В мае 1918 г. большевики ввели продовольственную диктатуру. Крестьяне обязывались теперь сдавать государству все «излишки» хлеба (а на деле – далеко не только излишки) по твердым, т. е. крайне низким, ценам, фактически бесплатно. Для насильственного изъятия хлеба у крестьян Наркомпрод получал чрезвычайные полномочия и свою продовольственную армию. Чтобы «политически подкрепить» эту меру, а заодно и ликвидировать «эксплуататоров-кулаков», был взят курс на раскол деревни и развертывание там гражданской войны. Создававшиеся с июня 1918 г. комитеты бедноты не только помогали изымать хлеб у крестьян, но и осуществили новый земельный передел, отняв у кулаков до 50 млн дес. земли – почти в 3 раза больше, чем у помещиков после Октября. Вся эта деятельность сопровождалась чудовищными беззакониями и уголовщиной. Она вызвала невиданную волну крестьянских восстаний. Только по неполным данным ВЧК, за 1918 г. (главным образом за вторую его половину) в 32 губерниях, где сохранялась советская власть, произошло 258 восстаний, т. е. по 8 восстаний на одну среднестатистическую губернию! С помощью массового террора, взятия и расстрелов заложников, конфискаций имущества и других репрессивных мер большевики сумели подавить эти восстания. Но с осени 1918 г. они вынуждены были начать ликвидацию ненавистных для крестьян комбедов. Крестьянская война против властей стала отныне важнейшим фактором Гражданской войны.
Так называемые социалистические преобразования в деревне, раскол крестьянства принципиально отличали Октябрьскую революцию от всех предшествовавших революций. Они способствовали перерастанию локальной гражданской войны в глобальную и придали ей небывало ожесточенный характер.
Централизация власти, свертывание «демократии для трудящихся» привели к падению роли Советов. Уже в марте 1918 г. на VII съезде РКП(б) была сформулирована официальная установка на передачу ряда функций Советов партии большевиков. Советы, в которых побеждали меньшевики и эсеры, разгонялись силой. Ни о какой выборности стремительно увеличившегося чиновничества, подконтрольности властей трудящимся не могло быть и речи. Все это совсем не походило на самоуправляющееся массами «государство-коммуну». Единственное, что оставалось от нее, – советская оболочка и удобное для большевиков слияние законодательных, исполнительных, а фактически и судебных функций. В народе коммуна стала расшифровываться как «кому на», а «кому нет».
Нараставшая централизация и развертывание массовых репрессий уже не только против эксплуататоров, но и против трудящихся стали для большевиков и методом решения хозяйственных проблем, и единственным средством компенсировать резкое сужение социальной базы с тем, чтобы любыми путями удержаться у власти. В феврале 1918 г. вводится смертная казнь (отмененная II съездом Советов), а с мая 1918 г. большевики начали массовый террор.
По мере дальнейшего обострения обстановки и развертывания Гражданской войны он приобретал все больший размах.
В ответ на покушение на жизнь Ленина и убийство руководителя Петроградской ЧК М. С. Урицкого Совнарком 5 сентября 1918 г. официально ввел политику красного террора. Этот невиданный по своим масштабам террор осуществлялся по классовому принципу. Он обрушился не только и даже не столько на реальных противников большевистской диктатуры, участников сопротивления ей, сколько на целые социальные слои, «чуждые» новому режиму: буржуазию, царских офицеров и полицейских, чиновников, казаков, интеллигенцию и т. д. Крестьяне и рабочие, осмеливавшиеся высказывать недовольство советской властью, тоже попадали под топор террора, и в итоге именно «трудящиеся» стали его основными жертвами.
Начавшийся фактически весной 1918 г. и приобретший особый размах осенью этого года массовый террор, то усиливаясь, то несколько стихая, продолжался всю Гражданскую войну. Число его жертв неизвестно. Лишь за вторую половину 1918 г. он унес по меньшей мере 50 тыс. жизней.[9] Это превзошло жертвы якобинского террора в ходе Французской революции 1789–1799 гг. (по некоторым оценкам, 40 тыс. человек). По данным специальной комиссии Деникина, возможно преувеличенным, за 1918–1919 гг. общее число жертв «красного террора» достигало 1,7 млн человек. Некоторые современные историки оценивают совокупное число жертв красного, белого и прочего террора в 1918–1922 гг. в 1,5 млнчеловек.
Курс на централизацию управления и массовый террор ускорили формирование однопартийной диктатуры. Брестский мир повлек выход левых эсеров из Совнаркома. 14 июня 1918 г. большевики исключили из Советов меньшевиков и эсеров. Единственной, кроме большевиков, крупной партией, легально действовавшей в Советской России до июля 1918 г., оставались левые эсеры.
Однако последствия унизительного сепаратного мира, политика большевиков по отношению к деревне и растущая монополизация власти вызывали у них все большее недовольство. 6 июля 1918 г. левыми эсерами, служившими в ВЧК, был убит немецкий посол Мирбах. Левые эсеры не стремились свергнуть советскую власть (как потом объявили большевики), они хотели разорвать Брестский мир и начать революционную войну с Германией, что должно было изменить и внутреннюю политику. Но события развернулись по-другому. Ф. Э. Дзержинский, пытавшийся задержать убийц, был арестован сам. Большевики в ответ арестовали левоэсеровскую фракцию на V съезде Советов (более 350 человек во главе с М. А. Спиридоновой), а это, в свою очередь, вызвало вооруженное выступление части левых эсеров. Но неорганизованные и пассивные действия предопределили их поражение. Большевики же воспользовались этим выступлением для разгрома своих недавних союзников и утверждения в Советской России фактически однопартийной диктатуры.
Военный коммунизм как новый тип развития. Однопартийная диктатура способствовала дальнейшей радикализации экономической политики Советского государства. Если большинству аспектов его прежней социально-экономической политики в какой-то мере можно было найти аналоги в опыте иных революций и воевавших в Первую мировую войну стран, да и сама эта политика еще не обрела сколько-нибудь целостной, завершенной формы, то к концу 1918 г. ситуация изменилась. Приобретавшая все большие масштабы и ожесточенность Гражданская война требовала создания огромной армии и максимальной мобилизации ресурсов в руках государства. Это подталкивало к дальнейшей централизации власти и распространению ее контроля на важнейшие сферы жизнедеятельности общества. Задачи, продиктованные чрезвычайной обстановкой, во многом совпали с марксистскими представлениями о социализме как о бестоварном, централизованном обществе, «единой фабрике». Все это, а также революции 1918–1919 гг. в Германии, Венгрии и революционное брожение в других европейских странах возродили у большевиков психологию революционного штурма, стремление непосредственно перейти к социализму, а в какой-то мере и к коммунизму, что привело к формированию к 1919 г. феномена военного коммунизма.
Его отличительными чертами были: фактически однопартийная диктатура с массовыми репрессиями; национализация крупной, средней, а отчасти даже и мелкой промышленности; продовольственная разверстка, сменившая в начале 1919 г. продовольственную диктатуру. Она тоже предусматривала принудительное изъятие продуктов у крестьян, но в соответствии с планом государственных заготовок, разверстанным по губерниям. Планы заготовок существенно превосходили возможности крестьянских хозяйств и привели к невиданному ограблению деревни, подрывавшему в итоге сами основы сельской экономики, а также к небывалому насилию над крестьянством. Большевики пытались даже насаждать в деревне коммуны (своего рода репетиция последующей коллективизации), но сопротивление крестьян сорвало эти планы.
Особенностью военного коммунизма стало эмиссионное финансирование бюджета (9/10 доходов бюджета давала денежная эмиссия) и фактическая отмена налогов (если не считать продразверстки и многочисленных контрибуций). Следствием стала колоссальная инфляция, почти полное обесценение «советских дензнаков», а соответственно и заработной платы. К концу 1920 г. денежная зарплата московских рабочих по сравнению с 1913 г. увеличилась в 400 раз, а цены на потребительские товары – в 20 тыс. раз!
Гиперинфляция в сочетании с курсом большевиков на ликвидацию товарно-денежных отношений привела к господству уравнительного государственного распределения, к фактической замене денежных зарплат системой натуральных пайков и даже к подготовке отмены денег вообще (марксизм утверждал, что при коммунизме денег не будет).
«Социальными новациями» военного коммунизма стали принудительная кооперация населения и обязательное членство в общественных организациях, отмена платы за коммунальные и некоторые другие услуги, введение всеобщей трудовой повинности, замена паспортов трудовыми книжками, милитаризация труда рабочих, создание трудовых армий и т. д. В ноябре 1919 г. СНК принял положение о рабочих дисциплинарных товарищеских судах, имевших право применять санкции вплоть до увольнения с предприятия и заключения в концентрационный лагерь. В отдельных городах в пылу коммунистического строительства большевики предпринимали попытки принудительного «обобществления», «национализации» женщин и «незамужних девиц».
Следствием сверхцентрализации управления и стремления, по выражению Ленина, «велениями пролетарского государства» непосредственно перейти к социализму и коммунистическому распределению стала небывалая бюрократизация. По некоторым оценкам, с 1917 по середину 1921 г. число госслужащих увеличилось более чем в 4 раза: с 576 тыс. до 2,4 млн человек. Количество чиновников в «рабоче-крестьянской» России более чем вдвое превышало численность рабочих. В 1920 г. более 40 % трудоспособного населения Москвы и Петрограда составляли служащие. (В то время как в Петербурге в 1910 г. их было менее 7 %.) Партия большевиков окончательно срослась с госаппаратом, став его стержневым элементом. В 1920 г. 53 % большевиков являлись служащими, на фабриках и заводах работали лишь 11 % коммунистов.
Таким образом, военный коммунизм представлял собой не только и не столько способ выживания большевистского режима в сложнейших условиях разрухи, Гражданской войны, сколько попытку непосредственного перехода к социализму и даже коммунизму с помощью широчайшего государственного принуждения и чрезвычайных методов. Именно поэтому, несмотря на широкое недовольство масс и периодические восстания, за военный коммунизм большевики держались до последней возможности. В 1920 г. Ленин с пафосом заявлял: «Все умрем, но свободы торговли не допустим!» Отныне военно-коммунистическая идеология стала квинтэссенцией большевистского духа и неотъемлемой частью последующей советской истории.
В других государствах Первая мировая война тоже дала толчок этатизации экономики, но идеология, оправдывающая и подталкивающая к этому (кейнсианство), возобладала лишь в 1930-е гг., после Великой депрессии. У большевиков же эти два фактора совпали. На них наложилась еще Гражданская война, а главное, коммунистическая доктрина имела принципиально иной, чем кейнсианство, характер и претендовала на кардинальное переустройство всего общества и мира в целом.
Объективно огромная роль государства и холистической, мессианской идеологии была свойственна традиционным – российскому и восточным – обществам. Эти черты были качественно модернизированы и развиты большевиками. Неудивительно, что их «прыжок в будущее» оказался в итоге «прыжком в прошлое».
Первоначальные заявления большевиков о стремлении к «подлинной» демократии, демократии «для трудящихся» остались пустыми декларациями. Напротив, их политика привела к свертыванию всякой демократии, даже советской, к формированию однопартийной диктатуры и бюрократической системы, качественно более мощной и жесткой, чем в царской России (и всех остальных странах Европы и Востока). Большевики не только реализовали те «антинародные» меры, которые предлагал Корнилов летом 1917 г. (введение смертной казни, милитаризация труда, устранение политического влияния Советов), но и на порядок превзошли их, превратив жесточайшее государственное принуждение и террор в важнейшие рычаги управления. Используя отдельные элементы государственного управления, появившиеся в ходе Первой мировой войны (принудительное синдицирование, государственный контроль за производством и распределением, всеобщая трудовая повинность и милитаризация труда, организация концлагерей, мощных спецслужб и т. д.), большевики качественно их развили и создали принципиально новый тип политического режима, несший в себе даже не зародыш, а костяк будущего тоталитаризма. Этот режим имел мессианскую направленность и рассматривался как прообраз государственности, которая утвердится во всем мире. Созданный в марте 1919 г. III Коммунистический интернационал, объединивший коммунистические и радикально-социалистические партии 21 страны, стал важнейшим орудием большевиков в разжигании мировой революции и «тиражировании» советского режима.
Итоги Октябрьской революции и Гражданской войны. Быстрый и относительно малокровный поначалу Октябрьский переворот, начавшийся 24-го (по мнению части историков – 25-го) октября 1917 г., положил начало небывалой по своей ожесточенности и кро-вопролитности Гражданской войне, продолжавшейся до 1922 г.[10]
Жертвы и разорение, принесенные Октябрьской революцией и Гражданской войной, были беспрецедентны, не сопоставимы с революциями XVII—ХГХвв. В 1917–1922 гг. население страны сократилось на 12,7—15 млн человек. Из них 2 млн вынуждены были эмигрировать, а 10,7—13 млн человек погибли. Таким образом, число погибших в России в ходе Гражданской войны существенно превысило потери всех 38 стран, принимавших участие в Первой мировой войне (10 млн человек)! До этого самой кровопролитной считалась Гражданская война в США, в которой погибло примерно 540 тыс. человек, т. е. лишь каждый пятьдесят седьмой – пятьдесят восьмой житель. В ходе Французской революции 1789–1799 гг. погибло от 200 до 300 тыс. человек – 1 % населения. В России же погиб или эмигрировал каждый одиннадцатый-тринадцатый житель страны! В отличие от эмиграции времен Французской революции, 51 % которой составляли представители низших сословий, 25 % – духовенства и лишь 17 % аристократии, большинство русских эмигрантов были интеллигентами, чиновниками, офицерами, предпринимателями, и подавляющая их часть – в противоположность французам – домой так и не вернулась. Тем самым Россия, и особенно ее деловая, военная, административная и творческая элита, понесла невосполнимые потери.
В экономике потери были еще более очевидны. Промышленное производство сократилось, по оценкам, в 4–7 раз, продукция сельского хозяйства – в 1,5–2,5 раза. Чудовищная инфляция в Советской России побила все рекорды (по ее уровню страна уступала лишь проигравшей мировую войну Германии). Произошла деурбанизация. В результате Октябрьской революции и Гражданской войны был почти сметен (отчасти ассимилирован) тот относительно узкий европеизированный социокультурный слой, который возник в России после петровских реформ.
Октябрьская революция и Гражданская война стали проявлением острейшего системного кризиса российского общества. В нем переплелись кризис ранней индустриализации, присущий в свое время и западноевропейским странам; элементы кризиса зрелой индустриализации (нашедшие свое выражение в значительной политической роли рабочих); кризис Российской империи, а также международный кризис (Первая мировая война, рост революционных настроений в Европе). Сложность и масштабность конфликта обусловили всеобъемлющий и многоуровневый характер противоборства. Явившись порождением многообразных социальных, политических, национальных, культурных, религиозных противоречий, небывалой поляризации и фрагментации общества, а также мощного влияния мировой войны, Гражданская война способствовала небывалым изменениям во всех сферах общественной жизни. Окончательно рухнула Российская империя и прежняя социальная структура общества. Была сменена правящая элита, уничтожены целые сословия, социальные группы (дворянство, буржуазия, среднее и высшее чиновничество), а некоторые из них (офицерство, казачество и т. д.) частично уничтожены, расколоты и ассимилированы. Наблюдалась невиданная маргинализация и «атомизация» общества. Таким образом, государственность и социальная структура России пережили кровавую трансформацию.
Почему же именно красные оказались победителями в Гражданской войне? Слабая и не пользующаяся значительным влиянием в обществе российская буржуазия не смогла возглавить и объединить антибольшевистские силы. Они оставались раздробленными (белые, умеренные социалисты, зеленые, «националы» и т. д.). Даже в самом Белом движении отнюдь не было единства. Более того, из-за внутренней неоднородности и недостаточного «политического обеспечения» оно не смогло выработать четкой и привлекательной для народа политической программы. Его объединяла негативная цель – борьба с большевиками за спасение единой и неделимой России. Не выступая в целом за реставрацию царских порядков (хотя среди офицеров эти настроения были сильны), лидеры белых выдвинули лозунг «не предрешения» будущего общественного строя, который должно было определить новое Учредительное собрание или Земский собор. Признавая необходимость решения аграрного, рабочего, национального вопросов, белые правительства пытались разрабатывать компромиссные законопроекты, но так и не смогли сформулировать четкой позиции. (Исключением стало правительство Врангеля, но к тому времени исход Гражданской войны был уже предрешен.) Между тем роль позитивных лозунгов, идеологии в сплочении и мобилизации масс в Гражданской войне была велика. «Политизированные» красные, в отличие от «военизированных» белых, могли использовать эту козырную карту. Белые притягательной для широких народных масс альтернативы предложить не смогли.
Основная часть населения не жаловала ни белых, ни красных. С весны 1918 г. Советскую Россию периодически сотрясали крестьянские восстания и рабочие волнения. Белых встречали с надеждой, но вскоре, особенно после развертывания «реквизиций» и мобилизаций в армию, и против них начинались восстания. Поставленные Гражданской войной перед суровым выбором рабочие и отчасти крестьяне после колебаний сочли большевиков меньшим из зол (дали землю, воюют против прежних порядков, «буржуев», обещают невиданное «царство социализма»). Белые в глазах народа олицетворяли царские порядки, ненавистных бар.
Поддержка большевиков была ограниченной и условной. В крестьянской и в рабочей среде предпринимались настойчивые попытки поисков «третьего пути». Это проявлялось в массовом дезертирстве из обеих враждующих армий, в восстаниях, махновщине и движении зеленых. Свой «средний путь» искали меньшевики и эсеры. Но раскол общества, ожесточенность конфликта обрекали эти попытки на трагический исход.
Красные, в отличие от белых, сумели создать огромный госаппарат. Благодаря этому они могли эффективней концентрировать ресурсы, подавлять оппозицию и проводить массовые мобилизации в армию. Дезертирство из Красной армии было беспрецедентным, превышая, по минимальным данным, 3,5 млн человек. Однако колоссальный госаппарат путем непрерывных мобилизаций, репрессий, а отчасти и пропаганды позволил большевикам увеличить численность Красной армии с 0,3 млн человек весной 1918 г. до 2,3 млн к июлю 1919 г. и 4,4 млн человек к лету 1920 г. Хотя действующая армия не превышала 1,5 млн человек, это существенно превосходило силы белых. (У Колчака было около 400 тыс. человек, Деникина – 160 тыс., Юденича – 20 тыс., Врангеля – 44 тыс. человек.)
На стороне красных было и другое преимущество – центральное положение в России. (Примечательно, что Европейский Центр – оплот большевиков – составляли области, в которых ранее господствовало крепостное право.) Это позволяло большевикам не только маневрировать силами (до 70 % всех советских дивизий перебрасывались с одного фронта на другой), но и использовать мощный экономический потенциал региона: здесь находилось 2/3 населения и подавляющая часть металлообрабатывающей промышленности страны. Территории, контролировавшиеся белыми, были менее экономически развитыми и в 4–5 раз менее населенными. Некоторые исследователи в этой связи проводят аналогию с Гражданской войной в США, в которой превосходство в населении, промышленности и транспорте явилось залогом победы Севера над Югом.
Важными факторами победы большевиков стали гибкая национальная политика и противоречия белых с национальными движениями и государствами, возникшими на развалинах Российской империи, а также запаздывание и неэффективность военной интервенции Антанты в Советскую Россию.
Беспрецедентным нажимом, ценой колоссальных жертв и разорения страны большевикам удалось «отвоевать» Россию и направить ее по социалистическому пути. Гражданская война наложила глубокий отпечаток на формирование и особенности большевистского режима. Победа в ней в какой-то мере легитимизировала советскую власть и представляемый ею вариант развития страны. Дорога для невиданного в истории социального эксперимента, начатого в октябре 1917 г., была расчищена.
Октябрьская революция в контексте европейских революций. По времени, прошедшему после генезиса капитализма в стране – примерно 150 лет, Октябрьская революция была схожа с Английской буржуазной революцией XVII в. Однако по большинству параметров: широте вовлеченности масс, а соответственно, своему радикализму и кровопролитности; нерелигиозности идеологий; четкой социальной направленности и мессианству; влиянию на мир и революционное движение – она гораздо больше походила на Французскую революцию 1789–1799 гг.
Октябрьская революция произошла на той стадии экономического развития, когда по уровню ВВП на душу населения[11] Россия соответствовала другим странам периода революционных потрясений: Англии середины XVII в., США и Франции конца XVIII в., Германии 1848 г., Мексике 1911 г. Но, в отличие от великих революций Запада, Октябрьская произошла после промышленного переворота. При этом аграрный переворот, который на Западе предшествовал промышленному, в России завершен не был. В некотором смысле российская революция является «промежуточной» между европейскими и восточными революциями, многие из которых происходили до завершения и промышленного, и аграрного переворотов. Другими чертами, роднившими ее с революциями Востока, были слабость буржуазии, либерализма и огромная роль крестьянства.
Завершив к концу XIX в. промышленный переворот, Россия к 1917 г. имела более развитую, чем в западноевропейских странах накануне революций, индустрию и рабочий класс (пусть и не до конца еще сформированный), производство отличалось высокой концентрацией и даже было частично монополизировано. Последнее – в сочетании с усилением госрегулирования в годы Первой мировой войны – существенно облегчило установление государственного контроля над экономикой и переход к новой социально-экономической модели.
Классообразование тоже не было завершено, но по этому пути Россия к 1917 г. продвинулась дальше, чем соответствующие европейские страны XVI–XVIII вв. (и больше походила на Францию, Германию, Чехию 1848–1849 гг.). К тому же к началу XX в. успел завоевать популярность марксизм – идеологическое детище промышленного переворота, – теоретически обосновавший подобный переход. Более того, в отличие от Нидерландской (XVII в.), Английской (XVI в.) и Французской (XVIII в.) революций, Россия вступила в Октябрьскую революцию, уже имея сформированные, «проверенные в деле» и весьма радикальные партии. Таковых не было даже во Франции и в центральноевропейских странах перед революциями 1848–1849 гг. Непропорционально большое место в отечественной партийной системе занимали социалисты. После Февральской революции они уже явно преобладали и даже господствовали на политической арене.
Так называемые социалистические преобразования в деревне, раскол крестьянства принципиально отличали Октябрьскую революцию от всех предшествовавших революций. Они способствовали перерастанию локальной гражданской войны в глобальную и придали ей небывало ожесточенный характер.
Централизация власти, свертывание «демократии для трудящихся» привели к падению роли Советов. Уже в марте 1918 г. на VII съезде РКП(б) была сформулирована официальная установка на передачу ряда функций Советов партии большевиков. Советы, в которых побеждали меньшевики и эсеры, разгонялись силой. Ни о какой выборности стремительно увеличившегося чиновничества, подконтрольности властей трудящимся не могло быть и речи. Все это совсем не походило на самоуправляющееся массами «государство-коммуну». Единственное, что оставалось от нее, – советская оболочка и удобное для большевиков слияние законодательных, исполнительных, а фактически и судебных функций. В народе коммуна стала расшифровываться как «кому на», а «кому нет».
Нараставшая централизация и развертывание массовых репрессий уже не только против эксплуататоров, но и против трудящихся стали для большевиков и методом решения хозяйственных проблем, и единственным средством компенсировать резкое сужение социальной базы с тем, чтобы любыми путями удержаться у власти. В феврале 1918 г. вводится смертная казнь (отмененная II съездом Советов), а с мая 1918 г. большевики начали массовый террор.
По мере дальнейшего обострения обстановки и развертывания Гражданской войны он приобретал все больший размах.
В ответ на покушение на жизнь Ленина и убийство руководителя Петроградской ЧК М. С. Урицкого Совнарком 5 сентября 1918 г. официально ввел политику красного террора. Этот невиданный по своим масштабам террор осуществлялся по классовому принципу. Он обрушился не только и даже не столько на реальных противников большевистской диктатуры, участников сопротивления ей, сколько на целые социальные слои, «чуждые» новому режиму: буржуазию, царских офицеров и полицейских, чиновников, казаков, интеллигенцию и т. д. Крестьяне и рабочие, осмеливавшиеся высказывать недовольство советской властью, тоже попадали под топор террора, и в итоге именно «трудящиеся» стали его основными жертвами.
Начавшийся фактически весной 1918 г. и приобретший особый размах осенью этого года массовый террор, то усиливаясь, то несколько стихая, продолжался всю Гражданскую войну. Число его жертв неизвестно. Лишь за вторую половину 1918 г. он унес по меньшей мере 50 тыс. жизней.[9] Это превзошло жертвы якобинского террора в ходе Французской революции 1789–1799 гг. (по некоторым оценкам, 40 тыс. человек). По данным специальной комиссии Деникина, возможно преувеличенным, за 1918–1919 гг. общее число жертв «красного террора» достигало 1,7 млн человек. Некоторые современные историки оценивают совокупное число жертв красного, белого и прочего террора в 1918–1922 гг. в 1,5 млнчеловек.
Курс на централизацию управления и массовый террор ускорили формирование однопартийной диктатуры. Брестский мир повлек выход левых эсеров из Совнаркома. 14 июня 1918 г. большевики исключили из Советов меньшевиков и эсеров. Единственной, кроме большевиков, крупной партией, легально действовавшей в Советской России до июля 1918 г., оставались левые эсеры.
Однако последствия унизительного сепаратного мира, политика большевиков по отношению к деревне и растущая монополизация власти вызывали у них все большее недовольство. 6 июля 1918 г. левыми эсерами, служившими в ВЧК, был убит немецкий посол Мирбах. Левые эсеры не стремились свергнуть советскую власть (как потом объявили большевики), они хотели разорвать Брестский мир и начать революционную войну с Германией, что должно было изменить и внутреннюю политику. Но события развернулись по-другому. Ф. Э. Дзержинский, пытавшийся задержать убийц, был арестован сам. Большевики в ответ арестовали левоэсеровскую фракцию на V съезде Советов (более 350 человек во главе с М. А. Спиридоновой), а это, в свою очередь, вызвало вооруженное выступление части левых эсеров. Но неорганизованные и пассивные действия предопределили их поражение. Большевики же воспользовались этим выступлением для разгрома своих недавних союзников и утверждения в Советской России фактически однопартийной диктатуры.
Военный коммунизм как новый тип развития. Однопартийная диктатура способствовала дальнейшей радикализации экономической политики Советского государства. Если большинству аспектов его прежней социально-экономической политики в какой-то мере можно было найти аналоги в опыте иных революций и воевавших в Первую мировую войну стран, да и сама эта политика еще не обрела сколько-нибудь целостной, завершенной формы, то к концу 1918 г. ситуация изменилась. Приобретавшая все большие масштабы и ожесточенность Гражданская война требовала создания огромной армии и максимальной мобилизации ресурсов в руках государства. Это подталкивало к дальнейшей централизации власти и распространению ее контроля на важнейшие сферы жизнедеятельности общества. Задачи, продиктованные чрезвычайной обстановкой, во многом совпали с марксистскими представлениями о социализме как о бестоварном, централизованном обществе, «единой фабрике». Все это, а также революции 1918–1919 гг. в Германии, Венгрии и революционное брожение в других европейских странах возродили у большевиков психологию революционного штурма, стремление непосредственно перейти к социализму, а в какой-то мере и к коммунизму, что привело к формированию к 1919 г. феномена военного коммунизма.
Его отличительными чертами были: фактически однопартийная диктатура с массовыми репрессиями; национализация крупной, средней, а отчасти даже и мелкой промышленности; продовольственная разверстка, сменившая в начале 1919 г. продовольственную диктатуру. Она тоже предусматривала принудительное изъятие продуктов у крестьян, но в соответствии с планом государственных заготовок, разверстанным по губерниям. Планы заготовок существенно превосходили возможности крестьянских хозяйств и привели к невиданному ограблению деревни, подрывавшему в итоге сами основы сельской экономики, а также к небывалому насилию над крестьянством. Большевики пытались даже насаждать в деревне коммуны (своего рода репетиция последующей коллективизации), но сопротивление крестьян сорвало эти планы.
Особенностью военного коммунизма стало эмиссионное финансирование бюджета (9/10 доходов бюджета давала денежная эмиссия) и фактическая отмена налогов (если не считать продразверстки и многочисленных контрибуций). Следствием стала колоссальная инфляция, почти полное обесценение «советских дензнаков», а соответственно и заработной платы. К концу 1920 г. денежная зарплата московских рабочих по сравнению с 1913 г. увеличилась в 400 раз, а цены на потребительские товары – в 20 тыс. раз!
Гиперинфляция в сочетании с курсом большевиков на ликвидацию товарно-денежных отношений привела к господству уравнительного государственного распределения, к фактической замене денежных зарплат системой натуральных пайков и даже к подготовке отмены денег вообще (марксизм утверждал, что при коммунизме денег не будет).
«Социальными новациями» военного коммунизма стали принудительная кооперация населения и обязательное членство в общественных организациях, отмена платы за коммунальные и некоторые другие услуги, введение всеобщей трудовой повинности, замена паспортов трудовыми книжками, милитаризация труда рабочих, создание трудовых армий и т. д. В ноябре 1919 г. СНК принял положение о рабочих дисциплинарных товарищеских судах, имевших право применять санкции вплоть до увольнения с предприятия и заключения в концентрационный лагерь. В отдельных городах в пылу коммунистического строительства большевики предпринимали попытки принудительного «обобществления», «национализации» женщин и «незамужних девиц».
Следствием сверхцентрализации управления и стремления, по выражению Ленина, «велениями пролетарского государства» непосредственно перейти к социализму и коммунистическому распределению стала небывалая бюрократизация. По некоторым оценкам, с 1917 по середину 1921 г. число госслужащих увеличилось более чем в 4 раза: с 576 тыс. до 2,4 млн человек. Количество чиновников в «рабоче-крестьянской» России более чем вдвое превышало численность рабочих. В 1920 г. более 40 % трудоспособного населения Москвы и Петрограда составляли служащие. (В то время как в Петербурге в 1910 г. их было менее 7 %.) Партия большевиков окончательно срослась с госаппаратом, став его стержневым элементом. В 1920 г. 53 % большевиков являлись служащими, на фабриках и заводах работали лишь 11 % коммунистов.
Таким образом, военный коммунизм представлял собой не только и не столько способ выживания большевистского режима в сложнейших условиях разрухи, Гражданской войны, сколько попытку непосредственного перехода к социализму и даже коммунизму с помощью широчайшего государственного принуждения и чрезвычайных методов. Именно поэтому, несмотря на широкое недовольство масс и периодические восстания, за военный коммунизм большевики держались до последней возможности. В 1920 г. Ленин с пафосом заявлял: «Все умрем, но свободы торговли не допустим!» Отныне военно-коммунистическая идеология стала квинтэссенцией большевистского духа и неотъемлемой частью последующей советской истории.
В других государствах Первая мировая война тоже дала толчок этатизации экономики, но идеология, оправдывающая и подталкивающая к этому (кейнсианство), возобладала лишь в 1930-е гг., после Великой депрессии. У большевиков же эти два фактора совпали. На них наложилась еще Гражданская война, а главное, коммунистическая доктрина имела принципиально иной, чем кейнсианство, характер и претендовала на кардинальное переустройство всего общества и мира в целом.
Объективно огромная роль государства и холистической, мессианской идеологии была свойственна традиционным – российскому и восточным – обществам. Эти черты были качественно модернизированы и развиты большевиками. Неудивительно, что их «прыжок в будущее» оказался в итоге «прыжком в прошлое».
Первоначальные заявления большевиков о стремлении к «подлинной» демократии, демократии «для трудящихся» остались пустыми декларациями. Напротив, их политика привела к свертыванию всякой демократии, даже советской, к формированию однопартийной диктатуры и бюрократической системы, качественно более мощной и жесткой, чем в царской России (и всех остальных странах Европы и Востока). Большевики не только реализовали те «антинародные» меры, которые предлагал Корнилов летом 1917 г. (введение смертной казни, милитаризация труда, устранение политического влияния Советов), но и на порядок превзошли их, превратив жесточайшее государственное принуждение и террор в важнейшие рычаги управления. Используя отдельные элементы государственного управления, появившиеся в ходе Первой мировой войны (принудительное синдицирование, государственный контроль за производством и распределением, всеобщая трудовая повинность и милитаризация труда, организация концлагерей, мощных спецслужб и т. д.), большевики качественно их развили и создали принципиально новый тип политического режима, несший в себе даже не зародыш, а костяк будущего тоталитаризма. Этот режим имел мессианскую направленность и рассматривался как прообраз государственности, которая утвердится во всем мире. Созданный в марте 1919 г. III Коммунистический интернационал, объединивший коммунистические и радикально-социалистические партии 21 страны, стал важнейшим орудием большевиков в разжигании мировой революции и «тиражировании» советского режима.
Итоги Октябрьской революции и Гражданской войны. Быстрый и относительно малокровный поначалу Октябрьский переворот, начавшийся 24-го (по мнению части историков – 25-го) октября 1917 г., положил начало небывалой по своей ожесточенности и кро-вопролитности Гражданской войне, продолжавшейся до 1922 г.[10]
Жертвы и разорение, принесенные Октябрьской революцией и Гражданской войной, были беспрецедентны, не сопоставимы с революциями XVII—ХГХвв. В 1917–1922 гг. население страны сократилось на 12,7—15 млн человек. Из них 2 млн вынуждены были эмигрировать, а 10,7—13 млн человек погибли. Таким образом, число погибших в России в ходе Гражданской войны существенно превысило потери всех 38 стран, принимавших участие в Первой мировой войне (10 млн человек)! До этого самой кровопролитной считалась Гражданская война в США, в которой погибло примерно 540 тыс. человек, т. е. лишь каждый пятьдесят седьмой – пятьдесят восьмой житель. В ходе Французской революции 1789–1799 гг. погибло от 200 до 300 тыс. человек – 1 % населения. В России же погиб или эмигрировал каждый одиннадцатый-тринадцатый житель страны! В отличие от эмиграции времен Французской революции, 51 % которой составляли представители низших сословий, 25 % – духовенства и лишь 17 % аристократии, большинство русских эмигрантов были интеллигентами, чиновниками, офицерами, предпринимателями, и подавляющая их часть – в противоположность французам – домой так и не вернулась. Тем самым Россия, и особенно ее деловая, военная, административная и творческая элита, понесла невосполнимые потери.
В экономике потери были еще более очевидны. Промышленное производство сократилось, по оценкам, в 4–7 раз, продукция сельского хозяйства – в 1,5–2,5 раза. Чудовищная инфляция в Советской России побила все рекорды (по ее уровню страна уступала лишь проигравшей мировую войну Германии). Произошла деурбанизация. В результате Октябрьской революции и Гражданской войны был почти сметен (отчасти ассимилирован) тот относительно узкий европеизированный социокультурный слой, который возник в России после петровских реформ.
Октябрьская революция и Гражданская война стали проявлением острейшего системного кризиса российского общества. В нем переплелись кризис ранней индустриализации, присущий в свое время и западноевропейским странам; элементы кризиса зрелой индустриализации (нашедшие свое выражение в значительной политической роли рабочих); кризис Российской империи, а также международный кризис (Первая мировая война, рост революционных настроений в Европе). Сложность и масштабность конфликта обусловили всеобъемлющий и многоуровневый характер противоборства. Явившись порождением многообразных социальных, политических, национальных, культурных, религиозных противоречий, небывалой поляризации и фрагментации общества, а также мощного влияния мировой войны, Гражданская война способствовала небывалым изменениям во всех сферах общественной жизни. Окончательно рухнула Российская империя и прежняя социальная структура общества. Была сменена правящая элита, уничтожены целые сословия, социальные группы (дворянство, буржуазия, среднее и высшее чиновничество), а некоторые из них (офицерство, казачество и т. д.) частично уничтожены, расколоты и ассимилированы. Наблюдалась невиданная маргинализация и «атомизация» общества. Таким образом, государственность и социальная структура России пережили кровавую трансформацию.
Почему же именно красные оказались победителями в Гражданской войне? Слабая и не пользующаяся значительным влиянием в обществе российская буржуазия не смогла возглавить и объединить антибольшевистские силы. Они оставались раздробленными (белые, умеренные социалисты, зеленые, «националы» и т. д.). Даже в самом Белом движении отнюдь не было единства. Более того, из-за внутренней неоднородности и недостаточного «политического обеспечения» оно не смогло выработать четкой и привлекательной для народа политической программы. Его объединяла негативная цель – борьба с большевиками за спасение единой и неделимой России. Не выступая в целом за реставрацию царских порядков (хотя среди офицеров эти настроения были сильны), лидеры белых выдвинули лозунг «не предрешения» будущего общественного строя, который должно было определить новое Учредительное собрание или Земский собор. Признавая необходимость решения аграрного, рабочего, национального вопросов, белые правительства пытались разрабатывать компромиссные законопроекты, но так и не смогли сформулировать четкой позиции. (Исключением стало правительство Врангеля, но к тому времени исход Гражданской войны был уже предрешен.) Между тем роль позитивных лозунгов, идеологии в сплочении и мобилизации масс в Гражданской войне была велика. «Политизированные» красные, в отличие от «военизированных» белых, могли использовать эту козырную карту. Белые притягательной для широких народных масс альтернативы предложить не смогли.
Основная часть населения не жаловала ни белых, ни красных. С весны 1918 г. Советскую Россию периодически сотрясали крестьянские восстания и рабочие волнения. Белых встречали с надеждой, но вскоре, особенно после развертывания «реквизиций» и мобилизаций в армию, и против них начинались восстания. Поставленные Гражданской войной перед суровым выбором рабочие и отчасти крестьяне после колебаний сочли большевиков меньшим из зол (дали землю, воюют против прежних порядков, «буржуев», обещают невиданное «царство социализма»). Белые в глазах народа олицетворяли царские порядки, ненавистных бар.
Поддержка большевиков была ограниченной и условной. В крестьянской и в рабочей среде предпринимались настойчивые попытки поисков «третьего пути». Это проявлялось в массовом дезертирстве из обеих враждующих армий, в восстаниях, махновщине и движении зеленых. Свой «средний путь» искали меньшевики и эсеры. Но раскол общества, ожесточенность конфликта обрекали эти попытки на трагический исход.
Красные, в отличие от белых, сумели создать огромный госаппарат. Благодаря этому они могли эффективней концентрировать ресурсы, подавлять оппозицию и проводить массовые мобилизации в армию. Дезертирство из Красной армии было беспрецедентным, превышая, по минимальным данным, 3,5 млн человек. Однако колоссальный госаппарат путем непрерывных мобилизаций, репрессий, а отчасти и пропаганды позволил большевикам увеличить численность Красной армии с 0,3 млн человек весной 1918 г. до 2,3 млн к июлю 1919 г. и 4,4 млн человек к лету 1920 г. Хотя действующая армия не превышала 1,5 млн человек, это существенно превосходило силы белых. (У Колчака было около 400 тыс. человек, Деникина – 160 тыс., Юденича – 20 тыс., Врангеля – 44 тыс. человек.)
На стороне красных было и другое преимущество – центральное положение в России. (Примечательно, что Европейский Центр – оплот большевиков – составляли области, в которых ранее господствовало крепостное право.) Это позволяло большевикам не только маневрировать силами (до 70 % всех советских дивизий перебрасывались с одного фронта на другой), но и использовать мощный экономический потенциал региона: здесь находилось 2/3 населения и подавляющая часть металлообрабатывающей промышленности страны. Территории, контролировавшиеся белыми, были менее экономически развитыми и в 4–5 раз менее населенными. Некоторые исследователи в этой связи проводят аналогию с Гражданской войной в США, в которой превосходство в населении, промышленности и транспорте явилось залогом победы Севера над Югом.
Важными факторами победы большевиков стали гибкая национальная политика и противоречия белых с национальными движениями и государствами, возникшими на развалинах Российской империи, а также запаздывание и неэффективность военной интервенции Антанты в Советскую Россию.
Беспрецедентным нажимом, ценой колоссальных жертв и разорения страны большевикам удалось «отвоевать» Россию и направить ее по социалистическому пути. Гражданская война наложила глубокий отпечаток на формирование и особенности большевистского режима. Победа в ней в какой-то мере легитимизировала советскую власть и представляемый ею вариант развития страны. Дорога для невиданного в истории социального эксперимента, начатого в октябре 1917 г., была расчищена.
Октябрьская революция в контексте европейских революций. По времени, прошедшему после генезиса капитализма в стране – примерно 150 лет, Октябрьская революция была схожа с Английской буржуазной революцией XVII в. Однако по большинству параметров: широте вовлеченности масс, а соответственно, своему радикализму и кровопролитности; нерелигиозности идеологий; четкой социальной направленности и мессианству; влиянию на мир и революционное движение – она гораздо больше походила на Французскую революцию 1789–1799 гг.
Октябрьская революция произошла на той стадии экономического развития, когда по уровню ВВП на душу населения[11] Россия соответствовала другим странам периода революционных потрясений: Англии середины XVII в., США и Франции конца XVIII в., Германии 1848 г., Мексике 1911 г. Но, в отличие от великих революций Запада, Октябрьская произошла после промышленного переворота. При этом аграрный переворот, который на Западе предшествовал промышленному, в России завершен не был. В некотором смысле российская революция является «промежуточной» между европейскими и восточными революциями, многие из которых происходили до завершения и промышленного, и аграрного переворотов. Другими чертами, роднившими ее с революциями Востока, были слабость буржуазии, либерализма и огромная роль крестьянства.
Завершив к концу XIX в. промышленный переворот, Россия к 1917 г. имела более развитую, чем в западноевропейских странах накануне революций, индустрию и рабочий класс (пусть и не до конца еще сформированный), производство отличалось высокой концентрацией и даже было частично монополизировано. Последнее – в сочетании с усилением госрегулирования в годы Первой мировой войны – существенно облегчило установление государственного контроля над экономикой и переход к новой социально-экономической модели.
Классообразование тоже не было завершено, но по этому пути Россия к 1917 г. продвинулась дальше, чем соответствующие европейские страны XVI–XVIII вв. (и больше походила на Францию, Германию, Чехию 1848–1849 гг.). К тому же к началу XX в. успел завоевать популярность марксизм – идеологическое детище промышленного переворота, – теоретически обосновавший подобный переход. Более того, в отличие от Нидерландской (XVII в.), Английской (XVI в.) и Французской (XVIII в.) революций, Россия вступила в Октябрьскую революцию, уже имея сформированные, «проверенные в деле» и весьма радикальные партии. Таковых не было даже во Франции и в центральноевропейских странах перед революциями 1848–1849 гг. Непропорционально большое место в отечественной партийной системе занимали социалисты. После Февральской революции они уже явно преобладали и даже господствовали на политической арене.