Арнасон Элинор. Кольцо мечей

   — Ники! — произнес голос.
   Матсехар! Он был в прихожей.
   — Почему ты вернулся?
   — Анна сказала, что не все в порядке.
   — Она ошиблась. Она же плохо себя чувствует. Все прекрасно.
   — Выйди сюда, — потребовал он. — Ты же знаешь, я люблю видеть тех, с кем разговариваю.
   Черт! Это я знал, и знал также, что Матс бывает упрямее осла. И, не высказав всего, не уйдет.
   — Сейчас, — сказал я, проверил Гварху и убедился, что он все еще без сознания, узлы затянуты крепко, а пульс у него ровный и хорошего наполнения.
   Я вышел в прихожую очень быстро, чтобы Матс не успел заглянуть в кабинет.
   Он стоял прямо, развернув плечи, и выражение у него было словно он спорил с актерами или музыкантами: угрюмая решимость в сочетании с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Матс видит мир в разных оттенках серого, лишь иногда — пока пишет пьесу.
   — Я тебе не верю. Я не знаток человеков, но Анна выглядела вполне здоровой, а лгуньей она мне не кажется.
   Я-то лгун, как всем известно. Такая уж у меня репутация!
   — Она ошибается, Матс. Положись на меня.
   Угрюмая решимость стала еще угрюмее.
   — Первозащитник сегодня не в лучшем настроении. (Мягко сказано!) И тебе лучше уйти, до того как он рассердится.
   Матс посмотрел на дверь кабинета.
   — Он там?
   — Да.
   — Я бы хотел его увидеть.
   — Зачем? Никакого дела у тебя к нему нет, и вы не слишком симпатизируете друг другу.
   — Я прикомандирован к его штабу. Я имею права его видеть. И хочу это право осуществить.
   Тут я вспомнил об аппаратуре наблюдения за прихожей. Скорее всего наблюдение ведет только компьютерная программа. Но если программа решит, что происходит нечто необычное, она просигнализирует специалисту, и я пропал. Впрочем, я уже пропал.
   Черт бы побрал Людей и их манию следить за тем, кто где находится. Почему судьба не связала меня с менее параноической расой? Или менее параноическим полом.
   — Матс, ты прервал мой спор с первозащитником. Спор сугубо частный, и мне хотелось бы довести его до конца.
   — Ах, так? — Уверенности у него поубыло. — Очередная ваша ссора. Почему ты не сказал Анне? Она ведет себя так, словно встревожена. По-моему, она встревожена. Но с человеками определить это не легко.
   — Ты же знаешь, как человеки относятся к пристойному поведению. Если я как-то напоминаю ей, что я такое, она испытывает неловкость.
   Он расстроенно нахмурился.
   — Мне не хотелось бы думать, что она страдает той же узостью, что и вся ее раса.
   — Никто не свободен от недостатков.
   (Гварха, постарайся придумать, как сказать Матсехару, что это неправда. Я не хочу, чтобы он думал об Анне дурно.)
   — Ну, ты мог придумать причину, которая ее не встревожила бы, особенно раз она больна. Зачем ей было знать, что это любовная ссора? Мало ли какие причины могут вызвать спор.
   — Ты прав, так мне и следовало бы сделать, но я не сообразил, а сейчас мне надо вернуться в кабинет. Наверное, у тебя есть чем заняться, вместо того, чтобы стоять в прихожей Эттин Гвархи.
   Он откинул голову в знак согласия.
   — Завтра, завтра.
   — Что-что?
   — Ники, да что с тобой? Неужели не узнал? Это же «Макбет». Ты уверен, что у тебя действительно все хорошо?
   — В разгар спора? Но тут я могу только сам. Так иди.
   Он ушел, и я вернулся в кабинет.
   Генерал стоял у своего стола с рукой на аппарате связи. Он посмотрел на меня и поднял руку. В ней был нож — эмблема его должности — острый, как бритва.
   Я остановился и сделал знак, что понимаю и принимаю к сведению. Дверь закрылась за мной.
   Генерал отключил аппарат.
   — Служба безопасности. Они спрашивали, не проверить ли мою прихожую. Я сказал, что не надо. Сядь, Ники.
   Я подошел к одному из кресел у его стола, сел, откинулся и вытянул ноги перед собой, скрестив их. Поза, не позволяющая вскочить внезапно, и показывающая, что агрессивных намерений у меня больше нет.
   — Ты всегда непрактичен в мелочах, — сказал он. — Когда связываешь кого-нибудь, не затягивай веревку вокруг сапог. Толку не будет. И не оставляй связанного в комнате, где есть нож.
   Я опустил глаза. Он был в носках.
   — Бесспорно, я не должен был выходить из комнаты, но явился Матс, и надо было от него избавиться.
   — Он замешан в этом? Ты втянул ведущего драматурга в измену? Как подло.
   — Он понятия не имеет о том, что происходит. Матсехар никогда не сделает ничего во вред Людям.
   Он положил нож, но рядом со своей рукой.
   — Где Анна?
   — Узнай сам.
   Он включил ВС и вызвал службу безопасности. Они уложились в пару минут. Она находилась на борту челнока, а челнок находился на полпути к человечьему кораблю, где известно, что она в челноке. Хуже того: в челноке с Анной находится еще один землянин — Этьен Корбо.
   — Курьер, — доложил аппарат. — Человеки заказали доставку его на их корабль с обычным рейсом челнока. Мы сообщили им о сегодняшнем спецрейсе.
   Он сердито зашипел и хлопнул ладонью по столу возле ножа. Я посмотрел на свои ноги. А аппарат сказал:
   — Я не понял вашего последнего распоряжения, первозащитник.
   — Соедини меня с пилотом челнока.
   Их соединили, и генерал попросил позвать Анну. Некоторое время царила тишина, нарушаемая только шорохом сингулярности, дробящей материю. Затем голос Анны:
   — Первозащитник?
   — Второй делегат с вами?
   — Нет. Ему предложили остаться в пассажирском салоне.
   — Вы с ним говорили? Он знает, что происходит?
   Снова тишина и шорох сингулярности, выполняющей свою работу.
   — Мэм, я распоряжусь, чтобы челнок вернулся сюда. Из любезности и в надежде, что мы все-таки заключим мир, не говорите ничего Этьену Корбо.
   — С Ником ничего не случилось?
   Он махнул рукой, я встал и подошел к аппарату.
   — У меня все в порядке, Анна.
   — Мне следует выполнить просьбу Эттин Гвархи?
   — Не знаю.
   Генерал снова сердито зашипел. Нож лежал на равном расстоянии между нами. Я было подумал схватить его. Но зачем? Чтобы убить Гварху? Я сунул руки в карманы. Он это заметил и улыбнулся, враждебно сверкнув зубами.
   — Анна, поступите, как сочтете нужным. Но помните, что Корбо — тупица. Не думаю, что он способен вам помочь.
   — Когда вы вернетесь, — сказал генерал, — я хочу, чтобы вы поговорили с моими тетками. Возможно, они сумеют найти выход из этого положения.
   — Вот это отличная идея, — сказал я в аппарат.
   Анна молчала. Сингулярность занималась своим делом.
   — Это разговор, который следует вести колено к колену, — добавил генерал.
   И не по радио, когда неизвестно, кто вас слушает. Но сказать это вслух он, естественно, не мог.
   — Ник?
   — Решать вам.
   — Я поступаю, как вы советуете, — сказала она.
   — Объясните Корбо, — распорядился генерал, — что женщины Эттина попросили о незамедлительной встрече, вот почему челнок возвращается. Если он спросит… как это у вас говорится?.. отчего такой пожар, ответьте, что не знаете. Хей Атала Вейхар встретит вас и проводит.
   Она сказала, что поняла, и он заговорил с пилотом на языке Эйха и Ахары, потом отключил ВС и повернул ко мне.
   — Теперь, Никлас, мы пойдем к моим теткам. Нужно ли предупреждать тебя, чтобы ты воздержался от своих штучек?
   — Я исчерпал их запас.
   — Очень хорошо.
   До женской половины мы шли в молчании. Первая моя реакция — слепая паника — уже миновала. Теперь я испытывал что-то вроде глухой тревоги, которая охватывает тебя перед медицинской проверкой, которая может выявить какое-нибудь неприятное заболевание.
   Во время моего первого летнего семестра в колледже я попал в автокатастрофу, и мне сделали переливание крови. Затем выяснилось, что во введенной мне крови мог оказаться вирус, и целый год я сдавал анализы. Почти все время я не сомневался в благополучном исходе: я заколдован, предназначен для звезд, и ничто на Земле не способно мне повредить. Но в те дни, когда у меня брали кровь на анализ и я видел, как осторожны лаборанты, меня охватывал ужас. В конце концов все обошлось. Болезнь, которой опасались, во мне не угнездилась.
   Мы прошли чрез дверь с символом очага (часовые возле нее сделали жест, равнозначный отдаче чести) и двинулись по сверкающему голому полу коридора мимо гобеленов, изображающих людей на родной планете, занятых сельскохозяйственными работами.
   Один привлек мое внимание: женщина, ремонтирующая трактор. Я воспринял ее с той кристальной ясностью, которую иногда порождает страх. Винно-красный трактор. Дородная, плотная, невозмутимая женщина, светлый мех, ярко-голубая туника. Словно что-то эпохи раннего Возрождения, работы мастера-механика.
   Мы прошли по коридору в прихожую. Гварха заговорил с воздухом, и воздух ответил. Мы подождали. Открылась дверь, и следом за Гвархой я вошел в комнату, где в прошлый раз говорил с его тетушками. Теперь голограмма была отключена, и вместо выходящих на океан окон взгляд упирался в глухую стену. Дверь, через которую мы вошли, бросалась в глаза — деревянная панель, черная, как уголь.
   В центре комнаты стояли кольцом семь кресел. В трех сидели тетушки в огненного цвета платьях. Рядом с ними сидела четвертая женщина, высокая, худая, с мехом, убеленным годами. Ее платье было зеленым с сине-бело-серебряной вышивкой. Скорее всего традиционный узор с многословным названием. «Поднимаясь все выше в горы, мы наконец взираем на высокие, одетые льдом вершины». Я опустил взгляд.
   — Подними голову, — сказала старуха.
   — Я хочу посмотреть в твои глаза.
   Я встретил ее взгляд. Она внимательно уставилась на меня.
   — Бело-зеленые. Необычно, но красиво, точно ветки в снегу. Ты из-за них влюбился в него, Гварха? Из-за глаз?
   — Это, — сдержанно сказал генерал, — моя бабушка. По-моему, вы еще не встречались.
   Зато я много о ней слышал. Она была даже круче своих дочерей. Именно при ней Эттин приобрел свое нынешнее влияние. В возрасте восьмидесяти лет она удалилась в дом на крайнем юге, заявив, что сыта Людьми по передние зубы. Более двадцати лет она придумывала себе всяческие занятия: вела наблюдения за животными вроде птиц, разводила животных вроде рыб, сочиняла музыку, писала мемуары. Музыка была неплохой и минорной — вполне на уровне для устранившегося от дел политика. Мемуары, еще не опубликованные, внушали опасения многим и многим. Но я понятия не имел, почему она оказалась тут.
   — Сядь, — приказала старая дама. — И держи голову прямо. Я еще не видела землянина, то есть вживе. Очень интересно.
   Я послушался.
   Гварха сел в кресло напротив меня и наиболее удаленное.
   — Гварха, ты не ответил на мой вопрос.
   Он взглянул на нее.
   — Мне трудно вспомнить, почему я его полюбил.
   Старуха нахмурилась.
   — Это тоже не ответ. Что у тебя за манеры!
   — Матушка, — сказала Пер довольно робко. — Гварха объяснил, что попал в сложное положение. Может быть, мы попросим, чтобы он уточнил, в чем дело?
   — Ну, хорошо, — согласилась старуха.
   Генерал посмотрел на меня.
   — Следи за тем, что я буду говорить. Если я пропущу что-либо важное или искажу происходившее, прерви меня.
   Я кивнул, и он приступил к рассказу. Он великолепно владел собой — поза непринужденная, но и не расслабленная, голос спокойный и ровный. Как ни хорошо я его знаю, мне не удавалось уловить хотя бы малейшей эмоции. Офицер, докладывающий начальству. Иногда он косился на меня, проверяя, не хочу ли я что-нибудь добавить, но я кивал — продолжай. Кончив, он сказал:
   — Ты все время молчал, Ники. У тебя есть какие-нибудь поправки?
   — Практически нет. Вы пропустили начало моего разговора с Анной — вероятно, потому, что компьютер еще не просигнализировал вам, а также то, что произошло, пока вы были без сознания.
   — Что-нибудь важное?
   Я пожал плечами.
   — Считаю это отрицательным ответом. — Он обвел взглядом своих родственниц. — У меня есть запись всего этого. Но почти все по-английски.
   — Обязательно пришли копию Сей, — сказала Пер.
   — Хорошо, — ответил Эттин Гварха.
   Зазвонил аппарат внутренней связи. Ответила Апци. Вейхар привел Анну. Пер посмотрела на меня.
   — Выйди туда и попроси ее немного подождать. Сначала мы должны разобраться с этим. Скажи, что ей нечего опасаться. Ей не причинят вреда. Я обещаю.
   — Обещают женщины Эттина, — сказала Эттин Петали.
   Анна была в прихожей. Я все время забываю, что Анна вовсе не атлетического сложения. Что-то в ней сбивает меня с толку, хотя мне трудно подыскать этому определение. Увлеченность? Сила характера? Несгибаемость? В любом случае, Анна обычно выглядит более внушительной, чем положено по ее телосложению.
   Но только не в этот момент. В низком широком хварском кресле она казалась испуганной и маленькой. Рядом стоял Вейхар.
   — Что происходит? — спросил он на языке Эйха и Ахары.
   — Тебе попозже объяснит Эттин Гварха, если сочтет нужным.
   Он встревожился.
   — Что мне надо делать?
   — Остаться здесь. Составить компанию Анне и присмотреть, чтобы она не ушла.
   — Она арестована? — спросил он шокированно.
   — Нет. Но первозащитник и женщины Эттина не хотят, чтобы она бродила по станции.
   Он, видимо, недоумевал, но промолчал.
   Анна подняла голову. У нее был оглушенный вид, словно у зверька, попавшего в луч яркого света.
   — Меня послала Эттин Пер, — сказал я по-английски. — Вам нечего опасаться. Вам не причинят никакого вреда.
   Вейхар вздрогнул при слове «вред». Анна не шевельнулась.
   — Она хочет, чтобы вы подождали тут, пока мы не выясним некоторые другие вопросы. Поверьте, вы можете положиться на ее слово.
   Анна снова никак не прореагировала.
   — Не помню, упоминал ли я прозвище Гвархи? Их у него несколько, но это дружеское, его можно употреблять при нем, и при мне — «Человек, которым командуют его тетки». Он ничего не сделает вопреки женщинам Эттина.
   — Вы успокаиваете меня, словно маленького ребенка.
   — Это вышло случайно. Прошу прощения.
   — Вы сказали, что мне ничего не угрожает. А вам?
   — Не знаю. Мне ничего не обещали. Но это моя проблема, не ваша.
   — Ники, — сказал Вейхар, — происходит что-то скверное. Но что?
   — У меня нет времени объяснять. Пригляди за Анной. — И я ушел.
   Гварха и его родственницы все еще сидели в расставленных кольцом креслах в комнате без окон и терпеливо ждали. Только бабушка не излучала спокойствия.
   — Все сделано, — сказал я Пер и сел.
   — Благодарю тебя. — Она сложила руки и посмотрела на сестер. — У нас не было возможности обсудить положение, но…
   — Начну я, — объявила Эттин Петали громким и решительным голосом. — И я не стану обсуждать ошибки и недостатки Сандерс Никласа. Предоставляю это другим. Я начну с моего внука. — Она повернулась в кресле и бросила на него испепеляющий взгляд. — Ты поместил подслушивающие устройства в комнатах женщин. Ты сознательно втянул женщину в борьбу мужчин. Это постыдно, Гварха.
   — Она не принадлежит к Людям, — сказал генерал.
   — Опасный довод, — заметила Эттин Сей.
   Он опустил глаза, потом обратил их на бабушку.
   — А что нам делать? Как поступать с людьми, которые не умеют вести себя? Если они вообще люди.
   — Позволено ли мне говорить? — спросил я.
   — Да, — сказала Эттин Петали.
   Я посмотрел прямо в глаза генералу.
   — Вы считаете, что я личность?
   — Ты меня предал.
   — А чего ты ждал от Ники? — вмешалась Эттин Пер. — Что он предпочтет тебя женщине и родственнице? Ты ждал, что он будет стоять, опустив руки, когда женщине Переса будут угрожать? Мне ясно, что ты ей угрожал.
   — Угрожал уже после того, когда она получила информацию от Ники, потому что он снабдил ее этой информацией. Предал он меня не потому, что ей угрожали.
   Бабушка презрительно фыркнула.
   — Сейчас время войны. Мужчины предлагали меры, которые угрожают жизни всех человечьих женщин и детей. И ты ждал, что он ничего не предпримет? Так кем же ты считаешь своего возлюбленного?
   — Сказать тебе, как это выглядит? — спросила Эттин Сей. — Так, словно ты считаешь, что для Ники не должно существовать ничего кроме тебя.
   — Нам не следовало разрешать им жить вместе, — сказала Апци. — Посмотрите, к чему это привело? Что мешало Гвархе найти приятного юношу из симпатичного нам рода?
   Наступило молчание. Женщины Эттина словно испытывали смущение. Я не мог решить, личное ли это мнение Апци, или она высказала вслух то, что думали они все.
   Наконец молчание нарушил генерал.
   — Ты задала вопрос, бабушка, и я отказался на него отвечать. Но отвечу сейчас. Ты спросила, полюбил ли я Ники из-за его глаз. Нет. И не из-за его волос. Когда я увидел его, они были цвета меди и сверкали даже в свете станционных плафонов. Если бы я увидел их в лучах солнца какой-нибудь планеты, то, наверное, ослеп бы. И не за его странную голую кожу, которая всегда вызывает во мне нежность — ту нежность, которую вызывает беспомощность ребенка. Но все это не играло никакой роли, как и прочее, что в нем чуждо нам и необычно.
   Он сделал стратегическую паузу и продолжал:
   — Назвать ли вам пять причин? Ведь в старинных сказаниях все пятерично. Во всяком случае было.
   — Да, — сказала Эттин Петали.
   — Он умен, хотя и не всегда так, как умны Люди. Он любознателен — даже сейчас, когда его должны были бы укротить страх и стыд. Последите, как он прокручивает все у себя в мозгу и смотрит то на одну из вас, то на другую. Он никогда не утрачивает любопытство к тому, что происходит вокруг.
   Женщины послушно поглядели на меня, а я поглядел на пол.
   — Он никогда не сдается. Думаешь, он отступает, а он просто занимает новую позицию, чтобы переждать, либо найти новый способ сопротивляться или атаковать. Я видел его в комнате допросов. Если существует достойная форма рахаки, то это она. И он не хочет ненавидеть. Ему даже не нравится сердиться. Когда я пришел навестить его в тюрьме, он охотно разговаривал со мной, хотя знал, что и я участник того, чему его подвергают.
   (Мне не слишком хочется признаваться в этом, но я изнывал от скуки, а ты был куда интереснее технарей, с которыми я сидел в тюрьме. Но эта речь мне очень дорога, и я постарался записать ее слово в слово так, как ты говорил.)
   — Это четыре причины, — сказала Эттин Петали.
   — У меня была еще одна, но ее больше нет.
   Эттин Сей наклонилась вперед.
   — Ты хорошо сказал, Гварха, и теперь понятно, почему ты выбрал Сандерс Никласа вместо кого-нибудь более подходящего. Но это не объясняет, почему ты считаешь, что быть верным он обязан исключительно тебе. Ни от одного из мужчин среди Людей ты бы ничего подобного не требовал.
   — Ты полагал, что раз ты его любишь, а он чужак, задержанный внутри наших границ, и совсем один, то у тебя есть право… — Пер замялась.
   — Считать его своей собственностью, — докончила бабушка голосом, исполненным презрения. Это существительное не применялось, когда речь шла о домах, земле и прочих богатствах, которыми семьи владели совместно, а только о личном имуществе — одежде, мебели, ручном зверьке.
   — У тебя всегда был этот недостаток, — подхватила Пер. — Даже в раннем детстве. Ты не просто хотел быть первым, что похвально. Ты не просто хотел заставить других мальчиков отступить назад. Ты хотел ухватить и сохранить только для себя. Жадность и несговорчивость всегда были твоими пороками.
   Бывали минуты, когда я недоумевал, что сделало генерала таким, каков он есть. Вот они. Эти устрашающие женщины. Он сидел, сгорбив плечи, и терпел.
   — Можно мне сказать еще? — спросил я.
   — Да, — ответила Эттин Петали.
   — Перес Анна все еще ждет, а когда я ушел от нее, она была по-прежнему испугана и очень сердита. Не стоило бы заставлять ее ждать слишком долго.
   Старая дама уставилась на меня.
   — Ты прав. Нам не следует тратить столько времени на недостатки Эттин Гвархи. Остается еще вопрос о твоем поведении и о том, что жалкий дурень Лугала Цу сумеет извлечь из этой ситуации.
   — Ты понимаешь, что натворил, Ники? — спросила Эттин Сей.
   — Я сообщил секретные сведения врагу во время войны. Земляне оценили бы мой поступок примерно так же, как вы.
   — Ты предложил ему прибегнуть к выбору, Гварха? — спросила Эттин Петали.
   — Нет, — сказал генерал. — И не стану.
   — Но почему? — спросила Апци жалобным голосом.
   — Он рахака. Он не прибегнет, а я много лет назад обещал себе, что больше никогда не буду участвовать ни в чем, что может причинить ему вред.
   Правда?
   — Жаль, — обронила бабушка.
   — Почему ты обратился к Перес Анне? — спросила Пер.
   Я уставился на голый блестящий пол, подыскивая доводы, которые женщины Эттина могли бы счесть вескими. Наконец я поднял глаза на Пер.
   — Я увидел, что сын Лугалы старается сорвать переговоры. Я слышал, как начальник штаба Гвархи доказывал, что люди, к которым я принадлежу, не люди, и понимал, что делегаты земляне не знают и не могут знать, насколько серьезно положение. И я подумал: неведение никогда ничему не помогало.
   — Я же объяснил тебе, что сумею сладить с Лугала Цу, — сказал генерал. — И с Шеном Валхой.
   — Ну, а земляне, первозащитник? С ними вы сладите? Вы способны предвидеть, как они поступят? Это ведь не обычная борьба между мужчинами Людей, когда оба стараются оттеснить друг друга назад. Это не обычное столкновение между двумя враждующими родами. Вы имеете дело с существами, которых не понимаете, а они находятся в полном неведении, не представляют последствий своих поступков.
   Бабушка подняла руку, требуя молчания.
   — Споры мужчин меня не интересуют. С обвинениями можно подождать. И с объяснениями тоже. Сейчас мы должны разобраться с тремя проблемами.
   — Не с пятью?
   — Первая — ты, Ники. Ты доказал, что ненадежен. Мы не можем допустить, чтобы ты оставался тут или в любом другом стратегически важном месте. Ты можешь еще раз предать нас. Но как можно убрать тебя так, чтобы другие не узнали про то, что ты сделал? Вторая проблема — Перес Анна. Есть ли способ заставить ее молчать? Третья проблема — Лугала Цу. Пока он тут, переговоры могут быть сорваны в любую минуту. Здесь, по-моему, прав Ники, а ты ошибаешься, Гварха. Я восемьдесят лет наблюдала Лугалов. Они все на один лад — алчные, узкомыслящие, опасно хитрые и крайне настойчивые. Они никогда не уступают. Они никогда ничему не учатся. Стоит им решить, чего они хотят, и их не переубедить никакими разумными доводами.
   Она помолчала, переводя дух.
   — Сейчас я сообразила, что имеется и четвертая проблема. Человеки как биологический вид. Ты спросил, Гварха, как поступать с подобными существами? Этот вопрос следует взвесить. Мы оставили его на усмотрение мужчин и сделали ошибку.
   Бабушка снова помолчала, а потом распорядилась:
   — Оставьте нас!
   — Что-что? — спросил генерал.
   — Пойди поговори с Перес Анной. Успокой ее и захвати с собой Сандерса Никласа. Я хочу поговорить с моими дочерьми, и не желаю, чтобы меня отвлекали мужские голоса. Убирайтесь.
   Эттин Гварха встал. Я тоже.
   — Но с женской половины не уходите, — сказала Эттин Пер. — Оба!
   Мы вернулись в прихожую, где ждала Анна, все также съежившись в широком низком кресле. Вейхар напротив нее. Он посмотрел на генерала, потом на меня и опустил глаза. Анна сказала:
   — Ну?
   — Нас попросили уйти, — объяснил генерал. — Женщины Эттина совещаются.
   Он сел, я прислонился к стене.
   — Вейхар, ты не можешь ненадолго выйти? Мне нужно поговорить с первозащитником. Подожди в коридоре.
   Он ушел. Генерал поднял голову.
   — У меня нет настроения разговаривать, — сказал он на языке Эйха и Ахары.
   — Могу себе представить! — заметил я по-английски и предупредил Анну, что буду говорить на одном из хварских языков. — Я знаю, это невежливо и прошу извинения. Но мне необходимо кое-что обсудить.
   Она кивнула.
   Я перешел на язык Эттина.
   — Я хочу просить об одолжении.
   — Сейчас? После того, что ты сделал?
   Я промолчал.
   — Я не даю никаких обещаний, Никлас. Так чего ты хочешь?
   — Мой журнал. Если со мной что-нибудь случится, заберите его и уничтожьте записи, кодированные для ничьих глаз. Только не читая.
   Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом.
   — Или вы их уже прочли, первозащитник?
   — Нет. Я не касался твоих программ и не дешифровал твои записи. А следовало бы?
   — В них нет ничего… — я вынужден был воспользоваться словом, которое мне очень не хотелось произносить, — ничего нелояльного ни по отношению к вам, ни по отношению к Людям. Но там есть некоторые личные тайны. Будь они только моими, я мог бы жить с сознанием, что вы их прочли.
   Что-то изменилось у него в лице. Он подумал о чем-то не очень приятном.
   — Или умереть с ним, — добавил я.
   Он промолчал.
   — Эти записи содержат тайны других людей. Я знаю, ваша раса не слишком ограждает свою внутреннюю жизнь. Но и у вас есть что скрывать от посторонних глаз. Эти люди доверились мне.
   — Я уничтожу эти записи не читая, если возникнет такая необходимость. Хотя я ее не предвижу. А остальной журнал?
   — Поступите с ним, как сочтете нужным. Я, впрочем, всегда намеревался его опубликовать.
   Генерал зашипел.
   — Мемуары! Как моя бабушка.
   — Но вы были бы редактором.
   Он зашипел еще раз.
   — Я ничего не обещал.