Страница:
– Разве ты не поняла, Марлена? – спросила Инсигна. – Комиссар желает тебе не смерти. Уж в этом-то мы его не можем обвинить. Он просто стремится погубить твой ум, хочет, чтобы ты заразилась.
Марлена невозмутимо слушала.
– Но если комиссар Питт пытается меня погубить, – наконец заговорила она, – почему вы хотите отослать меня прямо к нему в лапы?
Генарр поднял брови.
– Мы уже объяснили. Здесь тебе опасно оставаться.
– Но разве рядом с ним я буду в безопасности? На что он может решиться в следующий раз – если он действительно хочет погубить меня? А так он будет ждать, когда я заболею, ждать, ждать – и в конце концов забудет обо мне – не так ли? Но только если я останусь здесь!
– Но здесь тебе грозит лихоманка, Марлена, лихоманка! – Инсигна протянула руки, чтобы обнять дочь.
Марлена уклонилась от объятий.
– Она меня не волнует.
– Но мы же объяснили…
– Это неважно. Здесь мне ничего не грозит. Совсем ничего. Я знаю себя. Всю жизнь я училась понимать собственный разум. Теперь я знаю его. Ему здесь ничего не грозит.
– Марлена, посуди сама, – сказал Генарр. – Каким бы уравновешенным ни казался тебе собственный ум, с ним может случиться все что угодно. Ты можешь заболеть менингитом, эпилепсией, у тебя может появиться опухоль мозга, в конце концов ты постареешь когда-нибудь. И ты не сумеешь этого предотвратить, лишь убеждая себя, что с тобой такого случиться не может.
– Обо всем этом я не говорю, речь идет о лихоманке. Для меня она не заразна.
– Дорогая, разве можно знать это наперед? Нам даже неизвестно, что ее вызывает.
– Что бы ни вызывало – мне она не грозит.
– Откуда ты это знаешь, Марлена? – спросил Генарр.
– Просто знаю.
Терпение Эугении лопнуло. Она схватила Марлену за локоть.
– Марлена, ты сделаешь так, как я велю!
– Нет, мама. Ты не понимаешь. На Роторе меня все время тянуло на Эритро. Здесь это чувство только усилилось. Я хочу здесь остаться. Я уверена – мне ничто не грозит. Я не хочу возвращаться.
Инсигна открыла было рот, но Генарр поднял руку: молчи!
– Я предлагаю компромисс, Марлена. Твоя мать должна провести здесь астрономические наблюдения. Для этого потребуется какое-то время. Обещай, что, пока она занята ими, ты не будешь покидать Купол, станешь выполнять любые мои указания, которые покажутся мне разумными, и регулярно проходить обследование. Если мы ничего у тебя не обнаружим, то можешь оставаться под Куполом, пока мать не покончит с делами. Потом мы снова все обсудим. Согласна?
Марлена задумчиво склонила голову. Наконец она сказала:
– Хорошо. Только прошу тебя, мама, не пытайся изобразить досрочное окончание работы. Я все пойму. И не торопись – все должно быть сделано хорошо. Я замечу и это.
Инсигна нахмурилась.
– Марлена, я не привыкла легкомысленно относиться к работе. Не думай, что я способна халтурить – даже ради тебя.
– Извини, мама, я понимаю, что временами раздражаю тебя.
Инсигна тяжело вздохнула.
– Не стану этого отрицать, но в любом случае ты остаешься моей дочерью. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была в безопасности. Ну как, я не солгала?
– Нет, мама, только, пожалуйста, поверь мне – я не напрасно говорю, что здесь мне ничего не грозит. Я впервые чувствую себя счастливой. На Роторе я не знала, что это такое.
– Сивер, я устала. Так, накопилось кое-что за два месяца непрерывных расчетов. Уж и не знаю, как обходились астрономы Земли своими примитивными средствами до выхода человека в космос. Кеплер, например, сформулировал законы движения планет, ограничиваясь такими простыми вещами, как логарифмы, да еще радовался, что ему повезло – потому что их только что придумали.
– Прости меня за невежество, но я полагал, что в наши дни астроном должен только повернуть свои приборы в нужную сторону, а потом может отправляться спать, а утром ему останется лишь забрать аккуратные распечатки и снимки.
– Хорошо бы. Но сейчас у меня другая работа. Ты знаешь, мне нужно было с максимальной точностью измерить вектор скорости Немезиды относительно Солнца, а потом правильно рассчитать взаимное положение звезд и планет в момент наибольшего сближения. Достаточно малейшей неточности – и получится, что Земля погибнет, тогда как на самом деле уцелеет, и наоборот. Представляешь? – Не дождавшись ответа, Инсигна продолжала: – Задача достаточно сложная, даже если бы кроме Солнца и Немезиды во Вселенной не было других тел – но поблизости расположены звезды, и они тоже движутся. И по крайней мере дюжина их способна своим тяготением внести возмущения в движение обеих звезд, пусть и небольшие. Отклонения крошечные, но, если ими пренебречь, ошибка вырастет на миллионы километров. И чтобы не ошибиться, приходится определять массы всех этих звезд, их положение, скорость – причем со значительной точностью. В итоге, Сивер, я имею задачу пятнадцати тел. Невероятно сложная штука. Немезида пройдет прямо через Солнечную систему и скажет заметное воздействие на целый ряд планет. Многое, конечно, зависит от расположения планет во время прохождения Немезиды, от того, насколько изменятся их орбиты под ее влиянием. Влияние Мегаса, кстати, тоже приходится учитывать.
Генарр внимательно слушал. Его лицо было серьезным.
– Ну и что вышло, Эугения?
– Пока я могу предположить, что орбита Земли сделается более эксцентрической, а большая полуось слегка уменьшится.
– А что это значит?
– Это значит, что на Земле станет слишком жарко, чтобы жить.
– И что будет с Мегасом и Эритро?
– Ничего особенного. Планетная система Немезиды мала и куда тесней, чем солнечная, поскольку сильнее удерживается своей звездой. Здесь-то почти ничего не изменится, а вот на Земле…
– Когда это случится?
– Через пять тысяч двадцать четыре года плюс-минус пятнадцать лет Немезида подойдет к точке наибольшего сближения. Процесс растянется лет на двадцать или тридцать, пока обе звезды будут располагаться поблизости.
– А столкновение или что-нибудь в этом роде может произойти?
– Вероятность значительной катастрофы почти нулевая. Крупные небесные тела сталкиваться не будут. Разумеется, принадлежащий Солнцу астероид может упасть на Эритро или немезидийский на Землю. Возможность такого события невелика, но последствия могут оказаться катастрофическими, однако пока этого рассчитать нельзя – разве что потом, когда звезды сойдутся поближе.
– Значит, в любом случае людей с Земли придется эвакуировать. Так ведь?
– Увы, да.
– Но у них есть в запасе пять тысяч лет.
– Для того чтобы вывезти восемь миллиардов людей, этого мало, Их следует предупредить.
– А сами они могут разобраться, без нашего предупреждения?
– Кто знает? Но даже если они быстро обнаружат Немезиду, придется передать им сведения о гиперприводе. Теперь он необходим всему человечеству.
– А я не сомневаюсь, что люди вновь обретут его, и, может быть, очень скоро.
– Ну а если нет?
– Я считаю, что сообщение между Землей и Ротором установится через какое-то столетие. В конце концов у нас есть гиперпривод, мы в любой момент можем им воспользоваться. Можно даже отправить к Земле одно из строящихся поселений, времени хватит.
– Ты говоришь словами Питта.
– Ну знаешь, – усмехнулся Генарр, – не может же он заблуждаться во всем.
– Но я уверена, что он не захочет извещать Землю.
– Питт не может бесконечно настаивать на своем. Он возражал уже против сооружения Купола – однако мы здесь, на Эритро. Но даже если мы не сможем его убедить – он же умрет когда-нибудь, Право, Эугения, ты слишком уж рано начала опасаться за Землю. А Марлене известно, что ты уже кончаешь работу?
– Разве от нее можно что-нибудь скрыть? Она узнает о состоянии моих работ по тому, как я отряхиваю рукав или причесываюсь.
– Она становится все более восприимчивой, не так ли?
– Да. И ты тоже заметил?
– Тоже, и это за то короткое время, что я знаю ее.
– Отчасти, по-моему, все можно объяснить тем, что она становится старше. Эта способность растет… ну как грудь. С другой стороны, прежде ей все время приходилось скрывать свой дар, она не знала, что с ним делать, и всегда имела из-за него неприятности. Теперь она перестала таиться, и все, так сказать, сразу пошло в рост.
– Или тем, что, как она утверждает, ей нравится Эритро: удовлетворение тоже может способствовать усилению восприимчивости.
– Я думала об этом, Сивер, – проговорила Инсигна. – И не хочу взваливать на тебя собственные проблемы. Я уже просто привыкла бояться: за Марлену, за Землю, за всех вокруг. А тебе не кажется, что Эритро воздействует на нее? В отрицательном смысле. Как ты полагаешь, не может оказаться, что подобная восприимчивость свидетельствует о начале болезни?
– Не знаю, что и ответить, Эугения, но если вдруг лихоманка обострила ее восприимчивость, то душевное равновесие пока не нарушено. Могу только заверить тебя, что ни у кого из переболевших ею не обнаруживалось ничего похожего на дар Марлены.
Инсигна грустно вздохнула.
– Спасибо тебе, утешил, И еще: я рада, что ты так внимателен к Марлене.
Губы Генарра чуть искривились в улыбке.
– Это несложно. Она мне нравится.
– В твоих устах это звучит вполне естественно. Увы, она у меня не красотка. Уж я-то как мать понимаю это.
– На мой взгляд, ты не права. Я всегда предпочитал в женщинах ум красоте – если эти качества не сливались воедино, как в тебе, Эугения…
– Это было лет двадцать назад, – вздохнула Инсигна.
– Эугения, глаза мои старятся вместе с телом. Они не замечают в тебе изменений. И меня не волнует, что Марлена некрасива. У нее потрясающий интеллект, даже если забыть про ее восприимчивость.
– Не спорю. Это лишь и утешает меня, когда я нахожу ее особенно несносной.
– Кстати, Эугения, боюсь, что Марлена остается несносной.
– Что ты хочешь сказать? – Эугения вскинула глаза.
– Она намекнула мне, что уже сыта Куполом. Ей хочется выйти наружу, под небо планеты – сразу как только ты закончишь с работой. Она настаивает.
Инсигна с ужасом смотрела на Генарра.
Глава восемнадцатая
Крайл Фишер помнил, что не за горами пятидесятилетие Тессы, помнил, что она на пять лет старше его. Но она выглядела моложе своих лет. Фигура ее оставалась великолепной – это замечал не только Фишер, – но все-таки Тесса уже не казалась тридцатилетней, как тогда, на Аделии.
Тесса тоже это знала, но решилась заговорить об этом с Фишером только неделю назад.
– А все ты, Крайл, – сказала она, когда они лежали в постели: возраст чаще всего заботил ее ночами. – Ты виноват. Это ты продал меня Земле. «Великолепная планета, – говорил ты. – Огромная. Многообразная. Всегда что-то новое. Богатая планета».
– Разве не так? – спросил он, зная, чем именно она недовольна, но давая ей возможность излить свои чувства.
– А о тяготении ведь умолчал. На всем этом колоссальном шаре одна и та же сила тяжести. Над землей, под землей, здесь, там – повсюду g, одно g, только g. Умрешь со скуки.
– Тесса, мы не знаем ничего лучше.
– Знаешь. Ведь ты же жил в поселениях. Там человек всегда может выбрать подходящий уровень гравитации. Можно порезвиться в невесомости, дать мышцам возможность расслабиться… Как можно жить без всего этого?
– Спортом можно заниматься и на Земле.
– Ну а что делать с тяготением, этим вечным прессом, который постоянно давит на тебя? И все время ты тратишь только на то, чтобы не поддаться ему – где уж тут просто расслабиться! Ни попрыгать, ни полетать. Нельзя даже найти такое место, где меньше давит. Ведь давит всюду, давит так, что сгибаешься, покрываешься морщинами, стареешь. Ты только посмотри на меня!
– Я смотрю – и стараюсь делать это как можно чаще, – с грустью ответил Фишер.
– Тогда перестань смотреть. А то присмотришься и бросишь меня. Тогда знай – я вернусь на Аделию.
– Не стоит. Ну порадуешься низкому тяготению – а что потом? Твоя работа, подчиненные, лаборатория – все останется здесь.
– Начну заново, наберу новых людей…
– И найдешь на Аделии ту же поддержку, что и на Земле? О чем ты говоришь? Ведь на Земле ты ни в чем не знаешь отказа. Разве я не прав?
– И ты считаешь себя правым? Предатель! Ты не сказал мне, что у Земли уже есть гиперпривод, ты даже не сказал мне, что земляне обнаружили Звезду-Соседку! Ты сказал, что полет Дальнего Зонда не дал полезных результатов – дескать, измерили парочку параллаксов. Ты издевался надо мной, бессердечный.
– Тесса, я мог тебе обо всем рассказать, но вдруг тогда ты не полетела бы на Землю? К тому же это была не моя тайна.
– Но потом-то, здесь, на Земле?
– Как только ты начала работать – по-настоящему, – тебе все рассказали.
– Да-да, мне рассказывали, а я сидела и хлопала глазами как дура. А ведь ты мог хоть намекнуть мне, чтобы я не выглядела такой идиоткой. Ох, просто убить тебя хочется – вот только что делать потом? Я к тебе так привязалась. И ты знал, что так и будет, а потому бессовестно соблазнял меня, чтобы увезти на Землю.
Тесса сама выбрала эту роль, и Фишер прекрасно знал свое место в игре.
– Я тебя соблазнил? Ты сама этого хотела. И ни на что иное не соглашалась.
– Врешь. Ты заставил меня. Да-да, это было насилие – гадкое и изощренное. А сейчас ты опять добиваешься от меня того же. Я все вижу по твоим похотливым глазам,
Она играла в эту игру уже несколько месяцев. Фишер знал, что подобное желание приходило к ней в те дни, когда она ощущала профессиональное удовлетворение от работы.
– Как твои успехи? – спросил он.
– Успехи? Хм, можно назвать это и так. – Она еще не пришла в себя. – Завтра мы проводим демонстрационный эксперимент для вашего дряхлого Танаямы. Он все время безжалостно меня подгонял.
– Он безжалостный человек.
– Он глупый человек. Если ты ничего не смыслишь в науке, то должен хотя бы иметь представление, что это такое. Нельзя утром выдать на исследования миллион и вечером потребовать результатов. Надо подождать хотя бы до утра, чтобы хоть ночь можно было поработать. Знаешь, что он сказал мне, когда я сообщила ему, что могу кое-что показать?
– Нет, ты мне не говорила об этом. И что же?
– Наверное думаешь, он выдал что-нибудь вроде; «Просто удивительно, как всего за три года вам удалось добиться таких потрясающих результатов. Земля перед вами в неоплатном долгу». По-твоему, так он сказал?
– Что ты, от Танаямы таких слов не услышать и за миллион лет, Так что же он сказал?
– Он сказал: «Значит, у вас наконец получилось что-то. Три года я надеялся. Уж не думал, что доживу. Или вы решили, что я оплачиваю ваши расходы, кормлю, пою и одеваю целую армию ваших сотрудников, чтобы вы добились хоть каких-то результатов после моей смерти?» Вот что он сказал. Честное слово, я с удовольствием дождалась бы его смерти. Но, увы, работа есть работа.
– Значит, тебе уже есть чем похвастаться?
– Мы создали первый сверхсветовой двигатель, настоящий – не какой-то там гиперпривод. Мы открыли человечеству дверь во Вселенную.
Теперь его посетил Танаяма, Он неподвижно сидел в инвалидном кресле с мотором, и только глаза в узких щелках глазниц были живыми.
Уэндел выглядела невозмутимой.
– Ну и что мне сейчас покажут? – прошелестел старческий голос. – Где корабль?
Естественно, корабля не было и в помине.
– Корабля нет, директор. И не будет много лет. Я могу лишь смоделировать полет. Это тоже захватывающее зрелище – вы увидите первый сверхсветовой перелет, который нельзя даже сравнивать с действием гиперпривода.
– И каким образом я его увижу?
– Я думала, директор, что вам уже все известно.
Танаяма отчаянно закашлялся. Наступила пауза. Наконец, отдышавшись, он произнес:
– Мне пытались рассказать, но я хочу обо всем услышать от вас. – Он не сводил с Тессы суровых и жестких глаз. – Вы здесь главная. Идея ваша – вам и объяснять.
– Но я не могу опустить теорию: разговор будет слишком долгим, директор. Он утомит вас.
– Не нужно теории. Просто объясните, что я увижу.
– Вы увидите два кубических стеклянных контейнера, внутри которых вакуум…
– Почему вакуум?
– Сверхсветовой полет возможен только в вакууме, директор. В противном случае объект, летящий со сверхсветовой скоростью, увлекает за собой материю, теряет управляемость и расходует на передвижение огромную энергию. Завершиться полет тоже должен в вакууме, в противном случае результаты окажутся катастрофическими, так как…
– Можете не продолжать. Если ваш сверхсветовой полет должен и начинаться и оканчиваться в вакууме, каким образом его можно осуществить?
– Сперва мы обычным образом выходим в космос, потом переходим в гиперпространство. Выход из гиперпространства осуществляется возле места назначения, но добираться до него придется тоже обычным путем. Конечно, на это необходимо время. Сверхсветовой перелет происходит не мгновенно, но до какой-нибудь звезды в сорока световых годах от Солнечной системы можно будет добраться не за сорок лет, а, скажем, за сорок дней. Так что жаловаться не на что.
– Ну хорошо. Эти ваши кубические стеклянные емкости – где они?
– Перед вами их голографические изображения. На самом деле каждая из них размещена в горах. Между ними три тысячи километров. В вакууме свет преодолевает такое расстояние за тысячную долю секунды, иначе миллисекунду. Но мы сделаем это еще быстрее. В центре левого куба в сильном магнитном поле подвешена маленькая сфера – крошечный гиператомный двигатель. Вы ее видите, директор?
– Что-то такое вижу, – ответил Танаяма. – И что же?
– Если вы будете внимательно следить за нею, вы увидите, как она исчезнет. Отсчет времени начат.
В наушниках присутствовавших раздался голос, ведущий предстартовый отсчет времени, и на слове «ноль» сфера действительно исчезла из одного куба и появилась в другом.
– Не забудьте, – напомнила Уэндел, – их разделяет три тысячи километров. Хронометры показали, что между исчезновением и появлением прошло десять микросекунд, значит, скорость перелета в сто раз больше скорости света.
Танаяма поднял глаза.
– Как знать? Что если вы просто придумали фокус, чтобы одурачить доверчивого, на ваш взгляд, старикана?
– Директор, – строго сказала Уэндел. – Здесь сотни честных ученых, многие из них земляне. Они покажут вам все материалы и дадут самые подробные объяснения. Никаких фальсификаций – все честно.
– Хорошо, пусть так – но что это значит? Маленький шарик, мячик для настольного тенниса пролетел несколько тысяч километров. Чтобы добиться этого, вы потратили три года?
– При всем моем уважении к вам, директор, должна заметить, что мы сейчас показали больше, чем вы могли ждать от нас. Да, наш двигатель размером с теннисный мячик, и пролетел он всего несколько тысяч километров – но вы были свидетелем сверхсветового перелета, а это все равно что увидеть звездолет, летящий к Арктуру со скоростью, в сто раз превышающей скорость света.
– Но я предпочел бы увидеть звездолет.
– Увы, придется немного подождать.
– Времени нет. Времени нет, – хриплым шепотом проскрипел Танаяма. И вновь зашелся в приступе кашля.
Негромко, так, чтобы услышал он один, Уэндел ответила:
– Одного вашего желания мало, чтобы одолеть природу.
– Ну вот, – сказала Тесса Уэндел Крайлу Фишеру, – теперь два-три дня на отдых, и с новыми силами за работу. – Выглядела она утомленной и недовольной. – Какой гадкий старик!
Фишер без труда понял, кого она имела в виду.
– Танаяма болен и стар.
Уэндел метнула в него свирепый взгляд.
– И ты его еще защищаешь!
– Просто констатирую факт, Тесса.
Она укоризненно подняла палец.
– Сомневаюсь, что в молодые годы этот несчастный старец был умнее… Как же он мог столько лет руководить Конторой?
– Это его место. Он командует Конторой больше тридцати лет. А до этого почти столько же проработал первым заместителем – и волок дела за трех-четырех директоров. И каким бы дряхлым н больным он тебе ни казался – директором он останется до самой смерти, и даже дня три после нее, пока люди не убедятся, что он не восстанет из гроба.
– Тебе это кажется забавным?
– Нет, но что еще делать, как не смеяться: ведь этот человек, не обладая официальной властью и даже не будучи известным широкой публике, держал в страхе и повиновении правительство за правительством в течение почти половины столетия. А все потому, что знал о каждом всю неприглядную правду и без колебаний этим пользовался.
– И его терпели?
– Конечно же. Ни в одном правительстве не нашлось желающего рискнуть своей карьерой ради сомнительной возможности свергнуть Танаяму.
– Даже сейчас, когда его хватка не могла не ослабнуть?
– Ты зря так считаешь – его кулак разожмет только смерть, но до последнего момента воля не позволит пальцам расслабиться. Сперва остановится сердце – лишь потом разожмется рука.
– Зачем ему это? – неприязненно произнесла Уэндел. – Ему давно пора на покой.
– Отдых не для Танаямы. Это невозможно. Не могу сказать, что я когда-нибудь был близок к нему, однако последние пятнадцать лет мне время от времени приходилось иметь с ним дело – мне всегда доставались от него синяки. Я помню его еще полным сил и энергии, и уже тогда мне казалось, что он просто не может остановиться. Вообще людьми руководят разные причины, но Танаямой всегда владела ненависть.
– Нетрудно догадаться, – проговорила Уэндел, – видно невооруженным глазом, Тот, кто хоть раз ненавидел, уже не в силах стать благостным. Кого же ненавидит Танаяма?
– Поселения.
– Неужели? – Уэндел вдруг вспомнила, что она уроженка Аделии. – Мне тоже не приходилось слышать от поселенцев доброго слова о Земле. И ты прекрасно знаешь мое мнение о таких местах, где сила тяжести постоянна.
– Тесса, я говорю не о неприязни, антипатии или презрении. Я говорю о слепой ненависти. Поселенцев не любит едва ли не каждый землянин. У них там все самое новое. У них тишина, покой и удобства. Им неплохо живется: сплошной отдых, изобилие пищи, там не бывает плохой погоды, там забыли про бедность. Там все делают роботы, которых прячут от посторонних глаз. И вполне естественно, что люди, считающие себя обездоленными, начинают ненавидеть тех, у кого все есть – с их точки зрения. Но Танаяма одержим пламенной ненавистью. Он с удовольствием наблюдал бы за гибелью поселений, всех до одного. Видишь ли, я не сказал о его личном пунктике. Для него невыносима культурная однородность Вселенной. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Нет.
– Дело в том, что в каждом поселении живут люди, так сказать, одной породы и принимают туда только тех, кто похож на них. Каждое поселение обладает в известной мере своей культурой, жители даже внешне похожи. На Земле же, напротив, культуры веками перемешивались, обогащали друг друга, соперничали, опасались соседей. Как и многие земляне, Танаяма – сам я, кстати, тоже – видит в этом залог жизнестойкости. Нам кажется, что культурная однородность ослабляет поселения и в конечном счете сокращает отпущенный им срок жизни.
– Хорошо, но зачем же тогда, ненавидеть, раз у поселений тоже не все ладно? Неужели Танаяма ненавидит нас за то, что нам живется хуже и лучше одновременно? Это же безумие.
– Согласен. Благоразумный человек этого себе не позволит. Быть может – только быть может, – Танаяма опасается, что поселения ожидает расцвет и культурная однородность в конце концов окажется достоинством, а не недостатком. А может быть, он боится, что поселения решат общими силами уничтожить Землю – а потому мечтает опередить их. И вся эта история с открытием Звезды-Соседки только еще больше разъярила его.
– Ты о том, что, открыв эту звезду, Ротор и не подумал известить человечество?
– Хуже то, что они не предупредили нас о том, что звезда движется к Солнечной системе.
– Они могли и не знать об этом.
– Танаяма никогда этому не поверит. Не сомневаюсь: он убежден, что они знали все и нарочно промолчали, чтобы Земля погибла.
– По-моему, никто не знает, подойдет ли Звезда-Соседка настолько близко, чтобы вызвать какой-нибудь вред. Я лично тоже не знаю. Астрономы полагают, что звезда без всяких проблем пройдет мимо Солнечной системы. Или ты слыхал что-нибудь другое?
Фишер пожал плечами.
– Я – нет. Но ненависть заставляет Танаяму видеть в этой звезде источник беды. Отсюда логически следует, что Земле необходим сверхсветовой звездолет – надо же искать мир, подобный Земле, куда можно будет переселиться, если дело дойдет до худшего. Согласись – это разумно.
– Безусловно, но начинать переселяться в космос можно и не со страху. Все и так знают, что человечество уйдет в космос, даже если Земле ничего не будет грозить. Сначала люди перебрались в поселения, следующий логический шаг – дорога к звездам, а чтобы сделать его, нам нужен сверхсветовой звездолет.
Марлена невозмутимо слушала.
– Но если комиссар Питт пытается меня погубить, – наконец заговорила она, – почему вы хотите отослать меня прямо к нему в лапы?
Генарр поднял брови.
– Мы уже объяснили. Здесь тебе опасно оставаться.
– Но разве рядом с ним я буду в безопасности? На что он может решиться в следующий раз – если он действительно хочет погубить меня? А так он будет ждать, когда я заболею, ждать, ждать – и в конце концов забудет обо мне – не так ли? Но только если я останусь здесь!
– Но здесь тебе грозит лихоманка, Марлена, лихоманка! – Инсигна протянула руки, чтобы обнять дочь.
Марлена уклонилась от объятий.
– Она меня не волнует.
– Но мы же объяснили…
– Это неважно. Здесь мне ничего не грозит. Совсем ничего. Я знаю себя. Всю жизнь я училась понимать собственный разум. Теперь я знаю его. Ему здесь ничего не грозит.
– Марлена, посуди сама, – сказал Генарр. – Каким бы уравновешенным ни казался тебе собственный ум, с ним может случиться все что угодно. Ты можешь заболеть менингитом, эпилепсией, у тебя может появиться опухоль мозга, в конце концов ты постареешь когда-нибудь. И ты не сумеешь этого предотвратить, лишь убеждая себя, что с тобой такого случиться не может.
– Обо всем этом я не говорю, речь идет о лихоманке. Для меня она не заразна.
– Дорогая, разве можно знать это наперед? Нам даже неизвестно, что ее вызывает.
– Что бы ни вызывало – мне она не грозит.
– Откуда ты это знаешь, Марлена? – спросил Генарр.
– Просто знаю.
Терпение Эугении лопнуло. Она схватила Марлену за локоть.
– Марлена, ты сделаешь так, как я велю!
– Нет, мама. Ты не понимаешь. На Роторе меня все время тянуло на Эритро. Здесь это чувство только усилилось. Я хочу здесь остаться. Я уверена – мне ничто не грозит. Я не хочу возвращаться.
Инсигна открыла было рот, но Генарр поднял руку: молчи!
– Я предлагаю компромисс, Марлена. Твоя мать должна провести здесь астрономические наблюдения. Для этого потребуется какое-то время. Обещай, что, пока она занята ими, ты не будешь покидать Купол, станешь выполнять любые мои указания, которые покажутся мне разумными, и регулярно проходить обследование. Если мы ничего у тебя не обнаружим, то можешь оставаться под Куполом, пока мать не покончит с делами. Потом мы снова все обсудим. Согласна?
Марлена задумчиво склонила голову. Наконец она сказала:
– Хорошо. Только прошу тебя, мама, не пытайся изобразить досрочное окончание работы. Я все пойму. И не торопись – все должно быть сделано хорошо. Я замечу и это.
Инсигна нахмурилась.
– Марлена, я не привыкла легкомысленно относиться к работе. Не думай, что я способна халтурить – даже ради тебя.
– Извини, мама, я понимаю, что временами раздражаю тебя.
Инсигна тяжело вздохнула.
– Не стану этого отрицать, но в любом случае ты остаешься моей дочерью. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была в безопасности. Ну как, я не солгала?
– Нет, мама, только, пожалуйста, поверь мне – я не напрасно говорю, что здесь мне ничего не грозит. Я впервые чувствую себя счастливой. На Роторе я не знала, что это такое.
36
– У тебя усталый вид, Эугения, – заметил Генарр.– Сивер, я устала. Так, накопилось кое-что за два месяца непрерывных расчетов. Уж и не знаю, как обходились астрономы Земли своими примитивными средствами до выхода человека в космос. Кеплер, например, сформулировал законы движения планет, ограничиваясь такими простыми вещами, как логарифмы, да еще радовался, что ему повезло – потому что их только что придумали.
– Прости меня за невежество, но я полагал, что в наши дни астроном должен только повернуть свои приборы в нужную сторону, а потом может отправляться спать, а утром ему останется лишь забрать аккуратные распечатки и снимки.
– Хорошо бы. Но сейчас у меня другая работа. Ты знаешь, мне нужно было с максимальной точностью измерить вектор скорости Немезиды относительно Солнца, а потом правильно рассчитать взаимное положение звезд и планет в момент наибольшего сближения. Достаточно малейшей неточности – и получится, что Земля погибнет, тогда как на самом деле уцелеет, и наоборот. Представляешь? – Не дождавшись ответа, Инсигна продолжала: – Задача достаточно сложная, даже если бы кроме Солнца и Немезиды во Вселенной не было других тел – но поблизости расположены звезды, и они тоже движутся. И по крайней мере дюжина их способна своим тяготением внести возмущения в движение обеих звезд, пусть и небольшие. Отклонения крошечные, но, если ими пренебречь, ошибка вырастет на миллионы километров. И чтобы не ошибиться, приходится определять массы всех этих звезд, их положение, скорость – причем со значительной точностью. В итоге, Сивер, я имею задачу пятнадцати тел. Невероятно сложная штука. Немезида пройдет прямо через Солнечную систему и скажет заметное воздействие на целый ряд планет. Многое, конечно, зависит от расположения планет во время прохождения Немезиды, от того, насколько изменятся их орбиты под ее влиянием. Влияние Мегаса, кстати, тоже приходится учитывать.
Генарр внимательно слушал. Его лицо было серьезным.
– Ну и что вышло, Эугения?
– Пока я могу предположить, что орбита Земли сделается более эксцентрической, а большая полуось слегка уменьшится.
– А что это значит?
– Это значит, что на Земле станет слишком жарко, чтобы жить.
– И что будет с Мегасом и Эритро?
– Ничего особенного. Планетная система Немезиды мала и куда тесней, чем солнечная, поскольку сильнее удерживается своей звездой. Здесь-то почти ничего не изменится, а вот на Земле…
– Когда это случится?
– Через пять тысяч двадцать четыре года плюс-минус пятнадцать лет Немезида подойдет к точке наибольшего сближения. Процесс растянется лет на двадцать или тридцать, пока обе звезды будут располагаться поблизости.
– А столкновение или что-нибудь в этом роде может произойти?
– Вероятность значительной катастрофы почти нулевая. Крупные небесные тела сталкиваться не будут. Разумеется, принадлежащий Солнцу астероид может упасть на Эритро или немезидийский на Землю. Возможность такого события невелика, но последствия могут оказаться катастрофическими, однако пока этого рассчитать нельзя – разве что потом, когда звезды сойдутся поближе.
– Значит, в любом случае людей с Земли придется эвакуировать. Так ведь?
– Увы, да.
– Но у них есть в запасе пять тысяч лет.
– Для того чтобы вывезти восемь миллиардов людей, этого мало, Их следует предупредить.
– А сами они могут разобраться, без нашего предупреждения?
– Кто знает? Но даже если они быстро обнаружат Немезиду, придется передать им сведения о гиперприводе. Теперь он необходим всему человечеству.
– А я не сомневаюсь, что люди вновь обретут его, и, может быть, очень скоро.
– Ну а если нет?
– Я считаю, что сообщение между Землей и Ротором установится через какое-то столетие. В конце концов у нас есть гиперпривод, мы в любой момент можем им воспользоваться. Можно даже отправить к Земле одно из строящихся поселений, времени хватит.
– Ты говоришь словами Питта.
– Ну знаешь, – усмехнулся Генарр, – не может же он заблуждаться во всем.
– Но я уверена, что он не захочет извещать Землю.
– Питт не может бесконечно настаивать на своем. Он возражал уже против сооружения Купола – однако мы здесь, на Эритро. Но даже если мы не сможем его убедить – он же умрет когда-нибудь, Право, Эугения, ты слишком уж рано начала опасаться за Землю. А Марлене известно, что ты уже кончаешь работу?
– Разве от нее можно что-нибудь скрыть? Она узнает о состоянии моих работ по тому, как я отряхиваю рукав или причесываюсь.
– Она становится все более восприимчивой, не так ли?
– Да. И ты тоже заметил?
– Тоже, и это за то короткое время, что я знаю ее.
– Отчасти, по-моему, все можно объяснить тем, что она становится старше. Эта способность растет… ну как грудь. С другой стороны, прежде ей все время приходилось скрывать свой дар, она не знала, что с ним делать, и всегда имела из-за него неприятности. Теперь она перестала таиться, и все, так сказать, сразу пошло в рост.
– Или тем, что, как она утверждает, ей нравится Эритро: удовлетворение тоже может способствовать усилению восприимчивости.
– Я думала об этом, Сивер, – проговорила Инсигна. – И не хочу взваливать на тебя собственные проблемы. Я уже просто привыкла бояться: за Марлену, за Землю, за всех вокруг. А тебе не кажется, что Эритро воздействует на нее? В отрицательном смысле. Как ты полагаешь, не может оказаться, что подобная восприимчивость свидетельствует о начале болезни?
– Не знаю, что и ответить, Эугения, но если вдруг лихоманка обострила ее восприимчивость, то душевное равновесие пока не нарушено. Могу только заверить тебя, что ни у кого из переболевших ею не обнаруживалось ничего похожего на дар Марлены.
Инсигна грустно вздохнула.
– Спасибо тебе, утешил, И еще: я рада, что ты так внимателен к Марлене.
Губы Генарра чуть искривились в улыбке.
– Это несложно. Она мне нравится.
– В твоих устах это звучит вполне естественно. Увы, она у меня не красотка. Уж я-то как мать понимаю это.
– На мой взгляд, ты не права. Я всегда предпочитал в женщинах ум красоте – если эти качества не сливались воедино, как в тебе, Эугения…
– Это было лет двадцать назад, – вздохнула Инсигна.
– Эугения, глаза мои старятся вместе с телом. Они не замечают в тебе изменений. И меня не волнует, что Марлена некрасива. У нее потрясающий интеллект, даже если забыть про ее восприимчивость.
– Не спорю. Это лишь и утешает меня, когда я нахожу ее особенно несносной.
– Кстати, Эугения, боюсь, что Марлена остается несносной.
– Что ты хочешь сказать? – Эугения вскинула глаза.
– Она намекнула мне, что уже сыта Куполом. Ей хочется выйти наружу, под небо планеты – сразу как только ты закончишь с работой. Она настаивает.
Инсигна с ужасом смотрела на Генарра.
Глава восемнадцатая
Сверхсветовик
37
Три года, проведенные на Земле, состарили Тессу Уэндел. Фигура ее слегка погрузнела; она немного набрала вес. Под глазами появились тени. Груди обвисли – чуть-чуть, а живот округлился.Крайл Фишер помнил, что не за горами пятидесятилетие Тессы, помнил, что она на пять лет старше его. Но она выглядела моложе своих лет. Фигура ее оставалась великолепной – это замечал не только Фишер, – но все-таки Тесса уже не казалась тридцатилетней, как тогда, на Аделии.
Тесса тоже это знала, но решилась заговорить об этом с Фишером только неделю назад.
– А все ты, Крайл, – сказала она, когда они лежали в постели: возраст чаще всего заботил ее ночами. – Ты виноват. Это ты продал меня Земле. «Великолепная планета, – говорил ты. – Огромная. Многообразная. Всегда что-то новое. Богатая планета».
– Разве не так? – спросил он, зная, чем именно она недовольна, но давая ей возможность излить свои чувства.
– А о тяготении ведь умолчал. На всем этом колоссальном шаре одна и та же сила тяжести. Над землей, под землей, здесь, там – повсюду g, одно g, только g. Умрешь со скуки.
– Тесса, мы не знаем ничего лучше.
– Знаешь. Ведь ты же жил в поселениях. Там человек всегда может выбрать подходящий уровень гравитации. Можно порезвиться в невесомости, дать мышцам возможность расслабиться… Как можно жить без всего этого?
– Спортом можно заниматься и на Земле.
– Ну а что делать с тяготением, этим вечным прессом, который постоянно давит на тебя? И все время ты тратишь только на то, чтобы не поддаться ему – где уж тут просто расслабиться! Ни попрыгать, ни полетать. Нельзя даже найти такое место, где меньше давит. Ведь давит всюду, давит так, что сгибаешься, покрываешься морщинами, стареешь. Ты только посмотри на меня!
– Я смотрю – и стараюсь делать это как можно чаще, – с грустью ответил Фишер.
– Тогда перестань смотреть. А то присмотришься и бросишь меня. Тогда знай – я вернусь на Аделию.
– Не стоит. Ну порадуешься низкому тяготению – а что потом? Твоя работа, подчиненные, лаборатория – все останется здесь.
– Начну заново, наберу новых людей…
– И найдешь на Аделии ту же поддержку, что и на Земле? О чем ты говоришь? Ведь на Земле ты ни в чем не знаешь отказа. Разве я не прав?
– И ты считаешь себя правым? Предатель! Ты не сказал мне, что у Земли уже есть гиперпривод, ты даже не сказал мне, что земляне обнаружили Звезду-Соседку! Ты сказал, что полет Дальнего Зонда не дал полезных результатов – дескать, измерили парочку параллаксов. Ты издевался надо мной, бессердечный.
– Тесса, я мог тебе обо всем рассказать, но вдруг тогда ты не полетела бы на Землю? К тому же это была не моя тайна.
– Но потом-то, здесь, на Земле?
– Как только ты начала работать – по-настоящему, – тебе все рассказали.
– Да-да, мне рассказывали, а я сидела и хлопала глазами как дура. А ведь ты мог хоть намекнуть мне, чтобы я не выглядела такой идиоткой. Ох, просто убить тебя хочется – вот только что делать потом? Я к тебе так привязалась. И ты знал, что так и будет, а потому бессовестно соблазнял меня, чтобы увезти на Землю.
Тесса сама выбрала эту роль, и Фишер прекрасно знал свое место в игре.
– Я тебя соблазнил? Ты сама этого хотела. И ни на что иное не соглашалась.
– Врешь. Ты заставил меня. Да-да, это было насилие – гадкое и изощренное. А сейчас ты опять добиваешься от меня того же. Я все вижу по твоим похотливым глазам,
Она играла в эту игру уже несколько месяцев. Фишер знал, что подобное желание приходило к ней в те дни, когда она ощущала профессиональное удовлетворение от работы.
– Как твои успехи? – спросил он.
– Успехи? Хм, можно назвать это и так. – Она еще не пришла в себя. – Завтра мы проводим демонстрационный эксперимент для вашего дряхлого Танаямы. Он все время безжалостно меня подгонял.
– Он безжалостный человек.
– Он глупый человек. Если ты ничего не смыслишь в науке, то должен хотя бы иметь представление, что это такое. Нельзя утром выдать на исследования миллион и вечером потребовать результатов. Надо подождать хотя бы до утра, чтобы хоть ночь можно было поработать. Знаешь, что он сказал мне, когда я сообщила ему, что могу кое-что показать?
– Нет, ты мне не говорила об этом. И что же?
– Наверное думаешь, он выдал что-нибудь вроде; «Просто удивительно, как всего за три года вам удалось добиться таких потрясающих результатов. Земля перед вами в неоплатном долгу». По-твоему, так он сказал?
– Что ты, от Танаямы таких слов не услышать и за миллион лет, Так что же он сказал?
– Он сказал: «Значит, у вас наконец получилось что-то. Три года я надеялся. Уж не думал, что доживу. Или вы решили, что я оплачиваю ваши расходы, кормлю, пою и одеваю целую армию ваших сотрудников, чтобы вы добились хоть каких-то результатов после моей смерти?» Вот что он сказал. Честное слово, я с удовольствием дождалась бы его смерти. Но, увы, работа есть работа.
– Значит, тебе уже есть чем похвастаться?
– Мы создали первый сверхсветовой двигатель, настоящий – не какой-то там гиперпривод. Мы открыли человечеству дверь во Вселенную.
38
Городок, где команда Тессы Уэндел старалась потрясти Вселенную, построили еще до того, как она появилась на Земле. Он находился высоко в горах, так высоко, что никто чужой туда не мог добраться.Теперь его посетил Танаяма, Он неподвижно сидел в инвалидном кресле с мотором, и только глаза в узких щелках глазниц были живыми.
Уэндел выглядела невозмутимой.
– Ну и что мне сейчас покажут? – прошелестел старческий голос. – Где корабль?
Естественно, корабля не было и в помине.
– Корабля нет, директор. И не будет много лет. Я могу лишь смоделировать полет. Это тоже захватывающее зрелище – вы увидите первый сверхсветовой перелет, который нельзя даже сравнивать с действием гиперпривода.
– И каким образом я его увижу?
– Я думала, директор, что вам уже все известно.
Танаяма отчаянно закашлялся. Наступила пауза. Наконец, отдышавшись, он произнес:
– Мне пытались рассказать, но я хочу обо всем услышать от вас. – Он не сводил с Тессы суровых и жестких глаз. – Вы здесь главная. Идея ваша – вам и объяснять.
– Но я не могу опустить теорию: разговор будет слишком долгим, директор. Он утомит вас.
– Не нужно теории. Просто объясните, что я увижу.
– Вы увидите два кубических стеклянных контейнера, внутри которых вакуум…
– Почему вакуум?
– Сверхсветовой полет возможен только в вакууме, директор. В противном случае объект, летящий со сверхсветовой скоростью, увлекает за собой материю, теряет управляемость и расходует на передвижение огромную энергию. Завершиться полет тоже должен в вакууме, в противном случае результаты окажутся катастрофическими, так как…
– Можете не продолжать. Если ваш сверхсветовой полет должен и начинаться и оканчиваться в вакууме, каким образом его можно осуществить?
– Сперва мы обычным образом выходим в космос, потом переходим в гиперпространство. Выход из гиперпространства осуществляется возле места назначения, но добираться до него придется тоже обычным путем. Конечно, на это необходимо время. Сверхсветовой перелет происходит не мгновенно, но до какой-нибудь звезды в сорока световых годах от Солнечной системы можно будет добраться не за сорок лет, а, скажем, за сорок дней. Так что жаловаться не на что.
– Ну хорошо. Эти ваши кубические стеклянные емкости – где они?
– Перед вами их голографические изображения. На самом деле каждая из них размещена в горах. Между ними три тысячи километров. В вакууме свет преодолевает такое расстояние за тысячную долю секунды, иначе миллисекунду. Но мы сделаем это еще быстрее. В центре левого куба в сильном магнитном поле подвешена маленькая сфера – крошечный гиператомный двигатель. Вы ее видите, директор?
– Что-то такое вижу, – ответил Танаяма. – И что же?
– Если вы будете внимательно следить за нею, вы увидите, как она исчезнет. Отсчет времени начат.
В наушниках присутствовавших раздался голос, ведущий предстартовый отсчет времени, и на слове «ноль» сфера действительно исчезла из одного куба и появилась в другом.
– Не забудьте, – напомнила Уэндел, – их разделяет три тысячи километров. Хронометры показали, что между исчезновением и появлением прошло десять микросекунд, значит, скорость перелета в сто раз больше скорости света.
Танаяма поднял глаза.
– Как знать? Что если вы просто придумали фокус, чтобы одурачить доверчивого, на ваш взгляд, старикана?
– Директор, – строго сказала Уэндел. – Здесь сотни честных ученых, многие из них земляне. Они покажут вам все материалы и дадут самые подробные объяснения. Никаких фальсификаций – все честно.
– Хорошо, пусть так – но что это значит? Маленький шарик, мячик для настольного тенниса пролетел несколько тысяч километров. Чтобы добиться этого, вы потратили три года?
– При всем моем уважении к вам, директор, должна заметить, что мы сейчас показали больше, чем вы могли ждать от нас. Да, наш двигатель размером с теннисный мячик, и пролетел он всего несколько тысяч километров – но вы были свидетелем сверхсветового перелета, а это все равно что увидеть звездолет, летящий к Арктуру со скоростью, в сто раз превышающей скорость света.
– Но я предпочел бы увидеть звездолет.
– Увы, придется немного подождать.
– Времени нет. Времени нет, – хриплым шепотом проскрипел Танаяма. И вновь зашелся в приступе кашля.
Негромко, так, чтобы услышал он один, Уэндел ответила:
– Одного вашего желания мало, чтобы одолеть природу.
39
Прошло три дня, до отказа заполненных официальными мероприятиями, и городок, неофициально именовавшийся Гипер-Сити, мог вздохнуть с облегчением – гости наконец-то отбыли восвояси.– Ну вот, – сказала Тесса Уэндел Крайлу Фишеру, – теперь два-три дня на отдых, и с новыми силами за работу. – Выглядела она утомленной и недовольной. – Какой гадкий старик!
Фишер без труда понял, кого она имела в виду.
– Танаяма болен и стар.
Уэндел метнула в него свирепый взгляд.
– И ты его еще защищаешь!
– Просто констатирую факт, Тесса.
Она укоризненно подняла палец.
– Сомневаюсь, что в молодые годы этот несчастный старец был умнее… Как же он мог столько лет руководить Конторой?
– Это его место. Он командует Конторой больше тридцати лет. А до этого почти столько же проработал первым заместителем – и волок дела за трех-четырех директоров. И каким бы дряхлым н больным он тебе ни казался – директором он останется до самой смерти, и даже дня три после нее, пока люди не убедятся, что он не восстанет из гроба.
– Тебе это кажется забавным?
– Нет, но что еще делать, как не смеяться: ведь этот человек, не обладая официальной властью и даже не будучи известным широкой публике, держал в страхе и повиновении правительство за правительством в течение почти половины столетия. А все потому, что знал о каждом всю неприглядную правду и без колебаний этим пользовался.
– И его терпели?
– Конечно же. Ни в одном правительстве не нашлось желающего рискнуть своей карьерой ради сомнительной возможности свергнуть Танаяму.
– Даже сейчас, когда его хватка не могла не ослабнуть?
– Ты зря так считаешь – его кулак разожмет только смерть, но до последнего момента воля не позволит пальцам расслабиться. Сперва остановится сердце – лишь потом разожмется рука.
– Зачем ему это? – неприязненно произнесла Уэндел. – Ему давно пора на покой.
– Отдых не для Танаямы. Это невозможно. Не могу сказать, что я когда-нибудь был близок к нему, однако последние пятнадцать лет мне время от времени приходилось иметь с ним дело – мне всегда доставались от него синяки. Я помню его еще полным сил и энергии, и уже тогда мне казалось, что он просто не может остановиться. Вообще людьми руководят разные причины, но Танаямой всегда владела ненависть.
– Нетрудно догадаться, – проговорила Уэндел, – видно невооруженным глазом, Тот, кто хоть раз ненавидел, уже не в силах стать благостным. Кого же ненавидит Танаяма?
– Поселения.
– Неужели? – Уэндел вдруг вспомнила, что она уроженка Аделии. – Мне тоже не приходилось слышать от поселенцев доброго слова о Земле. И ты прекрасно знаешь мое мнение о таких местах, где сила тяжести постоянна.
– Тесса, я говорю не о неприязни, антипатии или презрении. Я говорю о слепой ненависти. Поселенцев не любит едва ли не каждый землянин. У них там все самое новое. У них тишина, покой и удобства. Им неплохо живется: сплошной отдых, изобилие пищи, там не бывает плохой погоды, там забыли про бедность. Там все делают роботы, которых прячут от посторонних глаз. И вполне естественно, что люди, считающие себя обездоленными, начинают ненавидеть тех, у кого все есть – с их точки зрения. Но Танаяма одержим пламенной ненавистью. Он с удовольствием наблюдал бы за гибелью поселений, всех до одного. Видишь ли, я не сказал о его личном пунктике. Для него невыносима культурная однородность Вселенной. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Нет.
– Дело в том, что в каждом поселении живут люди, так сказать, одной породы и принимают туда только тех, кто похож на них. Каждое поселение обладает в известной мере своей культурой, жители даже внешне похожи. На Земле же, напротив, культуры веками перемешивались, обогащали друг друга, соперничали, опасались соседей. Как и многие земляне, Танаяма – сам я, кстати, тоже – видит в этом залог жизнестойкости. Нам кажется, что культурная однородность ослабляет поселения и в конечном счете сокращает отпущенный им срок жизни.
– Хорошо, но зачем же тогда, ненавидеть, раз у поселений тоже не все ладно? Неужели Танаяма ненавидит нас за то, что нам живется хуже и лучше одновременно? Это же безумие.
– Согласен. Благоразумный человек этого себе не позволит. Быть может – только быть может, – Танаяма опасается, что поселения ожидает расцвет и культурная однородность в конце концов окажется достоинством, а не недостатком. А может быть, он боится, что поселения решат общими силами уничтожить Землю – а потому мечтает опередить их. И вся эта история с открытием Звезды-Соседки только еще больше разъярила его.
– Ты о том, что, открыв эту звезду, Ротор и не подумал известить человечество?
– Хуже то, что они не предупредили нас о том, что звезда движется к Солнечной системе.
– Они могли и не знать об этом.
– Танаяма никогда этому не поверит. Не сомневаюсь: он убежден, что они знали все и нарочно промолчали, чтобы Земля погибла.
– По-моему, никто не знает, подойдет ли Звезда-Соседка настолько близко, чтобы вызвать какой-нибудь вред. Я лично тоже не знаю. Астрономы полагают, что звезда без всяких проблем пройдет мимо Солнечной системы. Или ты слыхал что-нибудь другое?
Фишер пожал плечами.
– Я – нет. Но ненависть заставляет Танаяму видеть в этой звезде источник беды. Отсюда логически следует, что Земле необходим сверхсветовой звездолет – надо же искать мир, подобный Земле, куда можно будет переселиться, если дело дойдет до худшего. Согласись – это разумно.
– Безусловно, но начинать переселяться в космос можно и не со страху. Все и так знают, что человечество уйдет в космос, даже если Земле ничего не будет грозить. Сначала люди перебрались в поселения, следующий логический шаг – дорога к звездам, а чтобы сделать его, нам нужен сверхсветовой звездолет.