Амиров Джамшид. Береговая операция

   - Я быстро! - пообещал Вася и направился на Казанский вокзал.
   ВОСЕМНАДЦАТЬ "МОСКВИЧЕЙ"
   Очередное оперативное совещание у полковника Любавина проходило в то время, когда Василий Кокорев знакомился со своими новыми попутчиками, севшими в поезд Советабад-Москва на станции Минеральные Воды.
   Любавин и Чингизов с вниманием слушали доклад капитана милиции Рустамова о поисках "Москвича", побывавшего в Гюмюштепе у дома Худаяра. Круг машин сузился к вечеру первого дня: двенадцать из восемнадцати "Москвичей" были проданы передовикам советабадских предприятий. Это были известные в городе люди со сложившимся укладом жизни, которую они вели открыто, ни от кого не таясь.
   Бригадмильцам, добровольным помощникам Рустамова, не стоило особого труда установить, что несколько владельцев "Москвичей" были в выходной день со своими семьями на пляже, а в понедельник их машины простояли в гаражах. Четверо товарищей, работающих на машиностроительном заводе, получили очередной отпуск и выехали на своих автомобилях в туристическую поездку по Северному Кавказу. Один из владельцев "Москвича", инженер-энергетик, был в служебной командировке в Москве, и машина его уже неделю стояла в гараже. Одна машина была продана врачу, работающему в отдаленном районе республики. В Советабад он эти дни не приезжал. Не упустили из виду бригадмильцы и машину, принадлежащую технику Семенову, автолихачу. Эта машина провела тот вечер на так называемом "стенде позора", который организовала государственная автомобильная инспекция на одной из городских площадей специально для задержанных нарушителей правил уличного движения.
   Оставались еще три машины, принадлежащие завмагу Арутюнянцу, народному артисту республики Алиеву и профессору-энтомологу Кокореву.
   Машину завмага поздним вечером встретили на загородном шоссе, запыленную, с помятым крылом и протекающим радиатором. Около самого города ее остановил автоинспектор, заинтересовавшийся, при каких обстоятельствах машина попала в аварию. Выяснилось, что завмаг путешествовал на дальние рыбные промыслы за лососиной и икрой.
   Много хлопот доставили розыски машины народного артиста Алиева. Сам он был на летних гастролях с театром, а с машиной управлялся его шофер. Еще в пятницу этот шофер куда-то таинственно исчез из города, и сложилось впечатление, что это именно тот "Москвич", который разыскивается. Но час назад удалось установить, что этот шофер вместе с машиной вот уже пятые сутки пребывает в селении Гиндарх на свадьбе у своего земляка. Таким образом, оставался один "Москвич", принадлежащий профессору Кокореву.
   Как было установлено, сам профессор прав на вождение машины не имеет. Машину водит его сын, студент института иностранных языков Василий Кокорев. Парень этот, говорят, любит выпить и курит анашу. Машину водит пока неуверенно, но лихо. Один из бригадмильцев - электромонтер Тофик Зейналов, заочник института иностранных языков - весьма нелестно отзывался о Кокореве. Кстати, он сообщил, что в воскресенье, проезжая на велосипеде по набережной, видел, как Кокорев напротив водной станции усаживал в свою машину какую-то высокую блондинку и как потом они на большой скорости умчались.
   - Таким образом, - заключил свой доклад Рустамов, - я считаю, что машина, побывавшая в Гюмюштепе, - это "Москвич", принадлежащий профессору Кокореву.
   Когда Рустамов упомянул о блондинке, Чингизов чуть не подскочил с места. Он посмотрел на Любавина, таким торжествующим взглядом, будто преступники уже были в его руках. Любавин понял состояние Чингизова и попросил его высказать свои соображения,
   - Я согласен с капитаном Рустамовым, - заявил Чингизов, - что в Гюмюштепе побывал сын профессора Кокорева. Он был не один. Мы должны установить, кто были его сообщники по убийству Худаяра. Далее, у меня нет никаких сомнений, что эта блондинка и воровка, побывавшая в квартире Азимова, - одно и то же лицо.
   - Аргументируйте, - коротко бросил Любавин.
   - Колхозница из Гюмюштепе видела блондинку вместе с Худаяром в такси "Победа". Кокорев уезжает с блондинкой с водной станции, и Кокорев, прямо или косвенно, участвует в убийстве Худаяра. Худаяр, в свою очередь, работал на этой водной станции. Кроме того, о профессорском сынке, разъезжающем на собственном "Москвиче" и курящем анашу, рассказывал мне, как я вам уже докладывал, парень из протезной мастерской. Ясно, что в наших руках участники преступления.
   - С последним выводом пока согласиться трудно, - заметил Любавин, - они еще не в наших руках. Еще не доказано, участники ли они преступления. Мы можем и обязаны искать, подозревать, но проверка, проверка и еще раз проверка. Поэтому давайте поступим так. Товарищу Рустамову поручим установить негласное тщательное наблюдение за сыном профессора. Лейтенанту Денисову, я полагаю, нужно будет поручить узнать все, что можно, об этой, пока для нас неизвестной, блондинке.
   - Разрешите, товарищ полковник! - возбужденно воскликнул Чингизов.
   - Да.
   - Я хотел бы, чтобы вы поручили блондинку мне.
   - Рано, Октай, рано.
   - Почему, Анатолий Константинович.
   - Разве ты отказался от той странной, как ты сам ее назвал, ассоциации, о которой как-то мне рассказал?
   - Честно говоря, нет. Ассоциация, действительно странная, но, не знаю почему, она меня не оставляет ни на минуту.
   - Тем более, Октай, рано тебе вступать в дело в этом направлении. Где гарантия, что та, которую ты намерен искать сегодня, не видела тебя в лицо одиннадцать лет назад в Грюнвальде, когда ты ее искал там?
   - Вы правы, Анатолий Константинович! - признал Чингизов.
   - Итак - Денисов! - подвел итог Любавин. - А вас, товарищ Рустамов, прошу приступить к делу. Ждем ваших первых сообщений. На этом пока остановимся.
   Чингизов и Рустамов встали.
   - Останься, Октай, - остановил его полковник Любавин. - Нам с тобой еще нужно подумать, крепко подумать о самом главном.
   - Ну, главное у нас есть, Анатолий Константинович. Мы идем по горячим следам.
   - Лейтенант Денисов, кстати, еще не пошел по горячим следам. Пойди-ка переговори с ним, обдумайте план действий, чтобы на этот раз не получилось, как с Акопяном. Сейчас ошибки и просчеты должны быть исключены. А потом возвращайся ко мне.
   Чингизов вышел из кабинета Любавина и вызвал к себе Денисова. Разработанный им план был таков: начать все с той же водной станции. Если встреча неизвестной блондинки с Василием Кокоревым близ водной станции не была случайностью, то, может быть, там о ней что-нибудь знают. Условившись, что при первой же необходимости Денисов даст знать и получит в помощь оперативников, Октай вернулся в кабинет Любавина,
   - Так вот, - продолжал Любавин начатый разговор. - Допустим, что мы уже знаем или узнаем в ближайшее время, кто был у Азимова в квартире и кто, видимо, обладает фотокопией его работы. Я бы сказал, обладал, но пока не ручаюсь, что фотокопия уже пошла по ее преступному назначению. Известно, что самое трудное для диверсантов, действующих в нашей стране, переправлять свои шпионские сведения и материалы. Это подчас гораздо труднее, чем их добывать. Но, повторяю, не это главное. Главное - кто навел этих людей на Азимова, кто в институте следит за ходом его работы, а может быть, и не только его, кто может продолжать нам угрожать даже тогда, когда мы возьмем агентов. Они ведь могут и не выдать того, кто в институте. Больше того, они могут его и не знать. И так бывает, когда действуют не шпионы-одиночки, а группы. А судя по тем показаниям, которые мы получили из Ленинграда, здесь действует именно группа под условным названием "Октан". Так кто же окопался в институте?
   - Анатолий Константинович, мы хотели предпринять проверку штата института, - заметил Чингизов.
   - Не только хотели, но и предприняли, - сказал Любавин. - Надеюсь, ты не в обиде, что я начал это без тебя. Ты был достаточно занят, а у меня выкроилось время и я просмотрел сотню личных дел, разумеется, выборочно. Я сразу отбросил тех, кого мы с тобой отлично знаем еще с военных времен. Эти люди - золотой фонд нашей техники и науки. И знаешь, что я тебе скажу, Октай? Я иногда жалею, что я чекист, а не писатель. Нет, нет, - улыбнулся. Любавин, заметив недоуменный взгляд Чингизова. - Не думай, что я недооцениваю колоссальной важности нашей работы, не думай, что я могу отказаться от нее хоть на час, хоть на миг, пока я знаю, что у нашей страны есть враги. И все-таки...
   Чингизов слушал с напряженным вниманием. Он догадался, что наступила та, редкая в жизни Любавина - этого молчаливого и сдержанного человека минута, когда его вдруг "прорывало на философию", как Любавин сам иронически называл такие моменты. Чингизов испытывал огромное удовольствие, когда перед ним раскрывался этот благородный, волевой, умудренный богатейшим жизненным и профессиональным опытом человек, его учитель, на которого он стремился походить.
   - И все-таки, - продолжал Любавин, - я жалею, что я не писатель. Я могу рассказать людям о том, как, таясь во тьме, крадутся к нам потерявшие человеческий облик преступники, чтобы убивать, жечь, взрывать, выкрадывать то, что добыто ценой невероятных усилий трудового народа, ценой мук и крови целых поколений борцов. Но не эти рассказы должен унести о собою в будущее наш человек. Он должен сохранить в своей памяти все лучшее, что есть на нашей земле, все, что дала ему наша партия, наш боевой союз коммунистов.
   - Перелистал биографии сотрудников научно-исследовательского института. Вот Кямиль Шахмурадов, кандидат технических наук, сын пастуха из горного района. Он пришел в институт в сыромятных чувяках и домотканых штанах. За девять лет проделал путь, который его предки не смогли проделать за тысячелетие. Вот Заман Бахшиев, сын кузнеца и сам в прошлом молотобоец. Его изобретения избавили от тяжелого физического труда сотни людей. Вот Амина Кулиева - одиннадцатый ребенок в семье грузчика. О созданной ею системе охлаждения сегодня пишет вся зарубежная пресса. И вот среди таких людей ходит враг, разговаривает с ними, улыбается им, здоровается за руку, выполняет их поручения или дает их, посещает собрания, читает книги, дышит прохладным воздухом на Приморском бульваре. Враг в стране, где дружба высочайший закон. И никто, кроме нас с тобой, Октай, не укажет на него пальцем и не скажет - "он враг". Мы должны это сделать... Вот так, товарищ майор, вы прослушали философские рассуждения полковника Любавина. А заниматься-то сейчас он должен с вами не рассуждениями, а вот этим.
   Любавин выдвинул ящик стола вынул оттуда четыре папки, положил их перед собой и, хотя только что иронизировал над собой, продолжал рассуждать:
   - Вот дело Светланы Лужко. Молодая чертежница, во время войны жила на оккупированной территории, а потом была эвакуирована вместе с интернатом с Украины в Советабад. Окончила индустриальный техникум. Прости, Светлана Лужко, что мы решили проверить, действительно ли ты воспитывалась в детском доме и в интернате, нет ли у тебя чего-нибудь другого за душой. Нет, за душой у тебя небольшая еще, но честно прожитая жизнь. Это я уже установил.
   Вот второе дело. Есть в институте старик; ночной сторож Аждар Кязимов. Пьет, щедр на угощения, а живет один и получает всего четыреста целковых в месяц. На какие средства пьет и гостей поит? Оказывается, сын ему каждый месяц переводит пятьсот рублей. А пьет старик от обиды. Сын его учился в Ленинграде, окончил стал доцентом, женился, звал старика к себе. Старик поехал, да с невесткой не поладил. Не понравилась она ему. Вернулся в Советабад. Но старик вдов, скучает по сыну. Вот и выпивает.
   А вот эта фигура уже не сторож Аждар Кязимов - и не чертежница Светлана Лужко. Это интереснее будет... Познакомьтесь, товарищ Чингизов, с инженером Копаловым, пятидесяти лет от роду, из дворян. Работает Копалов в этом институте четвертый год, и биография у этого сына штабс-капитана царской армии такая: воспитывала его мать, учительница английского языка, овдовевшая в 1916 году, переехал он к нам сюда из Средней Азии. А чем занимался до этого? Посмотрим, что он сам о себе сообщает: "После окончания ЛВТУ работал старшим научным сотрудником в лаборатории прямоточных котлов. В 1937 году был арестован. В 1939 году в августе был освобожден из-за недоказанности обвинения...". А дальше оказался в паровозном депо станции Аджикабул в Азербайджане, в должности помощника мастера. В сентябре 1941 года, то есть в войну, переехал в Красноводск и стал дежурным диспетчером в порту. В 1945 году работал в Туркменском геологическом управлении в поисковых партиях, ведущих разведку на нефть. В 1948 году осел в Небит-Даге в научно-исследовательском институте в должности младшего научного сотрудника и, наконец, в 1952 году прибыл в Советабад. В институт направлен главком. Сотрудничает в группе теплотехников. По отзывам, специалист опытный, но человек замкнутый. Холост. Бывал ли за границей? Да, в 1935 году был в Англии в качестве эксперта по тепловому оборудованию в закупочной комиссии Внешторга. Очень странная фигура. Что его мотало по стране? Что его заставляло менять профессии? Подождем, посмотрим, что о нем скажут те, кто его знал поближе, чем мы с вами, товарищ майор.
   - И, наконец, вот это личное дело, - раскрыл Любавин последнюю папку. Елена Михайловна Черемисина, библиотекарь, работает в институте десять лет, исполнительнейший и скромнейший человек. Была на фронте, в Советабад приехала после военного госпиталя, хорошо, отлично! Но вот, Октай, прочитай-ка эту справку. - И Любавин подвинул Чингизову папку.
   В дело была вшита врачебная справка, из которой явствовало, что Елене Михайловне Черемисиной по состоянию здоровья (следует латинский диагноз) рекомендуется жить на юге, на берегу моря.
   - Что ты думаешь по поводу этой справки, Октай?
   - Трудно что-нибудь сказать, - ответил Чингизов. - Многим при выписке из госпиталей или больниц дают такие справки.
   - Правильно, многим, - заметил Любавин. - А теперь посмотри-ка, пожалуйста, где родилась и откуда ушла на фронт Черемисина, в биографии посмотри.
   Чингизов посмотрел: "Из Херсона".
   - И это тебе ни о чем не говорит? - спросил Любавин.
   - Откровенно говоря, нет, Анатолий Константинович.
   - А мне говорит. Мне хочется спросить, чем климат Советабада на берегу Хазарского моря лучше климата южного города Херсона на берегу Днепра, близ Черного моря? Но это, так сказать, малый вопрос. А большой вопрос у меня возник, когда я послал запрос о Черемисиной в Херсон. Я получил сегодня утром радиограмму, в которой говорится, что Черемисина из честной семьи патриотов. Отец и мать были расстреляны гитлеровцами за связь с партизанами. Сама Черемисина, будучи двадцатичетырехлетней девушкой, оставила город и добровольно ушла на фронт. В Херсон после войны ни временно, ни на постоянное место жительства не возвращалась. И это тебе ничего не говорит против Черемисиной?
   - Такая справка, скорее, говорит за нее, - возразил Чингизов.
   - Вот видишь, - усмехнулся Любавин, - как на тебя подействовала моя философия. Ты теперь хочешь видеть только хороших людей. А я не спешу с выводами. Из личного опыта я знаю, что большинство взрослых людей с теплотой вспоминает дни своего детства и юности, родные места, где проходила их молодость, их всегда тянет вернуться в милый сердцу край, хоть одним глазком посмотреть, что осталось старого, что изменилось, встретиться с теми, с кем сидел когда-то на одной парте или стоял за одним станком. Думаю, что и тебе это знакомо.
   - Да, конечно, - ответил Чингизов.
   - А вот Черемисина, - продолжал Любавин, - не захотела после войны хоть на краткое время вернуться в родной край. А ведь где-то там могила ее отца и матери, зверски замученных гитлеровцами. Где-то там жил или, может, живет и сегодня тот, с кем обменялась она первым поцелуем. Ведь ей было двадцать четыре года, когда она покинула Херсон. Но она ни разу не приехала в свой родной город. Почему? Спросить ее об этом, - разумеется, нельзя. А раз нельзя ее спросить, значит, надо спросить тех, кто знал Черемисину по Херсону. Может быть, здесь таится какая-нибудь личная трагедия, а может быть, и что-нибудь другое. Вот на все эти вопросы я еще ответа не имею. Жду их оттуда не сегодня-завтра. А пока суд да дело - присмотримся, Октай, к Черемисиной, присмотримся тщательно, но опять-таки, повторяю, очень и очень осторожно.
   Где сейчас находится и чем занимается в настоящее время Василий Кокорев - вопрос, на который должен был ответить капитан милиции Рустамов, прежде чем организовать наблюдение за этим автомобилистом. План он избрал простой. Зная уже со слов бригадмильца Тофика Зейналова об образе жизни Кокорева, он решил, что Василию, конечно, нередко звонят его приятельницы. И Рустамов поручил одной из сотрудниц отделения милиции, которая помогала ему в оперативной работе, позвонить на квартиру Кокорева. Если Вася окажется дома, немного поморочить ему голову, как это нередко делают девушки, и дать отбой.
   Сотрудница позвонила.
   - Попросите, пожалуйста, к телефону Васю.
   - Нашего Васи нет дома, - ответил женский голос. - А где он?
   - Как где? В Москву уехал. А кто спрашивает-то?
   - Его приятельница из института. Я только вчера приехала, хотела позвонить, да не успела.
   - А Вася как раз вчера и уехал.
   - От него еще ничего нет? Благополучно он долетел до Москвы?
   - Так он, дорогая, не самолетом, он поездом поехал. Обещал, как приедет, телеграмму дать.
   - Поездом? Ах, бедняжка, замучается в дороге. Лето, все едут. Вагоны битком набиты - яблоку негде упасть.
   - А он в мягком поехал, нижняя полочка у него. Со всеми удобствами. Погуляет Васенька, посмотрит Москву.
   - Да, конечно, завидую я ему. Простите, что вас побеспокоила.
   - Пожалуйста, милочка, пожалуйста.
   - До свидания.
   Через несколько минут Рустамов докладывал полковнику Любавину об отъезде Василия Кокорева. Еще через несколько минут в кабинет к Любавину явился вызванный им капитан Адиль Джабаров.
   - Вы отлично загорели и даже усики отрастили! - заметил Любавин, пожимая руку Джабарова.
   - С курорта, товарищ полковник. А месяца в Сочи достаточно, чтобы так загореть.
   - И чтоб усы выросли? - улыбнулся Любавин.
   Джабаров смутился. Он знал, что Любавин любит людей аккуратных и подтянутых, но не жалует тех, кто уж слишком обращает внимание на собственную наружность.
   - Ну, ладно, усы в данном случае не беда, скорее наоборот. Можете их оставить при себе, - сказал Любавин. - А вот с отпускным настроением придется распрощаться. Вам предстоит сложное боевое задание.
   И полковник Любавин поручил капитану Джабарову догнать самолетом отошедший вчера из Советабада поезд в Москву, разыскать в поезде Василия Кокорева, не спускать с него глаз, но раньше времени его не трогать, чтобы получить возможность проследить за тем, с кем он встретится и чем будет заниматься в Москве.
   - Ну, а потом найдете нужным, арестуйте его, - добавил Любавин. Результаты допроса немедленно сообщите мне. Я позвоню товарищам в Москву, вам будет оказано должное содействие. А в дороге управитесь сами. В пути и на курортах люди быстро знакомятся. Вы, надеюсь, после Сочи уже имеете кое-какой опыт по этой части?
   - Так точно, имею, - ответил Джабаров, явно обрадованный ответственным заданием.
   - Зайдите к майору Чингизову, получите у него ориентировку по делу, чтобы отчетливо представить себе свой объект, и вылетайте рейсовым самолетом.
   - Слушаюсь, товарищ полковник!
   Никезин возился с панелью радиоприемника "Балтика". Удивительно было, с какой ловкостью этот крупный мужчина с огромными ручищами управлялся с тонюсенькими проволочками, которые он припаивал к панели миниатюрным электропаяльником, с длинной острой отверткой, точно попадающей в прорези крохотных шурупчиков. Работал он дома, в маленькой комнатушке с узким окном, у которого стоял большой стол, заваленный деталями радиоприемников. Такие же детали нагромождали прикрепленную к стене большую деревянную полку.
   На другой стене висели на гвоздях аккордеон, поблескивающий перламутровой инкрустацией, и старая гармонь. В углу комнаты стоял небольшой кованый сундук, запертый на тяжелый висячий замок. Работал Никезин мастером в артели, занимавшейся ремонтом радиоприемников и музыкальных инструментов. Артель имела в центре города приемный пункт и небольшую мастерскую, но заказов у нее было много, и мастера выполняли их на дому. Был Никезин в артели на хорошем счету. За "левыми" заказами не особенно гонялся, работал добросовестно, управлялся с заказами быстро. Во всякие споры на собраниях, как правило, не вмешивался, но когда дело касалось вопросов производства, умел сказать нужное слово. С ним считались как с опытным, квалифицированным работником, и года два назад он был даже избран в правление артели.
   Дом, в котором жил Никезин, стоял на отшибе, неподалеку от моря, в заводском районе. Домик этот строил в свое время с помощью дружков молодой белозубый печник и верхолаз Алеша Волков, гармонист и балагур. Любили его товарищи за веселый нрав и тонкое искусство. Хоть и молод был, но не уступал старикам в сложнейшей работе, выкладывая огнеупором топки, а самое главное умел Алеша хорошо класть заводские дымоходные трубы. Приехал как-то Волков на полуторке на кирпичный завод за огнеупором. Кладка предстояла ответственная, и он сам каждый кирпич выбирал. Приглянулась Алеше на том заводе молодая обжигальщица Настенька. Познакомился он с ней и полюбил ее. Решили пожениться. Жила Настя в общежитии, на завод из детского дома пришла. Родителей у нее не было. Вот тогда и стал ставить Алексей Волков свой дом. Участок ему отвели неподалеку от завода. Поженились они с Настей, но жить им вместе пришлось недолго. Грянула война. Алеша уехал на фронт и через год погиб. Жила Настя одна, работала на заводе. Тяжело ей было одной. Алешу забыть никак не могла. Услыхала как-то, когда уж война кончилась, что шофер с автобазы, которая рядом с их заводом, стояла, квартиру ищет, и сдала ему комнату. Правда, квартиранта своего она мало дома видела. Шофер день и ночь на своей полуторке разъезжал. Но парень он был веселый. Появится в доме, пошутит, перекинется словечком - и как-то веселее.
   Потом шофер в таксомоторный парк перевелся. Гараж был на другом конце города, и он переехал на другую квартиру, поближе к гаражу. А Настеньке другого жильца порекомендовал - Никезина Петра Афанасьевича. Никезин был молчаливый, суровый, работал много. Поначалу его суровость пугала Настю. Но как-то отремонтировал Петр Афанасьевич баян, стал его пробовать, разыгрался и душевно запел хорошую солдатскую песню. Иначе стала Настя к нему относиться. А когда завел как-то Никезин разговор о том, что он одинок семья от немца на Смоленщине погибла - и предложил выйти за него замуж, она согласилась. Так стал Никезин хозяином в доме, построенном Алешей Волковым.
   ...Настя была на работе. Никезин закончил паять, вставил панель в корпус приемника, закрыл заднюю крышку, воткнул вилку в розетку и стал проверять, как работает "Балтика". Приемник действовал отлично на всех волнах. В это время мимо дома прошла машина и дважды коротко просигналила. Никезин, не торопясь, взял приемник, вышел на улицу и остановился, поглядывая, не пройдет ли попутная машина. Несколько минут спустя из-за угла показалось такси. Никезин поднял руку. Машина остановилась, и он сел в нее.
   - Отправил? - спросил его шофер.
   - Да.
   Шофер, правя левой рукой, правой вытащил из кармана куртки папиросу, протянул Никезину и сказал:
   - Бери, раскуришь дома в 2.30. Ясно?
   Никезин кивнул головой.
   Сдав приемник в мастерскую, Никезин, не торопясь, на трамвае поехал домой.
   Войдя в свою комнату, открыл сундук, где лежали тяжелые кирзовые солдатские сапоги и немецкий аккордеон, точно такой, как висел на стене. Он вынул аккордеон, положил на стол, снял крышку. Затем покрутил пальцами папироску, которую дал ему шофер, вытащил из нее мундштук, расправил его на столе и, взяв лежавшую рядом лупу, навел ее на бумажку. Под лупой отчетливо проступили колонки каких-то цифр.
   На столе у Никезина стоял старинный приемник, один из самых первых выпусков "СИ-235". Никезин вытащил из клеммы приемника вилку от антенны, подсоединил ее к своему аккордеону и взглянул на часы. До двух часов тридцати минут оставалось около трех минут. Он слегка перебирал клавиши аккордеона, наигрывая в четверть тона какую-то легкую мелодию, похожую на немецкую песенку "Майн либер Августин", которую обычно отзванивали механизмы, вделанные в старинные настольные часы.
   Вытащив откуда-то из аккордеона миниатюрный наушник, Никезин приложил его к уху и, напряженно вслушиваясь, стал отстукивать на клавишах такты. Прошло уже минут восемь, но наушник молчал. Никезин сделал минутный перерыв и вновь стал выстукивать такты. До его слуха донеслись ответные сигналы. Глядя через лупу на колонки цифр, Никезин быстро и отчетливо отбивал какую-то дробь. Он не дошел еще и до половины передачи, как послышался резкий стук в дверь. Никезин продолжал работать. Стук умолк, а несколько минут спустя постучали в окно. Он поднял глаза, увидел за окном лицо жены, но продолжал свою работу. Закончив, отключил от антенны аккордеон, закрыл крышку, запер его в сундук и только тогда пошел отворять дверь.
   Настя вошла в дом сердитая и расстроенная.
   - Чего это ты полчаса не открываешь, - упрекнула она мужа. - В кои веки раньше домой выбралась постирать, приготовить, а тут вот маячь на улице.
   - Поговори мне еще, - гаркнул на нее разъяренный Никезин.
   - А ты не кричи, Петр, я и без крика человеческую речь понимаю, возразила ему Настя.
   Никезин размахнулся и ударил жену по лицу своей огромной ручищей, скверно выругался и вышел из дому.