Амиров Джамшид. Береговая операция

   - Ваше здоровье, мистер Кинг, - поднял Ренау свой фужер и залпом осушил его.
   - Благодарю вас, - ответил Кинг. - А теперь будем считать, что знакомство состоялось, и приступим к делу. Что мне от вас нужно, дорогой Ренау? - продолжал Кинг. - Вы, как мне известно, располагаете неплохой сетью агентов, - которых вы сохранили или не сохранили, что пока неизвестно, так как война идет пять лет, - в разных европейских странах и в Советском Союзе. Вашу картотеку вы нам уступите по сходной цене, и об этом мы договоримся особо. У нас еще будет много бесед и много встреч, а сейчас меня интересует вот что. Я имею честь состоять акционером нескольких солидных компаний, которые интересуются нефтью и всем, что из нефти производится везде, во всех уголках этого полушария, которое ждет хозяйской твердой руки. И оно, это старое глупое и отсталое полушарие, получит эту твердую руку. Но это, так сказать, большие задачи. А мы сейчас с вами не на заседании сената и не на банкете конгрессменов. Поэтому перейдем к маленькому, но вполне конкретному делу. Нам нужно уже сегодня в числе прочих адресов направить свою группу далеко-далеко, на мирный юг Советского Союза, в город Советабад, находящийся на берегу Хазарского моря. Что вы можете мне предложить?
   Ренау на минуту задумался, а потом спросил:
   - А что вас могло бы устроить?
   - Прежде всего люди с безупречными биографиями и безупречным знанием русского языка, разумеется, абсолютно дисциплинированные и готовые выполнить задание в любое время, при любых обстоятельствах. С ними будет мой человек. Для него вам придется достать подходящие документы, но не старье и не фальшивки: русские бдительны, и их не проведешь; нужны подлинные безупречные документы. Я думаю, что для начала в Советабаде нам следует иметь человека два-три. Осмотрятся, устроятся, завяжут связи... В общем, не мне вас учить. Вы, кажется, немолодой специалист по русским делам.
   Ренау наклонил голову.
   - Вы не спрашиваете об условиях? Впрочем, хорошо делаете, что не спрашиваете, - продолжал Кинг. - Долларов мы жалеть не будем. На наши нужды мы располагаем неограниченными средствами, такими, какие и не снились вашему крохобору Гиммлеру, считавшему каждую марку. Так кого же вы можете мне предложить?
   - Я могу предложить вам русского агента, украинца по национальности Миколу Нечипуренко, сына кулака, убившего в свое время какого-то советского деятеля и бежавшего в Польшу. Мы подобрали его в Польше. Он хорошо служил нам, окончил нашу разведывательную школу, силен, груб, хорошо владеет аккордеоном и всеми средствами радиосвязи. Ради денег готов на все. Есть у него еще одна симпатичная черта - он не любит применять оружия.
   - Это интересно, - заметил Кинг. - А если нужно?
   - Один удар ребром руки наотмашь - и трехлетнее деревцо переламывается надвое.
   - Занятно, - заметил Кинг. - Дальше.
   - Эрна Юстус - литовка, безупречно говорит по-русски. Дочь владельца крупного магазина в Вильнюсе, ревностная католичка. Кроме бога, любит и слушается только меня.
   - Красива? - заинтересовался Кинг.
   - Страшна, как смертный грех, - ответил Ренау. - Красива другая, агент № 18, Луиза Дидрих, бывшая уголовница, помесь немца с русской. Вам, господин Кинг, нравятся киноактрисы, так вот она похожа на нашу Марину Рокк, только выше ростом.
   - О! Вы мне ее покажете? - спросил Кинг.
   - Пожалуйста, - ответил Ренау.
   - Ну, хорошо, при случае, когда она сделает все, что нужно, вы ее привезете в Штаты.
   - Как угодно, господин Кинг,
   - Еще кто?
   - Мой ближайший помощник обер-лейтенант Роберт Фоттхерт. Но его лучше держать здесь, в Германии, или в других европейских странах. Он прилично владеет русским языком, но у него неистребимый прусский акцент.
   - Не надо, - отрезал Кинг. - А впрочем, трое ваших и один мой - это уже больше чем достаточно для начала. Мы назовем условно эту группу словом "Октан", так будет удобно для деловых разговоров. Все задание по Советабаду определим названием "Береговая операция". Кстати, о резиденте группы, что вы думаете на сей счет, господин Ренау?
   - А разве не ваш человек будет? - спросил Ренау.
   - Нет, нет, - перебил его Кинг. - Нашему нужно будет устроиться шофером. А когда дело дойдет до серьезных операций, нужно, чтобы у нас был человек, который сможет не только ездить по различным адресам, но жить и действовать в нужном нам адресе. Кто из ваших подойдет для этой цели?
   - Эрна Юстус, - ответил не задумываясь Ренау.
   - По каким признакам? - спросил Кинг.
   - Некрасива, молчалива, умна, скромна и бесстрастна.
   - Да что она у вас - монахиня? - спросил Кинг.
   - Именно "монахиней" значится у меня этот агент номер тринадцать.
   - Отлично, пусть будет монахиня, - согласился Кинг. - С моим я вас сейчас познакомлю.
   Кинг нажал сонетку, болтавшуюся под торшером, и приказал прислать Боба.
   В гостиную вошел невысокий, рыжеватый, но на вид совсем молодой человек.
   - Иди сюда, Боб, - подозвал его Кинг. - Знакомься, это господин Людвиг фон Ренау. Он поможет тебе осуществить заветную мечту твоего детства и даже, чтобы твое путешествие было приятным, познакомит тебя с обаятельной фрейлейн, похожей на Марику Рокк. Бобу очень нравится Советабад, - пояснил Кинг Ренау. - Он был там во время войны со своим патроном полковником Шервудом. Они везли через этот город оружие, снаряжение и продовольствие для советских солдат, чтобы те могли быстрее вас разгромить. Кроме того, Боб мечтает пожить в Советабаде - это родина его матери. Ведь верно, Боб?
   - Да, Арчи, совершенно верно.
   - Вот видите, - ухмыльнулся Кинг. - Я же вам говорил, что он мечтает о Советабаде. Боб, расскажи ему, как это произошло, чтобы господин Ренау тоже мог убедиться, какие милые люди эти англичане.
   - Стоит ли, Арчи?
   - Стоит, расскажи, я сам с удовольствием еще раз послушаю эту трогательную историю.
   И Боб рассказал о том, как в 1919 году его отец - интендант армии его величества короля Великобритании, служивший в оккупационных войсках, вторгшихся в Советабад, полюбил молодую жительницу Советабада по имени Валентина. Они обвенчались, командование ему это разрешило. Когда англичанам пришлось, разумеется, не по доброй воле покидать Советабад, генерал Джонсон приказал офицерам погрузить своих жен в пассажирские вагоны, которые были прицеплены к воинскому эшелону. На какой-то небольшой станции эти вагоны были тихо отцеплены, а эшелон ушел дальше, оставив безутешных жен оплакивать свою мечту о доброй старой Англии. Только пять лет спустя Гарольду Кембеллу, сохранившему пылкую привязанность к своей русской супруге, удалось привезти ее к себе на родину. К этому времени он демобилизовался, завел собственное дело. Но... его супруга пришлась не по вкусу родителям, и тогда, после зрелых размышлений, Гарольд Кембелл переехал на жительство в Соединенные Штаты Америки и поселился в штате Кентукки, где стал пайщиком и совладельцем фирмы, производящей ремонт, и заправку автомашин. Там у них родился сын Боб, который окончил колледж, поступил на военную службу и, проявив определенные способности, стал обслуживать ведомство, к которому причастен мистер Арчибальд Кинг.
   - От своей матери этот славный малый, - дополнил рассказ Кинг и ласково потрепал по плечу Боба, - унаследовал отличный русский язык и целый ворох воспоминаний о Советабаде. Она была дочерью адвоката и доверенного лица крупного нефтепромышленника. От отца Боб, к счастью, не унаследовал ничего, если не считать пая в бензоколонках. Не обижайся, Боб, - обратился к Кембеллу Кинг, - твой отец Гарольд совсем неплохой парень, но он неважный бизнесмен и очень сентиментален, судя по истории его брака. И, кроме того, он слишком англичанин, ему до сих пор не хватает хорошего нью-йоркского произношения.
   - Я не спорю с тобой, ты прав, Арчи, - ответил Боб. - Можно мне стаканчик виски?
   - Да, пожалуйста, налей сам.
   - Я люблю без соды, - заметил Боб и, налив себе полный стакан, стал пить маленькими глоточками.
   - Так вот, друзья, наша беседа затянулась, - сказал Кинг, - а я привык рано ложиться спать, да и вам лучше вовремя добраться до места. Я думаю, что все ясно. Вы, Ренау, захватите сейчас Боба с собой и, предупреждаю вас, головой всех своих агентов вы мне должны поручиться за его безопасность. Иди, Боб, мальчик мой, собирайся, пора в дорогу. Когда Боб ушел, Кинг спросил у Ренау:
   - Вам сейчас деньги нужны?
   - Нет, я сумею обеспечить агентов всем необходимым.
   - Отлично, - заметил Кинг. - С вами у нас встречи впереди. Послезавтра вы еще застанете меня здесь, а отсюда мы уедем вместе. Я не продумал пока деталей, но мне кажется, что вам будет лучше всего стать гражданином Соединенных Штатов Америки. Это вам развяжет руки для всей вашей дальнейшей деятельности. Мне почему-то кажется, господин Ренау, что вас ждет большое будущее. А я довольно редко ошибаюсь в людях.
   Ренау, польщенный комплиментом Кинга и обрадованный предстоящей перспективой, встал и, по-офицерски щелкнув каблуками, заверил, что он постарается оправдать доверие мистера Арчибальда.
   - Охотно верю, только отвыкайте от этих солдатских манер, - поморщился Кинг. - Немцы почему-то их страшно любят, а мы ведь с вами глубоко штатские люди, и эти мундиры и побрякушки нам ни к чему. Доллары, Ренау, доллары, зеленые скромные доллары - вот что нам с вами нужно иметь, и мы их будем иметь. Не задерживаю вас больше. До скорого свидания...
   Через десять минут черный "Линкольн" вновь зашуршал шинами по гравию дорожки, увозя с мирной виллы "Эдельвейс" Людвига фон Ренау и Боба Кембелла.
   "МАЙН ЛИБЕР АВГУСТИН"
   Военный госпиталь № 45, предназначенный для легко раненных бойцов Советской Армии, разместился в трехэтажном доме, случайно уцелевшем от бомбежек, в живописном местечке неподалеку от Одера. В госпиталь ежедневно прибывали десятки раненых бойцов, но, переступая порог госпитальной палаты, они мечтали только об одном - скорее вернуться в строй. Война близилась к концу, и каждый стремился принять личное участие в решающих боях за Берлин. Но госпитальное начальство действовало строго по правилам, которые предписывали им в соответствии со специальным приказом командования: бойцов старшего возраста, также тех, ранения которых требуют более длительного лечения, отправлять в тыловые госпитали или в долгосрочные отпуска.
   По установившейся традиции, выздоравливающих солдат и офицеров, отбывавших на родину, провожали в торжественной обстановке, напутствуя их пожеланиями хорошо отдохнуть и славно потрудиться на мирном фронте. Кончалась война, и люди думали уже о том, как поднимать из руин разрушенные города и села, восстанавливать народное хозяйство, что делать для того, чтобы снова расцвела наша Родина.
   В самый разгар репетиции солдатской художественной самодеятельности в госпитальный двор въехал грузовик с очередной партией раненых. Среди них был и раненный в левую руку солдат Петр Афанасьевич Никезин, который оберегал от толчков не столько свою забинтованную и висевшую на перевязи руку, сколько новенький аккордеон. "Ишь какой трофей! - откровенно восхищались солдаты блестящим инструментом. - А играть-то на нем можешь, руку-то не очень повредило?" - участливо спрашивали они бойца.
   - А вот слезем с машины, хлебнем госпитального бульончика и сыграем, добродушно басил Никезин.
   Бойцов приняли, как положено, расписали по палатам и после осмотра и перевязки дали им возможность оглядеться, завести короткую солдатскую дружбу со "старожилами", проведшими в госпитале уже неделю-другую. Справился со своей перевязкой и Никезин, примостился на скамеечке под деревьями неподалеку от площадки, где солдаты репетировали новую песню, и тут же стал подбирать ее по слуху на своем аккордеоне, внимательно всматриваясь в окружающих. Обратил он внимание на одного старшину с медалями "За отвагу" и "За оборону Сталинграда" на груди. Был он по своим внешним приметам как раз таким, какие требовались Людвигу фон Ренау. Звали этого старшину Владимиром Соловьевым. Никезин спросил о нем у кого-то из солдат, и тот ответил, что золотой парень старшина Соловьев, шутник, весельчак, рассказчик замечательный, да вот не в духе сегодня что-то, видать, с госпитальным начальством не поладил или уезжать жаль, - выписывается он завтра.
   Действительно, всегда улыбчивый старшина Соловьев был сегодня задумчив и угрюм. И не без причины. Уже пять дней он чувствовал себя хорошо, но из госпиталя его не выписывали из-за привязавшейся болезни желудка. Утром, при очередном обходе, терапевт прослушал его, помял ему живот и спросил:
   - Как самочувствие, старшина?
   - Отличное, - ответил Соловьев, но ему стоило немалых усилий улыбаться и сохранять бодрый тон, так как острые боли в желудке давали себя знать.
   - А желудок? - спросил терапевт.
   - Да чуть-чуть ноет. Пока до своих доберусь, пройдет.
   - Нет, старшина, так скоро не пройдет. Будем считать, что война для вас окончена. На родину вас решили отправить. Подлечитесь основательно в родных краях, к гражданской работе вернетесь. Вы свое отслужили.
   - Нет, доктор, - решительно возразил Соловьев.- Я в часть поеду, меня Берлин ждет.
   - Так-таки и ждет! - усмехнулся врач. - А вот возьмет он, этот самый Берлин, и не дождется вас. Он будет взят нашими сегодня или завтра. Все равно опоздаете, старшина, не успеете.
   - Успею! Не для того от Сталинграда топал, чтобы до Берлина не дойти!
   - Ну вот что, старшина, сие ни от меня, ни от вас не зависит. Считаете нужным настаивать - обращайтесь к начальнику госпиталя.
   Начальник госпиталя уважительно принял боевого старшину, выслушал его внимательно, не перебивая, а потом заявил:
   - Товарищ Соловьев, вы уже комиссованы, вам подготовлены документы и проездной билет, и отменять решение комиссии мы не будем.
   Старшина вытянулся, будто по команде "смирно", и заявил:
   - Товарищ, майор, докладываю, домой не поеду, а вернусь в часть. Уверен, что командование части меня поймет и разрешит принять участие в завершающих боях.
   - А где сейчас находится ваша часть?
   - Дружки передали, что недалеко, где-то в районе Ситтау. Найду.
   - Ну что ж, старшина, - сказал начальник госпиталя. - Из госпиталя вы уже выписаны, документы вам выдадут на руки, а дальше поступайте, как хотите. Как врач, я вам все сказал, что был обязан сказать, ну, а как офицер, - дай-ка, старшина, я тебя как офицер поцелую.
   Никезин не слышал разговора старшины Соловьева с начальником госпиталя, но ему довелось услышать разговор старшины с младшим лейтенантом медслужбы Кравцовой, ведавшей учетом личного состава находившихся на излечении бойцов. Старшина Соловьев вбежал к ней радостный и возбужденный.
   - Товарищ младший лейтенант! Разрешите получить документы.
   - Пожалуйста, распишитесь вот здесь и получайте, - ответила Кравцова. Веселый вы сегодня, домой собираетесь?
   - Почти что, - усмехнулся Соловьев. - В самый что ни на есть родной дом, в часть свою.
   - Но у вас направление в тыл выписано.
   - А я туда и собираюсь, - невозмутимо заявил старшина. - Возьмем Берлин, окончим войну, и станет этот Берлин самым глубоким тылом. Куда уж глубже!
   - А вы хоть начальнику госпиталя об этом доложили? - спросила Кравцова.
   - Был промеж нами вполне гвардейский разговор, - ответил Соловьев и вкратце передал Кравцовой содержание своего разговора с начальником госпиталя.
   - Поймите вы, душа милая, ну что мне в этом самом тылу делать? В семье у меня никого, один я на всем свете остался, не считая боевых товарищей. Значит, где они, там и я, вот и вся моя семья.
   Концерт солдатской самодеятельности удался на славу: много было спето чудесных песен, танцевали огневые пляски. Тепло провожали воины своих товарищей. Нашлась горячая работа и Петру Никезину. Несмотря на раненую руку, он играл на своем аккордеоне неутомимо, а когда окончился концерт, уселся поодаль на завалинке, и его окружили немецкие ребятишки.
   - Что, пострелы, и вам музыки захотелось? - спросил он их басом.
   Дети не понимали русского языка, но догадались, о чем идет речь, и утвердительно закивали головой.
   - Ну что ж, сыграю и вам, - сказал Никезин.
   Он стал перебирать пальцами по клавишам, как бы раздумывая, что ему сыграть, и вдруг раздвинул меха, и зазвучала старинная немецкая песня "Майн либер Августин". Ребятишки были в неописуемом восторге. Потом опять о чем-то задумавшись, этот русский солдат сидел и перебирал клавиши, будто отстукивая какую-то барабанную дробь, затем снова сыграл "Августина", а за ним "Полечку" и показал ребятам рукой - танцуйте, мол. Поиграв еще немного, Никезин вскинул ремень аккордеона на плечо, сказал: "Хватит, устал, рука болеть начала" и ушел.
   Выписавшихся из госпиталя провожали с цветами. Веселый вышел с товарищами за ворота и старшина Владимир Соловьев.
   Распрощавшись с друзьями и раздав им цветы, подаренные ему на прощание медсестрами, он зашагал по шоссейной дороге в сторону нового моста, наведенного советскими саперами через Одер, а товарищи его направились к железнодорожной станции, к поезду, который увезет их на родину.
   Соловьев рассчитывал, что на попутной машине, - а они шли по дорогам в сторону фронта непрерывным потоком, - он доберется до Ситтау не позже, чем завтра вечером. Но не дошел еще старшина и до моста через Одер, как гауптман Людвиг фон Ренау уже располагал о нем подробнейшими сведениями. Петр Никезин хорошо сыграл своего "Августина".
   Двухэтажный дом свиноторговца Карла Виттенберга, стоявший на окраине города Грюнвальда, был отлично оборудован для всяких гостей, которым хотелось бы попасть сюда незамеченными и жить здесь тайком. На прилегавшем к дому огромном дворе, огороженном высоким глухим забором, разместились свинарники, добротные каменные амбары для кормов. Сзади на пустырь выходили ворота, которые, судя по их внешнему виду, давно уже не отпирались. Карл Виттенберг, как только война вступила на германскую землю, распродал всех своих свиней и, естественно, корма здесь не завозил. О том, что через незаметную калитку в воротах было легко проникнуть во двор, а через силосную яму в амбаре - в подвал дома и в верхние его этажи, знали только сам Карл Виттенберг и те, кто приказал ему, в свое время, все это оборудовать, гестаповцы, с которыми он поддерживал давние связи. Именно этим путем попали в дом к Карлу Виттенбергу переодетые в форму советских военнослужащих Роберт Фоттхерт, Луиза Дидрих, Вилли Пуур и Боб Кембелл. Из окна второго этажа хорошо просматривалась шедшая мимо Грюнвальда широкая автомагистраль, на которой был установлен сейчас контрольно-пропускной пункт советских войск. Чуть правее виднелось двухэтажное здание, над которым красовалась вывеска "Бар "Астория". С недавних пор в этом баре стали вновь готовить завтраки и даже обеды. Фоттхерт, после прибытия в дом Виттенберга, каждый час выходил со своей портативной рацией на связь с радистами Людвига фон Ренау. Во второй половине дня он получил подробнейшие сведения о старшине Владимире Соловьеве, которые Ренау принял от Никезина. С этой минуты члены группы Фоттхерта по очереди дежурили у окна. Им было известно, что все автомашины, следующие по шоссейной дороге, как правило, останавливаются около "Астории". Даже если предположить, что старшина Соловьев следует на машине без остановок, то он должен прибыть в Грюнвальд под вечер.
   - Есть все основания думать, - заявил Фоттхерт, - что он, как и все проезжающие, захочет перекусить в "Астории" или выпить хотя бы кружку пива, благо оно здесь появилось. Луиза Дидрих, а теперь Татьяна Остапенко сержант медицинской службы, постарается познакомиться с ним и вызовется ему в попутчицы до Ситтау.
   Такова была первая часть плана. Вторую решено было продумать после того, как произойдет встреча с Владимиром Соловьевым.
   К тому времени, когда, по расчетам Фоттхерта, Соловьев должен был прибыть в Грюнвальд, сам Фоттхерт в форме советского лейтенанта, Татьяна Остапенко в ладно скроенном обмундировании сержанта медицинской службы и Вилли Пуур, одетый в гимнастерку рядового советской пехоты, оказались неподалеку от контрольно-пропускного пункта. Народу здесь под вечер собиралось довольно много - привлекали проезжавшие мимо машины и гостеприимно открытые двери бара "Астория".
   Вскоре на краю дороги, напротив контрольно-пропускного пункта, остановилась тяжелая, крытая брезентом грузовая автомашина, перевозившая снаряды. Из кабины шофера выпрыгнул невысокий светловолосый старшина и предъявил свои документы дежурному офицеру. Сомнений быть не могло. Судя по описанию Никезина, это был тот, кого они ждали. Фоттхерт подмигнул Луизе и вместе с Пууром вошел в "Асторию". Пуур сел за столиком у самых дверей, Фоттхерт занял место у стены. Татьяна Остапенко подошла ближе к офицеру контрольно-пропускного пункта, чтобы услышать беседу с прибывшим старшиной. Но так как разговаривали вполголоса, она решительно приблизилась к офицеру, лихо козырнула и громко произнесла:
   - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, - разрешите обратиться?
   - Да, пожалуйста, - обернулся офицер к красивому сержанту медицинской службы.
   - Как я могу попасть в Ситтау? - спросила Татьяна.
   - На ту сторону сейчас машины вряд ли пойдут, уже поздно. Переночуйте в городе, а утром поедете. Вам есть где ночевать?
   - Солдату местечко всегда найдется, - лихо ответила Татьяна. Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?
   - Пожалуйста, а, кстати, товарищ сержант, вот старшина тоже в Ситтау следует.
   - Ну что ж, тем лучше, поедем вместе, - ответила Татьяна. - Будем знакомы, - и она протянула руку Соловьеву. - Остапенко, сержант медицинской службы.
   - Рад познакомиться, гвардии старшина Владимир Соловьев, - ответил старшина.
   - Я сильно проголодалась, а здесь, кажется, перекусить можно, - кивнула она головой в сторону "Астории".
   - Да и я бы не прочь, - ответил Соловьев. И они вместе направились в бар.
   Когда они вошли в зал, Татьяна будто случайно, села за столик, где уже сидел "лейтенант" Роберт Фоттхерт. Официантка подала им пива. Старшина развязал свой вещевой мешок, достал оттуда краюху хлеба, колбасу и стал любезно потчевать своих застольных товарищей. Завязалась непринужденная беседа. Разговаривали, впрочем, Татьяна Остапенко и Соловьев, а "лейтенант" только изредка вставлял реплики. Когда им принесли еще по кружке пива, Татьяна шутливо заметила:
   - Я хоть и не знаю немецкого языка, но одно хорошее слово запомнила "брудершафт", так вот давайте выпьем на брудершафт.
   Она подвинула старшине его кружку с пивом и подняла свою, они чокнулись и выпили.
   - Ну, а теперь, друзья, - заметила Татьяна, - время уже позднее, скоро "комендантский час", пора нам и на отдых.
   - Можно в этом доме где-нибудь устроиться? - полувопросительно спросила Татьяна, взглянув на лейтенанта.
   - Есть лучшее место, - ответил Фоттхерт. - Здесь неподалеку у одного немца большой двухэтажный дом, у него несколько комнат и даже хорошие постели. Он охотно пускает советских военнослужащих, особенно если поднесут ему чарку беленькой. Пойдемте туда, товарищи, я вас устрою.
   Он встал. Соловьев неожиданно почувствовал резкую боль в желудке и про себя подумал: - "Ведь предупреждали меня врачи, что на пиво мне и смотреть нельзя, так дернула меня нелегкая выпить. Ну, ничего, поболит и перестанет, не впервые", - успокаивал он себя.
   Татьяна с Соловьевым прошли вперед. Фоттхерт на одну минуту задержался у дверей, но этой минуты ему было достаточно для того, чтобы услышать шепот Вилли Пуура: "Я спрятал ее в углу, за кадкой с цветами. Она сработает в восемь часов утра, когда начнется завтрак".
   - Хорошо, - сказал Фоттхерт. - Возвращайся быстрее, - и ушел догонять ушедших вперед Татьяну и Соловьева.
   Соловьев почувствовал себя совсем плохо. Боли становились нестерпимыми. Он шатался, ему трудно было держаться на ногах. Татьяна взяла его под руку, крепко прижала к себе, и так они шли вместе. У самой калитки двора Виттенберга их нагнал Фоттхерт, и они вошли во двор. Боли у Соловьева стали совершенно невыносимыми. Он начал медленно валиться на землю. Татьяна и Фоттхерт помогли ему опуститься. Старшина лег плашмя, тяжело вздохнул, на губах его появилась пена, он вздрогнул и вытянулся, раскинув руки. В эту же минуту в калитку вошел Вилли Пуур и прикрыл ее за собой на задвижку. Татьяна нагнулась к Соловьеву, расстегнула его гимнастерку, приложила руку к груди, затем поднялась и тихо произнесла по-немецки: "Эр ист шон фертиг" (он уже готов).
   - Вилли, тащи сюда быстро мундир лейтенанта, а ты, Татьяна, помоги мне раздеть этого, пока он не закоченел, - сказал Фоттхерт.
   В течение нескольких минут с умершего Соловьева был снят мундир старшины, он был облачен в форму лейтенанта, и Татьяна и Фоттхерт, собрав обмундирование и документы Соловьева, вошли в дом. На ходу Фоттхерт приказал Вилли Пууру:
   - Отработай его как следует, но сперва посмотри, что слышно на улице.
   Вилли открыл калитку и заметил в нескольких шагах впереди себя какого-то человека. "Значит, он проходил здесь, может быть, останавливался, подсматривал, подслушивал", - подумал он. Крадучись бесшумно, как кошка, Вилли Пуур нагнал этого человека и узнал в нем владельца "Астории" Отто Шмигельса. Одна секунда потребовалась этому опытному убийце, чтобы взмахнуть финкой. Старик Шмигельс беззвучно, как мешок с травой, повалился в росшие вдоль забора кусты.