Страница:
подчас судьба и даже жизнь несчастливых посланцев. Иван видел, как по челу
Федора Кошки росинками выступил пот, как беспокойно дернулся Илья, поводя
очами семо и овамо, и не узрел только одного: легкого, разрешающего кивка
Идигу.
- Хорошо. Мы подумаем! - вымолвил наконец Тимур-Кутлуг, и только тут
Ивана охватила обморочная слабость. С запозданием понял он, что его
дерзость едва не стоила им всем головы.
Послы поднялись с колен, троекратно поклонились, опружили по чаше
кумыса, с запозданием поднесенного им прислугою (тоже не ведавшей, чем
окончит ханский прием), выпятились из шатра.
- Ну, Ваня! - говорил Федор Кошка, покачивая головой, когда они уже
воротились к себе в гостевую юрту и слезали с седел. - Ну, Ваня, мог
погубить, а спас! Думал я, грехом, што и взял-то тебя себе на погибель!
Можно ли так с ханом баяти? Надоть тихо, да околичностями, да винись,
винись! Они то любят! Горды, вишь! Прежняя слава Чингизова им спать не
дает! А ты враз и вдруг... Кабы не Едигей, не сидеть бы нам и на кошмах
теперича!
- Ето который Едигей, тот, что сбоку-то?
- Он! Да ты, никак, и не рассмотрел ево толком? Хитрее ево нету в
степи! Самого Темерь-Аксака, бают, обвел! Теперь он, почитай, и ханов из
своей руки ставит!
Вопросы, ахи-охи посыпались со всех сторон. Всем похоть напала
узнать, что было на ханском приеме, да кто что сказал, да чем окончило.
- Ничем! - остановил вихрь вопросов Кошка. - Ничем покудова, други!
Одно, што живы остались! Вот коли созовут на беседу, тогда...
Вечером за послами пришли. Уже в синих сумерках они посажались на
коней. Спешились у второй ханской юрты, что была поменьше и стояла в
стороне от иных, окруженная вкруговую сторожевыми нукерами. На кошме, на
кожаных кофрах, ожидало угощение: печеная баранина, плов, вино и кумыс.
Позже внесли фрукты и сладости: сушеный инжир, заплетенные в косицу куски
вяленой дыни, мелкий, ссохшийся до твердоты кишмиш, засахаренные орехи,
халву и шербет, - и снова вино, и снова кобылье молоко с сахаром.
Темир-Кутлуг, кажется, оттаял. Хитровато улыбаясь, потчевал гостей. К
серьезному разговору сразу не приступали.
Но вот слуги уволокли опорожненную посуду, - изрядно оголодавшие
русичи приналегли-таки на угощение, - и как-то вдруг рядом с ханом
оказался улыбающийся Идигу. Русичи поняли, что появление всесильного
темника было молчаливым приглашением к разговору о том, с чем прибыли
послы в татарский стан.
Федор, весь подтянувшись и отвердев, заговорил, отбросив восточную
витиеватость, о том, что створилось на Руси: о дружбе князя Василия с
Витовтом, о захвате Смоленска и утеснении рязанского князя, о проигранной
войне с Новым Городом... Говорил жестко, не скрывая и не сглаживая ничего.
Примолк, откинулся станом и домолвил:
- А теперь пусть давешний сотоварищ нам изъяснит, о чем ему довелось
уведать в Крыму!
Редко Ивану было так трудно начать, как в этот раз, когда, - он чуял
это всею кожей, - от его слов впрямую зависел успех или неуспех ихнего
посольства. Он взмок и от обильной еды, и от страха, и не вдруг сумел
справиться с собой. Оба, Идигу и Темир-Кутлуг, ждали, забыв улыбаться.
Наконец Иван начал:
- У меня есть друг. Родич. Литвины отроком захватили его в полон.
Убили отца, самого продали на рынке Кафы в рабство. Он был и в войске
Тохтамыша, был и у Тимура в плену, сбежал, повидал многое. Хотел, всегда
хотел, воротить на Русь. Мы с им встречались в Сарае. Всего не стану
баять, только одно скажу: меня он николи не обманет и не продаст. И тут, в
Крыму - мы возвращались из Цесаря-города, - ватага напала. Ан, гляжу,
ватажник ихний, - да и не я, он первый меня узнал. Словом, встретились. Он
и повестил мне: мол, Тохтамыш в Киеве, у Витовта, и што слух есть, договор
у их заключен - Витовт его на престол садит, а он Витовту дарит Русь.
Стало так! В тонкости-то он мне не поведал того... У Бек-Ярыка он в
войске, сотником, мог и знать!
Иван замолк. Оба, хан и Идигу, молчали. Илья Иваныч пошевелил
затекшими членами, крякнув, высказал:
- Нам про то неведомо, а токмо - не верим мы Витовту! Чаем, водит
нашего князя за нос, сам же мыслит охапить всю русскую землю в руку свою.
Ну и... Сам понимай! - почти грубо заключил боярин. - С вами, с Ордой, мы
ить вроде как и соседи! Не без драки, тово, не без ссор, да и не без
помочи друг другу. Тохтамыш сблодил, Москву пожег, мы того ему простить не
можем... Опять понимай, хан! Ты баял: мы, мол, Тохтамышев улус и все
такое... Дак ведь у нас и свои головы есь на плечах! Витовту помогать нас
же губить мы не согласны!
- Потому и прибыли к тебе! - заключил Федор.
- Отай? - впервые подал голос Идигу.
- Почто отай! Дума была! Сидели с боярами... Спорили с князем,
порешили послов послать, тебя упредить!
- Нам-ста от Литвы погибать неохота! - вновь подал голос Илья.
Темир-Кутлуг глядел на русичей из-под полуприкрытых век, думал.
Доселе он полагал весь русский улус враждебным себе и не ведал, усидит ли
на престоле. Ежели поверить этим русичам, ежели они не тайные сторонники
Тохтамышевы и все это посольство не игра... Ежели так, это спасение! Это
значит, что русский улус за него! Можно повременить и с данью! Сперва
покончить с Тохтамышем, утвердить свой престол... Идигу не страшен, он не
оглан, не Чингизид, он никогда не сгонит меня со стола! (Темир-Кутлуг,
полагая так, забывал, что Идигу всегда мог заменить его иным ханом,
покорным своей воле, что и совершилось впоследствии.)
- Идите! - наконец разрешил он. - Я подумаю над тем, что вы повестили
мне, и завтра дам ответ.
Когда русские гуськом, пригибаясь в дверях, покинули юрту,
Темир-Кутлуг обратил тяжелый взгляд к Идигу.
- Что мыслишь? - вопросил.
Идигу безразлично жевал кусок вяленой дыни. Поднял глаза, подумал,
высказал:
- Князь Василий глуп. Он хочет большего, чем может совершить, и
слишком слушает свою жену и тестя. Но бояре у него умные. А в Киев надобно
послать тайных гонцов. Боюсь, что союз Витовта с Тохтамышем не вымысел и
этот послужилец Иван говорит правду.
- Тохтамыша нельзя пускать в степь! - выкрикнул Темир-Кутлуг. - У
него тотчас объявятся приверженцы! Скажи, ежели мы пойдем встречу Витовту,
коназ Василий не ударит нам в спину?
Идигу долго молчал, прикидывая.
- Нет! Бояре не дадут! А против всего Запада Русь не устоит без Орды.
Пока есть такие, кто это понимает, с русичами можно иметь дело. "Иначе мне
придется их проучить!" - последнее Идигу подумал, но не сказал вслух, ибо
и Темир-Кутлуг сидел на престоле, пока "понимал". Идигу был самым
талантливым и самым беспощадным учеником великого Тамерлана.
Витовт, придерживая коня, следил, как холопы тащат волокушею
неподъемный валун. Каждому селянину, купцу или кметю было наказано, едучи
в Троки, привозить с собою на телеге хотя бы один камень, и стены нового
Трокайского замка росли прямо на глазах. Он измерил взглядом высоту
каменной кладки. Выше того уровня, куда достает пушечный бой, стены будут
возводить из кирпича. Сам замок стоял во внутреннем дворе, на возвышении,
пронизанном подземными выходами, и уже был поднят до второго этажа. Тут
будет все как у рыцарей: тесный замковый двор, галерея на дубовых выносах
окружит его изнутри. Выше, со стороны озера, подымаясь над внешнею стеной,
расположится зала, где он будет принимать послов и государей иных земель,
устраивать пиры и торжественные церемонии. Крепость вместо рва со всех
сторон окружена водами озера. Такого замка крестоносцы уже не возьмут! Над
тихой озерной водою звонко разносило томительные удары по камню, немецкие
и литовские окрики мастеров и частоговорку топоров русской плотницкой
дружины, возводившей примостья вокруг достраивающихся стен. Земля должна
быть укреплена. У рыцарей вон крепость на крепости! И когда он станет
королем... А он им станет рано или поздно! Он заставит римского Папу
увенчать короной его голову! А ежели к тому Ягайло умрет без наследника (к
сожалению, братец, кажется, сумел-таки обрюхатить Ядвигу) и польские паны
выберут его королем... Со Спытком из Мельштына и многими другими панами он
уже говорил о том, и не раз... Жаль, что Ядвига передала Ягайле право
занимать престол после ее смерти! Девочка вряд ли проживет долго, у нее
глаза обреченной на смерть. Родит и умрет! - почти не ошибаясь, думал он.
Для самого Витовта женские утехи, столь занимавшие его в юности, уже
отходили посторонь. Все чувства его теперь занимало одно: жажда власти. И
власть укреплялась! Он уже вырвал у Ягайлы право владеть Литвой. Он и не
то еще вырвет из рук ленивого братанича! Дай только срок!
Отодвинуть немцев.
Разгромить, добить до конца слабую, после Тимуров погрома, Орду.
Подчинить Русь! Что сделать будет легче легкого, ежели Соня сумеет
справиться с боярскою думой. Сумеет! Василий полностью в ее и моих
руках... Предложить ему совместный поход на татар? Не стоит. Ежели у зятя
окажется армия в руках, его не так легко станет подчинить себе.
Этому вечному неудачнику Тохтамышу Витовт не придавал серьезного
значения. С его помощью надобно разгромить Темир-Кутлуга, подчинить Орду,
а там... Крым, во всяком случае, он у него отберет. И с фрягами сговорит -
пусть устраивают свои торговые конторы в Киеве и во Львове, крымская
торговля должна обогащать Литву, а не Геную и не Москву!
После Москвы Новогород и Псков сами падут к его ногам. Возникнет
великое литовско-русское государство, куда войдут и татары, и ляхи, и
жители иных земель - армяне, жиды, караимы, чудь и весь. Он не зря
крестился с именем Александра. Слава Александра Двурогого втайне кружила
ему голову, и казалось: именно теперь, когда захвачен Смоленск,
разгромлена Рязань и Василий почти в его руках (и тверской князь, коего он
принимал и чествовал недавно, тоже!), казалось теперь: стоит ему повторить
подвиг покойного Дмитрия, разгромить Орду... Уже не ту Орду, не Мамаеву!
Половина степи тотчас примкнет к его союзнику Тохтамышу!.. Да, только и
осталось - разгромить Орду! Для чего он уже собрал всех, кого можно. Орден
дает ему сто копий, шестьсот закованных в железо бойцов, к нему идут на
помощь поляки, отпущенные Ягайлой, четыреста копий, тысячи конного войска.
Виднейшие польские паны, - сам Спытко из Мельштына с ним! Всех литовских
князей и тех Ольгердовичей, что служили князю Дмитрию, собрал он под свои
знамена! Темир-Кутлуг будет разгромлен! И тогда он окажется единственным
властелином всех этих просторов, владыкой земель славянских, мерянских,
чудских, спасителем, сокрушившим кочевых завоевателей Востока, на голову
коего именно тогда Папа Римский возложит королевскую корону! И замок в
Троках будет достроен к тому времени. Он затмит великого Гедимина! Он
сравняется с греческим героем Александром, подвиги коего потрясли мир!
Рыцари, которые сейчас, что ни год, осаждают Вильну, станут служить ему,
Витовту! И он их переселит... Хотя бы на Кавказ или на Волгу, пусть там и
борются с бесерменами! И Польша... Ежели еще и Польша... Тогда он станет
повелителем всех славян, остановит турок, чего не сумели ни крестоносцы,
позорно разбитые под Никополем два года назад, ни сербы, ни болгары, ни
император Мануил, которого только древние стены Константинополя спасают
еще от Баязетовых полчищ...
Тимур... Железный Хромец, как его называют русичи... Тимуру хватает
Персии, Индии и Багдада. Ему еще предстоит сразиться с египетским
султаном, разгромить Баязета, совершить поход в Китай. Тимур не страшен ни
Руси, ни Литве, да к тому же и стар! Умри он, в его государстве тотчас
начнется резня, и все рассыплет в пыль. Нет, Тимур не будет зариться на
земли по сю сторону греческого моря, старинного Понта Евксинского! Поди, и
Кавказ мочно станет прибрать к своим рукам, положить преградою меж Западом
и Востоком!
Когда он захватит Крым и подчинит немецкий Орден, Великая Литва
протянется от моря и до моря, от границ Польши и до Волги, а то и до
самого Камня, до Великих гор, за коими дикая Сибирь, неподвластная никому
и пустая. Там - конец мира. Безбрежные леса, леса, и за ними ледяные горы
на замерзших, мертвых морях... Вот очерк его земли! Княжества? Смешно!
Королевства! А то и империи!
Витовт задумчиво подобрал поводья, тронув коня изогнутою немецкою
шпорой. Кругом текло, земля освобождалась от снега, и ему следовало срочно
скакать в Киев, возглавить рать для Великого похода, который вознесет его
на вершину могущества.
В Киев уже стекались войска из разных земель. Подходили литовские
князья со своими дружинами; с польскою конницей прибыли Сендзивой
Остророг, Ян Гловач, воевода Мазовецкий, Абраам Соха, Пилип Варшавский,
Вареш из Михова, заносчивый Павел Щурковский герба Грифита, Януш из
Домброва, Фома Вержинок герба Лагоды, Петр из Милославля и другие. Все
паны, получившие земли в Подолии и Червонной Руси, во главе со Спытком,
вооружались и выступали со своими дружинами в поход. Шестьдесят тысяч
ратного люда собралось под знамена Витовта. Да многие из них вели с собою
стремянных, оружничих, конюших, поваров и прочую обслугу, у иного пана или
рыцаря до десятка и до двух десятков душ, почти у всякого две, а то и
четыре боевых лошади, не считая обозных, так что сила собиралась
несметная, с возами, возками, телегами, артиллерией растянувшаяся на много
поприщ пути. Киев уже был наполнен и переполнен оружным людом, кони
истоптали до коричневой жижи зеленые весенние луга, потравили зеленя.
Разоставленные шатры окружили город подобно вражескому стану, и Васька,
прискакавший в Киев со своею сотней по зову Бек-Ярыка, долго тыкался и
искал, где же тут разместился татарский стан.
Шатры Тохтамыша оказались далеко за городом. Здесь густела
невыеденная и невыбитая копытами трава и дышалось вольнее, чем в
переполненном Киеве.
Бек-Ярык встретил своего сотника весело, пригласил к столу. На его
рассказ о крымских делах, не дослушав, махнул рукой.
- Видал, сколь собралось силы? Тут и русичи, и ляхи, и немцы - кого
только нет!
- Разобьем? - вопросил Васька оглана без церемонии, на правах боевого
друга. Бек-Ярык задумался и вдруг поскучнел:
- Не ведаю! Тохтамыш ждет, что к нему подойдут его прежние беки...
Кто остался жив! - домолвил он хмуро. - Ежели так...
- Князь Василий знает о сговоре Тохтамыша с Витовтом?
Бек-Ярык поглядел внимательно в глаза своему сотнику. Кто сказал
этому русичу о сговоре? Но он уже был пьян, был весел и не пожелал
додумывать до конца. Беспечно махнувши рукою, отмолвил:
- А и узнает, теперь это неважно!
- Не выступит против нас?
- Мыслишь так? - Оглан уставился на Ваську, сощуривая глаза. - Тогда
тебе, сотник, придет на Русь бежать! - Сам рассмеялся своей шутке,
протянул чашу. - Пей! Русский мед! Не выступит против Витовта коназ
Василий! А прикажет ему литвин, он и сам к нам на помощь полки подошлет!
Нет, не устоять Темир-Кутлугу! Чаю, не устоять... Один Тимур... Да Тимур
далеко теперь! Коназ Витовт с им сговорит... как-нито... По-мирному...
Пей!
Васька пил. Пил и ел, испытывая странное чувство от совершенного
предательства, не исключавшего его любви к Бек-Ярыку, странной любви
русского сотника к монгольскому оглану.
Уже поздно вечером, глядя в налитые хмелем глаза оглана, вопросил:
- А верно, что Тохтамыш Витовту Русь подарил?
Бек-Ярык пьяно расхмылил, возразил:
- А я не ведаю о том! И ты не ведай! Не наше дело то! Кому Русь, кому
Орду, кому хомут, кому ярмо... Окрепнет ежели наш хан, не отдаст русский
улус Витовту. И тебя я... не отдам... Живи у меня, сотник! Давеча не ушел,
теперь живи! Женись! На татарке женись! Любить будет, детей рожать
будет... Забудь свою Русь! У нас степь, воля! Простор! Пускай урусутский
да литовский князья друг с другом ратятся! Нам то и надобно! Нельзя, чтобы
татары резали друг друга, как теперь! Пусть они режутся, а нам дают дань!
Тохтамыш не прав, Темир-Кутлуг не прав, Идигу не прав, - нам надобно всем
вместе бить... Витовта!
Оглан был уже совершенно пьян, нес невесть что, и Васька осторожно
выскользнул из шатра. Его воины уже разоставили шатры, уже раздобыли
баранины и крупы, сварили жидкий пилав. Сотнику была оставлена миска под
крышкой, и он, чтобы только не обидеть своих ратных, похлебал простывшего
хлебова со стынущим на губах бараньим салом, после чего, ткнувшись в
кошмы, заснул каменным сном, не додумавши самого главного: русский он или
уже татарин? И что ему содеять теперь: бежать на Русь или жениться вновь
на татарской жене и окончательно забыть свою далекую родину? "А, битва
решит!" - последняя была Васькина мысль.
Вдали, под стенами Киева, пошумливал ратный стан, взрывами доносило
хохот и клики. Паны налегали на русский мед и на греческие, навезенные
армянскими купцами вина. Пили, щедро разбрасывая серебро, а то и взаем,
под будущую боевую добычу, заранее раздавая, раздаривая пленных татарок,
баранов и табуны степных косматых коней.
На воткнутых в землю древках колыхались над станом тысячи знамен и
штандартов с гербами рыцарей, участвующих в походе.
Днем и ночью груженые возы, влекомые медлительными волами, везли и
везли в стан продовольствие: говяжьи и бараньи туши, крупу и хлеб, дичину
и рыбу, бочки капусты, редьки, сушеных груш, моченых яблок и соленых
арбузов. Ратники резались в кости, проигрывая и отыгрывая вновь друг другу
серебряные немецкие талеры и ратную справу.
Ждали Витовта.
Погружаясь в события прошлой жизни, постоянно наталкиваешься на
устойчивые мифологемы, принятые наукой и общественным мнением за истину, в
свою очередь обросшие вторичными легендами, закрепленные литературой и
живописью, многократно повторяемые и устоявшиеся до того, что их и тронуть
опасно, ибо любые попытки критически рассмотреть исходные основания этих
преданий вызывают всеобщее недоверие или возмущение.
В самом деле! Победил ли Рамзес хеттов в битве при Кадеше или был
разбит ими?
В каком году на самом деле родился Иисус Христос?
Была ли Жанна д'Арк крестьянкой или все же незаконной королевской
дочерью, и была ли она сожжена?
Прибивал ли Олег свой щит к воротам Константинополя, или ему
приписаны подвиги совсем иных властителей, правивших в Киеве до Олега?
Кто такие "неразумные хазары" и какая власть установилась в Хазарии
ко времени решительного столкновения ее с Русью при князе Святославе?
Состоялся или нет брак Ольги с князем Малом, и чей сын, в этом
случае, Святослав?
В самом ли деле Джамуха воевал с Темучжином, или это была игра в
поддавки двух побратимов, один из которых помог другому прийти к власти?
Союзничал ли Олег Рязанский с Мамаем и указывал ли Тохтамышу "броды
на Оке"?
В самом ли деле Соломония Сабурова родила сына, который, в этом
случае, был бы "законнее" Ивана Грозного?
Порою легенда столь укреплена в общественном мнении, что сама попытка
опровергнуть ее, даже и опираясь на факты, оказывается недопустимою
дерзостью.
Даже и поныне трудно высказать ту несомненную истину, что битва на
Дону, позднее названная Куликовым полем, никак не являлась генеральным
столкновением Руси с Ордою, что в военном отношении была она лишь
выигранным сражением в проигранной войне, и что духовное ее значение -
осознание владимирскими русичами своего национального единства - было
безмерно значительнее политического успеха, а организаторами Мамаева
похода явились генуэзская республика и Папский престол, и именно этим,
союзом Запада и Востока, направленным против Руси, и был опасен этот
набег, отбитый Русью с тяжелыми жертвами, тяжелыми, но все-таки гораздо
меньшими, чем это указано в литературной повести о донском сражении и
закреплено исторической традицией.
Допустимо спросить и так: а для чего историки добиваются установления
реальных фактов прошедшего времени? Зачем вообще надобно разрушать
красивые легенды? Зачем доискиваться часто непопулярной истины?
Дело в том, что за легендами всегда стоит или сознательная, созданная
с определенной идеологической целью, или бессознательная ложь, исходящая
из постулатов, принятых без критики.
Так, сугубое подчеркиванье жестокости восточных завоевателей имеет
целью оправдать европейскую экспансию в тех же восточных странах. Хотя, по
существу, жестокость эта, естественная для своего времени, не превышала
жестокости европейских завоевателей, а зачастую и значительно уступала ей.
Вспомним, что творили рыцари в Поморье и Прибалтике, ужасы европейского
завоевания Америки, работорговлю "культурных" европейцев в "некультурной"
Африке, и т.д. Сколь часто мы вообще превосходство культуры измеряем
мощностью пушек и толщиною танковой брони!
Легенда о том, что на Куликовом поле легло девять десятых русской
армии, тоже отнюдь не безвредна. На нее опирается постулат, что, де,
"русские, добиваясь победы, никогда не считали своих потерь". Формула эта
принадлежит большевистской эпохе, когда потерь - ни в гражданской войне,
ни в Отечественной, ни в период коллективизации - действительно не
считали. Но и отвлекаясь от событий двадцатого столетия, скажем, что в
редко населенной по сравнению с Западной Европой стране "не считать
потерь" было попросту нельзя. Самоубийство никогда не является путем к
одолению врага. Все наши истинные победы совершались малыми силами против
численно превосходящего (иногда в несколько раз!) противника. Россия
обязана была беречь людей, и бессовестное разбазаривание человеческих
жизней, кажется, до эпохи Петра Первого вообще не имело места.
Многие легенды и умолчания об истинной подоплеке тех или иных событий
русской истории связаны с устремлением "западников" доказать
принципиальную неполноценность русских, их неспособность создать свою
государственность, их отсталость, культурную и техническую, от того же
Запада, и т.д. Хотя пристальное исследование реалий нашей истории говорит
зачастую о прямо противоположном. Можно ли говорить, скажем, о технической
отсталости Руси шестнадцатого-семнадцатого веков, ежели русская артиллерия
того времени по дальнобойности превосходила западную? Как и крепостное
строительство, как и многое другое... Можно ли говорить о нищете
Московской Руси, ежели продуктов питания было в изобилии, а цены ниже
западных? А сплошная грамотность того же Новгорода? А церковная живопись?
А зодчество?..
Подобных контраргументов можно выдвинуть бесчисленное количество,
вплоть до того, что и административная система Московской Руси
превосходила созданную Петром Первым по западному образцу и породившую все
прелести позднейшего бюрократизма, не изжитого и поныне. Вообще говоря,
мерить свое прошлое по чужому образцу - это значит заранее признать свое
несовершенство, согласно восклицанию одной дамочки девятнадцатого
столетия: "В Париже даже извозчики говорят по-французски!" Но ведь так
можно культуру любого народа признать неполноценной, ежели она не
соответствует избранному стандарту!
Впрочем, на все эти вопросы можно ответить и короче, и строже,
сославшись на слова Христа (см. Евангелие от Иоанна), сказанные им
фарисеям: "Отец ваш дьявол, он отец лжи и в истине не стоит".
Борьба с ложью есть первый и главный долг ученого, ежели он хочет не
отступить от заветов, данных нам Горним Учителем. И... пусть простят меня
читатели за столь пространное отступление, кажущееся мне все-таки
необходимым перед лицом той коллизии, что сложилась на Руси в исходе
четырнадцатого столетия и начале пятнадцатого, когда активизация
"западничества" на Руси приобрела угрожающие формы и едва не закончилась
потерею национальной независимости.
В западных польско-литовских хрониках есть известие, что в битве на
Ворскле участвовал князь Боброк, победитель Мамая*, и что именно там нашел
он свой конец.
______________
* См.: Ф. М. Шабульдо. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого
княжества Литовского. Киев, 1987. Стр. 146 - 147.
Вопрос этот упирается в другой, более общий: помогал ли Василий
Дмитрич Витовту?
В списках погибших имени Дмитрия Михалыча Боброка нет. Нет сведений о
том ни в родовых преданиях Волынских, ни в Русской летописи. Вообще всякие
сведения о Боброке после донской битвы отсутствуют, кроме того, что он
подписал в 1389 году в числе первых духовную великого князя Дмитрия. Мы не
знаем о его участии (или неучастии!) в многочисленных событиях и походах
1380 - 1390 годов. Заболел ли он? Одряхлел ли, потеряв силы после гибели
пятнадцатилетнего сына, убившегося, упав с коня? (Сына, который связывал
Боброка с великокняжеским домом!) Возможно, тихо угас в своем имении,
более не являясь ко двору... Хотя как-то невозможно представить великого
воина немощным стариком, бессильно "дотягивающим" свой век, греясь у
печки!
С другой стороны, в походе Витовта участвовали все Ольгердовичи,
дравшиеся некогда на Куликовом поле, участвовали многочисленные русские
удельные князья. Не забудем прозвище Боброка "волынский" и княжеское
достоинство его. Не мог ли Витовт возвратить (или обещать возвратить!)
старому воину его родовое волынское поместье и тем привлечь в совокупную
рать? Не соблазнил ли возможностью новой блистательной победы над
татарами?
Во всяком случае, ясно одно: Ольгердовичи могли вступить в войско
Витовта без разрешения князя Василия. Участие Боброка в сражении на
Ворскле возможно было только по прямому разрешению, точнее даже указанию
великого князя Василия и по соглашению его с Витовтом.
Федора Кошки росинками выступил пот, как беспокойно дернулся Илья, поводя
очами семо и овамо, и не узрел только одного: легкого, разрешающего кивка
Идигу.
- Хорошо. Мы подумаем! - вымолвил наконец Тимур-Кутлуг, и только тут
Ивана охватила обморочная слабость. С запозданием понял он, что его
дерзость едва не стоила им всем головы.
Послы поднялись с колен, троекратно поклонились, опружили по чаше
кумыса, с запозданием поднесенного им прислугою (тоже не ведавшей, чем
окончит ханский прием), выпятились из шатра.
- Ну, Ваня! - говорил Федор Кошка, покачивая головой, когда они уже
воротились к себе в гостевую юрту и слезали с седел. - Ну, Ваня, мог
погубить, а спас! Думал я, грехом, што и взял-то тебя себе на погибель!
Можно ли так с ханом баяти? Надоть тихо, да околичностями, да винись,
винись! Они то любят! Горды, вишь! Прежняя слава Чингизова им спать не
дает! А ты враз и вдруг... Кабы не Едигей, не сидеть бы нам и на кошмах
теперича!
- Ето который Едигей, тот, что сбоку-то?
- Он! Да ты, никак, и не рассмотрел ево толком? Хитрее ево нету в
степи! Самого Темерь-Аксака, бают, обвел! Теперь он, почитай, и ханов из
своей руки ставит!
Вопросы, ахи-охи посыпались со всех сторон. Всем похоть напала
узнать, что было на ханском приеме, да кто что сказал, да чем окончило.
- Ничем! - остановил вихрь вопросов Кошка. - Ничем покудова, други!
Одно, што живы остались! Вот коли созовут на беседу, тогда...
Вечером за послами пришли. Уже в синих сумерках они посажались на
коней. Спешились у второй ханской юрты, что была поменьше и стояла в
стороне от иных, окруженная вкруговую сторожевыми нукерами. На кошме, на
кожаных кофрах, ожидало угощение: печеная баранина, плов, вино и кумыс.
Позже внесли фрукты и сладости: сушеный инжир, заплетенные в косицу куски
вяленой дыни, мелкий, ссохшийся до твердоты кишмиш, засахаренные орехи,
халву и шербет, - и снова вино, и снова кобылье молоко с сахаром.
Темир-Кутлуг, кажется, оттаял. Хитровато улыбаясь, потчевал гостей. К
серьезному разговору сразу не приступали.
Но вот слуги уволокли опорожненную посуду, - изрядно оголодавшие
русичи приналегли-таки на угощение, - и как-то вдруг рядом с ханом
оказался улыбающийся Идигу. Русичи поняли, что появление всесильного
темника было молчаливым приглашением к разговору о том, с чем прибыли
послы в татарский стан.
Федор, весь подтянувшись и отвердев, заговорил, отбросив восточную
витиеватость, о том, что створилось на Руси: о дружбе князя Василия с
Витовтом, о захвате Смоленска и утеснении рязанского князя, о проигранной
войне с Новым Городом... Говорил жестко, не скрывая и не сглаживая ничего.
Примолк, откинулся станом и домолвил:
- А теперь пусть давешний сотоварищ нам изъяснит, о чем ему довелось
уведать в Крыму!
Редко Ивану было так трудно начать, как в этот раз, когда, - он чуял
это всею кожей, - от его слов впрямую зависел успех или неуспех ихнего
посольства. Он взмок и от обильной еды, и от страха, и не вдруг сумел
справиться с собой. Оба, Идигу и Темир-Кутлуг, ждали, забыв улыбаться.
Наконец Иван начал:
- У меня есть друг. Родич. Литвины отроком захватили его в полон.
Убили отца, самого продали на рынке Кафы в рабство. Он был и в войске
Тохтамыша, был и у Тимура в плену, сбежал, повидал многое. Хотел, всегда
хотел, воротить на Русь. Мы с им встречались в Сарае. Всего не стану
баять, только одно скажу: меня он николи не обманет и не продаст. И тут, в
Крыму - мы возвращались из Цесаря-города, - ватага напала. Ан, гляжу,
ватажник ихний, - да и не я, он первый меня узнал. Словом, встретились. Он
и повестил мне: мол, Тохтамыш в Киеве, у Витовта, и што слух есть, договор
у их заключен - Витовт его на престол садит, а он Витовту дарит Русь.
Стало так! В тонкости-то он мне не поведал того... У Бек-Ярыка он в
войске, сотником, мог и знать!
Иван замолк. Оба, хан и Идигу, молчали. Илья Иваныч пошевелил
затекшими членами, крякнув, высказал:
- Нам про то неведомо, а токмо - не верим мы Витовту! Чаем, водит
нашего князя за нос, сам же мыслит охапить всю русскую землю в руку свою.
Ну и... Сам понимай! - почти грубо заключил боярин. - С вами, с Ордой, мы
ить вроде как и соседи! Не без драки, тово, не без ссор, да и не без
помочи друг другу. Тохтамыш сблодил, Москву пожег, мы того ему простить не
можем... Опять понимай, хан! Ты баял: мы, мол, Тохтамышев улус и все
такое... Дак ведь у нас и свои головы есь на плечах! Витовту помогать нас
же губить мы не согласны!
- Потому и прибыли к тебе! - заключил Федор.
- Отай? - впервые подал голос Идигу.
- Почто отай! Дума была! Сидели с боярами... Спорили с князем,
порешили послов послать, тебя упредить!
- Нам-ста от Литвы погибать неохота! - вновь подал голос Илья.
Темир-Кутлуг глядел на русичей из-под полуприкрытых век, думал.
Доселе он полагал весь русский улус враждебным себе и не ведал, усидит ли
на престоле. Ежели поверить этим русичам, ежели они не тайные сторонники
Тохтамышевы и все это посольство не игра... Ежели так, это спасение! Это
значит, что русский улус за него! Можно повременить и с данью! Сперва
покончить с Тохтамышем, утвердить свой престол... Идигу не страшен, он не
оглан, не Чингизид, он никогда не сгонит меня со стола! (Темир-Кутлуг,
полагая так, забывал, что Идигу всегда мог заменить его иным ханом,
покорным своей воле, что и совершилось впоследствии.)
- Идите! - наконец разрешил он. - Я подумаю над тем, что вы повестили
мне, и завтра дам ответ.
Когда русские гуськом, пригибаясь в дверях, покинули юрту,
Темир-Кутлуг обратил тяжелый взгляд к Идигу.
- Что мыслишь? - вопросил.
Идигу безразлично жевал кусок вяленой дыни. Поднял глаза, подумал,
высказал:
- Князь Василий глуп. Он хочет большего, чем может совершить, и
слишком слушает свою жену и тестя. Но бояре у него умные. А в Киев надобно
послать тайных гонцов. Боюсь, что союз Витовта с Тохтамышем не вымысел и
этот послужилец Иван говорит правду.
- Тохтамыша нельзя пускать в степь! - выкрикнул Темир-Кутлуг. - У
него тотчас объявятся приверженцы! Скажи, ежели мы пойдем встречу Витовту,
коназ Василий не ударит нам в спину?
Идигу долго молчал, прикидывая.
- Нет! Бояре не дадут! А против всего Запада Русь не устоит без Орды.
Пока есть такие, кто это понимает, с русичами можно иметь дело. "Иначе мне
придется их проучить!" - последнее Идигу подумал, но не сказал вслух, ибо
и Темир-Кутлуг сидел на престоле, пока "понимал". Идигу был самым
талантливым и самым беспощадным учеником великого Тамерлана.
Витовт, придерживая коня, следил, как холопы тащат волокушею
неподъемный валун. Каждому селянину, купцу или кметю было наказано, едучи
в Троки, привозить с собою на телеге хотя бы один камень, и стены нового
Трокайского замка росли прямо на глазах. Он измерил взглядом высоту
каменной кладки. Выше того уровня, куда достает пушечный бой, стены будут
возводить из кирпича. Сам замок стоял во внутреннем дворе, на возвышении,
пронизанном подземными выходами, и уже был поднят до второго этажа. Тут
будет все как у рыцарей: тесный замковый двор, галерея на дубовых выносах
окружит его изнутри. Выше, со стороны озера, подымаясь над внешнею стеной,
расположится зала, где он будет принимать послов и государей иных земель,
устраивать пиры и торжественные церемонии. Крепость вместо рва со всех
сторон окружена водами озера. Такого замка крестоносцы уже не возьмут! Над
тихой озерной водою звонко разносило томительные удары по камню, немецкие
и литовские окрики мастеров и частоговорку топоров русской плотницкой
дружины, возводившей примостья вокруг достраивающихся стен. Земля должна
быть укреплена. У рыцарей вон крепость на крепости! И когда он станет
королем... А он им станет рано или поздно! Он заставит римского Папу
увенчать короной его голову! А ежели к тому Ягайло умрет без наследника (к
сожалению, братец, кажется, сумел-таки обрюхатить Ядвигу) и польские паны
выберут его королем... Со Спытком из Мельштына и многими другими панами он
уже говорил о том, и не раз... Жаль, что Ядвига передала Ягайле право
занимать престол после ее смерти! Девочка вряд ли проживет долго, у нее
глаза обреченной на смерть. Родит и умрет! - почти не ошибаясь, думал он.
Для самого Витовта женские утехи, столь занимавшие его в юности, уже
отходили посторонь. Все чувства его теперь занимало одно: жажда власти. И
власть укреплялась! Он уже вырвал у Ягайлы право владеть Литвой. Он и не
то еще вырвет из рук ленивого братанича! Дай только срок!
Отодвинуть немцев.
Разгромить, добить до конца слабую, после Тимуров погрома, Орду.
Подчинить Русь! Что сделать будет легче легкого, ежели Соня сумеет
справиться с боярскою думой. Сумеет! Василий полностью в ее и моих
руках... Предложить ему совместный поход на татар? Не стоит. Ежели у зятя
окажется армия в руках, его не так легко станет подчинить себе.
Этому вечному неудачнику Тохтамышу Витовт не придавал серьезного
значения. С его помощью надобно разгромить Темир-Кутлуга, подчинить Орду,
а там... Крым, во всяком случае, он у него отберет. И с фрягами сговорит -
пусть устраивают свои торговые конторы в Киеве и во Львове, крымская
торговля должна обогащать Литву, а не Геную и не Москву!
После Москвы Новогород и Псков сами падут к его ногам. Возникнет
великое литовско-русское государство, куда войдут и татары, и ляхи, и
жители иных земель - армяне, жиды, караимы, чудь и весь. Он не зря
крестился с именем Александра. Слава Александра Двурогого втайне кружила
ему голову, и казалось: именно теперь, когда захвачен Смоленск,
разгромлена Рязань и Василий почти в его руках (и тверской князь, коего он
принимал и чествовал недавно, тоже!), казалось теперь: стоит ему повторить
подвиг покойного Дмитрия, разгромить Орду... Уже не ту Орду, не Мамаеву!
Половина степи тотчас примкнет к его союзнику Тохтамышу!.. Да, только и
осталось - разгромить Орду! Для чего он уже собрал всех, кого можно. Орден
дает ему сто копий, шестьсот закованных в железо бойцов, к нему идут на
помощь поляки, отпущенные Ягайлой, четыреста копий, тысячи конного войска.
Виднейшие польские паны, - сам Спытко из Мельштына с ним! Всех литовских
князей и тех Ольгердовичей, что служили князю Дмитрию, собрал он под свои
знамена! Темир-Кутлуг будет разгромлен! И тогда он окажется единственным
властелином всех этих просторов, владыкой земель славянских, мерянских,
чудских, спасителем, сокрушившим кочевых завоевателей Востока, на голову
коего именно тогда Папа Римский возложит королевскую корону! И замок в
Троках будет достроен к тому времени. Он затмит великого Гедимина! Он
сравняется с греческим героем Александром, подвиги коего потрясли мир!
Рыцари, которые сейчас, что ни год, осаждают Вильну, станут служить ему,
Витовту! И он их переселит... Хотя бы на Кавказ или на Волгу, пусть там и
борются с бесерменами! И Польша... Ежели еще и Польша... Тогда он станет
повелителем всех славян, остановит турок, чего не сумели ни крестоносцы,
позорно разбитые под Никополем два года назад, ни сербы, ни болгары, ни
император Мануил, которого только древние стены Константинополя спасают
еще от Баязетовых полчищ...
Тимур... Железный Хромец, как его называют русичи... Тимуру хватает
Персии, Индии и Багдада. Ему еще предстоит сразиться с египетским
султаном, разгромить Баязета, совершить поход в Китай. Тимур не страшен ни
Руси, ни Литве, да к тому же и стар! Умри он, в его государстве тотчас
начнется резня, и все рассыплет в пыль. Нет, Тимур не будет зариться на
земли по сю сторону греческого моря, старинного Понта Евксинского! Поди, и
Кавказ мочно станет прибрать к своим рукам, положить преградою меж Западом
и Востоком!
Когда он захватит Крым и подчинит немецкий Орден, Великая Литва
протянется от моря и до моря, от границ Польши и до Волги, а то и до
самого Камня, до Великих гор, за коими дикая Сибирь, неподвластная никому
и пустая. Там - конец мира. Безбрежные леса, леса, и за ними ледяные горы
на замерзших, мертвых морях... Вот очерк его земли! Княжества? Смешно!
Королевства! А то и империи!
Витовт задумчиво подобрал поводья, тронув коня изогнутою немецкою
шпорой. Кругом текло, земля освобождалась от снега, и ему следовало срочно
скакать в Киев, возглавить рать для Великого похода, который вознесет его
на вершину могущества.
В Киев уже стекались войска из разных земель. Подходили литовские
князья со своими дружинами; с польскою конницей прибыли Сендзивой
Остророг, Ян Гловач, воевода Мазовецкий, Абраам Соха, Пилип Варшавский,
Вареш из Михова, заносчивый Павел Щурковский герба Грифита, Януш из
Домброва, Фома Вержинок герба Лагоды, Петр из Милославля и другие. Все
паны, получившие земли в Подолии и Червонной Руси, во главе со Спытком,
вооружались и выступали со своими дружинами в поход. Шестьдесят тысяч
ратного люда собралось под знамена Витовта. Да многие из них вели с собою
стремянных, оружничих, конюших, поваров и прочую обслугу, у иного пана или
рыцаря до десятка и до двух десятков душ, почти у всякого две, а то и
четыре боевых лошади, не считая обозных, так что сила собиралась
несметная, с возами, возками, телегами, артиллерией растянувшаяся на много
поприщ пути. Киев уже был наполнен и переполнен оружным людом, кони
истоптали до коричневой жижи зеленые весенние луга, потравили зеленя.
Разоставленные шатры окружили город подобно вражескому стану, и Васька,
прискакавший в Киев со своею сотней по зову Бек-Ярыка, долго тыкался и
искал, где же тут разместился татарский стан.
Шатры Тохтамыша оказались далеко за городом. Здесь густела
невыеденная и невыбитая копытами трава и дышалось вольнее, чем в
переполненном Киеве.
Бек-Ярык встретил своего сотника весело, пригласил к столу. На его
рассказ о крымских делах, не дослушав, махнул рукой.
- Видал, сколь собралось силы? Тут и русичи, и ляхи, и немцы - кого
только нет!
- Разобьем? - вопросил Васька оглана без церемонии, на правах боевого
друга. Бек-Ярык задумался и вдруг поскучнел:
- Не ведаю! Тохтамыш ждет, что к нему подойдут его прежние беки...
Кто остался жив! - домолвил он хмуро. - Ежели так...
- Князь Василий знает о сговоре Тохтамыша с Витовтом?
Бек-Ярык поглядел внимательно в глаза своему сотнику. Кто сказал
этому русичу о сговоре? Но он уже был пьян, был весел и не пожелал
додумывать до конца. Беспечно махнувши рукою, отмолвил:
- А и узнает, теперь это неважно!
- Не выступит против нас?
- Мыслишь так? - Оглан уставился на Ваську, сощуривая глаза. - Тогда
тебе, сотник, придет на Русь бежать! - Сам рассмеялся своей шутке,
протянул чашу. - Пей! Русский мед! Не выступит против Витовта коназ
Василий! А прикажет ему литвин, он и сам к нам на помощь полки подошлет!
Нет, не устоять Темир-Кутлугу! Чаю, не устоять... Один Тимур... Да Тимур
далеко теперь! Коназ Витовт с им сговорит... как-нито... По-мирному...
Пей!
Васька пил. Пил и ел, испытывая странное чувство от совершенного
предательства, не исключавшего его любви к Бек-Ярыку, странной любви
русского сотника к монгольскому оглану.
Уже поздно вечером, глядя в налитые хмелем глаза оглана, вопросил:
- А верно, что Тохтамыш Витовту Русь подарил?
Бек-Ярык пьяно расхмылил, возразил:
- А я не ведаю о том! И ты не ведай! Не наше дело то! Кому Русь, кому
Орду, кому хомут, кому ярмо... Окрепнет ежели наш хан, не отдаст русский
улус Витовту. И тебя я... не отдам... Живи у меня, сотник! Давеча не ушел,
теперь живи! Женись! На татарке женись! Любить будет, детей рожать
будет... Забудь свою Русь! У нас степь, воля! Простор! Пускай урусутский
да литовский князья друг с другом ратятся! Нам то и надобно! Нельзя, чтобы
татары резали друг друга, как теперь! Пусть они режутся, а нам дают дань!
Тохтамыш не прав, Темир-Кутлуг не прав, Идигу не прав, - нам надобно всем
вместе бить... Витовта!
Оглан был уже совершенно пьян, нес невесть что, и Васька осторожно
выскользнул из шатра. Его воины уже разоставили шатры, уже раздобыли
баранины и крупы, сварили жидкий пилав. Сотнику была оставлена миска под
крышкой, и он, чтобы только не обидеть своих ратных, похлебал простывшего
хлебова со стынущим на губах бараньим салом, после чего, ткнувшись в
кошмы, заснул каменным сном, не додумавши самого главного: русский он или
уже татарин? И что ему содеять теперь: бежать на Русь или жениться вновь
на татарской жене и окончательно забыть свою далекую родину? "А, битва
решит!" - последняя была Васькина мысль.
Вдали, под стенами Киева, пошумливал ратный стан, взрывами доносило
хохот и клики. Паны налегали на русский мед и на греческие, навезенные
армянскими купцами вина. Пили, щедро разбрасывая серебро, а то и взаем,
под будущую боевую добычу, заранее раздавая, раздаривая пленных татарок,
баранов и табуны степных косматых коней.
На воткнутых в землю древках колыхались над станом тысячи знамен и
штандартов с гербами рыцарей, участвующих в походе.
Днем и ночью груженые возы, влекомые медлительными волами, везли и
везли в стан продовольствие: говяжьи и бараньи туши, крупу и хлеб, дичину
и рыбу, бочки капусты, редьки, сушеных груш, моченых яблок и соленых
арбузов. Ратники резались в кости, проигрывая и отыгрывая вновь друг другу
серебряные немецкие талеры и ратную справу.
Ждали Витовта.
Погружаясь в события прошлой жизни, постоянно наталкиваешься на
устойчивые мифологемы, принятые наукой и общественным мнением за истину, в
свою очередь обросшие вторичными легендами, закрепленные литературой и
живописью, многократно повторяемые и устоявшиеся до того, что их и тронуть
опасно, ибо любые попытки критически рассмотреть исходные основания этих
преданий вызывают всеобщее недоверие или возмущение.
В самом деле! Победил ли Рамзес хеттов в битве при Кадеше или был
разбит ими?
В каком году на самом деле родился Иисус Христос?
Была ли Жанна д'Арк крестьянкой или все же незаконной королевской
дочерью, и была ли она сожжена?
Прибивал ли Олег свой щит к воротам Константинополя, или ему
приписаны подвиги совсем иных властителей, правивших в Киеве до Олега?
Кто такие "неразумные хазары" и какая власть установилась в Хазарии
ко времени решительного столкновения ее с Русью при князе Святославе?
Состоялся или нет брак Ольги с князем Малом, и чей сын, в этом
случае, Святослав?
В самом ли деле Джамуха воевал с Темучжином, или это была игра в
поддавки двух побратимов, один из которых помог другому прийти к власти?
Союзничал ли Олег Рязанский с Мамаем и указывал ли Тохтамышу "броды
на Оке"?
В самом ли деле Соломония Сабурова родила сына, который, в этом
случае, был бы "законнее" Ивана Грозного?
Порою легенда столь укреплена в общественном мнении, что сама попытка
опровергнуть ее, даже и опираясь на факты, оказывается недопустимою
дерзостью.
Даже и поныне трудно высказать ту несомненную истину, что битва на
Дону, позднее названная Куликовым полем, никак не являлась генеральным
столкновением Руси с Ордою, что в военном отношении была она лишь
выигранным сражением в проигранной войне, и что духовное ее значение -
осознание владимирскими русичами своего национального единства - было
безмерно значительнее политического успеха, а организаторами Мамаева
похода явились генуэзская республика и Папский престол, и именно этим,
союзом Запада и Востока, направленным против Руси, и был опасен этот
набег, отбитый Русью с тяжелыми жертвами, тяжелыми, но все-таки гораздо
меньшими, чем это указано в литературной повести о донском сражении и
закреплено исторической традицией.
Допустимо спросить и так: а для чего историки добиваются установления
реальных фактов прошедшего времени? Зачем вообще надобно разрушать
красивые легенды? Зачем доискиваться часто непопулярной истины?
Дело в том, что за легендами всегда стоит или сознательная, созданная
с определенной идеологической целью, или бессознательная ложь, исходящая
из постулатов, принятых без критики.
Так, сугубое подчеркиванье жестокости восточных завоевателей имеет
целью оправдать европейскую экспансию в тех же восточных странах. Хотя, по
существу, жестокость эта, естественная для своего времени, не превышала
жестокости европейских завоевателей, а зачастую и значительно уступала ей.
Вспомним, что творили рыцари в Поморье и Прибалтике, ужасы европейского
завоевания Америки, работорговлю "культурных" европейцев в "некультурной"
Африке, и т.д. Сколь часто мы вообще превосходство культуры измеряем
мощностью пушек и толщиною танковой брони!
Легенда о том, что на Куликовом поле легло девять десятых русской
армии, тоже отнюдь не безвредна. На нее опирается постулат, что, де,
"русские, добиваясь победы, никогда не считали своих потерь". Формула эта
принадлежит большевистской эпохе, когда потерь - ни в гражданской войне,
ни в Отечественной, ни в период коллективизации - действительно не
считали. Но и отвлекаясь от событий двадцатого столетия, скажем, что в
редко населенной по сравнению с Западной Европой стране "не считать
потерь" было попросту нельзя. Самоубийство никогда не является путем к
одолению врага. Все наши истинные победы совершались малыми силами против
численно превосходящего (иногда в несколько раз!) противника. Россия
обязана была беречь людей, и бессовестное разбазаривание человеческих
жизней, кажется, до эпохи Петра Первого вообще не имело места.
Многие легенды и умолчания об истинной подоплеке тех или иных событий
русской истории связаны с устремлением "западников" доказать
принципиальную неполноценность русских, их неспособность создать свою
государственность, их отсталость, культурную и техническую, от того же
Запада, и т.д. Хотя пристальное исследование реалий нашей истории говорит
зачастую о прямо противоположном. Можно ли говорить, скажем, о технической
отсталости Руси шестнадцатого-семнадцатого веков, ежели русская артиллерия
того времени по дальнобойности превосходила западную? Как и крепостное
строительство, как и многое другое... Можно ли говорить о нищете
Московской Руси, ежели продуктов питания было в изобилии, а цены ниже
западных? А сплошная грамотность того же Новгорода? А церковная живопись?
А зодчество?..
Подобных контраргументов можно выдвинуть бесчисленное количество,
вплоть до того, что и административная система Московской Руси
превосходила созданную Петром Первым по западному образцу и породившую все
прелести позднейшего бюрократизма, не изжитого и поныне. Вообще говоря,
мерить свое прошлое по чужому образцу - это значит заранее признать свое
несовершенство, согласно восклицанию одной дамочки девятнадцатого
столетия: "В Париже даже извозчики говорят по-французски!" Но ведь так
можно культуру любого народа признать неполноценной, ежели она не
соответствует избранному стандарту!
Впрочем, на все эти вопросы можно ответить и короче, и строже,
сославшись на слова Христа (см. Евангелие от Иоанна), сказанные им
фарисеям: "Отец ваш дьявол, он отец лжи и в истине не стоит".
Борьба с ложью есть первый и главный долг ученого, ежели он хочет не
отступить от заветов, данных нам Горним Учителем. И... пусть простят меня
читатели за столь пространное отступление, кажущееся мне все-таки
необходимым перед лицом той коллизии, что сложилась на Руси в исходе
четырнадцатого столетия и начале пятнадцатого, когда активизация
"западничества" на Руси приобрела угрожающие формы и едва не закончилась
потерею национальной независимости.
В западных польско-литовских хрониках есть известие, что в битве на
Ворскле участвовал князь Боброк, победитель Мамая*, и что именно там нашел
он свой конец.
______________
* См.: Ф. М. Шабульдо. Земли Юго-Западной Руси в составе Великого
княжества Литовского. Киев, 1987. Стр. 146 - 147.
Вопрос этот упирается в другой, более общий: помогал ли Василий
Дмитрич Витовту?
В списках погибших имени Дмитрия Михалыча Боброка нет. Нет сведений о
том ни в родовых преданиях Волынских, ни в Русской летописи. Вообще всякие
сведения о Боброке после донской битвы отсутствуют, кроме того, что он
подписал в 1389 году в числе первых духовную великого князя Дмитрия. Мы не
знаем о его участии (или неучастии!) в многочисленных событиях и походах
1380 - 1390 годов. Заболел ли он? Одряхлел ли, потеряв силы после гибели
пятнадцатилетнего сына, убившегося, упав с коня? (Сына, который связывал
Боброка с великокняжеским домом!) Возможно, тихо угас в своем имении,
более не являясь ко двору... Хотя как-то невозможно представить великого
воина немощным стариком, бессильно "дотягивающим" свой век, греясь у
печки!
С другой стороны, в походе Витовта участвовали все Ольгердовичи,
дравшиеся некогда на Куликовом поле, участвовали многочисленные русские
удельные князья. Не забудем прозвище Боброка "волынский" и княжеское
достоинство его. Не мог ли Витовт возвратить (или обещать возвратить!)
старому воину его родовое волынское поместье и тем привлечь в совокупную
рать? Не соблазнил ли возможностью новой блистательной победы над
татарами?
Во всяком случае, ясно одно: Ольгердовичи могли вступить в войско
Витовта без разрешения князя Василия. Участие Боброка в сражении на
Ворскле возможно было только по прямому разрешению, точнее даже указанию
великого князя Василия и по соглашению его с Витовтом.