Страница:
Он фыркнул в знак согласия.
— Я намерен поговорить с Эттин Пер. Возможно, ей удастся унять любопытство женщин или затормозить его. Ты будешь сопровождать меня в комнате, где мы разговариваем с врагом. — Зачем?
— Я хочу, чтобы сын Лугалов увидел тебя рядом со мной. Ты наш лучший переводчик, и наш первый-впереди специалист по человечеству. Я хочу, чтобы этот плод непродуманного осеменения запомнил это. И я хочу, чтобы он запомнил, что ты для меня.
Из журнала Сандерс Никласа и т.д.
7
8
9
— Я намерен поговорить с Эттин Пер. Возможно, ей удастся унять любопытство женщин или затормозить его. Ты будешь сопровождать меня в комнате, где мы разговариваем с врагом. — Зачем?
— Я хочу, чтобы сын Лугалов увидел тебя рядом со мной. Ты наш лучший переводчик, и наш первый-впереди специалист по человечеству. Я хочу, чтобы этот плод непродуманного осеменения запомнил это. И я хочу, чтобы он запомнил, что ты для меня.
Из журнала Сандерс Никласа и т.д.
7
На следующий день Никлас показал ей, как обращаться с кухней.
— Женщинам нужно время, чтобы обдумать услышанное от вас. А генерал хочет, чтобы я опять участвовал в переговорах. И потому на некоторое время вы будете предоставлены сама себе.
Она кивнула, и он продолжал инструктировать ее, как пользоваться различными… как их назвать? Приспособлениями? Кончив, он прислонился к ближайшей степей скрестил руки на груди.
На левом запястье у него поблескивал браслет из толстых золотых звеньев. В каждое был вделан покрытый резьбой темно-зеленый камень, похожий на нефрит. Великолепное изделие, подумала Анна, но не гармонирует с его одеждой.
— Я принес компьютер, — сказал Никлас. — Модель не очень новая. Но мы берем то, что можем. Программа слишком уж дружелюбная. Я предпочитал держать компьютеры на эмоциональном расстоянии. Я напишу, как связаться с Вейхаром или Матсехаром. Если вам захочется куда-нибудь пойти, позвоните им.
Он помолчал, словно преодолевая смущение.
— Мне необходимо кое о чем вас спросить, Анна.
Она выжидающе посмотрела на него.
— Два года назад Эттин Гварха рассказал вам одну историю, перед тем, как мы покинули планету, где велись первые переговоры.
Она кивнула.
— Кто-нибудь еще знает?
— ВР схватила меня, едва вы улетели. Меня допрашивали.
Он застыл в полной неподвижности. Потом спросил:
— Как? — Голос его был спокоен.
— Препараты. Вреда мне не причинили, но, думаю, они знают все, что известно мне о вас и о Людях.
— А! — Он отвел глаза. — Ну, ВР никогда не любила делиться информацией. Возможно, остальных ваших делегатов они в это не посвятили.
— Вас это трогает?
— Пожалуй. История не из красивых. Мне не очень хочется войти в эту комнату завтра, зная, что они думают: вот подонок, который прислуживает тем, кто его пытал.
— А это правда?
Он был готов замкнуться — об этом ей сказали его лицо и поза. Замкнуться, замолчать, сказать ей, чтобы она не совала нос в чужие дела.
— Никлас, я не собираюсь говорить вам, что вы обязаны мне объяснением.
— Вот и хорошо.
— Но моя карьера погублена, и я не думаю, что смогу вернуться к моим исследованиям. Я чуть было не кончила тюрьмой.
— Вы сами выбрали, Анна. Я ни о чем вас не просил.
— Там, в подвале, вы умоляли меня взглядом. Я попыталась помочь вам. Генерал сказал, что это было не нужно, но я-то сделала все, что было в моих силах.
Его лицо сказало: ну и что?
— Я знала, что они свихнутые сволочи. А вы мне показались относительно нормальным человеком.
— Вы знали, что я переметнулся на другую сторону во время войны. Это подводит нас к девятибуквенному слову, начинающемуся с «п», которое мне крайне трудно выговорить. Тот, кто действует коварно или изменяет. Вы называете это нормальным? Да с кем вы в конце-то концов?
— Пресвятая Дева, вы умеете аргументировать. Мне никогда не загнать вас в угол. Я действительно думаю, что вы обязаны мне объяснением. Я сказала, что не скажу этого. Беру свои слова назад. Или вы считаете, что можете пренебрегать любыми обязательствами, потому что совершили то, что начинается на «п»? Ну и что, если вы предали этих сумасшедших в ВР? Я их тоже предала. И пусть бы все так делали. К черту ваше чувство вины, и к черту вашу безответственность.
Он посмотрел по сторонам.
— Вы знаете, еда меня мало интересует, но это не разговор для кухни. Уйдем отсюда.
Они сели в кресла в гостиной. Никлас сбросил сандалии, закинул ноги на перламутровый столик и посмотрел на нее.
— Что вы хотите узнать?
Анна замялась, подыскивая верные слова. Ей требовались доказательства, что он не безумен в отличие от людей в ВР. Каким должен быть человек, чтобы работать с тем, кто его пытал?
— Это бывало и прежде, — сказал Никлас.
Она попыталась объяснить про пропасть. Такое место, где узнаешь про другие вещи, которых не хочешь знать. Заглядываешь в нее и видишь тьму, и уродливость, и сумасшествие, и боль. И думаешь, а может, динозавры вымерли напрасно. У них, наверное, получилось бы лучше.
Он засмеялся.
— Лучше расскажите мне, что вам говорил генерал.
Она рассказала. Он слушал, полузакрыв глаза, его лицо ничего не выражало, когда она кончила, он заметил:
— Ему удалось сделать гнусную историю еще гнуснее, и я не могу понять, зачем. Надо будет спросить у него.
— А это было? — спросила она.
— Да.
— Генерал сказал, что присутствовал там.
— Я его там не помню. Всякий раз, когда мне предстоял допрос, меня забирали в комнату. Всегда одну и ту же. Одна стена была зеркалом — от потолка до пола, от левой стены до правой. Вот так, обычно, начинаются мои сны — я вхожу в эту комнату, вижу свое отражение и знаю, что сейчас произойдет что-то ужасное. По ту сторону зеркала был наблюдательный пункт. Я слышал шаги, из аппарата внутренней связи доносились голоса. Задайте этот вопрос. Задайте тот. Остановитесь. Продолжайте. Вероятно, Гварха был там. В комнате я его ни разу не видел. И голоса по аппарату не слышал. Он тогда еще не достиг высокого ранга, а область его компетенции допросов не включала. Скорее всего, он наблюдал и слушал. Если бы я видел его в этой комнате, то вряд ли смог бы работать с ним. Понятия не имею, что бы я сделал, встреться мне кто-нибудь из тех. Но пока я видел их только в моих снах, и обычно, не знаю почему, только как отражения в зеркале. Возможно, психолог нашел бы объяснение. Но где его взять? То есть специалиста по человеческой психологии. Обратиться к хварскому душезнатцу было бы любопытно, но сомневаюсь, чтобы это принесло пользу.
Он упирался локтями в широкие ручки кресла, небрежно сплетя пальцы. В его позе, как и в спокойном ровном голосе, не проскальзывало никакого напряжения. И все-таки она улавливала внутреннее волнение.
— Я помню, как увидел его в первый раз, когда он пришел и сказал, что все позади. Допросы прекращены. Боли больше не будет. И тогда… — Никлас улыбнулся. — Очень церемонно, во всеоружии своих прекрасных манер он принес мне извинения. Не за большую часть допросов или большую часть боли. Они были необходимы, а Гварха не извиняется за то, чего требует необходимость. Нет, он извинился за последние вопросы. Они не служили ничему полезному и, по его убеждению, диктовались злорадным любопытством, свойственным маленьким мальчикам. Вы представляете, что я имею в виду? Первый шаг в науку, как я это называю. Что произойдет, если оторвать заднюю ножку у кузнечика? Что произойдет, если оторвать крыло у мухи? «Эй, Ники, знаешь, что будет, если поджечь лягушку?»Я работаю не на того, кто меня пытал, я работаю на того, кто сказал, что все это позади, и извинился передо мной.
Он все еще работал на врага и на тех, кто обошелся с ним крайне жестоко. Какой толк от извинений в подобной ситуации? «Ах, я очень сожалею, что вам пришлось вытерпеть адские мучения». Чушь!
— Это часть моего объяснения, а в остальном… Если бы я не простил Эттин Гварху, как я мог бы простить себя?
— Не понимаю.
— Как, по-вашему, добывалась информация, позволившая нам изучить язык хвархатов? Вы думаете, наши пленные добровольно делились ею? И как, по-вашему, применялись мои познания в этом языке?
— Вы делали то же, что и он.
Никлас кивнул. Он не изменил позы, и в ней по-прежнему не чувствовалось напряжения. Голос его оставался спокойным и ровным.
— Я сохранил свои руки чистыми. Я ни разу пальцем не прикоснулся к пленным хвархатам, но я знал, как получены сведения, которые я анализировал, и куда поступают вопросы, которые я составлял.
Вновь пропасть. Порядочные люди не ставят себя в подобное положение. Порядочные люди ведут законопослушную жизнь, никогда никому не причиняют вреда сознательно, никогда не соучаствуют в пытках, зная об этом.
— Я получил хорошее воспитание в духе среднезападного методизма, — сказал Никлас. — В воскресное утро после грудинки — посещение церкви. Я усвоил, что такое зло, и я усвоил, чем можно больше всего угодить Богу. Богу особенно угодно, когда мы заботимся о вдовах, сиротах, бедняках и чужих нам. Ну, трудно найти кого-либо более чуждого нам, чем хвархаты, а когда они оказывались в руках у нас, то безусловно становились последними бедняками. Им не принадлежало ничего — даже их собственные тела, и мы не давали им сделать то, чего они хотели больше всего — умереть. Для Людей — наивысшая степень бедности потерять право на собственную смерть. Самое ценное, что у них есть, это право сказать: «Довольно!» Хоть что-нибудь вам помогло? Или вы все еще на краю пропасти?
— Все еще.
— Понять людей не так-то просто, и на этом перле мудрости я удаляюсь. — Он встал и улыбнулся ей сверху вниз. — Знаете, все, о чем вы думаете, очень и очень далеко от истинной проблемы моих отношений с Эттин Гвархой. Суть не в том, что он инопланетянин, или враг, или был причастен к не самому приятному приему, который мне оказали на первых порах. Со всем этим мы разобрались. Но есть один совет, который каждая мать должна бы давать своим детям, прежде чем отправить их в университет. Никогда не трахайся на работе или службе и никогда-никогда не трахайся с начальством. Не попадай в ситуацию, когда твоя личная жизнь сплетается с тем, чем ты занимаешься по службе. Мы с генералом несколько лет потратили на вырабатывание правил, как вести себя, когда работаем вместе и когда не работаем. Это далеко не просто.
Он помолчал.
— Вы спрашивали меня (очень тактично), как я могу залезать в постель врага. Ну, враги ведь не постоянная величина. Всегда можно попытаться заключить мир. А вот подумайте, каково это заниматься любовью с тем, кто раз в полугодие дает оценку тому, как вы работаете. Вот вам ситуация, чреватая крайне неприятными возможностями. Пусть в бланке и нет графы «сексуальные старания». Интересно, как Гварха выходит из положения? «Отношение к тем, кто впереди?»
— Зачем вы это делаете?
Он засмеялся.
— Анна, вы неподражаемы! Вопросам нет конца. Но я достиг предела моей способности отвечать на них. — С этими словами он ушел.
— Женщинам нужно время, чтобы обдумать услышанное от вас. А генерал хочет, чтобы я опять участвовал в переговорах. И потому на некоторое время вы будете предоставлены сама себе.
Она кивнула, и он продолжал инструктировать ее, как пользоваться различными… как их назвать? Приспособлениями? Кончив, он прислонился к ближайшей степей скрестил руки на груди.
На левом запястье у него поблескивал браслет из толстых золотых звеньев. В каждое был вделан покрытый резьбой темно-зеленый камень, похожий на нефрит. Великолепное изделие, подумала Анна, но не гармонирует с его одеждой.
— Я принес компьютер, — сказал Никлас. — Модель не очень новая. Но мы берем то, что можем. Программа слишком уж дружелюбная. Я предпочитал держать компьютеры на эмоциональном расстоянии. Я напишу, как связаться с Вейхаром или Матсехаром. Если вам захочется куда-нибудь пойти, позвоните им.
Он помолчал, словно преодолевая смущение.
— Мне необходимо кое о чем вас спросить, Анна.
Она выжидающе посмотрела на него.
— Два года назад Эттин Гварха рассказал вам одну историю, перед тем, как мы покинули планету, где велись первые переговоры.
Она кивнула.
— Кто-нибудь еще знает?
— ВР схватила меня, едва вы улетели. Меня допрашивали.
Он застыл в полной неподвижности. Потом спросил:
— Как? — Голос его был спокоен.
— Препараты. Вреда мне не причинили, но, думаю, они знают все, что известно мне о вас и о Людях.
— А! — Он отвел глаза. — Ну, ВР никогда не любила делиться информацией. Возможно, остальных ваших делегатов они в это не посвятили.
— Вас это трогает?
— Пожалуй. История не из красивых. Мне не очень хочется войти в эту комнату завтра, зная, что они думают: вот подонок, который прислуживает тем, кто его пытал.
— А это правда?
Он был готов замкнуться — об этом ей сказали его лицо и поза. Замкнуться, замолчать, сказать ей, чтобы она не совала нос в чужие дела.
— Никлас, я не собираюсь говорить вам, что вы обязаны мне объяснением.
— Вот и хорошо.
— Но моя карьера погублена, и я не думаю, что смогу вернуться к моим исследованиям. Я чуть было не кончила тюрьмой.
— Вы сами выбрали, Анна. Я ни о чем вас не просил.
— Там, в подвале, вы умоляли меня взглядом. Я попыталась помочь вам. Генерал сказал, что это было не нужно, но я-то сделала все, что было в моих силах.
Его лицо сказало: ну и что?
— Я знала, что они свихнутые сволочи. А вы мне показались относительно нормальным человеком.
— Вы знали, что я переметнулся на другую сторону во время войны. Это подводит нас к девятибуквенному слову, начинающемуся с «п», которое мне крайне трудно выговорить. Тот, кто действует коварно или изменяет. Вы называете это нормальным? Да с кем вы в конце-то концов?
— Пресвятая Дева, вы умеете аргументировать. Мне никогда не загнать вас в угол. Я действительно думаю, что вы обязаны мне объяснением. Я сказала, что не скажу этого. Беру свои слова назад. Или вы считаете, что можете пренебрегать любыми обязательствами, потому что совершили то, что начинается на «п»? Ну и что, если вы предали этих сумасшедших в ВР? Я их тоже предала. И пусть бы все так делали. К черту ваше чувство вины, и к черту вашу безответственность.
Он посмотрел по сторонам.
— Вы знаете, еда меня мало интересует, но это не разговор для кухни. Уйдем отсюда.
Они сели в кресла в гостиной. Никлас сбросил сандалии, закинул ноги на перламутровый столик и посмотрел на нее.
— Что вы хотите узнать?
Анна замялась, подыскивая верные слова. Ей требовались доказательства, что он не безумен в отличие от людей в ВР. Каким должен быть человек, чтобы работать с тем, кто его пытал?
— Это бывало и прежде, — сказал Никлас.
Она попыталась объяснить про пропасть. Такое место, где узнаешь про другие вещи, которых не хочешь знать. Заглядываешь в нее и видишь тьму, и уродливость, и сумасшествие, и боль. И думаешь, а может, динозавры вымерли напрасно. У них, наверное, получилось бы лучше.
Он засмеялся.
— Лучше расскажите мне, что вам говорил генерал.
Она рассказала. Он слушал, полузакрыв глаза, его лицо ничего не выражало, когда она кончила, он заметил:
— Ему удалось сделать гнусную историю еще гнуснее, и я не могу понять, зачем. Надо будет спросить у него.
— А это было? — спросила она.
— Да.
— Генерал сказал, что присутствовал там.
— Я его там не помню. Всякий раз, когда мне предстоял допрос, меня забирали в комнату. Всегда одну и ту же. Одна стена была зеркалом — от потолка до пола, от левой стены до правой. Вот так, обычно, начинаются мои сны — я вхожу в эту комнату, вижу свое отражение и знаю, что сейчас произойдет что-то ужасное. По ту сторону зеркала был наблюдательный пункт. Я слышал шаги, из аппарата внутренней связи доносились голоса. Задайте этот вопрос. Задайте тот. Остановитесь. Продолжайте. Вероятно, Гварха был там. В комнате я его ни разу не видел. И голоса по аппарату не слышал. Он тогда еще не достиг высокого ранга, а область его компетенции допросов не включала. Скорее всего, он наблюдал и слушал. Если бы я видел его в этой комнате, то вряд ли смог бы работать с ним. Понятия не имею, что бы я сделал, встреться мне кто-нибудь из тех. Но пока я видел их только в моих снах, и обычно, не знаю почему, только как отражения в зеркале. Возможно, психолог нашел бы объяснение. Но где его взять? То есть специалиста по человеческой психологии. Обратиться к хварскому душезнатцу было бы любопытно, но сомневаюсь, чтобы это принесло пользу.
Он упирался локтями в широкие ручки кресла, небрежно сплетя пальцы. В его позе, как и в спокойном ровном голосе, не проскальзывало никакого напряжения. И все-таки она улавливала внутреннее волнение.
— Я помню, как увидел его в первый раз, когда он пришел и сказал, что все позади. Допросы прекращены. Боли больше не будет. И тогда… — Никлас улыбнулся. — Очень церемонно, во всеоружии своих прекрасных манер он принес мне извинения. Не за большую часть допросов или большую часть боли. Они были необходимы, а Гварха не извиняется за то, чего требует необходимость. Нет, он извинился за последние вопросы. Они не служили ничему полезному и, по его убеждению, диктовались злорадным любопытством, свойственным маленьким мальчикам. Вы представляете, что я имею в виду? Первый шаг в науку, как я это называю. Что произойдет, если оторвать заднюю ножку у кузнечика? Что произойдет, если оторвать крыло у мухи? «Эй, Ники, знаешь, что будет, если поджечь лягушку?»Я работаю не на того, кто меня пытал, я работаю на того, кто сказал, что все это позади, и извинился передо мной.
Он все еще работал на врага и на тех, кто обошелся с ним крайне жестоко. Какой толк от извинений в подобной ситуации? «Ах, я очень сожалею, что вам пришлось вытерпеть адские мучения». Чушь!
— Это часть моего объяснения, а в остальном… Если бы я не простил Эттин Гварху, как я мог бы простить себя?
— Не понимаю.
— Как, по-вашему, добывалась информация, позволившая нам изучить язык хвархатов? Вы думаете, наши пленные добровольно делились ею? И как, по-вашему, применялись мои познания в этом языке?
— Вы делали то же, что и он.
Никлас кивнул. Он не изменил позы, и в ней по-прежнему не чувствовалось напряжения. Голос его оставался спокойным и ровным.
— Я сохранил свои руки чистыми. Я ни разу пальцем не прикоснулся к пленным хвархатам, но я знал, как получены сведения, которые я анализировал, и куда поступают вопросы, которые я составлял.
Вновь пропасть. Порядочные люди не ставят себя в подобное положение. Порядочные люди ведут законопослушную жизнь, никогда никому не причиняют вреда сознательно, никогда не соучаствуют в пытках, зная об этом.
— Я получил хорошее воспитание в духе среднезападного методизма, — сказал Никлас. — В воскресное утро после грудинки — посещение церкви. Я усвоил, что такое зло, и я усвоил, чем можно больше всего угодить Богу. Богу особенно угодно, когда мы заботимся о вдовах, сиротах, бедняках и чужих нам. Ну, трудно найти кого-либо более чуждого нам, чем хвархаты, а когда они оказывались в руках у нас, то безусловно становились последними бедняками. Им не принадлежало ничего — даже их собственные тела, и мы не давали им сделать то, чего они хотели больше всего — умереть. Для Людей — наивысшая степень бедности потерять право на собственную смерть. Самое ценное, что у них есть, это право сказать: «Довольно!» Хоть что-нибудь вам помогло? Или вы все еще на краю пропасти?
— Все еще.
— Понять людей не так-то просто, и на этом перле мудрости я удаляюсь. — Он встал и улыбнулся ей сверху вниз. — Знаете, все, о чем вы думаете, очень и очень далеко от истинной проблемы моих отношений с Эттин Гвархой. Суть не в том, что он инопланетянин, или враг, или был причастен к не самому приятному приему, который мне оказали на первых порах. Со всем этим мы разобрались. Но есть один совет, который каждая мать должна бы давать своим детям, прежде чем отправить их в университет. Никогда не трахайся на работе или службе и никогда-никогда не трахайся с начальством. Не попадай в ситуацию, когда твоя личная жизнь сплетается с тем, чем ты занимаешься по службе. Мы с генералом несколько лет потратили на вырабатывание правил, как вести себя, когда работаем вместе и когда не работаем. Это далеко не просто.
Он помолчал.
— Вы спрашивали меня (очень тактично), как я могу залезать в постель врага. Ну, враги ведь не постоянная величина. Всегда можно попытаться заключить мир. А вот подумайте, каково это заниматься любовью с тем, кто раз в полугодие дает оценку тому, как вы работаете. Вот вам ситуация, чреватая крайне неприятными возможностями. Пусть в бланке и нет графы «сексуальные старания». Интересно, как Гварха выходит из положения? «Отношение к тем, кто впереди?»
— Зачем вы это делаете?
Он засмеялся.
— Анна, вы неподражаемы! Вопросам нет конца. Но я достиг предела моей способности отвечать на них. — С этими словами он ушел.
8
На следующий день он принял участие в переговорах. Анна в одиночестве наблюдала за экраном в соседней комнате. Никлас вошел прямо за генералом, одетый в серую форму космического воина, которая сидела на нем отлично. Она впервые увидела его с Эттин Гвархой. Он был почти на голову выше. Что за странная пара! Против обыкновения он не сутулился и не улыбался. Бледное худое лицо казалось замкнутым, отчужденным. Когда все сели, он представился:
— По-моему, я имел удовольствие познакомиться почти со всеми вами на прошлых переговорах.
Чарли ответил утвердительно, а затем принес извинения за злополучное происшествие, их прервавшее, и так далее.
Никлас выслушал и перевел. Хвархаты чуть-чуть изменили позы. Затем заговорил Эттин Гварха:
— Ваши извинения излишни, — перевел Никлас. — Они уже были принесены и приняты, прежде чем Люди согласились на нынешние.
Чарли открыл было рот, но закрыл его. Извинение отчетливо было предназначено лично Никласу. Столь же отчетливо хвархаты сделали вид, будто Никласа тут вообще нет. Или он просто не существует как личность? Анна не знала, какой сделать вывод.
Еще одна какая-то бессмысленная игра.
После этого ничего существенного не произошло. Дипломаты обсуждали возможность обмена пленными, хотя обе стороны уклонялись признать официально, что эти пленные у нее есть. Генерал продолжал делать вид, будто не знает английского. Ну, для чего? Так он выигрывает время на обдумывание? Никлас переводил ровным, безразличным голосом, совсем не похожим на его обычный голос, который поднимался и понижался, менял ритм, передразнивал, посмеивался.
Она пообедала с делегацией, но ничего не сказала о своем последнем разговоре с Никласом, хотя его имя и было упомянуто. Им не терпелось узнать, почему его снова использовали как переводчика. Анна пожала плечами. Она понятия не имеет. Так захотел генерал.
Днем пришел Хей Атала Вейхар и проводил ее на женскую половину. Она проверила компьютер, который принес Никлас. Как он и предупреждал, компьютер был слащаво дружелюбным — у нее даже мурашки по коже бегали. Она выбралась из программы обучения, как могла быстрее, и перешла к игре, которую рекомендовал Ник.
За основу был взят китайский роман «Обезьяна». Игрок (она выбрала вариант для одного игрока) действовал как главный персонаж романа — волшебная каменная обезьяна, которая устроила бедлам на Небесах: похитила персики бессмертия и всячески допекала китайских богов.
В наказание Обезьяну заточили под горой. Чтобы освободиться и искупить свою вину, она должна была сопровождать буддистского монаха Трипитаку в Индию и назад, чтобы Трипитака мог доставить китайскому народу три корзины со священными буддистскими книгами, и тем спасти этот народ от алчности, похоти и злобы.
Путешествие в Индию, естественно, было сопряжено со множеством опасностей, и ей приходилось вступать в единоборство со всякими чудовищами. Некоторые, потерпев поражение, превращались в друзей, но большинство оставались свирепыми. В играх она никогда не блистала и теперь почти во всех стычках терпела поражение. Игра допускала корректировку. После того как Обезьяна погибала энное число раз, Анна нажимала кнопку и продолжала игру с того же места, не возвращаясь к началу. Легендарная Обезьяна жульничала при всяком удобном случае, так почему бы не последовать ее примеру?
В заключение, если бы ей удалось доиграть до конца и доставить корзины с Писанием, она (как сообщалось в инструкциях) обрела бы свободу и преображение, став истинным Буддой. Однако на это должно было уйти много времени даже с корректировкой.
Ее дни обрели определенный распорядок. Утром она наблюдала за переговорами землян с хвархатами, днем разговаривала со своими коллегами, иногда оставаясь в их секторе весь вечер. Но чаще возвращалась к себе и читала или странствовала с Обезьяной.
Хварские женщины оставались на станции, хотя она с ними не встречалась. Головной Лугала Цу тоже оставался тут и следил за переговорами, как и Анна, издалека с помощью голограмм.
Все это она узнала от своих сопровождающих, но и только. Ей было неизвестно, ни что делают все вышеупомянутые, ни что они намерены делать дальше. Эйх Матсехар сказал, что не знает, а Хей Атала Вейхар объяснил, что не ему предполагать, о чем думают женщины или головные.
Лугалы, мать и сын, представлялись ей пауками в центре паутины, настороженными, готовыми действовать, едва настанет момент. Хотя Лугала Минти больше смахивала на жабу. Впрочем, Анна скорее симпатизировала жабам и прочим земноводным. Беззащитные, уязвимые земноводные вымирали от загрязнения среды обитания быстрее всех остальных животных на Земле. Жаб следовало лелеять и оплакивать, а не сравнивать с Лугала Минти.
Собственно, у нее не было сколько-нибудь веской причины относиться к Лугалам с недоверием — только безвкусная любовь матери к пышности и ее склонность ораторствовать о пакостности человечества. Достаточно ли этого, чтобы осудить двоих людей, когда сына она даже ни разу не видела?
Если ее сопровождал Вейхар, они разговаривали о человеческой литературе. Он спросил, какую бы еще книгу ему прочесть. Анна рекомендовала «Гекльберри Финна». Ему не мешает узнать про рабство.
— Да-да, — сказал Вейхар, — я о нем знаю, но мне оно непонятно. С какой стати кому-то вздумается порабощать — это правильный глагол? — женщин и детей? И почему мужчина соглашается подчиняться подобному?
Как всегда в разговорах с хвархатами Анна почувствовала, что упускает что-то самое существенное. Она не могла ответить на вопросы Вейхара, потому что не понимала, о чем он, собственно, спрашивает.
Когда ее сопровождал Матсехар, они говорили о театре. Вернее, говорил Матсехар, а она слушала. Он начал работу над своей версией «Макбета».
— Я начинаю понимать, как действуют человеки, когда ведут себя коварно. Ники сказал, что мне будет полезно прилететь сюда, и он оказался прав. По обыкновению.
Однажды в коридоре она увидела Никласа. Он разговаривал с инопланетянином, чей мех был снежно-белым. В позе Ника ей почудилось что-то непривычное, хотя она не сразу поняла, что именно. Ник заметил ее, выпрямился с улыбкой и приветственно поднял руку. А затем повернулся к своему собеседнику.
— Не понимаю, чем ему интересен этот меховой ком! — сказал Матсехар.
— Что?
— Снежный дурень. Умалишенный. Шут.
— Кто он?
— Чемпион по ханацину этой станции. Это его единственный талант, если, конечно, не зачислять в таланты хорошее телосложение.
Анна спросила, что такое ханацин. Вид воинского искусства, а также танец. Если он исполняется как воинское искусство, двое участников выступают как противники, и один должен одержать победу над другим, а в танце они партнеры и одержать победу могут только вместе. Снежный дурень — мастер воинского искусства.
— Не знаю, что затевает Ники, хотя он занимается ханацином и настолько овладел этим искусством, что нуждается в хорошем противнике. — Матсехар помолчал. — Но он не настолько в нем преуспел, чтобы нуждаться в таком противнике. Кирин… погодите, я знаю, есть такой человечий идиом… Кирин употребит его в пищу еще живым. В вашем языке поразительно много фигуральных оборотов, связанных с едой. Иногда это вызывает у меня тошноту, хотя это, конечно, пустяки в сравнении с гетеросексуальностью.
О, конечно!
— А Ник? — Она не нашла приемлемого выражениям чтобы докончить вопрос.
— Сандерс Никлас широко известен склонностью глядеть по сторонам. Он говорит, что воздерживаться было бы богохульством.
— Что-что?
— По его словам, у вас, у человеков, есть ряд неприятных заболеваний, передающихся сексуально.
— Да.
— У нас тоже есть такие, хотя несравнимо более легкие, чем изнурительные недуги, которые описывал Ники.
Венерические заболевания. Каждые четыре-пять лет возникал новый штамм, получавший название, как и новые штаммы гриппа, по месту, где его обнаруживали в первый раз.
— Но Ники нашими болезнями не заражается. Никакими. Он походит и на нас, но только внешне. На том уровне, где живут и размножаются болезни, он совсем другой.
— Но какое это имеет отношение к благочестию?
— Он говорит, что случай привел его туда, где можно иметь секс с многими людьми, не боясь умереть. Это дар Богини. А дарами Той, что сотворила Вселенную, надлежит пользоваться. Вполне возможно, он только шутит, но полной уверенности нет. Он шутит так, что кажется, будто он говорит серьезно, а когда думаешь, что он шутит, выясняется, что он говорил серьезно. Но что он глядит по сторонам, это бесспорно.
Они молча прошли еще один коридор, а затем Матсехар вернулся к своему «Макбету»и объяснил, как прекрасно леди Макбет преображается в честолюбивую мать, которая подстрекает и улещивает своего сопротивляющегося сына-воина, пока он в конце концов не становится — кара за честолюбие! — чудовищем, не признающим ее власти.
— По-моему, я имел удовольствие познакомиться почти со всеми вами на прошлых переговорах.
Чарли ответил утвердительно, а затем принес извинения за злополучное происшествие, их прервавшее, и так далее.
Никлас выслушал и перевел. Хвархаты чуть-чуть изменили позы. Затем заговорил Эттин Гварха:
— Ваши извинения излишни, — перевел Никлас. — Они уже были принесены и приняты, прежде чем Люди согласились на нынешние.
Чарли открыл было рот, но закрыл его. Извинение отчетливо было предназначено лично Никласу. Столь же отчетливо хвархаты сделали вид, будто Никласа тут вообще нет. Или он просто не существует как личность? Анна не знала, какой сделать вывод.
Еще одна какая-то бессмысленная игра.
После этого ничего существенного не произошло. Дипломаты обсуждали возможность обмена пленными, хотя обе стороны уклонялись признать официально, что эти пленные у нее есть. Генерал продолжал делать вид, будто не знает английского. Ну, для чего? Так он выигрывает время на обдумывание? Никлас переводил ровным, безразличным голосом, совсем не похожим на его обычный голос, который поднимался и понижался, менял ритм, передразнивал, посмеивался.
Она пообедала с делегацией, но ничего не сказала о своем последнем разговоре с Никласом, хотя его имя и было упомянуто. Им не терпелось узнать, почему его снова использовали как переводчика. Анна пожала плечами. Она понятия не имеет. Так захотел генерал.
Днем пришел Хей Атала Вейхар и проводил ее на женскую половину. Она проверила компьютер, который принес Никлас. Как он и предупреждал, компьютер был слащаво дружелюбным — у нее даже мурашки по коже бегали. Она выбралась из программы обучения, как могла быстрее, и перешла к игре, которую рекомендовал Ник.
За основу был взят китайский роман «Обезьяна». Игрок (она выбрала вариант для одного игрока) действовал как главный персонаж романа — волшебная каменная обезьяна, которая устроила бедлам на Небесах: похитила персики бессмертия и всячески допекала китайских богов.
В наказание Обезьяну заточили под горой. Чтобы освободиться и искупить свою вину, она должна была сопровождать буддистского монаха Трипитаку в Индию и назад, чтобы Трипитака мог доставить китайскому народу три корзины со священными буддистскими книгами, и тем спасти этот народ от алчности, похоти и злобы.
Путешествие в Индию, естественно, было сопряжено со множеством опасностей, и ей приходилось вступать в единоборство со всякими чудовищами. Некоторые, потерпев поражение, превращались в друзей, но большинство оставались свирепыми. В играх она никогда не блистала и теперь почти во всех стычках терпела поражение. Игра допускала корректировку. После того как Обезьяна погибала энное число раз, Анна нажимала кнопку и продолжала игру с того же места, не возвращаясь к началу. Легендарная Обезьяна жульничала при всяком удобном случае, так почему бы не последовать ее примеру?
В заключение, если бы ей удалось доиграть до конца и доставить корзины с Писанием, она (как сообщалось в инструкциях) обрела бы свободу и преображение, став истинным Буддой. Однако на это должно было уйти много времени даже с корректировкой.
Ее дни обрели определенный распорядок. Утром она наблюдала за переговорами землян с хвархатами, днем разговаривала со своими коллегами, иногда оставаясь в их секторе весь вечер. Но чаще возвращалась к себе и читала или странствовала с Обезьяной.
Хварские женщины оставались на станции, хотя она с ними не встречалась. Головной Лугала Цу тоже оставался тут и следил за переговорами, как и Анна, издалека с помощью голограмм.
Все это она узнала от своих сопровождающих, но и только. Ей было неизвестно, ни что делают все вышеупомянутые, ни что они намерены делать дальше. Эйх Матсехар сказал, что не знает, а Хей Атала Вейхар объяснил, что не ему предполагать, о чем думают женщины или головные.
Лугалы, мать и сын, представлялись ей пауками в центре паутины, настороженными, готовыми действовать, едва настанет момент. Хотя Лугала Минти больше смахивала на жабу. Впрочем, Анна скорее симпатизировала жабам и прочим земноводным. Беззащитные, уязвимые земноводные вымирали от загрязнения среды обитания быстрее всех остальных животных на Земле. Жаб следовало лелеять и оплакивать, а не сравнивать с Лугала Минти.
Собственно, у нее не было сколько-нибудь веской причины относиться к Лугалам с недоверием — только безвкусная любовь матери к пышности и ее склонность ораторствовать о пакостности человечества. Достаточно ли этого, чтобы осудить двоих людей, когда сына она даже ни разу не видела?
Если ее сопровождал Вейхар, они разговаривали о человеческой литературе. Он спросил, какую бы еще книгу ему прочесть. Анна рекомендовала «Гекльберри Финна». Ему не мешает узнать про рабство.
— Да-да, — сказал Вейхар, — я о нем знаю, но мне оно непонятно. С какой стати кому-то вздумается порабощать — это правильный глагол? — женщин и детей? И почему мужчина соглашается подчиняться подобному?
Как всегда в разговорах с хвархатами Анна почувствовала, что упускает что-то самое существенное. Она не могла ответить на вопросы Вейхара, потому что не понимала, о чем он, собственно, спрашивает.
Когда ее сопровождал Матсехар, они говорили о театре. Вернее, говорил Матсехар, а она слушала. Он начал работу над своей версией «Макбета».
— Я начинаю понимать, как действуют человеки, когда ведут себя коварно. Ники сказал, что мне будет полезно прилететь сюда, и он оказался прав. По обыкновению.
Однажды в коридоре она увидела Никласа. Он разговаривал с инопланетянином, чей мех был снежно-белым. В позе Ника ей почудилось что-то непривычное, хотя она не сразу поняла, что именно. Ник заметил ее, выпрямился с улыбкой и приветственно поднял руку. А затем повернулся к своему собеседнику.
— Не понимаю, чем ему интересен этот меховой ком! — сказал Матсехар.
— Что?
— Снежный дурень. Умалишенный. Шут.
— Кто он?
— Чемпион по ханацину этой станции. Это его единственный талант, если, конечно, не зачислять в таланты хорошее телосложение.
Анна спросила, что такое ханацин. Вид воинского искусства, а также танец. Если он исполняется как воинское искусство, двое участников выступают как противники, и один должен одержать победу над другим, а в танце они партнеры и одержать победу могут только вместе. Снежный дурень — мастер воинского искусства.
— Не знаю, что затевает Ники, хотя он занимается ханацином и настолько овладел этим искусством, что нуждается в хорошем противнике. — Матсехар помолчал. — Но он не настолько в нем преуспел, чтобы нуждаться в таком противнике. Кирин… погодите, я знаю, есть такой человечий идиом… Кирин употребит его в пищу еще живым. В вашем языке поразительно много фигуральных оборотов, связанных с едой. Иногда это вызывает у меня тошноту, хотя это, конечно, пустяки в сравнении с гетеросексуальностью.
О, конечно!
— А Ник? — Она не нашла приемлемого выражениям чтобы докончить вопрос.
— Сандерс Никлас широко известен склонностью глядеть по сторонам. Он говорит, что воздерживаться было бы богохульством.
— Что-что?
— По его словам, у вас, у человеков, есть ряд неприятных заболеваний, передающихся сексуально.
— Да.
— У нас тоже есть такие, хотя несравнимо более легкие, чем изнурительные недуги, которые описывал Ники.
Венерические заболевания. Каждые четыре-пять лет возникал новый штамм, получавший название, как и новые штаммы гриппа, по месту, где его обнаруживали в первый раз.
— Но Ники нашими болезнями не заражается. Никакими. Он походит и на нас, но только внешне. На том уровне, где живут и размножаются болезни, он совсем другой.
— Но какое это имеет отношение к благочестию?
— Он говорит, что случай привел его туда, где можно иметь секс с многими людьми, не боясь умереть. Это дар Богини. А дарами Той, что сотворила Вселенную, надлежит пользоваться. Вполне возможно, он только шутит, но полной уверенности нет. Он шутит так, что кажется, будто он говорит серьезно, а когда думаешь, что он шутит, выясняется, что он говорил серьезно. Но что он глядит по сторонам, это бесспорно.
Они молча прошли еще один коридор, а затем Матсехар вернулся к своему «Макбету»и объяснил, как прекрасно леди Макбет преображается в честолюбивую мать, которая подстрекает и улещивает своего сопротивляющегося сына-воина, пока он в конце концов не становится — кара за честолюбие! — чудовищем, не признающим ее власти.
9
Вечер я провел с Матсехаром. Он был в странном настроении — грустном и одновременно кусачем. Я не мог понять, почему. Ну, да он всегда мрачноват — плата за гений и непохожесть.
Когда его что-то тревожит — если он рассержен, утомлен или находится под стрессом, Матсехар становится неуклюжее обычного. Пытаясь заложить свою версию «Макбета»в мой мини-компьютер для чтения, он его уронил, и нам пришлось ползать на коленях в поисках рукописи, которая провалилась в ворс ковра. Наконец я ее углядел — радужный проблеск среди ворсинок — подобрал кристалл и отдал ему. А он опять его уронил и разразился английскими ругательствами. Я забрал у него компьютер, зарядил рукопись и налил нам выпить — ему халина, себе воды.
— Ну, как тебе нравится Анна? — спросил я. Мы еще не виделись с тех пор, как он начал ее сопровождать, а насколько я его помню, он всегда интересовался землянами.
Он подвигал чашей с халином. Судя по его состоянию, он рано или поздно ее опрокинет.
Наконец он заговорил:
— Эттин Гварха куда поразительнее, чем я думал. Он способен смотреть на тебя, как на одного из Людей. Когда я смотрю на Перес Анну, я вижу инопланетное существо. Не могу подняться над внешними признаками — странными пропорциями тела, рук и ног, которые не сгибаются нормально, кожи, голая и словно выдубленная, глаза… — Он содрогнулся и посмотрел на меня, наши взгляды встретились. — Я считал, что способен на непредвзятость, Ники. Но нет, я полон предубеждений, точно тупой земледелец на равнине Эйха. Я чувствую, что попал в ловушку самого себя. Ха, Никлас! И я чувствую себя одиноким. Я завидую тебе, хотя зависть — эмоция, мне неприятная. Я видел, как ты в коридоре разговаривал с Шал Кирином. Это великий дар, Ники, — смотреть на людей и находить их достойными любви.
— Только не распусти вредных слухов, Матс. Я хочу, чтобы Гварха сосредоточился на переговорах.
— Так Кирин тебя не интересует?
— Сейчас — нет. Хотя, Богиня свидетельница, тело у него великолепное, а такая расцветка мне всегда нравилась — белый мех и полоски темной кожи. На Земле есть дерево береза. К зиме оно сбрасывает листья, а кора у него белая с черным. Вот на что похож Кирин. На березу в снегу.
Матсехар погрустнел еще больше. Конечно, я рассердился на него. То, как он воспринял Анну, показало мне, как он воспринимает меня. И я тоже урод, тоже инопланетянин.
У меня мелькнула фраза, которую я не произнес вслух.
Матсехар, хотелось мне сказать, вселенная очень велика и почти везде холодна, темна и пуста. Не стоит быть слишком разборчивым, ища, кого любить.
Но мудрость старших всегда нудна, а проблемы Матса — это его проблемы. У меня нет способа помочь ему, и не следует предлагать советы, пока сердишься.
Я протянул руку:
— Дай-ка мне «Макбета». Мне хочется взглянуть, что у тебя получается.
Он встал, чтобы отдать мне компьютер, и смахнул свою чашу со столика.
Первой пьесой Матсехара, которую я видел, была «Старуха-горшечница», которую поставил художественный корпус для фестиваля станции. Какой именно станции, я уже не помню. Возможно, Тейлин. Торчали мы там довольно-таки долго, а она достаточно просторна, чтобы вместить представителей художественного корпуса.
Пьеса современная и расплывчатая, то есть она отчетливо не принадлежит ни к героическим, ни к жестким, ни к звериным, и ни с чем толком не сочетается.
Воин, путешествующий по делам своего рода, встречает женщину, которая лепит горшки у дороги. Воин молод, горд, удачлив и принадлежит к роду (Эйх), могущество которого быстро растет. Женщина стара и почти слепа. Горшки она лепит практически на ощупь и глазирует их просто солью. Она ощущает контуры и текстуру, но уже не способна различать цвета и узоры, а потому обходится без них. Если она и принадлежит к какому-то роду, нам об этом ничего не известно. Возможно, ее род потерпел поражение в войне, а она, как, иногда случалось, не стерпела мысли о том, чтобы войти в победивший род, и предпочла одинокую жизнь.
Между ними завязывается разговор. Женщина толкует о горшках — о всяких технических проблемах, и о том как трудно ей справляться с работой теперь, когда пальцы от старости не гнутся, а глаза не видят. Воин говорит о битвах, в которых побывал, о могуществе своего рода, о своих честолюбивых замыслах.
Постепенно зрители начинают подозревать, что женщина эта — ипостась Богини. И уж во всяком случае ясно, что молодой человек глуп. Женщина задает ему вопросы, проницательные и остроумные. Вопросы эти подводят к мысли: «Что, по-твоему, ты делаешь?» Ответа он не находит и сыплет клише, заимствованными из старинных героических пьес, и не умеет спрятать детскую жадность.
В финале старуха спрашивает: «Почему ты не положишь свое оружие и не займешься чем-нибудь полезным? Слепи-ка горшок!»
Молодой человек опускает глаза, не зная, что ответить. На этом пьеса кончается.
Гварху она вывела из себя, и он с парой старших офицеров отправился натоксичиться и ругать современный театр. А я пошел погулять по станции.
На следующий день я решил найти автора и отыскал его в театре художественного корпуса — он спорил с кем-то, кто оказался главным музыкантом. Мне на него указали: для хвархата высок, хотя и ниже меня, крупнокостный, худой и совсем юный. Его юность объясняла проблемы с пьесой. Он поднял глаза, когда я подошел. (Хвархаты, когда ведут серьезный спор, обычно смотрят вниз.)
— Ха! — сказал он на долгом выдохе. Его синие глаза расширились. Даже узкие длинные зрачки словно раздвинулись. Он повернулся — неуклюжим движением. Позже я узнал, что в детстве он тяжело болел — какое-то инфекционное поражение нервной системы. Врачи так и не установили, что это было.
Болезнь постигла его в благоприятное время. Будь он моложе, врачи не стали бы особенно бороться, чтобы сохранить ему жизнь. (Хвархаты не считают маленьких детей Людьми.) Будь он взрослым, ему предложили бы прибегнуть к выбору, и он мог бы — особенно, молодым — сделать его.
Когда его что-то тревожит — если он рассержен, утомлен или находится под стрессом, Матсехар становится неуклюжее обычного. Пытаясь заложить свою версию «Макбета»в мой мини-компьютер для чтения, он его уронил, и нам пришлось ползать на коленях в поисках рукописи, которая провалилась в ворс ковра. Наконец я ее углядел — радужный проблеск среди ворсинок — подобрал кристалл и отдал ему. А он опять его уронил и разразился английскими ругательствами. Я забрал у него компьютер, зарядил рукопись и налил нам выпить — ему халина, себе воды.
— Ну, как тебе нравится Анна? — спросил я. Мы еще не виделись с тех пор, как он начал ее сопровождать, а насколько я его помню, он всегда интересовался землянами.
Он подвигал чашей с халином. Судя по его состоянию, он рано или поздно ее опрокинет.
Наконец он заговорил:
— Эттин Гварха куда поразительнее, чем я думал. Он способен смотреть на тебя, как на одного из Людей. Когда я смотрю на Перес Анну, я вижу инопланетное существо. Не могу подняться над внешними признаками — странными пропорциями тела, рук и ног, которые не сгибаются нормально, кожи, голая и словно выдубленная, глаза… — Он содрогнулся и посмотрел на меня, наши взгляды встретились. — Я считал, что способен на непредвзятость, Ники. Но нет, я полон предубеждений, точно тупой земледелец на равнине Эйха. Я чувствую, что попал в ловушку самого себя. Ха, Никлас! И я чувствую себя одиноким. Я завидую тебе, хотя зависть — эмоция, мне неприятная. Я видел, как ты в коридоре разговаривал с Шал Кирином. Это великий дар, Ники, — смотреть на людей и находить их достойными любви.
— Только не распусти вредных слухов, Матс. Я хочу, чтобы Гварха сосредоточился на переговорах.
— Так Кирин тебя не интересует?
— Сейчас — нет. Хотя, Богиня свидетельница, тело у него великолепное, а такая расцветка мне всегда нравилась — белый мех и полоски темной кожи. На Земле есть дерево береза. К зиме оно сбрасывает листья, а кора у него белая с черным. Вот на что похож Кирин. На березу в снегу.
Матсехар погрустнел еще больше. Конечно, я рассердился на него. То, как он воспринял Анну, показало мне, как он воспринимает меня. И я тоже урод, тоже инопланетянин.
У меня мелькнула фраза, которую я не произнес вслух.
Матсехар, хотелось мне сказать, вселенная очень велика и почти везде холодна, темна и пуста. Не стоит быть слишком разборчивым, ища, кого любить.
Но мудрость старших всегда нудна, а проблемы Матса — это его проблемы. У меня нет способа помочь ему, и не следует предлагать советы, пока сердишься.
Я протянул руку:
— Дай-ка мне «Макбета». Мне хочется взглянуть, что у тебя получается.
Он встал, чтобы отдать мне компьютер, и смахнул свою чашу со столика.
Первой пьесой Матсехара, которую я видел, была «Старуха-горшечница», которую поставил художественный корпус для фестиваля станции. Какой именно станции, я уже не помню. Возможно, Тейлин. Торчали мы там довольно-таки долго, а она достаточно просторна, чтобы вместить представителей художественного корпуса.
Пьеса современная и расплывчатая, то есть она отчетливо не принадлежит ни к героическим, ни к жестким, ни к звериным, и ни с чем толком не сочетается.
Воин, путешествующий по делам своего рода, встречает женщину, которая лепит горшки у дороги. Воин молод, горд, удачлив и принадлежит к роду (Эйх), могущество которого быстро растет. Женщина стара и почти слепа. Горшки она лепит практически на ощупь и глазирует их просто солью. Она ощущает контуры и текстуру, но уже не способна различать цвета и узоры, а потому обходится без них. Если она и принадлежит к какому-то роду, нам об этом ничего не известно. Возможно, ее род потерпел поражение в войне, а она, как, иногда случалось, не стерпела мысли о том, чтобы войти в победивший род, и предпочла одинокую жизнь.
Между ними завязывается разговор. Женщина толкует о горшках — о всяких технических проблемах, и о том как трудно ей справляться с работой теперь, когда пальцы от старости не гнутся, а глаза не видят. Воин говорит о битвах, в которых побывал, о могуществе своего рода, о своих честолюбивых замыслах.
Постепенно зрители начинают подозревать, что женщина эта — ипостась Богини. И уж во всяком случае ясно, что молодой человек глуп. Женщина задает ему вопросы, проницательные и остроумные. Вопросы эти подводят к мысли: «Что, по-твоему, ты делаешь?» Ответа он не находит и сыплет клише, заимствованными из старинных героических пьес, и не умеет спрятать детскую жадность.
В финале старуха спрашивает: «Почему ты не положишь свое оружие и не займешься чем-нибудь полезным? Слепи-ка горшок!»
Молодой человек опускает глаза, не зная, что ответить. На этом пьеса кончается.
Гварху она вывела из себя, и он с парой старших офицеров отправился натоксичиться и ругать современный театр. А я пошел погулять по станции.
На следующий день я решил найти автора и отыскал его в театре художественного корпуса — он спорил с кем-то, кто оказался главным музыкантом. Мне на него указали: для хвархата высок, хотя и ниже меня, крупнокостный, худой и совсем юный. Его юность объясняла проблемы с пьесой. Он поднял глаза, когда я подошел. (Хвархаты, когда ведут серьезный спор, обычно смотрят вниз.)
— Ха! — сказал он на долгом выдохе. Его синие глаза расширились. Даже узкие длинные зрачки словно раздвинулись. Он повернулся — неуклюжим движением. Позже я узнал, что в детстве он тяжело болел — какое-то инфекционное поражение нервной системы. Врачи так и не установили, что это было.
Болезнь постигла его в благоприятное время. Будь он моложе, врачи не стали бы особенно бороться, чтобы сохранить ему жизнь. (Хвархаты не считают маленьких детей Людьми.) Будь он взрослым, ему предложили бы прибегнуть к выбору, и он мог бы — особенно, молодым — сделать его.