Государственноерегулирование было очень важным, но не главенствующим фактором экономического развития России в пореформенный период. По доле государственных расходов в национальном чистом продукте (9,7 %) Россия опережала все остальные страны, включая Японию (8,8 %). Но если в Японии более половины всех капиталов образовывалось за счет государственных капиталовложений, то для российской экономики они имели гораздо меньшее значение (за исключением железнодорожного строительства) и концентрировались прежде всего в военной отрасли и сфере управления. Причем в России государство играло противоречивую роль: с одной стороны, оно всемерно способствовало индустриализации, а с другой – регламентировало, ограничивало и в какой-то мере сдерживало развитие частного предпринимательства, консервировало архаичные порядки в деревне, а отчасти и в городе.
Важнейшим социальным последствием большой роли государства в экономике явилась диспропорция между уровнями развития российского капитализма и отечественной буржуазии. Из-за мощного государственного вмешательства в экономику, направленного на скорейшую индустриализацию, господства в деревне общины (поддерживавшейся до начала XX в. государством) и важной роли иностранного капитала (поощрявшегося государством) степень развития капитализма в стране существенно опережала уровень развития его «естественного социального носителя» – буржуазии. Относительная слабость отечественной буржуазии, замедленность ее классовой консолидации (хотя и не в такой мере, как на Востоке) стали одними из ключевых факторов, сделавших возможным «прерывание» капиталистической модернизации в 1917 г. и победу антибуржуазной альтернативы.
Инвестиционная привлекательность царской России и целенаправленная политика властей, прежде всего министра финансов С. Ю. Витте, обеспечили невиданный приток в страну иностранного капитала. Конкретная его доля все еще вызывает споры. По традиционным оценкам, примерно 1/3 всех капиталов в российской промышленности того времени были иностранными. (В Индии в конце XIX в. – 2/3 акционерных капиталов.) Однако Витте в 1900 г. определял долю иностранных капиталов примерно в 1/2. Даже в 1909–1914 гг., по подсчетам некоторых исследователей, они составляли до 60 % капиталов тяжелой промышленности и давали 55 % всех капиталовложений. По последним оценкам, валовые иностранные инвестиции составляли около 20 % внутренних накоплений, и это не выглядело необычным на фоне Канады, Австралии и даже США (в ранний период). Иностранные капиталовложения имели принципиально важное, нередко ведущее значение для развития машиностроения, металлургии, химии и ряда других отраслей, особенно тяжелой промышленности, но говорить об их решающей роли в экономике в целом, по-видимому, будет преувеличением.
Таким образом, хотя в некоторых аспектах структура российской экономики походила на другие рыночные экономики со схожим уровнем развития, специфической чертой явилась большая роль государства и иностранного капитала, что в начале XX в. было характерно, скорее, для восточных держав. В еще большей мере к таким чертам относилась неукорененность в деревне частной собственности на землю.
Деревня. Россия являлась крупнейшим в Европе производителем сельскохозяйственной продукции и вторым после США экспортером хлеба, давая около 1/3 его мирового экспорта. Под влиянием развития капитализма в сельском хозяйстве происходили существенные сдвиги. Применение машин в 1911–1913 гг. по сравнению с концом XIX в. увеличилось в 5,2 раза! С 1864–1866 по 1909–1913 гг. годовой сбор зерновых хлебов вырос в 2,7 раза, чистый сбор зерна на душу населения – на 26 %. В 1900–1913 гг. доход на душу сельского населения увеличился с 30 до 43 руб. Вместе с тем сельское хозяйство отличалось низким уровнем агротехники, а следовательно, невысокой продуктивностью и неустойчивостью. Периодические неурожаи порой вызывали голод среди крестьян (чего уже давно не было на Западе). Сохранявшиеся в деревне многочисленные элементы традиционного общества (так называемые феодальные и полуфеодальные пережитки), а до 1906 г. и политика правительства, направленная на скорейшую индустриализацию при сохранении крестьянской общины и строившаяся в какой-то мере за счет перекачивания ресурсов из деревни в промышленность, затрудняли приток капиталов в сельское хозяйство, создавали определенную диспропорцию в развитии аграрной и индустриальной сферы экономики.
В итоге сельское хозяйство развивалось медленнее и болезненнее, чем промышленность. Сами крестьяне, представители социалистических партий (а затем и советские историки) корень многочисленных проблем российской деревни усматривали в помещичьем землевладении. Между тем крестьянам принадлежало около 80 % всех удобных земель, они производили 92 % сельскохозяйственной продукции страны. Для сравнения: в Германии прусским латифундистам принадлежало более 22 % обрабатывавшихся земель, в Англии к концу XIX в. лишь 14 % таких земель возделывалось их владельцами, остальные же – арендовались!
За пореформенный период дворянское землевладение сократилось практически вдвое. Крестьяне активно скупали помещичьи земли (приобретя в итоге более 1/3 всех частных земель), а также арендовали до 1/4 пашенных и сенокосных угодий, сохранявшихся еще у помещиков. В результате если в 1850-х гг. на долю помещиков приходилось до 22 % всех посевов, то в 1916 г. – более 11 %, а накануне Октябрьской революции – лишь 7,7 %! Таким образом, помещичье хозяйство играло второстепенную и быстро уменьшавшуюся роль в сельскохозяйственном производстве. (Схожая ситуация наблюдалась и во Франции накануне революции 1789 г., когда у аристократии оставалась лишь четверть земель.)
Помещичье землевладение эволюционировало. Отработочная система (порожденная не только эпохой крепостничества, но и нехваткой капиталов, затруднявшей переход части помещиков к собственному крупному хозяйству) в той или иной мере еще сохранялась, но уже не имела решающего значения. По уровню развития капитализма, агротехники помещичье хозяйство опережало крестьянское, урожайность была на 20–25 % выше, чем у крестьян.
Важнейшей чертой, отличавшей Россию от всех западных держав и даже от Японии, являлась неукорененность в деревне частнособственнических отношений, господство общины, которая объединяла до 80 % надельных крестьянских земель и большинство населения страны. В то время как на Западе крестьянская община уже в XV–XVIII вв. стала клониться к упадку, а в некоторых странах и исчезать, в России (как и на Востоке) она продемонстрировала удивительную живучесть. До середины XIX в. это объяснялось особенностями исторического развития страны, и в том числе крепостным правом, а в пореформенную эпоху – политикой государства (поддерживавшего общину из фискальных соображений и с целью сохранения политико-административного контроля над крестьянством), а также сложным материальным положением крестьян: земельными «отрезками», выкупными платежами, нараставшим малоземельем в Центральной России и т. д.
Община помогала крестьянам выживать, оказывала поддержку слабым, но в то же время она сковывала индивидуальную инициативу, предпринимательство, затрудняла совершенствование агротехники и рост социальной мобильности крестьян. Будучи важнейшим институтом традиционного общества и уклада жизни, община в какой-то мере приспосабливалась к новым условиям, но в целом не вписывалась в процесс модернизации и постепенно разлагалась. Пока земель в общине было достаточно, она еще выполняла позитивные функции, спасала своих членов от разорения. Но из-за бурного роста населения общинный фонд быстро истощался, и тормозящая роль общины в развитии капиталистических отношений, повышении продуктивности сельского хозяйства все более возрастала. Дело усугублял и принятый в России порядок наследования, когда земля поровну делилась между сыновьями, в то время как в Западной Европе и в Японии она передавалась старшему сыну.
Низкий уровень агротехники и социальной мобильности крестьян, а также быстрый демографический рост привели к возникновению в Центральной России аграрного перенаселения, земельного голода. Если в 1860 г. на каждого крестьянина («душу мужского пола») приходилось 4,8 дес., то в 1900 г. – 3 дес. земли (вместе с «купчей»). На крестьянский двор в 1860 г. приходилось в среднем более 14 дес., а в 1905 г. – 11 дес. земли.
С учетом роста урожайности размер «достаточных» земель для России равнялся 8–9 десятинам на двор, следовательно, о кризисе и обнищании деревни не могло быть и речи. Составляя 8 % от населения мира, российское крестьянство давало четверть всех зерновых хлебов и мирового экспорта сельскохозяйственной продукции! Даже полная ликвидация помещичьего и иного частного землевладения, как это подтвердила затем Октябрьская революция, не обеспечила существенного увеличения крестьянских наделов. Таким образом, решить аграрный вопрос без разрушения общины было невозможно.
Несмотря на многочисленные проблемы, российское сельское хозяйство развивалось темпами, соответствовавшими или даже превышавшими западноевропейские. Однако социальная напряженность в деревне росла. Земельный голод в Центральной России в сочетании с неурожаем и экономическим кризисом способствовал возобновлению с 1902 г. относительно массовых крестьянских волнений в деревне (которых она не знала с начала 1860-х гг.). С 1905 г. крестьяне активно участвовали в революции.
Социальная структура российского общества на рубеже XIX–XX вв. Незавершенность модернизации в социальной сфере чувствовалась еще более ощутимо, нежели в экономике (на развитие которой в значительной мере влияли государственное предпринимательство и иностранный капитал). Одна из особенностей России заключалась в том, что формирование индустриального общества проходило в условиях необычайно высокого для европейских стран этого периода естественного прироста населения. Его численность за 1858–1914 гг. выросла почти в 2,4 раза: с 74,5 млн до 178,4 млн чел. (Для сравнения: население Франции за 100 лет – 1801–1901 гг. – увеличилось лишь в 1,4раза.) На Российскую империю приходилась примерно 1/3 населения всей Европы. По количеству населения страна уступала только Британской империи (включая Индию), а также Китаю, существенно превосходя остальные державы.[3] Высокие темпы роста населения наложили существенный отпечаток на российскую модернизацию. Они способствовали не только быстрому экономическому росту, но и явились причиной относительной замедленности урбанизации, сокращения прироста ВВП на душу населения, обострения земельного голода крестьян в Европейской России и усиления социальной напряженности.
В стране активно шло формирование классов, однако процессы классообразования еще не завершились, сословный строй сохранялся в виде не отдельных «пережитков», а системы. В отличие от индустриально-классовых обществ Запада в России существовало сословно-классовое общество переходного типа. Социальная структура носила «полюсный» характер. Буржуазия имела незначительный удельный вес, а доля среднего класса, который на Западе выступал основой общества, в России оценивалась лишь в 5,5 %.[4] В то же время крестьяне, беднейшие мелкие хозяева, составляли около 80 % населения. Высока была и доля маргинальных групп. Эти особенности были вызваны как относительной «молодостью» капитализма, так и историческими традициями, в частности, отсутствием третьего сословия – свободных горожан.
Существование сословий с различными, а иногда и враждебными субкультурами и огромной имущественной дифференциацией между ними и внутри них затрудняло формирование не только среднего класса, гражданского общества, но и единой российской нации. В отличие от западных обществ и даже Японии для России была характерна слабая степень национальной самоидентификации (самоопределения), несформированность общенационального гражданского сознания, что во многом предопределило последующие социально-политические катаклизмы.
У власти в России все еще находилось сословие дворян, численность которого равнялась 1,4 млн человек. Несмотря на ослабление своих экономических и политических позиций, потомственное дворянство к началу XX в. составляло 37 % чиновничества, более половины офицерского корпуса, а главное, почти весь высший эшелон чиновничества. Даже в 1913 г. среди министров и главноуправляющих дворян было 89 %, среди губернаторов – 97 %, среди депутатов IV Думы – 52,4 %. (В Англии, к примеру, в 1914 г. только 15 % членов палаты общин были благородного происхождения.)
Молодая русская буржуазия еще не вполне сформировалась как класс, была слаба и в целом политически пассивна. Сила и влияние буржуазии в обществе существенно уступали уровню развития капитализма в стране из-за большой роли государства и иностранного капитала в экономике, а также из-за слабости сельской буржуазии, средних слоев и господства в массовом сознании антибуржуазных, традиционных стереотипов. Буржуазия не стояла у власти (хотя оказывала на нее влияние) и по меньшей мере до 1905 г. не очень-то к ней и стремилась, предпочитая решать свои предпринимательские задачи. Она быстро развивалась, но ее идентичность (классовое самосознание) полностью еще не сформировалась.
К началу XX в. из 125,6 млн населения России индустриальных рабочих (т. е. занятых на крупных фабрично-заводских, горных, горнозаводских предприятиях и на транспорте) насчитывалось лишь 2,6 млн. (Впрочем, это примерно в 26 раз превосходило численность фабричных рабочих Китая.) Вместе с другими категориями лиц наемного труда, традиционно относимыми к рабочим (в том числе сельскохозяйственным), их было 12,2 млн (менее 10 % населения). К 1913 г. численность рабочих выросла в полтора раза: индустриальных – до 3,9 млн, а всех – до 18,2 млн человек.
Российские рабочие также еще не вполне оформились как класс. Если в Западной Европе рабочие формировались главным образом за счет бывших ремесленников и других городских слоев, то в России – в основном за счет крестьян. Потомственных рабочих было меньшинство. От 60 до 80 % к концу XIX в. и половина – к 1914 г. являлись рабочими в первом поколении, выходцами из деревни, и сохраняли тесную связь с ней. Даже в 1917 г. свыше 31 % рабочих имели землю.
Еще в конце XIX в. права рабочих были слабо защищены законодательно, тем более – политически, и они подвергались жестокой эксплуатации. Большинство из них не имели своего жилья. Продолжительность рабочего дня лишь в 1897 г. была ограничена 11,5 часами. Впрочем, это не выглядело тогда необычным – даже во Франции в конце XIX в. рабочий день продолжался 12 часов для мужчин и 10 часов для женщин.
В начале XX в. уровень жизни российских рабочих существенно вырос. Этот процесс был аналогичен тому, который происходил в Европе во второй половине XIX в., но в России он шел еще более быстро. В результате годовые заработки рабочих в 1913 г. по сравнению с началом столетия увеличились в 1,3 раза. Разрыв в размере средней заработной платы с ведущими державами (кроме США) сокращался,[5] хотя производительность труда была существенно ниже. По потреблению мяса и хлеба в начале XX в. российский рабочий опережал английского. Фактическая продолжительность рабочей недели в 1880–1913 гг. уменьшилась с 74 до 57,6 часа, и Россия почти сравнялась с США, Германией (более 55 ч) и опередила Францию (60 ч). Началось введение элементов социального страхования.
Важнейшим фактором роста революционных настроений среди рабочих было, по-видимому, отсутствие у большинства из них своего жилья (они ютились в казармах и коммунальных квартирах) и бытовая неустроенность (у многих семьи остались в деревне). Выходцы из деревни ощущали себя в городе чужаками. Все это способствовало разрушению традиционного сознания.
Рост забастовок в начале XX в. объяснялся уже не экономическим подъемом, а размыванием господствовавших на предприятиях патриархально-патерналистских отношений между предпринимателями и рабочими. Трудящиеся стали требовать не только улучшения экономических условий (здесь наблюдался явный прогресс), но и недопущения грубости, насилия со стороны мастеров и заводского начальства и других вещей, не столь уж значимых для прежних, традиционных отношений, но вступавших в противоречие с пробуждавшимся чувством индивидуализма, собственного достоинства и профессионализма. В среде квалифицированных рабочих стала зарождаться мода на европеизированную одежду, формы досуга и стиль поведения, присущие представителям цензового общества (хотя при этом рабочие еще отказывались порой садиться за один стол с атеистами).
Однако зародившаяся было тенденция социокультурной интеграции части рабочих, городских «низов» и образованного общества наталкивалась на мощные препятствия в виде сословности, невысокого уровня грамотности, культуры и тяжелых условий жизни. Особо следует отметить относительную молодость рабочего класса, его стремительный рост и резко увеличившееся, благодаря огромной миграции, влияние деревни на город.
Все эти факторы затрудняли восприятие рабочими буржуазных ценностей, поддерживали живучесть традиционалистских стереотипов с их ориентацией на коллективизм и уравнительность, неприязнь к «барам» и т. д. На предприятиях воспроизводились некие подобия сельских общин с соответствующими представлениями о справедливом общественном устройстве и антикапиталистическими настроениями. Сохранявшиеся, но уже потерявшие свою цельность некоторые традиционные представления на фоне экономического кризиса начала XX в. создавали благоприятные условия для восприятия рабочими социал-демократической и эсеровской агитации. Первые крупные политические стачки явственно обозначили начало этого процесса.
Более 77 % населения Российской империи – до 97 млн человек – составляло крестьянство. Многочисленные пережитки традиционных отношений, господство общины затрудняли рост производительности труда, социальной мобильности крестьян, их дифференциацию. В Европейской России крестьяне страдали от выкупных платежей и относительного малоземелья. Все это в совокупности с растущим влиянием города и осуществлявшимся переходом от большой патриархальной семьи к малой, «современной» (в городе этот процесс был в основном завершен к началу XX в.) способствовало размыванию традиционных стереотипов массового сознания (хотя и более медленному, чем в городах) и росту социальной напряженности в деревне.
Своеобразие России придавало наличие особого социокультурного слоя – интеллигенции. Как и в восточных странах, она возникла под влиянием не столько развития капитализма, частного предпринимательства, сколько потребностей модернизирующегося государства в специалистах. Однако российская интеллигенция (особенно после того как она превратилась из дворянской преимущественно в разночинскую) оказалась во многом чуждой своему государству. Она страдала от затрудненности доступа к власти, самодержавно-бюрократического произвола, сознания отсталости России и тяжелого положения народа. В результате интеллигенция отличалась относительной небуржуазностью, восприимчивостью к моральным императивам и новым идеям, оппозиционностью к правительству и известным мессианством – претензией на роль посредника между властью и обществом. В условиях незавершенности формирования классов и слабости буржуазии именно интеллигенция брала на себя роль выразителя интересов всех основных социальных групп и общества в целом. Она активно втягивалась в политику, выступая катализатором антиправительственных настроений и политической нестабильности.
Особенности имперского устройства. Фактически с середины XVI в., а юридически с 1721 г. Россия являлась империей. Это обстоятельство являлось одной из важнейших отличительных черт российского общества, государства и отечественной истории. Российская «континентальная» империя существенно отличалась от западных «морских» империй, хотя они возникли почти в одно и то же время. В результате стремительной территориальной экспансии доля русских в населении страны, еще к середине XVII в. составлявшая 95 %, упала до 44,6 %. Отличительными чертами Российской империи являлись относительная веротерпимость и ограниченная национальная дискриминация нерусского населения. Последняя существенно затрагивала лишь некоторые народы (прежде всего, евреев, поляков и др.). В целом лояльность трону, знатное происхождение и профессионализм ценились выше, чем этническая или религиозная принадлежность. Более того, в противоположность западным империям в России, благодаря целенаправленной политике властей, многие нерусские («колониальные») народы в материальном и правовом отношении находились по сравнению с русскими в преимущественном положении!
Российская континентальная империя (подобно Австро-Венгерской и Османской) не вписывалась в индустриальную модернизацию и порожденные ею процессы демократизации и «восстания масс». Под влиянием развития капитализма у многих населявших ее народов росло национальное самосознание, получали популярность лозунги автономии или отделения от России. Таким образом, модернизация страны, позволяя сокращать отставание от Запада, в то же время вела к кризису империи, а в итоге и к ее крушению.
Империя явилась одним из важнейших источников мощи и влияния России, столетиями помогая ей сохранять, несмотря на экономическое отставание от Европы, порой проигранные войны и внутренние катаклизмы, статус великой державы. Вместе с тем она резко сужала для властей возможности преобразований, политического маневра, способствовала прерывистости реформационного процесса. Влияние имперского фактора на политику и менталитет населения во многом определило то, что Россия, в отличие от европейских держав (кроме Австро-Венгрии) и даже от Японии, так и не успела к началу XX в. завершить формирование гражданского общества, единой нации и гражданского (национального) сознания, а в 1917 и затем в 1991 г. претерпела развал государства и крупнейшие социальные катаклизмы.
Социокультурное развитие. Важнейшей чертой, отличавшей Россию от ведущих европейских держав и сближавшей ее со странами Востока, служил социокультурный раскол «низов» и «верхов» общества. Он восходил к XVII и особенно XVIII в. и был вызван нараставшим в ходе модернизации западным влиянием, а точнее, неравномерностью его распространения в обществе. В то время как дворянство и верхние городские слои постепенно европеизировались, подавляющая часть населения (крестьяне и городские низы) еще сохраняла приверженность традиционной, в основном православно-патриархальной культуре. Таким образом, в стране существовало по меньшей мере два принципиально разных типа культуры. Граница между ними стиралась медленно.
К началу XX в. Россия, в отличие от стран Востока, имела высокоразвитую европеизированную элитную культуру и европейски образованный верхний слой населения. Вместе с тем, как и другие, в основном еще традиционные общества, страну отличал низкий уровень образования подавляющей части народа: более 3/4 населения были неграмотными. В Европе только Румыния и Сербия имели более низкие показатели. Япония, где в 1872 г. было введено всеобщее начальное обучение, заметно обгоняла Россию. По грамотности населения Россия к началу XX в. находилась в целом на уровне западноевропейских держав XVII в. Но с пореформенного времени она демонстрировала очень высокие, даже по европейским меркам, темпы роста народного просвещения. За 60 лет (с 1857 по 1917 г.) грамотность сельских сословий увеличилась в 3 раза (с 12 до 36 %), а городских – в 1,7 раза (с 37 до 64 %). Численность студентов вузов менее чем за четверть века (1893794—1917) увеличилась в 5,4 раза (с 25 тыс. до 135 тыс.). Тем не менее даже накануне Первой мировой войны по грамотности населения Россия находилась на уровне западноевропейских стран XVIII в. (к 1914 г. были грамотны 9/10 их граждан).
С 1901 по 1913 г. число названий книжной продукции на русском языке выросло в 2,6 раза. По этому показателю и по количеству издаваемых книг Россия, несмотря на историческое отставание от европейских стран по грамотности населения, занимала 3 место в мире. Еще большими темпами росли тиражи и число газет. Чтение книг и газет в начале XX в. перестало быть монополией образованного общества, к нему постепенно приобщались простые горожане и даже крестьяне.
Массовое сознание населения России отличалось высокой религиозностью, монархизмом и политической пассивностью. Однако под влиянием урбанизации, роста социальной мобильности, образования и иных проявлений формировавшегося индустриального общества традиционное сознание стало постепенно разрушаться. Это обстоятельство, и особенно кризисные явления в православии, привели к «высвобождению» некоторого идейного пространства, которое и начало постепенно заполняться современными идеологиями. Они охватили лишь незначительное число населения, но это было принципиально новым явлением, свидетельствовавшим о политическом пробуждении общества. Причем если в большинстве западноевропейских стран господствующей идеологией стал либерализм, то в России этого не произошло. Определенной популярностью пользовались социалистические идеи, чему способствовал рост социальной напряженности и постепенная десакрализация монарха. Кроме того, несмотря на свое «западное» происхождение, они оказались близки некоторым традиционным стереотипам, национальному характеру своим радикальным, бескомпромиссным и коллективистским духом, универсализмом, стремлением к абсолютной справедливости, равенству, а в целом – определенным сходством с «евангельским христианством».
Важнейшим социальным последствием большой роли государства в экономике явилась диспропорция между уровнями развития российского капитализма и отечественной буржуазии. Из-за мощного государственного вмешательства в экономику, направленного на скорейшую индустриализацию, господства в деревне общины (поддерживавшейся до начала XX в. государством) и важной роли иностранного капитала (поощрявшегося государством) степень развития капитализма в стране существенно опережала уровень развития его «естественного социального носителя» – буржуазии. Относительная слабость отечественной буржуазии, замедленность ее классовой консолидации (хотя и не в такой мере, как на Востоке) стали одними из ключевых факторов, сделавших возможным «прерывание» капиталистической модернизации в 1917 г. и победу антибуржуазной альтернативы.
Инвестиционная привлекательность царской России и целенаправленная политика властей, прежде всего министра финансов С. Ю. Витте, обеспечили невиданный приток в страну иностранного капитала. Конкретная его доля все еще вызывает споры. По традиционным оценкам, примерно 1/3 всех капиталов в российской промышленности того времени были иностранными. (В Индии в конце XIX в. – 2/3 акционерных капиталов.) Однако Витте в 1900 г. определял долю иностранных капиталов примерно в 1/2. Даже в 1909–1914 гг., по подсчетам некоторых исследователей, они составляли до 60 % капиталов тяжелой промышленности и давали 55 % всех капиталовложений. По последним оценкам, валовые иностранные инвестиции составляли около 20 % внутренних накоплений, и это не выглядело необычным на фоне Канады, Австралии и даже США (в ранний период). Иностранные капиталовложения имели принципиально важное, нередко ведущее значение для развития машиностроения, металлургии, химии и ряда других отраслей, особенно тяжелой промышленности, но говорить об их решающей роли в экономике в целом, по-видимому, будет преувеличением.
Таким образом, хотя в некоторых аспектах структура российской экономики походила на другие рыночные экономики со схожим уровнем развития, специфической чертой явилась большая роль государства и иностранного капитала, что в начале XX в. было характерно, скорее, для восточных держав. В еще большей мере к таким чертам относилась неукорененность в деревне частной собственности на землю.
Деревня. Россия являлась крупнейшим в Европе производителем сельскохозяйственной продукции и вторым после США экспортером хлеба, давая около 1/3 его мирового экспорта. Под влиянием развития капитализма в сельском хозяйстве происходили существенные сдвиги. Применение машин в 1911–1913 гг. по сравнению с концом XIX в. увеличилось в 5,2 раза! С 1864–1866 по 1909–1913 гг. годовой сбор зерновых хлебов вырос в 2,7 раза, чистый сбор зерна на душу населения – на 26 %. В 1900–1913 гг. доход на душу сельского населения увеличился с 30 до 43 руб. Вместе с тем сельское хозяйство отличалось низким уровнем агротехники, а следовательно, невысокой продуктивностью и неустойчивостью. Периодические неурожаи порой вызывали голод среди крестьян (чего уже давно не было на Западе). Сохранявшиеся в деревне многочисленные элементы традиционного общества (так называемые феодальные и полуфеодальные пережитки), а до 1906 г. и политика правительства, направленная на скорейшую индустриализацию при сохранении крестьянской общины и строившаяся в какой-то мере за счет перекачивания ресурсов из деревни в промышленность, затрудняли приток капиталов в сельское хозяйство, создавали определенную диспропорцию в развитии аграрной и индустриальной сферы экономики.
В итоге сельское хозяйство развивалось медленнее и болезненнее, чем промышленность. Сами крестьяне, представители социалистических партий (а затем и советские историки) корень многочисленных проблем российской деревни усматривали в помещичьем землевладении. Между тем крестьянам принадлежало около 80 % всех удобных земель, они производили 92 % сельскохозяйственной продукции страны. Для сравнения: в Германии прусским латифундистам принадлежало более 22 % обрабатывавшихся земель, в Англии к концу XIX в. лишь 14 % таких земель возделывалось их владельцами, остальные же – арендовались!
За пореформенный период дворянское землевладение сократилось практически вдвое. Крестьяне активно скупали помещичьи земли (приобретя в итоге более 1/3 всех частных земель), а также арендовали до 1/4 пашенных и сенокосных угодий, сохранявшихся еще у помещиков. В результате если в 1850-х гг. на долю помещиков приходилось до 22 % всех посевов, то в 1916 г. – более 11 %, а накануне Октябрьской революции – лишь 7,7 %! Таким образом, помещичье хозяйство играло второстепенную и быстро уменьшавшуюся роль в сельскохозяйственном производстве. (Схожая ситуация наблюдалась и во Франции накануне революции 1789 г., когда у аристократии оставалась лишь четверть земель.)
Помещичье землевладение эволюционировало. Отработочная система (порожденная не только эпохой крепостничества, но и нехваткой капиталов, затруднявшей переход части помещиков к собственному крупному хозяйству) в той или иной мере еще сохранялась, но уже не имела решающего значения. По уровню развития капитализма, агротехники помещичье хозяйство опережало крестьянское, урожайность была на 20–25 % выше, чем у крестьян.
Важнейшей чертой, отличавшей Россию от всех западных держав и даже от Японии, являлась неукорененность в деревне частнособственнических отношений, господство общины, которая объединяла до 80 % надельных крестьянских земель и большинство населения страны. В то время как на Западе крестьянская община уже в XV–XVIII вв. стала клониться к упадку, а в некоторых странах и исчезать, в России (как и на Востоке) она продемонстрировала удивительную живучесть. До середины XIX в. это объяснялось особенностями исторического развития страны, и в том числе крепостным правом, а в пореформенную эпоху – политикой государства (поддерживавшего общину из фискальных соображений и с целью сохранения политико-административного контроля над крестьянством), а также сложным материальным положением крестьян: земельными «отрезками», выкупными платежами, нараставшим малоземельем в Центральной России и т. д.
Община помогала крестьянам выживать, оказывала поддержку слабым, но в то же время она сковывала индивидуальную инициативу, предпринимательство, затрудняла совершенствование агротехники и рост социальной мобильности крестьян. Будучи важнейшим институтом традиционного общества и уклада жизни, община в какой-то мере приспосабливалась к новым условиям, но в целом не вписывалась в процесс модернизации и постепенно разлагалась. Пока земель в общине было достаточно, она еще выполняла позитивные функции, спасала своих членов от разорения. Но из-за бурного роста населения общинный фонд быстро истощался, и тормозящая роль общины в развитии капиталистических отношений, повышении продуктивности сельского хозяйства все более возрастала. Дело усугублял и принятый в России порядок наследования, когда земля поровну делилась между сыновьями, в то время как в Западной Европе и в Японии она передавалась старшему сыну.
Низкий уровень агротехники и социальной мобильности крестьян, а также быстрый демографический рост привели к возникновению в Центральной России аграрного перенаселения, земельного голода. Если в 1860 г. на каждого крестьянина («душу мужского пола») приходилось 4,8 дес., то в 1900 г. – 3 дес. земли (вместе с «купчей»). На крестьянский двор в 1860 г. приходилось в среднем более 14 дес., а в 1905 г. – 11 дес. земли.
С учетом роста урожайности размер «достаточных» земель для России равнялся 8–9 десятинам на двор, следовательно, о кризисе и обнищании деревни не могло быть и речи. Составляя 8 % от населения мира, российское крестьянство давало четверть всех зерновых хлебов и мирового экспорта сельскохозяйственной продукции! Даже полная ликвидация помещичьего и иного частного землевладения, как это подтвердила затем Октябрьская революция, не обеспечила существенного увеличения крестьянских наделов. Таким образом, решить аграрный вопрос без разрушения общины было невозможно.
Несмотря на многочисленные проблемы, российское сельское хозяйство развивалось темпами, соответствовавшими или даже превышавшими западноевропейские. Однако социальная напряженность в деревне росла. Земельный голод в Центральной России в сочетании с неурожаем и экономическим кризисом способствовал возобновлению с 1902 г. относительно массовых крестьянских волнений в деревне (которых она не знала с начала 1860-х гг.). С 1905 г. крестьяне активно участвовали в революции.
Социальная структура российского общества на рубеже XIX–XX вв. Незавершенность модернизации в социальной сфере чувствовалась еще более ощутимо, нежели в экономике (на развитие которой в значительной мере влияли государственное предпринимательство и иностранный капитал). Одна из особенностей России заключалась в том, что формирование индустриального общества проходило в условиях необычайно высокого для европейских стран этого периода естественного прироста населения. Его численность за 1858–1914 гг. выросла почти в 2,4 раза: с 74,5 млн до 178,4 млн чел. (Для сравнения: население Франции за 100 лет – 1801–1901 гг. – увеличилось лишь в 1,4раза.) На Российскую империю приходилась примерно 1/3 населения всей Европы. По количеству населения страна уступала только Британской империи (включая Индию), а также Китаю, существенно превосходя остальные державы.[3] Высокие темпы роста населения наложили существенный отпечаток на российскую модернизацию. Они способствовали не только быстрому экономическому росту, но и явились причиной относительной замедленности урбанизации, сокращения прироста ВВП на душу населения, обострения земельного голода крестьян в Европейской России и усиления социальной напряженности.
В стране активно шло формирование классов, однако процессы классообразования еще не завершились, сословный строй сохранялся в виде не отдельных «пережитков», а системы. В отличие от индустриально-классовых обществ Запада в России существовало сословно-классовое общество переходного типа. Социальная структура носила «полюсный» характер. Буржуазия имела незначительный удельный вес, а доля среднего класса, который на Западе выступал основой общества, в России оценивалась лишь в 5,5 %.[4] В то же время крестьяне, беднейшие мелкие хозяева, составляли около 80 % населения. Высока была и доля маргинальных групп. Эти особенности были вызваны как относительной «молодостью» капитализма, так и историческими традициями, в частности, отсутствием третьего сословия – свободных горожан.
Существование сословий с различными, а иногда и враждебными субкультурами и огромной имущественной дифференциацией между ними и внутри них затрудняло формирование не только среднего класса, гражданского общества, но и единой российской нации. В отличие от западных обществ и даже Японии для России была характерна слабая степень национальной самоидентификации (самоопределения), несформированность общенационального гражданского сознания, что во многом предопределило последующие социально-политические катаклизмы.
У власти в России все еще находилось сословие дворян, численность которого равнялась 1,4 млн человек. Несмотря на ослабление своих экономических и политических позиций, потомственное дворянство к началу XX в. составляло 37 % чиновничества, более половины офицерского корпуса, а главное, почти весь высший эшелон чиновничества. Даже в 1913 г. среди министров и главноуправляющих дворян было 89 %, среди губернаторов – 97 %, среди депутатов IV Думы – 52,4 %. (В Англии, к примеру, в 1914 г. только 15 % членов палаты общин были благородного происхождения.)
Молодая русская буржуазия еще не вполне сформировалась как класс, была слаба и в целом политически пассивна. Сила и влияние буржуазии в обществе существенно уступали уровню развития капитализма в стране из-за большой роли государства и иностранного капитала в экономике, а также из-за слабости сельской буржуазии, средних слоев и господства в массовом сознании антибуржуазных, традиционных стереотипов. Буржуазия не стояла у власти (хотя оказывала на нее влияние) и по меньшей мере до 1905 г. не очень-то к ней и стремилась, предпочитая решать свои предпринимательские задачи. Она быстро развивалась, но ее идентичность (классовое самосознание) полностью еще не сформировалась.
К началу XX в. из 125,6 млн населения России индустриальных рабочих (т. е. занятых на крупных фабрично-заводских, горных, горнозаводских предприятиях и на транспорте) насчитывалось лишь 2,6 млн. (Впрочем, это примерно в 26 раз превосходило численность фабричных рабочих Китая.) Вместе с другими категориями лиц наемного труда, традиционно относимыми к рабочим (в том числе сельскохозяйственным), их было 12,2 млн (менее 10 % населения). К 1913 г. численность рабочих выросла в полтора раза: индустриальных – до 3,9 млн, а всех – до 18,2 млн человек.
Российские рабочие также еще не вполне оформились как класс. Если в Западной Европе рабочие формировались главным образом за счет бывших ремесленников и других городских слоев, то в России – в основном за счет крестьян. Потомственных рабочих было меньшинство. От 60 до 80 % к концу XIX в. и половина – к 1914 г. являлись рабочими в первом поколении, выходцами из деревни, и сохраняли тесную связь с ней. Даже в 1917 г. свыше 31 % рабочих имели землю.
Еще в конце XIX в. права рабочих были слабо защищены законодательно, тем более – политически, и они подвергались жестокой эксплуатации. Большинство из них не имели своего жилья. Продолжительность рабочего дня лишь в 1897 г. была ограничена 11,5 часами. Впрочем, это не выглядело тогда необычным – даже во Франции в конце XIX в. рабочий день продолжался 12 часов для мужчин и 10 часов для женщин.
В начале XX в. уровень жизни российских рабочих существенно вырос. Этот процесс был аналогичен тому, который происходил в Европе во второй половине XIX в., но в России он шел еще более быстро. В результате годовые заработки рабочих в 1913 г. по сравнению с началом столетия увеличились в 1,3 раза. Разрыв в размере средней заработной платы с ведущими державами (кроме США) сокращался,[5] хотя производительность труда была существенно ниже. По потреблению мяса и хлеба в начале XX в. российский рабочий опережал английского. Фактическая продолжительность рабочей недели в 1880–1913 гг. уменьшилась с 74 до 57,6 часа, и Россия почти сравнялась с США, Германией (более 55 ч) и опередила Францию (60 ч). Началось введение элементов социального страхования.
Важнейшим фактором роста революционных настроений среди рабочих было, по-видимому, отсутствие у большинства из них своего жилья (они ютились в казармах и коммунальных квартирах) и бытовая неустроенность (у многих семьи остались в деревне). Выходцы из деревни ощущали себя в городе чужаками. Все это способствовало разрушению традиционного сознания.
Рост забастовок в начале XX в. объяснялся уже не экономическим подъемом, а размыванием господствовавших на предприятиях патриархально-патерналистских отношений между предпринимателями и рабочими. Трудящиеся стали требовать не только улучшения экономических условий (здесь наблюдался явный прогресс), но и недопущения грубости, насилия со стороны мастеров и заводского начальства и других вещей, не столь уж значимых для прежних, традиционных отношений, но вступавших в противоречие с пробуждавшимся чувством индивидуализма, собственного достоинства и профессионализма. В среде квалифицированных рабочих стала зарождаться мода на европеизированную одежду, формы досуга и стиль поведения, присущие представителям цензового общества (хотя при этом рабочие еще отказывались порой садиться за один стол с атеистами).
Однако зародившаяся было тенденция социокультурной интеграции части рабочих, городских «низов» и образованного общества наталкивалась на мощные препятствия в виде сословности, невысокого уровня грамотности, культуры и тяжелых условий жизни. Особо следует отметить относительную молодость рабочего класса, его стремительный рост и резко увеличившееся, благодаря огромной миграции, влияние деревни на город.
Все эти факторы затрудняли восприятие рабочими буржуазных ценностей, поддерживали живучесть традиционалистских стереотипов с их ориентацией на коллективизм и уравнительность, неприязнь к «барам» и т. д. На предприятиях воспроизводились некие подобия сельских общин с соответствующими представлениями о справедливом общественном устройстве и антикапиталистическими настроениями. Сохранявшиеся, но уже потерявшие свою цельность некоторые традиционные представления на фоне экономического кризиса начала XX в. создавали благоприятные условия для восприятия рабочими социал-демократической и эсеровской агитации. Первые крупные политические стачки явственно обозначили начало этого процесса.
Более 77 % населения Российской империи – до 97 млн человек – составляло крестьянство. Многочисленные пережитки традиционных отношений, господство общины затрудняли рост производительности труда, социальной мобильности крестьян, их дифференциацию. В Европейской России крестьяне страдали от выкупных платежей и относительного малоземелья. Все это в совокупности с растущим влиянием города и осуществлявшимся переходом от большой патриархальной семьи к малой, «современной» (в городе этот процесс был в основном завершен к началу XX в.) способствовало размыванию традиционных стереотипов массового сознания (хотя и более медленному, чем в городах) и росту социальной напряженности в деревне.
Своеобразие России придавало наличие особого социокультурного слоя – интеллигенции. Как и в восточных странах, она возникла под влиянием не столько развития капитализма, частного предпринимательства, сколько потребностей модернизирующегося государства в специалистах. Однако российская интеллигенция (особенно после того как она превратилась из дворянской преимущественно в разночинскую) оказалась во многом чуждой своему государству. Она страдала от затрудненности доступа к власти, самодержавно-бюрократического произвола, сознания отсталости России и тяжелого положения народа. В результате интеллигенция отличалась относительной небуржуазностью, восприимчивостью к моральным императивам и новым идеям, оппозиционностью к правительству и известным мессианством – претензией на роль посредника между властью и обществом. В условиях незавершенности формирования классов и слабости буржуазии именно интеллигенция брала на себя роль выразителя интересов всех основных социальных групп и общества в целом. Она активно втягивалась в политику, выступая катализатором антиправительственных настроений и политической нестабильности.
Особенности имперского устройства. Фактически с середины XVI в., а юридически с 1721 г. Россия являлась империей. Это обстоятельство являлось одной из важнейших отличительных черт российского общества, государства и отечественной истории. Российская «континентальная» империя существенно отличалась от западных «морских» империй, хотя они возникли почти в одно и то же время. В результате стремительной территориальной экспансии доля русских в населении страны, еще к середине XVII в. составлявшая 95 %, упала до 44,6 %. Отличительными чертами Российской империи являлись относительная веротерпимость и ограниченная национальная дискриминация нерусского населения. Последняя существенно затрагивала лишь некоторые народы (прежде всего, евреев, поляков и др.). В целом лояльность трону, знатное происхождение и профессионализм ценились выше, чем этническая или религиозная принадлежность. Более того, в противоположность западным империям в России, благодаря целенаправленной политике властей, многие нерусские («колониальные») народы в материальном и правовом отношении находились по сравнению с русскими в преимущественном положении!
Российская континентальная империя (подобно Австро-Венгерской и Османской) не вписывалась в индустриальную модернизацию и порожденные ею процессы демократизации и «восстания масс». Под влиянием развития капитализма у многих населявших ее народов росло национальное самосознание, получали популярность лозунги автономии или отделения от России. Таким образом, модернизация страны, позволяя сокращать отставание от Запада, в то же время вела к кризису империи, а в итоге и к ее крушению.
Империя явилась одним из важнейших источников мощи и влияния России, столетиями помогая ей сохранять, несмотря на экономическое отставание от Европы, порой проигранные войны и внутренние катаклизмы, статус великой державы. Вместе с тем она резко сужала для властей возможности преобразований, политического маневра, способствовала прерывистости реформационного процесса. Влияние имперского фактора на политику и менталитет населения во многом определило то, что Россия, в отличие от европейских держав (кроме Австро-Венгрии) и даже от Японии, так и не успела к началу XX в. завершить формирование гражданского общества, единой нации и гражданского (национального) сознания, а в 1917 и затем в 1991 г. претерпела развал государства и крупнейшие социальные катаклизмы.
Социокультурное развитие. Важнейшей чертой, отличавшей Россию от ведущих европейских держав и сближавшей ее со странами Востока, служил социокультурный раскол «низов» и «верхов» общества. Он восходил к XVII и особенно XVIII в. и был вызван нараставшим в ходе модернизации западным влиянием, а точнее, неравномерностью его распространения в обществе. В то время как дворянство и верхние городские слои постепенно европеизировались, подавляющая часть населения (крестьяне и городские низы) еще сохраняла приверженность традиционной, в основном православно-патриархальной культуре. Таким образом, в стране существовало по меньшей мере два принципиально разных типа культуры. Граница между ними стиралась медленно.
К началу XX в. Россия, в отличие от стран Востока, имела высокоразвитую европеизированную элитную культуру и европейски образованный верхний слой населения. Вместе с тем, как и другие, в основном еще традиционные общества, страну отличал низкий уровень образования подавляющей части народа: более 3/4 населения были неграмотными. В Европе только Румыния и Сербия имели более низкие показатели. Япония, где в 1872 г. было введено всеобщее начальное обучение, заметно обгоняла Россию. По грамотности населения Россия к началу XX в. находилась в целом на уровне западноевропейских держав XVII в. Но с пореформенного времени она демонстрировала очень высокие, даже по европейским меркам, темпы роста народного просвещения. За 60 лет (с 1857 по 1917 г.) грамотность сельских сословий увеличилась в 3 раза (с 12 до 36 %), а городских – в 1,7 раза (с 37 до 64 %). Численность студентов вузов менее чем за четверть века (1893794—1917) увеличилась в 5,4 раза (с 25 тыс. до 135 тыс.). Тем не менее даже накануне Первой мировой войны по грамотности населения Россия находилась на уровне западноевропейских стран XVIII в. (к 1914 г. были грамотны 9/10 их граждан).
С 1901 по 1913 г. число названий книжной продукции на русском языке выросло в 2,6 раза. По этому показателю и по количеству издаваемых книг Россия, несмотря на историческое отставание от европейских стран по грамотности населения, занимала 3 место в мире. Еще большими темпами росли тиражи и число газет. Чтение книг и газет в начале XX в. перестало быть монополией образованного общества, к нему постепенно приобщались простые горожане и даже крестьяне.
Массовое сознание населения России отличалось высокой религиозностью, монархизмом и политической пассивностью. Однако под влиянием урбанизации, роста социальной мобильности, образования и иных проявлений формировавшегося индустриального общества традиционное сознание стало постепенно разрушаться. Это обстоятельство, и особенно кризисные явления в православии, привели к «высвобождению» некоторого идейного пространства, которое и начало постепенно заполняться современными идеологиями. Они охватили лишь незначительное число населения, но это было принципиально новым явлением, свидетельствовавшим о политическом пробуждении общества. Причем если в большинстве западноевропейских стран господствующей идеологией стал либерализм, то в России этого не произошло. Определенной популярностью пользовались социалистические идеи, чему способствовал рост социальной напряженности и постепенная десакрализация монарха. Кроме того, несмотря на свое «западное» происхождение, они оказались близки некоторым традиционным стереотипам, национальному характеру своим радикальным, бескомпромиссным и коллективистским духом, универсализмом, стремлением к абсолютной справедливости, равенству, а в целом – определенным сходством с «евангельским христианством».