Андерсон Пол Уильям. Девять королев (Короли Иса - 1)

   Монгфинд тем временем все строила козни. С помощью магии и своих родственников из Муму она приворожила к себе Эохайда, и он не мог прогнать ее от себя. И когда он умер, она сделала так, что на престол взошел ее брат, Краумтан Мак-Фидэки. Он, однако, не стал плясать под ее дудку, а правил страной и захватывал земли в Эриу и за морем. В конце концов Монгфинд задумала отравить его. Но он потребовал, чтобы она первой выпила из кубка, и они оба умерли. Теперь в иные ночи надобно произносить заклинания, чтобы отогнать зловредный дух Монгфинд, ведьмы.
   Все это время Ниалл воевал. И короли, и вожди прислушивались к нему на войне, ибо замыслы его были хитроумными, а советы - мудрыми. Он женился на Этниу, дочери арендатора. То была женщина ласковая и добросердечная. Она подарила ему его старшего, Бреккана, но умерла родами. Все скорбели по ней. Ниалл вновь женился, и королева подарила ему сыновей. И сыновья его растут и скоро станут воинами. А после смерти Краумтана, тому четыре года, народ избрал его королем.
   И будут жить в памяти деяния Ниалла, пока будут в чести слова "достоинство" и "отвага". Из заморского похода он всегда возвращался с богатой добычей. Когда крутини из Альбы, которых римляне называют каледонскими пиктами, захватили форпост Далриады на Альбе, он заключил союз с Далриадой и выбил их. А выбив крутини, он, в свою очередь, заключил союз с ними. Он заключил выгодные союзы и призвал под свои знамена воинов из самых дальних туатов и из-за моря. И какое же это было зрелище, когда многие племена, объединившись, с победным кличем ударили в римскую Стену!
   Прошло время, когда мы прикрывались щитом. Ку Куланни возродился, Ку Куланни рвется в бой, и в руках у нас - разящий меч. И не счесть, сколько римских солдат, лишившись голов, кормят червей в вересковых полях. А когда горели римские крепости - небо почернело от дыма. А британские рабы пасут для нас овец и выращивают для нас зерно. И что с того, что римская Стена пока стоит - время кровавой жатвы не за горами, и мы вернемся и пожнем свою славу!
   Видят Боги, ни пред кем
   Не склонит он головы,
   Ниалл Мак-Эохайд, герой.
   Я вам правду рассказал.
   Стихли последние ноты. Стены Дома Пиршеств дрогнули от криков восхищения. Несколько мгновений король оставался неподвижен. К лицу его прилила кровь, грудь вздымалась от волнения, глаза горели. Наконец он поднялся, снял с пальца массивный золотой перстень и вложил его в руки Лэйдхенна.
   - Прими это как знак моей благодарности, - в зале было так шумно, что ему пришлось повысить голос. - Я прошу тебя не покидать меня. Оставайся при мне сколько захочешь. И если таково будет твое желание, оставайся навсегда.
   Друид Нимайн повернулся к королю и, поглаживая бороду, прошептал:
   - Словами прирастает твоя слава, дорогой мой.
   - О чем поведал поэт - истинно, - сухо ответил Ниалл и смерил друида тяжелым взглядом. - Что ж, поэтам дано облачать истину в одеяния красивых слов. А истина в том, что я сочетался с богиней Медб, разве не так?
   - Возможно, - сказал Нимайн. - Мне известно, что истина - это женщина, у которой много одежд. Но я хочу, чтобы ты был осторожен. Я не пытаюсь испугать тебя, нет. Ты просто должен быть осторожен. Худо, когда король не возвращается из битвы, и хуже вдвойне, если битва - бессмысленна.
   Но Ниалл уже не слушал друида. Мечтами он улетел далеко. Впереди была долгая ночь, но он не думал о сне. Ни одна ночь в Темире не должна застать его в постели. Таков гейс - священный запрет для королей. А он был король.
   Теперь ему, как хозяину, полагалось произнести слово. Он встал на скамью, высоко поднял кубок римского стекла из летних трофеев, глубоко вдохнул и закричал громовым голосом:
   - Я счастлив видеть в этих стенах столь доблестных и отважных людей! Я счастлив, что на наш пир пришла богиня! Я приветствую собравшихся, и богиню, и всех богов! И если я не называю всех королей и всех благородных воинов и их доблестные деяния, то это лишь потому, что пока я дойду до конца, наступит рассвет и новый день. Давайте же возрадуемся и не будем вспоминать наши горести и оплакивать наши потери, а воззрим бесстрашно в будущее, ибо близится время отмщения и победы!
   Глава третья
   Дом, как и человек, тоже может стать сиротой. С этой грустной мыслью Грациллоний окончательно проснулся. Вчера грустным мыслям не было места. Вчера Грациллоний был счастлив - он так давно не видел родового гнезда, где прошло его детство, - и отец был бодр и в добром здравии. Вчера в доме царила трогательная суматоха. Марк подготовился к приезду сына, и ужин подали праздничный: овощи, рыба и мясо, приправленное редкими для провинции специями - перцем и гвоздикой. И вина были не свои, а из Бурдигалы и Галлии Нарбонской. Правда, серебра на столе поубавилось, а деревенский паренек видно, недавно нанятый - смущался и прислуживал довольно неуклюже. Но ничто не могло омрачить отцу и сыну радость долгожданной встречи и неспешной подробной беседы. Грациллоний слушал новости, и все было ему интересно. Камилла, младшая сестра, вышла замуж за фермера, достойного человека и рачительного хозяина. Антония и Фаустина тоже довольны своими семьями, и внуков у Марка скоро прибавится. На вопрос о старшем брате Грациллония, Луции, Марк ответил уклончиво: "Учится в Аквах Сулиевых. Помнишь же сам, он всегда был книгочей, не то что ты, разбойник". Умерли трое старых слуг. Сколько детских воспоминаний связано с ними... А няня, старая Докка? "Жива, жива, только вот на спину все жалуется..."
   Вечером сидели недолго. Готовясь к походу, Грациллоний несколько ночей провел на ногах, спал урывками. Так удалось выкроить двухдневный отпуск и съездить домой. Теперь, после обильного ужина навалилась усталость, глаза слипались; он поднялся наверх, в спальню, лег и уснул крепко, без сновидений.
   Проснулся затемно, в доме еще все спали. Грациллоний поворочался в кровати, но сна не было, и он встал. Ступать босыми ступнями по полу было холодно. Комнату обогревали всего две жаровни, и угли почти прогорели. Поеживаясь, он пробрался к окну и раздвинул занавеси. В освинцованном переплете не хватало трех стекол - похоже, внуки Марка устраивали здесь нешуточные баталии. Окна были затянуты кусочками кожи. Это удивило Грациллония. Почему отец не приказал вставить стекла?
   Он зажег свечу, задернул занавесь - так хоть немного, но теплее, оделся и отправился бродить по темному, еще не проснувшемуся дому.
   На протяжении двухсот лет здесь вили семейное гнездо. Как аист, возвратясь с юга на старое место, первым делом подлатывает ветвями и травой обветшавшее за зиму жилище, так каждый старший в череде поколений - предков Грациллония - старался увеличить и укрепить родовое имение. Но и семья всегда была большая.
   На верхнем этаже все двери, кроме двух спален, его и Марка, были заперты. Раньше здесь не затихали - разве что на ночь - детские голоса, топот, смех. Теперь слуг не хватает, сметать пыль в комнатах некому, и жить в них некому... Грациллоний спустился в атриум. В пламени свечи засиял павлин на мозаичном полу, а со стены в предсмертной тоске уставился на Грациллония кровавый глаз Минотавра, пронзенного мечом Тесея. Сестры его боялись в детстве этой фрески. От прежней обстановки почти ничего не осталось. То, что стояло теперь вместо старинной мебели, было сделано кустарями, а не художниками.
   Любимый эбонитовый столик уцелел. На нем лежали свитки переписанных книг. Они тоже передавались из поколения в поколение. Развернув один наугад, Грациллоний не смог сдержать улыбки. "Энеида". Эта книга ему нравилась. Еще ему нравились героические песни и саги бриттов. В детстве его окружали люди - простые крестьяне, не умевшие даже написать свое имя, - которые этих легенд знали великое множество. У них Грациллоний просиживал часами. А вот греческий так по-настоящему и не выучил. Столько всяких скучных материй пытались учителя вбить в головы будущим римлянам! Где же найти время - да и место в голове - на греческий, когда и так еле успеваешь полазать по деревьям, и поскакать на коне, и поплавать, и порыбачить, и поиграть в мяч или в войну; а смастерить что-нибудь своими руками - разве не интересно? Потом появилась дочь соседа Эвейна, Уна, и учитель греческого отступился.
   Луций был другим. Мать им гордилась.
   Сердце Грациллония переполнилось скорбью. Он вышел из атриума, направился к западному крылу и, пройдя по коридору, остановился перед комнатой, которую мать приспособила для женской работы. Здесь она шила. Здесь же молилась. С позволения отца на стене был изображен символ Христа рыба. И здесь ежедневно, пока лихорадка не унесла ее, она смиренно взывала к своему Христу.
   Грациллоний шагнул вперед, туда, где она обычно сидела, и протянул руку, как бы желая дотронуться до ее плеча.
   - Я любил тебя, мама, - прошептал он. - Только как мне теперь сказать тебе об этом?
   Наверное, она знала и так. А может, слова любви достигли сейчас тех пределов - каких? - где обреталась ее душа.
   Грациллоний вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
   Напоследок он обследовал кухню и кладовые. В этом вроде бы не было особого смысла, но плох тот солдат, который не интересуется содержимым кухонь и кладовок. И погребов. Грациллоний невесело усмехнулся своему наблюдению. Жаль, Парнезия нет рядом. Он бы оценил шутку.
   Ужин был превосходным, но есть ли у отца запасы? Как он вообще живет, что ест? Угля не хватает, стекла не вставляются, исчезла куда-то старинная мебель...
   Об этом ему следовало подумать раньше. Дела в доме шли скверно еще до того, как он вступил в армию, и ведь он все прекрасно понимал. Но не давал себе труда задуматься. Он был юн, голова кружилась от желаний, от распахивавшегося навстречу большого мира. И от любви. Отец же не подавал виду, что дела плохи. Отец у него - стоик. А он... Он бредил Уной, легконогой и златовласой. Что было потом? Потом ее выдали замуж. Куда-то далеко. И Грациллоний вступил в легион, убежал в армию, пытаясь убежать от себя. Потом... Потом она перестала приходить к нему, даже в его мечты, даже в сны. Совсем. А ему стоило бы уделять больше внимания родным.
   Он служил недалеко, но приезжал редко - три года прошло со дня последнего отпуска. И дома-то почти не бывал. Днями напролет бродил он по лесам, валялся в высокой траве; забредал в глухие селения, где крестьяне высыпали из хижин посмотреть на незнакомого молодца. Местные парни были диковаты, но дружелюбны, местные девушки - уступчивы. А то вдруг его заносило в Аквы Сулиевы. К настоящим, как он считал, патрицианским утехам к римским термам, веселым женщинам. Добрался он однажды и до туманного Лондиния. Грациллоний почувствовал угрызения совести. А вдруг ему не суждено вернуться сюда? Вдруг он видит свой родной дом, своего отца в последний раз? У него появилось чувство, будто он теряет что-то очень дорогое. Теряет безвозвратно.
   Обход он закончил, когда уже светало. Служанка и повар встретились ему по дороге. Оба заспанные, прошаркали мимо, даже не поздоровавшись. Повар благообразный старик - появился в доме задолго до рождения Грациллония. Девицу же, растрепанную и, судя по всему, неряху, он видел впервые. Того гляди, совсем распустится прислуга. Грациллоний остановился было, чтобы отчитать ее, но передумал. Он уедет, и она станет еще нахальнее. Видно, никого лучше отец найти не смог. А каково содержать большой дом без хороших слуг! Только откуда же их взять? Из фермерской семьи? Но фермеры уходили работать на земле стало невыгодно. Денег, вырученных от продажи зерна или овощей, едва хватало, чтобы заплатить подати. Мелкие и средние хозяйства разорялись, а земли за бесценок скупали сенаторы. Оставались еще крестьяне, но, законом прикрепленные к земле, детей в услужение они отдавали неохотно.
   Марк как раз спускался в атриум. Грациллоний ощутил прилив нежности к отцу. Раньше они были очень близки. И лицом походили друг на друга. Младшего сына даже называли копией Марка. Давно это было. Безжалостное время не пощадило оригинал: голова у отца теперь вся белая, лицо в морщинах. Тело, прежде дородное и крепкое, словно бы увяло.
   - Как спалось, сын? - с улыбкой спросил Марк. - Надеюсь, мягче, чем в казарме? На всякий случай я сохранил твою старую кровать.
   - Спасибо тебе, отец, - Грациллоний был тронут. - Я скоро уезжаю и неизвестно когда вернусь. Нам нужно поговорить.
   - Разумеется. Мы с тобой прогуляемся после завтрака, заодно посмотришь на наше хозяйство. А теперь - пора, солнце уже взошло.
   Они вышли на веранду, обратились к солнцу и, простерев руки, воззвали к Митре. Сегодняшняя молитва особенно взволновала Грациллония. Нет, он всегда любил бога и старался жить по закону Его, потому что так честнее, правильнее. Так учили и отец, и строгий дед. Но любовь к богу нечасто овладевала всем его существом, нечасто проникала до самых глубин души так, как здесь, сейчас, на открытой веранде родного дома, под ласковыми солнечными лучами. Мир в эту минуту стал свят, светел и добр.
   На глаза навернулись слезы. Но это, должно быть, от ветра.
   После молитвы им подали завтрак: хлеб, сыр и вино. Ели молча. После завтрака отец с сыном оделись потеплее и вышли из дома.
   - Заглянем сначала на конюшню, - предложил Марк. - Посмотришь нового жеребца.
   Со стороны дом по-прежнему выглядел внушительно: крытая красной черепицей крыша; по обеим сторонам, словно гостеприимно раскинутые руки, хозяйственные пристройки, между ними - мощенный булыжником широкий двор. Но штукатурка потрескалась и местами облупилась. Из распахнутых настежь ворот коровника не доносится ни звука - там пусто. И в свинарнике пусто. Странно, совсем недавно здесь шумела жизнь. Взвизгивали и чавкали свиньи, шумно дышали и терлись о перегородки коровы, перегородки скрипели, по двору весело сновала прислуга - коровницы с подойниками, скотники, свинари, и от всех этих с детства привычных позвякиваний и поскрипываний становилось теплее на душе. А сейчас незнакомая Грациллонию девчонка с торбой на плече медленно прошла по двору, на середине остановилась и стала рассыпать вокруг себя зерно. К ней, смешно вытягивая шеи, кинулись куры.
   Небо заволокло. Поднялся ветер. Грациллоний замерзшими непослушными пальцами застегнул плащ до верха и затянул покрепче пояс. К северу от дома, сразу за глубоким оврагом, начинался лес. Родители строго-настрого запрещали им с братом даже приближаться к лесу - там пропадали дети. Говорили, что в лесах устраивают засады скотты, промышляющие торговлей людьми. Пропавшие дети не возвращались никогда. Но разве какие-то жалкие скотты могут напугать двух сорванцов, да еще сыновей декуриона? Правда, провожатым с ними ходил Гвинмэйл, ловчий. Он научил Грациллония находить дорогу по солнцу, читать лесные следы и ставить силки.
   По другую сторону от дома тянулись поля. Поросшие пожухлой травой, прибитой зимними дождями, выглядели они уныло, но кое-где уже пробивалась свежая поросль, обещая по весне зеленые ковры до самого горизонта. От правого крыла дома начинался яблоневый сад, за ним - распаханная пашня. Ночной дождь усеял поле серебристыми зеркальцами луж; частые порывы ветра подергивали лужи мелкой рябью. Грачи деловито вышагивали по полю, и перепархивали с места на место, выхватывая что-то из земли, скворцы. Паривший высоко в небе ястреб презрительно наблюдал их суету. Серые облака тихо плыли на запад. В редкие просветы проглядывало солнце, окаймляя силуэт ястреба ослепительным сиянием.
   - А где твой управляющий, Арториус? - вспомнил вдруг Грациллоний. - Он что, умер?
   - Арториус? Нет, почему? Жив.
   - Я рад. Он ведь тоже из легионеров. Помню я его басни о легионерском житье-бытье. Из-за него я и начал задумываться, не пойти ли мне в армию, Грациллоний усмехнулся. - При случае передай ему, что я ничуть не сержусь, хотя он, конечно, старый плут. Нет, старый сказочник.
   - Совсем старый. Почти слепой. Я отпустил его. Он теперь на покое у своего сына.
   - И кого ты взял?
   - Никого, - пожал плечами Марк. - Толковый человек нужен, а толкового не так-то просто найти, и ему надо платить. Я сам себе управляющий. Да и вилла у меня не такая уж большая. Обхожусь.
   Они подошли к конюшне. Собака у ворот вскочила и залилась таким пронзительным лаем, что Марку пришлось на нее прикрикнуть. Рыча и оглядываясь, собака побежала внутрь за поддержкой. В воротах показался белый как лунь старик. Он постоял, подслеповато щурясь на свет, потом заохал и, подволакивая ногу, заторопился навстречу Грациллонию.
   - Разорви меня черти, если это не наш молодой хозяин, - закричал он на наречии белгов. - Слыхали, слыхали, что будешь в наших краях. Видать, боги тебя берегут - совсем не изменился. Давай, давай парень, заходи!
   Улыбаясь, Грациллоний сжал его руку, заскорузлую, всю в старческих шишках. Словно подсохший корень дерева - сосны или бука - была эта рука, и в памяти Грациллония всплыла картинка из детства: Гвинмэйл тенью скользит меж деревьев, с луком наготове; вот он замер, потянулся к колчану за спиной; миг - и короткая стрела в тетиве, а лук нацелен. И почти одновременно со струнным вскриком тетивы и шелестом стрелы - чуть слышный глухой шлепок вдалеке. Грациллоний, мальчишка, стремглав кидается на этот звук, но Бриндла всегда обгоняет, вот она уже мчится обратно, чуть отведя голову, чтобы не мешало острие, пробившее зверьку горло, и недовольно ворчит, когда Грациллоний отнимает у нее белку и укладывает в холщовый подсумок.
   И вот Гвинмэйл перед ним. Всего три года прошло после их последней встречи, а как он сдал: одряхлел, ссутулился, едва достает Грациллонию до плеча, потерял последние зубы. Хороший охотник был Гвинмэйл, но никому, видно, не поспеть за первым среди охотников - за временем. Ты только начинаешь приглядываться, а его лук уже нацелен. И стрела летит. И бьет без промаха.
   - Так ты теперь на конюшне?
   - Как видишь, сынок, как видишь. Не угнаться мне за оленем, да и с браконьером не сладить. Вот отец твой - добрая душа - не дал старику помереть с голоду. Я теперь у него в конюхах. В главных. Да оно и нетрудно это, быть главным, когда ты один и есть. Я мальчишку, подручного моего, не считаю.
   Грациллоний с удовольствием вслушивался в звуки родного наречия, простого и бесхитростного. С отцом они говорили на латыни.
   - И в лесу мне уж делать нечего, - к нему подошла собака, и он ласково потрепал ее за длинное ухо. - Проданы наши леса... Хорош песик, а? Бриндлу-то нашу помнишь? Ее щенок, из последних. Жаль только его, тоскует он без леса. На оленя бы хоть раз... Кровь у него охотничья.
   Он мягким шлепком отогнал собаку и потянул Грациллония за руку:
   - Проходи, проходи, молодой хозяин. Посмотри, кого мы с отцом тебе покажем. Джуна ожеребилась тем летом. Да каким красавцем! Коли уж он нас обманет и в клячу вырастет, то тогда, получается, я больших хвастунов сроду не видел, а я-то за жизнь повидал всякого!
   В полумраке конюшни остро пахло лошадьми, подпревающим сеном и навозом. У Грациллония слегка закружилась голова. Он остановился поприветствовать трудягу-мерина и кобылу Джуну. Джуну он погладил по теплому шелковистому носу, и она узнала давнего приятеля и даже всхрапнула от удовольствия. Перед стойлом жеребца Грациллоний замер в восхищении. Увидев незнакомца, жеребец отпрянул от кормушки и насторожился; под лоснящейся шкурой его играла каждая жилка, подрагивал каждый мускул. Он был как огонь. Нет, как ураган во плоти и с кровью в тонких сиреневых венах. Прекрасный жеребец.
   - Сама Эпона сочла бы за честь проехаться на нем, - с гордостью произнес Гвинмэйл. Все императорские рескрипты были ему нипочем - он оставался верен древним богам белгов.
   - От кого он? - спросил Грациллоний.
   - От производителя с племенной фермы Коммиуса, - ответил Марк.
   - Неужели? Сенатора Коммиуса? Он, должно быть, содрал с тебя немало солидов.
   - Это верно, но и я внакладе не останусь. Знаешь, сын, что я задумал? Я огорожу землю, которая у нас еще осталась, вырублю кустарник и устрою пастбище. Знающих людей в помощь всегда можно будет найти: тех же отставных кавалеристов из восточных провинций или их сыновей. Буду разводить коней. Чистокровных скакунов.
   - И кто их у тебя купит?
   - Армия. В Константинополе - я знаю из верных рук - в армии уже вводят азиатские седла. За такой кавалерией - будущее. Только катафрактарии смогут отогнать варваров от границ Империи. Раздавить их. До Британии это дойдет не скоро, но, по слухам, легионы в Галлии будут усилены именно кавалерией. Тут и пригодятся мои лошадки! К тому же, - Марк мрачно усмехнулся, - без быстрых коней и богачам не обойтись - вдруг набег варваров или мятеж? - Он замолчал, глядя в пустоту.
   - Жеребца я оставлю на племя, - сказал он наконец и мягко тронул Грациллония за руку, - но лучший из его потомства будет твоим.
   - Благодарю, отец. Только не знаю, когда... В общем, мы все обсудим.
   Выйдя из конюшни, отец и сын направились к Римскому тракту. Войны в этих краях давно не было, колею не разбили тяжелыми повозками, и они не торопясь прогуливались по ровной дороге. К этому времени на поле появились пахари. Всего двое. Но Грациллония удивило не это. Он заметил, чем они пашут: допотопными деревянными сохами. Тяглом служили коровы. Грациллоний остановился.
   - А где наши плуги?
   - Проданы, как и многое другое, - ответил Марк. Грациллоний вспомнил удобные колесные плуги с острыми резцами, с железным отвалом, и гладких крутобоких быков, и исчезнувшую семейную мебель, и проданный лес...
   - Но почему, отец, почему? - выкрикнул он с горечью.
   - Земли у нас теперь не так много. Хорошие плуги нам теперь ни к чему.
   - Ты продал... не только лес, но и... Ты продал землю?
   - Ничего другого не оставалось. Налог на воду вырос в два раза. Тассиован разорился, Лаурентин принял яд, а Геннеллий сбежал и, говорят, скрывается в Лондинии, среди отребья.
   - И кто купил наши земли?
   - Коммиус. Кто же еще...
   Ярость захлестнула Грациллония горячей волной. Коммиус... Этот проходимец, этот похабник. Льстец и лизоблюд. Кровосос. Коммиус, который купил - и это ни для кого не секрет - сенаторское звание, чтобы увильнуть от обязанностей декуриона; Коммиус, имеющий наглость утверждать, что он способствует улучшению нравов, воспитывая в народе любовь к высокому искусству, когда в его театре - и это тоже всем известно - ставятся самые похабные представления, повышающие, между прочим, доходы публичного дома, ему же и принадлежащего.
   - Так уж устроен этот свет, - вздохнул Марк. - Негодяи всегда были и, как это ни печально, всегда будут. Уж не одну сотню лет предрекают гибель Риму, гибель от разврата и мздоимства. Но Рим стоял и стоять будет. В прошлом году, кстати, я задал Коммиусу хорошенькую трепку. - Марк ухмыльнулся, и в морщинистом лице его мелькнуло что-то волчье. - Он потребовал закрытия Митреума. В соответствии с рескриптом императора. Я собрал своих друзей, и мы заявили, что в первую очередь будет закрыт его театр. И нам придется вызвать из Рима комиссию, которая решит, что же представляют в его театре: сцены из мифов и легенд наших предков или искусно замаскированные языческие обряды. А заодно пусть императорская комиссия поинтересуется его торговыми и еще кое-какими делишками, несовместимыми по закону со званием сенатора. Его, бедного, чуть удар не хватил. Он вскочил, забегал, весь пунцовый, лысина в поту, пролепетал что-то бессвязное и притих. Жаль, что ты не видел. О Митреуме не было сказано ни слова. Все-таки иногда бог вознаграждает ревнителей своих веселой минутой!
   Может быть. Но ревнители уходят один за другим, и места их пустуют, подумал Грациллоний. Он уже успокоился. Проданных земель все равно не вернуть, и нечего бередить отцу раны.
   - Значит, налогов ты теперь платишь гораздо меньше, - начал он с бодростью. - Начнешь разводить скакунов, и дела, даст бог, поправятся. Будет что оставить Луцию и его детям.
   Губы Маркуса сжались. Налетел сильный порыв ветра, и некоторое время они шли в молчании.
   - Нет. Я не хотел огорчать тебя вчера, - произнес Марк безжизненным голосом, глядя на дальние холмы. - Не хотел портить нам вечер. Луций не подарит мне внуков. Луций теперь христианин. Он учится у епископа в Аквах Сулиевых. Собирается стать священником. И принести обет безбрачия.
   Грациллоний похолодел. Ему показалось, что вся кровь разом вытекла из его сердца, и вместе с ней тепло, и что сердце заполнилось черной пустотой.
   - Не может быть, - прошептал он. Марк взял его под руку.
   - Что ж, сын, тебе придется с этим смириться, как смирился я. У нас был разговор. Я пытался понять его. Что он сказал? Что это религия его матери, и сестер, и мужей сестер и что... что Максим, который оградил наш край от варваров, тоже христианин... Я не хочу его осуждать. После моей смерти он должен был стать декурионом. Принятие христианства - один из путей этого избежать.
   Один из путей, повторил про себя Грациллоний. Другим путем была армия. И сам он выбрал этот путь, хотя будь он старшим сыном в семье, в армию его не взяли бы. По закону Диоклетиана, старший сын наследует имущество, класс и род занятий отца. Закон этот, разумеется, можно было обойти, но декурионы землевладельцы, купцы, в общем, люди с относительным достатком и весом в обществе - были слишком на виду. Когда-то считалось честью принадлежать к их классу. Они были советниками и судьями. Они не устраивали грандиозных зрелищ на потеху толпе. Это прерогатива цезарей, сенаторов, а в последнее время - и разбогатевших выскочек. Нет, они выполняли не всегда заметную, но полезную обществу работу. Сейчас времена другие. Обязанности у декурионов остались, а вот права почти все отобрали.