Страница:
Между тем сам Вяземский благодаря энергичной поддержке А. И. Тургенева получает назначение в канцелярию комиссара императора в Польше Н. Н. Новосильцева. Он надеялся найти здесь применение своим силам, участвуя в реализации реформаторских замыслов Александра I, который намеревался распространить на Россию конституционные учреждения, дарованные Польше. Как и Вяземский, Тургенев надеялся на введение конституции и одновременно сомневался в такой возможности. Впрочем, в первую очередь обоих волновал крестьянский вопрос. Братья Тургеневы стали главными участниками реализации плана Вяземского о создании «Общества для подготовки отмены крепостного права». В мае 1820 года была подготовлена и подана императору «Записка» с просьбой разрешить создать под руководством управляющего Министерством внутренних дел «общество с целью освобождения крестьян». Сообщая об этом брату Сергею, Александр Иванович писал: «Мы предлагаем частное постепенное освобождение, которое бы не только подготовило всеобщее, но и повлекло к оному необходимою силою вещей… Попытки и покушения наши не совсем останутся тщетными…». Александр I, сначала благосклонно принявший предложение, в итоге уступил противодействию высшей бюрократии, и проект был отклонен.
Но братья Тургеневы не оставляли усилий по решению крестьянского вопроса. В декабре того же 1820 года на заседании Государственного совета обсуждался подготовленный Николаем и Александром Тургеневыми (и подписанный последним, как членом Совета Комиссии составления законов) проект ограничения крепостного права – запрещение продажи крестьян без земли. Проект был отклонен Государственным советом. Несмотря на это, пользу постановки крестьянского вопроса на высшем государственном уровне Тургенев видел в общественном резонансе. В личном плане – «умолять соотчичей отречься от рабства; имя наше спасется в летописях либерализма».
В рассуждениях А. Тургенева о современной ему России очевидна приверженность «конституционному порядку», «зелень» которого «везде пробивается»: «Она выживает гниль самовластия и в самой закоснелой почве». Он уподобляет конституционализм по его значимости для человечества появлению христианства и уповает, чтобы в России «хотя бы дети наши дожили до этих дней».
Как и декабристы, Тургенев сочувствует восставшему греческому народу и начавшейся революции в Пьемонте. Однако в России, считал он, «только положительным образом можно действовать, и это положительное отрицательно. Мешать злу – есть у нас одно средство делать добро». Трагическая несоизмеримость «зла» и «добра» не оправдывает, убежден Тургенев, бездействия. Его личный императив – «действовать, то есть говорить и писать, что думаю и чувствую…». И это не фраза, а жизненный принцип, которому он следовал неукоснительно, поражая современников неизбывностью своих усилий оказать поддержку каждому нуждающемуся в ней – от рекрута, крепостного интеллигента, до светил русской литературы. «Он был виртуозом и неутомимым тружеником в круге добра», – писал об Александре Тургеневе Вяземский.
Реакция, определившая политический курс последних лет царствования Александра I, переломила жизнь Тургенева. Отход от идеи «евангелического государства» положил конец фактическому существованию Библейского общества; закончило свои дни и «соединенное министерство». Реванш, который брало реакционное духовенство, донос митрополита Серафима императору на Тургенева поставили точку в его служебной карьере. Летом 1824 года он был отстранен от должности в министерстве и отправлен в отставку. Не случайно она последовала вслед за отставкой Николая Ивановича, связанной с докладом Бенкендорфа императору о тайных политических обществах. В звании камергера и ранге действительного статского советника Александр Иванович вслед за Николаем и вместе с братом Сергеем уезжает за границу. Там их настигли известия о смерти Александра I, событиях 14 декабря, казни пятерых и приговорах другим декабристам.
Для осужденного по первому разряду на вечную каторгу Николая путь на родину стал навсегда закрыт. Сергей, разделявший его радикальные взгляды, был психически сломлен расправой над декабристами и вскоре умер. Александр же ставит своей целью пересмотр приговора брату. Он чередует жизнь за границей с поездками в Россию, перейдя по существу на положение полуэмигранта, политически неблагонадежного для власти человека.
События декабря дали Тургеневу богатую пищу для размышлений. В 1827 году, находясь в Париже и делясь с братом Николаем дошедшими до него слухами о сосланных декабристах, он заметил: «Я вижу благость и в самом бедствии. Мы должны были многое постигнуть, чего без сего опыта и без сего удаления из России, конечно, с такою силою, с таким убеждением, не постигнули». «Сей опыт» извлекался и из новейшей истории Европы, прежде всего Франции, показавшей цену революции. Тургенев писал в дневнике о себе и брате, что они ищут «наставлений для себя, или обогащение идей, или указание общеполезных открытий»: «Везде ищем пользы; везде ищем извлекать ее для Отечества, которое для нас выше и дороже всего…»
Этим поиском, собственно, и наполнены последние двадцать лет жизни Тургенева, проведенные в основном за пределами России. Постоянно возвращаясь во Францию, он исколесил Европу. Бывал множество раз в Германии, Англии, Италии, Австрии, Швейцарии, Голландии, Дании, Швеции. Везде заводил знакомства со светилами науки, литературы, искусства, государственными мужами и политиками, посещал заседания парламентов и дворцы европейских властителей, доки и фабрики, пристанища для бедных и тюрьмы, училища для народа и университеты, музеи и театры. Работал в архивах и библиотеках, извлекая документы по истории России.
В 1836 году, в один из приездов в Россию, он напишет Вяземскому: «Как мое Европейское обрадовалось, увидев в Симбирске пароход, плывущий из Нижнего к Саратову и Астрахани. Хотя на нем сидели татары и киргизы! Отчизна Вальтера Скотта благоденствует родине Карамзина и Державина. Татарщина не может долго устоять против этого угольного дыма Шотландского; он проест ей глаза, и они прояснятся». Только на пути общеевропейской цивилизации, интегрируясь с ней духовно и материально, Россия обретет, уверен Тургенев, достойное будущее. Ближайшие задачи: ликвидировать позорное крепостное право, что откроет простор свободному труду и частной инициативе, безотлагательное создание правовой основы жизни государства путем кодификации законодательных норм и актов при учете «просвещенного опыта других народов».
…Александр Иванович Тургенев умер 3 декабря 1845 года, простудившись на Воробьевых горах. Его отпевали при большом стечении народа. Панихиду служил митрополит Московский и Коломенский Филарет. Тургенев похоронен в Новодевичьем монастыре.
Николай Иванович Тургенев: «Нельзя произнести слово человек, чтобы не иметь вместе с сим понятия о свободе»
Но братья Тургеневы не оставляли усилий по решению крестьянского вопроса. В декабре того же 1820 года на заседании Государственного совета обсуждался подготовленный Николаем и Александром Тургеневыми (и подписанный последним, как членом Совета Комиссии составления законов) проект ограничения крепостного права – запрещение продажи крестьян без земли. Проект был отклонен Государственным советом. Несмотря на это, пользу постановки крестьянского вопроса на высшем государственном уровне Тургенев видел в общественном резонансе. В личном плане – «умолять соотчичей отречься от рабства; имя наше спасется в летописях либерализма».
В рассуждениях А. Тургенева о современной ему России очевидна приверженность «конституционному порядку», «зелень» которого «везде пробивается»: «Она выживает гниль самовластия и в самой закоснелой почве». Он уподобляет конституционализм по его значимости для человечества появлению христианства и уповает, чтобы в России «хотя бы дети наши дожили до этих дней».
Как и декабристы, Тургенев сочувствует восставшему греческому народу и начавшейся революции в Пьемонте. Однако в России, считал он, «только положительным образом можно действовать, и это положительное отрицательно. Мешать злу – есть у нас одно средство делать добро». Трагическая несоизмеримость «зла» и «добра» не оправдывает, убежден Тургенев, бездействия. Его личный императив – «действовать, то есть говорить и писать, что думаю и чувствую…». И это не фраза, а жизненный принцип, которому он следовал неукоснительно, поражая современников неизбывностью своих усилий оказать поддержку каждому нуждающемуся в ней – от рекрута, крепостного интеллигента, до светил русской литературы. «Он был виртуозом и неутомимым тружеником в круге добра», – писал об Александре Тургеневе Вяземский.
Реакция, определившая политический курс последних лет царствования Александра I, переломила жизнь Тургенева. Отход от идеи «евангелического государства» положил конец фактическому существованию Библейского общества; закончило свои дни и «соединенное министерство». Реванш, который брало реакционное духовенство, донос митрополита Серафима императору на Тургенева поставили точку в его служебной карьере. Летом 1824 года он был отстранен от должности в министерстве и отправлен в отставку. Не случайно она последовала вслед за отставкой Николая Ивановича, связанной с докладом Бенкендорфа императору о тайных политических обществах. В звании камергера и ранге действительного статского советника Александр Иванович вслед за Николаем и вместе с братом Сергеем уезжает за границу. Там их настигли известия о смерти Александра I, событиях 14 декабря, казни пятерых и приговорах другим декабристам.
Для осужденного по первому разряду на вечную каторгу Николая путь на родину стал навсегда закрыт. Сергей, разделявший его радикальные взгляды, был психически сломлен расправой над декабристами и вскоре умер. Александр же ставит своей целью пересмотр приговора брату. Он чередует жизнь за границей с поездками в Россию, перейдя по существу на положение полуэмигранта, политически неблагонадежного для власти человека.
События декабря дали Тургеневу богатую пищу для размышлений. В 1827 году, находясь в Париже и делясь с братом Николаем дошедшими до него слухами о сосланных декабристах, он заметил: «Я вижу благость и в самом бедствии. Мы должны были многое постигнуть, чего без сего опыта и без сего удаления из России, конечно, с такою силою, с таким убеждением, не постигнули». «Сей опыт» извлекался и из новейшей истории Европы, прежде всего Франции, показавшей цену революции. Тургенев писал в дневнике о себе и брате, что они ищут «наставлений для себя, или обогащение идей, или указание общеполезных открытий»: «Везде ищем пользы; везде ищем извлекать ее для Отечества, которое для нас выше и дороже всего…»
Этим поиском, собственно, и наполнены последние двадцать лет жизни Тургенева, проведенные в основном за пределами России. Постоянно возвращаясь во Францию, он исколесил Европу. Бывал множество раз в Германии, Англии, Италии, Австрии, Швейцарии, Голландии, Дании, Швеции. Везде заводил знакомства со светилами науки, литературы, искусства, государственными мужами и политиками, посещал заседания парламентов и дворцы европейских властителей, доки и фабрики, пристанища для бедных и тюрьмы, училища для народа и университеты, музеи и театры. Работал в архивах и библиотеках, извлекая документы по истории России.
В 1836 году, в один из приездов в Россию, он напишет Вяземскому: «Как мое Европейское обрадовалось, увидев в Симбирске пароход, плывущий из Нижнего к Саратову и Астрахани. Хотя на нем сидели татары и киргизы! Отчизна Вальтера Скотта благоденствует родине Карамзина и Державина. Татарщина не может долго устоять против этого угольного дыма Шотландского; он проест ей глаза, и они прояснятся». Только на пути общеевропейской цивилизации, интегрируясь с ней духовно и материально, Россия обретет, уверен Тургенев, достойное будущее. Ближайшие задачи: ликвидировать позорное крепостное право, что откроет простор свободному труду и частной инициативе, безотлагательное создание правовой основы жизни государства путем кодификации законодательных норм и актов при учете «просвещенного опыта других народов».
…Александр Иванович Тургенев умер 3 декабря 1845 года, простудившись на Воробьевых горах. Его отпевали при большом стечении народа. Панихиду служил митрополит Московский и Коломенский Филарет. Тургенев похоронен в Новодевичьем монастыре.
Николай Иванович Тургенев: «Нельзя произнести слово человек, чтобы не иметь вместе с сим понятия о свободе»
Вадим Парсамов
Николай Иванович Тургенев (1789–1871) происходил из дворянской семьи, принадлежащей к тонкому слою интеллектуальной элиты России конца XVIII века. Его отец, известный масон и филантроп Иван Петрович Тургенев, занимался литературной деятельностью и одно время был директором Московского университета. Все его четыре сына оставили след в истории русской культуры. Старший, Андрей, рано умерший гениальный поэт, предвосхитил многие направления в развитии русской литературы. Следующий, Александр, был видным общественным и литературным деятелем. Младший, Сергей, дипломат и политик, по своим взглядам ближе всего стоял к Николаю.
Первоначальное воспитание Николай Тургенев получил дома, затем окончил пансион при Московском университете, а завершил образование в Геттингенском университете сразу по трем специальностям: истории, праву и политэкономии. Юношеские дневники дают представление о культурных и психологических факторах, сформировавших его личность и мировоззрение. Разносторонние интересы зрелого Тургенева, впитавшего все достижения европейской культуры, первоначально базировались на французской просветительской литературе XVIII века, с ее благородными идеями добра и справедливости, высокими представлениями о человеческом достоинстве и разуме. Но происходящее в политической жизни Франции и Европы на рубеже XVIII–XIX веков опровергало многое из того, о чем говорилось в книгах. Чтение Вольтера и Руссо сменялось у молодого человека кошмарными видениями: «Мне кажется все, что Бонапарте придет в Россию, – записал он в дневнике 9 декабря 1806 года. – Я воображаю санкюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам Московским; а что мне кажется и что я воображаю, того никогда не случается. Следовательно, и этого не будет». Однако несколько месяцев спустя, 14 июля 1807 года, Тургенев, чувствуя себя оскорбленным только что заключенным Тильзитским миром, сделал приписку: «Это пророчество сбылось, ибо теперь с ними мир».
Кошмары были вызваны, конечно, в первую очередь военными успехами Наполеона, а не чтением произведений просветителей. Но определенная связь тем не менее просматривалась. 3 апреля 1807 года Тургенев записывает в дневнике общее мнение, возможно им впервые услышанное: «Вольтер и Руссо были причинами Французской Революции. – И, подумав, добавляет: – Это быть очень может. Я заметил из сочинений Вольтера, что он по крайней мере способствовал к сему». Руссо с его стремлением к целостному и органическому восприятию мира, к растворению личности в природе и социуме, с одной стороны, и Вольтер с его едким скепсисом, разрушающим как веру, так и безверье и заменяющим и то и другое «леденящим душу деизмом» (Чаадаев), – с другой, ставили Тургенева перед глобальными вопросами бытия, на которые он не находил ответа.
Чтение политической литературы помогало накапливать культурный опыт и вместе с тем обостряло восприятие событий в революционной и наполеоновской Франции. Последнее обстоятельство несло разочарование в самом опыте и порождало желание избавиться от него. «Мне кажется, – записано в дневнике от 5 апреля 1807 года, – что люди до тех пор не могут быть счастливы (я разумею вообще, а не в особенности, т.е. род человеческий), пока они не придут в натуральное существование, т.е. пока все их поступки, дела важные и мелкие, одним словом, все не будет согласоваться с Природою». Влияние Руссо здесь чувствуется скорее на уровне терминологии, суть же продиктована собственными внутренними ощущениями. Но в силу невозможности бегства от культуры как таковой вина была возложена на культуру французскую, т.е. на то, что находилось ближе всего и полнее всего отождествлялось с культурой в целом.
Так Тургенев объявил войну галломании и в поисках союзника обратился к произведениям А. С. Шишкова. Националистические и галлофобские идеи Шишкова привлекли его в первую очередь своей непохожестью на идеи, бытовавшие в той среде, в которой он был воспитан. Этот поверхностный и непродолжительный «шишковизм» явился своего рода юношеским бунтом против культурного мира отцов: «Напрасно пристрастные, умные и обезьяны-дураки нападают на Шишкова: мнение его о Славянском языке и о Французском совершенно справедливо и не может быть подвержено благоразумной критике». Однако записываться в «дружину славян» (Кюхельбекер) и вставать под знамена Шишкова и К° Тургенев все-таки не решился. В конечном итоге изначальное воспитание в европейских традициях взяло верх, и Шишков был признан «идеалом откровенной глупости и откровенной подлости».
Три года, проведенные в стенах Геттингенского университета, необычайно много дали Тургеневу и в плане практического знания европейской жизни, и в плане научного развития. До конца жизни он сохранил пиетет перед своими немецкими профессорами, в первую очередь перед историком Геереном и экономистом Сарториусом, чье влияние долго будет сказываться в историко-политических и экономических работах их ученика.
Вернувшись на родину в феврале 1812 года, Тургенев был поражен ее отсталостью от Европы. В дневнике запечатлено это состояние растерянности и душевной подавленности. Он не знает, за что взяться, и находится перед сложной дилеммой: остаться в России или покинуть ее навсегда. Война 1812 года, обострившая в Тургеневе чувство патриотизма, вывела его из состояния душевной подавленности. А в 1813 году, с началом заграничных походов русской армии, он получил назначение на должность русского комиссара при Центральном административном департаменте, образованном правительствами стран антинаполеоновской коалиции для управления освобожденными от французов территориями. Во главе этого департамента стоял прусский государственный деятель и реформатор барон Штейн. Он придерживался аристократических убеждений, но при этом проводимые им в Пруссии реформы носили сугубо демократический характер. В частности, Штейн осуществил реформу местного самоуправления на основе бессословных выборов, ликвидировал личную зависимость крестьян от помещика и стер различие между помещичьим и крестьянским землевладением.
Общение со Штейном открыло Тургеневу глаза на то, что следует сделать в России. Отныне и навсегда мысль о «реформах сверху» становится для него своего рода ide´e fixe. «Все в России должно быть сделано Правительством; ничто самим народом». Он убежден: главная реформа – отмена крепостного права – должна предшествовать введению конституции. Не договор монарха с нацией, а петровский путь преобразований наиболее оптимален для России. Тургенев создает своего рода «миф» о Петре Великом: либерале, противнике если не самого института крепостного права, то, во всяком случае, его наиболее бесчеловечного проявления – торговли людьми. Эта идея подкреплялась словами царя о запрещении «продавать людей, как скотов, чего во всем свете не водится, и от чего не малый вопль бывает». На этом основании был сделан вывод: «Петр I был либеральнее всех прочих императоров и императриц в сем указе».
Тургенев, европеец по убеждению, не считал Россию европейской страной, по крайней мере изначально: «Россия не Европа. Европейские известия пролетают через Россию и теряются в ней или в степях, ее окружающих», – записывает он 29 августа 1820 года. Но вместе с тем европейские либеральные ценности кажутся ему единственно возможными условиями цивилизованного существования. Россия же не просто неевропейская страна – в ней отсутствуют внутренние потребности в европеизации, и на время здесь полагаться бессмысленно: «Дворяне, за картами и в привычке своей праздности, не будут чувствовать и не чувствуют нужды в просвещении». Поэтому выход один – насильственная европеизация сверху. Правитель, который постиг благотворность европейского пути развития, должен обладать чрезвычайными полномочиями для того, чтобы направить Россию по этому же пути.
Идеалом государственного устройства для Тургенева всегда служила Англия. Поэтому в своих оценках политического состояния России он исходит из английской практики. Различие между Англией и Россией, по его убеждению, заключается в следующем: в Англии просвещение народа и правительства всегда шло синхронно, поэтому монархическое правление для нее столь же пагубно, как конституционная монархия – для крепостнической России, где «правительство просвещеннее народа». Петровская эпоха – ярчайший тому пример. В трактате «Политика» Тургенев, явно имея в виду Петра I, писал: «Чистая монархическая власть, сделавшись достоянием государя мудрого и народолюбивого, может быть весьма благодетельна, направляя народ в успехах гражданственности, искореняя своею силою варварские обыкновения, поддерживаемые эгоизмом, невежеством, предрассудками, созидая тою же силою новое и прелестное здание общего благополучия народного».
Таким образом, не формальное разделение властей, а наличие механизма, способного с максимальной эффективностью обеспечить управление государством и препятствовать тем злоупотреблениям, которые могут быть проведены в жизнь конституционным путем, является в глазах автора трактата важным признаком благополучия государства. В Англии это обеспечивается ее конституцией. В России это не обеспечивается ничем, кроме личности монарха. Поэтому не формальное подражание английским принципам, а поиск адекватной им формы государственного правления, пригодного для российской действительности, должно, по мнению Тургенева, способствовать движению России по пути прогресса. Однажды он саркастично заметил, что закон «в России играет роль английского короля». Таким образом, Россия оказывается как бы антиподом Англии, и, по обратному принципу, русский царь должен выполнять функции английского закона. Петр, соединяющий в себе силу и разум, как раз и являл собой наиболее адекватное русское соответствие английскому политическому строю.
Наверное, в России (даже в послевоенные годы, когда популярность царя находилась на самом пике) не много нашлось бы людей, столь же лояльных по отношению к Александру I, как Н. И. Тургенев. Он так же боготворил царя, как и отечество: «Имя России не должно быть разделяемо с именем Александра». И тем не менее именно в это время он ведет активную работу по созданию тайного общества. Общество это не должно было быть антиправительственным; напротив, оно призвано было способствовать правительству в проведении реформ. В этом Тургенев опирался на опыт немецкого тайного общества «Тугендбунд» («Союза добродетели»): его целью было возрождение и объединение Германии, а также содействие правительству в реформаторской деятельности. «Тугендбунд» таился не столько от прусского правительства, сколько от французов, оккупировавших во время наполеоновского господства германские княжества. От кого же должно было таиться общество, замышляемое Тургеневым?
Под влиянием демократических идей XVIII века и, в частности, Руссо, Н. И. Тургенев «заметил, что между простыми людьми гораздо более хороших и добрых людей, нежели между людьми, принадлежащими к высшим классам». Эту мысль он пронесет через всю свою жизнь, как и убеждение в том, что «русское дворянство уподобилось племени завоевателей, которое силой навязало себя нации». В этом плане дворяне вполне сопоставимы с французами, оккупировавшими Германию, и являются главными врагами на пути процветания отечества. С ними в первую очередь и должно бороться тайное общество, состоящее из людей, которые не желают мириться с сохранением крепостного права. Потому такая конспиративная деятельность вполне уживалась с лояльностью по отношению к царю.
По возвращении в Россию в 1816 году Николай Иванович был назначен помощником статс-секретаря Департамента экономии Государственного совета. Это ввело его в круг бюрократической элиты страны. И он еще раз мог убедиться, насколько далеки эти люди от «либерального образа мыслей». В их среде Тургенев прослыл якобинцем. В это время он, вместе со своим другом генералом М. Ф. Орловым, пытается создать тайное общество – еще не зная, что такое общество под названием «Союз спасения» уже существует. А в 1818 году, вместе с членами распавшегося к тому времени «Союза спасения», они организуют новое общество – «Союз благоденствия». С этого момента Тургенев становится одним из главных идеологов декабризма и останется им до своего отъезда за границу в 1824 году. Его истинная роль в тайных обществах до сих пор до конца не выяснена: в существующих источниках слишком много противоречий. Однако, исходя из политического мировоззрения и психологического склада этого человека, можно полагать: идея военного переворота в России если и рассматривалась им всерьез, то как крайнее и нежелательное средство. Идейный руководитель общества всегда видел свою главную цель в пропаганде либеральных и освободительных идей.
Однако в отличие от французских либералов, сдержанно относящихся к идее немедленного освобождения русских крепостных, Тургенев выступал сторонником самых решительных действий в этом направлении: «Все эти люди, которые таким образом говорят о свободе, не знают, не понимают свободы; они не чувствуют, что свобода так натуральна, так свойственна человеку (si naturelle, si humaine), что нельзя произнести слово человек, чтобы не иметь вместе с сим понятия о свободе. Все равно если бы кто сказал о людях между снегов, в вечной ночи живущих: они еще не созрели для того, чтобы греться на солнышке». Просветители XVIII века, не допускавшие самую мысль о праве одних людей владеть другими, казались ему либеральнее современных французских либералов: «Политические писатели того времени… либеральнее наших». Как и они, Тургенев убежден, что не просвещение является источником свободы, а, наоборот, свобода ведет к подлинному просвещению: «Свобода, устройство гражданское производит и образованность, и просвещение». Отсюда мысль о возможности немедленного освобождения крепостных. «Время плохой врач в болезни несчастья народного», – писал Николай Иванович брату Сергею.
Конспиративная деятельность, сколь бы значительной ни пытались ее представить недоброжелатели Тургенева или позднейшие историки, на самом деле ничтожна по сравнению с его общественной и научной работой, преследующей те же освободительные идеи. В 1818 и 1819 годах вышли два издания его книги «Опыт теории налогов». Как установил авторитетнейший знаток Н. И. Тургенева А. Н. Шебунин, она «представляет собой переработку слушанных им в Геттингене финансовых лекций проф. Сарториуса». Для русского читателя, по большей части далекого от немецкой учености, это обстоятельство значения не имело. Книга произвела общественный резонанс, хотя в ней крайне мало говорилось о России – речь шла о европейском опыте налогообложения. Однако на ее страницах последовательно проведены идеи экономического либерализма. На примере средневекового хозяйства автор доказывает, что крепостное право способствовало упадку земледелия, так как крепостные не заинтересованы в результатах своего труда. Любое принуждение в хозяйственной деятельности снижает ее производительность. При этом налоги должны платить не те, кто непосредственно занимаются производством, а те, кто получают доход. Применительно к России это означало, что не крестьяне, а дворяне должны стать податным сословием. Противопоставляя две экономические системы XVIII века, «меркантилистов» (которые видели основу национального богатства в деньгах) и «физиократов» (которые видели его в земле и получаемом с нее продукте), исследователь отдает полное предпочтение последней. И не только потому, что истинное благосостояние состоит не в деньгах, а в заменяемых ими предметах непосредственного использования. Дело в том, что меркантилизм с его протекционистской политикой по отношению к национальной экономике лишает ее возможности здоровой конкуренции, а следовательно, искусственно сдерживает ее развитие. «Рассматривая систему меркантилистов, – сказано в книге, – невольно привыкаешь ненавидеть всякое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей счастливыми вопреки им самим».
Вскоре после выхода второго издания «Опыта теории налогов» Тургенев подал Александру I записку «Нечто о крепостном состоянии в России». В ней не содержалось ничего, что не соответствовало бы взглядам самого царя, и даже известно, что записка произвела на него самое благоприятное впечатление. В теоретической части развивались идеи об экономической неэффективности крепостного хозяйства. Что касается практической стороны вопроса, то декабрист, с учетом адресата, высказывался крайне осмотрительно и не требовал немедленного освобождения. Он лишь обращал внимание на одно обстоятельство: крестьяне в России никогда законодательно не были прикреплены к личности помещика, а лишь к земле, следовательно, все операции по продаже и покупке безземельных крестьян незаконны. Для продвижения крестьянской реформы, помимо запрета продавать людей поодиночке и без земли, Тургенев предлагал: ввести в крепостных деревнях чиновничий надзор за соблюдением интересов крестьян; подтвердить указ Павла I, запрещающий крестьянам работать на помещика более трех дней в неделю; уточнить закон о вольных хлебопашцах (20 февраля 1803 года); ясно прописать условия, на которых помещики могут освобождать своих крепостных. И, наконец, разрешить открыто обсуждать крестьянский вопрос в печати, оставаясь при этом в рамках действующего цензурного устава.
Подав записку и узнав о согласии императора с высказанными предложениями, Тургенев напрасно ждал от него практических шагов. Причины такого бездействия он склонен был объяснять активным противодействием либеральным идеям со стороны высшей бюрократии. Этому и должно было противостоять тайное общество через сеть своих легальных филиалов: литературных обществ, журнальных редакций и т.д. Однако все попытки оказались столь же безрезультатными, как и прямые обращения к царю. Тайное общество в этих условиях эволюционировало в сторону идеи военного переворота. Николаю Ивановичу подобный путь никогда не казался перспективным. Разочаровавшись как в своей общественной деятельности, так и в тайном обществе, он в 1824 году отправился за границу – официально для поправления здоровья. А уже в следующем году восстание на Сенатской площади закрыло для него дорогу обратно. Верховный уголовный суд заочно приговорил Н. И. Тургенева к смертной казни.
Первоначальное воспитание Николай Тургенев получил дома, затем окончил пансион при Московском университете, а завершил образование в Геттингенском университете сразу по трем специальностям: истории, праву и политэкономии. Юношеские дневники дают представление о культурных и психологических факторах, сформировавших его личность и мировоззрение. Разносторонние интересы зрелого Тургенева, впитавшего все достижения европейской культуры, первоначально базировались на французской просветительской литературе XVIII века, с ее благородными идеями добра и справедливости, высокими представлениями о человеческом достоинстве и разуме. Но происходящее в политической жизни Франции и Европы на рубеже XVIII–XIX веков опровергало многое из того, о чем говорилось в книгах. Чтение Вольтера и Руссо сменялось у молодого человека кошмарными видениями: «Мне кажется все, что Бонапарте придет в Россию, – записал он в дневнике 9 декабря 1806 года. – Я воображаю санкюлотов, скачущих и бегающих по длинным улицам Московским; а что мне кажется и что я воображаю, того никогда не случается. Следовательно, и этого не будет». Однако несколько месяцев спустя, 14 июля 1807 года, Тургенев, чувствуя себя оскорбленным только что заключенным Тильзитским миром, сделал приписку: «Это пророчество сбылось, ибо теперь с ними мир».
Кошмары были вызваны, конечно, в первую очередь военными успехами Наполеона, а не чтением произведений просветителей. Но определенная связь тем не менее просматривалась. 3 апреля 1807 года Тургенев записывает в дневнике общее мнение, возможно им впервые услышанное: «Вольтер и Руссо были причинами Французской Революции. – И, подумав, добавляет: – Это быть очень может. Я заметил из сочинений Вольтера, что он по крайней мере способствовал к сему». Руссо с его стремлением к целостному и органическому восприятию мира, к растворению личности в природе и социуме, с одной стороны, и Вольтер с его едким скепсисом, разрушающим как веру, так и безверье и заменяющим и то и другое «леденящим душу деизмом» (Чаадаев), – с другой, ставили Тургенева перед глобальными вопросами бытия, на которые он не находил ответа.
Чтение политической литературы помогало накапливать культурный опыт и вместе с тем обостряло восприятие событий в революционной и наполеоновской Франции. Последнее обстоятельство несло разочарование в самом опыте и порождало желание избавиться от него. «Мне кажется, – записано в дневнике от 5 апреля 1807 года, – что люди до тех пор не могут быть счастливы (я разумею вообще, а не в особенности, т.е. род человеческий), пока они не придут в натуральное существование, т.е. пока все их поступки, дела важные и мелкие, одним словом, все не будет согласоваться с Природою». Влияние Руссо здесь чувствуется скорее на уровне терминологии, суть же продиктована собственными внутренними ощущениями. Но в силу невозможности бегства от культуры как таковой вина была возложена на культуру французскую, т.е. на то, что находилось ближе всего и полнее всего отождествлялось с культурой в целом.
Так Тургенев объявил войну галломании и в поисках союзника обратился к произведениям А. С. Шишкова. Националистические и галлофобские идеи Шишкова привлекли его в первую очередь своей непохожестью на идеи, бытовавшие в той среде, в которой он был воспитан. Этот поверхностный и непродолжительный «шишковизм» явился своего рода юношеским бунтом против культурного мира отцов: «Напрасно пристрастные, умные и обезьяны-дураки нападают на Шишкова: мнение его о Славянском языке и о Французском совершенно справедливо и не может быть подвержено благоразумной критике». Однако записываться в «дружину славян» (Кюхельбекер) и вставать под знамена Шишкова и К° Тургенев все-таки не решился. В конечном итоге изначальное воспитание в европейских традициях взяло верх, и Шишков был признан «идеалом откровенной глупости и откровенной подлости».
Три года, проведенные в стенах Геттингенского университета, необычайно много дали Тургеневу и в плане практического знания европейской жизни, и в плане научного развития. До конца жизни он сохранил пиетет перед своими немецкими профессорами, в первую очередь перед историком Геереном и экономистом Сарториусом, чье влияние долго будет сказываться в историко-политических и экономических работах их ученика.
Вернувшись на родину в феврале 1812 года, Тургенев был поражен ее отсталостью от Европы. В дневнике запечатлено это состояние растерянности и душевной подавленности. Он не знает, за что взяться, и находится перед сложной дилеммой: остаться в России или покинуть ее навсегда. Война 1812 года, обострившая в Тургеневе чувство патриотизма, вывела его из состояния душевной подавленности. А в 1813 году, с началом заграничных походов русской армии, он получил назначение на должность русского комиссара при Центральном административном департаменте, образованном правительствами стран антинаполеоновской коалиции для управления освобожденными от французов территориями. Во главе этого департамента стоял прусский государственный деятель и реформатор барон Штейн. Он придерживался аристократических убеждений, но при этом проводимые им в Пруссии реформы носили сугубо демократический характер. В частности, Штейн осуществил реформу местного самоуправления на основе бессословных выборов, ликвидировал личную зависимость крестьян от помещика и стер различие между помещичьим и крестьянским землевладением.
Общение со Штейном открыло Тургеневу глаза на то, что следует сделать в России. Отныне и навсегда мысль о «реформах сверху» становится для него своего рода ide´e fixe. «Все в России должно быть сделано Правительством; ничто самим народом». Он убежден: главная реформа – отмена крепостного права – должна предшествовать введению конституции. Не договор монарха с нацией, а петровский путь преобразований наиболее оптимален для России. Тургенев создает своего рода «миф» о Петре Великом: либерале, противнике если не самого института крепостного права, то, во всяком случае, его наиболее бесчеловечного проявления – торговли людьми. Эта идея подкреплялась словами царя о запрещении «продавать людей, как скотов, чего во всем свете не водится, и от чего не малый вопль бывает». На этом основании был сделан вывод: «Петр I был либеральнее всех прочих императоров и императриц в сем указе».
Тургенев, европеец по убеждению, не считал Россию европейской страной, по крайней мере изначально: «Россия не Европа. Европейские известия пролетают через Россию и теряются в ней или в степях, ее окружающих», – записывает он 29 августа 1820 года. Но вместе с тем европейские либеральные ценности кажутся ему единственно возможными условиями цивилизованного существования. Россия же не просто неевропейская страна – в ней отсутствуют внутренние потребности в европеизации, и на время здесь полагаться бессмысленно: «Дворяне, за картами и в привычке своей праздности, не будут чувствовать и не чувствуют нужды в просвещении». Поэтому выход один – насильственная европеизация сверху. Правитель, который постиг благотворность европейского пути развития, должен обладать чрезвычайными полномочиями для того, чтобы направить Россию по этому же пути.
Идеалом государственного устройства для Тургенева всегда служила Англия. Поэтому в своих оценках политического состояния России он исходит из английской практики. Различие между Англией и Россией, по его убеждению, заключается в следующем: в Англии просвещение народа и правительства всегда шло синхронно, поэтому монархическое правление для нее столь же пагубно, как конституционная монархия – для крепостнической России, где «правительство просвещеннее народа». Петровская эпоха – ярчайший тому пример. В трактате «Политика» Тургенев, явно имея в виду Петра I, писал: «Чистая монархическая власть, сделавшись достоянием государя мудрого и народолюбивого, может быть весьма благодетельна, направляя народ в успехах гражданственности, искореняя своею силою варварские обыкновения, поддерживаемые эгоизмом, невежеством, предрассудками, созидая тою же силою новое и прелестное здание общего благополучия народного».
Таким образом, не формальное разделение властей, а наличие механизма, способного с максимальной эффективностью обеспечить управление государством и препятствовать тем злоупотреблениям, которые могут быть проведены в жизнь конституционным путем, является в глазах автора трактата важным признаком благополучия государства. В Англии это обеспечивается ее конституцией. В России это не обеспечивается ничем, кроме личности монарха. Поэтому не формальное подражание английским принципам, а поиск адекватной им формы государственного правления, пригодного для российской действительности, должно, по мнению Тургенева, способствовать движению России по пути прогресса. Однажды он саркастично заметил, что закон «в России играет роль английского короля». Таким образом, Россия оказывается как бы антиподом Англии, и, по обратному принципу, русский царь должен выполнять функции английского закона. Петр, соединяющий в себе силу и разум, как раз и являл собой наиболее адекватное русское соответствие английскому политическому строю.
Наверное, в России (даже в послевоенные годы, когда популярность царя находилась на самом пике) не много нашлось бы людей, столь же лояльных по отношению к Александру I, как Н. И. Тургенев. Он так же боготворил царя, как и отечество: «Имя России не должно быть разделяемо с именем Александра». И тем не менее именно в это время он ведет активную работу по созданию тайного общества. Общество это не должно было быть антиправительственным; напротив, оно призвано было способствовать правительству в проведении реформ. В этом Тургенев опирался на опыт немецкого тайного общества «Тугендбунд» («Союза добродетели»): его целью было возрождение и объединение Германии, а также содействие правительству в реформаторской деятельности. «Тугендбунд» таился не столько от прусского правительства, сколько от французов, оккупировавших во время наполеоновского господства германские княжества. От кого же должно было таиться общество, замышляемое Тургеневым?
Под влиянием демократических идей XVIII века и, в частности, Руссо, Н. И. Тургенев «заметил, что между простыми людьми гораздо более хороших и добрых людей, нежели между людьми, принадлежащими к высшим классам». Эту мысль он пронесет через всю свою жизнь, как и убеждение в том, что «русское дворянство уподобилось племени завоевателей, которое силой навязало себя нации». В этом плане дворяне вполне сопоставимы с французами, оккупировавшими Германию, и являются главными врагами на пути процветания отечества. С ними в первую очередь и должно бороться тайное общество, состоящее из людей, которые не желают мириться с сохранением крепостного права. Потому такая конспиративная деятельность вполне уживалась с лояльностью по отношению к царю.
По возвращении в Россию в 1816 году Николай Иванович был назначен помощником статс-секретаря Департамента экономии Государственного совета. Это ввело его в круг бюрократической элиты страны. И он еще раз мог убедиться, насколько далеки эти люди от «либерального образа мыслей». В их среде Тургенев прослыл якобинцем. В это время он, вместе со своим другом генералом М. Ф. Орловым, пытается создать тайное общество – еще не зная, что такое общество под названием «Союз спасения» уже существует. А в 1818 году, вместе с членами распавшегося к тому времени «Союза спасения», они организуют новое общество – «Союз благоденствия». С этого момента Тургенев становится одним из главных идеологов декабризма и останется им до своего отъезда за границу в 1824 году. Его истинная роль в тайных обществах до сих пор до конца не выяснена: в существующих источниках слишком много противоречий. Однако, исходя из политического мировоззрения и психологического склада этого человека, можно полагать: идея военного переворота в России если и рассматривалась им всерьез, то как крайнее и нежелательное средство. Идейный руководитель общества всегда видел свою главную цель в пропаганде либеральных и освободительных идей.
Однако в отличие от французских либералов, сдержанно относящихся к идее немедленного освобождения русских крепостных, Тургенев выступал сторонником самых решительных действий в этом направлении: «Все эти люди, которые таким образом говорят о свободе, не знают, не понимают свободы; они не чувствуют, что свобода так натуральна, так свойственна человеку (si naturelle, si humaine), что нельзя произнести слово человек, чтобы не иметь вместе с сим понятия о свободе. Все равно если бы кто сказал о людях между снегов, в вечной ночи живущих: они еще не созрели для того, чтобы греться на солнышке». Просветители XVIII века, не допускавшие самую мысль о праве одних людей владеть другими, казались ему либеральнее современных французских либералов: «Политические писатели того времени… либеральнее наших». Как и они, Тургенев убежден, что не просвещение является источником свободы, а, наоборот, свобода ведет к подлинному просвещению: «Свобода, устройство гражданское производит и образованность, и просвещение». Отсюда мысль о возможности немедленного освобождения крепостных. «Время плохой врач в болезни несчастья народного», – писал Николай Иванович брату Сергею.
Конспиративная деятельность, сколь бы значительной ни пытались ее представить недоброжелатели Тургенева или позднейшие историки, на самом деле ничтожна по сравнению с его общественной и научной работой, преследующей те же освободительные идеи. В 1818 и 1819 годах вышли два издания его книги «Опыт теории налогов». Как установил авторитетнейший знаток Н. И. Тургенева А. Н. Шебунин, она «представляет собой переработку слушанных им в Геттингене финансовых лекций проф. Сарториуса». Для русского читателя, по большей части далекого от немецкой учености, это обстоятельство значения не имело. Книга произвела общественный резонанс, хотя в ней крайне мало говорилось о России – речь шла о европейском опыте налогообложения. Однако на ее страницах последовательно проведены идеи экономического либерализма. На примере средневекового хозяйства автор доказывает, что крепостное право способствовало упадку земледелия, так как крепостные не заинтересованы в результатах своего труда. Любое принуждение в хозяйственной деятельности снижает ее производительность. При этом налоги должны платить не те, кто непосредственно занимаются производством, а те, кто получают доход. Применительно к России это означало, что не крестьяне, а дворяне должны стать податным сословием. Противопоставляя две экономические системы XVIII века, «меркантилистов» (которые видели основу национального богатства в деньгах) и «физиократов» (которые видели его в земле и получаемом с нее продукте), исследователь отдает полное предпочтение последней. И не только потому, что истинное благосостояние состоит не в деньгах, а в заменяемых ими предметах непосредственного использования. Дело в том, что меркантилизм с его протекционистской политикой по отношению к национальной экономике лишает ее возможности здоровой конкуренции, а следовательно, искусственно сдерживает ее развитие. «Рассматривая систему меркантилистов, – сказано в книге, – невольно привыкаешь ненавидеть всякое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей счастливыми вопреки им самим».
Вскоре после выхода второго издания «Опыта теории налогов» Тургенев подал Александру I записку «Нечто о крепостном состоянии в России». В ней не содержалось ничего, что не соответствовало бы взглядам самого царя, и даже известно, что записка произвела на него самое благоприятное впечатление. В теоретической части развивались идеи об экономической неэффективности крепостного хозяйства. Что касается практической стороны вопроса, то декабрист, с учетом адресата, высказывался крайне осмотрительно и не требовал немедленного освобождения. Он лишь обращал внимание на одно обстоятельство: крестьяне в России никогда законодательно не были прикреплены к личности помещика, а лишь к земле, следовательно, все операции по продаже и покупке безземельных крестьян незаконны. Для продвижения крестьянской реформы, помимо запрета продавать людей поодиночке и без земли, Тургенев предлагал: ввести в крепостных деревнях чиновничий надзор за соблюдением интересов крестьян; подтвердить указ Павла I, запрещающий крестьянам работать на помещика более трех дней в неделю; уточнить закон о вольных хлебопашцах (20 февраля 1803 года); ясно прописать условия, на которых помещики могут освобождать своих крепостных. И, наконец, разрешить открыто обсуждать крестьянский вопрос в печати, оставаясь при этом в рамках действующего цензурного устава.
Подав записку и узнав о согласии императора с высказанными предложениями, Тургенев напрасно ждал от него практических шагов. Причины такого бездействия он склонен был объяснять активным противодействием либеральным идеям со стороны высшей бюрократии. Этому и должно было противостоять тайное общество через сеть своих легальных филиалов: литературных обществ, журнальных редакций и т.д. Однако все попытки оказались столь же безрезультатными, как и прямые обращения к царю. Тайное общество в этих условиях эволюционировало в сторону идеи военного переворота. Николаю Ивановичу подобный путь никогда не казался перспективным. Разочаровавшись как в своей общественной деятельности, так и в тайном обществе, он в 1824 году отправился за границу – официально для поправления здоровья. А уже в следующем году восстание на Сенатской площади закрыло для него дорогу обратно. Верховный уголовный суд заочно приговорил Н. И. Тургенева к смертной казни.