Амиров Джамшид. Береговая операция

   - Успокойтесь, пожалуйста, - мягко проговорил Любавин, - и расскажите нам все по порядку. А насчет смерти это вы зря. Вы же молодая женщина, вам еще жить и жить.
   Женщина помолчала немного, а потом заговорила:
   - Волкова я, Анастасия Николаевна. На кирпичном заводе браковщицей работаю, раньше обжигальщицей была. Муж мой первый, Волков Алексей, на фронте погиб.
   И Анастасия Волкова рассказала полковнику Любавину, как вышла она замуж за Петра Афанасьевича Никезина, мастера из артели. Жили с ним хорошо, только в последнее время будто подменили его, злой стал, бить ее начал.
   - Но с этим я бы к вам не пришла, сама бы со своим семейным горем управилась, - продолжала Волкова. - Только непонятные вещи дома у меня творятся. Есть у мужа моего, Петра Никезина, кованый сундучок, всегда на замок заперт. Спросила я его как-то: "Чего это ты, Петя, в сундучке бережешь?" А он мне ответил: "Казенные материалы для радиоприемников, дефицитные они, дорого стоят, под расписку мне их в артели выдали, вот и берегу, чтобы не пропали". Поверила я, дознаваться не стала, хотя странным мне казалось, что сколько он при мне радиоприемников ни ремонтировал, а сундучка своего ни разу не открывал. Как-то раз, с месяц назад это было, вернулась я с работы и на рынок собралась. А рынок от нас далеко, уйдешь, так часа два проходишь. Только из дому вышла, до продовольственного магазина дошла, вижу: сметану продают, а баночку-то я с собой не захватила. Думаю на обратном пути сметана кончится, вернусь-ка лучше домой я за баночкой. Вернулась. Когда я уходила, Петр сказал, что вздремнуть приляжет, устал, мол, работал много. Ну я дверь тихонечко открыла, чтобы не разбудить человека, в комнату босая вошла. Глянула, а дверь в его комнату открыта. Самого Петра-то не видно, он, видать, у стола сидел, только слышу что-то странно постукивает, вроде как по аккордеону стучит, будто бы проверяет пружины у клавишей, а сундучок его - он как раз против двери стоит - мне виден, открытый. Заглянула я - сундук пустой, в нем только пара старых кирзовых сапог лежит. Стала я баночку в буфете с полки доставать, нечаянно посудой звякнула. А Петр как выскочит из своей комнаты, бледный, глаза на выкате и как заорет на меня: "Ты что подсматриваешь за мной?" Я ему говорю: "Опомнись, Петя, я баночку для сметаны забыла, за ней и вернулась домой". Ну, он вроде успокоился и сказал мне даже ласково, хотя глаза у него неласковые были: "Возвращайся скорее". Сколько раз меня подмывало спросить его, чего это он в сундуке эти старые сапоги бережет и зачем мне, своему человеку, жене, про радиодетали врал, да не решалась. Как вспомню его лицо страшно становится.
   - На прошлой неделе, - продолжала Волкова, - откуда-то вернулся Петр домой ночью. А по вечерам он редко когда уходит. Злой пришел, долго спать не ложился, все сидел в своей комнате. Я его спать позвала: на работу, мол, утром рано подниматься. Так он обругал меня. А вот сегодня вернулась я раньше времени домой, стучала в дверь, не впускает. Глянула в окно, вижу, стучит одним пальцем по аккордеону, а крышка откинута, что-то у уха держит, и сундук опять открытый. А когда впустил он меня в квартиру, сундук уже был заперт. Ударил он меня ни за что ни про что. Не знаю я что к чему, но только странным мне все это кажется и страшно почему-то. Вот и решила к вам прийти.
   Полковник Любавин слушал рассказ Анастасии Волковой с глубочайшим вниманием. Он думал о том, что эта простая советская женщина, поделившаяся сейчас с ним своим горем и неожиданно возникшими подозрениями, может быть, дает им в руки новое недостающее звено в той запутанной цепи, которую они в эти дни распутывали, узел за узлом.
   Но ей нужно было что-то сказать. Что? Прежде все то, чтобы она хранила в тайне свой визит в Комитет государственной безопасности, но об этом она и сама никому не расскажет, так как боится своего мужа. Нужно, чтобы у нее хватило мужества держаться дома как всегда, чтобы не зародить ни искры подозрения в муже и, таким образом, не вспугнуть врага.
   Любавин испытующе посмотрел на сидевшую перед ним женщину. Волкова уже успокоилась и смотрела на него, ожидая, что ей скажет, чем поможет этот полковник с умным и добрым лицом.
   - Я слушал вас внимательно и хочу, чтобы вы меня поняли правильно и мужественно перенесли все, что я вам сейчас скажу открыто и прямо, обратился к Волковой Любавин, - Это пока большая, важнейшая государственная тайна, но вы к нам пришли с открытым сердцем, и я думаю, что могу вам ее доверить. Не так ли?
   - Можете доверить, - сказала Анастасия Волкова, - можете! Если Петр враг, жалости у меня к нему не будет. С тоски я за него замуж пошла, а себя я считаю женой солдата, что за нашу Родину жизнь на фронте отдал.
   - Ответьте мне на один вопрос. Я не хотел задавать вам его раньше, чтобы не перебивать вас. Вы упомянули, что с Никезиным вас познакомил ваш бывший квартирант - шофер. Как его зовут, где он сейчас?
   - Зовут его Владимир Соловьев. Работает он сейчас в таксомоторном парке, "Победу" водит. У нас бывает редко, но иной раз заезжает к моему. Перекинется несколькими словечками и уедет. Все торопится. Сколько раз его к столу звала пообедать или отужинать с нами, все отказывается: "Тороплюсь, говорит, Настя, дела". Хороший, веселый он парень, не чета моему бирюку, оживилась Волкова.
   - Спасибо вам, товарищ Волкова, за все, что вы нам сообщили. Есть у нас к вам одна большая просьба, да только не знаю, - сказал, чуть задумавшись, Любавин, - сможете ли вы ее выполнить.
   - Смогу, если по силам придется, - ответила Волкова.
   - Знаю, трудно вам будет, но очень прошу, - продолжал Любавин, - в доме ни в чем не меняться. Как жили с мужем, так и живите, чтобы он ничего неладного не почувствовал. Подозрения и у вас и у нас серьезные. Но пока мы ни в чем не убеждены, нужно, чтобы все оставалось по-старому. А что еще заметите, прошу дать мне знать.
   - Хорошо, - твердо ответила Анастасия Волкова.
   - Сейчас вернетесь, а Никезин окажется дома и спросит, где были. Что ответите?
   - В очереди, скажу, в поликлинике была.
   Любавин встал, крепко пожал на прощание Волковой руку и сказал:
   - Спасибо вам, Анастасия Николаевна.
   Чингизов и вызванные им Александр Денисов и Сурен Акопян размышляли о том, с чего начать поиски этой загадочной высокой блондинки. Первые следы вели на водную станцию.
   - Но на станцию нам пути-дорожки заказаны. Показываться туда нельзя, сказал Чингизов и укоризненно посмотрел на Сурена. - Кто же, - продолжал размышлять Чингизов, - дал знать о том, что Худаяром интересуются? Сторожиха.
   - Нет, не думаю, - возразил Акопян. - Я наблюдал за ней целых два часа, пока дожидался возвращения с моря начальника водной станции Рашида Садыхова.
   - Может быть, сам Рашид Садыхов? - спросил Чингизов.
   - Сомневаюсь, - сказал Акопян. - Он был мною официально предупрежден о том, что я произвожу розыск Худаяра негласно.
   - Я знаю немного Рашида Садыхова, - заметил Денисов. - Это неплохой парень, коммунист. Он был демобилизован из морской пограничной охраны, где командовал катером. Да и отец его заслуженный моряк, плавал всю войну штурманом на танкере "Чкалов".
   - Значит, там был кто-то третий, - задумчиво проговорил Чингизов. - Но кто? Гадай - не гадай, а сидя здесь, в кабинете, ничего не разгадаешь. Давайте-ка, товарищи, так попробуем: вызовем сюда Садыхова. Позвони к нему, Александр. Если его нет, скажи, что спрашивали из Комитета физкультуры и спорта, а окажется на месте, пригласи к нам немедленно и предупреди как коммуниста, что приглашение это совершенно, секретное.
   Денисов позвонил. У телефона оказался сам Садыхов. Через несколько минут он уже сидел в кабинете Чингизова.
   - Вот что, товарищ Садыхов, мы с вами хотим побеседовать о вашем погибшем вахтере Худаяре Балакиши оглы, - сказал ему Чингизов. - Мы им заинтересовались в связи с тем, что он, как нами установлено, в прошлом крупный уголовник и был связан с людьми, переправлявшими за кордон контрабанду. Поэтому нам хотелось бы узнать, как и какими путями он попал к вам на работу.
   - Мне его рекомендовала одна наша активистка, - сказал Садыхов. - У меня как раз была вакантная должность вахтера, и я его принял. Кстати, должен вам сказать, что Худаяр не скрывал того, что в прошлом совершил уголовное преступление и отбыл срок наказания. Он мне предъявил соответствующую справку. Ну, что еще я знаю о нем? Знаю, что жил он в Гюмюштепе, в собственном маленьком домике, который, как он говорил, достался ему от дяди, одинокого, бездетного старика. Правда, в последнее время кое-кто из наших работников, в частности вахтер тетя Маша, поговаривал о том, что Худаяр курит анашу. Я думал даже снять его с работы. Но товарищи из уголовного розыска специально предупредили меня, чтобы я его пока не трогал, - они хотели через него установить крупных спекулянтов анашой и узнать, какими путями она доставляется в Советабад.
   - Понятно, - заметил Чингизов. - А, кстати, кто эта-активистка, которая вам рекомендовала Худаяра на работу?
   - Это гордость нашей женской команды, великолепная пловчиха и прыгунья, - заявил Садыхов. - Но, к сожалению, она мало времени уделяет водному спорту, так как увлекается художественной самодеятельностью, участвует в бригаде Дома офицеров. А кроме того, у нее сменная работа - она работает медицинской сестрой в военном госпитале.
   - А какое отношение эта ваша активистка имела к Худаяру?
   - Откровенно говоря, не знаю. Видимо, кто-то из знакомых попросил ее о нем, а она меня. Должен заметить, что это вообще замечательная женщина, очень отзывчивая и очень серьезная, несмотря на...
   - Несмотря на что? - спросил Чингизов.
   - На свою красоту, - ответил Садыхов. - За ней многие пытались ухаживать, но держится она очень строго. И когда я однажды при случае спросил ее, почему она так сдержанна, она ответила, что никак не может забыть своего покойного мужа. И жаль, откровенно говоря, жаль! - улыбнулся Садыхов и даже вздохнул.
   - Что же вы так тяжко вздыхаете, товарищ Садыхов?
   - Да, глядя на нее, любой неженатый вздохнет. А я, знаете, товарищи, холост!..
   - А-а-а, - с шутливой многозначительностью протянул Денисов, - то-то вы нам даже имени вашей активистки не называете, боитесь отобьем? Я ведь тоже не женат, а расписали вы ее так, что поневоле взглянуть на нее хочется.
   - Зовут ее Татьяной Остапенко. Только глядите не глядите - ничего не получится, - махнул рукой Садыхов.
   - Проверили на личном опыте? - спросил Акопян.
   - Считайте, что так! - улыбнулся Садыхов.
   - Я надеюсь, товарищ Садыхов, - сказал Чингизов, вставая, - что весь наш разговор от начала до конца, включая шутки, останется в этих стенах.
   - Разумеется, - ответил Садыхов. - Сам был пограничником, службу знаю.
   Садыхов распрощался и ушел.
   - Вот почему даже те, кого мы привлекаем себе в помощь, не всегда, далеко не всегда, должны знать о том, что знаем мы, - сказал товарищам Чингизов. - Ведь Садыхов явно неравнодушен к Татьяне Остапенко, а он еще молод, и мы знаем, когда и в каких случаях, особенно у малознакомого нам человека, голос сердца может заглушить голос разума. А теперь к делу. Значит, нам уже известно многое: во-первых имя, во-вторых военный госпиталь - служба, Дом офицеров. Заметьте, товарищи, военный госпиталь и Дом офицеров. Это и определяет круг интересов и круг знакомств Татьяны Остапенко. Что же она делает в военном госпитале? Как она туда пришла? Вот этим вы, товарищ Денисов, и займитесь. Только советую сразу отказаться от вашего штатского вида и надеть военную форму. Кстати, наденьте общевойсковые полевые погоны, сейчас лето - время маневров. Вам много времени потребуется на ваш туалет?
   - Двадцать минут, - ответил Денисов.
   - Хорошо. За это время я свяжусь с начальником госпиталя.
   Чингизов сообщил начальнику госпиталя о предстоящем визите лейтенанта Денисова, попросил оказать ему необходимое содействие и предупредил, что задание Денисова строго секретное.
   Начальник госпиталя, узнав, кем интересуется Денисов, рассказал, что сам он в госпитале работает уже семь лет, медсестру Остапенко знает и может сказать о ней только хорошее. Серьезная, исполнительная, дисциплинированная, с большим опытом, работает безотказно, поведения примерного. "Знаю, что отличается в художественной самодеятельности, а более подробно вам о ней сможет рассказать мои помощник по хозяйственной части, он у нас ведает личным составом".
   Денисов заколебался, стоит ли вовлекать в беседу третье лицо, но начальник госпиталя заявил:
   - Мой помощник - старый коммунист, был политруком роты, на финском фронте потерял ногу, отморозил, пришлось ампутировать. Но человек провел всю жизнь в армии, с курсантских лет, и без армии жить не может. В нашем госпитале он с тысяча девятьсот сорокового года - с довоенных времен.
   - Ну, что же, пригласите его, - согласился Денисов, - и попросите, чтобы он рассказал об Остапенко.
   Помощник начальника госпиталя - пожилой, немного сумрачный на вид человек - рассказал, что Татьяну Остапенко он знает с первого дня ее поступления в госпиталь - с мая тысяча девятьсот сорок пятого года. "Даже точно могу сказать, - уточнил он, - с четвертого мая. Приехала она к нам с Кюброй Мамедовной, в ее санитарном поезде. Рвалась обратно в Действующую армию, а тут война окончилась, был получен приказ: воевавших рядового и сержантского состава оставлять на местах. Она по званию сержант медицинской службы, ну, и осталась у нас. Работает хорошо, ничего не скажешь. Замкнута малость, но это с горя, мужа погибшего забыть не может. Но иной раз как разойдется - удержу нет. Седьмого ноября у нас на вечере самодеятельности пела и плясала так, что ее со сцены зрители час не отпускали. Кстати, в отпуск она у нас уходит с двадцатого числа, ей за два года отпуск положен. В Киев собирается вместе с самодеятельной бригадой Дома офицеров - она у них главная артистка, ее портрет в Доме офицеров висит".
   Начальник госпиталя вопросительно посмотрел на Денисова, нет ли у него еще вопросов. Денисов дал понять, что вопросов больше нет, и начальник госпиталя отпустил своего помощника, предупредив, что разговор был строго секретный.
   - А кто такая Кюбра Мамедовна, о которой говорил ваш помощник? спросил Денисов.
   - Кюбра Мамедовна Дадашева - это наша гордость, - известнейший нейрохирург, доктор медицинских наук. Неужели не слыхали?
   - Признаться, не слыхал.
   - Ну, значит, у вас нервы здоровые.
   - Не жалуюсь, болеть не приходилось, - улыбнулся Денисов.
   - Кюбра Мамедовна - интереснейший человек, - продолжал начальник госпиталя. - Мы ее прозвали маленьким полковником с большим характером - у нее звание полковника медицинской службы. Девчонкой, только мединститут окончила, на фронт пошла. К нам вернулась майором, начальником санитарного поезда, с таким научным и практическим опытом, которого в обычных мирных условиях и за двадцать лет не накопишь. Чудесная голова, настоящий врач. От нас ушла пять лет назад. Ведает кафедрой нейрохирургии, руководит отделением в институте восстановительной хирургии, а над нами шефствует. День в неделю у нее выделен для нашего госпиталя. Да что я вам ее расписываю, сегодня она как раз у нас, сейчас на обходе. Если минут сорок подождете, она зайдет ко мне, познакомитесь. Впрочем, забыл - вас-то, собственно говоря, не Кюбра Мамедовна интересует, а Татьяна Остапенко.
   - Остапенко сейчас тоже в госпитале? - спросил Денисов.
   - Не знаю точно, но могу узнать.
   - Нет, это делать не нужно, - остановил Денисов начальника госпиталя, уже протянувшего руку к телефонной трубке.
   Через полчаса состоялось знакомство Денисова с Кюброй Мамедовной Дадашевой. Предупредив ее о том, что беседа носит строго конфиденциальный характер, Денисов попросил ее рассказать все, что она знает о Татьяне Остапенко.
   - Таню Остапенко знаю отлично, - рассказывала профессор Дадашева. Хорошая медсестра и человек хороший. Забыть, как она к нам пришла, нельзя по той простой причине, что это был последний рейс нашего санитарного поезда, большой рейс, почти от Берлина до Советабада. Стояли мы тогда на вокзале небольшого немецкого городка Ситтау. Татьяна пришла к нам со старшиной-танкистом Володей Соловьевым. Он был контужен, но уже поправлялся, его подлечили в полевом армейском госпитале и направили на дальнейшее лечение в тыл. У Татьяны был месячный отпуск к родным, в Ростов. Она беспокоилась о судьбе матери, потому что после освобождения Ростова не получала от нее никаких известий. В санитарном поезде она немедленно включилась в работу. Была молчалива, чем-то удручена. Соловьев мне как-то сказал тогда, что у нее горе, в бою погиб муж, командир танкового батальона. Поэтому и отпуск ей из медсанбата дали. Я с ней на эту тему не разговаривала, чтобы зря не бередить свежие раны, - продолжала профессор Дадашева. - В Ростове наш санпоезд стоял почти сутки. Часть больных забрали ростовские госпитали. Татьяна попрощалась со всеми и ушла. А под вечер она вернулась в санпоезд. Помню, как сейчас, едва я вошла, как она встала и отрапортовала: "Товарищ майор медицинской службы, разрешите продолжать следовать в отпуск в составе санитарного поезда". Я спрашиваю: "Почему, что случилось?" А она молчит, чувствуется - тяжело ей было говорить, но потом рассказала. Не застала она матери в живых; жила ее мать в домике, в самом конце Садовой улицы, недалеко от парка. От дома и следа не осталось, и соседей никого не нашла. Старичок один в киоске на той улице газетами торгует, так вот он и рассказал Татьяне, что в день освобождения Ростова, когда наши уже ворвались в город, немцы бомбили мирное население. Рядом с домом взорвалась тяжелая фугасная бомба. Мать ее потом мертвую под обломками нашли, похоронили в братской могиле. Так Татьяна Остапенко и приехала с нашим санитарным поездом в Советабад. А тут приказ пришел, и нас в этот госпиталь перевели.
   - Вы довольны ею, Алескер Агаевич? - спросила Кюбра Мамедовна.
   - Вполне! - ответил начальник госпиталя.
   - Скажите, - спросил Денисов, - а старшина этот, о котором вы упоминали, где? Дальнейшая судьба его вам неизвестна?
   - Почему неизвестна? Я люблю следить за своими старыми больными. Он жаловался на сильные приступообразные боли в затылочной части и на головокружения. Контузии дают такие явления. Но нам удалось его вылечить. Я уже несколько лет назад убедилась, что он практически совершенно здоров. С тех пор я его не видела, спрашивала о нем как-то Таню, и она сказала, что пару раз встречала Володю, чувствует он себя отлично, работает где-то шофером.
   Лейтенант Денисов извинился, что отнял время у них, и распрощался.
   В Доме офицеров в этот час было пустовато. Работала только библиотека, куда и заглянул Денисов, чтобы осведомиться, не сможет ли он получить только что вышедшую из печати книгу С. Рагимова "Шамо". Книга, как и все новинки, конечно, оказалась на руках. Денисов попросил записать его на очередь и сказал, что будет наведываться. На обратном пути он задержался у стенда с портретами участников самодеятельного эстрадного ансамбля. На него глядели грустные, задумчивые глаза. "Так вот она какая, эта Татьяна Остапенко, подумал лейтенант Денисов, - в такую, действительно можно влюбиться". И он поспешил с докладом к майору Чингизову.
   - Пойдем к Любавину, - сказал Чингизов.
   Чингизов и Денисов кратко доложили все, что узнали о Татьяне Остапенко.
   - О каком старшине упоминала профессор Дадашева? - спросил Любавин. Она назвала его имя?
   - Да, Володя Соловьев, так она его назвала. Он работает где-то шофером в нашем городе.
   - Не где-то, - заметил Любавин, - а в таксомоторном парке, водит "Победу" номер 39-91, на лобовом стекле машины имеется флажок отличника.
   Чингизов и Денисов удивленно переглянулись. Любавин это заметил и сказал:
   - Не думайте, что полковник Любавин решил удивить вас. О шофере Владимире Соловьеве мне известно со вчерашнего дня, так же, как и о Никезине Петре Афанасьевиче - мастере по ремонту радиоприемников и музыкальных инструментов в артели бытового обслуживания. Он же, видимо, и есть радист, передавший радиограмму с неизвестным нам шифром. А Владимир Соловьев - это тот шофер, который устроил Никезина на квартиру к Анастасии Волковой, теперешней жене Никезина. Она была у меня вчера, и я вчера же установил за ними обоими особое наблюдение.
   - Давайте, прикинем, чем мы располагаем, - сказал Любавин. Раскрыв блокнот, он вычертил четыре квадратика по углам страницы и пятый в центре. В верхний квадрат Любавин вписал фамилию "Соловьев", в левый нижний "Никезин", против него - "Худаяр" и в правом верхнем углу пометил две буквы - "Т. О." - Татьяна Остапенко. Затем он соединил линией квадратик Соловьева с Никезиным и Остапенко, Остапенко и Никезина с Худаяром, а в среднем квадрате, заштриховав его, поставил большой вопросительный знак.
   - Вот, смотрите, - обратился Любавин к своим сотрудникам, - перед нами группа "Октан". Худаяр выбыл из игры. Впрочем, он знал только кражу и не знал "Октана". По этим же соображениям я не включаю в схему Кокорева. А вот на этот вопрос, - указал он на центральный квадрат, - мы и должны будем найти ответ.
   - Из Херсона еще ничего нет? - спросил Чингизов.
   - Пока нет. Значит, остается уравнение с одним неизвестным. Остальные известны, но трогать их, разумеется, нельзя, иначе мы не решим уравнение. Товарищ Денисов, вы займетесь Татьяной Остапенко. Я думаю об осторожности предупреждать излишне. Знать о ней за эти дни мы должны все, до мельчайшей подробности. Вам, товарищ Чингизов, нужно будет заняться Соловьевым. Как об этом мы подумаем сообща. Думаю, что нам опять понадобится помощь капитана Рустамова. Соловьев - на колесах, - это самая подвижная фигура. А пока что, товарищ Денисов, организуйте-ка нам для начала фотографию вашей красавицы, любопытно взглянуть на нее, не так ли?
   - Анатолий Константинович, - обратился Чингизов к Любавину, когда Денисов ушел. - Поручите Татьяну мне. Теперь я уже не только чувствую, а начинаю убеждаться в том, что моя странная ассоциация имеет под собой реальную почву.
   - Рано, Октай, рано, - ответил Любавин. - У тебя с ней будет решающая встреча. Займись Соловьевым, Рустамов нам сможет сказать, куда и с кем он ездил. Нужно, чтобы мы с тобой знали еще и то, о чем Соловьев разговаривает со своими пассажирами. Свяжись с нашей технической службой, они тебе помогут.
   Чингизов ознакомился с состоянием дел в таксомоторном парке, где работал Владимир Соловьев. Соловьев там был не на плохом счету. Его портрет красовался на доске отличников, водивших машины без аварии и перевыполнявших план. Несколько лет он работал на дальних линиях, связывавших Советабад с районными центрами, потом стал обслуживать только город. В ночные смены Соловьева, как правило, не включали, потому что он отлично справлялся с выполнением плана днем, а кроме того, у него была справка о том, что после перенесенной тяжелой контузии перегружаться работой в ночное время ему было противопоказано.
   Октай Чингизов встретился с главным механиком парка Джафаровым в райкоме партии, куда тот был приглашен как секретарь парторганизации. У них состоялся разговор наедине. И следствием этого разговора явилось то, что той же ночью главный механик, а он часто выводил машину в контрольный пробег подъехал к зданию Комитета государственной безопасности на "Победе" Соловьева и заранее предупрежденными караульными был беспрепятственно пропущен с машиной во двор. Здесь монтеры технической службы Комитета приспособили в машине под щитком с приборами портативный звукозаписывающий аппарат со специальным устройством, которое ограждало аппарат от механических шумов мотора и приводило его в действие от звука человеческой речи. Главному механику гаража объяснили, как извлекать из аппарата магнитную ленту и заменять ее новой. И он охотно согласился по утрам, когда кончается его смена, доставлять эту ленту по назначению в Комитет государственной безопасности. Механика, разумеется, не посвящали в подробности дела, но он был предупрежден, что у контрразведчиков есть веские основания подозревать водителя Владимира Соловьева в серьезных государственных преступлениях и что в этих целях предпринимаются необходимые меры проверки.
   На столе у Любавина лежали присланный из Москвы протокол допроса Василия Кокорева и репродукция с фотографии Татьяны Остапенко, красовавшейся на стенде в Доме офицеров.
   - Хороша, ничего не скажешь, очень хороша, - произнес Любавин, разглядывая фотографию. - Что ж, позовем Чингизова полюбоваться.
   - Вот, Октай, - сказал он вошедшему Чингизову, - взгляни, пожалуйста.
   - Я видел это лицо, я где-то видел это лицо! - воскликнул Чингизов.
   - В Германии ты ее не видел. Это исключено, - сказал Любавин. Может быть, в городе?
   - Нет, именно портрет я где-то видел. Очень похожий портрет.
   - Ну, вот, теперь тебя будет мучить новая ассоциация. Но надеюсь, что это тебе не помешает немедленно вызвать капитана Рустамова.
   Чингизов позвонил Рустамову, тот явился. Любавин вручил ему один экземпляр фотографии Татьяны Остапенко и приказал немедленно съездить в Гюмюштепе, к жене огородника Аллахверды, чтобы установить, та ли это женщина, которую она видела в автомашине с Худаяром.
   - Жаль, что она не запомнила шофера, - заметил Любавин.
   - А если и запомнила, то не сознается, что смотрела на постороннего мужчину, - сказал Рустамов. - А, впрочем, шофер в этом смысле не совсем посторонний мужчина. И будь у нас под рукой фотография шофера, может быть, она узнала бы и его.
   - Фотографии шофера у нас пока нет, - уточнил Любавин.