мацухара, служивший на авианосце со дня его спуска на воду в 1941 году и вместе с ним претерпевший сорок два года изоляции на Чукотке. Брент знал, что Йоси — уже за шестьдесят, но время было не властно над ним, как и над остальными членами экипажа, выдержавшими эту ледовую эпопею: он выглядел, на удивление, молодо, сохранил стройную мускулистую фигуру, гладкую кожу без морщин, густые черные волосы и по-юношески живые глаза. Наделенный от природы феноменальной реакцией, Мацухара считался лучшим истребителем авианосца, а может быть, и мира. Свой боевой счет — семнадцать побед — он открыл еще в Китае, где служил вместе с Таку и сбил два русских И—16 и американский Р—40, а в недавних боях с арабами уничтожил еще восемь бомбардировщиков и шесть истребителей. Брент помнил, как изумился когда-то, узнав, что Мацухара — американец.
Брент Росс, как младший по званию, занял свое обычное место в конце длинного дубового стола в адмиральском салоне, украшенном висящим на переборке портретом моложавого императора Хирохито на коне. Под портретом стояли адмиральские реликвии — круглое золотое солнце с расходящимися лучами символизировало богиню солнца Аматэрасу («Та, кто сияет на небе»), статуя Будды, по слухам, собственноручно отлитая из золота мучеником Денгио Дайси, маленький храмовый колокол из Нару Тодадзи, сделанная из золота и драгоценных камней композиция, представлявшая Кваннон, Дзизо и Амиду, олицетворявших единство настоящего, прошлого и будущего, жадеитовый конь — символ успеха, тигр из эбенового дерева, полоски на шкуре которого были сделаны из золота, — символ беспощадности к врагам Японии и упорства в защите ее рубежей. Здесь же висели многочисленные золотые и серебряные медали, выбитые в честь славных побед японского оружия.
Оглядев собравшихся, лейтенант Росс подумал, что кое-кого из тех, кто некогда сидел за этим столом, уже нет. Обрел верное блаженство восьмидесятипятилетний капитан-лейтенант Кэндзи Хиронака, которому в Южно-Китайском море осколок тысячефунтовой бомбы угодил прямо в грудь. Командиры групп бомбардировщиков и торпедоносцев подполковник Кэндзо Ямабуси и майор Сако Гакки вместе со своими летчиками сложили головы в кровавых боях против линкоров и крейсеров полковника Каддафи в Малаккском проливе. Старший офицер авианосца капитан первого ранга Масао Кавамото пропал без вести во время тушения страшного пожара, вспыхнувшего на ангарной палубе после того, как тысячефунтовая «зажигалка» прошла сквозь бронированную ВПП как нож сквозь масло. Командир группы истребителей Таку Исикава после неудачного приземления на деревья лежал в госпитале с обожженной ногой и сильными ушибами.
Однако, к счастью, лейтенант видел перед собой и знакомые лица, принадлежащие к разным расам. Слева от него сидел командующий палубной авиацией «Йонаги» подполковник Йоси Мацухара, служивший на авианосце со дня его спуска на воду в 1941 году и вместе с ним претерпевший сорок два года изоляции на Чукотке. Брент знал, что Йоси — уже за шестьдесят, но время было не властно над ним, как и над остальными членами экипажа, выдержавшими эту ледовую эпопею: он выглядел, на удивление, молодо, сохранил стройную мускулистую фигуру, гладкую кожу без морщин, густые черные волосы и по-юношески живые глаза. Наделенный от природы феноменальной реакцией, Мацухара считался лучшим истребителем авианосца, а может быть, и мира. Свой боевой счет — семнадцать побед — он открыл еще в Китае, где служил вместе с Таку и сбил два русских И—16 и американский Р—40, а в недавних боях с арабами уничтожил еще восемь бомбардировщиков и шесть истребителей. Брент помнил, как изумился когда-то, узнав, что Мацухара — американец.