Страница:
хорошие результаты. Сплошь и рядом на сходках "страха ради иудейска"
студенты принимают такие решения, которым в душе каждый из них в отдельности
не сочувствует и осуществить которые сознает себя неспособным. Этим
объясняется то поведение студентов при конфликтах, которое приводит в
отчаяние профессоров и возбуждает искреннее негодование в людях, любящих
молодежь, но не желающих ей льстить. Когда студентам в чем-либо уступают,
они начинают думать, что их боятся, требовательность их растет, тон
приобретает заносчивый характер. Когда же они натыкаются на грубый
физический отпор, они сдаются, отступают, если возможно, прикрывая свое
отступление какой-нибудь звонкой фразой, вроде того, что "студенчество
готовится к бою". Нужны ли факты в подтверждение этого? 1908 год с его
несчастной студенческой забастовкой оставил их больше чем надо.
Эти отрицательные черты особенно остро дают себя чувствовать после 17
октября 1905 г., знаменующего коренной перелом в русской жизни. До этого
времени русское общество и русский народ могли и должны были все прощать
своему студенчеству за ту огромную положительную роль, которую оно играло в
жизни страны. При всех своих крупных, как мы видели, недостатках,
существовавших и тогда, студенчество в то время было все-таки чуть ли не
единственной группой образованных людей, думавшей не только о своих личных
интересах, но и об интересах всей страны. Студенчество будило общественную
мысль, оно тревожило правительство, постоянно напоминало самодержавной
бюрократии, что она не смогла и не сможет задушить всю страну. В этом была
огромная заслуга, за которую многое простится.
Теперь со студенчества эта непосильная для его молодых плеч задача
снята, и общество требует от него другого: знаний, работоспособности,
нравственной выдержки...
IV
Каких бы убеждений ни держались различные группы русской интеллигентной
молодежи, в конечном счете, если глубже вдуматься в ее психологию, они
движутся одним и тем же идеалом. Идеал этот, если разуметь под ним не
умозрительные и более или менее произвольные построения, а ту действительную
силу, которая с непреодолимой мощью толкает волю на известные поступки,
заключается не в той или иной мечте о грядущем счастии человечества, "когда
из меня лопух расти будет". Этот идеал -- глубоко личного, интимного
характера и выражается в стремлении к смерти, в желании и себе и другим
доказать, что я не боюсь смерти и готов постоянно ее принять. Вот, в
сущности, единственное и логическое, и моральное обоснование убеждений,
признаваемое нашей революционной молодежью в лице ее наиболее чистых
представителей. Твои убеждения приводят тебя к крестной жертве -- они святы,
они прогрессивны, ты прав...
Обратите внимание на установившуюся у нас в общем мнении градацию
"левости". Что положено в ее основу? Почему социалисты-революционеры
считаются "левее" социал-демократов, особенно меньшевиков? почему большевики
"левее" меньшевиков, а анархисты и максималисты "левее" эс-эров? Ведь правы
же меньшевики, доказывающие, что в учениях и большевиков, и эс-эров, и
анархистов много мелкобуржуазных элементов. Ясно, что критерий "левости"
лежит в другой области. "Левее" тот, кто ближе к смерти, чья работа
"опаснее" не для общественного строя, с которым идет борьба, а для самой
действующей личности. В общем, социалист-революционер ближе к виселице, чем
социал-демократ, а максималист и анархист еще ближе, чем
социалисты-революционеры. И вот это-то обстоятельство и оказывает магическое
влияние на душу наиболее чутких представителей русской интеллигентной
молодежи. Оно завораживает их ум и парализует совесть: все освящается, что
заканчивается смертью, все дозволено тому, кто идет на смерть, кто ежедневно
рискует своей головой. Всякие возражения сразу пресекаются одной фразой: в
вас говорит буржуазный страх за свою шкуру.
Самые крайние и последовательные, максималисты, бросили в лицо даже
социалистам-революционерам упрек в кадетизме, в буржуазности, даже в
реакционности (см., например, брошюру максималистского теоретика Е. Таг-ина
"Ответ Виктору Чернову"). "Социализм в конечной цели, -- говорит Е. Таг-ин,
-- ни для кого не опасен. Буржуазные демократы легко могут сделаться ее (т.
е. партии социалистов-революционеров) идеологами и совратить ее с истинного
пути... Мы повторяем: крестьянин и рабочий, когда ты идешь бороться и
умирать в борьбе, иди и борись и умирай, но за свои права, за свои нужды".
Вот в этом "иди и умирай" и лежит центр тяжести.
Принцип "иди и умирай!", пока он руководил поступками немногих,
избранных людей, мог еще держать их на огромной нравственной высоте, но,
когда круг "обреченных" расширился, внутренняя логика неизбежно должна была
привести к тому, что в России и случилось: ко всей этой грязи, убийствам,
грабежам, воровству, всяческому распутству и провокации. Не могут люди жить
одной мыслью о смерти и критерием всех своих поступков сделать свою
постоянную готовность умереть. Кто ежеминутно готов умереть, для того,
конечно, никакой ценности не могут иметь ни быт, ни вопросы нравственности,
ни вопросы творчества и философии сами по себе. Но ведь это есть не что
иное, как самоубийство, и бесспорно, что в течение многих лет русская
интеллигенция являла собой своеобразный монашеский орден людей, обрекших
себя на смерть, и притом на возможно быструю смерть. Если цель состоит в
принесении себя в жертву, то какой смысл выжидать зрелого возраста? Не лучше
ли подвинуть на жертву молодежь, благо она более возбудима? Если эта
"обреченность" и придавала молодежи особый нравственный облик, то ясно
все-таки, что построить жизнь на идеале смерти нет никакой возможности.
Понятно, что я говорю пока только о тех интеллигентах, у которых слово не
расходилось с делом. Нравственное положение множества остальных, которые
"сочувствовали" и даже подталкивали, но сами на смерть не шли, было, без
сомнения, трагическим и ужасным. Не мудрено, что "раскаяние",
"самообличение" и проч., и проч. составляют постоянную принадлежность
русского интеллигента, особенно в периоды специфического возбуждения. Само
собою понятно, что человек, сознающий, что он "не имеет права жить",
чувствующий постоянный разлад между своими словами, идеями и поступками, не
мог создать достойных форм человеческой жизни, не мог явиться истинным
вождем своего народа. Но и люди бесконечно искренние, кровью запечатлевшие
свою искренность, тоже не могли сыграть такой роли: ибо они учили не жить, а
только умирать.
Все, конечно, имеет свои причины. И психическое состояние русской
интеллигенции имеет свои глубокие исторические причины. Но одно из двух:
либо всей России суждено умереть и погибнуть и нет средств спасения, либо в
этой основной и, по моему мнению, глубочайшей черте психического склада
русской интеллигенции должен произойти коренной перелом, всесторонний
переворот. Вместо любви к смерти основным мотивом деятельности должна стать
любовь к жизни, общей с миллионами своих соотчичей. Любовь к жизни вовсе не
равносильна страху смерти. Смерть неизбежна, и надо учить людей встречать ее
спокойно и с достоинством. Но это совершенно другое, чем учить людей искать
смерти, чем ценить каждое, деяние, каждую мысль с той точки зрения, грозит
ли за нее смерть или нет. В этой повышенной оценке смерти не скрывается ли
тоже своеобразный страх ее?
Глубокое идейное брожение охватило теперь русское образованное
общество. Оно будет плодотворным и творческим только в том случае, если
родит новый идеал, способный пробудить в русском юношестве любовь к жизни.
В этом -- основная задача нашего времени.
Огромное большинство нашей средней интеллигенции все-таки живет и хочет
жить, но в душе своей исповедует, что свято только стремление принести себя
в жертву. В этом -- трагедия русской интеллигенции. Глубокий духовный разлад
в связи с ее некультурностью, необразованностью, в связи со многими
отрицательными сторонами, порожденными веками рабства и отсутствием
серьезного воспитания, и сделали нашу среднюю интеллигенцию столь бессильной
и малополезной народу. Интеллигенты, кончающие курс школы и вступающие в
практическую жизнь, идейно и духовно не переходят в иную, высшую плоскость.
Напротив, сплошь и рядом они отрекаются от всяких духовных интересов.
Для неотрекающихся идеалом остается -- смерть, та революционная работа,
которая ведет к этому. При свете этого идеала всякие заботы обустройстве
своей личной жизни, об исполнении взятого на себя частного и общественного
дела, о выработке реальных норм для своих отношений к окружающим --
провозглашаются делом буржуазным. Человек живет, женится, плодит детей --
что поделать! -- это неизбежная, но маленькая частность, которая, однако, не
должна отклонять от основной задачи. Тоже самое и по отношению к "службе" --
она необходима для пропитания, если интеллигент не может сделаться
"профессиональным революционером", живущим на средства организации...
Нередко делаются попытки отождествить современных революционеров с
древними христианскими мучениками. Но душевный тип тех я других совершенно
различен. Различны и культурные плоды, рождаемые ими "Ибо мы знаем, -- писал
апостол Павел (2-е посл. к Коринфянам, гл. 5), -- что когда земной наш дом,
эта хижина разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом
нерукотворенный, вечный". Как известно, среди христианских мучеников было
много людей зрелого и пожилого возраста, тогда как среди современных
активных русских революционеров, кончающих жизнь на эшафоте, люди,
перешагнувшие за тридцать пять -- сорок лет, встречаются очень редко, как
исключение. В христианстве преобладало стремление научить человека спокойно,
с достоинством встречать смерть и только сравнительно редко пробивали дорогу
течения, побуждавшие человека искать смерти во имя Христово. У отцов церкви
мы встретим даже обличения в высокомерии: людей, ищущих смерти.
Я позволил себе это отступление потому, что оно уясняет мою мысль,
почему русская интеллигенция не могла создать серьезной культуры.
Христианство ее создало потому, что условием загробного блаженства ставило
не только "непостыдную кончину", но и праведную, хорошую жизнь на земле.
Современного революционера странно было бы утешать "жилищем на небесах".
Отношения полов, брак, заботы, о детях, о прочных, знаниях,
приобретаемых только многими годами упорной работы, любимое дело, плоды,
которого видишь сам, красота существующей жизни -- какая обо всем этом может
быть речь, если идеалом интеллигентного человека является профессиональный
революционер, года два живущий тревожной, боевой жизнью и затем погибающий
на эшафоте?
Конечно, эта духовная физиономия русской интеллигенции явилась
следствием многовекового господства над нашей жизнью абсолютизма. Без этих
свойств могла ли бы интеллигенция выдерживать за последние полвека ту
героическую борьбу, которая привлекала к себе внимание всего мира? Но 17
октября 1905 г. мы подошли к поворотному пункту. И теперь, вполне ценя
заслуги русской интеллигенции в прошлом, мы должны начать считаться и с ее
теневыми сторонами. В разгар борьбы на них можно было не обращать внимания.
На пороге новой русской истории, знаменующейся открытым выступлением наряду
с правительством общественных сил (каковы бы они ни были и как бы ни было
искажено их легальное представительство), -- нельзя не отдать себе отчета и
в том, какой вред приносит России исторически сложившийся характер ее
интеллигенции.
Я ни на минуту не думаю отрицать, что помимо искания подвига, ведущего
к крестной смерти, русская интеллигенция, революционная, социалистическая и
просто демократическая, занималась и творческой, организационной работой.
Были интеллигенты, которые разными способами работали для организации
рабочего класса; Другие -- соединяли крестьян для борьбы за их интересы, как
потребителей, арендаторов земли, продавцов рабочей силы; третьи -- работали
над просвещением народа, земские деятели трудились над начатками местного
самоуправления. Все это, несомненно, органическая, творческая работа,
составляющая историческое дело. Но известно также, что результаты этой
работы, требовавшей громадных сил и полного самоотвержения, были
сравнительно очень малы: общее развитие страны двигалось вперед медленно.
Одними внешними причинами нельзя объяснить этого факта. Если от результатов
мы обратимся к психологии деятелей, то увидим, что они работали без полной
веры в свое дело, без цельной любви, с надрывом, с. гнетущей мыслью, что
есть дело более важное, более серьезное, но, к несчастью, они, по своей ли
дряблости, по другим ли причинам, его творить не могут. Известно, как
встречена была работа первых социал-демократов, так называемых
"экономистов", верны инстинктом понявших, что самое важное -- это
сорганизовать рабочую массу и подготовить вождей ее из среды самих рабочих.
Первые эсдеки пошли в тюрьму и в ссылку, но это не помешало наложить на их
взгляды печать чего-то жалкого, трусливого, приниженного. Но еще хуже, чем у
самих "экономистов" не хватило ни понимания, ни веры в свое дело, чтобы
открыто и смело выступить в защиту своих взглядов. Понадобились ужасы нашей
реакции, чтобы П. Б. Аксельрод[66] и некоторые другие меньшевики
стали снова доказывать ту истину, что без рабочих рабочая
социал-демократическая партия немыслима, да и то доказывать с таинственным
приоткрыванием "завесы будущего", с тактическими ужимками, с громкими
фразами. Народным социалистам пришлось выслушать от своих "друзей слева" всю
ту порцию упреков в трусости, оппортунизме, министериабельности, которыми
они так щедро угощали конституционных демократов. Земским деятелям был
преподнесен такой подарок: "Не земцы-либералы своей школой, право же
немногим отличавшейся от церковной, подготовляли великую революцию, а
кое-что в этом направлении если в земстве и делалось, то делалось это
третьим элементом. Третий элемент давал Сипягиным[67] и
Плеве[68] материал, который они начали целыми транспортами
отправлять на поселение в Сибирь. Дорога была тайная работа земства, а не
открытая, подотчетная" ("Сознательная Россия" 1906 года, 3, стр. 62--63).
Важны не эти упреки сами по себе, а то, что выслушивавшие их считали
себя в глубине души подавленными ими. Они никогда не могли найти такую
принципиальную точку, которая дала бы им силы открыто стать на защиту своего
дела, признать его самодовлеющую ценность, сказать, что они сознательно
отдают этому делу все свои силы и ничего дурного в этом не видят. Нет, они
стремились всегда оправдаться, скинуть с себя эту тяжесть упреков.
Социал-демократы "экономисты" пытались доказывать, что они вовсе не
"экономисты", а тоже крайние революционеры. Меньшевики доказывали, что они
не заражены ни ревизионизмом, ни тред-юнионизмом, а хранят огонь самой
пламенной ортодоксальной революционности. Народные социалисты с величайшим
презрением отталкивали всякий намек на кадетизм. Кадеты тоже стремились
временно отделаться от анализирующего разума, чтобы полетать на крыльях
фантазии, и т.д., и т.д.
Два последствия огромной важности проистекли из этого. Во-первых,
средний массовый интеллигент в России большею частью не любит своего дела и
не знает его. Он -- плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист,
непрактичный техник и проч., и проч. Его профессия представляет для него
нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения. Если он увлечется
своей профессией, всецело отдастся ей -- его ждут самые жестокие сарказмы со
стороны товарищей, как настоящих революционеров, так и фразерствующих
бездельников. Но приобрести серьезное влияние среди населения получить в
современной жизни большой удельный вес можно, только обладая солидными,
действительными специальными знаниями. Без этих знаний, кормясь только
популярными брошюрами, долго играть роль в жизни невозможно. Если вспомнить,
какое жалкое образование получают наши интеллигенты в средних и высших
школах, станет понятным и антикультурное влияние отсутствия любви к своей
профессии и революционного верхоглядства, при помощи которого решались все
вопросы. История доставила нам даже слишком громкое доказательство
справедливости сказанного. Надо иметь, наконец, смелость сознаться, что в
наших государственных думах огромное большинство депутатов, за исключением
трех-четырех десятков кадетов и октябристов, не обнаружили знаний, с
которыми можно было бы приступить к управлению и переустройству России.
Второе последствие не менее важно. Во времена кризисов, народных
движений или даже просто общественного возбуждения крайние элементы у нас
очень быстро овладевают всем, не встречая почти никакого отпора со стороны
умеренных. Интеллигенция с какой-то лихорадочной быстротой устремляется за
теми, кто не на словах, а на деле постоянно рискует своею жизнью. "Больная
совесть" дает себя чувствовать: -- в мгновенном порыве человек зачеркивает
всю свою старую, многолетнюю работу, которой он, очевидно, никогда не любил.
В этой области происходят не только комедии, вроде известного превращения
вице-губернатора, лет тридцать в разных чинах служившего "самодержавному
правительству", в социал-демократа, но и серьезные идейные и житейские
трагедии. Когда на другой день после 17 октября в России не оказалось
достаточно сильных и влиятельных в населении лиц, чтобы крепкой рукой
сдержать революцию и немедленно приступить к реформам, для проницательных
людей стало ясно, что дело свободы временно проиграно и пройдет много лет
упорной борьбы, пока начала этого манифеста воплотятся в жизни...
И, быть может, самый тяжелый удар русской интеллигенции нанесло не
поражение освободительного движения, а победа младотурок, которые смогли
организовать национальную революцию и победить почти без: пролития крови.
Эта победа должна нас заставить серьезно задуматься над теми сторонами жизни
и характера русской интеллигенции, о которых до сих пор у нас почти вовсе не
думали[xxxiv] .
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Философская истина и интеллигентская правда
Героизм и подвижничество
Творческое самосознание
В защиту права
Интеллигенция и революция
Этика нигилизма
Об интеллигентской молодежи
(М.О.Гершензон)....................................
(Н.А.Бердяев).......................................
(С.Н.Булгаков).......................................
(М.О.Гершензон)....................................
(Б.А.Кистяковский).................................
(П.Б.Струве)..........................................
(С.Л.Франк)..........................................
(А.С.Изгоев)..........................................
1 Авенариус Рихард (1843-1896) -- швейцарский философ, основоположник,
наряду с Э.Махом, эмпириокритицизма.
2 Мах Эрнст (1838-1916) -- австрийский физик, философ, один из
основоположников философского направления, получившего название
эмпириокритицизм.
3 Лопатин Л.М. (1855-1920) -- русский философ-идеалист, психолог,
редактор журнала "Вопросы философии и психологии", председатель Московского
психологического общества.
i Имею в виду не философский позитивизм, а научный позитивизм. Запад
создал научный дух, который и там был превращен в орудие борьбы против
религии и метафизики. Но Западу чужды славянские крайности, Запад создал
науку религиозно и метафизически нейтральную.
4 Чичерин Б.Н. (1826-1904) -- русский философ-гегельянец, правовед,
историк, публицист. В 1861-1868 гг. профессор Московского университета.
5 Риль Алоиз (1844-1924) -- немецкий философ-неокантианец.
6 Зиммель Георг (1858-1918) -- немецкий философ-идеалист, социолог.
7 Фихте Иоганн Готлиб (1762-1814) -- немецкий философ, представитель
немецкого классического идеализма.
ii Авенариусу не удалось освободиться от (предпосылок", его
гносеологическая точка зрения очень сбивчива, пахнет и (материализмом", и
(спиритуализмом", и чем угодно, но не проста.
8 Ницше Фридрих (1844-1900) -- немецкий философ, представитель
иррационализма и волюнтаризма, поэт.
9 Коген Герман (1842-1918) -- немецкий философ, глава Марбургской школы
неокантианства.
10 Виндельбандт Вильгельм (1848-1915) -- немецкий философ, глава
Баденской школы неокантианства.
11 Конт Огюст (1798-1857) -- французский философ, один из
основоположников позитивизма.
12 Козлов А.А. (1831-1901) -- русский философ-идеалист.
13 Трубецкой С.Н. (1862-1905) -- князь, русский религиозный философ и
общественный деятель.
14 Лосский Н.О. (1870-1965) -- русский философ-идеалист, один из
крупнейших в России представителей персонализма и интуитивизма.
15 Несмелов В.И. (1863-1937) -- русский религиозный философ,
представитель интуитивизма и персонализма.
iii Истина не может быть национальной, истина всегда универсальна, но
разные национальности могут быть призваны к раскрытию отдельных сторон
истины. Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны
творить в области религиозной философии.
16 Джемс Уильям (1842-1910) -- американский философ и психолог,
основатель прагматизма.
17 Бергсон Анри (1859-1941) -- французский философ, представитель
интуитивизма и философии жизни.
18 Розанов В.В. (1856-1919) -- русский писатель, философ, сочетавший
религиозно-экзистенциалистские умонастроения с критикой христианского
аскетизма.
19 Мережковский Д.С. (1866-1941) -- русский писатель, публицист,
представитель религиозно-мистического философского миросозерцания.
20 Иванов Вяч. И. (1866-1949) -- русский поэт, публицист, философ,
развивавший религиозно-эстетическую концепцию творчества.
iv Смирение перед истиной имеет большое моральное значение, но не
должно вести к культу мертвой, отвлеченной истины.
v В очерке (Религия и интеллигенция" ((Русская мысль", 1908, III);
издан и отдельно.
vi Ср. об этом мой очерк (Душевная драма Герцена" в сборнике (От
марксизма к идеализму" и в отдельном издании.
21 Mixtum compositum (лат.) -- сложная смесь.
22 Бухарев А.М. (в монашестве Феодор) (1824-1871) -- духовный писатель.
23 Si duo idem dicunt, non est idem (лат.) -- если двое говорят одно,
то это не есть одно.
24 Sturm und Drang (нем.) -- буря и натиск.
25 Quasi (лат.) -- как-бы.
26 Credo (лат.) -- кредо.
vii Рознь наблюдается, конечно, и в истории христианских и иных
религиозных сект и исповеданий. До известной степени и здесь наблюдается
психология героизма, но эти распри имеют, однако, и свои специальные
причины, с нею не связанные.
27 Бернштейн Эдуард (1850-1932) -- немецкий социал-демократ, теоретик
социализма. Споры в среде социал-демократии вызвала выдвинутая им формула:
цель -- ничто, движение -- все.
viii Нет нужды показывать, насколько эта атеистическая эсхатология
отличается от христианской эсхатологии.
ix Педократия -- господство детей.
x Разоблачения, связанные с именем Азефа, раскрыли, как далеко может
идти при героическом максимализме эта неразборчивость в средствах, при
которой перестаешь уже различать, где кончается революционер и начинается
охранник или провокатор.
xi Карлейль в своей книге (Герои и героическое в истории" под именем
героизма описывает духовный склад, который, по принятой нами терминологии,
приближается к типу подвижничества и, во всяком случае, значительно
отличается от атеистического героизма.
xii Собр. cоч. Ф. М. Достоевского, изд. 6-е, т. XII, стр. 425.
28 Имеются в виду 10 заповедей Божиих, сообщенных через пророка Моисея.
См.: Ветхий Завет. Исход, 20, 1-17.
29 Bona fide (лат.) -- добросовестный, чистосердечный; mala fide (лат.)
-- недобросовестный, нечистосердечный.
xiii Конечно, все допускает подделку и искажение, и именем смирения
прикрываются и прикрывались черты, на самом деле ничего общего с ним не
имеющие, в частности -- трусливое и лицемерное низкопоклонство (так же
точно, как интеллигентским героизмом и революционностью прикрывается нередко
распущенность и хулиганство). Чем выше добродетель, тем злее ее карикатуры и
искажение. Но не по ним же следует судить о существе ее.
xiv Белинский писал в знаменитом письме своем к Гоголю, этом пламенном
и классическом выражении интеллигентского настроения: (Что вы нашли общего
между Христом и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый
возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством
запечатлел, утвердил истину своего учения... Но смысл Христова учения открыт
философским движением прошлого века" (Белинский В. Г. Письмо к Гоголю. С
предисловием С. А. Венгерова. СПб., 1905, с. 13).
xv Я беру все эти вопросы в их психологической постановке, оставляя в
стороне рассмотрение их по существу.
xvi Post-scriptum pro domo sua. (После написанного в защиту себя и
своих дел (лат.). -- О.В.) По поводу суровой характеристики интеллигентского
уклада души (гл. III--IV) мне может быть сделан упрек, что я произношу здесь
суд над людьми самоотверженными, страдающими, гонимыми, по крайней мере я
сам не раз задавался этим вопросом. Но независимо от того, сколь бы низко ни
думал я о себе самом, я чувствую обязанность (хотя бы в качестве
общественного (послушания") сказать все, что вижу, что лежит у меня на
сердце как итог всего пережитого, перечувствованного, передуманного
студенты принимают такие решения, которым в душе каждый из них в отдельности
не сочувствует и осуществить которые сознает себя неспособным. Этим
объясняется то поведение студентов при конфликтах, которое приводит в
отчаяние профессоров и возбуждает искреннее негодование в людях, любящих
молодежь, но не желающих ей льстить. Когда студентам в чем-либо уступают,
они начинают думать, что их боятся, требовательность их растет, тон
приобретает заносчивый характер. Когда же они натыкаются на грубый
физический отпор, они сдаются, отступают, если возможно, прикрывая свое
отступление какой-нибудь звонкой фразой, вроде того, что "студенчество
готовится к бою". Нужны ли факты в подтверждение этого? 1908 год с его
несчастной студенческой забастовкой оставил их больше чем надо.
Эти отрицательные черты особенно остро дают себя чувствовать после 17
октября 1905 г., знаменующего коренной перелом в русской жизни. До этого
времени русское общество и русский народ могли и должны были все прощать
своему студенчеству за ту огромную положительную роль, которую оно играло в
жизни страны. При всех своих крупных, как мы видели, недостатках,
существовавших и тогда, студенчество в то время было все-таки чуть ли не
единственной группой образованных людей, думавшей не только о своих личных
интересах, но и об интересах всей страны. Студенчество будило общественную
мысль, оно тревожило правительство, постоянно напоминало самодержавной
бюрократии, что она не смогла и не сможет задушить всю страну. В этом была
огромная заслуга, за которую многое простится.
Теперь со студенчества эта непосильная для его молодых плеч задача
снята, и общество требует от него другого: знаний, работоспособности,
нравственной выдержки...
IV
Каких бы убеждений ни держались различные группы русской интеллигентной
молодежи, в конечном счете, если глубже вдуматься в ее психологию, они
движутся одним и тем же идеалом. Идеал этот, если разуметь под ним не
умозрительные и более или менее произвольные построения, а ту действительную
силу, которая с непреодолимой мощью толкает волю на известные поступки,
заключается не в той или иной мечте о грядущем счастии человечества, "когда
из меня лопух расти будет". Этот идеал -- глубоко личного, интимного
характера и выражается в стремлении к смерти, в желании и себе и другим
доказать, что я не боюсь смерти и готов постоянно ее принять. Вот, в
сущности, единственное и логическое, и моральное обоснование убеждений,
признаваемое нашей революционной молодежью в лице ее наиболее чистых
представителей. Твои убеждения приводят тебя к крестной жертве -- они святы,
они прогрессивны, ты прав...
Обратите внимание на установившуюся у нас в общем мнении градацию
"левости". Что положено в ее основу? Почему социалисты-революционеры
считаются "левее" социал-демократов, особенно меньшевиков? почему большевики
"левее" меньшевиков, а анархисты и максималисты "левее" эс-эров? Ведь правы
же меньшевики, доказывающие, что в учениях и большевиков, и эс-эров, и
анархистов много мелкобуржуазных элементов. Ясно, что критерий "левости"
лежит в другой области. "Левее" тот, кто ближе к смерти, чья работа
"опаснее" не для общественного строя, с которым идет борьба, а для самой
действующей личности. В общем, социалист-революционер ближе к виселице, чем
социал-демократ, а максималист и анархист еще ближе, чем
социалисты-революционеры. И вот это-то обстоятельство и оказывает магическое
влияние на душу наиболее чутких представителей русской интеллигентной
молодежи. Оно завораживает их ум и парализует совесть: все освящается, что
заканчивается смертью, все дозволено тому, кто идет на смерть, кто ежедневно
рискует своей головой. Всякие возражения сразу пресекаются одной фразой: в
вас говорит буржуазный страх за свою шкуру.
Самые крайние и последовательные, максималисты, бросили в лицо даже
социалистам-революционерам упрек в кадетизме, в буржуазности, даже в
реакционности (см., например, брошюру максималистского теоретика Е. Таг-ина
"Ответ Виктору Чернову"). "Социализм в конечной цели, -- говорит Е. Таг-ин,
-- ни для кого не опасен. Буржуазные демократы легко могут сделаться ее (т.
е. партии социалистов-революционеров) идеологами и совратить ее с истинного
пути... Мы повторяем: крестьянин и рабочий, когда ты идешь бороться и
умирать в борьбе, иди и борись и умирай, но за свои права, за свои нужды".
Вот в этом "иди и умирай" и лежит центр тяжести.
Принцип "иди и умирай!", пока он руководил поступками немногих,
избранных людей, мог еще держать их на огромной нравственной высоте, но,
когда круг "обреченных" расширился, внутренняя логика неизбежно должна была
привести к тому, что в России и случилось: ко всей этой грязи, убийствам,
грабежам, воровству, всяческому распутству и провокации. Не могут люди жить
одной мыслью о смерти и критерием всех своих поступков сделать свою
постоянную готовность умереть. Кто ежеминутно готов умереть, для того,
конечно, никакой ценности не могут иметь ни быт, ни вопросы нравственности,
ни вопросы творчества и философии сами по себе. Но ведь это есть не что
иное, как самоубийство, и бесспорно, что в течение многих лет русская
интеллигенция являла собой своеобразный монашеский орден людей, обрекших
себя на смерть, и притом на возможно быструю смерть. Если цель состоит в
принесении себя в жертву, то какой смысл выжидать зрелого возраста? Не лучше
ли подвинуть на жертву молодежь, благо она более возбудима? Если эта
"обреченность" и придавала молодежи особый нравственный облик, то ясно
все-таки, что построить жизнь на идеале смерти нет никакой возможности.
Понятно, что я говорю пока только о тех интеллигентах, у которых слово не
расходилось с делом. Нравственное положение множества остальных, которые
"сочувствовали" и даже подталкивали, но сами на смерть не шли, было, без
сомнения, трагическим и ужасным. Не мудрено, что "раскаяние",
"самообличение" и проч., и проч. составляют постоянную принадлежность
русского интеллигента, особенно в периоды специфического возбуждения. Само
собою понятно, что человек, сознающий, что он "не имеет права жить",
чувствующий постоянный разлад между своими словами, идеями и поступками, не
мог создать достойных форм человеческой жизни, не мог явиться истинным
вождем своего народа. Но и люди бесконечно искренние, кровью запечатлевшие
свою искренность, тоже не могли сыграть такой роли: ибо они учили не жить, а
только умирать.
Все, конечно, имеет свои причины. И психическое состояние русской
интеллигенции имеет свои глубокие исторические причины. Но одно из двух:
либо всей России суждено умереть и погибнуть и нет средств спасения, либо в
этой основной и, по моему мнению, глубочайшей черте психического склада
русской интеллигенции должен произойти коренной перелом, всесторонний
переворот. Вместо любви к смерти основным мотивом деятельности должна стать
любовь к жизни, общей с миллионами своих соотчичей. Любовь к жизни вовсе не
равносильна страху смерти. Смерть неизбежна, и надо учить людей встречать ее
спокойно и с достоинством. Но это совершенно другое, чем учить людей искать
смерти, чем ценить каждое, деяние, каждую мысль с той точки зрения, грозит
ли за нее смерть или нет. В этой повышенной оценке смерти не скрывается ли
тоже своеобразный страх ее?
Глубокое идейное брожение охватило теперь русское образованное
общество. Оно будет плодотворным и творческим только в том случае, если
родит новый идеал, способный пробудить в русском юношестве любовь к жизни.
В этом -- основная задача нашего времени.
Огромное большинство нашей средней интеллигенции все-таки живет и хочет
жить, но в душе своей исповедует, что свято только стремление принести себя
в жертву. В этом -- трагедия русской интеллигенции. Глубокий духовный разлад
в связи с ее некультурностью, необразованностью, в связи со многими
отрицательными сторонами, порожденными веками рабства и отсутствием
серьезного воспитания, и сделали нашу среднюю интеллигенцию столь бессильной
и малополезной народу. Интеллигенты, кончающие курс школы и вступающие в
практическую жизнь, идейно и духовно не переходят в иную, высшую плоскость.
Напротив, сплошь и рядом они отрекаются от всяких духовных интересов.
Для неотрекающихся идеалом остается -- смерть, та революционная работа,
которая ведет к этому. При свете этого идеала всякие заботы обустройстве
своей личной жизни, об исполнении взятого на себя частного и общественного
дела, о выработке реальных норм для своих отношений к окружающим --
провозглашаются делом буржуазным. Человек живет, женится, плодит детей --
что поделать! -- это неизбежная, но маленькая частность, которая, однако, не
должна отклонять от основной задачи. Тоже самое и по отношению к "службе" --
она необходима для пропитания, если интеллигент не может сделаться
"профессиональным революционером", живущим на средства организации...
Нередко делаются попытки отождествить современных революционеров с
древними христианскими мучениками. Но душевный тип тех я других совершенно
различен. Различны и культурные плоды, рождаемые ими "Ибо мы знаем, -- писал
апостол Павел (2-е посл. к Коринфянам, гл. 5), -- что когда земной наш дом,
эта хижина разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом
нерукотворенный, вечный". Как известно, среди христианских мучеников было
много людей зрелого и пожилого возраста, тогда как среди современных
активных русских революционеров, кончающих жизнь на эшафоте, люди,
перешагнувшие за тридцать пять -- сорок лет, встречаются очень редко, как
исключение. В христианстве преобладало стремление научить человека спокойно,
с достоинством встречать смерть и только сравнительно редко пробивали дорогу
течения, побуждавшие человека искать смерти во имя Христово. У отцов церкви
мы встретим даже обличения в высокомерии: людей, ищущих смерти.
Я позволил себе это отступление потому, что оно уясняет мою мысль,
почему русская интеллигенция не могла создать серьезной культуры.
Христианство ее создало потому, что условием загробного блаженства ставило
не только "непостыдную кончину", но и праведную, хорошую жизнь на земле.
Современного революционера странно было бы утешать "жилищем на небесах".
Отношения полов, брак, заботы, о детях, о прочных, знаниях,
приобретаемых только многими годами упорной работы, любимое дело, плоды,
которого видишь сам, красота существующей жизни -- какая обо всем этом может
быть речь, если идеалом интеллигентного человека является профессиональный
революционер, года два живущий тревожной, боевой жизнью и затем погибающий
на эшафоте?
Конечно, эта духовная физиономия русской интеллигенции явилась
следствием многовекового господства над нашей жизнью абсолютизма. Без этих
свойств могла ли бы интеллигенция выдерживать за последние полвека ту
героическую борьбу, которая привлекала к себе внимание всего мира? Но 17
октября 1905 г. мы подошли к поворотному пункту. И теперь, вполне ценя
заслуги русской интеллигенции в прошлом, мы должны начать считаться и с ее
теневыми сторонами. В разгар борьбы на них можно было не обращать внимания.
На пороге новой русской истории, знаменующейся открытым выступлением наряду
с правительством общественных сил (каковы бы они ни были и как бы ни было
искажено их легальное представительство), -- нельзя не отдать себе отчета и
в том, какой вред приносит России исторически сложившийся характер ее
интеллигенции.
Я ни на минуту не думаю отрицать, что помимо искания подвига, ведущего
к крестной смерти, русская интеллигенция, революционная, социалистическая и
просто демократическая, занималась и творческой, организационной работой.
Были интеллигенты, которые разными способами работали для организации
рабочего класса; Другие -- соединяли крестьян для борьбы за их интересы, как
потребителей, арендаторов земли, продавцов рабочей силы; третьи -- работали
над просвещением народа, земские деятели трудились над начатками местного
самоуправления. Все это, несомненно, органическая, творческая работа,
составляющая историческое дело. Но известно также, что результаты этой
работы, требовавшей громадных сил и полного самоотвержения, были
сравнительно очень малы: общее развитие страны двигалось вперед медленно.
Одними внешними причинами нельзя объяснить этого факта. Если от результатов
мы обратимся к психологии деятелей, то увидим, что они работали без полной
веры в свое дело, без цельной любви, с надрывом, с. гнетущей мыслью, что
есть дело более важное, более серьезное, но, к несчастью, они, по своей ли
дряблости, по другим ли причинам, его творить не могут. Известно, как
встречена была работа первых социал-демократов, так называемых
"экономистов", верны инстинктом понявших, что самое важное -- это
сорганизовать рабочую массу и подготовить вождей ее из среды самих рабочих.
Первые эсдеки пошли в тюрьму и в ссылку, но это не помешало наложить на их
взгляды печать чего-то жалкого, трусливого, приниженного. Но еще хуже, чем у
самих "экономистов" не хватило ни понимания, ни веры в свое дело, чтобы
открыто и смело выступить в защиту своих взглядов. Понадобились ужасы нашей
реакции, чтобы П. Б. Аксельрод[66] и некоторые другие меньшевики
стали снова доказывать ту истину, что без рабочих рабочая
социал-демократическая партия немыслима, да и то доказывать с таинственным
приоткрыванием "завесы будущего", с тактическими ужимками, с громкими
фразами. Народным социалистам пришлось выслушать от своих "друзей слева" всю
ту порцию упреков в трусости, оппортунизме, министериабельности, которыми
они так щедро угощали конституционных демократов. Земским деятелям был
преподнесен такой подарок: "Не земцы-либералы своей школой, право же
немногим отличавшейся от церковной, подготовляли великую революцию, а
кое-что в этом направлении если в земстве и делалось, то делалось это
третьим элементом. Третий элемент давал Сипягиным[67] и
Плеве[68] материал, который они начали целыми транспортами
отправлять на поселение в Сибирь. Дорога была тайная работа земства, а не
открытая, подотчетная" ("Сознательная Россия" 1906 года, 3, стр. 62--63).
Важны не эти упреки сами по себе, а то, что выслушивавшие их считали
себя в глубине души подавленными ими. Они никогда не могли найти такую
принципиальную точку, которая дала бы им силы открыто стать на защиту своего
дела, признать его самодовлеющую ценность, сказать, что они сознательно
отдают этому делу все свои силы и ничего дурного в этом не видят. Нет, они
стремились всегда оправдаться, скинуть с себя эту тяжесть упреков.
Социал-демократы "экономисты" пытались доказывать, что они вовсе не
"экономисты", а тоже крайние революционеры. Меньшевики доказывали, что они
не заражены ни ревизионизмом, ни тред-юнионизмом, а хранят огонь самой
пламенной ортодоксальной революционности. Народные социалисты с величайшим
презрением отталкивали всякий намек на кадетизм. Кадеты тоже стремились
временно отделаться от анализирующего разума, чтобы полетать на крыльях
фантазии, и т.д., и т.д.
Два последствия огромной важности проистекли из этого. Во-первых,
средний массовый интеллигент в России большею частью не любит своего дела и
не знает его. Он -- плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист,
непрактичный техник и проч., и проч. Его профессия представляет для него
нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения. Если он увлечется
своей профессией, всецело отдастся ей -- его ждут самые жестокие сарказмы со
стороны товарищей, как настоящих революционеров, так и фразерствующих
бездельников. Но приобрести серьезное влияние среди населения получить в
современной жизни большой удельный вес можно, только обладая солидными,
действительными специальными знаниями. Без этих знаний, кормясь только
популярными брошюрами, долго играть роль в жизни невозможно. Если вспомнить,
какое жалкое образование получают наши интеллигенты в средних и высших
школах, станет понятным и антикультурное влияние отсутствия любви к своей
профессии и революционного верхоглядства, при помощи которого решались все
вопросы. История доставила нам даже слишком громкое доказательство
справедливости сказанного. Надо иметь, наконец, смелость сознаться, что в
наших государственных думах огромное большинство депутатов, за исключением
трех-четырех десятков кадетов и октябристов, не обнаружили знаний, с
которыми можно было бы приступить к управлению и переустройству России.
Второе последствие не менее важно. Во времена кризисов, народных
движений или даже просто общественного возбуждения крайние элементы у нас
очень быстро овладевают всем, не встречая почти никакого отпора со стороны
умеренных. Интеллигенция с какой-то лихорадочной быстротой устремляется за
теми, кто не на словах, а на деле постоянно рискует своею жизнью. "Больная
совесть" дает себя чувствовать: -- в мгновенном порыве человек зачеркивает
всю свою старую, многолетнюю работу, которой он, очевидно, никогда не любил.
В этой области происходят не только комедии, вроде известного превращения
вице-губернатора, лет тридцать в разных чинах служившего "самодержавному
правительству", в социал-демократа, но и серьезные идейные и житейские
трагедии. Когда на другой день после 17 октября в России не оказалось
достаточно сильных и влиятельных в населении лиц, чтобы крепкой рукой
сдержать революцию и немедленно приступить к реформам, для проницательных
людей стало ясно, что дело свободы временно проиграно и пройдет много лет
упорной борьбы, пока начала этого манифеста воплотятся в жизни...
И, быть может, самый тяжелый удар русской интеллигенции нанесло не
поражение освободительного движения, а победа младотурок, которые смогли
организовать национальную революцию и победить почти без: пролития крови.
Эта победа должна нас заставить серьезно задуматься над теми сторонами жизни
и характера русской интеллигенции, о которых до сих пор у нас почти вовсе не
думали[xxxiv] .
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Философская истина и интеллигентская правда
Героизм и подвижничество
Творческое самосознание
В защиту права
Интеллигенция и революция
Этика нигилизма
Об интеллигентской молодежи
(М.О.Гершензон)....................................
(Н.А.Бердяев).......................................
(С.Н.Булгаков).......................................
(М.О.Гершензон)....................................
(Б.А.Кистяковский).................................
(П.Б.Струве)..........................................
(С.Л.Франк)..........................................
(А.С.Изгоев)..........................................
1 Авенариус Рихард (1843-1896) -- швейцарский философ, основоположник,
наряду с Э.Махом, эмпириокритицизма.
2 Мах Эрнст (1838-1916) -- австрийский физик, философ, один из
основоположников философского направления, получившего название
эмпириокритицизм.
3 Лопатин Л.М. (1855-1920) -- русский философ-идеалист, психолог,
редактор журнала "Вопросы философии и психологии", председатель Московского
психологического общества.
i Имею в виду не философский позитивизм, а научный позитивизм. Запад
создал научный дух, который и там был превращен в орудие борьбы против
религии и метафизики. Но Западу чужды славянские крайности, Запад создал
науку религиозно и метафизически нейтральную.
4 Чичерин Б.Н. (1826-1904) -- русский философ-гегельянец, правовед,
историк, публицист. В 1861-1868 гг. профессор Московского университета.
5 Риль Алоиз (1844-1924) -- немецкий философ-неокантианец.
6 Зиммель Георг (1858-1918) -- немецкий философ-идеалист, социолог.
7 Фихте Иоганн Готлиб (1762-1814) -- немецкий философ, представитель
немецкого классического идеализма.
ii Авенариусу не удалось освободиться от (предпосылок", его
гносеологическая точка зрения очень сбивчива, пахнет и (материализмом", и
(спиритуализмом", и чем угодно, но не проста.
8 Ницше Фридрих (1844-1900) -- немецкий философ, представитель
иррационализма и волюнтаризма, поэт.
9 Коген Герман (1842-1918) -- немецкий философ, глава Марбургской школы
неокантианства.
10 Виндельбандт Вильгельм (1848-1915) -- немецкий философ, глава
Баденской школы неокантианства.
11 Конт Огюст (1798-1857) -- французский философ, один из
основоположников позитивизма.
12 Козлов А.А. (1831-1901) -- русский философ-идеалист.
13 Трубецкой С.Н. (1862-1905) -- князь, русский религиозный философ и
общественный деятель.
14 Лосский Н.О. (1870-1965) -- русский философ-идеалист, один из
крупнейших в России представителей персонализма и интуитивизма.
15 Несмелов В.И. (1863-1937) -- русский религиозный философ,
представитель интуитивизма и персонализма.
iii Истина не может быть национальной, истина всегда универсальна, но
разные национальности могут быть призваны к раскрытию отдельных сторон
истины. Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны
творить в области религиозной философии.
16 Джемс Уильям (1842-1910) -- американский философ и психолог,
основатель прагматизма.
17 Бергсон Анри (1859-1941) -- французский философ, представитель
интуитивизма и философии жизни.
18 Розанов В.В. (1856-1919) -- русский писатель, философ, сочетавший
религиозно-экзистенциалистские умонастроения с критикой христианского
аскетизма.
19 Мережковский Д.С. (1866-1941) -- русский писатель, публицист,
представитель религиозно-мистического философского миросозерцания.
20 Иванов Вяч. И. (1866-1949) -- русский поэт, публицист, философ,
развивавший религиозно-эстетическую концепцию творчества.
iv Смирение перед истиной имеет большое моральное значение, но не
должно вести к культу мертвой, отвлеченной истины.
v В очерке (Религия и интеллигенция" ((Русская мысль", 1908, III);
издан и отдельно.
vi Ср. об этом мой очерк (Душевная драма Герцена" в сборнике (От
марксизма к идеализму" и в отдельном издании.
21 Mixtum compositum (лат.) -- сложная смесь.
22 Бухарев А.М. (в монашестве Феодор) (1824-1871) -- духовный писатель.
23 Si duo idem dicunt, non est idem (лат.) -- если двое говорят одно,
то это не есть одно.
24 Sturm und Drang (нем.) -- буря и натиск.
25 Quasi (лат.) -- как-бы.
26 Credo (лат.) -- кредо.
vii Рознь наблюдается, конечно, и в истории христианских и иных
религиозных сект и исповеданий. До известной степени и здесь наблюдается
психология героизма, но эти распри имеют, однако, и свои специальные
причины, с нею не связанные.
27 Бернштейн Эдуард (1850-1932) -- немецкий социал-демократ, теоретик
социализма. Споры в среде социал-демократии вызвала выдвинутая им формула:
цель -- ничто, движение -- все.
viii Нет нужды показывать, насколько эта атеистическая эсхатология
отличается от христианской эсхатологии.
ix Педократия -- господство детей.
x Разоблачения, связанные с именем Азефа, раскрыли, как далеко может
идти при героическом максимализме эта неразборчивость в средствах, при
которой перестаешь уже различать, где кончается революционер и начинается
охранник или провокатор.
xi Карлейль в своей книге (Герои и героическое в истории" под именем
героизма описывает духовный склад, который, по принятой нами терминологии,
приближается к типу подвижничества и, во всяком случае, значительно
отличается от атеистического героизма.
xii Собр. cоч. Ф. М. Достоевского, изд. 6-е, т. XII, стр. 425.
28 Имеются в виду 10 заповедей Божиих, сообщенных через пророка Моисея.
См.: Ветхий Завет. Исход, 20, 1-17.
29 Bona fide (лат.) -- добросовестный, чистосердечный; mala fide (лат.)
-- недобросовестный, нечистосердечный.
xiii Конечно, все допускает подделку и искажение, и именем смирения
прикрываются и прикрывались черты, на самом деле ничего общего с ним не
имеющие, в частности -- трусливое и лицемерное низкопоклонство (так же
точно, как интеллигентским героизмом и революционностью прикрывается нередко
распущенность и хулиганство). Чем выше добродетель, тем злее ее карикатуры и
искажение. Но не по ним же следует судить о существе ее.
xiv Белинский писал в знаменитом письме своем к Гоголю, этом пламенном
и классическом выражении интеллигентского настроения: (Что вы нашли общего
между Христом и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый
возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством
запечатлел, утвердил истину своего учения... Но смысл Христова учения открыт
философским движением прошлого века" (Белинский В. Г. Письмо к Гоголю. С
предисловием С. А. Венгерова. СПб., 1905, с. 13).
xv Я беру все эти вопросы в их психологической постановке, оставляя в
стороне рассмотрение их по существу.
xvi Post-scriptum pro domo sua. (После написанного в защиту себя и
своих дел (лат.). -- О.В.) По поводу суровой характеристики интеллигентского
уклада души (гл. III--IV) мне может быть сделан упрек, что я произношу здесь
суд над людьми самоотверженными, страдающими, гонимыми, по крайней мере я
сам не раз задавался этим вопросом. Но независимо от того, сколь бы низко ни
думал я о себе самом, я чувствую обязанность (хотя бы в качестве
общественного (послушания") сказать все, что вижу, что лежит у меня на
сердце как итог всего пережитого, перечувствованного, передуманного