Анчаров Михаил. Самшитовый лес

   Вот он услыхал, что монголы перешли в Америку из Азии, с Чукотки, и заполнили пустой материк. И не поверил этому.
   А откуда взялись на пустом материке крючконосые индейцы, ничего общего не имеющие с эскимосами? Для эволюции времени не хватает, а скрещиваться монголам было не с кем. Не проще ли предположить, что люди пришли на пустой континент из другого места? Сначала эскимосы, потом индейцы.
   А потом он узнал, что потоп, о котором говорилось в мифах все мира, есть не всемирный потоп, а воспоминание о местных катастрофах различных племен.
   И не поверил этому.
   Он подумал - все историческое народы пришлые для той для той местности, где их знает история. Откуда же они знают о катастрофах, которые случились до них в этой местности? Не проще ли предположить, что они принесли с собой воспоминания о своих катастрофах? Понимаете? Если в греческих мифах есть миф о всемирном потопе, то не надо искать его рядышком, в Эгейском море, а надо искать его там, откуда они пришли.
   А потом он узнал, что Платонова Атлантида это описание идеального города, придуманного Платоном для улучшения реальных городов Греции.
   То есть утопия.
   И не поверил этому.
   Он спросил - чем же собирался соблазнить Платон греков-демократов в этой утопии? Уж не царями ли? И еще одна поразительная подробность - откуда Платон узнал планировку ацтекских городов?
   А поскольку индейцы-ацтеки и слыхом не слыхали о Платоне, то не проще ли предположить, что и у ацтеков и у Платона были общие сведения?
   И тогда Сапожников понял, что все вертится вокруг потопа.
   Если был потоп, от которого бежали народы в разные стороны, то была Атлантида. А если потопа не было, то и Атлантиды не было.
   И закрыл тогда глаза Сапожников и еще раз проверил доводы. И увидел небывалое.
   ...Пыль стоит до неба от движения бесчисленных племен и кровавая пестрота...
   И удивился Сапожников не тому, что в Атлантиду многие верят, а тому, что в Атлантиду многие не верят.
   "Лошадка! Вывози!" - возопил Сапожников.
   И, отбросив все сомнения, поскакал на неоседланной лошади фантазии и сопоставлений. Позволил своему мозгу думать так, как ему самому хочется, не ограничивая его оглядками и испугом перед чужими мнениями.
   И тогда Сапожников вспомнил две научные теория, о которых он узнал в разных местах и в разнос время. Он не мог вспомнить авторов этих теорий, но это теперь не имело значения. А имело значение только то, что они у него прежде в голове жили врозь, а теперь вдруг встретились.
   Он вспомнил, что по одной теории ледники в горах тают и намерзают не плавно, а по ступенькам. 1475 лет, так, кажется, одна ступенька. И что
   этих ступенек одиннадцать штук. Полный цикл. Сейчас как раз идет седьмая. Осталось еще четыре до полного цикла, потом все сначала 1474, умноженное на семь, - это приблизительно одиннадцать тысяч лет. И еще он вспомнил по другой теории, что от теплого течения Гольфстрим тают льды в Арктике. И когда вес их становится достаточно малым - поднимается подводный порог между Гольфстримом и Ледовитым океаном и перегораживает теплое течение воды в Арктику. Тогда в Арктике снопа начинает намерзать лед. И его становится столько, что Европу покрывает ледник, от которого прогибается суша. От тяжести. А когда прогибается суша - опускается и подводный порог. И тогда Гольфстрим снопа прорывается в Арктику. И все начинается сначала. Начинает таять лед и так далее.
   Тогда надо спрашивать не "был ли потоп?", надо спрашивать: "А могло ли его не быть?" Ведь если вода хлынула через порог, а суша опущена, то вода неминуемо затопит Европу, а лед всплывет. Вода понесет с собой плывущий лед. А что может устоять перед айсбергами, какая цивилизация? Это механика.
   Но оказывается, можно узнать и время катастрофы. Но об этом уже было сказано выше - примерно 11 тысяч лет тому назад. То есть столько лет, сколько, согласно мифам, прошло с момента всемирного потопа, и столько лет, сколько прошло с момента гибели Атлантиды. То есть потоп был на самом деле всемирный, и он был на памяти людей.
   Он, конечно, понимал, что картина, возникшая у него в мозгу, имела логику тех связей, которые уже накопились в опыте Сапожникова, и что любая внезапная подробность может в чем-то изменить эту картину. В чем-то но не в главном. Потому что на американском материке - лошади не оказалось!
   Почему же она не пришла с Чукотки, как мамонты и бизоны?
   И тогда спросил Сапожников себя, а откуда известно, что мамонты и бизоны перешли на Аляску именно с Чукотки?
   И тогда Сапожников понял для себя, что надо спрашивать не о том, могла ли существовать Атлантида, а о том, могла ли она не существовать? И спросил тогда Сапожников - а откуда известно, что и человек в Америку перешел из Азии, а не из Европы? Говорят, потому, что на Чукотке и на Аляске одна культура - эскимосская, монголоидная? Но ведь эскимосским останкам в Америке 30 тысяч лет, а в Азии 20 тысяч. Спрашивается - кто же куда и откуда перешел?
   Так почему же этого стараются не замечать? Потому что пришлось бы признать мост из Европы, то есть мифическую Атлантиду.
   Ну, а если на Чукотке вдруг откроют кости еще более древние, чем на Аляске? Изменится ли картина? И понял, что - нет.
   Все равно атлантический сухопутный мост был. И вот почему.
   Люди на Аляске и люди на Чукотке были монголоиды. Спрашивается - откуда в Америке взялись индейцы? Из Азии индейцы прийти не могли - их там нет и не было. Стало быть, и индейцы могли прийти в Америку только по атлантическому мосту. Или приплыть. Но не с Чукотки.
   И тогда Сапожников понял, что все вертится вокруг потопа.
   Если был потоп, от которого бежали народы в разные стороны, то была Атлантида. А если потопа не было, то и Атлантиды не было.
   Сапожников высказал все эти соображения, и тут бы ему остановиться, но он добавил:
   - Я хочу сказать, что если бы родина монголов была Азия, то они бы пришли в Америку вместе с лошадью, так как сухопутный мост между Чукоткой и Аляской был. А вот мост в Атлантике, видимо, состоял
   113 островов - люди приплыли, а лошадь нет. И выходит, что прамонголы пришли не из Азии в Америку и не из Америки в Азию, а из Атлантиды через Америку в Азию. И получается, что Америка для атлантов была перевалочным пунктом.
   - Когда неграмотный человек берется не за свое дело... - сказал Мамаев в полной тишине.
   - Сначала в Америке появились монголы - это известно. А за ними индейцы - последняя волна переселенцев из Атлантики... Они перешли с атлантического моста, состоявшего из островов, который рушился постепенно. Может быть это действительно была Атлантида. Тогда индейцы принесли, вернее все время приносили в Америку остатки этой культуры. Потому что если Атлантиды не было - откуда Платон знал об устройстве индейских городов? Такое не вообразишь.
   - Почему? А если это утопия? Проект идеального города?
   - Чушь! Чем Платон мог соблазнить греко-демократов? Для них идеальный город был полис, демократия: а там цари, потомки Посейдона, кстати.
   - Почему кстати?
   - Об этом потом, - сказал Сапожников. - И тогда теснимые индейцами эскимосы стали переходить с Аляски на Чукотку, на новый для них азиатский материк, где их раньше никогда не было, и там они встретились с лошадью в азиатских стенах.
   - Чушь! Все вверх тормашками.
   - Стали переходить на новый для них материк, спускаться на юг и скрещиваться с местными племенами и постепенно становились чукчами, якутами, японцами, корейцами, китайцами, монголами:Они расселялись все дальше на запад, пока не столкнулись с волной переселенцев с запада, которые уходили подальше от мест атлантической катастрофы и оседали на материке. И возникли новые цивилизации: всякие там шумеры, аккады, египтяне, иудеи, хетты и прочее: Поэтому евразийские кроманьонцы и не произошли от местных неандертальцев и питекантропов. На это переселение у них как раз времени хватило, несколько тысяч лет после ледника: А вот для появления современного мозга двенадцати тысяч лет мало.
   - Какая странная идея, - сказал Аркадий Максимович.
   - Это не идея: Это картина, которая может возникнуть из сегодняшних данный: Появятся другие данные - появится и другая картина, а не появятся значит, картина верна. Рациональное зерно во всем этом одно - мир был един всегда и человек не мог остаться единым видом биологически, если бы он не был единым видом общественно: и нужно искать гипотезы, объясняющие это всемирное человеческое единство: Лучше какая-нибудь гипотеза, чем никакой.
   - Кто это вам сказал?
   - Это слова Менделеева, - сказал Сапожников.
   Профессор Мамаев ничего не сказал. Он сидел стиснув зубы, и бил себя кулаком по колену. Но тут отпуск у Сапожникова закончился, и он уехал в Москву в свою шарашмонтажконтору широкого профиля, где работали такие же, как он , специалисты-наладчики всего того, что само автоматически не налаживалось.
   А в Москве он пробыл недолго, так как они с Фроловым и Вартановым двинулись еще дальше в северную сторону, в район города Риги, но Сапожников туда ехал и не волновался уже.
   Там на диспуте Толя спросил Глеба:
   - Глеб, скажите честно: какую практическую пользу вам принесет Сапожников?
   - Меня к нему человечески тянет, - ответил Глеб.
   Все засмеялись. И ни одна душа на свете не знала, что это так и есть. А сам Глеб узнал только сейчас. Он хотел пошутить и вдруг с ужасом понял, что сказал правду.
   ГЛАВА 32 РУКА
   - Я хочу с тобой поговорить, сказал Вартанов.
   - Говори, согласился Сапожников.
   Это был последний вечер их пребывания в Саласпилсе они опять приехали втроем - Фролов, Сапожников и Вартанов, опять были все вместе. Но на это раз Сапожников приехал в Ригу по прямой своей профессии наладчика и аварийщика и был забронирован и от воспоминаний, и от потрясений души. Кроме того, с ним были еще двое со своим житейским опытом, и он мог на них рассчитывать.
   Они прибыли на Балтийскую ГЭС, где строилась намывная плотина. И вчера они прощались с этим место работы. Еще одним место работы в жизни Сапожникова. На этот раз работа троих приезжих прошла стандартно. Стандартно спокойно и стандартно неспокойно.
   Аппаратура, которую по договору их фирма должна была наладить, была налажена. Заинтересованные люди остались с ней работать. Под конец, конечно, была гонка, как всегда. То есть все прошло более или менее благополучно. И вот в последний день они запаслись едой и минеральной и расположились на моложавой траве у каких-то давних руин. И Вартанов сказал Сапожникову, что хочет с ним поговорить.
   Стояла огромная жара. Торф горел. Вдоль дорог костенели деревья, ставшие похожими на эвкалипты, с сухими листьями в трубочку. Гарь не чувствовалась только у самой земли. За год до этого была холера. Землетрясения шевелили глобус. Природа взбунтовалась и заявляла о себе.
   Но многим все еще казалось, что этим можно пренебречь. Наступил энергетический кризис, но богатые люди умудрялись спекулировать и на этом. Вычисляли циклы природной аварийности и продолжали ее усиливать. Половина мира все еще плохо понимала, что все плывут на одной лодке и раскачивать ее - безумие.
   После диспута, уже в Москве, произошел маленький эпизод, после которого все начало сплетаться в непонятный узор, похожий на движущийся иероглиф, и разгадать его пока было некому. Провожали Аркадия Максимовича, который уезжал в Ленинград со своими археологами и потому оставлял на несколько дней у Сапожникова свою Атлантиду и очень боялся, как она перенесет с ним разлуку. Он все объяснял ей, что это всего ничего, всего несколько дней и что Сапожников свой, и уговаривал ее доесть колбаску.
   Собрались у Сапожникова все знакомые люди. Посмеивались, вспоминали диспут и старательно обходили завиральную гипотезу Сапожникова. Но все же примолкли, когда Сапожников ну конечно же не угомонился и начал логически мыслить:
   - Сегодня мы умные и у нас цивилизация... А у дикарей нет цивилизации, а мозги не хуже наших... Неувязочка... Но если человека сделала работа, то цивилизация есть причина сегодняшнего уровня человечьего мозга, и, значит, даже у давних дикарей должны быть ее следы... А если таковых нет, то и дикарей нет, а есть одичавшие... Третьего не дано... Время для формирования мозга теперь есть - пять миллионов лет... А следов формирования нет. Опять неувязочка... То есть цивилизации, которая была бы до кроманьонского одичания, не найдено... А потому и Атлантида не выход - там уже дворцы, крепости, металлы и прочие цари... Значит, либо цивилизация такая была, но ищем не там... либо ищем ее совсем не в том.
   - Ну и где же выход? - настороженно спросил Аркадий Максимович и тем самым спросил неосторожно.
   - Может быть, надо переменить взгляд на цивилизацию, - сообщил Сапожников. - Цивилизация - это, конечно, прежде всего совершенствование орудий труда... Но где доказано, что орудия труда должны быть такими, какими мы привыкли их видеть?
   - То есть? - спросил Глеб.
   - А если они живые?
   Ах, Глеб, Глеб! Тебе стал нужен Сапожников. Интрига твоя злая, веселая и безошибочная. За то, что ты заступился за Аркадия Максимовича, Сапожников снова, как в давние дни, пошел с тобой на сближение. Но вышел казус. А казус - это почти конфуз. Это когда человек все рассчитал и стал действовать, ан все и вышло наоборот.
   По формуле все сходилось - Глеб берет Аркадия Максимовича под крыло и получает расположение Сапожникова. Это раз. Глеб совершает это в раскованном и свободном стиле и тем приводит в восторг Филидорова. Потому что Филидоров теперь не просто сбивает в кучу умников разных наук, а таких, которые бы идеи своей профессии подкидывали бы в чужую. Это два.
   Один выстрел супротив двух зайцев. Полвыстрела на зайца. Все учел Глеб, от природы лидер. Не учел только одного - себя. Это бывает.
   Потому что на этом диспуте Глеб испытал счастье. Счастлив стал Глеб на этом диспуте и не мог об этом забыть. Вот какое дело.
   Безоколичная манера выкладывать доводы, которую Глеб перехватил у Сапожникова, вдруг и внезапно перестала быть манерой и на короткие часы стала свободой.
   Но и это еще не весь казус, а только его половина. А вторая половина была в том, Глеб заступился для дела, а вышло, что для души. И это бывает. Если защитишь кого-нибудь, то это безнаказанно не проходит привязывается душа к тому, кого защитил.
   И выло так, что это Сапожников ненароком, сам того не зная, положил двух зайцев в потемках застывшей в гордости Глебовой души.
   Глеб понял это не сразу, но сразу испугался. А как испугался, так разозлился вдвойне. И это обычно.
   - Ты когда-нибудь задумывался о своей судьбе? - спросил Глеб, когда они остались одни, а остальные разошлись, пообещавши прийти прямо на вокзал.
   - Сколько раз, - ответил Сапожников.
   - Ведь одной сотой того, что ты выдумал, могло бы хватить...
   - Отстань, - сказал Сапожников.
   - А все же?
   - Я предоставляю мозгу думать. Видимо, для меня надо так.
   - Ты житейский дурак, - сказал Глеб. - Идеи продаются. А ты пытаешься их всучить даром. Понимаешь, - ты выпал из нормы. Если ты изобрел что-то или думаешь, что изобрел, - оформляй заявку и отсылай,. А если ты совсем умный, то сначала проведи патентный поиск, все равно заставят, чтобы узнать, не опередил ли тебя кто. А ты придумываешь что-то и тут же выбалтываешь: Что происходит?
   - А что происходит? - как эхо спросил Сапожников.
   - У моего знакомого есть сука, - сказал Глеб
   - Не ругайтесь, - сказал Аркадий Максимович. - Я не люблю.
   - Нет. Реальная собачка женского пола, - сказал Глеб. - Она родила щенят. Мой знакомый - интеллигентный человек, хотел раздать щенков даром. Ветеринары ему сказали - хотите, чтобы щенкам хорошо жилось у новых хозяев? Продайте их. У хозяев будет к ним са-а-авсем другое отношение.
   - У меня у самого баек сколько хочешь, перебил Сапожников.
   - Ты проиграл свою жизнь, - сказал Глеб. - Никого ты не отстоял, никого не защитил. Благородные мотивы изобретательства? Пожалуйста. Только надо, чтобы все выдумки были реализованы, благодетель. И реализованы тобой! Пойми ты, иначе часть их пропадет в суматохе и шутовстве, а часть - разворуют паразиты. Пойми - ты развращаешь людей. Ты плодишь паразитов.
   - Это верно, - подтвердил Сапожников. - Это я понял.
   - Ты пойми - ты придумал себе абстрактного человека, а человеки все разные. То, что нужно одному, для другого отрава. Ты асоциальный тип, понимаешь? Кого ты защищаешь? Кого?
   - Себя. Свою натуру, - объяснил Аркадий Максимович. - У него такая натура. Он защищает право быть самим собой.
   - И все?
   - Не так мало, - возразил Аркадий Максимович.
   - Нет, - сказал Сапожников. - Еще кое-что защищаю.
   - Что именно?
   - Выдумки. Саму способность и необходимость выдумывать.
   - Ясно, мы ленивы и нелюбопытны, - поморщился Глеб. - Это для школьников и старо.
   - Верно. Нелюбопытны, - сказал Сапожников. - И если мы хотим, чтобы мир стал миром, мы должны совершить скачок в самом способе мыслить. Я не настаиваю, но мне так кажется.
   - Бытие определяет сознание, а не наоборот.
   - Точно, - сказал Сапожников, - я так думаю, что мое бытие и определило мое сознание.
   - Не корчи из себя праведника, - сказал Глеб.
   - Я праведник? Во мне дерьма не меньше, чем в тебе. Просто я догадался, что, если мы хотим, чтобы от каждого по способности и каждому по потребностям, надо менять потребности. Иначе придет один болван и заявит, что у него потребность владеть миром. А где набрать вселенных, чтобы по штуке на рыло?
   - Ты сумасшедший, - сказал Глеб, - нет, ты нормальный кретин, ты даже не Дон Кихот. Тот хотя бы был благородный сумасшедший, и принято ему сочувствовать. Лично я не сочувствую. Считают, что его образ плодит прекрасных безумцев... Его образ плодит диссертации Мухиной, которая спит, жрет и портит бумагу, и ее вполне устраивает, что Дон Кихот бумажный. Живые Дон Кихоты ей не нужны... Ты никому не лужен, Сапожников, у Дон Кихота был хотя бы один верующий - Санчо Пансо, а у тебя и его нет.
   - Есть, - сказал Сапожников.
   - Кто?
   - Ты, - сказал Сапожников.
   - Я?!- закричал Глеб.
   И Сапожников первый раз в жизни услышал, как кричит Глеб. Он кричал громко.
   На тебя падает камень. Это, конечно, не очень хорошо, но один раз будет правильно отскочить, и даже второй. Рефлексы нужны. Рефлекс - это ответ, реакция на воздействие извне, и даже безусловные когда-то, видимо, были условными. Но потом надо будет придумать, чтоб на тебя камни не падали. Ходить другой стороной или построить навес. То есть или бежать, или бороться. Это выход. Но выход по линейной логике рефлективный, реактивный ответный. Так поступали тысячи лет - или избегали, или боролись.
   Другой же способ не рефлективный, не реактивный. Он результат нелинейной логики. Судите сами. Линейная логика - камни надают. Следовательно, надо бороться или драпать. Нелинейная логика - камни падают надо это использовать.
   Вот взять хотя бы метод дихотомии - такой способ поиска. Надо найти иголку в стоге сена. Делят его по полам. Отбрасывают ту половину, в которой заведомо нет иголки. Оставшееся сено опять делят и отбраковывают заведомо пустую. И так и далее. Таким методом можно найти одну молекулу в космосе. Машина делает это быстро. А Сапожников с детства не верил в слово "заведомо" и считал метод очень удобным, но ограниченным и искал там, где другие отбрасывали. И чего достиг?
   Кустарь-одиночка без мотора. Мог бы достичь и большего.
   Все это доктор Шура рассказывал Вике, когда они с Толей спешили на вокзал проводить Аркадия Максимовича, уезжавшего в Ленинград. А как вы помните, Толя любил таких людей, как Сапожников, и это ему зачтется.
   - Вика... - окликнул Толя институтскую свою приятельницу. - Какими судьбами?
   - Толик!
   - Вика, почему, когда ветра нет, ты в штанах, а когда ветер, ты в короткой юбке?
   - Прекрати...
   Вика поймала свою юбку, и Толя познакомил ее с доктором Шурой.
   Ну то-се, и доктор Шура с негодованием рассказал о дихотомии и о сапожниковском к ней небрежении.
   - Представляете себе?
   Но Вика сказала:
   - А почему только два способа искать иголку в стогу? Либо по соломинке перебирать, либо ваша дихотомия? Да и как еще узнаешь, что вместе с ненужным и нужное не выкинешь?
   - Третьего не дано, - сказал доктор Шура.
   - Ну да, не дано!.. - не согласилась Вика. - Если иголка важная, можно стог поджечь. Если нельзя поджечь - можно промыть. Если нельзя промыть можно просеять через магнит. Я вам еще сто штук придумаю.
   - Ты знаешь, - сказал Толя. - По-моему, ты Сапожникову годишься.
   - Главное, чтобы он так думал, - сказала Вика.
   Доктор Шура поскучнел.
   - Ну, вы идете?
   - Да уж опоздали, пожалуй, - сказал Толя.
   И доктор Шура пошел на вокзал один.
   - Я ничего не успел для нее сделать, - сказал Аркадий Максимович, когда стоял уже на площадке, а молодая проводница плиту-ступепьку опускала.
   - А ничего и не надо, - успокаивал его Сапожников. - Сначала Атлантиду буду кормить я. Она ко мне привыкла. А когда уеду - у моих друзей поживет, у Дунаевых. К Нюре всякая живность липнет.
   - Как бы она меня не разлюбила за это время.
   - Что она, человек, что ли? - сказал Сапожников. - Чересчур многого вы от нее хотите.
   - Чересчур умные все стали, - сказала проводница.
   Поезд тронулся. Проплыли белые вывески на вагонах - откуда идет поезд и куда. Ушел поезд, и открылась другая сторона перрона, на которой стоял запыхавшийся доктор Шура, только что вбежавший, и смотрел на Сапожникова. Эй, как тебя, Ботинков! - крикнул доктор Шура. - Почем нынче идеи?
   - Полтора рубля ведро, - ответил Сапожников. - Слушай, отличник учебы, говорят, в Москву еще лучший профессор приехал, чем твой. Учебников набирают для полной шлифовки. Хочешь, устрою поноску носить?
   Доктор Шура оскорбительно показал ему язык и хотел уйти.
   - Стой! Пивом угощу! - воскликнул Сапожников.
   И доктор Шура остался.
   Из этого в дальнейшем вышло много последствий.
   А потом Сапожников поехал в рижскую сторонку и волновался. Там он будет занят работой.
   - Рыбы там поедим, - сказал Генка Фролов.
   - А зачем? - спросил Сапожников. - Ты рыбу любишь?
   - Неважно, - сказал Генка. - В каждом месте надо есть то, что оно производит.
   - В общем-то правильно.
   - Но это не главное: Главное, там кековское пиво.
   - Какое
   - Кековское: Там есть такое место Кеково. Совхоз или колхоз - они пиво производят даже ларьки в городе есть.
   - А чем оно замечательно? - спросил Вартанов.
   - Говорят - с четвертого стакана ломаются. Чудо, а не пиво.
   - Откуда ты все знаешь, Гена? - спросил Сапожников.
   - Живу, - ответил Фролов.
   "...Полак, сын Скилура, напал на Херсонес, и жители его просили помощи у царя Митридата Евнагора. В то время Митридат владел уже Югом и Востоком Понта Евксинского, а теперь он пожелал захватить наши берега. Митридат послал Диофанта с флотом, и тот разбил скифов Полака и тавров и вернулся в Понт.
   Но через год скифы снова напали на жителей Херсонеса, и Митридат снова послал Диофанта, и тот разбил скифов в Каркентиде в жестокой битве мечей и занял Скифию, города и столицу их Неаполь. Но Херсонес перестал быть свободным и подпал под силу Митридата и державу его. И Пантикапей, город наш прекрасный, ждал, что будет, потому что с Востока шли сарматы. И некоторые племена, подвластные нам, отпали от нашего царства, и царь наш Перисад посылал дары сарматскому царю. И жители города роптали и вспоминали о вольности своей. В Феодосии и Пантикапее среди скифских и меотийских рабов было волнение".
   - Я хочу с тобой поговорить, - сказал Вартанов.
   Это был последний день перед отъездом, и Вартанов сказал:
   - Я хочу с тобой поговорить.
   Они расположились на моложавой траве у каких-то давних руин. Дышали, смотрели втроем в розовое небо, в котором летали райские птички.
   Вартанов сказал:
   - Зачем тебе все это нужно?
   - Ты про что?
   - Ну ты знаешь, про что: Зачем ты живешь так, как ты живешь?
   - А как надо? - спросил Сапожников.
   - Надо заниматься своим делом, - сказал Вартанов. - Зачем ты лезешь в те области, где ты не специалист?
   - Может быть, именно поэтому, - ответил Сапожников. - Я ничего не пробиваю из своих выдумок, я высказываю соображения. Налетай, бери. А зачем ты лез в здешние дела и махал руками? Вот и я поэтому.
   - Но я же махал руками, потому что было все очевидно!
   - А может быть, и мне очевидно?
   - Не может этого быть, - сказал Вартанов. - Ведь я тебя знаю вот уже сколько лет. Ты теперь и в историю лезешь.
   - Да, - сказал Сапожников. - Я влез в историю. Потому что без истории уже нельзя.
   - Но у тебя нет достаточных знаний. Знаний. А все знать нельзя.
   - Одному знать нельзя, - возразил Сапожников. - А всем вместе можно.
   - Но так оно и происходит на деле. Знают все больше и больше... а разве все счастливы, - сказал Вартанов и перебил сам себя: - Это поразительно и смешно. Сегодня Станиславского не приняли бы в театр потому, что он не кончал студию имени Станиславского... а Ван Гог и Гоген считались бы самодеятельностью. А уж о Циолковском и говорить нечего. С ним и говорить не стали бы. Он не окончил Авиационного института, не служил в НИИ и не имел знания.
   - Ладно... разберемся, - сказал Сапожников. - Могу еще добавить монаха Менделя, основателя генетики, каноника Коперника, основателя нынешней астрономии, химика Пастера, основателя микробиологии. Ну, этого все знают.