Страница:
— В каком пейзаже я нахожусь? — спросил он.
— В джунглях, — ответила Джорджина.
— Рисовые чеки, — уточнила Марсия Литтл-Смит.
— Разорванный, — проговорила Терри Галлахер.
— Разорванный пейзаж? — спросил Пайт.
— Скорее, усмиренный. Анджела зажмурилась и сказала:
— Вижу храм с красными колоннами, безголового идола, затянутого травой, и человека, пишущего мелом математические формулы на широкой части ноги идола.
— Сексуально, — сказал Эдди Константин. Джорджина задрала подбородок.
— Кто-нибудь еще? — позвал Пайт. — Фокси? Кен?
— Не знаю, почему, но мне хочется произнести «Индиана» — сказал Кен.
Все засмеялись, кроме Фокси — та утвердительно кивнула.
— Он прав. Что-то спокойное, серое, заурядное. Орегон? Южная Дакота?
— Скорее, Северная, — подсказал Фрэнк Эпплби.
— Не намекать! — прикрикнула Кэрол Константин. Она сидела на полу то ли в молитвенной позе, то ли в позе прядильщицы; возможно, так сидят, когда играют в «монополию». Ее ноги были сложены под зеленой балетной юбочкой, торс торчал прямо вверх, как древесный ствол. У нее был поразительно узкий стан, узкие продолговатые ноздри все время шевелились.
— Какой я цветок? — спросил Пайт.
— Мак.
— Бородатка, — сказала натуралистка Айрин Солц. — Или бахромчатый ятрышник.
— Бахромчатый ятрышник в тени огромного китайского тюльпанного дерева, — сказал Фрэнк Эпплби.
— По-моему, Фрэнк не понимает смысла игра, — пожаловалась Кэрол Марсии. — Он подсказывает!
— Вижу что-то серое, — сказала Фокси Уитмен. — Белая омела.
— От вас я слышу только про серое, — сказал Пайт Фокси со странной интонацией и обратился к Анджеле: — Цветок. Кен?
— Полынь, — сказал Кен с ноткой враждебности, глядя на свои ноги. Неужели нарочно?
— Не цветок, а лилия, подаренная ребенком жене мэра на праздник, сказала Анджела.
— Увядшая гардения в петлице автобусного кондуктора, — сказала Терри Галлахер и широко улыбнулась, принимая похвалы. Все чувствовали, что она меняется, готовится расцвести.
— Чертополох, — сказала Джорджина. — С официальной точки зрения.
— Трудно понять, нравится тебе этот человек или нет, — пожаловался Пайт.
— Ты уже определился с полом персонажа? — спросила его Кэрол. На ее лице, хоть и находившемся целиком на свету, лежали тени: на крыльях носа, в уголках рта, под оттопыренной нижней губкой — там вообще было темно. Пайт заметил, что она удлинила себе косметикой глаза, в действительности маленькие и близко посаженные — настолько близко, что иногда ее прищур казался косоглазием. Такой она меньше его удивляла. У нее были тусклые каштановые волосы, собранные в хвост — уже неподходящая для ее возраста прическа.
— Мужской, — ответил ей Пайт. — Но это, по-моему, неважно. Он не гордится своей принадлежностью к мужчинам.
— В отличие от кого? — холодно спросила Кэрол. Пайт покраснел как по заказу и невпопад спросил:
— Какой стиль живописи?
— Модерн, — сразу ответила Анджела.
— Рисунки в испанских пещерах, — так же поспешно сказала Фокси.
Фрэнк Эпплби закатил глаза и простонал:
— Мне в голову приходят только вещи, про которые Кэрол все равно запретила бы мне говорить.
— Ты о чем? — спросила Кэрол.
— О советском плакате.
— Против этого я не возражаю, — сказала Кэрол. — Не очень по правилам, но пускай.
— Кто назначил тебя судьей? — спросила ее Айрин Солц.
— Иллюстрации в медицинском учебнике, — твердо сказал Кен Уитмен. Страницы из рисовой бумаги.
— Неплохо, — сказал кто-то после вежливого молчания.
— «Терри и пираты», — сказал Эдди Константин.
— Извините, — не выдержала Кэрол, — но, по-моему, все это ужасно. Получается Ив Таити. И, возможно, Арчил Горький.
— Драматург, — подсказал Фрэнк.
— Тот — Максим, — возразила она.
Кен, вспомнив об успехе других своих каламбуров, невинно спросил:
— Кем был Максим Из? Фокси вздрогнула.
— Еврейским экспансионистом, — сказал Эдди. — Не обижайся, Бен.
— Другие художники или направления в живописи? — терпеливо спросил Пайт.
— Вряд ли это поможет, Пайт, — сказала Марсия. — Это слишком в лоб. Нужен более широкий подход.
Пайт догадался, что Фрэнк заскучал, и спросил его:
— К какой пьесе Шекспира я отношусь?
Фрэнк с трудом поворочал мозгами и, глотнув бренди, ответил:
— «Антоний и Клеопатра» с точки зрения Октавиана.
— А «Тит Андроник»? — подсказала сочувствующая Марсия.
— Слишком много беспорядка, — сказал Фрэнк. — Наш герой — сама эффективность.
Фокси Уитмен (она побывала дома и сменила свой бесформенный купальный костюм беременной на канареечное гавайское платье, скрывающее живот) пыталась обратить на себя внимание.
— Как насчет «Отелло», где прав Яго?
— Он и так прав, — сказал Фрэнк и заржал.
Усталый Бен Солц поднялся и спросил:
— Кто желает еще пива? Бренди? Джина у нас полно, а вот тоник кончился.
— Что-то ты тянешь, Пайт, — сказала Джорджина. — Почему ты отвергаешь все наши подсказки?
— Вы меня смущаете. У меня не выходит из головы медицинский учебник Кена.
— Забудьте про учебник, — сказала Фокси.
— Хорошо. Напиток?
— Чай.
— Скорее, сорт сушонг, а не высший сорт индийского.
— Чай с мускатным орехом, — сказала Анджела.
— Анджела, вам этот человек нравится? — спросила Терри.
— Куда же деваться, раз это мой муж?
— Ненавижу чай, — сказал Пайт. — С мускатным орехом тоже.
— Ты же его никогда не пил, — возразила Анджела.
— Откуда такая уверенность? — Остальные зашикали, чтобы дать им поругаться. — Какая еда? — поспешно спросил Пайт.
— Рис.
— Рис, но тебе этого, конечно, мало, — сказал Бен, вернувшись с двумя бутылками пива.
— Вареный или жареный? — спросил Пайт.
— Вареный. Так чище, — ответила Анджела.
— И аккуратнее, — вставила Марсия. Терри закрыла глаза и добавила:
— Только бы не пережечь…
— Ну вас к черту! — не выдержал Фрэнк Эпплби. — Возьму и выскажу то, что пришло в голову: монах на вертеле.
Кэрол крикнула, вся изогнувшись и выбросив из-под юбки ноги:
— Это свинство, Фрэнк! Ты специально!
— Нго Днем, — произнес Пайт с огромным облегчением.
— Вот и нет! — раздался радостный крик. — Близко, но все равно мимо.
— Близко? Дальше не бывает!
— Церковь та, да не та сторона.
Последняя реплика принадлежала Джорджине. Она подала ему руку помощи, и помощь была принята, в отличие от помощницы.
— Хо Ши Мин! — крикнул счастливый Пайт, и игра рассыпалась. Пиво пошло по кругу. Терри Галлахер и Кен Уитмен поднялись одновременно и удивленно переглянулись.
— Все вы тут предатели! — горячился Пайт. — Как любовно вы изображали врага демократии! Цветочки, приглушенные краски…
Джорджина почувствовала, что упрек адресован Анджеле и Фокси.
— Ты сам просил цветов.
— Нет бы попросить животных! Получил бы горностая с бакенбардами.
— Или худосочную панду.
— За что его ненавидеть? — вмешалась Айрин, долго и нехарактерно молчавшая. — Он такой, как им хочется.
— Chacun a son gouf, как сказал бы Гарольд, будь он здесь, высказалась Марсия, хотя никто не ждал от нее лояльности к мужу.
— Я тоже проявила доброту: прямым текстом напомнила, что герой служил в Париже кондуктором, — сказала Терри. — Что ж, спасибо, мне пора. Завтра нас ждет ранняя месса, а бедняга Мэтт весь день показывал клиентам дома.
— Нам тоже пора, — подхватил Кен. — Идем, Фокс.
Но остальные, находясь под впечатлением, произведенным случайно получившейся парой — красивыми, рослыми, черноволосыми, серьезными Терри и Кеном, — пожелали немного поиздеваться над Фокси.
— Пожалуйста! — взмолилась Кэрол. — Сыграем еще. Теперь — с Фокси.
— Фокси, Фокси!
— Все беременные женщины — вон!
Фокси посмотрела на Кена. Он прочитал на ее лице трогательную нерешительность. Эта нетрезвая, вкрадчивая публика была для нее сильным соблазном. В конце концов, дома ее ждали комары, доски и опилки. С другой стороны, она устала, она его жена, верная жена…
— Нет, я буду стоять перед вами, как последняя дура. Я плохо понимаю игру.
— Отлично понимаете!
— Играть будете вы сами!
— Ваши реплики были прекрасными!
— Мы выберем персонаж попроще: Маргарет Трумэн, а не Джекки Кеннеди. Десять минут — и вы свободны.
Она дрогнула, но тут поверх голов прозвучал голос Кена — участливый, но одновременно пугающий. Его облик был непреклонен. Казалось, его слова достигли ее слуха по проводам.
— Лично я выдохся, Фокс. Но ты поиграй. Тебя подвезет Марсия.
— Нет, так не пойдет. Марсия займется Гарольдом. Я поеду с тобой.
— Нельзя! — заголосили все. — Вас уже назначили. Надо играть!
— Останься, — сказал Кен и развернулся, чтобы идти. Она почувствовала себя отвергнутой. Наверное, ему надоела ее беременность. Она просила его помочь ей справиться с нерешительностью, а он столкнул ее вниз, вместо того, чтобы подать руку. Она сердито кивнула и пошла наверх, как до нее Пайт.
Решение было принято быстро, так как июнь оказался богат на новости: смерть Папы Иоанна, самопожертвование Кван До, полет в космос Валентины Терешковой, отставка Джона Профумо, отмена молитвы в государственных школах США. Скоро Джорджина позвала ее, подойдя к лестнице:
— Элизабет! Элизабет Фокс Уитмен, спускайтесь. — Голос был точь-в-точь как у ее тетушки из Уилмингтона.
Фокси вошла в гостиную, как ребенок, получивший нагоняй. Сияющие лица показались ей необузданными. Ей больше понравилось наверху, в темноте, среди пришпиленных к стене карт, разбросанных игрушечных рельсов, бесшумно спящих детей. Она вспомнила свою спальню и луну, мучающуюся вместе с ней бессонницей. Пустую подушку рядом с Кеном — свою подушку.
Кен и Терри Галлахер уехали, Фрэнк Эпплби уснул, закинув нога в сандалиях на лжеколониальный кофейный столик Солцев, разинув рот и похрапывая. Из кухни доносился шепот. Фокси недосчиталась в гостиной Эдди Константина и Айрин. Шестеро оставшихся (четверо — женщины) глядели на нее устало и угрожающе. Фокси поняла, что лучше ей было уехать с мужем. Игра исчерпала себя, и они всего лишь проявляли вежливость, желание окружить ее, новенькую в компании, любовью. Быстрее догадаться — и домой!
— Какой… какой я океан? — Фокси опасалась, что правила запрещают пользоваться уже звучавшими ассоциациями, и хотела получше себя проявить. Пайт Хейнема, сидевший рядом с женой на шишковатом диване, уставился в свой стакан.
— Океан? — отозвалась Кэрол. — Как странно! Штормящий, наверное.
— Иногда штормящий, иногда неподвижный, — вступила в игру Марсия. — А иногда с волнами в дом высотой.
— Без следов, — сказал Пайт.
— Как это?
— Корабли плавают по вам взад-вперед, не оставляя следов. Вы принимаете всех. Они не оставляют на вас отпечатка.
— Кусочек океана, — сказал Бен с улыбкой, — где живет русалка.
— Только без прямых намеков! — напомнила Кэрол. Фокси, внезапно страшно засмущавшись, спросила:
— Какой я все-таки океан, Анджела?
— Не океан, — ответила та, — а маленький грустный пруд.
— Грустный?
— Вроде зацветшего болота, — оскорбительно брякнула Джорджина. Все, включая мужчин, согласно захихикали.
— А время дня?
— Два часа ночи.
— Одиннадцать утра, мятые простыни.
— Любое. Весь день напролет.
И снова недобрый смех. Лицо Фокси медленно заливала густая краска. Как они ни старались, она хотела полюбить персонаж, который изображала.
Анджела предприняла попытку ее спасти.
— Я вижу этого человека часов в десять вечера, идущего по освещенному городу, счастливого, ни о чем не думающего.
— Или даже, — подхватила Марсия, — в половине пятого дня, в парке, с непокрытой головой, улыбающегося старикам, белкам и младенцам.
— Мы слишком увлеклись! — пропела Кэрол, с резким поворотом головы, как балерина в пируэте, косясь на дверь кухни, откуда все еще доносился шепот.
Пайт подсказал, что надо думать об Англии. Королева Елизавета (застоявшееся болото)? Вирджиния Вульф («Волны»)? А как быть с мятыми простынями? Женоподобный, нездоровый мужчина? Литтон Стрэчи. Уайлд. Плавающие взад-вперед корабли из реплики Пайта — актерские роли? А как же заросший пруд? Какая она дурочка! Боится ошибиться, застенчивая, дремучая… На нее давила обстановка в гостиной Солцев: темные бархатные кресла с салфеточками на подлокотниках, кленовые полки с журналами «Сайентифик Америкен», «Ньюсуик» и «Лук», пытливые переносные лампы слева от каждого кресла, солнечный Ван-Гог на стене, свадебные фотографии, замершие на желтозубом пианино, неуклюжая вешалка и древнее овальное зеркало в темной прихожей, узкая лестница, уходящая круто вверх, по которой дети взбираются каждый вечер, борясь со страхом. В таких домах — узких, окруженных кустами гортензии, где ребенок мог пописать или спрятаться от назойливых родственников, — жили в Делавэре кузины ее матери. Наследниками среднего класса стали евреи — других охотников на это добро не нашлось.
— Какой общественный слой? — спросила Фокси.
— Слишком в лоб, — предупредила Кэрол.
— Низкий, — ответила Джорджина.
— Между низким и средним, — поправил ее Пайт. — С кое-каким образованием и достоинством.
— Всего понемножку, — сказала Анджела. — Ниже низкого, выше высокого.
— Вы говоришь, как сторонница гностицизма, — с манерной педантичностью сказал Бен Солц Анджеле.
— Какое нелепое предположение! — возмутилась Марсия.
— Не понимаю, как она может быть известна, при такой вопиющей обыкновенности! — воскликнула Фокси.
— За счет своих скрытых талантов, — подсказал Пайт.
— Между прочим, мы не уточняем, он это — или она, — напомнила Кэрол.
— Какая я птица? — спросила тогда Фокси.
— Райская, — ответила Анджела.
— Воробей.
— Голубка.
— Добрая голубка.
— А я, — сказал Пайт, — представляю себе птицу с высокими лапами, с блестящей грудкой. Какаду?
— Вы — воловья птица, — сказала Джорджина.
— Несправедливо! — сказал Пайт, поворачиваясь к Джорджине. Та пожала плечами.
— Она пользуется чужими гнездами.
Фокси чувствовала себя так, словно предстала перед ними обнаженная, сама этого не сознавая, как труп на столе морга, все еще слышащий разговоры, холодные непристойные шуточки в свой адрес… Ей хотелось быть с Кеном, удрать, не скрывая своей слабости. Она согрешила и была достойна кары.
— Кто мой аналог в Библии? Знаю, вы скажете — Далила.
— Почему? — возразил Пайт. — Вы к себе слишком строги. Скорее, Агарь.
— Нет, — сказал Бен, — она — Ависага. Так звали девушку, которую привели к умирающему Давиду для согрева. «Вехам леадони хамелех». Это на древнееврейском.
— И что дальше? — спросила Марсия.
— «Вехамелех лох яда-ax». Царь не познал ее.
— Как замечательно ты изъясняешься на древнееврейском, Бен! — восхитилась Марсия.
— Я изучал его десять лет. Я из консервативной семьи.
— Даже носил эту маленькую шапочку?
— Ермолку. — У него была пугающая львиная улыбка, со сверкающими в бороде зубами. — Летом меня посылали в лагерь Рамах.
— Джорджина! — позвала Фокси.
— Я не знаю Библию. Я склоняюсь к Далиле. Или к Магдалине, хотя это, наверное, дерзко.
— А я вижу ее среди жителей Иерусалима, не попавших в Евангелия, сказала Анджела. — Ей было не до того: она как раз флиртовала с римским солдатом, когда мимо несли Крест.
— Кошмарная женщина! — сказала Фокси. — Заросший пруд, воловья птица…
— Вы слушаете одну Джорджину, а Джорджина нынче склонна морализировать, — предупредил ее Пайт.
— Вам она тоже не нравится. Ей симпатизируют только Анджела и Бен. Сказав это, Фокси ощутила ревность. Ей не хотелось объединять Анджелу и Бена, потому что Бена — не настоящего, а воображаемого, разбуженного настоящим, — ей хотелось видеть своим собственным евреем.
В кухне перестали, наконец, шептаться.
— Сколько можно тянуть? — сказала Кэрол и встала, якобы чтобы размяться после долгого сидения на полу. Заглянуть в кухню она не посмела, а только сделала один шаг к кухонной двери и громко позвала:
— Помогите нам, вы двое! Она застряла.
— Сдаюсь, — сказала Фокси. — Кто же я? Никогда не слыхала о таком персонаже.
— Слыхали, слыхали, — заверил ее Пайт. Он желал ей успеха и был смущен ее неудачей.
— Наверное, я — жалкая статистка. Никогда не запоминаю их имен.
— Нет, в данный момент вы — звезда, — сказал Пайт.
— В данный момент?
— Вы только изображаете недогадливость, — сказала ей Кэрол. — Вы с нами флиртуете.
— Пораскиньте мозгами, — посоветовал Пайт. — Перед вами весь мир.
— Продолжайте задавать вопросы, — разрешил Бен.
Все превратились не то в суфлеров, не то в рассерженных родителей, шикающих на упрямого ребенка, портящего рождественскую постановку. В суровых глазах Джорджины читалось удовлетворение.
— Спросите Фрэнка, в какой пьесе Шекспира он вас видит? Сейчас я его разбужу. — Марсия переместилась поближе к распластанному Фрэнку, утонула в углу мягкого дивана и по-свойски стала шептать ему на ухо, пока он не разлепил веки и не уставился перед собой непонимающим взглядом. Фокси показалось, что он еще видит сон и смотрит сквозь нее.
— Помогите, Фрэнк! — взмолилась она. — Из какой я шекспировской пьесы?
— «Троил», — пробормотал он и снова захлопнул веки.
— Не читала…
— А по-моему, вы из сонетов, — сказала Марсия.
— Все вы слишком умные, — сказала Фокси. — Я окончательно растерялась. Подумала было про принцессу Маргарет, а вы… — Их смех стал оскорбительным. — Ненавижу вас! Хочу домой. Сдаюсь.
— Не сдавайтесь, — попросил ее Пайт. — Чувствую, вы знаете ответ. Просто вы перестарались.
— Противоположность принцессе? — задал Бен наводящий вопрос.
— Побирушка. Цветочница. Элиза Дулиттл. Но я думала, что вымышленного персонажа быть не может.
— Не может, — успокоила ее Джорджина. — Вы не Элиза. Противоположность деве?
— Пусть Фокси сдастся, если ей так хочется, — предложила Анджела.
— Она подошла слишком близко, чтобы сдаться, — возразила Кэрол.
Айрин Солц вернулась в гостиную, приглаживая волосы. Ее черные брови разлетались, как крылья.
— Эдди просил тебе передать, что он поехал домой, — обратилась она к Кэрол. — У него завтра рейс. Он вышел через кухонную дверь.
— Так я и знала, — сказал Кэрол, просияв, и снова превратилась в растущий из пола прямой стебель. — Попробуйте еще раз, — попросила она Фокси.
Фокси спросила со вздохом обреченной:
— Какой я цветок?
Теперь все старались ей помочь, поэтому ответы были пространными.
— Тигровая лилия, пересаженная из деревенского палисадника на городскую улицу, — сказала Кэрол.
— Ну и возня! — фыркнула Джорджина. — Я представляю себе что-то нехитрое, но с претензией. Мак!
— Хо Ши Мин тоже был маком, — возразил Пайт.
— Правильно. Тут возможна близость, — ответила Джорджина. Ее глаза чуть навыкате смотрели на него возмущенно, искусственный загар и ранняя седина завершали портрет обиженной женщины среднего возраста, в которую она скоро превратится. Фокси помнила молчание Джорджины на ужине со свечами у Геринов — загадочное, довольное молчание, в котором в тот тягостный вечер Фокси чудилась та же химическая природа, что в ее беременности. С тех пор Джорджина резко постарела.
— Не знаю, кого вы загадали, — сказала Айрин. Кэрол пошептала ей на ухо.
— Шиповник, — сказала Айрин, не раздумывая.
— Кажется, — заговорила Анджела, — после атомной бомбардировки Японии там невесть откуда появился и расцвел посреди радиоактивной зоны цветок. Вот и этот человек кажется мне преобразователем всего современного яда в красоту.
— Большое спасибо, Анджела, — прочувственно сказала Фокси. — Теперь я меньше возражаю против этого человека.
— Кисть дьявола, — сказала Марсия. — Или что-то тепличное.
— Знаете, — подхватил Бен Солц, — иногда, выпалывая вокруг дома сорняки, вы наталкиваетесь на растение — кружева королевы Анны или худосочные дикие астры. Это тоже, конечно, сорняки, но у вас не хватает духу их выполоть, потому они тоже украшение.
— Мы все такие, — сказала Анджела.
— Говори за себя, милочка, — предупредила ее Джорджина.
— Герань, которую переносят с подоконника на подоконник следом за солнцем, — сказал Пайт. — Гиацинт, продаваемый в пластмассовом горшке. Иногда роза леди Палмерстон. Вы когда-нибудь замечали, Фокси, как оранжерейные гвоздики кладут в ведро с чернилами для подкраски? Так получают зеленые гвоздики ко дню Святого Патрика. А вы, по-моему, желтая гвоздика, которую заставляют впитывать красные чернила. Так получают невероятный черный цвет, чтобы люди трогали вас, принимали за искусственный цветок, поражались, что вы настоящая. Умирая, вы истекаете черной кровью и снова становитесь желтой. — Его плоское, напряженное лицо само превратилось в захватанный, вянущий цветок.
— Бывает, что мы, сами того не желая, проявляем жестокость, — сказала Кэрол.
— Обратимся-ка к книгам, — нетерпеливо предложила Марсия. — «Молл Фландерс» Яна Флеминга.
— «Финеас Финн» в сокращенном изложении «Плейбоя», — сказала Анджела.
— «Красная Шапочка» маркиза Де Сада, — хмыкнул Бен.
— Хватит! — взмолилась Фокси. — Все., сдаюсь! Я слишком глупа. Кто это, Анджела?
Анджела покосилась на Пайта, ожидая от него разрешения раскрыть секрет. В этот момент, слегка напуганная голубым свечением ее глаз, Фокси прочла, как газетный заголовок, искомое имя.
— Неужели?..
И, не желая этого, даже не зная, когда у нее потекли слезы, Фокси расплакалась от утомления и замешательства. Все, за исключением Анджелы и Бена, утвердились в том, что и раньше подозревали: Фокси возомнила себя Пайтом.
Тонкий лед
— В джунглях, — ответила Джорджина.
— Рисовые чеки, — уточнила Марсия Литтл-Смит.
— Разорванный, — проговорила Терри Галлахер.
— Разорванный пейзаж? — спросил Пайт.
— Скорее, усмиренный. Анджела зажмурилась и сказала:
— Вижу храм с красными колоннами, безголового идола, затянутого травой, и человека, пишущего мелом математические формулы на широкой части ноги идола.
— Сексуально, — сказал Эдди Константин. Джорджина задрала подбородок.
— Кто-нибудь еще? — позвал Пайт. — Фокси? Кен?
— Не знаю, почему, но мне хочется произнести «Индиана» — сказал Кен.
Все засмеялись, кроме Фокси — та утвердительно кивнула.
— Он прав. Что-то спокойное, серое, заурядное. Орегон? Южная Дакота?
— Скорее, Северная, — подсказал Фрэнк Эпплби.
— Не намекать! — прикрикнула Кэрол Константин. Она сидела на полу то ли в молитвенной позе, то ли в позе прядильщицы; возможно, так сидят, когда играют в «монополию». Ее ноги были сложены под зеленой балетной юбочкой, торс торчал прямо вверх, как древесный ствол. У нее был поразительно узкий стан, узкие продолговатые ноздри все время шевелились.
— Какой я цветок? — спросил Пайт.
— Мак.
— Бородатка, — сказала натуралистка Айрин Солц. — Или бахромчатый ятрышник.
— Бахромчатый ятрышник в тени огромного китайского тюльпанного дерева, — сказал Фрэнк Эпплби.
— По-моему, Фрэнк не понимает смысла игра, — пожаловалась Кэрол Марсии. — Он подсказывает!
— Вижу что-то серое, — сказала Фокси Уитмен. — Белая омела.
— От вас я слышу только про серое, — сказал Пайт Фокси со странной интонацией и обратился к Анджеле: — Цветок. Кен?
— Полынь, — сказал Кен с ноткой враждебности, глядя на свои ноги. Неужели нарочно?
— Не цветок, а лилия, подаренная ребенком жене мэра на праздник, сказала Анджела.
— Увядшая гардения в петлице автобусного кондуктора, — сказала Терри Галлахер и широко улыбнулась, принимая похвалы. Все чувствовали, что она меняется, готовится расцвести.
— Чертополох, — сказала Джорджина. — С официальной точки зрения.
— Трудно понять, нравится тебе этот человек или нет, — пожаловался Пайт.
— Ты уже определился с полом персонажа? — спросила его Кэрол. На ее лице, хоть и находившемся целиком на свету, лежали тени: на крыльях носа, в уголках рта, под оттопыренной нижней губкой — там вообще было темно. Пайт заметил, что она удлинила себе косметикой глаза, в действительности маленькие и близко посаженные — настолько близко, что иногда ее прищур казался косоглазием. Такой она меньше его удивляла. У нее были тусклые каштановые волосы, собранные в хвост — уже неподходящая для ее возраста прическа.
— Мужской, — ответил ей Пайт. — Но это, по-моему, неважно. Он не гордится своей принадлежностью к мужчинам.
— В отличие от кого? — холодно спросила Кэрол. Пайт покраснел как по заказу и невпопад спросил:
— Какой стиль живописи?
— Модерн, — сразу ответила Анджела.
— Рисунки в испанских пещерах, — так же поспешно сказала Фокси.
Фрэнк Эпплби закатил глаза и простонал:
— Мне в голову приходят только вещи, про которые Кэрол все равно запретила бы мне говорить.
— Ты о чем? — спросила Кэрол.
— О советском плакате.
— Против этого я не возражаю, — сказала Кэрол. — Не очень по правилам, но пускай.
— Кто назначил тебя судьей? — спросила ее Айрин Солц.
— Иллюстрации в медицинском учебнике, — твердо сказал Кен Уитмен. Страницы из рисовой бумаги.
— Неплохо, — сказал кто-то после вежливого молчания.
— «Терри и пираты», — сказал Эдди Константин.
— Извините, — не выдержала Кэрол, — но, по-моему, все это ужасно. Получается Ив Таити. И, возможно, Арчил Горький.
— Драматург, — подсказал Фрэнк.
— Тот — Максим, — возразила она.
Кен, вспомнив об успехе других своих каламбуров, невинно спросил:
— Кем был Максим Из? Фокси вздрогнула.
— Еврейским экспансионистом, — сказал Эдди. — Не обижайся, Бен.
— Другие художники или направления в живописи? — терпеливо спросил Пайт.
— Вряд ли это поможет, Пайт, — сказала Марсия. — Это слишком в лоб. Нужен более широкий подход.
Пайт догадался, что Фрэнк заскучал, и спросил его:
— К какой пьесе Шекспира я отношусь?
Фрэнк с трудом поворочал мозгами и, глотнув бренди, ответил:
— «Антоний и Клеопатра» с точки зрения Октавиана.
— А «Тит Андроник»? — подсказала сочувствующая Марсия.
— Слишком много беспорядка, — сказал Фрэнк. — Наш герой — сама эффективность.
Фокси Уитмен (она побывала дома и сменила свой бесформенный купальный костюм беременной на канареечное гавайское платье, скрывающее живот) пыталась обратить на себя внимание.
— Как насчет «Отелло», где прав Яго?
— Он и так прав, — сказал Фрэнк и заржал.
Усталый Бен Солц поднялся и спросил:
— Кто желает еще пива? Бренди? Джина у нас полно, а вот тоник кончился.
— Что-то ты тянешь, Пайт, — сказала Джорджина. — Почему ты отвергаешь все наши подсказки?
— Вы меня смущаете. У меня не выходит из головы медицинский учебник Кена.
— Забудьте про учебник, — сказала Фокси.
— Хорошо. Напиток?
— Чай.
— Скорее, сорт сушонг, а не высший сорт индийского.
— Чай с мускатным орехом, — сказала Анджела.
— Анджела, вам этот человек нравится? — спросила Терри.
— Куда же деваться, раз это мой муж?
— Ненавижу чай, — сказал Пайт. — С мускатным орехом тоже.
— Ты же его никогда не пил, — возразила Анджела.
— Откуда такая уверенность? — Остальные зашикали, чтобы дать им поругаться. — Какая еда? — поспешно спросил Пайт.
— Рис.
— Рис, но тебе этого, конечно, мало, — сказал Бен, вернувшись с двумя бутылками пива.
— Вареный или жареный? — спросил Пайт.
— Вареный. Так чище, — ответила Анджела.
— И аккуратнее, — вставила Марсия. Терри закрыла глаза и добавила:
— Только бы не пережечь…
— Ну вас к черту! — не выдержал Фрэнк Эпплби. — Возьму и выскажу то, что пришло в голову: монах на вертеле.
Кэрол крикнула, вся изогнувшись и выбросив из-под юбки ноги:
— Это свинство, Фрэнк! Ты специально!
— Нго Днем, — произнес Пайт с огромным облегчением.
— Вот и нет! — раздался радостный крик. — Близко, но все равно мимо.
— Близко? Дальше не бывает!
— Церковь та, да не та сторона.
Последняя реплика принадлежала Джорджине. Она подала ему руку помощи, и помощь была принята, в отличие от помощницы.
— Хо Ши Мин! — крикнул счастливый Пайт, и игра рассыпалась. Пиво пошло по кругу. Терри Галлахер и Кен Уитмен поднялись одновременно и удивленно переглянулись.
— Все вы тут предатели! — горячился Пайт. — Как любовно вы изображали врага демократии! Цветочки, приглушенные краски…
Джорджина почувствовала, что упрек адресован Анджеле и Фокси.
— Ты сам просил цветов.
— Нет бы попросить животных! Получил бы горностая с бакенбардами.
— Или худосочную панду.
— За что его ненавидеть? — вмешалась Айрин, долго и нехарактерно молчавшая. — Он такой, как им хочется.
— Chacun a son gouf, как сказал бы Гарольд, будь он здесь, высказалась Марсия, хотя никто не ждал от нее лояльности к мужу.
— Я тоже проявила доброту: прямым текстом напомнила, что герой служил в Париже кондуктором, — сказала Терри. — Что ж, спасибо, мне пора. Завтра нас ждет ранняя месса, а бедняга Мэтт весь день показывал клиентам дома.
— Нам тоже пора, — подхватил Кен. — Идем, Фокс.
Но остальные, находясь под впечатлением, произведенным случайно получившейся парой — красивыми, рослыми, черноволосыми, серьезными Терри и Кеном, — пожелали немного поиздеваться над Фокси.
— Пожалуйста! — взмолилась Кэрол. — Сыграем еще. Теперь — с Фокси.
— Фокси, Фокси!
— Все беременные женщины — вон!
Фокси посмотрела на Кена. Он прочитал на ее лице трогательную нерешительность. Эта нетрезвая, вкрадчивая публика была для нее сильным соблазном. В конце концов, дома ее ждали комары, доски и опилки. С другой стороны, она устала, она его жена, верная жена…
— Нет, я буду стоять перед вами, как последняя дура. Я плохо понимаю игру.
— Отлично понимаете!
— Играть будете вы сами!
— Ваши реплики были прекрасными!
— Мы выберем персонаж попроще: Маргарет Трумэн, а не Джекки Кеннеди. Десять минут — и вы свободны.
Она дрогнула, но тут поверх голов прозвучал голос Кена — участливый, но одновременно пугающий. Его облик был непреклонен. Казалось, его слова достигли ее слуха по проводам.
— Лично я выдохся, Фокс. Но ты поиграй. Тебя подвезет Марсия.
— Нет, так не пойдет. Марсия займется Гарольдом. Я поеду с тобой.
— Нельзя! — заголосили все. — Вас уже назначили. Надо играть!
— Останься, — сказал Кен и развернулся, чтобы идти. Она почувствовала себя отвергнутой. Наверное, ему надоела ее беременность. Она просила его помочь ей справиться с нерешительностью, а он столкнул ее вниз, вместо того, чтобы подать руку. Она сердито кивнула и пошла наверх, как до нее Пайт.
Решение было принято быстро, так как июнь оказался богат на новости: смерть Папы Иоанна, самопожертвование Кван До, полет в космос Валентины Терешковой, отставка Джона Профумо, отмена молитвы в государственных школах США. Скоро Джорджина позвала ее, подойдя к лестнице:
— Элизабет! Элизабет Фокс Уитмен, спускайтесь. — Голос был точь-в-точь как у ее тетушки из Уилмингтона.
Фокси вошла в гостиную, как ребенок, получивший нагоняй. Сияющие лица показались ей необузданными. Ей больше понравилось наверху, в темноте, среди пришпиленных к стене карт, разбросанных игрушечных рельсов, бесшумно спящих детей. Она вспомнила свою спальню и луну, мучающуюся вместе с ней бессонницей. Пустую подушку рядом с Кеном — свою подушку.
Кен и Терри Галлахер уехали, Фрэнк Эпплби уснул, закинув нога в сандалиях на лжеколониальный кофейный столик Солцев, разинув рот и похрапывая. Из кухни доносился шепот. Фокси недосчиталась в гостиной Эдди Константина и Айрин. Шестеро оставшихся (четверо — женщины) глядели на нее устало и угрожающе. Фокси поняла, что лучше ей было уехать с мужем. Игра исчерпала себя, и они всего лишь проявляли вежливость, желание окружить ее, новенькую в компании, любовью. Быстрее догадаться — и домой!
— Какой… какой я океан? — Фокси опасалась, что правила запрещают пользоваться уже звучавшими ассоциациями, и хотела получше себя проявить. Пайт Хейнема, сидевший рядом с женой на шишковатом диване, уставился в свой стакан.
— Океан? — отозвалась Кэрол. — Как странно! Штормящий, наверное.
— Иногда штормящий, иногда неподвижный, — вступила в игру Марсия. — А иногда с волнами в дом высотой.
— Без следов, — сказал Пайт.
— Как это?
— Корабли плавают по вам взад-вперед, не оставляя следов. Вы принимаете всех. Они не оставляют на вас отпечатка.
— Кусочек океана, — сказал Бен с улыбкой, — где живет русалка.
— Только без прямых намеков! — напомнила Кэрол. Фокси, внезапно страшно засмущавшись, спросила:
— Какой я все-таки океан, Анджела?
— Не океан, — ответила та, — а маленький грустный пруд.
— Грустный?
— Вроде зацветшего болота, — оскорбительно брякнула Джорджина. Все, включая мужчин, согласно захихикали.
— А время дня?
— Два часа ночи.
— Одиннадцать утра, мятые простыни.
— Любое. Весь день напролет.
И снова недобрый смех. Лицо Фокси медленно заливала густая краска. Как они ни старались, она хотела полюбить персонаж, который изображала.
Анджела предприняла попытку ее спасти.
— Я вижу этого человека часов в десять вечера, идущего по освещенному городу, счастливого, ни о чем не думающего.
— Или даже, — подхватила Марсия, — в половине пятого дня, в парке, с непокрытой головой, улыбающегося старикам, белкам и младенцам.
— Мы слишком увлеклись! — пропела Кэрол, с резким поворотом головы, как балерина в пируэте, косясь на дверь кухни, откуда все еще доносился шепот.
Пайт подсказал, что надо думать об Англии. Королева Елизавета (застоявшееся болото)? Вирджиния Вульф («Волны»)? А как быть с мятыми простынями? Женоподобный, нездоровый мужчина? Литтон Стрэчи. Уайлд. Плавающие взад-вперед корабли из реплики Пайта — актерские роли? А как же заросший пруд? Какая она дурочка! Боится ошибиться, застенчивая, дремучая… На нее давила обстановка в гостиной Солцев: темные бархатные кресла с салфеточками на подлокотниках, кленовые полки с журналами «Сайентифик Америкен», «Ньюсуик» и «Лук», пытливые переносные лампы слева от каждого кресла, солнечный Ван-Гог на стене, свадебные фотографии, замершие на желтозубом пианино, неуклюжая вешалка и древнее овальное зеркало в темной прихожей, узкая лестница, уходящая круто вверх, по которой дети взбираются каждый вечер, борясь со страхом. В таких домах — узких, окруженных кустами гортензии, где ребенок мог пописать или спрятаться от назойливых родственников, — жили в Делавэре кузины ее матери. Наследниками среднего класса стали евреи — других охотников на это добро не нашлось.
— Какой общественный слой? — спросила Фокси.
— Слишком в лоб, — предупредила Кэрол.
— Низкий, — ответила Джорджина.
— Между низким и средним, — поправил ее Пайт. — С кое-каким образованием и достоинством.
— Всего понемножку, — сказала Анджела. — Ниже низкого, выше высокого.
— Вы говоришь, как сторонница гностицизма, — с манерной педантичностью сказал Бен Солц Анджеле.
— Какое нелепое предположение! — возмутилась Марсия.
— Не понимаю, как она может быть известна, при такой вопиющей обыкновенности! — воскликнула Фокси.
— За счет своих скрытых талантов, — подсказал Пайт.
— Между прочим, мы не уточняем, он это — или она, — напомнила Кэрол.
— Какая я птица? — спросила тогда Фокси.
— Райская, — ответила Анджела.
— Воробей.
— Голубка.
— Добрая голубка.
— А я, — сказал Пайт, — представляю себе птицу с высокими лапами, с блестящей грудкой. Какаду?
— Вы — воловья птица, — сказала Джорджина.
— Несправедливо! — сказал Пайт, поворачиваясь к Джорджине. Та пожала плечами.
— Она пользуется чужими гнездами.
Фокси чувствовала себя так, словно предстала перед ними обнаженная, сама этого не сознавая, как труп на столе морга, все еще слышащий разговоры, холодные непристойные шуточки в свой адрес… Ей хотелось быть с Кеном, удрать, не скрывая своей слабости. Она согрешила и была достойна кары.
— Кто мой аналог в Библии? Знаю, вы скажете — Далила.
— Почему? — возразил Пайт. — Вы к себе слишком строги. Скорее, Агарь.
— Нет, — сказал Бен, — она — Ависага. Так звали девушку, которую привели к умирающему Давиду для согрева. «Вехам леадони хамелех». Это на древнееврейском.
— И что дальше? — спросила Марсия.
— «Вехамелех лох яда-ax». Царь не познал ее.
— Как замечательно ты изъясняешься на древнееврейском, Бен! — восхитилась Марсия.
— Я изучал его десять лет. Я из консервативной семьи.
— Даже носил эту маленькую шапочку?
— Ермолку. — У него была пугающая львиная улыбка, со сверкающими в бороде зубами. — Летом меня посылали в лагерь Рамах.
— Джорджина! — позвала Фокси.
— Я не знаю Библию. Я склоняюсь к Далиле. Или к Магдалине, хотя это, наверное, дерзко.
— А я вижу ее среди жителей Иерусалима, не попавших в Евангелия, сказала Анджела. — Ей было не до того: она как раз флиртовала с римским солдатом, когда мимо несли Крест.
— Кошмарная женщина! — сказала Фокси. — Заросший пруд, воловья птица…
— Вы слушаете одну Джорджину, а Джорджина нынче склонна морализировать, — предупредил ее Пайт.
— Вам она тоже не нравится. Ей симпатизируют только Анджела и Бен. Сказав это, Фокси ощутила ревность. Ей не хотелось объединять Анджелу и Бена, потому что Бена — не настоящего, а воображаемого, разбуженного настоящим, — ей хотелось видеть своим собственным евреем.
В кухне перестали, наконец, шептаться.
— Сколько можно тянуть? — сказала Кэрол и встала, якобы чтобы размяться после долгого сидения на полу. Заглянуть в кухню она не посмела, а только сделала один шаг к кухонной двери и громко позвала:
— Помогите нам, вы двое! Она застряла.
— Сдаюсь, — сказала Фокси. — Кто же я? Никогда не слыхала о таком персонаже.
— Слыхали, слыхали, — заверил ее Пайт. Он желал ей успеха и был смущен ее неудачей.
— Наверное, я — жалкая статистка. Никогда не запоминаю их имен.
— Нет, в данный момент вы — звезда, — сказал Пайт.
— В данный момент?
— Вы только изображаете недогадливость, — сказала ей Кэрол. — Вы с нами флиртуете.
— Пораскиньте мозгами, — посоветовал Пайт. — Перед вами весь мир.
— Продолжайте задавать вопросы, — разрешил Бен.
Все превратились не то в суфлеров, не то в рассерженных родителей, шикающих на упрямого ребенка, портящего рождественскую постановку. В суровых глазах Джорджины читалось удовлетворение.
— Спросите Фрэнка, в какой пьесе Шекспира он вас видит? Сейчас я его разбужу. — Марсия переместилась поближе к распластанному Фрэнку, утонула в углу мягкого дивана и по-свойски стала шептать ему на ухо, пока он не разлепил веки и не уставился перед собой непонимающим взглядом. Фокси показалось, что он еще видит сон и смотрит сквозь нее.
— Помогите, Фрэнк! — взмолилась она. — Из какой я шекспировской пьесы?
— «Троил», — пробормотал он и снова захлопнул веки.
— Не читала…
— А по-моему, вы из сонетов, — сказала Марсия.
— Все вы слишком умные, — сказала Фокси. — Я окончательно растерялась. Подумала было про принцессу Маргарет, а вы… — Их смех стал оскорбительным. — Ненавижу вас! Хочу домой. Сдаюсь.
— Не сдавайтесь, — попросил ее Пайт. — Чувствую, вы знаете ответ. Просто вы перестарались.
— Противоположность принцессе? — задал Бен наводящий вопрос.
— Побирушка. Цветочница. Элиза Дулиттл. Но я думала, что вымышленного персонажа быть не может.
— Не может, — успокоила ее Джорджина. — Вы не Элиза. Противоположность деве?
— Пусть Фокси сдастся, если ей так хочется, — предложила Анджела.
— Она подошла слишком близко, чтобы сдаться, — возразила Кэрол.
Айрин Солц вернулась в гостиную, приглаживая волосы. Ее черные брови разлетались, как крылья.
— Эдди просил тебе передать, что он поехал домой, — обратилась она к Кэрол. — У него завтра рейс. Он вышел через кухонную дверь.
— Так я и знала, — сказал Кэрол, просияв, и снова превратилась в растущий из пола прямой стебель. — Попробуйте еще раз, — попросила она Фокси.
Фокси спросила со вздохом обреченной:
— Какой я цветок?
Теперь все старались ей помочь, поэтому ответы были пространными.
— Тигровая лилия, пересаженная из деревенского палисадника на городскую улицу, — сказала Кэрол.
— Ну и возня! — фыркнула Джорджина. — Я представляю себе что-то нехитрое, но с претензией. Мак!
— Хо Ши Мин тоже был маком, — возразил Пайт.
— Правильно. Тут возможна близость, — ответила Джорджина. Ее глаза чуть навыкате смотрели на него возмущенно, искусственный загар и ранняя седина завершали портрет обиженной женщины среднего возраста, в которую она скоро превратится. Фокси помнила молчание Джорджины на ужине со свечами у Геринов — загадочное, довольное молчание, в котором в тот тягостный вечер Фокси чудилась та же химическая природа, что в ее беременности. С тех пор Джорджина резко постарела.
— Не знаю, кого вы загадали, — сказала Айрин. Кэрол пошептала ей на ухо.
— Шиповник, — сказала Айрин, не раздумывая.
— Кажется, — заговорила Анджела, — после атомной бомбардировки Японии там невесть откуда появился и расцвел посреди радиоактивной зоны цветок. Вот и этот человек кажется мне преобразователем всего современного яда в красоту.
— Большое спасибо, Анджела, — прочувственно сказала Фокси. — Теперь я меньше возражаю против этого человека.
— Кисть дьявола, — сказала Марсия. — Или что-то тепличное.
— Знаете, — подхватил Бен Солц, — иногда, выпалывая вокруг дома сорняки, вы наталкиваетесь на растение — кружева королевы Анны или худосочные дикие астры. Это тоже, конечно, сорняки, но у вас не хватает духу их выполоть, потому они тоже украшение.
— Мы все такие, — сказала Анджела.
— Говори за себя, милочка, — предупредила ее Джорджина.
— Герань, которую переносят с подоконника на подоконник следом за солнцем, — сказал Пайт. — Гиацинт, продаваемый в пластмассовом горшке. Иногда роза леди Палмерстон. Вы когда-нибудь замечали, Фокси, как оранжерейные гвоздики кладут в ведро с чернилами для подкраски? Так получают зеленые гвоздики ко дню Святого Патрика. А вы, по-моему, желтая гвоздика, которую заставляют впитывать красные чернила. Так получают невероятный черный цвет, чтобы люди трогали вас, принимали за искусственный цветок, поражались, что вы настоящая. Умирая, вы истекаете черной кровью и снова становитесь желтой. — Его плоское, напряженное лицо само превратилось в захватанный, вянущий цветок.
— Бывает, что мы, сами того не желая, проявляем жестокость, — сказала Кэрол.
— Обратимся-ка к книгам, — нетерпеливо предложила Марсия. — «Молл Фландерс» Яна Флеминга.
— «Финеас Финн» в сокращенном изложении «Плейбоя», — сказала Анджела.
— «Красная Шапочка» маркиза Де Сада, — хмыкнул Бен.
— Хватит! — взмолилась Фокси. — Все., сдаюсь! Я слишком глупа. Кто это, Анджела?
Анджела покосилась на Пайта, ожидая от него разрешения раскрыть секрет. В этот момент, слегка напуганная голубым свечением ее глаз, Фокси прочла, как газетный заголовок, искомое имя.
— Неужели?..
И, не желая этого, даже не зная, когда у нее потекли слезы, Фокси расплакалась от утомления и замешательства. Все, за исключением Анджелы и Бена, утвердились в том, что и раньше подозревали: Фокси возомнила себя Пайтом.
Тонкий лед
Как во сне нам нужны сны, так и наяву нам надо соприкасаться и разговаривать, ощущать прикосновения и слышать слова. «Фокси?» «Что, Пайт?» В их простых именах была магия — магия ласки, выискивающей чудовищное и нежное друг у друга в гениталиях. «Ты считаешь, что мы поступаем дурно?» «Дурно? Это понятие словно выплыло из другой Вселенной. Не знаю. Не думаю». «Вот и молодец!» «Что я так не думаю?»
«Да-да-да! И не думай. Мне так лучше. Прошлой ночью ты мне приснилась. Это в первый раз. Забавно, когда тебе снятся знакомые люди. Это какой-то клуб с идиотскими правилами. Мне вечно снится Фредди Торн, которого я не выношу». «Что я делала в твоем сне? Я тебя возбуждала?» «Ты была сама непорочность. Все происходило в универмаге со стеклянным потолком. Ты работала там продавщицей. Я остановился перед твоим прилавком, не зная, чего мне хочется».
«Я — продавщица? — Она как бы усмехалась, а на самом деле страдала от уязвленного самолюбия. — Чем же я, по-твоему, торгую?»
«Нет, там была совсем другая атмосфера. Ты была очень чопорной и необщительной — ты это умеешь… Я ничего не мог сказать, но ты все равно нагнулась, словно что-то искала, и исчезла из виду. Я проснулся с фантастической эрекцией».
Тем летом, мучаясь порой бессонницей, Пайт, лежа рядом со спящей Анджелой, приподнимал руку и изучал ее очертания на фоне окна. Рука могла бы принадлежать утопленнику, который вот-вот уйдет под воду. Беззаботное, медленное дыхание Анджелы казалось рябью на поверхности океана, в котором он вот-вот погибнет. Ему не хватало скрипа колеса в клетке хомячка. С Фокси он был скромен и осторожен, как подобает наемному мастеру в чужом доме, и вовсе не намеревался ее возжелать. Но, порхая из комнаты в комнату, от детали к детали, она проявляла соблазнительную ветреность, и он уже смущался смотреть на голое дерево в тех местах, где побывали ее пальцы.
«Здесь можно было бы сделать полки».
«Или шкафы?»
«По-вашему, открытые полки хуже? Двери источают самодовольство. А потом перестают открываться или закрываться».
«На этот случай сейчас делают магнитные защелки — очень эффективно. А открытые полки — это соблазн. У вас кошка, скоро появятся дети. Значит, без запоров не обойтись. У меня есть два плотника, которые делают очень красивые шкафы. Адаме и Комо».
«И вы хотите подбросить им работенку».
Пайт опешил. Эта беременная женщина, снующая по ветхому дому в просторном платье, выглядела более невесомой, чем другие женщины, быстрее проникала в его мотивы, словно перед ней представал не он сам, а кто-то другой, кого она уже успела изучить.
«Они работают с душой. Мне нравится сводить их с душевными заказчиками».
Она молитвенно указала на открывающийся из окна вид, как на икону, обернулась и произнесла скороговоркой:
«Хочу открытые полки, открытые двери, чтобы все, что здесь есть, вбирало море, морской воздух. Я всю жизнь провела в тесных комнатушках, где всегда экономили место».
Произнесла — и выпорхнула в своем желтом летящем наряде, с разгоревшимся лицом, из узкой кухни. Пайт уже догадывался, что с ней не оберешься бед.
— Зачем ты взял этот заказ? — спросила его Джорджина. — Ты же говорил, что собираешься строить дома в стиле ранчо.
Они стояли воскресным утром рядом с теннисным кортом Онгов. Пайт не пошел в церковь, чтобы Анджела смогла принять вызов, брошенный в шутку Фредди Торном. Сейчас ему не хватало привычного часа размышлений сидя и пения стоя. После вчерашнего джина голову стягивали ледяные обручи. Вызов, громко брошенный Фредди накануне у Константинов, состоял в приглашении сыграть с ним в паре. Но Бернадетт уже возвращалась с тремя сыновьями с ранней мессы, поэтому Онгов тоже пришлось пригласить на игру. Чтобы построить корт рядом с их новым домом, пришлось выгрызть кусок холма. Экзотический и дорогой дом с подвесными лестницами был спроектирован архитектором, с которым Джон познакомился в Кембридже, и служил всем в Тарбоксе напоминанием о высоком престиже Джона Онга. Сам Джон, маленький костлявый человечек с кожей орехового цвета, обожавший все американское — от жевательной резинки до сигарет с фильтром, — был энтузиастом тенниса, но талантом в игре не блистал. Играл он неизменно в отглаженном белом костюмчике, с напульсником на правом запястье, с зеленой повязкой на лбу. Все его изящные удары, сопровождаемые горделивыми выкриками, неизменно отражались американскими противниками. Партнером Бернадетт был косолапый Фредди, при одном взгляде на которого было трудно удержаться от смеха; соответственно, Анджеле пришлось играть против Джона, и на этом фоне ее игра выглядела еще правильнее, изящнее и ровнее, за исключением игры у сетки, где ей не хватало расторопности гасить мячи.
«Да-да-да! И не думай. Мне так лучше. Прошлой ночью ты мне приснилась. Это в первый раз. Забавно, когда тебе снятся знакомые люди. Это какой-то клуб с идиотскими правилами. Мне вечно снится Фредди Торн, которого я не выношу». «Что я делала в твоем сне? Я тебя возбуждала?» «Ты была сама непорочность. Все происходило в универмаге со стеклянным потолком. Ты работала там продавщицей. Я остановился перед твоим прилавком, не зная, чего мне хочется».
«Я — продавщица? — Она как бы усмехалась, а на самом деле страдала от уязвленного самолюбия. — Чем же я, по-твоему, торгую?»
«Нет, там была совсем другая атмосфера. Ты была очень чопорной и необщительной — ты это умеешь… Я ничего не мог сказать, но ты все равно нагнулась, словно что-то искала, и исчезла из виду. Я проснулся с фантастической эрекцией».
Тем летом, мучаясь порой бессонницей, Пайт, лежа рядом со спящей Анджелой, приподнимал руку и изучал ее очертания на фоне окна. Рука могла бы принадлежать утопленнику, который вот-вот уйдет под воду. Беззаботное, медленное дыхание Анджелы казалось рябью на поверхности океана, в котором он вот-вот погибнет. Ему не хватало скрипа колеса в клетке хомячка. С Фокси он был скромен и осторожен, как подобает наемному мастеру в чужом доме, и вовсе не намеревался ее возжелать. Но, порхая из комнаты в комнату, от детали к детали, она проявляла соблазнительную ветреность, и он уже смущался смотреть на голое дерево в тех местах, где побывали ее пальцы.
«Здесь можно было бы сделать полки».
«Или шкафы?»
«По-вашему, открытые полки хуже? Двери источают самодовольство. А потом перестают открываться или закрываться».
«На этот случай сейчас делают магнитные защелки — очень эффективно. А открытые полки — это соблазн. У вас кошка, скоро появятся дети. Значит, без запоров не обойтись. У меня есть два плотника, которые делают очень красивые шкафы. Адаме и Комо».
«И вы хотите подбросить им работенку».
Пайт опешил. Эта беременная женщина, снующая по ветхому дому в просторном платье, выглядела более невесомой, чем другие женщины, быстрее проникала в его мотивы, словно перед ней представал не он сам, а кто-то другой, кого она уже успела изучить.
«Они работают с душой. Мне нравится сводить их с душевными заказчиками».
Она молитвенно указала на открывающийся из окна вид, как на икону, обернулась и произнесла скороговоркой:
«Хочу открытые полки, открытые двери, чтобы все, что здесь есть, вбирало море, морской воздух. Я всю жизнь провела в тесных комнатушках, где всегда экономили место».
Произнесла — и выпорхнула в своем желтом летящем наряде, с разгоревшимся лицом, из узкой кухни. Пайт уже догадывался, что с ней не оберешься бед.
— Зачем ты взял этот заказ? — спросила его Джорджина. — Ты же говорил, что собираешься строить дома в стиле ранчо.
Они стояли воскресным утром рядом с теннисным кортом Онгов. Пайт не пошел в церковь, чтобы Анджела смогла принять вызов, брошенный в шутку Фредди Торном. Сейчас ему не хватало привычного часа размышлений сидя и пения стоя. После вчерашнего джина голову стягивали ледяные обручи. Вызов, громко брошенный Фредди накануне у Константинов, состоял в приглашении сыграть с ним в паре. Но Бернадетт уже возвращалась с тремя сыновьями с ранней мессы, поэтому Онгов тоже пришлось пригласить на игру. Чтобы построить корт рядом с их новым домом, пришлось выгрызть кусок холма. Экзотический и дорогой дом с подвесными лестницами был спроектирован архитектором, с которым Джон познакомился в Кембридже, и служил всем в Тарбоксе напоминанием о высоком престиже Джона Онга. Сам Джон, маленький костлявый человечек с кожей орехового цвета, обожавший все американское — от жевательной резинки до сигарет с фильтром, — был энтузиастом тенниса, но талантом в игре не блистал. Играл он неизменно в отглаженном белом костюмчике, с напульсником на правом запястье, с зеленой повязкой на лбу. Все его изящные удары, сопровождаемые горделивыми выкриками, неизменно отражались американскими противниками. Партнером Бернадетт был косолапый Фредди, при одном взгляде на которого было трудно удержаться от смеха; соответственно, Анджеле пришлось играть против Джона, и на этом фоне ее игра выглядела еще правильнее, изящнее и ровнее, за исключением игры у сетки, где ей не хватало расторопности гасить мячи.