Страница:
Обе пары прыснули, не скрывая удивления. Фредди заморгал, восстанавливая ориентацию в пространстве. Его стакан каким-то чудом наполнился снова.
— А Джорджина? — напомнила Марсия. — Ты позабыл о собственной жене.
— Здоровое дитя, — послушно отвечал Фредди. — Хорошо готовит, отлично играет в теннис. — В постели… — Он прищурился и неопределенно поводил в воздухе рукой. — С серединки на половинку. Соmе а соmе са. Мне нравится, чтобы это тянулось подольше, желательно бесконечно: глотнуть винца, потом еще, подурачиться, попробовать так и эдак — сами знаете… В общем, чтобы все было по-человечески. Но она быстро кончает, потому что торопится назад, к домашним делам. Я подарил ей на Рождество «Камасутру», но она даже не посмотрела картинки. Сосет она в порядке исключения. А что на этот счет говорил великий бард? Трахаться — это по-людски, зато в рот — божественно.
Фредди, как водится, наплевал на все приличия. Смиты и Эпплби мечтали о бегстве. Джанет встала и выбросила содержимое своей пепельницы в тлеющий камин. Фрэнк собрал карты. Гарольд перекинул ноги через подлокотник дивана и усердно прикидывался спящим. Одна Марсия крутила серьгу и сохраняла видимость интереса. Фредди прирос взглядом к пыльной паутине в углу под потолком, над часами с кукушкой. Сейчас он походил на призрак или на отражение в воде.
— Я получил откровение свыше, — заявил он. — Знаете, зачем мы топчем землю?
— Зачем? — спросил спящий Гарольд.
— Меня только что осенило. Наша задача — очеловечить друг дружку.
— Фредди, ты неисправимый глупец! — воскликнула Марсия. — Зато ты неравнодушный. Это и есть твой секрет. Неравнодушие.
— Мы — подрывные элементы, — продолжал Фредди. — Как первые христиане из катакомб. Только они пытались порвать с гедонизмом, а мы пытаемся к нему вернуться. Нелегкое дело!
Джанет хихикнула и зажала Фрэнку рот, чтобы он не смог произнести заготовленное «зрелость — вот ответ!»
Потом всех сломила усталость. В комнате стало зябко, тишина надавила на уши. Фредди лениво поднялся.
— Увидимся на спуске, — пробормотал он, вывалился в дверь и потащился к своему домику.
Черное озеро позади бледных берез напоминало разинутый рот, дожидающийся дантиста. Похотливый пот у него на груди замерз, превратился в рыцарские латы. Голый череп сводило судорогой. Он заторопился к Джорджине, всегда готовой его простить.
Две пары, оставшиеся у остывающего камина, не спешили подниматься наверх. Печальное бесстыдство Фредди взбудоражило всех четверых. Марсия и Джанет покрутились, расставили стаканы, разложили журналы и опять уселись. Фрэнк откашлялся; у него щипало глаза. Гарольд долго не мог решить, как устроить ноги, а решив, сказал, обращаясь вроде бы к Фрэнку:
— Фредди болен. Tres malade.
Угли позади экрана образовали созвездие, гаснущее на глазах. Тишина становилась липкой, нестерпимой. Марсия оттолкнулась от дивана и встала. Джанет, стройная в своем персиковом свитере и белых брючках, поспешила вверх по лестнице следом за ней. Обе пары поселились на втором этаже. Фрэнк и Гарольд немного послушали гудение канализационных труб, потом выключили оставшийся свет. Фрэнк еще раз откашлялся, но снова ничего не сказал.
Наверху, уже перед дверями спален, Гарольд почувствовал прикосновение к своей руке. Он этого ждал. Фрэнк, охрипший от унижения, спросил:
— Мы не спутали комнаты?
— Наша девятая, ваша одиннадцатая, — поспешил с ответом Гарольд.
— Может, нам с тобой стоит поменяться?
Гарольд был готов высокомерно посочувствовать этому неуклюжему человеку, истерзанному похотью. Он издевательски помедлил и ответил:
— Может, сперва посоветоваться с дамами? Вдруг они не согласятся?
Коридор был освещен одной-единственной лампой. В ее тусклом свете казалось, что у Фрэнка, старающегося не сболтнуть лишнее, вот-вот лопнет от напряжения голова.
— Все будет в порядке, — раздался его рыхлый шепот. — Джанет твердит, что ее к тебе влечет. Вот и бери ее. Я даю вам свое благословение.
Гарольд изобразил безмерное изумление.
— А как же Марсия? Она тебя примет? Фрэнк закивал, как китайский болванчик.
— Можешь не беспокоиться.
Двери комнат 9 и 11 были чуть приоткрыты. Гарольд вспомнил голые руки Джанет и душный летний Бостон, но не смог отказать себе в удовольствии еще немного помучить соперника.
— Вы с Джанет часто?.. — Он выразительно повертел пальцами.
— Никогда! Это первый раз. Так да или нет? Не надо сцен. Мне хочется спать, болит желудок…
В интонации Фрэнка звучало превосходство. Гарольд этого побаивался. Его голова пухла от тайн, банковских и семейных. Фрэнк склонил свою большую рогатую голову. В обеих дверях зияли выжидательные щели. За одной находилась Марсия, рядом с которой Гарольд привык ночевать, за другой — ароматная Джанет. Гарольд чувствовал, что их совместная уловка теперь утратит всякую ценность. Но как брокер он знал, что продажа никогда не заказана, главное уловить нужный момент. Джанет была как пакет акций, способный принести прибыль. Он осторожно пожал плечами.
— Почему бы и нет? Pourquoi past. Я за. Смотри, не жалей ласки.
Последние слова прозвучали странно. Здесь, в тесном коридорчике, застеленном линолеумом, чувствуя смрадное дыхание Фрэнка, его тяжесть, он испугался, что его нервная жена этой тяжести не выдержит, а потом вспомнил, как она к этому стремилась. Вид Фрэнка — по-ослиному выпирающие зубы, красные глаза превратился в оскорбление. Гарольд повернулся к двери одиннадцатого номера и легонько ее толкнул. Дверь сама распахнулась настежь, словно темнота за дверью заждалась его появления.
В комнату проникал лишь тусклый свет фонаря из-под карниза крыши, заваленной снегом. Джанет села в постели. Ее короткие слова были как спички, опасно вспыхивающие во тьме.
— Ты? Зачем? Почему сейчас? Гарольд, так нельзя!
Он нащупал угол кровати, сел на самый край. Поверх ночной рубашки Джанет натянула свитер.
— Это все придумал твой муж. Я всего лишь уступил его уговорам. Они подумают, что мы впервые вместе.
— Теперь они все узнают. За нами будут следить. Как ты не понимаешь? Тебе надо было разыграть недоумение, сказать, что тебе ничего подобного и в голову не приходило! Фрэнк покладистый, когда пьяный, он бы не сопротивлялся. Уверена, он ждал, что ты откажешься. Господи, Гарольд!
Она прижалась к нему без всякой мысли о сексе. Он обнял ее круглую спину. Свитер делал ее похожей на больную.
— Мне хотелось к тебе, Джанет.
— Я всегда в твоем распоряжении.
— Нет, не всегда. Когда еще я мог бы провести с тобой всю ночь?
— Разве ты можешь получать удовольствие, когда через дверь они?
— Меня это не трогает. Я хорошо отношусь к обоим. Пусть урвут немного счастья.
— Для меня это невыносимо. Я не такая железная, как ты, Гарольд. Сейчас пойду к ним и все порушу.
— Не смей!
— Это ты не смей мной командовать. Ты мне не отец. Я вся трясусь…
— Полежи спокойно. Совсем не обязательно заниматься любовью. Можешь просто уснуть со мной в обнимку.
— Неужели ты не чувствуешь, что это нехорошо? Это уже настоящий разврат.
Он лег с ней рядом поверх одеяла. Снег за окном стал белее.
— По-твоему, на Луне это имеет значение? — спросил он.
— Это все она, — сказала Джанет. — Теперь у нее есть против меня оружие.
— У Марсии? Такое же, как у тебя против нее.
— Она закончила колледж, а я нет. Он рассмеялся.
— Понятно. Она закончила колледж и поэтому лучше разбирается в технике эротики, а значит, может больше получить от Фрэнка, чем ты от меня. Сейчас она выполняет «рыбий прикус», а потом примет позу верхом, рекомендованную факультетом гигиены Брин-Морского колледжа.
Джанет убрала руки под одеяло и фыркнула.
— Ничего подобного! Но в чем-то ты прав.
Он подумал, что, раздраженный вялостью Джанет, оскорбил ее чувства, и растерянно задышал носом. Через некоторое время она спросила с робостью продавщицы, обращающейся к нерешительному покупателю:
— Почему бы тебе не лечь под одеяло?
И он совершил путешествие сквозь одежды, проскользни вверх, к источнику ароматов, брызгавших на него под дюжиной углов, к свету и теплу. Радиатор рядом с умывальником урчал семью параллельными глотками, у Джанет тоже было семь равноценных свойств: она была непроницаема, бледна, рассыпчата, тяжела, ласкова, по-матерински уютна, вязала по рукам и ногам; она предоставила ему отдых, позволив упасть узким лицом в овраг между ее грудями и вывалить язык, как парализованная ящерица.
Что касается Фрэнка, то Марсия была для него прозрачной и легкой, как тени, скользящие по комнате; он раздувался до тех пор, пока она не исчезла, пока темнота не обрела вещественность. Потом раздался ее серебристый бездыханный голосок:
— Ой, как хорошо! Давай! Хорошо! Еще!
Между двумя парами, в комнате номер 10, Пайт и Анджела Хейнема спали спиной друг к другу, друг о друге не помня. Пай-ту снились премудрости последнего лыжного урока, Анджеле не снилось ничего, то есть снились безымянные дети, снег, заваливающий горную деревушку, в которой она никогда не бывала, огромный стол с ножками в форме львов и пустая синяя ваза на столе — сны, которых она уже не вспомнит, когда проснется.
Зато Гарольду никогда не забыть холодного величия Джанет, пятна света на ее полном плече, возвышавшегося над ним, ее изящества и покорности, пока он долго трудился, добиваясь второго оргазма. Она уже лежала под ним с жертвенной покорностью. Удлинившаяся шея, плечи в тени. — Прости, — сказал он. — Никак…
— Ничего, мне нравится.
— Может, мне остановиться?
— Не надо. Нет!
В ее голосе было столько скорби, что это ускорило развязку. Он опустошенно плюхнулся на нее, возвещая об освобождении. Она отвернулась и уснула. Постель превратилась в качели: коль скоро она провалилась в сон, ему пришлось мучиться бессонницей. Снег за окном сверкал все ярче. Подушка с ее всклокоченными волосами тоже казалась снежной. Всякий раз, закрывая глаза, Гарольд видел горный склон, заледеневшие сосны на вершине, бугры на лыжне, превращенные многочисленными лыжниками в камни, слышал скрип лыж. У него ломило ноги. В промежутках между вдохами и выдохами он внимал музыке, как будто Дебюсси. Он повернулся, прижался к Джанет.
— Нет, дорогой, не сейчас, — пропищала она детским голоском.
Ближе к рассвету он очнулся. Из коридора доносились шаги. Марсия! Брошенная жена, оскорбленная, близкая к безумию, ищет его… Рядом ворочалось во сне незнакомое тело. Гарольд взмок. Как шпион, распечатывающий конверт, он выбрался из-под одеяла. Ткань ночи стала рыхлой, распалась на частицы, бросающиеся в глаза: грязь, застрявшая между половицами, его собственные ноги, переступающие через лыжные ботинки, шелковая подкладка лыжных перчаток, сохнущих на батарее, как маленькие осьминоги, баночка с кремом для рук на пустом столике, отражающая свет луны. Он успел натянуть только штаны и свитер. Пол предательски заскрипел. Он приоткрыл дверь и придал лицу нежное выражение.
Из туалета возвращался Фрэнк: глаза навыкате, весь крапчатый под тусклой лампочкой. При виде Гарольда его взгляд болезненно изменился: стал дерзким и одновременно бегающим, стыдливым, беззащитным.
— В чем дело? — шепотом спросил Гарольд.
— Желудок. Не надо было пить.
— Et mafemme? Dort-elle?
— И очень крепко. Как там Джан-Джан?
— La тете.
Фрэнк задумался о своем новом положении.
— Такое ощущение, будто у меня внутри ком смолы. Меня только что вырвало. Вроде бы полегчало. Наверное, нервы…
— Хочешь вернуться к себе в комнату?
— Так, наверное, будет лучше. Скоро дети проснутся.
— Спокойной ночи, милый принц. Пусть ангелов полет… И так далее.
— Спасибо. Увидимся на спуске. — Гарольд хотел вспомнить, как будет по-французски «спуск», не вспомнил и усмехнулся, словно ирония ситуации только сейчас вылезла наружу.
Своим уходом Гарольд разбудил Джанет. Она слышала шепот в коридоре и знала, что сейчас в комнате появится Фрэнк. Она прикинулась спящей. Тогда она, наверное, и пришла к убеждению, что ее позорят. Ранняя красота заронила в нее большие надежды, раннее разочарование породило желчный идеализм, склонность находить в окружающем изъяны. Поведение Гарольда она сочла предательством. Марсия свободно избрала адюльтер, а она, Джанет, набросилась на Гарольда, чтобы погасить свое и его отчаяние. Циничный расклад уходящей ночи украл у нее это оправдание. Встречаясь с Гарольдом, она совершала акт мести, восстанавливала справедливость. Теперь получалось, что их связь — не мщение, а удобство. Идеалистка Джанет требовала от жизни большего, чем грубое самоуспокоение и секс. Моральные ограничения моральными ограничениями, но как быть с подозрением, что Марсия чувственнее ее, соблазнительнее в постели? Зачем ей повиноваться двум недостойным самцам и позволять Марсии респектабельно предаваться нимфомании? Женщина, которую она всегда считала сухой и неряшливой, оказалась дьяволом в юбке. Джанет предвидела, что в случае скандала — а избежать его будет трудно — Марсия удостоится сочувствия, а она соберет все плевки.
Порочность самцов проявилась сразу, стоило Джанет начать сопротивляться. В первый уик-энд после обмена они сидели в гостиной Эпплби, за все тем же круглым кофейным столиком, под полками с батареями томов, доставшихся Фрэнку по наследству: красным Бальзаком, желтым Скоттом, Д'Аннунцио в белой телячьей коже с золотым теснением, Манном (черное издание Кнопфа), зеленым Шоу. Стена неприкасаемых книг впитывала их сигаретный дым, их разговоры. Из-за метели, первой в Тарбоксе за эту зиму, они никак не могли разойтись. Фрэнк сварил горячий ромовый пунш, и теперь все были пьяны. В полночь он сказал:
— Идемте наверх.
— Нет! — отрезала Джанет.
— Можешь пойти с ним, — разрешил Фрэнк.
— Вы оба мне одинаково противны.
— Джанет! — подал голос Гарольд. Он не удивился ее ответу, потому что переспал с ней в среду и знал, как она ко всему относится.
— По-моему, это грязный разврат, — сказала она. — А по-твоему, Марсия?
Марсия зажала пальцами свою левую серьгу, словно из нее прозвучал звуковой сигнал.
— По-моему, главное — это уважение друг к другу.
— Извините, — сказала тогда Джанет, — но я никого из вас не уважаю. Особенно женщину, которой подавай целый взвод мужиков.
— Всего двоих, — возразил Фрэнк.
— Извини, Марсия, но я серьезно считаю, что тебе стоит проконсультироваться у врача.
— Тогда мужчин получится уже трое, — сказал Гарольд. Он был уверен, что сопротивление Джанет — как туман на поле для гольфа, кажущийся на расстоянии сплошной стеной, а вблизи превращающийся в неосязаемую дымку.
— Ты хочешь сказать, что меня надо лечить? — спросила Марсия.
— Я имею в виду психотерапевта. Фрэнк все мне про вас рассказал. По-моему, то, как ты его добивалась, — это ненормальность. Я говорю не как обманутая жена. То же самое я бы сказала, если бы это был не Фрэнк, а чужой человек. Видимо, на его месте действительно мог оказаться любой.
— Дорогая Джанет, — отвечала Марсия, — я благодарна тебе за заботу. Но я Фрэнка не добивалась. Мы сошлись, потому что ему было с тобой плохо. Из-за тебя у него язва.
— За последние месяцы ему стало в десять раз хуже.
— Тебе, наверное, тоже. Гарольд рассказал мне про стриптиз, который ты устроила в его прачечной. Странно слышать теперь, что ты, оказывается, такая утонченная натура!
Джанет обернулась Гарольду.
— Ты ей рассказал?..
Он пожал плечами, потеребил мочку левого уха.
— Она тоже все мне рассказывает. Не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой.
Джанет заплакала, оставаясь неподвижной. Марсия закурила и посмотрела на Джанет. Ее глаза были сухи.
— Не волнуйся. Если ты попросишь, я откажусь от Фрэнка. И сегодня, и вообще. Забери его себе и размолоти в полное ничто. Благодаря мне он целых полгода оставался наплаву, и, честно говоря, я порядком устала. Но никакой благодарности от тебя я, конечно, не жду.
Джанет ничего не ответила. Оба мужчины выступили в ее защиту.
— Язва у меня от колебаний на рынке, а не из-за Джан-Джан, — уточнил Фрэнк.
— И в постели она хороша, — сказал Гарольд своей жене. — Belle en lit.
— Ну и спи с ней, сколько влезет! — крикнула Марсия Фрэнку. — Веди наверх и трахай, только не приползай потом ко мне со своими третьесортными огрызками Шекспира. Мне реветь хочется от дур, которые только тем и заняты, что заставляют весь мир лизать их роскошные зады. Разведись со мной! — предложила она Гарольду. — Женись на ней, раз у нее такие горячие сиськи! И не надо морочить мне голову всякими препятствиями. Все, конец! Мне, вам, всему этому проклятому миру.
Она встала и посмотрела сверху вниз на три испуганные физиономии.
— Марсия, — сказал Гарольд, — прекрати изводить Джанет грязными выражениями.
— Ничего, — сказала Джанет. — Я с ней согласна.
— Пойду подогрею пунш, — сказал Фрэнк. — Или кто-то предпочитает пиво?
— Фрэнк, ты — вылитый принц датский, — сказал Гарольд. — Что, никто не собирается спать? А я бы поспал. Мы оставили с детьми студентку Бостонского университета.
— Мой знакомый из Экзетера, тот, что покупает дом Робинсонов, там преподает, — сказал Фрэнк.
— Говорят, он красавчик, — вставила Джанет. Марсия, чувствуя, что зря закатила сцену, сказала:
— Ненавижу всех вас и этот мрачный дом.
После этих слов она побежала за своим стареньким пальтишком мышиного цвета. Гарольд последовал за ней. Он знал, что у нее в сумочке лежит противозачаточная диафрагма, и соображал, применит ли она ее дома. Увы, Литтл-Смиты слишком засиделись, и теперь обоим Эпплби, сначала одному Фрэнку, потом Фрэнку вместе с Джанет пришлось залезть в снег и толкать «порше» Гарольда, чтобы он завелся, покатившись с горки. Глядя на виляющие габаритные огни, Джанет выдавила:
— Надеюсь, больше мы с ними не увидимся. Это пигмеи, притом помимо собственной воли ядовитые. Какая чудесная ночь, Фрэнк! Связавшись с ними, мы перестали обращать внимание на что-либо вокруг.
Среди деревьев планировали чуть подсвеченные фонарем у крыльца крупные снежинки, чтобы угасать у двоих людей на плечах. В прихожей она нагнулась, чтобы разуться, и Фрэнк попытался ее приобнять, но она выпрямилась и прошипела:
— Не смей меня трогать! Тебе нужна она. Вот и ступай к ней. Иди!
Джанет очень не хотелось быть фригидной. Все ее неформальное авторитеты, от диснеевской «Белоснежки» до последнего номера «Лайф», учили высшей ценности любви. Поцелуй — вот волшебство, сметающее преграды! Мы движемся от рождения к смерти в толпе людей, и шествие это зовется любовью. Она боялась отстать. Поэтому не переставала флиртовать, хотя осуждающий внутренний голос, оставляющий неприятный привкус, как горечь от отцовской фабрики медикаментов, раздавался при каждом ударе ее сердца.
Несколько недель Эпплби и Литтл-Смиты не встречались. Марсия и Джанет по отдельности давали понять знакомым, что произошла ссора. Другие супружеские пары проявляли такт и не приглашали их в гости вместе. Когда Гарольд снова позвонил Джанет, она сказала:
— Прости, Гарольд, с тобой мне было хорошо как с человеком и как с мужчиной. Ты знаешь, как подействовать на женщину. Но я считаю, что обмен супругами — это неприемлемо. Когда ты позвонишь в следующий раз, мне придется повесить трубку. Подумай хотя бы о детях.
А когда Фрэнк позвонил Марсии, та сказала:
— Я хочу быть с тобой, Фрэнк, просто быть с тобой, где угодно. Мужчина не в состоянии представить, как мне этого хочется. Но я не собираюсь, просто не собираюсь сдавать Джанет новые козыри! Одно дело, если бы я чувствовала, что ты меня любишь. Но в ту ночь на лыжной базе я поняла, когда ты покинул мою постель, как ты ей предан. Теперь я должна подумать о самозащите. При возможности Джанет меня уничтожит. Я не хочу мелодрам, это в ее стиле, а не в моем. Я с тобой не прощаюсь Когда вы с ней разберетесь между собой, я буду счастлива снова с тобой увидеться. Ты — любовь всей моей жизни. К сожалению.
Фрэнк не мог избавиться о впечатления, что она просит его развестись с женой. Тем временем миссия американских советников во Вьетнаме вызывала все больше шума, что грозило испугать рынок. Возможность эскалации конфликта привела к противоречивым тенденциям. В принципе бизнес относился к Кеннеди настороженно: президент казался неубедительным.
В одну из январских суббот супружеские пары из Тарбокса отправились в Бостон, поужинать и поболеть на хоккейном матче «Бруинз»-«Ред Уингз». Не поехали только Литтл-Смиты и Эпплби, потому что у каждой пары создалось ложное впечатление, что едет другая. В итоге они остались в Тарбоксе одни. Последствия были неизбежны: Джонатан и Фрэнк-младший вместе занимались лыжами в Ист-Матере, под радарной станцией, поэтому отцы договорились, что Фрэнк-старший привезет обоих назад в четыре тридцать. Попав к Литтл-Смитам, он согласился выпить стаканчик, потом еще. В шесть часов, подначиваемый хихикающими Смитами, он позвонил Джанет и предложил ей вызвать к детям няню, а самой приехать захватив пиццу. То, что представлялось моральными ограничениями, оказалось всего лишь опасением, что за ними будут подглядывать другие.
Джанет перезвонила через десять минут и сказала, что не может найти няню: на хоккей уехал весь город. Гарольд взял трубку и посоветовал ей привезти Кэтрин, которую можно будет уложить в комнате Генриетты.
Джанет — ребенок под мышкой, в другой руке горячий бумажный пакет прибыла в семь тридцать. На ней была норковая шубка до колен — старая, выглядевшая в Тарбоксе комичной и потому много лет провисевшая в пакете с нафталином. Под шубой обнаружились прекрасные вещицы: ярко-оранжевая шелковая блузка, потертые, как у подростка, джинсы и высокие белые сапоги на босу ногу. Увидев ее в таком виде на ковре посреди гостиной (пальцы ног порозовели от холода, подъемы остались белыми, подошвы и суставы пальцев словно напудрены), Гарольд едва не превратился в студень. Марсия — и та была растрогана: какую роскошную любовницу подцепил ее супруг! Фрэнк торопливо шагнул к ней, как к калеке, которая вот-вот грохнется, или к призраку, готовому упорхнуть.
С семи тридцати до восьми они выпивали, с восьми до девяти укладывали спать детей. Франклин-младший, втайне боясь описаться, отказался спать в одной постели с язвой Джонатаном. Пришлось уступить ему раскладушку в комнате Генриетты. Кэтрин Эпплби, обладательница красных, как винные меха, щечек, была удостоена чести улечься в огромную супружескую кровать, в которую постелили по такому случаю клеенку. Джанет прилегла рядом с малышкой и долго с ней ворковала, пока Марсия ставила в духовку пиццу. Гарольд читал Фрэнки-младшему «Маленькую Золотую Книгу», посвященную минералам, Фрэнки искоса поглядывал на Джонатана, с презрительным видом забирающегося под одеяло с детским детективом под названием «Нежданный гость» в руках. С девяти до десяти взрослые ели, с десяти до одиннадцати болтали, с одиннадцати до полуночи танцевали. Гарольд поставил старую пластинку Эллы Фицджеральд, и обе пары принялись с удовольствием вращаться под звуки «Этих глупостей», «Ты лучше всех», «Я облетела мир». Гарольд и Джанет аккуратно огибали углы, Фрэнк и Марсия держались в центре гостиной, благо что с пола убрали ковер. В стеклянных дверях танцевали их отражения: там была в разгаре похожая вечеринка, две пары то сближались, то отдалялись друг от друга, как пятна на сложенном листе бумаги или как посетители аквариума, которые, не разглядев рыб, подошли ближе и обнаружили на стекле собственные тени.
Марсия, почти стоявшая на месте, следила, как вальсирующий Гарольд уверенно сжимает Джанет ягодицу. На повороте Джанет увидела, как Марсия наклоняется к Фрэнку, как он что-то шепчет ей на ухо. Лицо у него было мокрое, пьяное. Та его рука, которая не поддерживала партнершу за спину, находилась между ее подбородком и его грудью, и Джанет, тершаяся бедрами о бедра Гарольда, догадывалась, что гипнотизер Фрэнк одним пальцем щекочет — Марсии горлышко, другим касается ее груди. Это был один из его немногих мужских фокусов. Пара развернулась, и Фрэнк расстегнул молнию на спине черного платья Марсии. Джанет узрела на губах Марсии жестокую усмешку, всегда появлявшуюся там от усталости или от наслаждения. Глаза Джанет, наблюдавшие за ней из противоположного угла комнаты, казались Марсии огромными, отражающими все происходящее, подобно тому, как надраенный металлический шар, венчающий ограду дома, отражает в искаженном виде все окрестности. Фрэнк нежно расстегнул ей лифчик, палец другой его руки оказался между ее грудями. Она растворялась и одновременно вырастала. Элла пела про то, как облетела весь мир и как угомонила страсти в Испании. У Джанет закружилась голова от вальса и от напора перечеркнутого «молнией» бугра у партнера в штанах. Ей было грустно, что Гарольд вынужден представать дураком перед этими двумя жестокими людьми. Оставшись с ним вдвоем, она легко бы его простила. Ей казалось, что она выросла под самый потолок с кружащимися огоньками, что снисхождение и забота — вот то, что ей лучше всего удается.
Когда музыка стихла, она выпалила:
— Еле стою на ногах. Хочу спать! Кто уложит меня в постель?
Фрэнк так и остался посередине комнаты, Гарольд не отошел от нее.
Чтобы устроиться самим, двум парам пришлось потеснить детей. Малютку Кэтрин Эпплби переложили в постель к худенькой шестилетней Джулии Смит; дверь в комнату Джонатана (он уснул при включенном свете, с раскрытым «Нежданным гостем») на одеяле пришлось затворить, чтобы его не разбудил шум из спальни. Другую постель соорудили, составив вместе два белых дивана.
— А Джорджина? — напомнила Марсия. — Ты позабыл о собственной жене.
— Здоровое дитя, — послушно отвечал Фредди. — Хорошо готовит, отлично играет в теннис. — В постели… — Он прищурился и неопределенно поводил в воздухе рукой. — С серединки на половинку. Соmе а соmе са. Мне нравится, чтобы это тянулось подольше, желательно бесконечно: глотнуть винца, потом еще, подурачиться, попробовать так и эдак — сами знаете… В общем, чтобы все было по-человечески. Но она быстро кончает, потому что торопится назад, к домашним делам. Я подарил ей на Рождество «Камасутру», но она даже не посмотрела картинки. Сосет она в порядке исключения. А что на этот счет говорил великий бард? Трахаться — это по-людски, зато в рот — божественно.
Фредди, как водится, наплевал на все приличия. Смиты и Эпплби мечтали о бегстве. Джанет встала и выбросила содержимое своей пепельницы в тлеющий камин. Фрэнк собрал карты. Гарольд перекинул ноги через подлокотник дивана и усердно прикидывался спящим. Одна Марсия крутила серьгу и сохраняла видимость интереса. Фредди прирос взглядом к пыльной паутине в углу под потолком, над часами с кукушкой. Сейчас он походил на призрак или на отражение в воде.
— Я получил откровение свыше, — заявил он. — Знаете, зачем мы топчем землю?
— Зачем? — спросил спящий Гарольд.
— Меня только что осенило. Наша задача — очеловечить друг дружку.
— Фредди, ты неисправимый глупец! — воскликнула Марсия. — Зато ты неравнодушный. Это и есть твой секрет. Неравнодушие.
— Мы — подрывные элементы, — продолжал Фредди. — Как первые христиане из катакомб. Только они пытались порвать с гедонизмом, а мы пытаемся к нему вернуться. Нелегкое дело!
Джанет хихикнула и зажала Фрэнку рот, чтобы он не смог произнести заготовленное «зрелость — вот ответ!»
Потом всех сломила усталость. В комнате стало зябко, тишина надавила на уши. Фредди лениво поднялся.
— Увидимся на спуске, — пробормотал он, вывалился в дверь и потащился к своему домику.
Черное озеро позади бледных берез напоминало разинутый рот, дожидающийся дантиста. Похотливый пот у него на груди замерз, превратился в рыцарские латы. Голый череп сводило судорогой. Он заторопился к Джорджине, всегда готовой его простить.
Две пары, оставшиеся у остывающего камина, не спешили подниматься наверх. Печальное бесстыдство Фредди взбудоражило всех четверых. Марсия и Джанет покрутились, расставили стаканы, разложили журналы и опять уселись. Фрэнк откашлялся; у него щипало глаза. Гарольд долго не мог решить, как устроить ноги, а решив, сказал, обращаясь вроде бы к Фрэнку:
— Фредди болен. Tres malade.
Угли позади экрана образовали созвездие, гаснущее на глазах. Тишина становилась липкой, нестерпимой. Марсия оттолкнулась от дивана и встала. Джанет, стройная в своем персиковом свитере и белых брючках, поспешила вверх по лестнице следом за ней. Обе пары поселились на втором этаже. Фрэнк и Гарольд немного послушали гудение канализационных труб, потом выключили оставшийся свет. Фрэнк еще раз откашлялся, но снова ничего не сказал.
Наверху, уже перед дверями спален, Гарольд почувствовал прикосновение к своей руке. Он этого ждал. Фрэнк, охрипший от унижения, спросил:
— Мы не спутали комнаты?
— Наша девятая, ваша одиннадцатая, — поспешил с ответом Гарольд.
— Может, нам с тобой стоит поменяться?
Гарольд был готов высокомерно посочувствовать этому неуклюжему человеку, истерзанному похотью. Он издевательски помедлил и ответил:
— Может, сперва посоветоваться с дамами? Вдруг они не согласятся?
Коридор был освещен одной-единственной лампой. В ее тусклом свете казалось, что у Фрэнка, старающегося не сболтнуть лишнее, вот-вот лопнет от напряжения голова.
— Все будет в порядке, — раздался его рыхлый шепот. — Джанет твердит, что ее к тебе влечет. Вот и бери ее. Я даю вам свое благословение.
Гарольд изобразил безмерное изумление.
— А как же Марсия? Она тебя примет? Фрэнк закивал, как китайский болванчик.
— Можешь не беспокоиться.
Двери комнат 9 и 11 были чуть приоткрыты. Гарольд вспомнил голые руки Джанет и душный летний Бостон, но не смог отказать себе в удовольствии еще немного помучить соперника.
— Вы с Джанет часто?.. — Он выразительно повертел пальцами.
— Никогда! Это первый раз. Так да или нет? Не надо сцен. Мне хочется спать, болит желудок…
В интонации Фрэнка звучало превосходство. Гарольд этого побаивался. Его голова пухла от тайн, банковских и семейных. Фрэнк склонил свою большую рогатую голову. В обеих дверях зияли выжидательные щели. За одной находилась Марсия, рядом с которой Гарольд привык ночевать, за другой — ароматная Джанет. Гарольд чувствовал, что их совместная уловка теперь утратит всякую ценность. Но как брокер он знал, что продажа никогда не заказана, главное уловить нужный момент. Джанет была как пакет акций, способный принести прибыль. Он осторожно пожал плечами.
— Почему бы и нет? Pourquoi past. Я за. Смотри, не жалей ласки.
Последние слова прозвучали странно. Здесь, в тесном коридорчике, застеленном линолеумом, чувствуя смрадное дыхание Фрэнка, его тяжесть, он испугался, что его нервная жена этой тяжести не выдержит, а потом вспомнил, как она к этому стремилась. Вид Фрэнка — по-ослиному выпирающие зубы, красные глаза превратился в оскорбление. Гарольд повернулся к двери одиннадцатого номера и легонько ее толкнул. Дверь сама распахнулась настежь, словно темнота за дверью заждалась его появления.
В комнату проникал лишь тусклый свет фонаря из-под карниза крыши, заваленной снегом. Джанет села в постели. Ее короткие слова были как спички, опасно вспыхивающие во тьме.
— Ты? Зачем? Почему сейчас? Гарольд, так нельзя!
Он нащупал угол кровати, сел на самый край. Поверх ночной рубашки Джанет натянула свитер.
— Это все придумал твой муж. Я всего лишь уступил его уговорам. Они подумают, что мы впервые вместе.
— Теперь они все узнают. За нами будут следить. Как ты не понимаешь? Тебе надо было разыграть недоумение, сказать, что тебе ничего подобного и в голову не приходило! Фрэнк покладистый, когда пьяный, он бы не сопротивлялся. Уверена, он ждал, что ты откажешься. Господи, Гарольд!
Она прижалась к нему без всякой мысли о сексе. Он обнял ее круглую спину. Свитер делал ее похожей на больную.
— Мне хотелось к тебе, Джанет.
— Я всегда в твоем распоряжении.
— Нет, не всегда. Когда еще я мог бы провести с тобой всю ночь?
— Разве ты можешь получать удовольствие, когда через дверь они?
— Меня это не трогает. Я хорошо отношусь к обоим. Пусть урвут немного счастья.
— Для меня это невыносимо. Я не такая железная, как ты, Гарольд. Сейчас пойду к ним и все порушу.
— Не смей!
— Это ты не смей мной командовать. Ты мне не отец. Я вся трясусь…
— Полежи спокойно. Совсем не обязательно заниматься любовью. Можешь просто уснуть со мной в обнимку.
— Неужели ты не чувствуешь, что это нехорошо? Это уже настоящий разврат.
Он лег с ней рядом поверх одеяла. Снег за окном стал белее.
— По-твоему, на Луне это имеет значение? — спросил он.
— Это все она, — сказала Джанет. — Теперь у нее есть против меня оружие.
— У Марсии? Такое же, как у тебя против нее.
— Она закончила колледж, а я нет. Он рассмеялся.
— Понятно. Она закончила колледж и поэтому лучше разбирается в технике эротики, а значит, может больше получить от Фрэнка, чем ты от меня. Сейчас она выполняет «рыбий прикус», а потом примет позу верхом, рекомендованную факультетом гигиены Брин-Морского колледжа.
Джанет убрала руки под одеяло и фыркнула.
— Ничего подобного! Но в чем-то ты прав.
Он подумал, что, раздраженный вялостью Джанет, оскорбил ее чувства, и растерянно задышал носом. Через некоторое время она спросила с робостью продавщицы, обращающейся к нерешительному покупателю:
— Почему бы тебе не лечь под одеяло?
И он совершил путешествие сквозь одежды, проскользни вверх, к источнику ароматов, брызгавших на него под дюжиной углов, к свету и теплу. Радиатор рядом с умывальником урчал семью параллельными глотками, у Джанет тоже было семь равноценных свойств: она была непроницаема, бледна, рассыпчата, тяжела, ласкова, по-матерински уютна, вязала по рукам и ногам; она предоставила ему отдых, позволив упасть узким лицом в овраг между ее грудями и вывалить язык, как парализованная ящерица.
Что касается Фрэнка, то Марсия была для него прозрачной и легкой, как тени, скользящие по комнате; он раздувался до тех пор, пока она не исчезла, пока темнота не обрела вещественность. Потом раздался ее серебристый бездыханный голосок:
— Ой, как хорошо! Давай! Хорошо! Еще!
Между двумя парами, в комнате номер 10, Пайт и Анджела Хейнема спали спиной друг к другу, друг о друге не помня. Пай-ту снились премудрости последнего лыжного урока, Анджеле не снилось ничего, то есть снились безымянные дети, снег, заваливающий горную деревушку, в которой она никогда не бывала, огромный стол с ножками в форме львов и пустая синяя ваза на столе — сны, которых она уже не вспомнит, когда проснется.
Зато Гарольду никогда не забыть холодного величия Джанет, пятна света на ее полном плече, возвышавшегося над ним, ее изящества и покорности, пока он долго трудился, добиваясь второго оргазма. Она уже лежала под ним с жертвенной покорностью. Удлинившаяся шея, плечи в тени. — Прости, — сказал он. — Никак…
— Ничего, мне нравится.
— Может, мне остановиться?
— Не надо. Нет!
В ее голосе было столько скорби, что это ускорило развязку. Он опустошенно плюхнулся на нее, возвещая об освобождении. Она отвернулась и уснула. Постель превратилась в качели: коль скоро она провалилась в сон, ему пришлось мучиться бессонницей. Снег за окном сверкал все ярче. Подушка с ее всклокоченными волосами тоже казалась снежной. Всякий раз, закрывая глаза, Гарольд видел горный склон, заледеневшие сосны на вершине, бугры на лыжне, превращенные многочисленными лыжниками в камни, слышал скрип лыж. У него ломило ноги. В промежутках между вдохами и выдохами он внимал музыке, как будто Дебюсси. Он повернулся, прижался к Джанет.
— Нет, дорогой, не сейчас, — пропищала она детским голоском.
Ближе к рассвету он очнулся. Из коридора доносились шаги. Марсия! Брошенная жена, оскорбленная, близкая к безумию, ищет его… Рядом ворочалось во сне незнакомое тело. Гарольд взмок. Как шпион, распечатывающий конверт, он выбрался из-под одеяла. Ткань ночи стала рыхлой, распалась на частицы, бросающиеся в глаза: грязь, застрявшая между половицами, его собственные ноги, переступающие через лыжные ботинки, шелковая подкладка лыжных перчаток, сохнущих на батарее, как маленькие осьминоги, баночка с кремом для рук на пустом столике, отражающая свет луны. Он успел натянуть только штаны и свитер. Пол предательски заскрипел. Он приоткрыл дверь и придал лицу нежное выражение.
Из туалета возвращался Фрэнк: глаза навыкате, весь крапчатый под тусклой лампочкой. При виде Гарольда его взгляд болезненно изменился: стал дерзким и одновременно бегающим, стыдливым, беззащитным.
— В чем дело? — шепотом спросил Гарольд.
— Желудок. Не надо было пить.
— Et mafemme? Dort-elle?
— И очень крепко. Как там Джан-Джан?
— La тете.
Фрэнк задумался о своем новом положении.
— Такое ощущение, будто у меня внутри ком смолы. Меня только что вырвало. Вроде бы полегчало. Наверное, нервы…
— Хочешь вернуться к себе в комнату?
— Так, наверное, будет лучше. Скоро дети проснутся.
— Спокойной ночи, милый принц. Пусть ангелов полет… И так далее.
— Спасибо. Увидимся на спуске. — Гарольд хотел вспомнить, как будет по-французски «спуск», не вспомнил и усмехнулся, словно ирония ситуации только сейчас вылезла наружу.
Своим уходом Гарольд разбудил Джанет. Она слышала шепот в коридоре и знала, что сейчас в комнате появится Фрэнк. Она прикинулась спящей. Тогда она, наверное, и пришла к убеждению, что ее позорят. Ранняя красота заронила в нее большие надежды, раннее разочарование породило желчный идеализм, склонность находить в окружающем изъяны. Поведение Гарольда она сочла предательством. Марсия свободно избрала адюльтер, а она, Джанет, набросилась на Гарольда, чтобы погасить свое и его отчаяние. Циничный расклад уходящей ночи украл у нее это оправдание. Встречаясь с Гарольдом, она совершала акт мести, восстанавливала справедливость. Теперь получалось, что их связь — не мщение, а удобство. Идеалистка Джанет требовала от жизни большего, чем грубое самоуспокоение и секс. Моральные ограничения моральными ограничениями, но как быть с подозрением, что Марсия чувственнее ее, соблазнительнее в постели? Зачем ей повиноваться двум недостойным самцам и позволять Марсии респектабельно предаваться нимфомании? Женщина, которую она всегда считала сухой и неряшливой, оказалась дьяволом в юбке. Джанет предвидела, что в случае скандала — а избежать его будет трудно — Марсия удостоится сочувствия, а она соберет все плевки.
Порочность самцов проявилась сразу, стоило Джанет начать сопротивляться. В первый уик-энд после обмена они сидели в гостиной Эпплби, за все тем же круглым кофейным столиком, под полками с батареями томов, доставшихся Фрэнку по наследству: красным Бальзаком, желтым Скоттом, Д'Аннунцио в белой телячьей коже с золотым теснением, Манном (черное издание Кнопфа), зеленым Шоу. Стена неприкасаемых книг впитывала их сигаретный дым, их разговоры. Из-за метели, первой в Тарбоксе за эту зиму, они никак не могли разойтись. Фрэнк сварил горячий ромовый пунш, и теперь все были пьяны. В полночь он сказал:
— Идемте наверх.
— Нет! — отрезала Джанет.
— Можешь пойти с ним, — разрешил Фрэнк.
— Вы оба мне одинаково противны.
— Джанет! — подал голос Гарольд. Он не удивился ее ответу, потому что переспал с ней в среду и знал, как она ко всему относится.
— По-моему, это грязный разврат, — сказала она. — А по-твоему, Марсия?
Марсия зажала пальцами свою левую серьгу, словно из нее прозвучал звуковой сигнал.
— По-моему, главное — это уважение друг к другу.
— Извините, — сказала тогда Джанет, — но я никого из вас не уважаю. Особенно женщину, которой подавай целый взвод мужиков.
— Всего двоих, — возразил Фрэнк.
— Извини, Марсия, но я серьезно считаю, что тебе стоит проконсультироваться у врача.
— Тогда мужчин получится уже трое, — сказал Гарольд. Он был уверен, что сопротивление Джанет — как туман на поле для гольфа, кажущийся на расстоянии сплошной стеной, а вблизи превращающийся в неосязаемую дымку.
— Ты хочешь сказать, что меня надо лечить? — спросила Марсия.
— Я имею в виду психотерапевта. Фрэнк все мне про вас рассказал. По-моему, то, как ты его добивалась, — это ненормальность. Я говорю не как обманутая жена. То же самое я бы сказала, если бы это был не Фрэнк, а чужой человек. Видимо, на его месте действительно мог оказаться любой.
— Дорогая Джанет, — отвечала Марсия, — я благодарна тебе за заботу. Но я Фрэнка не добивалась. Мы сошлись, потому что ему было с тобой плохо. Из-за тебя у него язва.
— За последние месяцы ему стало в десять раз хуже.
— Тебе, наверное, тоже. Гарольд рассказал мне про стриптиз, который ты устроила в его прачечной. Странно слышать теперь, что ты, оказывается, такая утонченная натура!
Джанет обернулась Гарольду.
— Ты ей рассказал?..
Он пожал плечами, потеребил мочку левого уха.
— Она тоже все мне рассказывает. Не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой.
Джанет заплакала, оставаясь неподвижной. Марсия закурила и посмотрела на Джанет. Ее глаза были сухи.
— Не волнуйся. Если ты попросишь, я откажусь от Фрэнка. И сегодня, и вообще. Забери его себе и размолоти в полное ничто. Благодаря мне он целых полгода оставался наплаву, и, честно говоря, я порядком устала. Но никакой благодарности от тебя я, конечно, не жду.
Джанет ничего не ответила. Оба мужчины выступили в ее защиту.
— Язва у меня от колебаний на рынке, а не из-за Джан-Джан, — уточнил Фрэнк.
— И в постели она хороша, — сказал Гарольд своей жене. — Belle en lit.
— Ну и спи с ней, сколько влезет! — крикнула Марсия Фрэнку. — Веди наверх и трахай, только не приползай потом ко мне со своими третьесортными огрызками Шекспира. Мне реветь хочется от дур, которые только тем и заняты, что заставляют весь мир лизать их роскошные зады. Разведись со мной! — предложила она Гарольду. — Женись на ней, раз у нее такие горячие сиськи! И не надо морочить мне голову всякими препятствиями. Все, конец! Мне, вам, всему этому проклятому миру.
Она встала и посмотрела сверху вниз на три испуганные физиономии.
— Марсия, — сказал Гарольд, — прекрати изводить Джанет грязными выражениями.
— Ничего, — сказала Джанет. — Я с ней согласна.
— Пойду подогрею пунш, — сказал Фрэнк. — Или кто-то предпочитает пиво?
— Фрэнк, ты — вылитый принц датский, — сказал Гарольд. — Что, никто не собирается спать? А я бы поспал. Мы оставили с детьми студентку Бостонского университета.
— Мой знакомый из Экзетера, тот, что покупает дом Робинсонов, там преподает, — сказал Фрэнк.
— Говорят, он красавчик, — вставила Джанет. Марсия, чувствуя, что зря закатила сцену, сказала:
— Ненавижу всех вас и этот мрачный дом.
После этих слов она побежала за своим стареньким пальтишком мышиного цвета. Гарольд последовал за ней. Он знал, что у нее в сумочке лежит противозачаточная диафрагма, и соображал, применит ли она ее дома. Увы, Литтл-Смиты слишком засиделись, и теперь обоим Эпплби, сначала одному Фрэнку, потом Фрэнку вместе с Джанет пришлось залезть в снег и толкать «порше» Гарольда, чтобы он завелся, покатившись с горки. Глядя на виляющие габаритные огни, Джанет выдавила:
— Надеюсь, больше мы с ними не увидимся. Это пигмеи, притом помимо собственной воли ядовитые. Какая чудесная ночь, Фрэнк! Связавшись с ними, мы перестали обращать внимание на что-либо вокруг.
Среди деревьев планировали чуть подсвеченные фонарем у крыльца крупные снежинки, чтобы угасать у двоих людей на плечах. В прихожей она нагнулась, чтобы разуться, и Фрэнк попытался ее приобнять, но она выпрямилась и прошипела:
— Не смей меня трогать! Тебе нужна она. Вот и ступай к ней. Иди!
Джанет очень не хотелось быть фригидной. Все ее неформальное авторитеты, от диснеевской «Белоснежки» до последнего номера «Лайф», учили высшей ценности любви. Поцелуй — вот волшебство, сметающее преграды! Мы движемся от рождения к смерти в толпе людей, и шествие это зовется любовью. Она боялась отстать. Поэтому не переставала флиртовать, хотя осуждающий внутренний голос, оставляющий неприятный привкус, как горечь от отцовской фабрики медикаментов, раздавался при каждом ударе ее сердца.
Несколько недель Эпплби и Литтл-Смиты не встречались. Марсия и Джанет по отдельности давали понять знакомым, что произошла ссора. Другие супружеские пары проявляли такт и не приглашали их в гости вместе. Когда Гарольд снова позвонил Джанет, она сказала:
— Прости, Гарольд, с тобой мне было хорошо как с человеком и как с мужчиной. Ты знаешь, как подействовать на женщину. Но я считаю, что обмен супругами — это неприемлемо. Когда ты позвонишь в следующий раз, мне придется повесить трубку. Подумай хотя бы о детях.
А когда Фрэнк позвонил Марсии, та сказала:
— Я хочу быть с тобой, Фрэнк, просто быть с тобой, где угодно. Мужчина не в состоянии представить, как мне этого хочется. Но я не собираюсь, просто не собираюсь сдавать Джанет новые козыри! Одно дело, если бы я чувствовала, что ты меня любишь. Но в ту ночь на лыжной базе я поняла, когда ты покинул мою постель, как ты ей предан. Теперь я должна подумать о самозащите. При возможности Джанет меня уничтожит. Я не хочу мелодрам, это в ее стиле, а не в моем. Я с тобой не прощаюсь Когда вы с ней разберетесь между собой, я буду счастлива снова с тобой увидеться. Ты — любовь всей моей жизни. К сожалению.
Фрэнк не мог избавиться о впечатления, что она просит его развестись с женой. Тем временем миссия американских советников во Вьетнаме вызывала все больше шума, что грозило испугать рынок. Возможность эскалации конфликта привела к противоречивым тенденциям. В принципе бизнес относился к Кеннеди настороженно: президент казался неубедительным.
В одну из январских суббот супружеские пары из Тарбокса отправились в Бостон, поужинать и поболеть на хоккейном матче «Бруинз»-«Ред Уингз». Не поехали только Литтл-Смиты и Эпплби, потому что у каждой пары создалось ложное впечатление, что едет другая. В итоге они остались в Тарбоксе одни. Последствия были неизбежны: Джонатан и Фрэнк-младший вместе занимались лыжами в Ист-Матере, под радарной станцией, поэтому отцы договорились, что Фрэнк-старший привезет обоих назад в четыре тридцать. Попав к Литтл-Смитам, он согласился выпить стаканчик, потом еще. В шесть часов, подначиваемый хихикающими Смитами, он позвонил Джанет и предложил ей вызвать к детям няню, а самой приехать захватив пиццу. То, что представлялось моральными ограничениями, оказалось всего лишь опасением, что за ними будут подглядывать другие.
Джанет перезвонила через десять минут и сказала, что не может найти няню: на хоккей уехал весь город. Гарольд взял трубку и посоветовал ей привезти Кэтрин, которую можно будет уложить в комнате Генриетты.
Джанет — ребенок под мышкой, в другой руке горячий бумажный пакет прибыла в семь тридцать. На ней была норковая шубка до колен — старая, выглядевшая в Тарбоксе комичной и потому много лет провисевшая в пакете с нафталином. Под шубой обнаружились прекрасные вещицы: ярко-оранжевая шелковая блузка, потертые, как у подростка, джинсы и высокие белые сапоги на босу ногу. Увидев ее в таком виде на ковре посреди гостиной (пальцы ног порозовели от холода, подъемы остались белыми, подошвы и суставы пальцев словно напудрены), Гарольд едва не превратился в студень. Марсия — и та была растрогана: какую роскошную любовницу подцепил ее супруг! Фрэнк торопливо шагнул к ней, как к калеке, которая вот-вот грохнется, или к призраку, готовому упорхнуть.
С семи тридцати до восьми они выпивали, с восьми до девяти укладывали спать детей. Франклин-младший, втайне боясь описаться, отказался спать в одной постели с язвой Джонатаном. Пришлось уступить ему раскладушку в комнате Генриетты. Кэтрин Эпплби, обладательница красных, как винные меха, щечек, была удостоена чести улечься в огромную супружескую кровать, в которую постелили по такому случаю клеенку. Джанет прилегла рядом с малышкой и долго с ней ворковала, пока Марсия ставила в духовку пиццу. Гарольд читал Фрэнки-младшему «Маленькую Золотую Книгу», посвященную минералам, Фрэнки искоса поглядывал на Джонатана, с презрительным видом забирающегося под одеяло с детским детективом под названием «Нежданный гость» в руках. С девяти до десяти взрослые ели, с десяти до одиннадцати болтали, с одиннадцати до полуночи танцевали. Гарольд поставил старую пластинку Эллы Фицджеральд, и обе пары принялись с удовольствием вращаться под звуки «Этих глупостей», «Ты лучше всех», «Я облетела мир». Гарольд и Джанет аккуратно огибали углы, Фрэнк и Марсия держались в центре гостиной, благо что с пола убрали ковер. В стеклянных дверях танцевали их отражения: там была в разгаре похожая вечеринка, две пары то сближались, то отдалялись друг от друга, как пятна на сложенном листе бумаги или как посетители аквариума, которые, не разглядев рыб, подошли ближе и обнаружили на стекле собственные тени.
Марсия, почти стоявшая на месте, следила, как вальсирующий Гарольд уверенно сжимает Джанет ягодицу. На повороте Джанет увидела, как Марсия наклоняется к Фрэнку, как он что-то шепчет ей на ухо. Лицо у него было мокрое, пьяное. Та его рука, которая не поддерживала партнершу за спину, находилась между ее подбородком и его грудью, и Джанет, тершаяся бедрами о бедра Гарольда, догадывалась, что гипнотизер Фрэнк одним пальцем щекочет — Марсии горлышко, другим касается ее груди. Это был один из его немногих мужских фокусов. Пара развернулась, и Фрэнк расстегнул молнию на спине черного платья Марсии. Джанет узрела на губах Марсии жестокую усмешку, всегда появлявшуюся там от усталости или от наслаждения. Глаза Джанет, наблюдавшие за ней из противоположного угла комнаты, казались Марсии огромными, отражающими все происходящее, подобно тому, как надраенный металлический шар, венчающий ограду дома, отражает в искаженном виде все окрестности. Фрэнк нежно расстегнул ей лифчик, палец другой его руки оказался между ее грудями. Она растворялась и одновременно вырастала. Элла пела про то, как облетела весь мир и как угомонила страсти в Испании. У Джанет закружилась голова от вальса и от напора перечеркнутого «молнией» бугра у партнера в штанах. Ей было грустно, что Гарольд вынужден представать дураком перед этими двумя жестокими людьми. Оставшись с ним вдвоем, она легко бы его простила. Ей казалось, что она выросла под самый потолок с кружащимися огоньками, что снисхождение и забота — вот то, что ей лучше всего удается.
Когда музыка стихла, она выпалила:
— Еле стою на ногах. Хочу спать! Кто уложит меня в постель?
Фрэнк так и остался посередине комнаты, Гарольд не отошел от нее.
Чтобы устроиться самим, двум парам пришлось потеснить детей. Малютку Кэтрин Эпплби переложили в постель к худенькой шестилетней Джулии Смит; дверь в комнату Джонатана (он уснул при включенном свете, с раскрытым «Нежданным гостем») на одеяле пришлось затворить, чтобы его не разбудил шум из спальни. Другую постель соорудили, составив вместе два белых дивана.