Страница:
— Мне кажется, господа, — говорил Макарон бандитам, культурно их выпроваживая, — это вы должны платить нам.
Текст звучал правдоподобно и убедительно. Искатели партнеров по бизнесу понимали, что да — это, действительно, не тот случай. И оставляли «Лишенец» в покое.
Учредив информационное агентство, «Ренталл» начал приторговывать информацией. Базы данных забивались всем подряд — когда-нибудь пригодится. В ответ на это спецслужбы завели информационные папочки на учредителей. В «унитаз» зачастили люди из органов. Артамонов раскрывал им изнанку того, что объяснял делегатам от группировок — у «Ренталла» нет амбиций изменить ситуацию в регионе в смысле расклада власти. Если она сама не полезет на рожон.
— По большому счету, нам все по барабану, — говорил Артамонов. — Мы ничего не делаем, мы просто инсценируем.
Успокоенный требник от органов уходил.
— Интересно, кому все это надо? — чесал репу Варшавский.
— Что именно? — лениво проявлял участие Артамонов.
— Инспекция, бандиты, органы…
— Не переживай, на днях заявятся пожарные, СЭС, землемеры, электронадзор и гортеплоэнерго. И, если покажется мало, придет уличком с профессором оккультных наук на десерт.
— Я спрашиваю, кому это нужно? — вдумывался в жизнь Артур.
— Никому. Особенно ни к чему это губернатору, мэру, прокурору, Додекаэду, Шимингуэю и шефу от КГБ — никому. Зачем им всем наша неконтролируемая пресса?!
— Да позвоните вы куратору или дайте всей этой братве номер телефона! — расходился порой Варшавский, допустив руку к носу и дав ей полную волю. — Пусть все эти прихожане сами узнают, кто мы такие!
— Нет необходимости, — сдерживал напор Артамонов. — Если мы не выстоим без внешних подпорок, грош нам цена! Заметь, мы работаем в издательской нише, делаем личную жизнь и должны знать, чего мы стоим сами по себе. А обратиться за помощью к «крыше» всегда успеем.
— Я считаю, пора сказать всем залетным, что мы завербованы на более крутом уровне! Чтобы у них челюсти повыпадали! — не переставал настаивать Варшавский.
— Тебе уже объясняли, Артур, что у нас есть право обращаться в центр только в крайнем случае.
— Но пусть нам хотя бы подскажут способ, как этих граждан поставить на место!
— Да что тебя все подмывает сообщить о нашей охранной грамоте? притормаживал его Артамонов. — Надо делать так, будто мы сами по себе. Нам же сказали — звонить по крайней нужде.
— Принципалы хреновы! — мыкнул Варшавский. — У меня от безденежья иванчики в глазах! В животе бурлаки от питания, а вы все крайнего случая ждете! Если случая нет, его надо устроить!
— Ты лучше расскажи, где прибор? — спросил Варшавский.
— Где прибор, где прибор? В производстве!
— И давай с тобой договоримся: если тебе хочется чаще летать на родину за счет фирмы, зачем придумывать сложные зигзаги с фарцой?
— Если бы не фарца, нам всем не на что было бы жить.
— Да уж прямо! Вместо красной рыбы ели бы селедку! А Орехов занимался бы винокурением под «Приму», а не под «Мальборо». Вот и вся разница. А по большому счету — ничего бы не изменилось. Можешь легко перестать финансировать наши излишества, тебя никто не просит. Или тебе неудобно употреблять все это одному на наших глазах? Для меня такие вещи проходные, они вторичны, главное — развиться и удержаться на рынке. Чуть позже это автоматически даст остальное. А фарца скоро закончится, и перекидки товара выйдут из моды, потому что не смогут обеспечивать даже хлеб. Сейчас надо развивать базу, или, как учили на политэкономии, — товары группы А.
— Ну, и много вы наморосили этими товарами?! Я знаю одно — до сих пор мы жили на мои телодвижения.
— Не занимайся приписками, лучше расскажи, что с прибором и где деньги? Пора оплачивать телеоборудование. На носу выборы, нам нужен канал или программа. Если не захватим эфир, придется туго.
— С прибором проблемы — мой друг влетел, — признался Варшавский. Деньги подвисли.
— Не понял, — нахмурил бритый череп Артамонов.
— Проплатил за микросхемы в оффшор — и ни микросхем, ни денег, промямлил Артур.
— Прекращай говорить на своих дурацких алголах! Меня начинает это раздражать! Ты можешь ответить конкретно — какие перспективы по возврату денег?
— Не знаю.
— Что обещает друг?
— Окончательного ответа нет.
— Тогда ты летишь в Якутск и возвращаешься, если вырвешь деньги. Или не возвращаться никогда!
— Мы с Галкой можем уехать отсюда прямо сейчас! Я понимаю, у меня не пошли дела, акции РИНАКО ничего не дают, сделка по прибору провалена! Мне не везет. Здесь у меня никаких перспектив.
— Не смеем задерживать. Но есть одно но… Этому региону за время нашей совместной деятельности мы задолжали миллиард. Пиши расписку на треть суммы и катись!
— Ничего я писать не буду!
— Тогда тащи из дома технику, она висит на балансе! А после этого вперед и с песнями!
— А кто мне заплатит за годы, которые ушли ни на что?! За потерянное здесь с вами время! Я ведь остался ни с чем.
— Ты и был ни с чем! Ты сам принимал решение приехать сюда. Тебя никто не звал. Никто твоих моральных потерь оплачивать не собирается. Но мы находимся почти у цели, надо немного выждать — и все срастется.
— Я устал от вечного выжидания. Пашем здесь на каких-то непонятных кураторов!
— Меня тоже иногда подмывает бросить все дела и уехать на Селигер, закопаться там в сарае у воды и описать наши ходы с легкой иронией! поделился тайными желаниями Артамонов. — Но сейчас не до этого — мы почти у финиша. В принципе, нет ничего страшного в том, что пропали деньги. Меня пугает твое отношение к этому. Нет никакой беды в том, что мы не вернули «СКиТу» часть кредита, мы ведь запустили его в дело. И, случись неудача, виноваты не мы одни, потому что подписывались под бизнес-планом вместе с банком. Главное — «унитаз» стоит на месте, его никто не увел. Отделывай потихоньку, сдавай в аренду и возвращай деньги. А вот с твоим долгом, Артур, не поработаешь. Разве что бандитов нанять, но они заберут половину, а то и вообще все. Ты увел деньги не у нас, а из города, в котором они взяты. Деньги — черные, какие угодно — должны оставаться на месте и крутиться неподалеку. Только тогда можно довести задуманное до конца, никого не опасаясь. Эта мысль, что деньги кредитора рядом и не уплыли — успокаивает его. Он живет в иллюзии, что они вернутся. И, наконец, привыкает, что они уже — не его. И если деньги не пропиты и не протраханы, а пущены в дело, и, особенно, если дело это кредитору не ведомо — его начинает одолевать гордость, что именно на его деньги создано неведомое. И он всем говорит, что самолично выделил деньги на ловкую идею — на телестудию, типографию или на картинную галерею. Поэтому прав тот, кто обеспечивает перманентный напор идеи! Чтобы получилось дело, паренек, из него нельзя выводить оборотные средства. Их туда надо без конца подтягивать и вваливать, вваливать! Увод денег наказуем. Такое не прощается. Нас достанут и будут вправе наказать! Себе надо брать меньше, чем позволяет обстановка!
Надо ли объяснять, что Варшавские исчезли по-английски. Ни за какими деньгами ни в какой Якутск Артур не поехал, да и не собирался.
Макарон загрустил. Во всех спорах он не придерживался ни одной из сторон. Как сушка от легкого нажатия, он в момент распадался на четыре равные части — для Артамонова, Орехова, Варшавского и Лопаты, за которой собирался когда-нибудь выехать.
После исчезновения Варшавских Макарон купил папаху и выгуливал Бека исключительно в ней. А когда спрашивали:
— Куда вырядился?
Отвечал:
— Крышу сменил!
Текст звучал правдоподобно и убедительно. Искатели партнеров по бизнесу понимали, что да — это, действительно, не тот случай. И оставляли «Лишенец» в покое.
Учредив информационное агентство, «Ренталл» начал приторговывать информацией. Базы данных забивались всем подряд — когда-нибудь пригодится. В ответ на это спецслужбы завели информационные папочки на учредителей. В «унитаз» зачастили люди из органов. Артамонов раскрывал им изнанку того, что объяснял делегатам от группировок — у «Ренталла» нет амбиций изменить ситуацию в регионе в смысле расклада власти. Если она сама не полезет на рожон.
— По большому счету, нам все по барабану, — говорил Артамонов. — Мы ничего не делаем, мы просто инсценируем.
Успокоенный требник от органов уходил.
— Интересно, кому все это надо? — чесал репу Варшавский.
— Что именно? — лениво проявлял участие Артамонов.
— Инспекция, бандиты, органы…
— Не переживай, на днях заявятся пожарные, СЭС, землемеры, электронадзор и гортеплоэнерго. И, если покажется мало, придет уличком с профессором оккультных наук на десерт.
— Я спрашиваю, кому это нужно? — вдумывался в жизнь Артур.
— Никому. Особенно ни к чему это губернатору, мэру, прокурору, Додекаэду, Шимингуэю и шефу от КГБ — никому. Зачем им всем наша неконтролируемая пресса?!
— Да позвоните вы куратору или дайте всей этой братве номер телефона! — расходился порой Варшавский, допустив руку к носу и дав ей полную волю. — Пусть все эти прихожане сами узнают, кто мы такие!
— Нет необходимости, — сдерживал напор Артамонов. — Если мы не выстоим без внешних подпорок, грош нам цена! Заметь, мы работаем в издательской нише, делаем личную жизнь и должны знать, чего мы стоим сами по себе. А обратиться за помощью к «крыше» всегда успеем.
— Я считаю, пора сказать всем залетным, что мы завербованы на более крутом уровне! Чтобы у них челюсти повыпадали! — не переставал настаивать Варшавский.
— Тебе уже объясняли, Артур, что у нас есть право обращаться в центр только в крайнем случае.
— Но пусть нам хотя бы подскажут способ, как этих граждан поставить на место!
— Да что тебя все подмывает сообщить о нашей охранной грамоте? притормаживал его Артамонов. — Надо делать так, будто мы сами по себе. Нам же сказали — звонить по крайней нужде.
— Принципалы хреновы! — мыкнул Варшавский. — У меня от безденежья иванчики в глазах! В животе бурлаки от питания, а вы все крайнего случая ждете! Если случая нет, его надо устроить!
— Ты лучше расскажи, где прибор? — спросил Варшавский.
— Где прибор, где прибор? В производстве!
— И давай с тобой договоримся: если тебе хочется чаще летать на родину за счет фирмы, зачем придумывать сложные зигзаги с фарцой?
— Если бы не фарца, нам всем не на что было бы жить.
— Да уж прямо! Вместо красной рыбы ели бы селедку! А Орехов занимался бы винокурением под «Приму», а не под «Мальборо». Вот и вся разница. А по большому счету — ничего бы не изменилось. Можешь легко перестать финансировать наши излишества, тебя никто не просит. Или тебе неудобно употреблять все это одному на наших глазах? Для меня такие вещи проходные, они вторичны, главное — развиться и удержаться на рынке. Чуть позже это автоматически даст остальное. А фарца скоро закончится, и перекидки товара выйдут из моды, потому что не смогут обеспечивать даже хлеб. Сейчас надо развивать базу, или, как учили на политэкономии, — товары группы А.
— Ну, и много вы наморосили этими товарами?! Я знаю одно — до сих пор мы жили на мои телодвижения.
— Не занимайся приписками, лучше расскажи, что с прибором и где деньги? Пора оплачивать телеоборудование. На носу выборы, нам нужен канал или программа. Если не захватим эфир, придется туго.
— С прибором проблемы — мой друг влетел, — признался Варшавский. Деньги подвисли.
— Не понял, — нахмурил бритый череп Артамонов.
— Проплатил за микросхемы в оффшор — и ни микросхем, ни денег, промямлил Артур.
— Прекращай говорить на своих дурацких алголах! Меня начинает это раздражать! Ты можешь ответить конкретно — какие перспективы по возврату денег?
— Не знаю.
— Что обещает друг?
— Окончательного ответа нет.
— Тогда ты летишь в Якутск и возвращаешься, если вырвешь деньги. Или не возвращаться никогда!
— Мы с Галкой можем уехать отсюда прямо сейчас! Я понимаю, у меня не пошли дела, акции РИНАКО ничего не дают, сделка по прибору провалена! Мне не везет. Здесь у меня никаких перспектив.
— Не смеем задерживать. Но есть одно но… Этому региону за время нашей совместной деятельности мы задолжали миллиард. Пиши расписку на треть суммы и катись!
— Ничего я писать не буду!
— Тогда тащи из дома технику, она висит на балансе! А после этого вперед и с песнями!
— А кто мне заплатит за годы, которые ушли ни на что?! За потерянное здесь с вами время! Я ведь остался ни с чем.
— Ты и был ни с чем! Ты сам принимал решение приехать сюда. Тебя никто не звал. Никто твоих моральных потерь оплачивать не собирается. Но мы находимся почти у цели, надо немного выждать — и все срастется.
— Я устал от вечного выжидания. Пашем здесь на каких-то непонятных кураторов!
— Меня тоже иногда подмывает бросить все дела и уехать на Селигер, закопаться там в сарае у воды и описать наши ходы с легкой иронией! поделился тайными желаниями Артамонов. — Но сейчас не до этого — мы почти у финиша. В принципе, нет ничего страшного в том, что пропали деньги. Меня пугает твое отношение к этому. Нет никакой беды в том, что мы не вернули «СКиТу» часть кредита, мы ведь запустили его в дело. И, случись неудача, виноваты не мы одни, потому что подписывались под бизнес-планом вместе с банком. Главное — «унитаз» стоит на месте, его никто не увел. Отделывай потихоньку, сдавай в аренду и возвращай деньги. А вот с твоим долгом, Артур, не поработаешь. Разве что бандитов нанять, но они заберут половину, а то и вообще все. Ты увел деньги не у нас, а из города, в котором они взяты. Деньги — черные, какие угодно — должны оставаться на месте и крутиться неподалеку. Только тогда можно довести задуманное до конца, никого не опасаясь. Эта мысль, что деньги кредитора рядом и не уплыли — успокаивает его. Он живет в иллюзии, что они вернутся. И, наконец, привыкает, что они уже — не его. И если деньги не пропиты и не протраханы, а пущены в дело, и, особенно, если дело это кредитору не ведомо — его начинает одолевать гордость, что именно на его деньги создано неведомое. И он всем говорит, что самолично выделил деньги на ловкую идею — на телестудию, типографию или на картинную галерею. Поэтому прав тот, кто обеспечивает перманентный напор идеи! Чтобы получилось дело, паренек, из него нельзя выводить оборотные средства. Их туда надо без конца подтягивать и вваливать, вваливать! Увод денег наказуем. Такое не прощается. Нас достанут и будут вправе наказать! Себе надо брать меньше, чем позволяет обстановка!
Надо ли объяснять, что Варшавские исчезли по-английски. Ни за какими деньгами ни в какой Якутск Артур не поехал, да и не собирался.
Макарон загрустил. Во всех спорах он не придерживался ни одной из сторон. Как сушка от легкого нажатия, он в момент распадался на четыре равные части — для Артамонова, Орехова, Варшавского и Лопаты, за которой собирался когда-нибудь выехать.
После исчезновения Варшавских Макарон купил папаху и выгуливал Бека исключительно в ней. А когда спрашивали:
— Куда вырядился?
Отвечал:
— Крышу сменил!
Глава 10. WIFAG
Город не мог смириться с тем, что «Лишенец» разбередил покой и разорвал круговую поруку местечкового журнализма. «Лишенцу» объявили бойкот. Пресс-конференции и другие программные сборища проходили без него. Но, как и всякому истинному Водолею, «Лишенцу» было чем хуже, тем лучше. Он повязал ньюсмейкеров в единую паутину, и газета мгновенно становилась в курсе всего, что происходило в городе.
В пику презентации на Озерной Шимингуэй широко праздновал восхождение на литературный пик — как затемпературившей наседке, ему поручили пригревать дополнительное яйцо — отделение Союза писателей. Событию потакали, натужно пытаясь придать ему статус информационного повода. Послоняться по Дому печати пригласили всех, кроме «лишенцев».
— И слава Богу! — сказал Орехов. — Видеть без слез, как Ужакова от имени и по поручению дарит Шимингуэю гармонь, выше сил нормального человека!
— Асбест Валерьянович теперь гордый, — сказал Артамонов. — По «ящику» показали Силаева с баяном наперевес.
Яйцо под Шимингуэем оказалось заболтком, из него ничего не вывелось, кроме «Метаморфоз», написанных под впечатлением мутаций валуев. Асбест Валерьянович публиковал произведение в «Губернской правде» с продолжением: водился за ним такой грешок — использовать в особо крупных размерах казенные страницы для личных нужд. Исходя из полной пробандности текста, народные мыслители перекрестили книгу в «Метастазы».
Останки «Сестры» — Изнанкина и Флегма — проявив политическую гибкость, побывали как приживалки и на юбилее, и на презентации. Это не обнаруживало у редактрис какой-то особой позиции, просто крах «Сестры» сбросил их в низовую печать, откуда высокая газетная возня смотрелась проще.
Набравшись юбилейных жидкостей, Изнанкина сделала признание прямо на груди Асбеста Валерьяновича:
— Если вас кто-то опустит, так это они, — махнула она в сторону «унитаза», — и очень скоро, — сообщила она в форме догадки и даже закашлялась от собственной смелости.
— Заказывайте тризну, — довела мысль Флегма, постукивая подругу кулаком по спине. — Через год они сметут вас на помойку!
— Не сметут, — заверил окружающих Асбест Валерьянович намеренно громко, чтобы слышал Додекаэдр. — Мы примем меры!
И действительно, меры по развитию были приняты самые неотложные. «Губернская правда» наступала «Лишенцу» на пятки. Стоило Бакарджиевой по заказу отца Воловича опубликовать репортаж о вывешивании колоколов в Ниловой пустыни, как «Губернская правда» тут же завела моду проделывать подобное ежедневно. Открывал серию репортаж с места грозы. Начинался он так: «Огромная туча заходила на город со стороны Крупский-айленда. Она опускалась все ниже. Два раза гром изготавливался к удару и два раза откладывал его до лучших времен. Сухое потрескивание зарниц иссушало напряженный воздух…» И все это на полном серьезе. Репортаж был подписан псевдонимом, за которым легко угадывался Шимингуэй.
Дальше — больше. Социалистическое ристалище набирало обороты. С одной стороны, это было приятно и означало, что конкурирующие компетенции косвенно признают «Лишенец» мощной информационной структурой, а с другой — кроме позиционной борьбы, ничего не сулило. Понятно, что редутное состязание не давало возможности для маневра, тем более, что по наущению Додекаэдра Платьев вкачивал в подведомственные ему газеты огромные суммы, не сравнимые с теми, какие мог направить на развитие «Лишенец».
Чтобы измотать оборону противника, приходилось делать фальстарты. Артамонов с Ореховым применяли их еще в ДАСовской жизни, на московских перекрестках. В момент, когда ошалевшее месиво пешеходов напряженно ожидало зеленого, стоящие в самой близости от машин Артамонов и Орехов, припав на переднюю левую, делали ложный выпад вперед, имитируя начало движения. Народ послушно устремлялся на проезжую часть. И только свист постового приводил поток в чувство и заталкивал обратно на тротуар.
Нечто подобное Артамонов с Ореховым выделывали на газетном рынке. Они дергались, и вслед за ними устремлялись конкуренты, а когда последние приходили в себя, было поздно — возбудители движения уже занимались другими делами. Информационное агентство снабжало «Лишенец» невероятным количеством скандальных новостей. Конкуренты продемонстрировали подобные потуги на всеохватность, но дальше не потянули. Затем «Лишенец» предложил населению небывалую услугу — подписку на всю жизнь по цене годовой. От желающих не было отбоя. У конкурентов губа оказалась тонка — на посмертную подписку они не отважились. Потом почтальоны понесли «Лишенец» по адресам подписчиков всех остальных в регионе газет, упреждая любую их информационную выходку. Опасаясь, что после «Лишенца» их не станут читать, издания с перепугу учинили сходку перед антимонопольным комитетом, в ходе которой проплакались на тему, что адреса подписчиков — собственность редакции, и задача власти оградить ее от посягательств со стороны.
«Лишенец» затянул пояс и породил платное приложение к себе — продажную медикаментозную газету «Изо рта в рот», насыщенную гомеопатическими материалами, в которых страстно нуждалось население. Конкуренты не замедлили с реакцией — у «Губернской правды» появилась прибавка — «Лекарство на меже». Тогда «Изо рта в рот» ринулось в пропасть дальше — на ежедневный режим, «Лекарство на меже» — за ним, но вскоре сбросило обороты и село на мель. В конце концов магнаты с Озерной — так теперь величали залетных газетных деятелей — стали совсем чумными и, чтобы добить конкурентов до конца, запустили на рынок утолщенный вариант «Изо рта в рот» — Орехов знал сто способов достать без денег вагон бумаги, как когда-то знал сто способов взять спиртное без очереди. «Лекарству на меже» удалось повторить трюк. Но тут на рынке началась пробуксовка с бумагой. «Изо рта в рот» без всяких амбиций вернулось на нулевую отметку — в четыре свои прежние полосы, а соперник не смог — положение обязывало. Повыходив пару месяцев толстыми и пустыми, «Лекарства на меже» сгорели. На стайерской дистанции нужно уметь распределять силы.
«Лекарства на меже» не потянули претензий и, как вакуоли, свернулись в газету объявлений по обмену часов на трусы.
Позже в соревнование впрягся Альберт Смирный. Спровоцированный «лишенцами», он купил никому не нужный печатный станок «Циркон», который дополнительных возможностей рынку не дал.
«Смена» крутилась неподалеку от перетягивания каната и наперебой со щебечущими районками примерялась, как половчее ввязаться в борьбу титанов. Наконец и она отважилась перевести деятельность на рельсы экономического развития. Но, когда Фаддей с разбега бросился на полотно, выяснилось, что поезд ушел. «Смена» сошла с дистанции.
— Наш бизнес, господа, — подытожил гонку Артамонов, — это бег через реку по льдинам. Остановишься — утонешь. Представляешь, в реке сплошной зажор — скопление шуги, льдины трещат, наползают друг на друга, а ты бежишь и не знаешь, в какую иордань провалишься. Мы должны создать бесконечный процесс создавания газет, типографий, телеканалов, сетей киосков и прочей приблуды. И чувствовать себя в этом процессе, как рыба-Орехов в воде. Нет процесса — нет и нас. Как говорил великий Зингерман, у нас нет массы покоя. Без движения наша значимость становится равной нулю. Дело не должно иметь конца. В конце — его смерть! Мы должны успевать запускать очередной проект в момент, когда предыдущий еще не дошел до пика. Тогда мы продержимся на рынке. Все остальное чревато крахом. Это знавали еще в Риме!
— Обидно, — рассуждал Орехов, — мы пашем, крутимся, и все из-за каких-то двадцати минут. Работают полчища лесорубов, стонут целлюлозно-бумажные комбинаты, молотят печатные машины — и все это из-за каких-то двадцати минут, в течение которых читатель просматривает газету. Обидно до мозга костей!
— Что поделаешь, пятачок, — сказал Артамонов. — Но будет еще обиднее, когда через двадцать минут будет выбрасываться полноцветная газета.
— Какая полноцветная? — насторожился Орехов.
— Обыкновенная полноцветная газета «Лишенец» с приложением «Изо рта в рот».
— И где ты все это напечатаешь в цвете? В радиусе тысячи километров нет ни одной цветной типографии.
— Да у меня тут свербит с утра одно мнение за ушами.
— Ну-ка, давай я тебе это место почешу, — предложил услугу Макарон.
— Да, было бы неплохо, — подставил Артамонов под строкомер свой бритый затылок. — Вы видели фуры, которые по окружной прут мимо? В Финляндию они везут валюту, а обратно в Москву — цветные газеты.
— Ну? — торопил Орехов.
— Эту колонну надо завернуть сюда. Хотя бы частично, — начал делиться соображениями Артамонов.
— Ты предлагаешь пересмотреть Абосский мирный трактат, по которому к нам перешла часть Финляндии? — спросил Макарон.
— Да.
— А что тебе на это скажут горячие финские парни? — чиркнул спичкой Орехов. — Ты интересовался?
— Конечно. Первых умников, которые попытались ввезти в Россию оборудование для цветных газет, застрелили.
— Почему? — cпросил Макарон.
— Потому что цветную печать контролирует солнцевская братва. А ей удобнее забирать свою долю прямо там, за линией Маннергейма.
— Неплохо сказано, сынок!
— На селе есть обычай — перевязывать дорогу свадебной процессии, начал Артамонов подводить основу под свою затею. — И пока не напьются страждущие, молодых не пропускают дальше. Так вот, я предлагаю перегородить дорогу этой полиграфической финской свадьбе!
— Грамотно рассуждаешь, паренек, — одобрил Орехов. — Но «Fordом» тут уже не обойтись.
— Наоборот, — сообщил Артамонов, — капиталисты будут нас самих умолять взять тачку за то, что мы пообещаем купить их печатный станок.
— Тогда и Воловича придется толкать дальше — на Папу Римского! сказал Орехов.
— Не говори, — согласился Макарон.
— В старину, при развитом социализме, чтобы затеять дело, надо было ждать, когда решающий год пятилетки перейдет в определяющий и дальше — в завершающий. Теперь стало гораздо удобнее — поехал на выставку в Сокольники и пристраивайся к любой проблеме, — довел идею до логического завершения Артамонов.
На подступах к выставочному комплексу в Сокольниках клиентов отлавливали менеджеры и затаскивали к своим стендам. Компанию во главе с Макароном выпасла бойкая девушка в национальном швейцарском наряде и всучила визитки, на которых двойным миттелем было выведено: «Любовь Шейкина уличная торговка поношенными печатными машинами WIFAG башенного построения».
— Ну что ж, WIFAG так WIFAG, — сказал Артамонов. — Для начала неплохо.
Шейкина потащила гоп-компанию к своему прилавку.
— А это — господин Маругг, — повела она рукой в сторону серьезного дяди с жестким лицом. — Представитель фирмы WIFAG из Берна.
— Интересное слово — WIFAG, — заметил Макарон, — почти как на фиг.
— Что такое полифаг, знаю, а вот про WIFAG впервые слышу, — бичевал себя Толкачев.
— Просим посетить наш стенд, — пригласил Маругг плавным жестом.
— Конечно, посетим, — согласился Артамонов. — Какие вопросы? Но при условии, что вы безоговорочно сбросите миллион.
— Предложение смелое, мы подумаем, — не стал никого никуда посылать сразу господин Маругг. — Чувствуется, что Россия еще не усохла.
— Да, есть еще ягоды в ягодицах, — согласился с ним Макарон стандартным выражением.
— У нас есть одна неплохая машина, — заговорил о деле господин Маругг. — Правда, она была в употреблении, но специально для вас мы ее восстановим.
— Не надо ничего делать специально для нас, — предупредил Артамонов. — Я по опыту знаю, что это дороже.
— А где ваша машина, херр Маругг? — оглянулся вокруг Макарон. Кругом одни буклеты.
— Видите ли, она весит двести тонн, и…
— Двести тонн? Ты подумай!
— Давайте так, — упорядочил движение покупателей Орехов. — Сегодня временно исполняющим обязанности ублюдка буду я. — И, обратившись к продавцам, произнес: — Чтобы в дальнейшем не вышло недоразумений, мы хотели бы вас предупредить… — От загадочности, с которой был заявлен текст, затихла даже Шейкина, тараторившая без умолку. На нее испытующе уставился херр Маругг и тоже затих. — Мы бы хотели вас предупредить, — повторил Орехов. — Никаких предоплат! У нас это не принято. Еще с лотереи повелось. Макарон не даст соврать.
— Не дам, — сказал Макарон.
— Дело в том, — оживился и начал взвинчивать цену Маругг, — WIFAG в печатной жизни — все равно, что «Rolls-royse» — в автомобильной.
— Никто не спорит, — согласился Артамонов, — но «Rolls-royse» продают в кредит, не так ли? Так чем вы хуже? Тем более, что машина ваша seconde hand.
— А как насчет окупаемости? — полез вглубь проблемы Маругг. — Вы наберете заказов?
— Окупаемость будет, какая скажете, — успокоил его Артамонов. Орехов подгонит проект под любой срок.
— В таком случае мы хотели бы пригласить вас в Швейцарию, — сказал Маругг. — Для осмотра машины конкретно на месте.
— А что на нее смотреть? — cказал Макарон. — Привозите, мы разберемся.
— Он шутит, — вежливо объяснился Артамонов. — Присылайте приглашение, мы рассмотрим.
По завершении переговоров Орехов засвистел мелодию из «Марбургских зонтиков».
За деньгами на дорожные расходы, кроме как к Мошнаку, идти было некуда. А он словно ждал этого.
— Верните транш! — взмолился банкир. — А то я не разовьюсь.
— Может, проведем конверсию займа? — изловчился Артамонов. — Или хотя бы усечем проценты.
— Как это?
— Заменим одни облигации на другие.
— Только деньги! — простонал Мошнак.
— За ними и едем! — вытянулся в струнку Макарон. — И, как только вернемся с мешком, сразу к вам. Кстати, у вас не найдется стопки «зелени», а то нам в Швейцарию ехать?
— Могу дать концы в Цюрихе.
— Извините, не понял.
— Придете на рынок в Цюрихе и станете у входа. Туда явится старуха Мошнаковская, ей вы и предложите все оптом.
— Что все? — не въехал Орехов.
— Да что хотите! Наберите в «Подарках» копеечной мишуры с русским душком — гжель, хохлома.
— Это все по-немецки надо сказать?
— По-русски. Мошнаковская приходит туда каждый уик-энд.
— А вдруг не придет?
— Придет, она приходит уже в третьем поколении, — успокоил ходоков Мошнак. — Все эмигранты по выходным ходят на рынок. Я всякий раз сбрасываю ей товар.
— А в Берне у вас нет концов? — спросил Макарон.
Вскоре действительно пришлось выехать в Швейцарию.
Джентльменский набор для встреч на любом уровне у компании был один и тот же: стопка газет, заштопанная картина Давликана с козой и «Тверская горькая» в берестяном футляре. Действовало безотказно, на все эти аргументы возразить было невозможно. После вываливания их на стол оставалось обменяться дежурными фразами.
В поездку в качестве эксперта прихватили Толкачева и, чтобы не допустить юридических проколов, остеохондрозного Нидворая.
— Ты что, на холодную войну собрался? — спросил у него Макарон, возглавлявший делегацию. — Разоделся в меха, как оленевод!
— Люто здесь, — поежился Нидворай.
— Тебе полезно бывать на морозе, а то подшерсток не вырастет! пристыдил его Макарон, поправив плащ-паталатку.
Как выяснилось, Нидворай дрожал не зря — сразу из аэропорта принимающая сторона повезла покупателей в горы и с такой прытью бросилась демонстрировать пейзажи, будто хотела сбыть не поношенную машину, а Женевское озеро с Альпами в придачу.
— Тригональная сингония, — произнес Макарон, оценивая просторы.
— Переводить? — cпросила Люба.
— Если сможешь. И добавь, что горы староваты — процесс высаливания пород зашел дальше некуда.
— Вершины покрываются снежными шапками, — отвечал ничего не понимающий Маругг.
— К сожалению, шапок не хватает, — не давал ему оторваться Макарон.
Потом группу затащили в сувенирный ларек, где из уважения к хозяевам пришлось скупить многолезвийные красные швейцарские ножики, да еще выгравировать на них свои фамилии.
— Очень правильно, — поощрил херр Маругг столь неприкрытый поступок гостей. — Эти ножи стоят на вооружении нашей армии, — раскрыл он секретные сведения. — Каждому новобранцу страна вручает нож. На них держится весь пафос службы. Швейцарские офицеры запаса ежегодно проходят переподготовку, автоматы — у них дома, армия мобилизуется по первому свистку. У нас самая правильная горная артиллерия, поэтому к нам не сунулся Гитлер.
Макарон размяк от поэзии Маругга и повел стрельбу с закрытых огневых позиций.
— Переведи, Любочка, — сказал он, — что Гитлер к ним не сунулся потому, что сунулся к нам. Это я говорю как русский офицер в отставке, отслуживший двадцать пять лет в песках среди фельдшеров!
Любочка перевела.
— Кстати, о Гитлере и о синхронном переводе, — сделал небольшое отступление Макарон. — Когда мы куковали в Кушке, по телеку показывали «Семнадцать мгновений весны». И знаете, как они там у себя в каганате переводили официальные фашистские приветствия «Хайль, Гитлер!» и «Зиг хайль!»?
— Как? — вытянулась вперед Любаша.
— Салям алейкум, Гитлер! И — малейкум ассалам! — выбросил вперед руку Макарон. — Вокруг бойня, а синхронист с экрана соловьиные трели разводит: «Салям алейкум, Гитлер!» — «Малейкум ассалам!» — «Салям алейкум!» — «Малейкум ассалам!».
— Да вы что?! — не поверила Макарону торговка.
— Артамонов не даст соврать.
— Не дам, — сказал Артамонов.
В пику презентации на Озерной Шимингуэй широко праздновал восхождение на литературный пик — как затемпературившей наседке, ему поручили пригревать дополнительное яйцо — отделение Союза писателей. Событию потакали, натужно пытаясь придать ему статус информационного повода. Послоняться по Дому печати пригласили всех, кроме «лишенцев».
— И слава Богу! — сказал Орехов. — Видеть без слез, как Ужакова от имени и по поручению дарит Шимингуэю гармонь, выше сил нормального человека!
— Асбест Валерьянович теперь гордый, — сказал Артамонов. — По «ящику» показали Силаева с баяном наперевес.
Яйцо под Шимингуэем оказалось заболтком, из него ничего не вывелось, кроме «Метаморфоз», написанных под впечатлением мутаций валуев. Асбест Валерьянович публиковал произведение в «Губернской правде» с продолжением: водился за ним такой грешок — использовать в особо крупных размерах казенные страницы для личных нужд. Исходя из полной пробандности текста, народные мыслители перекрестили книгу в «Метастазы».
Останки «Сестры» — Изнанкина и Флегма — проявив политическую гибкость, побывали как приживалки и на юбилее, и на презентации. Это не обнаруживало у редактрис какой-то особой позиции, просто крах «Сестры» сбросил их в низовую печать, откуда высокая газетная возня смотрелась проще.
Набравшись юбилейных жидкостей, Изнанкина сделала признание прямо на груди Асбеста Валерьяновича:
— Если вас кто-то опустит, так это они, — махнула она в сторону «унитаза», — и очень скоро, — сообщила она в форме догадки и даже закашлялась от собственной смелости.
— Заказывайте тризну, — довела мысль Флегма, постукивая подругу кулаком по спине. — Через год они сметут вас на помойку!
— Не сметут, — заверил окружающих Асбест Валерьянович намеренно громко, чтобы слышал Додекаэдр. — Мы примем меры!
И действительно, меры по развитию были приняты самые неотложные. «Губернская правда» наступала «Лишенцу» на пятки. Стоило Бакарджиевой по заказу отца Воловича опубликовать репортаж о вывешивании колоколов в Ниловой пустыни, как «Губернская правда» тут же завела моду проделывать подобное ежедневно. Открывал серию репортаж с места грозы. Начинался он так: «Огромная туча заходила на город со стороны Крупский-айленда. Она опускалась все ниже. Два раза гром изготавливался к удару и два раза откладывал его до лучших времен. Сухое потрескивание зарниц иссушало напряженный воздух…» И все это на полном серьезе. Репортаж был подписан псевдонимом, за которым легко угадывался Шимингуэй.
Дальше — больше. Социалистическое ристалище набирало обороты. С одной стороны, это было приятно и означало, что конкурирующие компетенции косвенно признают «Лишенец» мощной информационной структурой, а с другой — кроме позиционной борьбы, ничего не сулило. Понятно, что редутное состязание не давало возможности для маневра, тем более, что по наущению Додекаэдра Платьев вкачивал в подведомственные ему газеты огромные суммы, не сравнимые с теми, какие мог направить на развитие «Лишенец».
Чтобы измотать оборону противника, приходилось делать фальстарты. Артамонов с Ореховым применяли их еще в ДАСовской жизни, на московских перекрестках. В момент, когда ошалевшее месиво пешеходов напряженно ожидало зеленого, стоящие в самой близости от машин Артамонов и Орехов, припав на переднюю левую, делали ложный выпад вперед, имитируя начало движения. Народ послушно устремлялся на проезжую часть. И только свист постового приводил поток в чувство и заталкивал обратно на тротуар.
Нечто подобное Артамонов с Ореховым выделывали на газетном рынке. Они дергались, и вслед за ними устремлялись конкуренты, а когда последние приходили в себя, было поздно — возбудители движения уже занимались другими делами. Информационное агентство снабжало «Лишенец» невероятным количеством скандальных новостей. Конкуренты продемонстрировали подобные потуги на всеохватность, но дальше не потянули. Затем «Лишенец» предложил населению небывалую услугу — подписку на всю жизнь по цене годовой. От желающих не было отбоя. У конкурентов губа оказалась тонка — на посмертную подписку они не отважились. Потом почтальоны понесли «Лишенец» по адресам подписчиков всех остальных в регионе газет, упреждая любую их информационную выходку. Опасаясь, что после «Лишенца» их не станут читать, издания с перепугу учинили сходку перед антимонопольным комитетом, в ходе которой проплакались на тему, что адреса подписчиков — собственность редакции, и задача власти оградить ее от посягательств со стороны.
«Лишенец» затянул пояс и породил платное приложение к себе — продажную медикаментозную газету «Изо рта в рот», насыщенную гомеопатическими материалами, в которых страстно нуждалось население. Конкуренты не замедлили с реакцией — у «Губернской правды» появилась прибавка — «Лекарство на меже». Тогда «Изо рта в рот» ринулось в пропасть дальше — на ежедневный режим, «Лекарство на меже» — за ним, но вскоре сбросило обороты и село на мель. В конце концов магнаты с Озерной — так теперь величали залетных газетных деятелей — стали совсем чумными и, чтобы добить конкурентов до конца, запустили на рынок утолщенный вариант «Изо рта в рот» — Орехов знал сто способов достать без денег вагон бумаги, как когда-то знал сто способов взять спиртное без очереди. «Лекарству на меже» удалось повторить трюк. Но тут на рынке началась пробуксовка с бумагой. «Изо рта в рот» без всяких амбиций вернулось на нулевую отметку — в четыре свои прежние полосы, а соперник не смог — положение обязывало. Повыходив пару месяцев толстыми и пустыми, «Лекарства на меже» сгорели. На стайерской дистанции нужно уметь распределять силы.
«Лекарства на меже» не потянули претензий и, как вакуоли, свернулись в газету объявлений по обмену часов на трусы.
Позже в соревнование впрягся Альберт Смирный. Спровоцированный «лишенцами», он купил никому не нужный печатный станок «Циркон», который дополнительных возможностей рынку не дал.
«Смена» крутилась неподалеку от перетягивания каната и наперебой со щебечущими районками примерялась, как половчее ввязаться в борьбу титанов. Наконец и она отважилась перевести деятельность на рельсы экономического развития. Но, когда Фаддей с разбега бросился на полотно, выяснилось, что поезд ушел. «Смена» сошла с дистанции.
— Наш бизнес, господа, — подытожил гонку Артамонов, — это бег через реку по льдинам. Остановишься — утонешь. Представляешь, в реке сплошной зажор — скопление шуги, льдины трещат, наползают друг на друга, а ты бежишь и не знаешь, в какую иордань провалишься. Мы должны создать бесконечный процесс создавания газет, типографий, телеканалов, сетей киосков и прочей приблуды. И чувствовать себя в этом процессе, как рыба-Орехов в воде. Нет процесса — нет и нас. Как говорил великий Зингерман, у нас нет массы покоя. Без движения наша значимость становится равной нулю. Дело не должно иметь конца. В конце — его смерть! Мы должны успевать запускать очередной проект в момент, когда предыдущий еще не дошел до пика. Тогда мы продержимся на рынке. Все остальное чревато крахом. Это знавали еще в Риме!
— Обидно, — рассуждал Орехов, — мы пашем, крутимся, и все из-за каких-то двадцати минут. Работают полчища лесорубов, стонут целлюлозно-бумажные комбинаты, молотят печатные машины — и все это из-за каких-то двадцати минут, в течение которых читатель просматривает газету. Обидно до мозга костей!
— Что поделаешь, пятачок, — сказал Артамонов. — Но будет еще обиднее, когда через двадцать минут будет выбрасываться полноцветная газета.
— Какая полноцветная? — насторожился Орехов.
— Обыкновенная полноцветная газета «Лишенец» с приложением «Изо рта в рот».
— И где ты все это напечатаешь в цвете? В радиусе тысячи километров нет ни одной цветной типографии.
— Да у меня тут свербит с утра одно мнение за ушами.
— Ну-ка, давай я тебе это место почешу, — предложил услугу Макарон.
— Да, было бы неплохо, — подставил Артамонов под строкомер свой бритый затылок. — Вы видели фуры, которые по окружной прут мимо? В Финляндию они везут валюту, а обратно в Москву — цветные газеты.
— Ну? — торопил Орехов.
— Эту колонну надо завернуть сюда. Хотя бы частично, — начал делиться соображениями Артамонов.
— Ты предлагаешь пересмотреть Абосский мирный трактат, по которому к нам перешла часть Финляндии? — спросил Макарон.
— Да.
— А что тебе на это скажут горячие финские парни? — чиркнул спичкой Орехов. — Ты интересовался?
— Конечно. Первых умников, которые попытались ввезти в Россию оборудование для цветных газет, застрелили.
— Почему? — cпросил Макарон.
— Потому что цветную печать контролирует солнцевская братва. А ей удобнее забирать свою долю прямо там, за линией Маннергейма.
— Неплохо сказано, сынок!
— На селе есть обычай — перевязывать дорогу свадебной процессии, начал Артамонов подводить основу под свою затею. — И пока не напьются страждущие, молодых не пропускают дальше. Так вот, я предлагаю перегородить дорогу этой полиграфической финской свадьбе!
— Грамотно рассуждаешь, паренек, — одобрил Орехов. — Но «Fordом» тут уже не обойтись.
— Наоборот, — сообщил Артамонов, — капиталисты будут нас самих умолять взять тачку за то, что мы пообещаем купить их печатный станок.
— Тогда и Воловича придется толкать дальше — на Папу Римского! сказал Орехов.
— Не говори, — согласился Макарон.
— В старину, при развитом социализме, чтобы затеять дело, надо было ждать, когда решающий год пятилетки перейдет в определяющий и дальше — в завершающий. Теперь стало гораздо удобнее — поехал на выставку в Сокольники и пристраивайся к любой проблеме, — довел идею до логического завершения Артамонов.
На подступах к выставочному комплексу в Сокольниках клиентов отлавливали менеджеры и затаскивали к своим стендам. Компанию во главе с Макароном выпасла бойкая девушка в национальном швейцарском наряде и всучила визитки, на которых двойным миттелем было выведено: «Любовь Шейкина уличная торговка поношенными печатными машинами WIFAG башенного построения».
— Ну что ж, WIFAG так WIFAG, — сказал Артамонов. — Для начала неплохо.
Шейкина потащила гоп-компанию к своему прилавку.
— А это — господин Маругг, — повела она рукой в сторону серьезного дяди с жестким лицом. — Представитель фирмы WIFAG из Берна.
— Интересное слово — WIFAG, — заметил Макарон, — почти как на фиг.
— Что такое полифаг, знаю, а вот про WIFAG впервые слышу, — бичевал себя Толкачев.
— Просим посетить наш стенд, — пригласил Маругг плавным жестом.
— Конечно, посетим, — согласился Артамонов. — Какие вопросы? Но при условии, что вы безоговорочно сбросите миллион.
— Предложение смелое, мы подумаем, — не стал никого никуда посылать сразу господин Маругг. — Чувствуется, что Россия еще не усохла.
— Да, есть еще ягоды в ягодицах, — согласился с ним Макарон стандартным выражением.
— У нас есть одна неплохая машина, — заговорил о деле господин Маругг. — Правда, она была в употреблении, но специально для вас мы ее восстановим.
— Не надо ничего делать специально для нас, — предупредил Артамонов. — Я по опыту знаю, что это дороже.
— А где ваша машина, херр Маругг? — оглянулся вокруг Макарон. Кругом одни буклеты.
— Видите ли, она весит двести тонн, и…
— Двести тонн? Ты подумай!
— Давайте так, — упорядочил движение покупателей Орехов. — Сегодня временно исполняющим обязанности ублюдка буду я. — И, обратившись к продавцам, произнес: — Чтобы в дальнейшем не вышло недоразумений, мы хотели бы вас предупредить… — От загадочности, с которой был заявлен текст, затихла даже Шейкина, тараторившая без умолку. На нее испытующе уставился херр Маругг и тоже затих. — Мы бы хотели вас предупредить, — повторил Орехов. — Никаких предоплат! У нас это не принято. Еще с лотереи повелось. Макарон не даст соврать.
— Не дам, — сказал Макарон.
— Дело в том, — оживился и начал взвинчивать цену Маругг, — WIFAG в печатной жизни — все равно, что «Rolls-royse» — в автомобильной.
— Никто не спорит, — согласился Артамонов, — но «Rolls-royse» продают в кредит, не так ли? Так чем вы хуже? Тем более, что машина ваша seconde hand.
— А как насчет окупаемости? — полез вглубь проблемы Маругг. — Вы наберете заказов?
— Окупаемость будет, какая скажете, — успокоил его Артамонов. Орехов подгонит проект под любой срок.
— В таком случае мы хотели бы пригласить вас в Швейцарию, — сказал Маругг. — Для осмотра машины конкретно на месте.
— А что на нее смотреть? — cказал Макарон. — Привозите, мы разберемся.
— Он шутит, — вежливо объяснился Артамонов. — Присылайте приглашение, мы рассмотрим.
По завершении переговоров Орехов засвистел мелодию из «Марбургских зонтиков».
За деньгами на дорожные расходы, кроме как к Мошнаку, идти было некуда. А он словно ждал этого.
— Верните транш! — взмолился банкир. — А то я не разовьюсь.
— Может, проведем конверсию займа? — изловчился Артамонов. — Или хотя бы усечем проценты.
— Как это?
— Заменим одни облигации на другие.
— Только деньги! — простонал Мошнак.
— За ними и едем! — вытянулся в струнку Макарон. — И, как только вернемся с мешком, сразу к вам. Кстати, у вас не найдется стопки «зелени», а то нам в Швейцарию ехать?
— Могу дать концы в Цюрихе.
— Извините, не понял.
— Придете на рынок в Цюрихе и станете у входа. Туда явится старуха Мошнаковская, ей вы и предложите все оптом.
— Что все? — не въехал Орехов.
— Да что хотите! Наберите в «Подарках» копеечной мишуры с русским душком — гжель, хохлома.
— Это все по-немецки надо сказать?
— По-русски. Мошнаковская приходит туда каждый уик-энд.
— А вдруг не придет?
— Придет, она приходит уже в третьем поколении, — успокоил ходоков Мошнак. — Все эмигранты по выходным ходят на рынок. Я всякий раз сбрасываю ей товар.
— А в Берне у вас нет концов? — спросил Макарон.
Вскоре действительно пришлось выехать в Швейцарию.
Джентльменский набор для встреч на любом уровне у компании был один и тот же: стопка газет, заштопанная картина Давликана с козой и «Тверская горькая» в берестяном футляре. Действовало безотказно, на все эти аргументы возразить было невозможно. После вываливания их на стол оставалось обменяться дежурными фразами.
В поездку в качестве эксперта прихватили Толкачева и, чтобы не допустить юридических проколов, остеохондрозного Нидворая.
— Ты что, на холодную войну собрался? — спросил у него Макарон, возглавлявший делегацию. — Разоделся в меха, как оленевод!
— Люто здесь, — поежился Нидворай.
— Тебе полезно бывать на морозе, а то подшерсток не вырастет! пристыдил его Макарон, поправив плащ-паталатку.
Как выяснилось, Нидворай дрожал не зря — сразу из аэропорта принимающая сторона повезла покупателей в горы и с такой прытью бросилась демонстрировать пейзажи, будто хотела сбыть не поношенную машину, а Женевское озеро с Альпами в придачу.
— Тригональная сингония, — произнес Макарон, оценивая просторы.
— Переводить? — cпросила Люба.
— Если сможешь. И добавь, что горы староваты — процесс высаливания пород зашел дальше некуда.
— Вершины покрываются снежными шапками, — отвечал ничего не понимающий Маругг.
— К сожалению, шапок не хватает, — не давал ему оторваться Макарон.
Потом группу затащили в сувенирный ларек, где из уважения к хозяевам пришлось скупить многолезвийные красные швейцарские ножики, да еще выгравировать на них свои фамилии.
— Очень правильно, — поощрил херр Маругг столь неприкрытый поступок гостей. — Эти ножи стоят на вооружении нашей армии, — раскрыл он секретные сведения. — Каждому новобранцу страна вручает нож. На них держится весь пафос службы. Швейцарские офицеры запаса ежегодно проходят переподготовку, автоматы — у них дома, армия мобилизуется по первому свистку. У нас самая правильная горная артиллерия, поэтому к нам не сунулся Гитлер.
Макарон размяк от поэзии Маругга и повел стрельбу с закрытых огневых позиций.
— Переведи, Любочка, — сказал он, — что Гитлер к ним не сунулся потому, что сунулся к нам. Это я говорю как русский офицер в отставке, отслуживший двадцать пять лет в песках среди фельдшеров!
Любочка перевела.
— Кстати, о Гитлере и о синхронном переводе, — сделал небольшое отступление Макарон. — Когда мы куковали в Кушке, по телеку показывали «Семнадцать мгновений весны». И знаете, как они там у себя в каганате переводили официальные фашистские приветствия «Хайль, Гитлер!» и «Зиг хайль!»?
— Как? — вытянулась вперед Любаша.
— Салям алейкум, Гитлер! И — малейкум ассалам! — выбросил вперед руку Макарон. — Вокруг бойня, а синхронист с экрана соловьиные трели разводит: «Салям алейкум, Гитлер!» — «Малейкум ассалам!» — «Салям алейкум!» — «Малейкум ассалам!».
— Да вы что?! — не поверила Макарону торговка.
— Артамонов не даст соврать.
— Не дам, — сказал Артамонов.