Торны решили не отменять прием. Ближе к вечеру, после задержания Освальда и принесения Джонсоном президентской присяги, доказавшей, что нация по-прежнему жива, Джорджина обзвонила всех приглашенных и объяснила: еда и выпивка так и так закуплены, гости все равно купили вечерние туалеты и забрали из химчистки смокинги, да и они с Фредди заскучали бы, дети и подавно заплакали бы от разочарования; и вообще, она не видит ничего дурного во встрече хороших знакомых: скорбь легче дается за компанию. Анджеле Джорджина сказала, что это будут как бы поминки, ирландские поминки, танцы тоже можно считать данью памяти погибшего, всегда соблюдавшего хороший стиль. Приходите! Пожалуйста! Иначе Фредди обидится: сами знаете, какой он ранимый.
   Той осенью в моде было глубокое декольте, и Пайт, явившийся в девять, зажмурился от избытка голых грудей. Сначала он не хотел ехать. Его суеверная натура требовала какой-нибудь религиозной церемонии в память о славном Кеннеди, пусть сам Пайт и был республиканцем. К тому же он знал, что Фредди будет сыпать богохульствами. Мало того, он неважно себя чувствовал воспалилась ротовая полость; Фокси стала недоступна, Анджела с ним больше не спала, смокинг с плеча тестя, с немодными широкими лацканами, пора было сдать в утиль; он заранее стеснялся перхоти на черных плечах. В гостиной Торнов его ждали голые плечи и груди, колеблющиеся язычки свечей, кривляющиеся африканские маски, дурацкие подушечки, плетеная мебель, пузатые испанские комоды, выгоревшие кресла. В камине тлели толстые бревна. Длинный стол, уставленный бутылками и рюмками, казался изгибающимся полем, отражающим огонь. На Джанет Эпплби было ядовито-зеленое платье с лямками толщиной в шнурок, которые, казалось, вот-вот оборвутся, не выдержав веса втиснутой в платье роскоши с ложбиной, похожей на глубокую вертикальную морщину на лбу. Марсия Литтл-Смит, в платье с прилегающим лифом, без бюстгальтера, наклонялась, звеня серьгами, к медной зубчатой пепельнице, чтобы стряхнуть пепел, и демонстрировала свои конические груди, повисшие в темноте, как клубневидные корни в воде. Джорджина была перетянута двумя узкими полосами белой материи и походила на спортсменку — у них тоже бывает приплюснутая, как при лежании на спине, грудь. Кэрол Константин влезла в облегающее платье синего шелка, стягивающее лодыжки, как удавка, целомудренное — до самого подбородка — спереди и развратное — открывающее верхушки ягодиц — со спины. Айрин Солц (Солцы тоже были тут, отчасти воспрянув благодаря работе Айрин, отчасти уступив настояниям Фредди) была в простом коротком платье черного бархата с овальной линией выреза — как бы отражением в воде ее вопросительно приподнятых бровей; она тревожно озиралась в поисках Бена, Кэрол, Эдди. От ее вида Пайт умилился: она, как и он, раскаивалась, что пришла. К тому же она похудела — ее расплющило унижение.
   К Пайту направилась Би Герин. Ее грудь, блестящая от пота, лежала в жесткой алой скорлупе, как два засахаренных боба в горячем металлическом блюде.
   — О, Пайт! Какой ужас, что все мы собрались, вместо того, чтобы остаться дома и достойно скорбеть!
   Он ответил ей в том же тоне, поглядывая на ее груди, страдая по их округлости. «Почему бы нам не трахнуться?» Она по привычке приподнимала верхнюю губу, демонстрируя дырочку между передними зубами. Она положила ему на рукав дрожащую руку — толи чтобы подержаться, то ли как предостережение. «Ты окружен злыми людьми…» Он смущенно тянул мартини, морщась от жжения во рту.
   — Говорят, ты часто видишься с Константинами?
   — Мне с ними скучно, Пайт. Роджеру с ними забавно, хотя они — просто самовлюбленные зануды. Сначала окончили бы колледж, а потом приставали к людям.
   — Кто привлекает Роджера больше — Эдди или Кэрол?
   — Не говори гадостей, Пайт. От других я это терплю, а от тебя нет. Ты ведь не такой, зачем притворяться?
   — Лучше ответь на вопрос.
   — Кэрол бывает забавной, но до чего же она холодная! Холодная и грубая. По-моему — это ужасно грустно, — она была по-настоящему влюблена в Бена, до ужаса влюблена, но даже себе самой в этом не признавалась, а теперь и подавно не может, поэтому так жестоко его передразнивает.
   — Но ведь Бен — ужасный зануда!
   — Не думаю, что они это замечают, Пайт, потому что сами зануды. Какой кошмар — вокруг одна скука! Взять хотя бы Роджера…
   — Я, по-твоему, был бы приятным исключением?
   — Может быть, мой милый Пайт, но ненадолго. Но ведь ты у нас не любишь маленьких женщин — это у тебя наполеоновское.
   Пайт со смехом оглядел комнату поверх головки Би. Где Фокси? Но он не разглядел ее среди мерцания. Не пожелав прийти, она одержала над ним нравственную победу, окатила его монаршим презрением. Еще бы, ведь она произвела на свет сына! Пайт пожалел себя, стал вдруг маленьким, заброшенным.
   — Где Галлахеры? — обратился он к Би.
   — Мэтт сказал Джорджине, что они отправятся вместе с детьми на специальную мессу. Джорджина говорит, что он отвечал ей вежливо, но без всякой охоты.
   — Мэтт становится все более независимым. А Онги?
   — Джон болен.
   — Это так серьезно?
   — Фредди утверждает, что Джон при смерти. — В профиль Би напоминала Диану, наклоняющуюся к свече. При смерти… Перед тем, как выехать из дому, Пайт смотрел с дочерьми по телевизору, как из самолета выгружают гроб, освещенный прожекторами: длинный брус полированного дерева, гладкий, как пуля, с безвоздушной полостью внутри, куда не проникает свет; на экране мелькнула вдова, ее загородили плечи военных…
   — Ты не спрашиваешь про Уитменов? — напомнила о себе Би.
   — Кстати, где они?
   — Ты весь как на ладони, Пайт. Понятия не имею, где они, а вот ты только и делаешь, что их высматриваешь. Мне это не очень-то лестно.
   — Я нацелился на новую порцию выпивки. — Это чтобы потушить панику.
   — Пайт, — сказала вдруг Би, видя, что он уходит, — я могла бы тебя полюбить. Только ты должен мне позволить.
   У стола с напитками Кэрол кокетничала одновременно с Гарольдом и Фрэнком.
   — Фрэнк, — попросила она громко, едва не всполошив всех гостей, предложи-ка цитатку из Шекспира. Никто ведь не знает, что сказать.
   — «Спокойной ночи, милый принц», — опередила знатока Анджела. Пайт не ожидал увидеть сейчас ее овальное лицо, игру теней на ее белых плечах, линию горла, жемчуг в мочках ушей.
   Красноглазый Фрэнк Эпплби послушно поразмыслил и сказал:
   — «Тщеславья долг оплачен».
   — Это что, цитата? — удивилась Кэрол.
   — Из «Юлия Цезаря», безмозглая красотка. — Он так сдавил Кэрол плечо, что Пайт испугался за ее синее платье.
   — Или вот это… — Гарольд Литтл-Смит сам усмехнулся пришедшей на ум аналогии. — «А Освальд — предостойный человек». — Дав собравшимся отсмеяться, он продолжал: — А как я хохотал! Новость прозвучала как раз в тот момент, когда я доедал десерт, gateau avec des/raises с тремя партнерами-республиканцами, включая — Фрэнк, ты не поверишь — молодого Эда Фостера, который, как тебе известно, считает, что даже Боб Тафт в конце концов ударился в либерализм. Un реn de rose аn fin. Ну, и первая мысль у всех, считая репортеров, которые тоже все, конечно, либералы, была…
   — Гарольд, а ты действительно такой уж консерватор? — перебила его Кэрол.
   Слово взяла Джанет.
   — Гарольд и Фрэнк — не одно и то же. Фрэнк — федералист, у него любовь к отцам-основателям, а Гарольд объявляет себя радикалом, хотя это просто бахвальство.
   — Mercipour vos mots ires incisifs. Можно продолжать? Одним словом, все решили, что это дело рук какого-нибудь психопата из правых. Помните, раньше все грустили по поводу того, что Даллас — рай для берчистов и так далее…
   — Это французское слово? — ввернула Кэрол.
   — Но потом, где-то в два тридцать, когда я вернулся в кабинет, пошла информация об Освальде. Тут звонит тот самый Эд и радостно кричит: «Слыхали? Это не наши, это они сами!»
   Присутствующие испытывали примерно то же самое, поэтому смеха было меньше, чем ожидал Гарольд.
   — После заката Маккарти все настоящие волки сосредоточились на левом фланге, — высказался Фрэнк.
   — А я в одном уверен: он действовал не один, — сказал Фредди. Многовато выстрелов для одного! И уж больно удачное покушение.
   На Фредди дружно зашикали.
   — Ты повсюду видишь заговоры, — сказала ему Джанет.
   — Более того, — подхватила Анджела, — он считает, что все мы заговорщики: спасаем друг дружку от смерти.
   — Я говорил, что мы отодвигаем ночь.
   Пайт удивился, что Фредди помнит его слова. Бесформенность шла в рост, воруя кости из вялой и бесцельной жизни самого Пайта. В последнее время Фредди смотрел на Пайта слишком пристально, с непонятной значительностью.
   — Давайте-ка я посвящу вас в еще один заговор, — расщедрился Гарольд Литтл-Смит. — Когда заработает биржа, бросайтесь покупать акции. Бизнес опасался Кеннеди, а в Джонсона влюбится без задних ног. Это как раз тот самый старый негодяй, необходимый бизнесу для полного счастья.
   Кэрол содрогнулась всей своей долгой голой спиной.
   — Этот старый мрачный грубиян? Это то же самое, как если бы старостой класса стал хулиган-двоечник, всех застращавший и не умеющий связать двух слов. Так мы будем танцевать, Фредди?
   — Гости приказывают, хозяин исполняет. Но, если честно, я в растерянности: у меня еще не убивали президентов. Когда шлепнули Линкольна, я был еще дитя. Бедный Эйб!
   Бен Солц пришел на серьезный разговор. Его бледное бородатое лицо показалось Пайту улыбающимся огрызком прошлого.
   — Тем не менее, — обратился он к Фредди, — с 1865 года в этой стране процветает политическое насилие. Четыре убитых президента, плюс покушения на Трумена и на обоих Рузвельтов… Кстати, Тэдди Рузвельта ранили во время его проигранной предвыборной компании 1912 года, не говоря о Хью Лонге. Такого нет ни в одной стране к западу от Балкан. Например, английскому премьер-министру хватает одного телохранителя.
   — Недаром мы боролись за право носить оружие, — сказал Фрэнк.
   — Потанцуешь со мной, Бен? — предложила Кэрол. — Или ты не хочешь?
   Он улыбнулся, как декоративный лев на крыльце, но глаза остались человеческими, испуганными. Кэрол вцепилась в руку Гарольда.
   — Раз Бен такой трусишка, то, может быть, ты, Гарольд? Потанцуешь со мной? Джанет тебя заклеймила своей политикой, а я развеселю. Включай музыку, Фредди! — И она повернулась к Пайту холодной бледной спиной.
   Бен, щеголявший, как и Пайт, в смокинге с чужого плеча, тоже отвернулся и заговорил с Анджелой. Пайт услышал обрывок ее вопроса: «…понравилось преподавать?» Бен страдальчески отвечал:
   — Меня радует, что она после стольких лет сумела заняться интересным для нее делом.
   Джорджина стояла посреди комнаты с видом хозяйки, не решившей, за что схватиться в первую очередь. Пайти подошел к ней, позволил отпить из своего бокала.
   — Кэрол уже набралась, — сообщил он.
   — Ну и тащи ее в постель. Ты знаешь, где это.
   — Как можно! Она стала бы царапаться. Кому пришло в голову опять свести вместе Солцев и Константинов?
   — Фредди, кому же еще?
   — А ты его поддержала. У Фредди куча идей, но ты обычно давишь их в зародыше.
   Джорджине не удалось долго продержаться в роли праведной светской дамы.
   — Какая это скука, Пайт, когда люди выставляют свою частную возню на всеобщее обозрение! — Подразумевалось, что они-то вели себя иначе, отважно хранили тайну, не то, что эти развратники. Запустив пальцы в свои седеющие волосы, словно с намерением вычесать оттуда иглы лиственницы, она продолжила: — Кажется, я теперь единственная, у кого осталась хотя бы капля скромности.
   — Какое интересное признание.
   — Не обращай внимания.
   — Милая Джорджина, как ты поступаешь со своей скромностью, когда рядом нет меня?
   — Мне не дают скучать: то один мужчина, то другой… Всех не упомнишь. Ходят табуном. Тебе неприятно?
   — Еще как! Мне было с тобой хорошо.
   — Что же тебе помешало?
   — Я испугался. Почувствовал, что Фредди в курсе.
   — Что с того? С Фредди я бы разобралась.
   — Наверное, я не говорю всей правды.
   — Знаю. Ты и раньше не был до конца честен. — Эта фраза была, как выигрышная карта в партии: произнеся ее, Джорджина улизнула. Дай женщинам волю — и они никогда не перестанут читать нотации, подумал Пайт. Педагогика влечет их с момента грехопадения Евы. Женщины мнят себя богинями.
   Следующим собеседником Пайта стал Роджер Герин. Его брови были нахмурены, белая рубашка с причудливым ворота ничком, галстук-бабочка, рубиновые запонки были данью последней легкомысленной моде.
   — Ты уже спрятал клюшки для гольфа? — спросил он.
   — Может быть, тепло продержится еще немного? Подошел Эдди Константин, почему-то бочком, и пожелал поделиться своим весельем.
   — Кто-нибудь заглядывал Марсии за корсаж? У нее сиськи до пупа!
   — Ты сомневался? — отозвался Пайт.
   — Одно дело — представлять, другое дело — увидеть собственными глазами. Мы болтали на кухне о всяких сальностях — загрязнении воздуха и так далее, а я знай себе любовался, как они у нее болтаются. В итоге у меня так встал, что мне пришлось удрать, чтобы не опозориться.
   Роджер засмеялся. Слишком громкий смех для такого миниатюрного ротика, как будто он поздно научился смеяться. Пайт смекнул, что ему нечего делать рядом с ними, потому что Эдди старался развеселить именно Роджера. «Представь себе мой член, — словно говорил Эдди Роджеру, — размером с фюзеляж! Плюнь ты на баб!»
   — Ay Джанет? — подхватил Роджер. — Видал ее лямки? Эдди придвинулся к нему вплотную, все еще боясь выпрямиться.
   — Они у нее так стиснуты, будто это и не сиськи вовсе, а запасная задница — на случай, если первая сотрется. — Красота двойственности, вселенная дуализма! — Слушай, Роджер, представляешь, что вчера выкинула Кэрол? Мы с ней… ну, в общем, сидит она у меня на коленях — и вдруг как засунет ногу мне в рот! Советую попробовать. Ты подбей Би.
   Пайт отошел и осторожно, проявляя терпение, отделил Джанет от Литтл-Смитов и Фредди Торна. В ее бокале звенели недотаявшие кубики льда. Он забрал у нее бокал, она не сопротивлялась, глядя в пол. В тесном пространстве, отгороженном их телами, он спросил:
   — Как дела, Джан-Джан? Как поживает твой психоаналитик?
   — Негодяй, сукин сын, — отвечала она, не поднимая глаз. — Не хочет запретить мне встречаться с Гарольдом.
   — А мы все думали, что ты давным-давно с ним не встречаешься! С тех пор как ты встала на праведный путь соблюдения режима.
   Теперь она подняла глаза.
   — Ты хороший, Пайт. Наивный, но хороший.
   — Почему ты ждешь от психиатра, что он запретит тебе встречаться с Гарольдом?
   — Потому что он сам говорит, что это его работа. Потому что я его люблю. Это старый толстый хромой немец, но я все равно его люблю. Страшный прохвост, а я его обожаю. Если бы ему было до меня дело, он бы запретил мне спать с Гарольдом. Но он не собирается, мерзавец.
   — Что же он тебе говорит?
   — Я таскаюсь к нему уже пять месяцев, а слышала пока только одно: что, из-за нашего семейного фармацевтического бизнеса, всякий раз, принимая какую-нибудь таблетку, я как бы вступаю в половое сношение со своим папашей, потому что таблетка — его семя. Что же мне делать при головной боли? Не глотать аспирин, а творить молитву?
   — Милая Джанет, только не плачь! Лучше скажи, стоит ли Анджеле начать сеансы? Когда ты этим занялась, ей тоже захотелось. Каков мой долг как супруга?
   — Не пускать! Найди ей любовника, отправь ее в Югославию, все, что угодно, только не это! От этого страшно деградируешь. Это перевернет ее вверх тормашками, а она у тебя — само спокойствие. То есть сама не знает про свою неврастению. Так там ее живо просветят.
   — Она сама потихоньку просвещается. Твердит, что чувствует отстраненность, как будто уже умерла.
   — Мне это чувство знакомо. Мы с Анджелой в чем-то похожи.
   — Она тоже так говорит. Мол, у вас обеих большая грудь и оттого меланхолия.
   — Пускай отвечает за себя. Не желаю быть ничьим близнецом! Ты нальешь мне, наконец, еще виски?
   Пока Пайт возился у стола с напитками, к нему подошел Фредди Торн.
   — Давай поговорим. С глазу на глаз.
   — Видишь, как я воодушевлен, Фредди! Как мужчина с мужчиной?
   — Обрати внимание, я серьезен.
   — Я вижу, как улыбается твой череп.
   — Сколько ты выпил?
   — Никогда не задавай такой вопрос ирландцу на поминках. Рюмка, выпитая в печали — не рюмка, так кажется, у них говорится? Ну, что ты с таким зловещим видом рядом торчишь? Дай, отнесу Джанет выпивку. Кажется, я сейчас влюблюсь в Джанет.
   Но, вернувшись, он застал Джанет погрузившейся в беседу с Гарольдом, поэтому был вынужден отойти с Фредди в уголок.
   — Пайт, — сказал, вернее, сплюнул Фредди, — у меня для тебя новость. Жди ломки. Я знаю про тебя и Джорджину.
   — Ломка? Я думал, это то, через что проходят наркоманы, решившие завязать.
   — Я предупреждал тебя у Константинов: кончай с этим. Помнишь?
   — Это когда ты был Чан Кайши?
   — А теперь ты стоишь и болтаешь с ней посреди комнаты, у всех на виду. Как это понимать?
   — Мне наплевать, что говорят в Государственном департаменте. Считаю, что тебе надо предоставить свободу рук. «Дайте волю Фредди Торну!» — всегда твержу я, можешь спросить у любого из наших общих друзей.
   На это Фредди ничего не ответил. Его молчание испугало Пайта больше слов.
   — Откуда ты это взял? — спросил он. — Что ты вбил себе в голову?
   — Она сама мне сказала, что вы с ней любовники.
   — Джорджина?
   — Она солгала?
   — Вполне в ее духе — чтобы за что-нибудь тебя проучить. Или ты сам мне врешь. Когда это у нас было, по-твоему?
   — Не морочь мне голову! Ты сам знаешь, когда.
   — Хорошо, слушай мое покаяние. Это случилось прошлым летом. Мы были партнерами по теннису, и я потерял голову от ее беленького платьица, веснушек и всего прочего. Я повалил ее под сетку, и мы проиграли сет со счетом ноль-шесть. Мне ужасно, ужасно, ужасно стыдно!
   У него пересохло в горле, стакан с третьим по счету мартини стал в руке пушинкой, зеленая оливка на дне показалась яичком, снесенной вылетевшей на волю птицей. Фредди попытался изобразить зловещую тучу, и это ему отчасти удалось: его узкий безволосый череп вызывал сейчас уважение, даже трепет. Когда он хмурился, морщилось не только лицо, а вся голова.
   — Ты еще пожалеешь, — пригрозил он Пашу и побрел на кухню за льдом.
   Анджела, видя, что Пайту не по себе, оставила Бена читать лекцию пустому месту, подошла к мужу и спросила:
   — О чем вы беседовали с Фредди? Что-то ты бледный, как привидение.
   — Он доказывал, что мне надо выпрямить все зубы. Ох, как больно во рту!
   — Не хочешь отвечать? Наверное, речь шла обо мне?
   — Какая ты догадливая, Ангел! Действительно, он просил у меня твоей руки. Объяснял, что уже много лет в тебя влюблен.
   — Он всегда это говорит.
   — Не знал!
   — Он вечно меня этим донимает.
   — А тебе нравится… Вижу по твоему лицу, что тебе по сердцу такие глупости.
   — Что в этом плохого? И почему ты так зол на Фредди? Что он тебе сделал?
   — Он подрывает мою первобытную веру, — ответил жене Пайт.
   В гостиной добавилось гостей: появились Фокси и Кен. На Фокси было серебряное платье без лямок, грудь налилась молоком. Она горделиво поворачивала голову — так она искала Пайта по темным углам. Появление Уитменов повлияло на атмосферу приема: огоньки свечей задрожали, заколебались стены, мебель. Она пришла ради него, оставила вечером этого трагического дня дом, своего младенца, лишь бы увидеть его, спасти от боли, причиняемой этой грубой толпой. Он услышал, как она объясняет Джорджине:
   — Мы заранее вызвали няню и решили ее не расстраивать: все-таки это дочь врача Аллена. Раньше мы не пользовались услугами приходящих нянь. А опоздали мы потому, что долго сидели вместе с ней перед телевизором — никак не могли оторваться.
   — Что сейчас показывают? — раздался бас Роджера.
   — В основном, куски старой съемки, — ответила Фокси. — Самое душераздирающее зрелище — его пресс-конференции. Он был такой реактивный, бойкий, внимательный… Благодаря ему, снова стало весело быть американцем. — Пайт заметил, что, говоря, она жмется к Кену, как бы ища поддержки. Кен стоял прямой, бледный, в безупречном черном смокинге, с ониксовыми запонками в манжетах.
   — Как он мне нравился! — взвыла Би Герин каким-то замогильным голосом. — Голосовать за него я бы не могла, потому что не верю в эти социалистические штучки, к которым он стремился: люди должны быть самими собой, даже если это означает страдание, но мне ужасно нравилось, как он держался, как одевался: никогда не одевал шляпу или плащ…
   — И эти странные, печальные глаза навыкате, — подхватил Фрэнк Эпплби.
   — Разве навыкате? — спросила Марсия. — Я думала, это просто потому, что он все время читал телесуфлер.
   Гостиную заполнила музыка. Дорис Дэй, «Звезды падают на Алабаму». Фредди — сердечный парень, воплощение американского духа, любитель яблочного пирога — обожал Дорис Дэй.
   — Фредди! — крикнула Кэрол. — Умница! Где Роджер? Ковер Торнов был свернут в рулон, Кэрол и Роджер стали танцевать — она жеманно, он скованно.
   — Какая у тебя холодная рука! — крикнула Кэрол.
   — Это от стакана со льдом, — смущенно пробормотал Роджер и, как ребенок во сне, собрал ладонь, удерживавшую длинный стебель — ее голую спину — в кулак.
   Остальные не знали, как отнестись к танцам в такой день. Кен Уитмен, направляясь к жене и за выпивкой, поспешно преодолел свободное от ковра пространство. Дожидаясь, когда Фредди принесет из кухни лед, он тихо беседовал с Джанет. Бен Солц занял позицию рядом с Фокси. Судя по жестам, она была рада видеть его снова, после продолжительного перерыва. Потом, реагируя на какие-то его слова, она посмотрела на свой плоский живот и покраснела — не от замешательства, а от радости, видимо, узнавая в еврейских чертах собеседника призрак своего Питера.
   Анджела тронула Пайта за руку.
   — Потанцуем?
   — Тебе хочется танцевать? Разве не богохульство — плясать на свежей могиле?
   — Ты прав, но ничего не поделаешь: было бы дурным вкусом оставить Роджера и Кэрол одних. Они и так уже донельзя смущены.
   Он привык обнимать ее тело, но так и не научился прилично танцевать, поэтому на протяжении всего замужества Анджеле приходилось угадывать ритм его беспорядочных движений, прижимаясь к нему бедрами и тазом. Они были одного роста. Она почти никогда не душилась, но все равно хорошо пахла — как вода, как сама жизнь — по контрасту с межзвездным вакуумом.
   — Где Айрин и Эдди? — спросил он.
   — На кухне, обсуждают загрязнение окружающей среды.
   — Сладчайшая парочка, — сказал Пайт. — После всего, что было… Теперь, надеюсь, ты будешь относиться к откровениям Айрин с большим подозрением.
   — Бен болтает с твоей подружкой — той, что удачно разрешилась от бремени. Куда же было деваться Айрин, если не к Эдди?
   — Как все сложно! — Пайт пытался приспособиться к изменившемуся ритму: вместо «Звезды падают на Алабаму» зазвучала мелодия «Нежная, как звездный свет». — Что до собеседницы Бена, то она действительно недавно ходила беременная, но никогда не была моей подружкой.
   — Я пошутила. Что ты так напрягаешься? Расслабься и спокойно меня веди.
   — Честно говоря, мне здесь не нравится. Когда мы поедем домой?
   — Ты же любишь такие вечеринки, Пайт!
   — У меня ощущение, что мы издеваемся над Кеннеди.
   — Вовсе нет. Вчера он был просто нашим президентом там, в Вашингтоне, а теперь принадлежит всем нам. Он здесь, с нами, разве ты не чувствуешь?
   Он удивленно заглянул в ее синие глаза. Несмотря на все разочарования, он не переставал ей восхищаться. Это вязало его по рукам и ногам, не давало сделать то, что так хотелось сделать: оторвать Фокси от Бена, а его поколотить, попинать бородатую физиономию ногами… От огорчения он наступил Анджеле на ногу.
   К танцующим парам успели присоединиться Кен и Джанет, Фредди и Айрин. Изящные брови Анджелы казались Пай-ту крылышками, бьющимися над его черным плечом. Эдди Константин сделал вид, что хочет отнять у Фредди партнершу, но потом отнял Анджелу у Пайта. Тогда Пайт пригласил Джорджину, размышлявшую о чем-то над пустыми бутылками и грязными стаканами.
   — Как ты думаешь, — спросила она в движении, — уже пора подавать окорок? Мы купили лососину, но никто из католиков не явился…
   — Твоя хваленая скрытность, — фыркнул он. — Твой муж только что устроил мне выволочку.
   — Фредди? За что?
   — За наш роман.
   — Не говори глупости! Мы все точно просчитывали — во всяком случае, я.
   — Он сказал, что знает обо всем от тебя. Позы, даты, фазы луны…
   — Вранье! Я никогда ему не признавалась, как он ни старался что-то выведать. У него такая тактика. Надеюсь, ты ни в чем не сознался?
   — Не сознался, но только чтобы потешить свою извращенную натуру. Я уверен, что он знает, о чем говорит.
   — Он все время общается с Кэрол и Джанет. Может, он так понял их намеки?