Страница:
Так Инсигна и сделала. Усевшись в кресле, она долго с укоризной глядела на Питта, ожидавшего с подчеркнутым долготерпением на лице.
Наконец она проговорила:
– Ну хорошо, я вижу, к чему ты клонишь. Придется заняться исследованием относительного движения Земли и Немезиды. Возможно, и в самом деле не из-за чего поднимать шум.
– Нет. – Питт поднял вверх указующий перст. – Вспомни, что я тебе говорил. Этого делать нельзя. Если Солнечной системе ничто не грозит, затраты себя не оправдают. Тогда мы будем просто исполнять то, на чем я настаиваю – столетие спокойно растить здесь принесенное Ротором зерно цивилизации. Если же окажется, что это не так, что беда неминуема – совесть, страх и вина будут мучить тебя. Новость эта, конечно же, станет известна и ослабит решимость роториан, многие из которых не менее сентиментальны, чем ты. Ты поняла меня? – Она промолчала. – Вот и отлично, вижу, что поняла. – И вновь знаком велел ей уходить.
На сей раз она ушла. Глядя ей вслед, Питт подумал: она становится совершенно несносной.
Глава седьмая
– А я бы проследила за движением Немезиды, невзирая на приказ комиссара Питта, – проговорила Марлена, – но вижу, что ты, мама, поступила иначе. Печать вины на твоем лице доказывает это.
– Вот уж не думала не гадала, что у меня на лбу печать вины, – сказала Инсигна.
– Своих чувств не скрыть никому, – отозвалась Марлена, – стоит только приглядеться повнимательнее – и все становится ясным.
Другие так не умеют. Это Марлена поняла не сразу – и с большим трудом, Люди не умеют смотреть и видеть, не умеют обращать внимание. Они словно не замечают лиц, тел, звуков и поз… и всяких там нервных жестов.
– Не надо тебе постоянно так вглядываться, Марлена, – сказала Инсигна, словно мысли их текли параллельно. Она обняла дочь за плечи, чтобы смягчить то, что хотела сказать. – Люди нервничают, когда ты пронизываешь их взглядом своих огромных глаз. Уважай их уединение.
– Да, мама, – ответила Марлена, без всякого усилия подмечая, что мать пытается как-то оградиться от нее. Она явно беспокоилась о себе самой, не понимая, что выдает себя каждым жестом. – Ну а как случилось, что, невзирая на чувство вины, ты ничего не сделала для Солнечной системы? – спросила Марлена.
– По целому ряду причин, Молли.
Какая Молли! – возмутилась про себя Марлена. – Я Марлена! Марлена! Марлена! Три слога, ударение на втором. Взрослая!
– Каких же? – угрюмо спросила она.
Неужели мать не может заметить, какое отчуждение охватывает ее всякий раз, когда она слышит свое детское имя? Ведь и лицо дергается, и в глазах зажигается огонек, и губы кривятся. Почему люди не видят? Почему не замечают?
– Во-первых, слова Януса Питта звучали весьма убедительно. Сколь бы неожиданными ни были его соображения, какими бы неприглядными они ни казались, но в конце концов приходится признать известную справедливость его аргументов.
– Но если так, мама, – он опасный человек… просто жуткий.
Оторвавшись от размышлений, Инсигна с любопытством взглянула на дочь.
– Почему ты так решила?
– Можно достаточно убедительно обосновать любую точку зрения. И если ты сумеешь быстро подыскать подходящие причины и безукоризненно их представить, можешь убедить кого угодно и в чем угодно, а это опасная вещь.
– Я согласна с тобой. Янус Питт действительно обладает такой способностью. Удивляет меня то, что ты сумела это понять.
Еще бы, – подумала Марлена, – ведь мне всего пятнадцать, и ты привыкла видеть во мне ребенка.
Но вслух сказала:
– Наблюдая за людьми, можно многому научиться.
– Да. Только помни, что я тебе говорила, следи за собой.
(Никогда!)
– Так, значит, мистеру Питту удалось тебя убедить?
– Он сумел доказать мне, что наше промедление не опасно.
– А тебе не хотелось все-таки выяснить, куда движется Немезида и чем это грозит? Тебе же следовало это сделать!
– Да, но это не так легко, как тебе кажется. Обсерватория вечно загружена. Приходится ждать своей очереди, чтобы воспользоваться инструментами. Хоть я и руковожу ею, но не распоряжаюсь бесконтрольно. К тому же, когда кто-то из нас берется за какое-то дело, все немедленно узнают об этом. Что и как делается, знают все, и почему – тоже всем известно, Так что у меня практически не было возможности получить подробный спектр Немезиды и Солнца, а потом воспользоваться компьютером обсерватории для необходимых вычислений так, чтобы об этом никто не знал. Полагаю, что у Питта в обсерватории есть люди, которые приглядывают за мною. И если бы я выказала норов, об этом ему непременно стало бы известно.
– Но что он может тебе сделать, а?
– Конечно, он меня не расстреляет за измену – ты, наверное, это имела в виду? – едва ли он возмечтал о чем-нибудь подобном, но во всяком случае может освободить от работы в обсерватории и отправить куда-нибудь на ферму. А мне бы не хотелось. К тому же вскоре после моего разговора с Питтом мы обнаружили рядом с Немезидой планету или крошечную звезду: мы до сих пор не знаем, к планетам или звездам ее отнести. Между ними всего четыре миллиона километров, и спутник этот не излучает в видимом диапазоне.
– Ты говоришь о Мегасе, мама?
– Да. Это старинное слово означает «большой». Для планеты Мегас очень массивен, он тяжелее Юпитера, самой большой планеты Солнечной системы, но для звезды слишком мал. Некоторые называют Мегас коричневым карликом. – Она умолкла и, прищурившись, посмотрела на дочь, словно вдруг засомневалась, что дочь способна разобраться в сути дела. – А ты знаешь, Молли, что такое коричневый карлик?
– Мама, меня зовут Марлена.
Инсигна слегка порозовела.
– Конечно. Прости, я частенько забываюсь. Понимаешь, привыкла. Просто была у меня когда-то любимая дочурка по имени Молли.
– Знаю. Когда мне снова исполнится шесть, можешь вновь звать меня Молли.
Инсигна рассмеялась:
– Итак, Марлена, знаешь ли ты, что такое коричневый карлик?
– Да, мама. Коричневый карлик – это крохотное, подобное звезде небесное тело, не обладающее необходимой массой, чтобы давление и температура внутри него стали достаточными для синтеза ядер водорода, при этом массы тела хватает для осуществления вторичных реакций, разогревающих его.
– Правильно. Неплохо. Мегас как раз находится на линии раздела. И не горячая планета, и не тусклый коричневый карлик. Он не испускает видимого света – только инфракрасный, и недостаточно интенсивно. Мегас не похож на известные нам небесные тела. Он оказался первой планетой за пределами Солнечной системы, которую мы обнаружили и могли изучить, поэтому обсерватория занялась подробнейшими исследованиями. И мне не дали бы приборного времени на изучение движения Немезиды, даже если бы я попросила, но, по правде сказать, я обо всем забыла. Мегас заинтересовал меня не менее, чем других.
– Ммм, – произнесла Марлена,
– В итоге мы решили, что Мегас просто внушительных размеров планета, обращающаяся вокруг Немезиды. Масса его в пять раз…
– Знаю, мама. В пять раз больше, чем у Юпитера, и составляет одну тридцатую массы самой Немезиды. Все это мне давным-давно рассказал компьютер.
– Конечно, дорогая. И Мегас пригоден к обитанию не более, чем Юпитер, скорее даже менее. Поначалу это нас разочаровало, хотя нельзя было надеяться, чтобы возле красного карлика нашлась пригодная для обитания планета. Приливные силы неминуемо заставили бы планету с морями обратиться к Немезиде одной стороной.
– Но разве не так дело обстоит с Мегасом? По-моему, одна сторона его всегда смотрит на Немезиду.
– Да, верно. Это значит, что у него есть теплая сторона и холодная. На теплой – достаточно тепло. Но она раскалилась бы докрасна, если бы не плотная атмосфера, – циркуляция ее несколько уравнивает температуру на всей планете. Поэтому – ну и потому что Мегас сам выделяет тепло – на обратной его стороне тоже не холодно. С точки зрения астронома, Мегас обладает уникальными особенностями. Потом мы обнаружили, что у Мегаса есть спутник – или планета, если считать его звездой – Эритро.
– Вокруг которой и обращается Ротор. Знаю, мама, но после открытия Мегаса и Эритро и всех тогдашних хлопот прошло одиннадцать лет. Неужели за все это время ты не сумела украдкой снять спектры Немезиды и Солнца? И кое-что просчитать?
– Ну…
– Я знаю, ты сделала это, – быстро сказала Марлена.
– Догадалась по выражению моего лица?
– По всему твоему виду,
– Марлена, жить рядом с тобой, наверное, скоро будет невозможно, Да, я сделала это.
– И?
– Немезида летит к Солнечной системе.
Помолчав, Марлена негромко спросила:
– Значит, произойдет столкновение?
– Нет, если верить моим расчетам. Я уверена, что ни с Солнцем, ни с Землей, ни с какой-нибудь большой планетой она не столкнется. Но, видишь ли, даже если этого не случится, Земля все равно может погибнуть.
Но девочка не хотела, чтобы мать замолчала, – всего нужного она еще не услышала.
– А как Немезида может погубить Землю, не сталкиваясь с ней? – тихо спросила она.
– Попробую объяснить. Земля обращается вокруг Солнца – как Ротор вокруг Эритро. Если бы Солнечная система состояла только из Земли и Солнца, то первая могла бы кружить вокруг второго почти бесконечно, Я говорю – почти, ибо дело в том, что, обращаясь вокруг Солнца, Земля излучает гравитационные волны, уносящие ее энергию, и медленно, очень медленно приближается к Солнцу. Сейчас этим фактором можно пренебречь. Но на самом деле все гораздо сложнее, потому что Земля не одна. Ее притягивают Луна, Марс, Венера, Юпитер и другие планеты. Их суммарное притяжение невелико по сравнению с солнечным, и орбита Земли более или менее постоянна. Однако малые воздействия сложным образом меняют свою силу и направление – поскольку перемещаются и порождающие их объекты – и тем самым вызывают незначительные изменения орбиты Земли. Планета то приближается к Солнцу, то удаляется от него. Ось ее поворачивается, меняет наклон, изменяется эксцентриситет орбиты, и так далее.
Можно показать – и уже было показано, – что все эти изменения цикличны, то есть периодически меняют направление. Существенно, что движение Земли вокруг Солнца неравномерно и подчиняется дюжине вынужденных воздействий. То же происходит со всеми телами Солнечной системы. Такая легкая тряска не мешает жизни на Земле. В худшем случае может наступить обледенение – но оно кончится; уровень моря упадет – и подымется: планета переживает все это уже более трех миллиардов лет.
А теперь представим, что будет, если Немезида вторгнется в Солнечную систему и промчится, скажем, в световом месяце от Земли – меньше чем в триллионе километров. Пока, она будет проходить мимо Солнца – а на это потребуется несколько лет, – гравитационное поле системы исказится. Планеты станут дергаться на орбитах, но когда Немезида пройдет, все снова встанет на свои места.
– Но ты выглядишь так, словно дела обстоят гораздо хуже, чем ты говоришь. Что плохого в том, что Немезида хорошенько порастрясет Солнечную систему? Ведь потом все встанет на свои места.
– Встать-то встанет, но где в результате очутятся планеты? На прежнем ли месте? В этом, собственно, и вся проблема. Если изменится орбита Земли – она отодвинется от Солнца или приблизится к нему? Если ось планеты изменит свое положение в пространстве – как это подействует на климат планеты? Даже малое изменение может сделать необитаемым целый мир.
– А нельзя ли все рассчитать?
– Нет. На Роторе трудно проводить астрономические измерения: он дергается в пространстве, и куда сильнее, чем планеты. Чтобы определить, какой путь выберет Немезида, потребуется много времени и много расчетов, и все равно нельзя будет положиться на их результаты, пока Немезида не окажется возле Солнца – через много-много лет после моей смерти.
– Значит, ты не можешь сказать, как близко к Солнечной системе подойдет Немезида?
– Рассчитать это почти невозможно. Нужно учесть гравитационное поле почти всех ближних звезд. И даже самая крохотная неточность при исходном расстоянии в два световых года может привести к таким отклонениям, что точное попадание превратится в абсолютный промах, и наоборот.
– Но комиссар Питт утверждал, что, когда Немезида окажется близко, всякий обитатель Солнечной системы сумеет спастись – разве он не прав?
– Возможно, и прав. Но можно ли сказать, что будет через пять тысяч лет? Какие исторические выкрутасы произойдут, к каким последствиям они приведут? Можно лишь надеяться, что все уцелеют.
– Даже если их не предупредить, – проговорила Марлена, робко напоминая матери общеизвестную астрономическую истину, – они сами все обнаружат. Иначе не может быть. Немезида приблизится, ее заметят, и, когда в направлении ее движения уже нельзя будет ошибиться, люди сумеют определить траекторию с куда большей точностью.
– Но тогда времени на подготовку к бегству останется гораздо меньше,
Поглядев на носки своих туфель, Марлена проговорила:
– Мама, не сердись на меня. Но мне кажется, ты не будешь рада, даже если все люди сумеют спастись. Что-то тут не то. Пожалуйста, скажи мне, в чем дело.
– Мне бы не хотелось, чтобы все покинули Землю, – ответила Инсигна, – пусть даже все пойдет по плану, и у них хватит времени, и обойдется без несчастных случаев – мне все равно не нравится эта мысль. Я не хочу, чтобы люди покинули Землю.
– А если это неизбежно?
– Пусть. Можно склонить голову перед судьбой, но мне не нравится такая перспектива.
– Значит, ты чувствуешь, что привязана к Земле? Ты, кажется, училась там, не так ли?
– Я завершала там дипломную работу. Земля не понравилась мне, но это ровным счетом ничего не значит. Это родина человечества. Ты понимаешь, что я имею в виду, Марлена? Как бы я к ней ни относилась, она останется миром, где жизнь просуществовала целую вечность. Для меня Земля не планета – а идея, абстракция. И я хочу, чтобы она жила ради того, что было. Не знаю, поняла ли ты меня.
– Отец был землянином, – сказала Марлена.
Инсигна поджала губы.
– Да, был.
– И он вернулся на Землю.
– Судя по регистрационным записям, он поступил именно так. Во всяком случае я в этом не сомневаюсь.
– Значит, я наполовину землянка. Да?
Инсигна нахмурилась.
– Все мы земляне, Марлена. Мои предки жили на Земле. И прабабка моя родилась там же. Все здесь – порождение Земли. И не только люди. Каждый кусочек жизни в любом из поселений – от вируса до дерева – с Земли.
– Но только люди сознают это. И некоторые – лучше остальных. Ведь ты до сих пор вспоминаешь об отце? – заглянув Инсигне в глаза, Марлена вздрогнула. – Это не мое дело. Но ведь ты сама хочешь рассказать мне.
– Да, у меня было такое желание – но я не могу руководствоваться чувствами. В конце концов, ты и его дочь. Да, я до сих пор вспоминаю о нем. – Инсигна пожала плечами. – А о чем ты вспоминаешь, Марлена?
– Мне не о чем вспоминать. Я забыла его. Я даже никогда не видела его голограммы.
– Но ведь дело не в… – Инсигна осеклась.
– Знаешь, когда я была поменьше, меня удивляло, почему во время Исхода одни отцы оставались со своими детьми, а другие – нет. И я решила, что те, кто оставил Ротор, не любили своих детей и мой отец тоже не любил меня.
Инсигна взглянула на дочь.
– Ты никогда не говорила мне об этом.
– Я так думала, когда была маленькой. А потом стала старше и поняла, что все гораздо сложнее.
– Ты не должна была так думать. Это неправда. И я немедленно переубедила бы тебя, если бы имела хоть малейшее представление…
– Мама, я понимаю, ты не любишь разговаривать о том времени.
– Пришлось бы, знай я только о твоей идее, – но, увы, я не умею читать на твоем лице, как ты на моем. Он любил тебя. И взял бы с собой, если бы я согласилась. Вы разлучились по моей вине.
– Он тоже виноват. Он должен был остаться.
– Должен – но теперь, когда столько лет прошло, я понимаю его лучше, чем прежде. В конце концов, я оставалась дома – мой мир всегда был со мной. И здесь, за два световых года от Земли, я тоже дома, на Роторе, где родилась. Твой отец был другим. Он родился на Земле. И я думаю, он не смог примириться с мыслью о том, что ему придется навсегда оставить родную планету. Мне не нравится Земля. Но сердца миллиардов людей могут разорваться от тоски по ней.
Они помолчали, потом Марлена сказала:
– Интересно, что он делает сейчас на Земле?..
– Трудно сказать. Двадцать триллионов километров – путь неблизкий, и четырнадцать лет – это очень долго.
– Как ты думаешь, он жив?
– Даже этого мы с тобой не можем знать, – отозвалась Инсигна. – Жизнь человека на Земле весьма быстролетна… – И словно вдруг осознав, что разговаривает не сама с собой, продолжила: – Я уверена, что он жив. Когда мы расставались, здоровье у него было хоть куда, и вообще ему еще нет пятидесяти. – И тихо спросила: – Тебе его не хватает, Марлена?
Та покачала головой.
– Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было?
Он был у тебя, мама, – подумала она, – и тебе-то его и не хватает.
Глава восьмая
Снова необъятный земной простор, далекий четкий горизонт, а над ним высокое хмурое небо. Снова люди, люди… Как приятно опять ощутить земное притяжение, но главное – погода, по-прежнему своенравная: непредсказуемые холода, оттепели и ветра от умеренного до сильного.
Крайлу не нужно было испытывать все это на своей шкуре, чтобы прочувствовать. Даже находясь в собственной квартире, он знал, что творится за ее стенами. Капризы планеты действовали на него, волновали душу. А может быть, ему так только казалось – в его тесной, уставленной мебелью комнатушке, где каждый звук был отчетлив и ясен и куда загнал его этот шумный и тленный мир.
Странно – на Роторе он все время скучал по Земле, а вернувшись домой, затосковал о Роторе. Может быть, ему суждено всю жизнь стремиться туда, где его нет?..
Вспыхнула сигнальная лампочка, заверещал звонок. Звук вибрировал – на Земле все вибрирует, тогда как на Роторе буквально все удручало своей эффективностью и постоянством.
– Входите, – негромко пригласил Крайл. Отреагировав на голос, дверь открылась.
Вошел Гаранд Уайлер – Фишер ждал его – и взглянул на хозяина с удивлением.
– Крайл, ты хоть пошевелился, после того как я ушел?
– Походил взад-вперед. В ванной посидел.
– Хорошо. Значит, ты жив, хоть с виду этого и не скажешь. – Темнокожий гость широко улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. У него были черные глаза и густые курчавые волосы. – Все думаешь о Роторе?
– Да, все время.
– Хотел спросить, да как-то не получалось. Значит, там были одни Белоснежки и никаких семи гномов, так?
– Одни Белоснежки, – согласился Фишер, – чернокожих я не встречал.
– В таком случае скатертью им дорога. Ты знаешь, что они улетели?
Фишер напрягся и едва не вскочил, но сдержался и кивнул.
– Они же собирались.
– И не соврали. Когда Ротор стартовал, мы следили за ним – по излучению, потом он набирал скорость с помощью своего гиперпривода – и вдруг исчез… Словно его и не было.
– А вы заметили, когда он вновь вошел в пространство?
– Несколько раз – и с каждым разом слабей и слабей. Сперва он опробовал силенки, а потом стал уходить со скоростью света, а после того, как он трижды нырнул в пространство и выскочил, то оказался уже недосягаемым для наших приборов.
– Так они решили, а несогласных вроде меня – выбросили, – с горечью проговорил Фишер.
– Жаль, что тебя там не было. Это было интересно. Знаешь, а ведь кое-кто из сторонников жесткой линии считал, что вся эта история с гиперприводом – не что иное, как надувательство, затеянное по неизвестным причинам.
– Но ведь Ротор уже отправлял в космос свой Дальний Зонд. Без гиперпривода он не смог бы залететь так далеко.
– Надувательство! Так они и говорили.
– И ошиблись.
– Да, теперь все это знают. Все-все. Когда Ротор исчез из поля зрения приборов, другого объяснения не осталось. Все поселения за ним следили. Ошибки быть не могло. Он исчез практически одновременно для всех наблюдателей. К сожалению мы не знаем одного – куда они направились.
– Наверное, на альфу Центавра. Куда же еще?
– В Конторе полагают, что это не альфа Центавра и что ты знаешь пункт назначения.
На лице Фишера появилась досада.
– Меня и так допрашивали всю дорогу – и до Луны, и после. Я ничего не утаил.
– Конечно. Мы это знаем. Ты не утаил ничего, что тебе было известно. Но меня просили переговорить с тобой по-дружески и выяснить, не знаешь ли ты такого, о чем и сам не догадываешься. Ну просто в голову не приходило. Все-таки ты пробыл там четыре года. Женился, завел ребенка. Не мог же ты ничего не узнать.
– А как? Да выкажи я хоть малейший интерес к таким вещам, меня немедленно выставили бы. Одно только мое земное происхождение заставляло их относиться ко мне с подозрением. Если бы я не женился, так сказать, не дал бы им понять, что намереваюсь сделаться роторианином, меня бы вышвырнули без разговоров. А так – меня просто не информировали обо всех важных делах. – Фишер поглядел в сторону. – Ну и вышло, как они хотели. Моя жена была всего лишь астрономом. Мне же не из чего было выбирать, сам знаешь. Не мог же я дать объявление на телевидение, что ищу молодую даму – специалиста по гиперпространству. Уж если бы я встретил такую, то постарался бы заарканить, будь она похожа хоть на гиену. Только не повезло – не встретил. Техника – вещь тонкая, по-моему, они держат ценных специалистов в полной изоляции. Не исключено, что в лабораториях они носят маски и пользуются псевдонимами. Четыре года я пробыл там – и никакого следа, никакого намека. Не мог же я не понимать, что здесь подумают, будто я надуваю Контору, – Обернувшись к Гаранду, он заговорил со внезапной пылкостью: – Все сложилось плохо, мне не повезло. Никак не мог отделаться от мысли, что я неудачник.
Уайлер сидел напротив Фишера за столом посреди тесной комнатушки и покачивался на задних ножках стула, придерживаясь за столешницу, чтобы не упасть.
– Крайл, Контора не может позволить себе деликатничать, но не все же такие бесчувственные. Сожалею, что приходится обходиться с тобой подобным образом, но, увы… Мне очень жаль, что работа эта выпала мне. Твой провал встревожил нас: ты не смог добыть никакой информации. Если бы Ротор не исчез, едва ли кто-нибудь взволновался, но он исчез. У них есть гиперпривод, а ты ничего не дал Земле.
– Я знаю.
– Но не думай, что мы намерены тебя вышвырнуть и забыть. Не исключено, что ты еще сможешь оказаться полезным. Итак, я вынужден установить, честным ли был твой провал.
– Что это значит?
– Я должен иметь возможность заявить, что твоя неудача не была вызвана какими-нибудь личными причинами. В конце концов, ты был женат на роторианке. Она была красивая? Ты любил ее?
– Иными словами, не из-за любви ли я решил встать на сторону роториан и хранить их тайну?! – негодующе воскликнул Фишер.
– Ну, – невозмутимо произнес Уайлер. – И что ты мне скажешь?
– Как ты мог подумать? Если бы я решил стать роторианином, то просто улетел бы с ними. Затерялся бы в глубинах космоса – и никто бы меня не нашел. Но я этого не сделал. Я покинул Ротор и вернулся на Землю, понимая, что погубил свою карьеру.
– Мы ценим твою преданность.
– Моя преданность может быть сильнее, чем вы предполагаете.
– Хорошо, возможно, ты любил свою жену и вынужден был оставить ее. Это зачлось бы в твою пользу, имей мы возможность проверить данный факт.
– Дело не столько в жене, сколько в дочери.
Уайлер задумчиво взглянул на Фишера.
– Крайл, мы знаем, что у тебя там осталась годовалая дочка. Учитывая обстоятельства, тебе не следовало бы, наверное, заходить так далеко.
– Согласен. Но я же не хорошо смазанный робот. Иногда кое-что случается и против твоей воли. А когда девочка родилась, я нянчился с ней целый год…
– Понятно, но год – это всего лишь год. Едва ли за такое время может создаться прочная связь.
Фишер скривился.
– Тебе кажется, что все так просто, но ты совершенно ничего не понимаешь.
– Объясни – я попробую понять.
– Видишь ли, она как две капли воды похожа на мою сестру.
Уайлер кивнул.
– Ты упоминал о ней в своей анкете. Рози, кажется.
– Розанна. Она погибла восемь лет назад во время беспорядков в Сан-Франциско. Тогда ей было всего семнадцать.
Наконец она проговорила:
– Ну хорошо, я вижу, к чему ты клонишь. Придется заняться исследованием относительного движения Земли и Немезиды. Возможно, и в самом деле не из-за чего поднимать шум.
– Нет. – Питт поднял вверх указующий перст. – Вспомни, что я тебе говорил. Этого делать нельзя. Если Солнечной системе ничто не грозит, затраты себя не оправдают. Тогда мы будем просто исполнять то, на чем я настаиваю – столетие спокойно растить здесь принесенное Ротором зерно цивилизации. Если же окажется, что это не так, что беда неминуема – совесть, страх и вина будут мучить тебя. Новость эта, конечно же, станет известна и ослабит решимость роториан, многие из которых не менее сентиментальны, чем ты. Ты поняла меня? – Она промолчала. – Вот и отлично, вижу, что поняла. – И вновь знаком велел ей уходить.
На сей раз она ушла. Глядя ей вслед, Питт подумал: она становится совершенно несносной.
Глава седьмая
Разрушение
13
Марлена круглыми глазами глядела на мать. Она старалась, чтобы радость не отразилась на ее лице, но душа ее пела. Наконец-то мать рассказал ей и об отце, и о комиссаре Питте. Наконец-то ее считают взрослой.– А я бы проследила за движением Немезиды, невзирая на приказ комиссара Питта, – проговорила Марлена, – но вижу, что ты, мама, поступила иначе. Печать вины на твоем лице доказывает это.
– Вот уж не думала не гадала, что у меня на лбу печать вины, – сказала Инсигна.
– Своих чувств не скрыть никому, – отозвалась Марлена, – стоит только приглядеться повнимательнее – и все становится ясным.
Другие так не умеют. Это Марлена поняла не сразу – и с большим трудом, Люди не умеют смотреть и видеть, не умеют обращать внимание. Они словно не замечают лиц, тел, звуков и поз… и всяких там нервных жестов.
– Не надо тебе постоянно так вглядываться, Марлена, – сказала Инсигна, словно мысли их текли параллельно. Она обняла дочь за плечи, чтобы смягчить то, что хотела сказать. – Люди нервничают, когда ты пронизываешь их взглядом своих огромных глаз. Уважай их уединение.
– Да, мама, – ответила Марлена, без всякого усилия подмечая, что мать пытается как-то оградиться от нее. Она явно беспокоилась о себе самой, не понимая, что выдает себя каждым жестом. – Ну а как случилось, что, невзирая на чувство вины, ты ничего не сделала для Солнечной системы? – спросила Марлена.
– По целому ряду причин, Молли.
Какая Молли! – возмутилась про себя Марлена. – Я Марлена! Марлена! Марлена! Три слога, ударение на втором. Взрослая!
– Каких же? – угрюмо спросила она.
Неужели мать не может заметить, какое отчуждение охватывает ее всякий раз, когда она слышит свое детское имя? Ведь и лицо дергается, и в глазах зажигается огонек, и губы кривятся. Почему люди не видят? Почему не замечают?
– Во-первых, слова Януса Питта звучали весьма убедительно. Сколь бы неожиданными ни были его соображения, какими бы неприглядными они ни казались, но в конце концов приходится признать известную справедливость его аргументов.
– Но если так, мама, – он опасный человек… просто жуткий.
Оторвавшись от размышлений, Инсигна с любопытством взглянула на дочь.
– Почему ты так решила?
– Можно достаточно убедительно обосновать любую точку зрения. И если ты сумеешь быстро подыскать подходящие причины и безукоризненно их представить, можешь убедить кого угодно и в чем угодно, а это опасная вещь.
– Я согласна с тобой. Янус Питт действительно обладает такой способностью. Удивляет меня то, что ты сумела это понять.
Еще бы, – подумала Марлена, – ведь мне всего пятнадцать, и ты привыкла видеть во мне ребенка.
Но вслух сказала:
– Наблюдая за людьми, можно многому научиться.
– Да. Только помни, что я тебе говорила, следи за собой.
(Никогда!)
– Так, значит, мистеру Питту удалось тебя убедить?
– Он сумел доказать мне, что наше промедление не опасно.
– А тебе не хотелось все-таки выяснить, куда движется Немезида и чем это грозит? Тебе же следовало это сделать!
– Да, но это не так легко, как тебе кажется. Обсерватория вечно загружена. Приходится ждать своей очереди, чтобы воспользоваться инструментами. Хоть я и руковожу ею, но не распоряжаюсь бесконтрольно. К тому же, когда кто-то из нас берется за какое-то дело, все немедленно узнают об этом. Что и как делается, знают все, и почему – тоже всем известно, Так что у меня практически не было возможности получить подробный спектр Немезиды и Солнца, а потом воспользоваться компьютером обсерватории для необходимых вычислений так, чтобы об этом никто не знал. Полагаю, что у Питта в обсерватории есть люди, которые приглядывают за мною. И если бы я выказала норов, об этом ему непременно стало бы известно.
– Но что он может тебе сделать, а?
– Конечно, он меня не расстреляет за измену – ты, наверное, это имела в виду? – едва ли он возмечтал о чем-нибудь подобном, но во всяком случае может освободить от работы в обсерватории и отправить куда-нибудь на ферму. А мне бы не хотелось. К тому же вскоре после моего разговора с Питтом мы обнаружили рядом с Немезидой планету или крошечную звезду: мы до сих пор не знаем, к планетам или звездам ее отнести. Между ними всего четыре миллиона километров, и спутник этот не излучает в видимом диапазоне.
– Ты говоришь о Мегасе, мама?
– Да. Это старинное слово означает «большой». Для планеты Мегас очень массивен, он тяжелее Юпитера, самой большой планеты Солнечной системы, но для звезды слишком мал. Некоторые называют Мегас коричневым карликом. – Она умолкла и, прищурившись, посмотрела на дочь, словно вдруг засомневалась, что дочь способна разобраться в сути дела. – А ты знаешь, Молли, что такое коричневый карлик?
– Мама, меня зовут Марлена.
Инсигна слегка порозовела.
– Конечно. Прости, я частенько забываюсь. Понимаешь, привыкла. Просто была у меня когда-то любимая дочурка по имени Молли.
– Знаю. Когда мне снова исполнится шесть, можешь вновь звать меня Молли.
Инсигна рассмеялась:
– Итак, Марлена, знаешь ли ты, что такое коричневый карлик?
– Да, мама. Коричневый карлик – это крохотное, подобное звезде небесное тело, не обладающее необходимой массой, чтобы давление и температура внутри него стали достаточными для синтеза ядер водорода, при этом массы тела хватает для осуществления вторичных реакций, разогревающих его.
– Правильно. Неплохо. Мегас как раз находится на линии раздела. И не горячая планета, и не тусклый коричневый карлик. Он не испускает видимого света – только инфракрасный, и недостаточно интенсивно. Мегас не похож на известные нам небесные тела. Он оказался первой планетой за пределами Солнечной системы, которую мы обнаружили и могли изучить, поэтому обсерватория занялась подробнейшими исследованиями. И мне не дали бы приборного времени на изучение движения Немезиды, даже если бы я попросила, но, по правде сказать, я обо всем забыла. Мегас заинтересовал меня не менее, чем других.
– Ммм, – произнесла Марлена,
– В итоге мы решили, что Мегас просто внушительных размеров планета, обращающаяся вокруг Немезиды. Масса его в пять раз…
– Знаю, мама. В пять раз больше, чем у Юпитера, и составляет одну тридцатую массы самой Немезиды. Все это мне давным-давно рассказал компьютер.
– Конечно, дорогая. И Мегас пригоден к обитанию не более, чем Юпитер, скорее даже менее. Поначалу это нас разочаровало, хотя нельзя было надеяться, чтобы возле красного карлика нашлась пригодная для обитания планета. Приливные силы неминуемо заставили бы планету с морями обратиться к Немезиде одной стороной.
– Но разве не так дело обстоит с Мегасом? По-моему, одна сторона его всегда смотрит на Немезиду.
– Да, верно. Это значит, что у него есть теплая сторона и холодная. На теплой – достаточно тепло. Но она раскалилась бы докрасна, если бы не плотная атмосфера, – циркуляция ее несколько уравнивает температуру на всей планете. Поэтому – ну и потому что Мегас сам выделяет тепло – на обратной его стороне тоже не холодно. С точки зрения астронома, Мегас обладает уникальными особенностями. Потом мы обнаружили, что у Мегаса есть спутник – или планета, если считать его звездой – Эритро.
– Вокруг которой и обращается Ротор. Знаю, мама, но после открытия Мегаса и Эритро и всех тогдашних хлопот прошло одиннадцать лет. Неужели за все это время ты не сумела украдкой снять спектры Немезиды и Солнца? И кое-что просчитать?
– Ну…
– Я знаю, ты сделала это, – быстро сказала Марлена.
– Догадалась по выражению моего лица?
– По всему твоему виду,
– Марлена, жить рядом с тобой, наверное, скоро будет невозможно, Да, я сделала это.
– И?
– Немезида летит к Солнечной системе.
Помолчав, Марлена негромко спросила:
– Значит, произойдет столкновение?
– Нет, если верить моим расчетам. Я уверена, что ни с Солнцем, ни с Землей, ни с какой-нибудь большой планетой она не столкнется. Но, видишь ли, даже если этого не случится, Земля все равно может погибнуть.
14
Марлена видела, что разговор о гибели Земли неприятен матери, что Инсигна охотно прекратила бы его, если бы дочь не приставала с расспросами. Выражение ее лица, то, как она отодвинулась от Марлены, словно хотела уйти, как время от времени деликатно облизывала губы, словно старалась стереть с них привкус собственных слов – было для Марлены красноречивее любых слов.Но девочка не хотела, чтобы мать замолчала, – всего нужного она еще не услышала.
– А как Немезида может погубить Землю, не сталкиваясь с ней? – тихо спросила она.
– Попробую объяснить. Земля обращается вокруг Солнца – как Ротор вокруг Эритро. Если бы Солнечная система состояла только из Земли и Солнца, то первая могла бы кружить вокруг второго почти бесконечно, Я говорю – почти, ибо дело в том, что, обращаясь вокруг Солнца, Земля излучает гравитационные волны, уносящие ее энергию, и медленно, очень медленно приближается к Солнцу. Сейчас этим фактором можно пренебречь. Но на самом деле все гораздо сложнее, потому что Земля не одна. Ее притягивают Луна, Марс, Венера, Юпитер и другие планеты. Их суммарное притяжение невелико по сравнению с солнечным, и орбита Земли более или менее постоянна. Однако малые воздействия сложным образом меняют свою силу и направление – поскольку перемещаются и порождающие их объекты – и тем самым вызывают незначительные изменения орбиты Земли. Планета то приближается к Солнцу, то удаляется от него. Ось ее поворачивается, меняет наклон, изменяется эксцентриситет орбиты, и так далее.
Можно показать – и уже было показано, – что все эти изменения цикличны, то есть периодически меняют направление. Существенно, что движение Земли вокруг Солнца неравномерно и подчиняется дюжине вынужденных воздействий. То же происходит со всеми телами Солнечной системы. Такая легкая тряска не мешает жизни на Земле. В худшем случае может наступить обледенение – но оно кончится; уровень моря упадет – и подымется: планета переживает все это уже более трех миллиардов лет.
А теперь представим, что будет, если Немезида вторгнется в Солнечную систему и промчится, скажем, в световом месяце от Земли – меньше чем в триллионе километров. Пока, она будет проходить мимо Солнца – а на это потребуется несколько лет, – гравитационное поле системы исказится. Планеты станут дергаться на орбитах, но когда Немезида пройдет, все снова встанет на свои места.
– Но ты выглядишь так, словно дела обстоят гораздо хуже, чем ты говоришь. Что плохого в том, что Немезида хорошенько порастрясет Солнечную систему? Ведь потом все встанет на свои места.
– Встать-то встанет, но где в результате очутятся планеты? На прежнем ли месте? В этом, собственно, и вся проблема. Если изменится орбита Земли – она отодвинется от Солнца или приблизится к нему? Если ось планеты изменит свое положение в пространстве – как это подействует на климат планеты? Даже малое изменение может сделать необитаемым целый мир.
– А нельзя ли все рассчитать?
– Нет. На Роторе трудно проводить астрономические измерения: он дергается в пространстве, и куда сильнее, чем планеты. Чтобы определить, какой путь выберет Немезида, потребуется много времени и много расчетов, и все равно нельзя будет положиться на их результаты, пока Немезида не окажется возле Солнца – через много-много лет после моей смерти.
– Значит, ты не можешь сказать, как близко к Солнечной системе подойдет Немезида?
– Рассчитать это почти невозможно. Нужно учесть гравитационное поле почти всех ближних звезд. И даже самая крохотная неточность при исходном расстоянии в два световых года может привести к таким отклонениям, что точное попадание превратится в абсолютный промах, и наоборот.
– Но комиссар Питт утверждал, что, когда Немезида окажется близко, всякий обитатель Солнечной системы сумеет спастись – разве он не прав?
– Возможно, и прав. Но можно ли сказать, что будет через пять тысяч лет? Какие исторические выкрутасы произойдут, к каким последствиям они приведут? Можно лишь надеяться, что все уцелеют.
– Даже если их не предупредить, – проговорила Марлена, робко напоминая матери общеизвестную астрономическую истину, – они сами все обнаружат. Иначе не может быть. Немезида приблизится, ее заметят, и, когда в направлении ее движения уже нельзя будет ошибиться, люди сумеют определить траекторию с куда большей точностью.
– Но тогда времени на подготовку к бегству останется гораздо меньше,
Поглядев на носки своих туфель, Марлена проговорила:
– Мама, не сердись на меня. Но мне кажется, ты не будешь рада, даже если все люди сумеют спастись. Что-то тут не то. Пожалуйста, скажи мне, в чем дело.
– Мне бы не хотелось, чтобы все покинули Землю, – ответила Инсигна, – пусть даже все пойдет по плану, и у них хватит времени, и обойдется без несчастных случаев – мне все равно не нравится эта мысль. Я не хочу, чтобы люди покинули Землю.
– А если это неизбежно?
– Пусть. Можно склонить голову перед судьбой, но мне не нравится такая перспектива.
– Значит, ты чувствуешь, что привязана к Земле? Ты, кажется, училась там, не так ли?
– Я завершала там дипломную работу. Земля не понравилась мне, но это ровным счетом ничего не значит. Это родина человечества. Ты понимаешь, что я имею в виду, Марлена? Как бы я к ней ни относилась, она останется миром, где жизнь просуществовала целую вечность. Для меня Земля не планета – а идея, абстракция. И я хочу, чтобы она жила ради того, что было. Не знаю, поняла ли ты меня.
– Отец был землянином, – сказала Марлена.
Инсигна поджала губы.
– Да, был.
– И он вернулся на Землю.
– Судя по регистрационным записям, он поступил именно так. Во всяком случае я в этом не сомневаюсь.
– Значит, я наполовину землянка. Да?
Инсигна нахмурилась.
– Все мы земляне, Марлена. Мои предки жили на Земле. И прабабка моя родилась там же. Все здесь – порождение Земли. И не только люди. Каждый кусочек жизни в любом из поселений – от вируса до дерева – с Земли.
– Но только люди сознают это. И некоторые – лучше остальных. Ведь ты до сих пор вспоминаешь об отце? – заглянув Инсигне в глаза, Марлена вздрогнула. – Это не мое дело. Но ведь ты сама хочешь рассказать мне.
– Да, у меня было такое желание – но я не могу руководствоваться чувствами. В конце концов, ты и его дочь. Да, я до сих пор вспоминаю о нем. – Инсигна пожала плечами. – А о чем ты вспоминаешь, Марлена?
– Мне не о чем вспоминать. Я забыла его. Я даже никогда не видела его голограммы.
– Но ведь дело не в… – Инсигна осеклась.
– Знаешь, когда я была поменьше, меня удивляло, почему во время Исхода одни отцы оставались со своими детьми, а другие – нет. И я решила, что те, кто оставил Ротор, не любили своих детей и мой отец тоже не любил меня.
Инсигна взглянула на дочь.
– Ты никогда не говорила мне об этом.
– Я так думала, когда была маленькой. А потом стала старше и поняла, что все гораздо сложнее.
– Ты не должна была так думать. Это неправда. И я немедленно переубедила бы тебя, если бы имела хоть малейшее представление…
– Мама, я понимаю, ты не любишь разговаривать о том времени.
– Пришлось бы, знай я только о твоей идее, – но, увы, я не умею читать на твоем лице, как ты на моем. Он любил тебя. И взял бы с собой, если бы я согласилась. Вы разлучились по моей вине.
– Он тоже виноват. Он должен был остаться.
– Должен – но теперь, когда столько лет прошло, я понимаю его лучше, чем прежде. В конце концов, я оставалась дома – мой мир всегда был со мной. И здесь, за два световых года от Земли, я тоже дома, на Роторе, где родилась. Твой отец был другим. Он родился на Земле. И я думаю, он не смог примириться с мыслью о том, что ему придется навсегда оставить родную планету. Мне не нравится Земля. Но сердца миллиардов людей могут разорваться от тоски по ней.
Они помолчали, потом Марлена сказала:
– Интересно, что он делает сейчас на Земле?..
– Трудно сказать. Двадцать триллионов километров – путь неблизкий, и четырнадцать лет – это очень долго.
– Как ты думаешь, он жив?
– Даже этого мы с тобой не можем знать, – отозвалась Инсигна. – Жизнь человека на Земле весьма быстролетна… – И словно вдруг осознав, что разговаривает не сама с собой, продолжила: – Я уверена, что он жив. Когда мы расставались, здоровье у него было хоть куда, и вообще ему еще нет пятидесяти. – И тихо спросила: – Тебе его не хватает, Марлена?
Та покачала головой.
– Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было?
Он был у тебя, мама, – подумала она, – и тебе-то его и не хватает.
Глава восьмая
Агент
15
Как ни странно, Крайлу Фишеру пришлось привыкать к Земле, осваиваться на ней заново. Он и представить не мог, что за неполные четыре года Ротор станет частью его жизни. Конечно, четыре года – большой срок, однако не настолько, чтобы родная планета стала совсем чужой.Снова необъятный земной простор, далекий четкий горизонт, а над ним высокое хмурое небо. Снова люди, люди… Как приятно опять ощутить земное притяжение, но главное – погода, по-прежнему своенравная: непредсказуемые холода, оттепели и ветра от умеренного до сильного.
Крайлу не нужно было испытывать все это на своей шкуре, чтобы прочувствовать. Даже находясь в собственной квартире, он знал, что творится за ее стенами. Капризы планеты действовали на него, волновали душу. А может быть, ему так только казалось – в его тесной, уставленной мебелью комнатушке, где каждый звук был отчетлив и ясен и куда загнал его этот шумный и тленный мир.
Странно – на Роторе он все время скучал по Земле, а вернувшись домой, затосковал о Роторе. Может быть, ему суждено всю жизнь стремиться туда, где его нет?..
Вспыхнула сигнальная лампочка, заверещал звонок. Звук вибрировал – на Земле все вибрирует, тогда как на Роторе буквально все удручало своей эффективностью и постоянством.
– Входите, – негромко пригласил Крайл. Отреагировав на голос, дверь открылась.
Вошел Гаранд Уайлер – Фишер ждал его – и взглянул на хозяина с удивлением.
– Крайл, ты хоть пошевелился, после того как я ушел?
– Походил взад-вперед. В ванной посидел.
– Хорошо. Значит, ты жив, хоть с виду этого и не скажешь. – Темнокожий гость широко улыбнулся, сверкнув ослепительно белыми зубами. У него были черные глаза и густые курчавые волосы. – Все думаешь о Роторе?
– Да, все время.
– Хотел спросить, да как-то не получалось. Значит, там были одни Белоснежки и никаких семи гномов, так?
– Одни Белоснежки, – согласился Фишер, – чернокожих я не встречал.
– В таком случае скатертью им дорога. Ты знаешь, что они улетели?
Фишер напрягся и едва не вскочил, но сдержался и кивнул.
– Они же собирались.
– И не соврали. Когда Ротор стартовал, мы следили за ним – по излучению, потом он набирал скорость с помощью своего гиперпривода – и вдруг исчез… Словно его и не было.
– А вы заметили, когда он вновь вошел в пространство?
– Несколько раз – и с каждым разом слабей и слабей. Сперва он опробовал силенки, а потом стал уходить со скоростью света, а после того, как он трижды нырнул в пространство и выскочил, то оказался уже недосягаемым для наших приборов.
– Так они решили, а несогласных вроде меня – выбросили, – с горечью проговорил Фишер.
– Жаль, что тебя там не было. Это было интересно. Знаешь, а ведь кое-кто из сторонников жесткой линии считал, что вся эта история с гиперприводом – не что иное, как надувательство, затеянное по неизвестным причинам.
– Но ведь Ротор уже отправлял в космос свой Дальний Зонд. Без гиперпривода он не смог бы залететь так далеко.
– Надувательство! Так они и говорили.
– И ошиблись.
– Да, теперь все это знают. Все-все. Когда Ротор исчез из поля зрения приборов, другого объяснения не осталось. Все поселения за ним следили. Ошибки быть не могло. Он исчез практически одновременно для всех наблюдателей. К сожалению мы не знаем одного – куда они направились.
– Наверное, на альфу Центавра. Куда же еще?
– В Конторе полагают, что это не альфа Центавра и что ты знаешь пункт назначения.
На лице Фишера появилась досада.
– Меня и так допрашивали всю дорогу – и до Луны, и после. Я ничего не утаил.
– Конечно. Мы это знаем. Ты не утаил ничего, что тебе было известно. Но меня просили переговорить с тобой по-дружески и выяснить, не знаешь ли ты такого, о чем и сам не догадываешься. Ну просто в голову не приходило. Все-таки ты пробыл там четыре года. Женился, завел ребенка. Не мог же ты ничего не узнать.
– А как? Да выкажи я хоть малейший интерес к таким вещам, меня немедленно выставили бы. Одно только мое земное происхождение заставляло их относиться ко мне с подозрением. Если бы я не женился, так сказать, не дал бы им понять, что намереваюсь сделаться роторианином, меня бы вышвырнули без разговоров. А так – меня просто не информировали обо всех важных делах. – Фишер поглядел в сторону. – Ну и вышло, как они хотели. Моя жена была всего лишь астрономом. Мне же не из чего было выбирать, сам знаешь. Не мог же я дать объявление на телевидение, что ищу молодую даму – специалиста по гиперпространству. Уж если бы я встретил такую, то постарался бы заарканить, будь она похожа хоть на гиену. Только не повезло – не встретил. Техника – вещь тонкая, по-моему, они держат ценных специалистов в полной изоляции. Не исключено, что в лабораториях они носят маски и пользуются псевдонимами. Четыре года я пробыл там – и никакого следа, никакого намека. Не мог же я не понимать, что здесь подумают, будто я надуваю Контору, – Обернувшись к Гаранду, он заговорил со внезапной пылкостью: – Все сложилось плохо, мне не повезло. Никак не мог отделаться от мысли, что я неудачник.
Уайлер сидел напротив Фишера за столом посреди тесной комнатушки и покачивался на задних ножках стула, придерживаясь за столешницу, чтобы не упасть.
– Крайл, Контора не может позволить себе деликатничать, но не все же такие бесчувственные. Сожалею, что приходится обходиться с тобой подобным образом, но, увы… Мне очень жаль, что работа эта выпала мне. Твой провал встревожил нас: ты не смог добыть никакой информации. Если бы Ротор не исчез, едва ли кто-нибудь взволновался, но он исчез. У них есть гиперпривод, а ты ничего не дал Земле.
– Я знаю.
– Но не думай, что мы намерены тебя вышвырнуть и забыть. Не исключено, что ты еще сможешь оказаться полезным. Итак, я вынужден установить, честным ли был твой провал.
– Что это значит?
– Я должен иметь возможность заявить, что твоя неудача не была вызвана какими-нибудь личными причинами. В конце концов, ты был женат на роторианке. Она была красивая? Ты любил ее?
– Иными словами, не из-за любви ли я решил встать на сторону роториан и хранить их тайну?! – негодующе воскликнул Фишер.
– Ну, – невозмутимо произнес Уайлер. – И что ты мне скажешь?
– Как ты мог подумать? Если бы я решил стать роторианином, то просто улетел бы с ними. Затерялся бы в глубинах космоса – и никто бы меня не нашел. Но я этого не сделал. Я покинул Ротор и вернулся на Землю, понимая, что погубил свою карьеру.
– Мы ценим твою преданность.
– Моя преданность может быть сильнее, чем вы предполагаете.
– Хорошо, возможно, ты любил свою жену и вынужден был оставить ее. Это зачлось бы в твою пользу, имей мы возможность проверить данный факт.
– Дело не столько в жене, сколько в дочери.
Уайлер задумчиво взглянул на Фишера.
– Крайл, мы знаем, что у тебя там осталась годовалая дочка. Учитывая обстоятельства, тебе не следовало бы, наверное, заходить так далеко.
– Согласен. Но я же не хорошо смазанный робот. Иногда кое-что случается и против твоей воли. А когда девочка родилась, я нянчился с ней целый год…
– Понятно, но год – это всего лишь год. Едва ли за такое время может создаться прочная связь.
Фишер скривился.
– Тебе кажется, что все так просто, но ты совершенно ничего не понимаешь.
– Объясни – я попробую понять.
– Видишь ли, она как две капли воды похожа на мою сестру.
Уайлер кивнул.
– Ты упоминал о ней в своей анкете. Рози, кажется.
– Розанна. Она погибла восемь лет назад во время беспорядков в Сан-Франциско. Тогда ей было всего семнадцать.