Страница:
Анна мотнула головой.
— Вовсе нет. Вам пришлось бы что-то сделать со мной. Я ведь обещала молчать, только чтобы спасти Ники. Первозащитник, вы попали в переплет просто потрясающей сложности. И я не вижу выхода, позволяющего сохранить честь.
— Вас это словно бы забавляет. Так? Или я слышу гнев?
— Я не очень высоко ставлю понятие личной чести. По-моему, когда люди начинают ссылаться на свою несгибаемую верность принципам, они пытаются замаскировать, что лишены сострадания и простой человеческой порядочности. — Она задумчиво промолчала. — А также не верят ни в нравственные, ни в политические системы, которые утверждают важность общины и прав других людей. Это только мое мнение, ограниченное моими личными сведениями и представлениями. Там, откуда я, те, кто ссылаются на честь, обычно оказываются задницами с реакционным уклоном.
— Интересно, — сказал он после короткого молчания. — И кое-что объясняет в особенностях человечества.
— Задниц с реакционным уклоном у нас хоть отбавляй, — продолжала Анна. — Но есть и люди, которые бы поняли ваше отношение к чести. Не думайте, что я так уж типична.
Он молча посмотрел мимо нее на дальнюю стену, на гобелен с огнем в кольце мечей.
— Меня тревожит еще кое-что, — сказала она наконец.
— Да?
— Мне не нравится, что человечество будут судить заочно.
— Не понял.
— Сплетение возьмется решать, люди мы или не люди. Но мы об этом не знаем. У нас не будет возможности выступить в свою защиту. Это несправедливо.
— Ха! Теперь вы заговорили о справедливости, заявив, что не верите в честь.
— В справедливость я верю… по большей части. И, безусловно, верю, что люди имеют право голоса, когда их обвиняют.
— Вы хотите, чтобы Сплетение сообщило вашему правительству о происходящем, с тем, чтобы Конфедерация могла выдвинуть доводы в пользу человечества?
— Да.
— Я спрошу моих теток, — сказал Эттин Гварха со вздохом. — Но я не уверен, мэм, что это осуществимо. Чтобы объяснить вашим сопланетникам, в чем заключается проблема, нам пришлось бы коснуться того, что мы хотим сохранить в тайне. Но вспомните, что Ники будет находиться на нашей планете, что Сплетение будет присылать людей сюда, чтобы они беседовали с вами, и что у нас есть пленные человеки. Иными словами, человечество все-таки будет представлено.
— Такого рода ответственность мне не по плечу, — сказала Анна.
— Вы полагаете, что группа человечьих политиков сможет добиться лучших результатов, чем вы и Ники?
— Это я не говорила. Я сказала, что не могу взять на себя такую ответственность.
— Но, возможно, у вас не будет другого выхода. — Он встал, но поднял ладонь, когда она хотела последовать его примеру. — Пожалуйста, подождите тут.
Он вышел в открытую дверь, откуда навстречу ему прошел Никлас. Дверь закрылась. Ник неторопливо подошел к столу генерала и прислонился к нему. Он был в своем обычном коричневом костюме и засунул руки в карманы новой куртки, точно такой же, как та, которую он изрезал. Его лицо выглядело бледнее обычного, немного отчужденным и серьезным. Секунду спустя он вытащил руки из карманов, оглянулся, проверяя, что стол позади него свободен, а затем подтянулся и сел на стол. Он болтал ногами, упираясь ладонями в край стола.
— Вы так никогда взрослым и не станете? — спросила Анна.
Он ухмыльнулся, и отчуждение исчезло с его лица.
— А зачем, собственно? Чтобы превратиться в столп общества? Но только вот какого общества? Нет и нет. Эттин Гварха решил, что до моего отъезда нам следует дать возможность поговорить.
— Зачем?
— Я его не спрашивал. Я не потребую родословной сула, которого получил в подарок.
— Чью родословную?
— Это домашнее животное, которым пользуются для охоты, высотой с шотландского пони. Но верхом на них не ездят, а посылают их по следу дичи. Зубы у них вот такие! — Он развел ладони сантиметров на пятнадцать. — Очень острые зубы. — Ну и правда, существует пословица, что невежливо спрашивать о родословной дареного сула.
— А-а-а! — протянула Анна.
Он снова уперся ладонями в стол.
— Собственно, мне следует поблагодарить вас. Если бы вы не согласились помочь Эттину выпутаться, у Гвархи не было бы выбора. Ему пришлось бы бросить меня на съедение волкам. Что это меня потянуло на фигуральные выражения с животными? Возможно, потому, что я не слишком уверен в своем статусе.
— С генералом вы помирились?
Ник мимолетно улыбнулся.
— Заключили перемирие и начали переговоры. Предстоит многое простить. Я по-настоящему зол, что он прослушивал мои комнаты и ваши, ну, и он не в таком уж восторге, что я опять перешел на другую сторону. Проклятое слово на «п», оно меня снова преследует.
Анна промолчала, ожидая, что он будет продолжать, но он тоже молчал.
— Моя мать была психологом. Я вам рассказывала?
— Это есть в вашем досье, — ответил Ник.
— Она мне говорила, что при любых отношениях, если они продолжаются достаточно долго, обязательно происходит что-то, совершаются какие-то поступки, которые невозможно простить. И возникает проблема: как простить то, чего нельзя простить? Постарайся найти способ, говорила она, либо останешься в полном одиночестве.
— А! — Ник посмотрел мимо нее на гобелен, завораживавший Эттин Гварху. — Почему вы не вышли замуж? Конечно, меня это не касается…
Анна пожала плечами.
— Не везло. Или, возможно, склонность к одиночеству. Или же я так и не смирилась с несовершенством людей.
После некоторого молчания он сказал:
— Думаю, мы с генералом найдем выход. Очень помогают тетушки. Они не дают Гвархе передохнуть. Как он может требовать, чтобы мужчина, пусть даже из человеков, оставил родственницу на произвол судьбы? Ситуацию они видят именно в этом свете: мужчина старался защитить родственницу, а с их точки зрения это достойное поведение. Жаль, вы не слышали Эттин Пер: «Да не допустит Богиня, чтобы какой-нибудь сын Эттина совершил то, чего ты ждал от Сандерса Никласа».
Анна засмеялась.
— А Матсехар? Вы с ним говорили?
Он кивнул.
— Сказал ему, что кое-что происходит, и чтобы он держался от меня как можно дальше. Всего важнее его искусство. Говнюшка начал талдычить о верности и чести, словно не он последние десять лет поносил их в своих пьесах. «Ты мой друг, Ники. Я не могу позволить, чтобы ты в одиночестве пытался справиться с тем, что тебе угрожает!» Мы поспорили, и теперь он дуется. Когда он поостынет, скажите ему… черт! Скажите ему, что я его люблю, и он должен заниматься тем, что у него получается лучше всего, а мои проблемы предоставит распутывать мне.
— Вы правда хотите, чтобы я ему это передала?
— Он вам нравится, Анна, а Гвархе — нет. И я не могу прибегнуть к его посредничеству. Гварха передаст все, что я попрошу с самой добросовестной тщательностью и явным неодобрением. — Ники соскользнул со стола. — Думаю, нам пора. Гварха ждет, чтобы проводить вас.
Она встала. Он на секунду обнял ее, поцеловал и попятился.
— Courage, ma brave2. Я думаю… я надеюсь, все уладится.
Анна не знала, что ответить. Она схватила его за обе руки, крепко их сжала, потом выпустила и пошла к двери, которая сразу открылась. В прихожей стоял Гварха в непринужденной, но собранной позе, словно спокойно прождал бы весь день.
— Мэм?
Она вернулась с ним на женскую половину. Он проводил ее до двери. Анна открыла дверь, замялась, а потом спросила:
— Вы не зайдете?
— Да.
Он вошел.
Голограмма была включена — холм над научно-исследовательской станцией на Риде — 1935Ц. Почти вечер. Косые полосы дождя. Между зданиями кое-где фонари. Брачную бухту окутывала темнота — в серо-стальной воде не вспыхивали вести.
Анна выждала, чтобы дверь закрылась, а тогда сказала:
— Ник думает, что все может уладиться.
Эттин Гварха раскашлялся — звуки аналогичные человеческому хохоту.
— Оттеснить Ники назад невозможно. Он отступает в сторону и уже готов снова устремиться вперед. Он всегда убежден, что видит перед собой новую тропу. — Он помолчал минуту-другую, глядя на дождь, хлещущий пейзаж Рида — 1935Ц. — Не знаю, мэм Перес. Если мы будем осмотрительны и нам улыбнется удача, если мои тетки искусно поведут дело, если моя бабушка взыщет по обязательствам, которыми заручилась шестьдесят лет назад и более того, если Богиня воздержится от своих излюбленных ехидных шуток, — вот тогда, быть может, все уладится. Пока нам остается одно — идти вперед.
После новой паузы он сказал:
— Мне надо вернуться к себе в кабинет. Если вы захотите побеседовать, если у вас возникнет какая-либо проблема, скажите Хей Атала Вейхару, чтобы он связался со мной. Я откликнусь сразу.
Анна поблагодарила его.
Он направился к двери и оглянулся.
— И я обязательно подыщу для вас другие голограммы. Вряд ли вам хочется весь следующий год созерцать такую картину.
2
— Вовсе нет. Вам пришлось бы что-то сделать со мной. Я ведь обещала молчать, только чтобы спасти Ники. Первозащитник, вы попали в переплет просто потрясающей сложности. И я не вижу выхода, позволяющего сохранить честь.
— Вас это словно бы забавляет. Так? Или я слышу гнев?
— Я не очень высоко ставлю понятие личной чести. По-моему, когда люди начинают ссылаться на свою несгибаемую верность принципам, они пытаются замаскировать, что лишены сострадания и простой человеческой порядочности. — Она задумчиво промолчала. — А также не верят ни в нравственные, ни в политические системы, которые утверждают важность общины и прав других людей. Это только мое мнение, ограниченное моими личными сведениями и представлениями. Там, откуда я, те, кто ссылаются на честь, обычно оказываются задницами с реакционным уклоном.
— Интересно, — сказал он после короткого молчания. — И кое-что объясняет в особенностях человечества.
— Задниц с реакционным уклоном у нас хоть отбавляй, — продолжала Анна. — Но есть и люди, которые бы поняли ваше отношение к чести. Не думайте, что я так уж типична.
Он молча посмотрел мимо нее на дальнюю стену, на гобелен с огнем в кольце мечей.
— Меня тревожит еще кое-что, — сказала она наконец.
— Да?
— Мне не нравится, что человечество будут судить заочно.
— Не понял.
— Сплетение возьмется решать, люди мы или не люди. Но мы об этом не знаем. У нас не будет возможности выступить в свою защиту. Это несправедливо.
— Ха! Теперь вы заговорили о справедливости, заявив, что не верите в честь.
— В справедливость я верю… по большей части. И, безусловно, верю, что люди имеют право голоса, когда их обвиняют.
— Вы хотите, чтобы Сплетение сообщило вашему правительству о происходящем, с тем, чтобы Конфедерация могла выдвинуть доводы в пользу человечества?
— Да.
— Я спрошу моих теток, — сказал Эттин Гварха со вздохом. — Но я не уверен, мэм, что это осуществимо. Чтобы объяснить вашим сопланетникам, в чем заключается проблема, нам пришлось бы коснуться того, что мы хотим сохранить в тайне. Но вспомните, что Ники будет находиться на нашей планете, что Сплетение будет присылать людей сюда, чтобы они беседовали с вами, и что у нас есть пленные человеки. Иными словами, человечество все-таки будет представлено.
— Такого рода ответственность мне не по плечу, — сказала Анна.
— Вы полагаете, что группа человечьих политиков сможет добиться лучших результатов, чем вы и Ники?
— Это я не говорила. Я сказала, что не могу взять на себя такую ответственность.
— Но, возможно, у вас не будет другого выхода. — Он встал, но поднял ладонь, когда она хотела последовать его примеру. — Пожалуйста, подождите тут.
Он вышел в открытую дверь, откуда навстречу ему прошел Никлас. Дверь закрылась. Ник неторопливо подошел к столу генерала и прислонился к нему. Он был в своем обычном коричневом костюме и засунул руки в карманы новой куртки, точно такой же, как та, которую он изрезал. Его лицо выглядело бледнее обычного, немного отчужденным и серьезным. Секунду спустя он вытащил руки из карманов, оглянулся, проверяя, что стол позади него свободен, а затем подтянулся и сел на стол. Он болтал ногами, упираясь ладонями в край стола.
— Вы так никогда взрослым и не станете? — спросила Анна.
Он ухмыльнулся, и отчуждение исчезло с его лица.
— А зачем, собственно? Чтобы превратиться в столп общества? Но только вот какого общества? Нет и нет. Эттин Гварха решил, что до моего отъезда нам следует дать возможность поговорить.
— Зачем?
— Я его не спрашивал. Я не потребую родословной сула, которого получил в подарок.
— Чью родословную?
— Это домашнее животное, которым пользуются для охоты, высотой с шотландского пони. Но верхом на них не ездят, а посылают их по следу дичи. Зубы у них вот такие! — Он развел ладони сантиметров на пятнадцать. — Очень острые зубы. — Ну и правда, существует пословица, что невежливо спрашивать о родословной дареного сула.
— А-а-а! — протянула Анна.
Он снова уперся ладонями в стол.
— Собственно, мне следует поблагодарить вас. Если бы вы не согласились помочь Эттину выпутаться, у Гвархи не было бы выбора. Ему пришлось бы бросить меня на съедение волкам. Что это меня потянуло на фигуральные выражения с животными? Возможно, потому, что я не слишком уверен в своем статусе.
— С генералом вы помирились?
Ник мимолетно улыбнулся.
— Заключили перемирие и начали переговоры. Предстоит многое простить. Я по-настоящему зол, что он прослушивал мои комнаты и ваши, ну, и он не в таком уж восторге, что я опять перешел на другую сторону. Проклятое слово на «п», оно меня снова преследует.
Анна промолчала, ожидая, что он будет продолжать, но он тоже молчал.
— Моя мать была психологом. Я вам рассказывала?
— Это есть в вашем досье, — ответил Ник.
— Она мне говорила, что при любых отношениях, если они продолжаются достаточно долго, обязательно происходит что-то, совершаются какие-то поступки, которые невозможно простить. И возникает проблема: как простить то, чего нельзя простить? Постарайся найти способ, говорила она, либо останешься в полном одиночестве.
— А! — Ник посмотрел мимо нее на гобелен, завораживавший Эттин Гварху. — Почему вы не вышли замуж? Конечно, меня это не касается…
Анна пожала плечами.
— Не везло. Или, возможно, склонность к одиночеству. Или же я так и не смирилась с несовершенством людей.
После некоторого молчания он сказал:
— Думаю, мы с генералом найдем выход. Очень помогают тетушки. Они не дают Гвархе передохнуть. Как он может требовать, чтобы мужчина, пусть даже из человеков, оставил родственницу на произвол судьбы? Ситуацию они видят именно в этом свете: мужчина старался защитить родственницу, а с их точки зрения это достойное поведение. Жаль, вы не слышали Эттин Пер: «Да не допустит Богиня, чтобы какой-нибудь сын Эттина совершил то, чего ты ждал от Сандерса Никласа».
Анна засмеялась.
— А Матсехар? Вы с ним говорили?
Он кивнул.
— Сказал ему, что кое-что происходит, и чтобы он держался от меня как можно дальше. Всего важнее его искусство. Говнюшка начал талдычить о верности и чести, словно не он последние десять лет поносил их в своих пьесах. «Ты мой друг, Ники. Я не могу позволить, чтобы ты в одиночестве пытался справиться с тем, что тебе угрожает!» Мы поспорили, и теперь он дуется. Когда он поостынет, скажите ему… черт! Скажите ему, что я его люблю, и он должен заниматься тем, что у него получается лучше всего, а мои проблемы предоставит распутывать мне.
— Вы правда хотите, чтобы я ему это передала?
— Он вам нравится, Анна, а Гвархе — нет. И я не могу прибегнуть к его посредничеству. Гварха передаст все, что я попрошу с самой добросовестной тщательностью и явным неодобрением. — Ники соскользнул со стола. — Думаю, нам пора. Гварха ждет, чтобы проводить вас.
Она встала. Он на секунду обнял ее, поцеловал и попятился.
— Courage, ma brave2. Я думаю… я надеюсь, все уладится.
Анна не знала, что ответить. Она схватила его за обе руки, крепко их сжала, потом выпустила и пошла к двери, которая сразу открылась. В прихожей стоял Гварха в непринужденной, но собранной позе, словно спокойно прождал бы весь день.
— Мэм?
Она вернулась с ним на женскую половину. Он проводил ее до двери. Анна открыла дверь, замялась, а потом спросила:
— Вы не зайдете?
— Да.
Он вошел.
Голограмма была включена — холм над научно-исследовательской станцией на Риде — 1935Ц. Почти вечер. Косые полосы дождя. Между зданиями кое-где фонари. Брачную бухту окутывала темнота — в серо-стальной воде не вспыхивали вести.
Анна выждала, чтобы дверь закрылась, а тогда сказала:
— Ник думает, что все может уладиться.
Эттин Гварха раскашлялся — звуки аналогичные человеческому хохоту.
— Оттеснить Ники назад невозможно. Он отступает в сторону и уже готов снова устремиться вперед. Он всегда убежден, что видит перед собой новую тропу. — Он помолчал минуту-другую, глядя на дождь, хлещущий пейзаж Рида — 1935Ц. — Не знаю, мэм Перес. Если мы будем осмотрительны и нам улыбнется удача, если мои тетки искусно поведут дело, если моя бабушка взыщет по обязательствам, которыми заручилась шестьдесят лет назад и более того, если Богиня воздержится от своих излюбленных ехидных шуток, — вот тогда, быть может, все уладится. Пока нам остается одно — идти вперед.
После новой паузы он сказал:
— Мне надо вернуться к себе в кабинет. Если вы захотите побеседовать, если у вас возникнет какая-либо проблема, скажите Хей Атала Вейхару, чтобы он связался со мной. Я откликнусь сразу.
Анна поблагодарила его.
Он направился к двери и оглянулся.
— И я обязательно подыщу для вас другие голограммы. Вряд ли вам хочется весь следующий год созерцать такую картину.
2
Корабль улетел, и через несколько дней вновь появился Матсехар. Пьеса закончена, сообщил он, когда они шли по коридорам станции.
— Вопреки Ники. Мне было нелегко сосредоточиться на работе после нашей ссоры.
Анна передала ему слова Ника. Очень типично, заявил Матсехар. Ники всегда сама дружеская теплота, после того, как заупрямится.
— Сначала отшвырнет от себя, а потом говорит про любовь и дружбу, как будто это может искупить то, что он натворил.
Анна промолчала.
— И теперь он улетал как раз тогда, когда мне необходимо узнать его мнение о новой пьесе. — Он покосился на нее. — А вы бы ее не прочитали?
— Но я же не знаю вашего языка.
— Вам обязательно надо научиться ему, Анна! Он труден, но так красив! А пока я мог бы сделать перевод. Я бы очень хотел узнать ваше мнение.
Ну как она могла устоять перед взглядом, который он на нее бросил? Точно тоскующий волк-оборотень. Бедняга! Ему так не терпелось показать свою пьесу кому-нибудь с Земли!
Анна кивнула.
— Будет хуже, чем подлинник на моем родном языке, — объявил Матс. — Однако я хорошо владею английским. Он от меня не вырвется!
— Угу, — сказал Анна.
Ему понадобились две недели на эту работу — срок очень маленький для переводчика-непрофессионала. Называлась пьеса «Врата воздаяния». Она читала ее весь вечер.
Он скомпоновал пьесу так, что она сосредотачивалась вокруг ворот макбетовского замка, которые были одновременно вратами ада. Имелся привратник, то обычный человек, комический пьяница, то демон и чудовище. Все персонажи пьесы двигались около двери или сквозь нее в своеобразном танце — ведьмы и воины, призраки, ужасающие мать, убитый головной. Иногда они разговаривали с привратником. А иногда он объяснял происходящее, пока они танцевали.
Пресвятая Дева! Вот бы посмотреть постановку! Она вообразила, как ведьмы в черных одеяниях пляшут вокруг Макбета в кроваво-красных доспехах, и монолог, в котором привратник (в тот момент демон) описывает пир. Естественно, пир будет происходить за сценой: процесс принятия пищи внушал хвархатам скуку. Или отвращение?
Она читала запоем до самого конца. Макбет лежал мертвый посреди сцены. Привратник, теперь облаченный в великолепные одежды сверхъестественного существа, внезапно сорвал их с себя и оказался в невзрачном костюме привратника-человека. Его труд завершен, сообщил он зрителям. Врата теперь вновь стали обычным входом в замок и никуда больше. Помните о законах гостеприимства, сказал он, и о том, к каким тяжелым последствиям приводит чрезмерное честолюбие. Он забрал свой кувшин с халином и удалился вразвалку. Конец.
— Ого! — сказала Анна и выключила пьесу. Она уставилась на стену напротив, но видела не серое дерево, а ворота и привратника, оборачивающегося из человека в темной одежде в демона, сверкающего серебром и золотом. Авторская ремарка требовала, чтобы актер, преображаясь в демона, становился выше и внушительнее. А как это достигается? Толстой подкладкой для костюма демона? Или особой обувью? Надо непременно спросить Матсехара.
Язык перевода местами был неуклюж, а знаменитый монолог, заключительная речь Макбета «завтра, завтра, завтра» произвел на нее довольно странное впечатление. Обратный перевод с хварского странным образом изменил его. Словно видишь знакомый предмет сквозь воду или в кривом зеркале.
Поразительно! Она легла спать.
На следующее утро ее провожал Матсехар.
— Вы прочли? Как она вам?
— Почему вы провожаете меня туда и сюда? Что вы делаете на этой станции? Вы же гений.
Он остановился посреди коридора и посмотрел на нее так, что их взгляды встретились.
— Значит ли это, что она вам понравилась?
— Она чудесна! Великолепна!
Видимо, он вспомнил, что они не в родстве, и поспешно опустил глаза.
— Я здесь, чтобы изучать человеков, а вас провожаю потому, что меня об этом просил Ник. Наверное, ему был нужен кто-то, кому он доверяет, кто не играет в политику, и кого не отталкивают кое-какие обычаи человечества.
Опять замаячила омерзительная гетеросексуальность. Они пошли дальше.
— Мне пришлось ее ужать, — сказал Матсехар. — Ваши пьесы такие длинные! И я попытался сделать ее проще. В простоте есть особая власть, а это пьеса о власти. Ха! Она бурлит, как водопад крови!
Он объяснял суть своей пьесы с большим увлечением. Автор, который явно уважает себя как творческую личность.
— Необходимо было сохранить (кроме разгула насилия) ощущение ужаса и необычности, оберегая при этом мораль и делая ее ясной. Даже самый глупый зритель должен понять, что это пьеса о жадности и плохих манерах.
— Плохих манерах? — переспросила Анна.
— А вы можете себе представить, чтобы хозяин дома принял гостя хуже, чем Макбет?
— Думаю, что нет! — Анна засмеялась. — Значит, вы так определяете «Макбета»? Пьеса о мужчине, который был жутким хозяином дома?
— Да. А еще это пьеса о насилии, которое вырвалось за рамки морали.
Они дошли до входа в человеческий сектор. Матсехар, нахмурившись, остановился.
— Мой перевод заглавия мне не очень нравится. «Воздаяние»— хорошее, сильное, жесткое слово. Мне нравится, как оно звучит. Но смысл не вполне точен. «Врата кары», пожалуй, вернее, хотя звучание и хуже. Или «Врата последствий»? — Он откинул голову, явно задумавшись. — Нет, сохраню «Воздаяние». Самое верное название для ворот, ведущих в ад. Интересное понятие. У нас ничего аналогичного нет. Возможно, оно не помешало бы. Наши призраки и злые духи бродят на свободе, забираются в сны, портят людям жизнь. Хранилище для них было бы не лишним.
— Вы верите в призраков? — спросила Анна.
— И да, и нет, — ответил Матсехар. — Но реальны они или нет, было бы очень полезно иметь для них особое место.
Черт бы их побрал! Неужели они не признают альтернативности? Как так — и да, и нет?
Несколько дней спустя прибыли первые представительницы Сплетения — пять массивных женщин среднего возраста в пышных платьях. У них был новый переводчик — высокая очень худая женщина с серо-стальным мехом и сосредоточенно серьезная на вид. Звали ее Эйх Лешали. Она была двоюродной сестрой Матсехара.
По словам Лешали, Матсехар посоветовал своим родственницам изучить английский.
— Он бы хотел, чтобы все мы занялись этим языком. Единственный совет, который Матсехар дал нам всем и каждой. Он сказал, что это будет весьма полезным умением. И мы его послушались. Матс странноват, но глупым его никто не называл.
Последнее было безусловно верным, но странным он Анне никогда не казался. Наоборот, во многих отношениях он казался ей наиболее нормальным среди остальных знакомых ей хвархатов — возможно потому, что в нем не чувствовалось категоричной уверенности остальных. Матс видел во вселенной скопище противоречий — в отличие от Вейхара, который твердо знал, что хорошо, что плохо. А Эттин Гварха, казалось ей, мог бы увидеть вселенную, какой она представлялась Матсехару, но не желал, точно человек, отводящий глаза от чего-то огромного и жуткого.
Но, возможно, она ошибается. Что она в сущности знает об этих инопланетянах? Больше, чем до своего приезда на эту станцию, но куда меньше того, что хвархатские женщины знали о человечестве. Анну поразила широта их информации. Но потом она подумала, что удивляться было, в сущности, нечему. Более двадцати лет Никлас Сандерс выбалтывал, что мог.
Фактов хвархаты знали множество, теперь им требовались объяснения. Как человечество способно существовать на такой основе? Как это — ощущать себя членом такой расы? Каково быть женщиной на Земле?
Она отвечала, как могла лучше. Во всяком случае, опасность проговориться о чем-либо стратегически важном ей не угрожала. Описывала она главным образом воспитание детей, этическую человеческую философию и ее собственные исследования поведения животных.
Безвредно, определил Сиприен Мак-Интош.
На станцию прибыли еще женщины, а первая группа отправилась восвояси. Цей Ама Ул улетела с ними.
Ей было необходимо отправиться домой, объяснил Анне Эттин Гварха. Человечество анализировалось, но никто не мог предсказать, чем завершатся обсуждения, а женщины Эттина решили заручиться помощью всех своих союзников.
Две переводчицы остались. Анна успела сблизиться с Ама Цей Индил, но с Эйх Лешали ей приходилось нелегко, та, казалось, была абсолютно лишена чувства юмора.
Женщины продолжали прилетать. Некоторые оставались два-три дня, разглядывали ее, словно она действительно была диковинкой — то ли редкостной птицей, то ли чем-то, что выползло из-под перевернутого камня, — задавали пару-другую незначимых вопросов и отбывали. По большей части это были политические деятели. Ученые, философы, теологи оставались подольше. И с ними у Анны завязывались настоящие разговоры.
Иногда она беседовала с Эттин Гвархой у него в кабинете или у себя — там, где они могли разговаривать свободно.
Его тетки поставили вопрос о том, не следует ли пригласить человечество выступить в свою защиту перед Сплетением. Хварское правительство решило, что не следует. Им не хотелось допускать человеков на родную планету, и они не желали объяснять, что в человечьем поведении их пугает.
Все зависело от Анны, Никласа и разных пленных землян — пестрого контингента шпионов, профессиональных военных и ученых вроде нее, которые каким-то образом соприкоснулись с войной.
В Сплетении бушевали яростные споры, сообщил ей генерал. Его тетки не брались предсказать результаты голосования.
— Они не говорят мне всего, мэм, а в вестях и того меньше. Абсолютно огражденной системы связи не существует, а уж среди выведенных на периметр и подавно.
Ей становилось жутко, когда Люди говорили подобное, напоминая ей, как развит между ними дух соперничества, как они культивируют насилие, как мало уважают личную свободу и право жить по-своему. И тем не менее они ей нравились. Почему? Их мех? Их большие уши? Их прямота? Или их нежелание причинить вред женщинам и детям? Черта, бесконечно ей импонировавшая.
Хвархаты по-прежнему остерегались рассказывать что-нибудь о себе, хотя женщины были менее осторожны, чем мужчины. И все-таки она узнавала об их культуре все больше. Вопросы, которые ей задавали женщины, сами по себе позволяли понять многое, как и их реакции на ее ответы.
Возможно, они так полностью и не поняли, в чем заключалась ее профессия, чем она занималась до событий на Риде — 1935Ц. А она была опытным наблюдателем сообществ животных, не обладающих языком. Ведь есть разные способы общения, о чем склонны забывать животные, умеющие говорить. Движения, позы, взгляды. У хвархатов они были очень выразительными. И пусть женщины ничего ей не говорили, она все равно получала от них информацию. Анну охватывало то приятное волнение, которое она всегда испытывала, когда ее наблюдения складывались в целую картину.
Остальные земляне начинали нервничать. Никто не ожидал, что переговоры настолько затянутся — предыдущие завершились относительно быстро. Чарли заявил, что не может попросить правительство Конфедерации отозвать их: переговоры ведь достаточно продвинулись. Обмен пленными был обговорен во всех частностях, и теперь шло обсуждение того, как двум расам охранять свои границы, если договор будет заключен. А это очень не просто, заметил Чарли. Границы эти проходили в слишком большом числе измерений и не были непрерывными в смысле, понятном простым людям.
Как, спрашивал он, можно охранять то, что нельзя ни зрительно представить себе, ни вообразить?
На этот вопрос у Анны ответа не нашлось.
Через полгода Чарли попросил разрешения отправить часть своей делегации назад в человеческий сектор космоса, заменив их новыми. Ему требовались физики.
Оба головных, казалось, нахмурились и ответили, что им необходимо обсудить эту проблему. На другой день Лугала Цу сказал:
— Если мы разрешим вам отправить ваш корабль домой, положение этой станции окажется известным. Она построена для этих переговоров, и ее потеря особого ущерба нам не нанесет. Мужчины, находящиеся в ней, могут быть заменены, даже Эттин Гварха и я. — Он покосился на генерала. — Ведь так?
— Место головных — впереди, — сказал Эттин Гварха. Его тон дышал невозмутимым спокойствием.
— Но здесь есть женщины, — добавил Лугала Цу, — и мы не можем подвергнуть их риску.
— Очень хорошо, — ответил Чарли. — Прекратите беседы Анны с женщинами. Земляне отошлют Анну в свое космическое пространство, а хвархаты могут отправить своих женщин в безопасное место.
Черт, черт и черт, подумала Анна в наблюдательной комнате.
Головные переглянулись. Эттин Гварха наклонил голову, Лугала Цу нагнулся вперед и заговорил своим грубым басом.
Анна, стиснув зубы, ожидала перевода.
— Есть вещи, которые вы не понимаете, Хамвонгса Чарли. Мы не указываем женщинам, что им делать. Мы передадим им ваше предложение, но не думаю, что они посчитаются с ним. То, чем они заняты, крайне важно. То решение, какое они примут о человечестве, окажет большое влияние на происходящее в этом зале, а возможно, и определит все. Если они прекратят беседы, не вижу, как сможем продолжать мы.
Чарли был явно поставлен в тупик, и у Анны сложилось впечатление, что он просто не понял того, что ему говорил Лугала Цу.
— Если дело в нашем корабле, — сказал он наконец, — мы готовы лететь на вашем.
Эттин Гварха слегка наклонился вперед. Это стоит рассмотреть, сказал он землянам. Головному Лугалы и ему надо взвесить такую возможность.
Они, решила Анна, ладят между собой заметно лучше. Возможно, благодаря отъезду матери Лугала Цу. В ее отсутствии он стал словно бы сговорчивее, менее самоуверенным.
Заседание кончилось, и земляне перекусили лапшой с маринованными овощами. Запасы продуктов заметно истощились.
— Если мы не выберемся отсюда в ближайшее время, то потребуем надбавку за вредность, — сказал Стен. — Профсоюз настоит на этом.
— Еще бы! — добавил Дай Сингх.
— Об этом не беспокойтесь, — вмешался Чарли. — Меня вот что озадачивает: если бы мы хотели сообщить домой о местонахождении станции, мы могли бы воспользоваться дипломатической сумкой. И они бы должны это понимать.
Сиприен Мак-Интош кивнул.
— По-моему, они не хотят, чтобы мы узнали, как они маневрируют на пунктах переброски, включенных в наш маршрут. Я полагаю, они установили там соответствующее оборудование на случай, если наши вздумали бы нас выследить. Во всяком случае на первом.
Чарли задумался.
— Будем настаивать, чтобы нас отправили домой на их корабле. Я, естественно, останусь. Но вы все… — Он посмотрел на Анну. — Не считайте себя обязанной оставаться. Если беседы с женщинами так важны, мы доставим сюда вам смену.
Анна покачала головой.
— Я не откажусь от такого шанса.
— Вы не соскучились по Земле? — спросил Этьен.
— Нет.
— Не понимаю! — воскликнул Этьен.
— Вы еще слишком мало времени провели на краю Конфедерации, — заметил Сиприен Мак-Интош. — Найдется немало людей, которые не огорчатся, если никогда не вернутся на Землю или хотя бы в Земную систему. Я прав, не так ли, Анна?
— Да.
— Хотя почти всем им требуется общество других людей. — В голосе Сиприена появилась жесткость. Одно время он обхаживал Анну — такой милый старинный термин! Анне вспомнилось, как многие животные, которых она наблюдала, на ранней стадии ухаживания в буквальном смысле слова обходили брачного партнера, то отступая, то снова приближаясь. Еще двое делегатов проявляли к ней такой же интерес. И не удивительно, если вспомнить, сколько времени они провели на хварской станции.
Чарли старательно ограничивал посещения земного космолета, опасаясь, что полеты туда-сюда вызовут подозрение у хвархатов. Да и в любом случае, женщины на космолете нашли себе друзей среди членов команды. Так что Анна практически была единственной женщиной с Земли в радиусе световых веков. Не так уж приятно, но она не раз оказывалась в подобном положении, отправляясь в экспедицию. Она всем отвечала «нет». Сиприен ей нравился, но слишком напоминал сотрудников ВР. Прочие мужчины ее не интересовали, да и комнаты человеческого сектора находились под наблюдением. Ее мороз по коже продирал при мысли, что кто-то вроде Эттин Гвархи будет прослушивать, а то и просматривать, запись ее любовного свидания с мужчиной.
Нет, в жизни есть много другого помимо физического желания и его удовлетворения. Она не собирается подрывать доверие к ней хвархатов.
— Вопреки Ники. Мне было нелегко сосредоточиться на работе после нашей ссоры.
Анна передала ему слова Ника. Очень типично, заявил Матсехар. Ники всегда сама дружеская теплота, после того, как заупрямится.
— Сначала отшвырнет от себя, а потом говорит про любовь и дружбу, как будто это может искупить то, что он натворил.
Анна промолчала.
— И теперь он улетал как раз тогда, когда мне необходимо узнать его мнение о новой пьесе. — Он покосился на нее. — А вы бы ее не прочитали?
— Но я же не знаю вашего языка.
— Вам обязательно надо научиться ему, Анна! Он труден, но так красив! А пока я мог бы сделать перевод. Я бы очень хотел узнать ваше мнение.
Ну как она могла устоять перед взглядом, который он на нее бросил? Точно тоскующий волк-оборотень. Бедняга! Ему так не терпелось показать свою пьесу кому-нибудь с Земли!
Анна кивнула.
— Будет хуже, чем подлинник на моем родном языке, — объявил Матс. — Однако я хорошо владею английским. Он от меня не вырвется!
— Угу, — сказал Анна.
Ему понадобились две недели на эту работу — срок очень маленький для переводчика-непрофессионала. Называлась пьеса «Врата воздаяния». Она читала ее весь вечер.
Он скомпоновал пьесу так, что она сосредотачивалась вокруг ворот макбетовского замка, которые были одновременно вратами ада. Имелся привратник, то обычный человек, комический пьяница, то демон и чудовище. Все персонажи пьесы двигались около двери или сквозь нее в своеобразном танце — ведьмы и воины, призраки, ужасающие мать, убитый головной. Иногда они разговаривали с привратником. А иногда он объяснял происходящее, пока они танцевали.
Пресвятая Дева! Вот бы посмотреть постановку! Она вообразила, как ведьмы в черных одеяниях пляшут вокруг Макбета в кроваво-красных доспехах, и монолог, в котором привратник (в тот момент демон) описывает пир. Естественно, пир будет происходить за сценой: процесс принятия пищи внушал хвархатам скуку. Или отвращение?
Она читала запоем до самого конца. Макбет лежал мертвый посреди сцены. Привратник, теперь облаченный в великолепные одежды сверхъестественного существа, внезапно сорвал их с себя и оказался в невзрачном костюме привратника-человека. Его труд завершен, сообщил он зрителям. Врата теперь вновь стали обычным входом в замок и никуда больше. Помните о законах гостеприимства, сказал он, и о том, к каким тяжелым последствиям приводит чрезмерное честолюбие. Он забрал свой кувшин с халином и удалился вразвалку. Конец.
— Ого! — сказала Анна и выключила пьесу. Она уставилась на стену напротив, но видела не серое дерево, а ворота и привратника, оборачивающегося из человека в темной одежде в демона, сверкающего серебром и золотом. Авторская ремарка требовала, чтобы актер, преображаясь в демона, становился выше и внушительнее. А как это достигается? Толстой подкладкой для костюма демона? Или особой обувью? Надо непременно спросить Матсехара.
Язык перевода местами был неуклюж, а знаменитый монолог, заключительная речь Макбета «завтра, завтра, завтра» произвел на нее довольно странное впечатление. Обратный перевод с хварского странным образом изменил его. Словно видишь знакомый предмет сквозь воду или в кривом зеркале.
Поразительно! Она легла спать.
На следующее утро ее провожал Матсехар.
— Вы прочли? Как она вам?
— Почему вы провожаете меня туда и сюда? Что вы делаете на этой станции? Вы же гений.
Он остановился посреди коридора и посмотрел на нее так, что их взгляды встретились.
— Значит ли это, что она вам понравилась?
— Она чудесна! Великолепна!
Видимо, он вспомнил, что они не в родстве, и поспешно опустил глаза.
— Я здесь, чтобы изучать человеков, а вас провожаю потому, что меня об этом просил Ник. Наверное, ему был нужен кто-то, кому он доверяет, кто не играет в политику, и кого не отталкивают кое-какие обычаи человечества.
Опять замаячила омерзительная гетеросексуальность. Они пошли дальше.
— Мне пришлось ее ужать, — сказал Матсехар. — Ваши пьесы такие длинные! И я попытался сделать ее проще. В простоте есть особая власть, а это пьеса о власти. Ха! Она бурлит, как водопад крови!
Он объяснял суть своей пьесы с большим увлечением. Автор, который явно уважает себя как творческую личность.
— Необходимо было сохранить (кроме разгула насилия) ощущение ужаса и необычности, оберегая при этом мораль и делая ее ясной. Даже самый глупый зритель должен понять, что это пьеса о жадности и плохих манерах.
— Плохих манерах? — переспросила Анна.
— А вы можете себе представить, чтобы хозяин дома принял гостя хуже, чем Макбет?
— Думаю, что нет! — Анна засмеялась. — Значит, вы так определяете «Макбета»? Пьеса о мужчине, который был жутким хозяином дома?
— Да. А еще это пьеса о насилии, которое вырвалось за рамки морали.
Они дошли до входа в человеческий сектор. Матсехар, нахмурившись, остановился.
— Мой перевод заглавия мне не очень нравится. «Воздаяние»— хорошее, сильное, жесткое слово. Мне нравится, как оно звучит. Но смысл не вполне точен. «Врата кары», пожалуй, вернее, хотя звучание и хуже. Или «Врата последствий»? — Он откинул голову, явно задумавшись. — Нет, сохраню «Воздаяние». Самое верное название для ворот, ведущих в ад. Интересное понятие. У нас ничего аналогичного нет. Возможно, оно не помешало бы. Наши призраки и злые духи бродят на свободе, забираются в сны, портят людям жизнь. Хранилище для них было бы не лишним.
— Вы верите в призраков? — спросила Анна.
— И да, и нет, — ответил Матсехар. — Но реальны они или нет, было бы очень полезно иметь для них особое место.
Черт бы их побрал! Неужели они не признают альтернативности? Как так — и да, и нет?
Несколько дней спустя прибыли первые представительницы Сплетения — пять массивных женщин среднего возраста в пышных платьях. У них был новый переводчик — высокая очень худая женщина с серо-стальным мехом и сосредоточенно серьезная на вид. Звали ее Эйх Лешали. Она была двоюродной сестрой Матсехара.
По словам Лешали, Матсехар посоветовал своим родственницам изучить английский.
— Он бы хотел, чтобы все мы занялись этим языком. Единственный совет, который Матсехар дал нам всем и каждой. Он сказал, что это будет весьма полезным умением. И мы его послушались. Матс странноват, но глупым его никто не называл.
Последнее было безусловно верным, но странным он Анне никогда не казался. Наоборот, во многих отношениях он казался ей наиболее нормальным среди остальных знакомых ей хвархатов — возможно потому, что в нем не чувствовалось категоричной уверенности остальных. Матс видел во вселенной скопище противоречий — в отличие от Вейхара, который твердо знал, что хорошо, что плохо. А Эттин Гварха, казалось ей, мог бы увидеть вселенную, какой она представлялась Матсехару, но не желал, точно человек, отводящий глаза от чего-то огромного и жуткого.
Но, возможно, она ошибается. Что она в сущности знает об этих инопланетянах? Больше, чем до своего приезда на эту станцию, но куда меньше того, что хвархатские женщины знали о человечестве. Анну поразила широта их информации. Но потом она подумала, что удивляться было, в сущности, нечему. Более двадцати лет Никлас Сандерс выбалтывал, что мог.
Фактов хвархаты знали множество, теперь им требовались объяснения. Как человечество способно существовать на такой основе? Как это — ощущать себя членом такой расы? Каково быть женщиной на Земле?
Она отвечала, как могла лучше. Во всяком случае, опасность проговориться о чем-либо стратегически важном ей не угрожала. Описывала она главным образом воспитание детей, этическую человеческую философию и ее собственные исследования поведения животных.
Безвредно, определил Сиприен Мак-Интош.
На станцию прибыли еще женщины, а первая группа отправилась восвояси. Цей Ама Ул улетела с ними.
Ей было необходимо отправиться домой, объяснил Анне Эттин Гварха. Человечество анализировалось, но никто не мог предсказать, чем завершатся обсуждения, а женщины Эттина решили заручиться помощью всех своих союзников.
Две переводчицы остались. Анна успела сблизиться с Ама Цей Индил, но с Эйх Лешали ей приходилось нелегко, та, казалось, была абсолютно лишена чувства юмора.
Женщины продолжали прилетать. Некоторые оставались два-три дня, разглядывали ее, словно она действительно была диковинкой — то ли редкостной птицей, то ли чем-то, что выползло из-под перевернутого камня, — задавали пару-другую незначимых вопросов и отбывали. По большей части это были политические деятели. Ученые, философы, теологи оставались подольше. И с ними у Анны завязывались настоящие разговоры.
Иногда она беседовала с Эттин Гвархой у него в кабинете или у себя — там, где они могли разговаривать свободно.
Его тетки поставили вопрос о том, не следует ли пригласить человечество выступить в свою защиту перед Сплетением. Хварское правительство решило, что не следует. Им не хотелось допускать человеков на родную планету, и они не желали объяснять, что в человечьем поведении их пугает.
Все зависело от Анны, Никласа и разных пленных землян — пестрого контингента шпионов, профессиональных военных и ученых вроде нее, которые каким-то образом соприкоснулись с войной.
В Сплетении бушевали яростные споры, сообщил ей генерал. Его тетки не брались предсказать результаты голосования.
— Они не говорят мне всего, мэм, а в вестях и того меньше. Абсолютно огражденной системы связи не существует, а уж среди выведенных на периметр и подавно.
Ей становилось жутко, когда Люди говорили подобное, напоминая ей, как развит между ними дух соперничества, как они культивируют насилие, как мало уважают личную свободу и право жить по-своему. И тем не менее они ей нравились. Почему? Их мех? Их большие уши? Их прямота? Или их нежелание причинить вред женщинам и детям? Черта, бесконечно ей импонировавшая.
Хвархаты по-прежнему остерегались рассказывать что-нибудь о себе, хотя женщины были менее осторожны, чем мужчины. И все-таки она узнавала об их культуре все больше. Вопросы, которые ей задавали женщины, сами по себе позволяли понять многое, как и их реакции на ее ответы.
Возможно, они так полностью и не поняли, в чем заключалась ее профессия, чем она занималась до событий на Риде — 1935Ц. А она была опытным наблюдателем сообществ животных, не обладающих языком. Ведь есть разные способы общения, о чем склонны забывать животные, умеющие говорить. Движения, позы, взгляды. У хвархатов они были очень выразительными. И пусть женщины ничего ей не говорили, она все равно получала от них информацию. Анну охватывало то приятное волнение, которое она всегда испытывала, когда ее наблюдения складывались в целую картину.
Остальные земляне начинали нервничать. Никто не ожидал, что переговоры настолько затянутся — предыдущие завершились относительно быстро. Чарли заявил, что не может попросить правительство Конфедерации отозвать их: переговоры ведь достаточно продвинулись. Обмен пленными был обговорен во всех частностях, и теперь шло обсуждение того, как двум расам охранять свои границы, если договор будет заключен. А это очень не просто, заметил Чарли. Границы эти проходили в слишком большом числе измерений и не были непрерывными в смысле, понятном простым людям.
Как, спрашивал он, можно охранять то, что нельзя ни зрительно представить себе, ни вообразить?
На этот вопрос у Анны ответа не нашлось.
Через полгода Чарли попросил разрешения отправить часть своей делегации назад в человеческий сектор космоса, заменив их новыми. Ему требовались физики.
Оба головных, казалось, нахмурились и ответили, что им необходимо обсудить эту проблему. На другой день Лугала Цу сказал:
— Если мы разрешим вам отправить ваш корабль домой, положение этой станции окажется известным. Она построена для этих переговоров, и ее потеря особого ущерба нам не нанесет. Мужчины, находящиеся в ней, могут быть заменены, даже Эттин Гварха и я. — Он покосился на генерала. — Ведь так?
— Место головных — впереди, — сказал Эттин Гварха. Его тон дышал невозмутимым спокойствием.
— Но здесь есть женщины, — добавил Лугала Цу, — и мы не можем подвергнуть их риску.
— Очень хорошо, — ответил Чарли. — Прекратите беседы Анны с женщинами. Земляне отошлют Анну в свое космическое пространство, а хвархаты могут отправить своих женщин в безопасное место.
Черт, черт и черт, подумала Анна в наблюдательной комнате.
Головные переглянулись. Эттин Гварха наклонил голову, Лугала Цу нагнулся вперед и заговорил своим грубым басом.
Анна, стиснув зубы, ожидала перевода.
— Есть вещи, которые вы не понимаете, Хамвонгса Чарли. Мы не указываем женщинам, что им делать. Мы передадим им ваше предложение, но не думаю, что они посчитаются с ним. То, чем они заняты, крайне важно. То решение, какое они примут о человечестве, окажет большое влияние на происходящее в этом зале, а возможно, и определит все. Если они прекратят беседы, не вижу, как сможем продолжать мы.
Чарли был явно поставлен в тупик, и у Анны сложилось впечатление, что он просто не понял того, что ему говорил Лугала Цу.
— Если дело в нашем корабле, — сказал он наконец, — мы готовы лететь на вашем.
Эттин Гварха слегка наклонился вперед. Это стоит рассмотреть, сказал он землянам. Головному Лугалы и ему надо взвесить такую возможность.
Они, решила Анна, ладят между собой заметно лучше. Возможно, благодаря отъезду матери Лугала Цу. В ее отсутствии он стал словно бы сговорчивее, менее самоуверенным.
Заседание кончилось, и земляне перекусили лапшой с маринованными овощами. Запасы продуктов заметно истощились.
— Если мы не выберемся отсюда в ближайшее время, то потребуем надбавку за вредность, — сказал Стен. — Профсоюз настоит на этом.
— Еще бы! — добавил Дай Сингх.
— Об этом не беспокойтесь, — вмешался Чарли. — Меня вот что озадачивает: если бы мы хотели сообщить домой о местонахождении станции, мы могли бы воспользоваться дипломатической сумкой. И они бы должны это понимать.
Сиприен Мак-Интош кивнул.
— По-моему, они не хотят, чтобы мы узнали, как они маневрируют на пунктах переброски, включенных в наш маршрут. Я полагаю, они установили там соответствующее оборудование на случай, если наши вздумали бы нас выследить. Во всяком случае на первом.
Чарли задумался.
— Будем настаивать, чтобы нас отправили домой на их корабле. Я, естественно, останусь. Но вы все… — Он посмотрел на Анну. — Не считайте себя обязанной оставаться. Если беседы с женщинами так важны, мы доставим сюда вам смену.
Анна покачала головой.
— Я не откажусь от такого шанса.
— Вы не соскучились по Земле? — спросил Этьен.
— Нет.
— Не понимаю! — воскликнул Этьен.
— Вы еще слишком мало времени провели на краю Конфедерации, — заметил Сиприен Мак-Интош. — Найдется немало людей, которые не огорчатся, если никогда не вернутся на Землю или хотя бы в Земную систему. Я прав, не так ли, Анна?
— Да.
— Хотя почти всем им требуется общество других людей. — В голосе Сиприена появилась жесткость. Одно время он обхаживал Анну — такой милый старинный термин! Анне вспомнилось, как многие животные, которых она наблюдала, на ранней стадии ухаживания в буквальном смысле слова обходили брачного партнера, то отступая, то снова приближаясь. Еще двое делегатов проявляли к ней такой же интерес. И не удивительно, если вспомнить, сколько времени они провели на хварской станции.
Чарли старательно ограничивал посещения земного космолета, опасаясь, что полеты туда-сюда вызовут подозрение у хвархатов. Да и в любом случае, женщины на космолете нашли себе друзей среди членов команды. Так что Анна практически была единственной женщиной с Земли в радиусе световых веков. Не так уж приятно, но она не раз оказывалась в подобном положении, отправляясь в экспедицию. Она всем отвечала «нет». Сиприен ей нравился, но слишком напоминал сотрудников ВР. Прочие мужчины ее не интересовали, да и комнаты человеческого сектора находились под наблюдением. Ее мороз по коже продирал при мысли, что кто-то вроде Эттин Гвархи будет прослушивать, а то и просматривать, запись ее любовного свидания с мужчиной.
Нет, в жизни есть много другого помимо физического желания и его удовлетворения. Она не собирается подрывать доверие к ней хвархатов.