Страница:
Но надо бы было описать, как проходили в Риме сами торжества 1400 года? Узреть, хотя мысленно, Томачелли не за столом с бокалом в руке, а в торжественном облачении, являющего Риму и миру величие католичества, величие церкви, надстоящей над государями стран и земель? Не стоило ли описать город, заполненный так, что это трудно представить себе, когда на каждого местного жителя приходится по десятку верующих, переполнивших древние стены Рима… Да, и вонь, и грязь, и где-то по углам блуд и воровство, неизбежные спутники массовых движений человечества… Но — подымем взгляд от загаженной земли к небесам! Вслушаемся в стройное пение ватиканского хора, поглядим вглаза паломников, в их глаза поглядим! Да, они земные, да, развалины дворцов и храмов, древние сады, насаженные еще римлянами, они поневоле превращают в отхожие места. Да, от них порою смердит и не всегда можно понять, откуда в этой пестрой и разноязыкой толпе вдруг являются слезы радости и покаяния, как и почему светлы эти глаза, обращенные к небесам!
Но — пропустим, не будем описывать, частью для того, чтобы не затягивать рассказа, частью же просто по незнанию. Не будем говорить и о последующих событиях этих сравнительно спокойных двух лет, в продолжении которых Косса, в перерывах своего дипломатического служения, деятельно создавал основу своего грядущего ростовщического банка, достаточно хорошо постигнув опыт и наставления своего главного банкира Джованни д’Аверардо Медичи.
А торжественная служба, когда Коссу посвящали в кардинальское звание? Литургия, обряд посвящения, багряная мантия нового кардинала и сложное ощущение «достигнутой высоты», достигнутой ступени, как бывает, когда карабкаешься по склону горы, ничего не видя впереди, кроме уходящей ввысь осыпи. Пот заливает глаза, хочется пить и, порою, попросту повернуться и съехать вниз, назад, отказавшись от всякого восхождения. И вдруг выходишь на окатистый шеломянь, и сразу взор убегает вдаль, и ты вдруг видишь новые, более крутые высоты в обманчивой близи от себя, и тянет вверх, тянет взобраться еще выше, куда-то на главную, последнюю высоту! И не так же ли перед Бальтазаром, в этот торжественный миг, маячила где-то в пурпуровой дали папская митра, трон Святого Петра, — последняя и высшая высота католичества? Ибо всегда есть (или кажется, что есть!) самая главная возвышенность, выше которой уже нет ничего. И… И порою на этой вышине удержаться можно лишь на какие-то краткие мгновения, ибо сил хватило только на то, чтобы досягнуть, достичь, и уже не достает ни сил, ни даже времени, чтобы невредимо спуститься долу, уцелеть, вернуться в ряды просто людей, которых зовут обывателями, черным народом, серою скотинкой, охлосом, смердами… Муравьиным упорством которых только и существует земля, точнее — человечество на земле.
И не забудем, что, ставши кардиналом в 1402-м году, Косса получает в управление Романью и деятельно расширяет свой «удел», что он возвращается в город своей молодости, в Болонью, в качестве полномочного наместника папы, вызывая к себе и почтение, и ненависть этого свободолюбивого города (или ненависть, смешанную с почтением, или почтение, сдобренное ненавистью), как и всякий правитель, тиран, властитель, неважно, наследственный или назначенный. Ибо люди равно стремятся к свободе и не могут жить без закона, без единой твердой власти. Увы, без закона тот самый маленький человек не может существовать! Он погибнет, многократно ограбленный, а с ним рушится и вся пирамида «сильных», которая кормится только за его счет.
И мы вновь раскрываем Парадисиса, а в нем и через него Дитриха фон Нима, не имея возможности добраться до первоисточников. Опять начинаем гадать «по подобию», так или не так все было на деле?
Ибо мы стремимся не обличать давно истлевших людей минувших столетий, а понять их, постичь логику их поведения и, по возможности, увидеть мир их глазами.
XXVIII
Парадисис утверждает, что личная жизнь Коссы в этот период мало отличалась от той, которую он вел в студенческие времена. Бессменный секретарь Ватикана, современник Урбана VI и Бонифация IX, оставивший свои записки о времени и о нелицеприятных действиях того и другого, Дитрих фон Ним, ненавидивший Коссу так, как только может ненавидеть добродетельный чиновник и обыватель «непредусмотренный» стихийный талант (и горькая эта истина годна на все времена, вспомним о гонителях Пушкина, например. Сколько тут было попросту зависти к таланту, зависти, смешанной с непониманием!), так вот, Дитрих фон Ним пишет об этой стороне жизни нашего героя: «Неслыханные, ни с чем не сравнимые „дела“ творил Бальтазар Косса во время своего пребывания в Риме. Здесь было все: разврат, кровосмешение, измены, насилия и другие гнусные виды греха, против которых обращен был когда-то гнев Божий».
Последнее обвинение, по-видимому, касается мальчиков. Что ж! Римляне занимались этим видом любви вовсю, а Лукиан так даже утверждает, что для философа любовь к мальчикам предпочтительнее обычной любви к прекрасному полу. Однополая любовь, уже в силу почтения к античным традициям, должна была развиться в этом обществе, хотя как раз Бальтазар Косса этим вряд ли так уж грешил, во всяком случае, ежели исходить из сведений, собранных Парадисисом.
Что он жил с женою своего брата Микеле?
Тут стоит и прояснить ситуацию. Как многие итальянцы и в наши дни, как те же мафиози в Штатах, Косса никогда не позабывал о традициях своей семьи. В тяжкие времена все бросались на помощь друг другу. Вспомним, как «адмирал» Гаспар вытаскивал Бальтазара из лап инквизиции. Так вот: была девочка, сестра одного кардинала. Девочку эту Бальтазар когда-то лишил невинности. Девочка подросла (ее брат кардинал, видимо, заботился о сестре). И тут Коссе пришла в голову идея женить на ней своего брата Микеле, тоже пирата. Затея удалась. Сверх того, Бальтазар добился у Бонифация IX, чтобы тот назначил Микеле «генеральным капитаном» морских сил римской церкви. Должность немалая, и пират Микеле получал, таким образом, «крышу» престола Святого Петра.
Микеле продолжал пропадать на море, как и Джованни, их четвертый брат, следуя за «адмиралом» Гаспаром. А его жена скучала в Риме. Бальтазар, разумеется, бывал у невестки и — не стоит описывать, как происходят подобные вещи! В постели они, порою, обсуждали дела Микеле и как-то так само собою разумелось, что они — семья, дружная семья, и ежели невестка когда упоминала о Яндре и прочих любовницах деверя, то это тоже было по-семейному, без слез, вздохов и прочих атрибутов ревности… И еще скажем: можно думать, что навряд Бальтазару было трудно вновь совратить молодую женщину, первая любовь зачастую помнится навечно. Знал ли о том Микеле? Возможно, генеральный капитан морских сил римского престола попросту предпочитал о том не знать! Они были слишком одна семья, и слишком труден был век, в котором они жили, спасая один другого подчас от смерти.
И вряд ли мы ошибемся, ежели представим такую сцену, как Бальтазар Косса, умученный делами, политикой и враждой, приходит к невестке, роняя:
— Я отдохну у тебя сегодня!
И она кормит архидьякона собора Святого Евстафия, стелит ему постель, и только лишь много после неизбежных ласк у полусонного Коссы спрашивает:
— Замучила тебя Яндра?
— Спи! — отвечает он, совсем уже по-родственнбму ероша ей волосы и думая о Микеле: как-то он там? Совсем без раскаянья или стыда. Лучше было бы разве, ежели невестка со скуки завела себе в Риме какого-нибудь кардинала-чичисбея? Все Косса — одна семья! А об изменах Яндры Косса знал, или догадывался, нет, знал, конечно! Не мог не знать, но — молчал до поры.
Биограф и ненавистник Коссы, Дитрих фон Ним, пишет: «Только в Болонье Коссе удалось совратить более двухсот женщин (любопытно, как он их сосчитал?). Он приехал туда по поручению папы для разрешения различных вопросов, касающихся церкви и политики, но не забыл при этом и своих любовных дел. Любовницами его были замужние женщины, вдовы, девушки и монахини, жившие в монастырях. Некоторые из них любили его и добровольно становились его любовницами, но некоторые были грубо изнасилованы прямо в монастырях другом Бонифация IX, бывшим пиратом.
Замужние женщины сознательно жертвовали собой, потому что, хотя Косса для видимости похищал их (с их согласия), судьба их была предрешена. По возвращении в дом, который они опозорили, многие были убиты обезумевшими от злобы и ревности супругами».
Сам Парадисис замечает тут, что фон Ним несколько передергивает. Косса, пишет он, щедро награждал своих любовниц, и они могли не возвращаться домой. «В те времена убийство за измену считалось делом обычным», — добавляет Парадисис. Но и то скажем, как и часто происходит в жизни, нравы — нравами, а убийство супруги, даже согрешившей, далеко не всегда выгодно мужу, да и последующий скандал, да и смута в доме… А все те случаи, когда женщин насиловали наемные солдаты бесчисленных враждующих армий?
О женских монастырях того времени, по выражению Бернара Клервосского, трудно отличимых от публичных домов, и нравах монахинь пишет достаточно сам Парадисис, на чем мы ниже остановимся. Так что называть Коссу чудовищем порока ни к чему. Он поступал, как все, ежели, скажем, находились священники-убийцы, священники-атаманы бандитских шаек, ежели некий патер, небрегая целебатом, женился на двух женщинах разом и открыто (!) разъезжал с ними по Италии.
Коссу, пожалуй, отличала от прочих известная доля порядочности. Так, изнасиловав единожды трех сестер, живущих без родителей, Косса затем всех трех выдал замуж. Да и что значит изнасиловал! Вряд ли так уж жестоко сопротивлялись девушки жгучему красавцу, прославленному своими победами! У Саккетти приведен рассказ об одном ловеласе, который проник в бедный скит, где жили трое девушек-монахинь, и всех их по очереди, в общем с их полусогласия, приобщил к тайнам любви. Причем последняя уже сама попросила сделать с ней то же, что и с сестрами.
Да и опять же женщины — женщинами. Воспаленное воображение Дитриха фон Нима, вряд ли избалованного женскими ласками (подобные моралисты почему-то редко заслуживают внимания второй половины человечества!), многое могло и преувеличить, а как Косса вторично вообще-то попал в Болонью?
Дело в том, что в Болонье, благодаря проискам Джан Галеаццо Висконти два года назад был зверски убит местный тиран, Джованни Бентивольо, проигравший перед тем сражение миланским войскам. Ненависть была такова, что даже труп тирана был изрезан, исколот и рассечен на куски, которые потом завернули в плащ и зарыли у ограды какой-то церкви. (Любопытно, что Бентивольо на этом не успокоились и в дальнейшем сумели стать главарями народной партии, противостоящей папству.)
Косса все-таки, как бы того ни хотелось фон Ниму с Парадисисом, делами занимался много больше, чем женщинами.
Так, еще в 1397-м году он принял в Риме Иоанна Носсаусского, приехавшего просить себе у папы Майнцского архиепископства. Кроме того, что это была огромная область Германии, Майнцский архиепископ являлся курфюрстом, одним из семи выборщиков германского императора.
Германские архиепископы, да и многие епископы, были, как правило, владетельными князьями. В Италии власть папы ощущалась гораздо сильнее, и представитель папы тут имел то же значение, какое в Германии — владетельный князь. Так что именно Косса, фаворит папы, был в силах утвердить или не утвердить назначение Иоанна Майнцского, у себя на родине проигравшего выборы на эту должность.
Они встретились, как встречаются проситель и властный чиновник, и естественная плата за услугу была тут же оговорена, но дальше пошло не по стандарту. Два крупных человека — Иоанн Носсаусский вряд ли уступал Коссе — сидели за столом и пили. Все уже было обговорено, но что-то мешало им разойтись. Раз за разом взглядывая друг другу в глаза, они чувствовали, что меж ними начинает расти та незримая духовная связь, которая называется зарождающейся дружбой. «Я, конечно, возьму эти деньги! — говорил Косса. — Они нужны не только папе. Тут у нас едва ли не всем приходится платить и платить…» «Если окажется мало…» — начинает было Иоанн Носсаусский… Но Косса отчаянно трясет головою: «Не то! Я знаю, что друзья не покупаются, — говорит он. — Но там у вас, за Альпами, мне обязательно нужен друг!»
— Граф Белланте не хочет ли со временем стать папой? — догадывает немец и смотрит на Коссу слегка разбойно. С него на мгновение соскальзывает маска важной торжественности, и оба враз, молча, вспоминают свою молодость, и оба хотят сказать об этом, и оба молчат, молчат потому, что слишком многое пришлось бы тогда высказать каждому из них.
Спасительное вино! С ним можно и ничего не говорить, а налить и чокнуться, и выпить, еще раз с чувством поглядевши в глаза друг другу. И разговор потом пойдет о разных разностях, о политике, отношениях властных лиц, о делах насущных, но будет окрашен этот разговор уже тем, иным, новым чувством, по которому безошибочно можно определить, что беседуют единомышленники, будущие друзья, в самом деле до самого конца, до предела лет, так и не изменившие друг другу. Часто ли они встречались потом? Да и встречались ли до самого рокового Констанцского собора? Переписывались? Это да, конечно! Но главное — верили друг другу. Безотчетно. Не ведая и не задумываясь почему, но — верили. И не обманулись в вере.
Ну, а в дальнейшем у каждого был свой путь. Иоанн Носсаусский совершал многие дела на грани и за гранью допустимого. Свергал Венцеслава, был прикосновенен к убийству кандидата на престол (что, кстати, очень помогло укреплению власти Бонифация IX). Так что даже заслужил прозвище Пилата. Но на дружбу с Коссой, который тоже свершал многое, что в формальные моральные схемы не укладывалось, — на дружбу их это отнюдь не влияло. Они нашли друг друга. Нашли и не теряли впредь.
Томачелли как-то, желая вознаградить своего помощника и друга, ставшего к тому времени папским камерарием (министром финансов) и дьяконом Святого Евстафия, предложил Коссе взять какое-нибудь епископство. В ответ Косса попросил Болонью, в которую уже прежде того был назначен архидьяконом. Болонья, однако, в церковном подчинении принадлежала архиепископу Равенны, кардиналу Мильоратти, будущему римскому папе. Неаполитанцу, у которого, уже потому что и сам папа и Косса были неаполитанцами, болонское епископство было неудобно отбирать, хотя сам Мильоратти сидел в Равенне, довольствуясь получением доходов с болонской епископии.
Сверх того, республика Болонья выкупила у папы Бонифация викариат. И тут очень пригодились и Бонтивольо из цеха мясников, утверждавший, что он правнук Фридриха II, вознамерившийся захватить власть над городом, и его разгром, и старания Джан Галеаццо Висконти, почти захватившего Болонью, и победоносный кондотьер Альберико да Барбьяно, которого Косса сумел переманить на службу к папе, и масса иных событий, позволивших Томачелли после 1402-го года назначить Коссу кардиналом-легатом в Болонью и хоть так расплатиться с другом. Болонью, впрочем, несмотря на смерть Джан Галеаццо Висконти, 3 сентября 1402 года, еще предстояло завоевать.
В начале 1403-го года Косса едет в Феррару, чтобы вместе с кондотьерами Малатестой, Альберико Барбьяно и маркизом д’Эсте организовать и возглавить войско, дабы попытаться снова присоединить к папской области города и земли, когда-то принадлежавшие папам, а затем попавшие под власть местных правителей.
Войско собрать удалось, удалось и выступить в поход, который, по существу, возглавлял именно Косса. И как он был красив в блистающих, с чернью и золотом доспехах, верхом на коне, без шлема, и волосы развеивал ветер, — как был красив!
Косса с Малатестой, оба верхами, стояли на высоте. Внизу и вдали мурашами суетились люди, двигалась пехота, ползли тяжелые неповоротливые катапульты, в разных направлениях скакала конница и только по штандартам можно было понять — какие чьи?
Болонью заняли почти без боя, а теперь, на подходе к Модене, у Кастельфранко, кажется, начиналось сражение.
— Гляди! — говорил Косса, показывая вперед и вниз. — Не надо ли послать конницу вон тою долиной? Мы разом отсекаем подмогу из Пармы, и потом…
Малатеста глянул краем глаза на Коссу. «Новоявленный кардинал, явно умеет воевать!» — подумал он. И не для того, чтобы уязвить, а так просто, чтобы напомнить о прошлом, вопросил:
— На кого, по-твоему, можно надежнее положиться, кто более стоек в бою, наемники или пираты?
Косса понял, но не смутился, и ответил твердо, не глядя на вопрошавшего:
— Конечно пираты! На море отступить можно только на дно! И потом, пираты честнее! Наемник может перейти на сторону врага. Пират, ежели сделает это, будет сразу убит!
Малатеста вновь и внимательно оглядел Коссу. Припомнил, что тот пиратствовал более десяти лет, воевал в Африке и закусил губу. О дьяконстве папского легата следовало забыть!
Обходный маневр скоро удался, и вражеская армия откатилась, открывая дорогу на Модену. Как легко дышалось! Как наполнялась ветром и волей грудь!
Косса не захватил с собою из Рима ни одну из своих любовниц, даже Яндру, которая, вспомнив пиратское прошлое, сама просила об этом. Он был чист и продут ветром, голова работала ясно, и он, будучи капитаном папских войск, почти не ошибаясь, слал, кому нужно, грамоты, ссорил незадачливых владетелей друг с другом, обманом и силой открывая ворота городов.
Справедливо полагая, что наемники — те же пираты, Косса разрешил солдатам грабить обывателей в захваченных селениях и уверенно шел от победы к победе. Только под Форли произошла досадная неудача. Неожиданный захват города сорвался. Прослышав о подходе папских войск, все население Форли с оружием высыпало на стены города.
Так или иначе, но папское войско заняло Болонью, Модену, Имолу, Фаэнцу, Реджо и Парму, и 25 августа 1403-го года Болонья, Перуджа и Ассизи — самые богатые приходы папской области — оказались в подчинении папского легата, кардинала Бальтазара Коссы. И, добавим, Бонифаций IX мог не беспокоиться, что его помощник изменит и сядет на захваченных городах новоявленным местным тираном. Косса не изменял. Ни Урбану VI, ни Бонифацию IX. Ни женщинам, которых всегда награждал и «устраивал», когда это диктовалось обстоятельствами. Впрочем, и измен себе не прощал тоже, как не простил когда-то Монне Оретте попытку его убить.
В сентябре в Болонье был обнаружен заговор. Бальтазар схватил руководителей и сам рубил им головы. Чекко да Сан-Северино, кондотьер, служивший Коссе, неточно выполнил его приказание и был обезглавлен.
Был убит бывший правитель Фаэнцы Астер Манфредди, попытавшийся вновь занять отобранный у него город.
Все это происходило еще за столетие до Маккиавелли, до написания его знаменитого трактата «Князь», так или иначе прославившего имя своего создателя, хотя многое, ежели не все, сказанное Никколо Маккиавелли, Косса мог бы произнести задолго до него. В конце концов, для чего же иного, как не для объединения Италии, совершал он свои блестящие походы, увеличивая к югу и северу область, подчиненную его ставленнику и другу Томачелли-Бонифацию IX?
Имя кардинала Коссы, пишет Парадисис, кое-кто произносил с ужасом, но Косса знал, что делает, и уверенно шел к цели, которая, как выяснилось позже, была недостижимой тогда и стала реальностью лишь спустя почти четыре столетия.
И он никогда не забывал своих сотоварищей. Ринери Гуинджи, студент, разделивший с ним некогда пиратскую судьбу, не был им брошен или задвинут в угол, как часто задвигают старых (и уже ненужных!) друзей, а стал, при постоянной поддержке Коссы, епископом Фано, и там, глядя в голубую даль Адриатики, мог достойно и богато продолжить и окончить свою, столь бурно и опасно начатую жизнь[18]. Гуиндаччо Буонаккорсо оставался «на подхвате», но он ни на что больше и не годился, как на то, чтобы быть исполнителем личных дел Бальтазара Коссы. И опять же, стареющего, теряющего силы пирата Бальтазар так и не бросил, до самого конца. А в Болонье Косса деятельно разыскивал старых друзей, кто еще остался в городе: Гоццадини, Малавольти да Канески, Изолани, Пополески приблизил к себе, одного из них, Изолани, впоследствии сделал кардиналом.
Когда, опять же, в Перудже он встретился со своей старой, еще неаполитанской, любовницей и ее дочерью (мать уверяла Коссу, что девушка — дочь Бальтазара), Косса (жил он и с той и с другой) все же, хоть и не совсем веря в свое отцовство, очень позаботился о будущем своей молоденькой любовницы, выдав ее замуж за состоятельного владельца аптеки, ученого перуджийского лекаря.
В Болонье он тоже, походя увидя на балконе мать с дочерью, сошелся с матерью, а еще через пять дней и с дочерью тоже. Такое сочетание, обостряющее чувственность, нравилось ему и прежде, и теперь. Ну, а о том, как оно там происходило — «молчат анналы». И хорошо, что молчат. Очень часто разврат начинается не с самого факта, а с огласки его, с «партсобрания», так сказать, где от согрешивших вымучивают прилюдную повесть об их интимных занятиях… Да, да, да!
Но когда отзвучали трубы и прекратился грабеж города, куда, прежде всего, направил стопы свои нащ распутник и блудодей? Здесь, в Болонье, была его молодость, здесь были старые возлюбленные его и друзей — постаревшие, конечно, ставшие приличными матронами с обвисшей грудью и раздавшимся задом, — нет, никого из них Косса даже не думал искать! Как и студенческих «дьяволов», давно окончивших курс и разлетевшихся по стране.
И отправился он один, безоружный (с одним лишь обязательным кинжалом на поясе), без охраны, даже и верного Гуиндаччо Буонаккорсо не захватив с собою, хоть и остерегал его одноглазый пират:
— В городе еще неспокойно, господин, могут убить!
— Неважно! Ты оставайся тоже! — отверг Бальтазар. — Я иду один!
Он был в простой кожаной куртке горожанина и в обычной круглой шапке, натягивающейся на голову. И в этом простом наряде странно казался и моложе, и стройнее.
Да, конечно, давно не мальчик, мужчина, сорок лет уже! И все-таки, сняв с себя кардинальскую мантию, он словно сбросил лишние годы. Он шел пешком и не торопился, оглядывал и узнавал постаревшие дома, а в знакомой улице остановился вовсе. Нет, не на свидание любви направлялся он! Да и сколько лет сейчас Име Давероне, той, прежней девочке с распахнутым взором глубоких бархатных глаз? Сорок? Около сорока? И как примет она его? И что он скажет ей? Но хотя бы поблагодарит Иму за то, давнее, спасение от тюрьмыи костра! Только посидит рядом, грустно следя, как постарела, как изменилась ее, когда-то любимая им плоть, проследит отяжелевший стан, жесткие морщины лица…
Почему же так сохнет во рту и так бешено бьется сердце, не бившееся так ни в сухопутном бою, ни в морской пучине, когда они не чаяли остаться в живых?
Кардинал, папский легат и хозяин трех областей оробел, словно мальчишка. И должен был постоять и унять дрожь рук прежде, чем взяться за бронзовый дверной молоток. Сколько лет! И он ведь почти не вспоминал о ней во все эти прошедшие годы! Почему же сейчас, вновь оказавшись в Болонье, он дрожит и медлит, как юноша перед первым свиданием?
Косса решительно нахмурил брови, устыдясь самого себя, и взялся за ручку молотка.
Удары, отзвучав, словно упали в пропасть, породив тишину. Сперва показалось даже, что в доме никого нет. Но вот раздались неспешные шаги, загремели запоры дверей. Чей-то любопытный взгляд уставился на него сквозь дверной глазок.
Кажется, служанка признала-таки Коссу. Дверь распахнулась, и первые слова женщины, растерянно уставившейся на Бальтазара, были:
— А Имы нет!
— Уехала? Куда? Где?… — начал было Косса.
— В прошлом году госпожа Давероне вышла замуж! — возразила она, тут же и похвастав: — У нее богатый муж, Аньоло Джаноби, и они живут теперь в Милане!
Милан, увы, не был ни папской резиденцией, ни областью, зависимой от Бонифация IX… Постояв, еще что-то спросив (сам не запомнил, что), Бальтазар, повеся голову, тронулся в обратный путь.
Служанка еще не успела закрыть дверь, когда он обернулся:
— Скажи госпоже, если ее увидишь, — выговорил он, — что приходил Бальтазар Косса! Приходил ее поблагодарить… За прежнее… За что, она знает сама…
И — махнул рукой. И быстро, уже не оглядываясь, пошел назад. Как все-таки нелепо проходит жизнь! Как беспощадно время! И успеет ли он хоть что-то достойкое совершить в этом злом мире, или так и продолжит прятать приступы усталости и отчаяния в новых и новых женских объятиях, дающих ему — пусть на краткий миг! — прежнее ощущение молодости и безграничных надежд: там, впереди, за гранью окоема, за подлостью, скудостью, скукой и грызней измельчавшего человечества!
Двое-трое прохожих обернулись, глянув ему вослед. Кто-то тронулся было за ним, сжимая рукоять спрятанного стилета. Косса шел, не оглядываясь, и сейчас его, возможно, легко было бы и убить, нагнав и ударивши ножом.
Последнее обвинение, по-видимому, касается мальчиков. Что ж! Римляне занимались этим видом любви вовсю, а Лукиан так даже утверждает, что для философа любовь к мальчикам предпочтительнее обычной любви к прекрасному полу. Однополая любовь, уже в силу почтения к античным традициям, должна была развиться в этом обществе, хотя как раз Бальтазар Косса этим вряд ли так уж грешил, во всяком случае, ежели исходить из сведений, собранных Парадисисом.
Что он жил с женою своего брата Микеле?
Тут стоит и прояснить ситуацию. Как многие итальянцы и в наши дни, как те же мафиози в Штатах, Косса никогда не позабывал о традициях своей семьи. В тяжкие времена все бросались на помощь друг другу. Вспомним, как «адмирал» Гаспар вытаскивал Бальтазара из лап инквизиции. Так вот: была девочка, сестра одного кардинала. Девочку эту Бальтазар когда-то лишил невинности. Девочка подросла (ее брат кардинал, видимо, заботился о сестре). И тут Коссе пришла в голову идея женить на ней своего брата Микеле, тоже пирата. Затея удалась. Сверх того, Бальтазар добился у Бонифация IX, чтобы тот назначил Микеле «генеральным капитаном» морских сил римской церкви. Должность немалая, и пират Микеле получал, таким образом, «крышу» престола Святого Петра.
Микеле продолжал пропадать на море, как и Джованни, их четвертый брат, следуя за «адмиралом» Гаспаром. А его жена скучала в Риме. Бальтазар, разумеется, бывал у невестки и — не стоит описывать, как происходят подобные вещи! В постели они, порою, обсуждали дела Микеле и как-то так само собою разумелось, что они — семья, дружная семья, и ежели невестка когда упоминала о Яндре и прочих любовницах деверя, то это тоже было по-семейному, без слез, вздохов и прочих атрибутов ревности… И еще скажем: можно думать, что навряд Бальтазару было трудно вновь совратить молодую женщину, первая любовь зачастую помнится навечно. Знал ли о том Микеле? Возможно, генеральный капитан морских сил римского престола попросту предпочитал о том не знать! Они были слишком одна семья, и слишком труден был век, в котором они жили, спасая один другого подчас от смерти.
И вряд ли мы ошибемся, ежели представим такую сцену, как Бальтазар Косса, умученный делами, политикой и враждой, приходит к невестке, роняя:
— Я отдохну у тебя сегодня!
И она кормит архидьякона собора Святого Евстафия, стелит ему постель, и только лишь много после неизбежных ласк у полусонного Коссы спрашивает:
— Замучила тебя Яндра?
— Спи! — отвечает он, совсем уже по-родственнбму ероша ей волосы и думая о Микеле: как-то он там? Совсем без раскаянья или стыда. Лучше было бы разве, ежели невестка со скуки завела себе в Риме какого-нибудь кардинала-чичисбея? Все Косса — одна семья! А об изменах Яндры Косса знал, или догадывался, нет, знал, конечно! Не мог не знать, но — молчал до поры.
Биограф и ненавистник Коссы, Дитрих фон Ним, пишет: «Только в Болонье Коссе удалось совратить более двухсот женщин (любопытно, как он их сосчитал?). Он приехал туда по поручению папы для разрешения различных вопросов, касающихся церкви и политики, но не забыл при этом и своих любовных дел. Любовницами его были замужние женщины, вдовы, девушки и монахини, жившие в монастырях. Некоторые из них любили его и добровольно становились его любовницами, но некоторые были грубо изнасилованы прямо в монастырях другом Бонифация IX, бывшим пиратом.
Замужние женщины сознательно жертвовали собой, потому что, хотя Косса для видимости похищал их (с их согласия), судьба их была предрешена. По возвращении в дом, который они опозорили, многие были убиты обезумевшими от злобы и ревности супругами».
Сам Парадисис замечает тут, что фон Ним несколько передергивает. Косса, пишет он, щедро награждал своих любовниц, и они могли не возвращаться домой. «В те времена убийство за измену считалось делом обычным», — добавляет Парадисис. Но и то скажем, как и часто происходит в жизни, нравы — нравами, а убийство супруги, даже согрешившей, далеко не всегда выгодно мужу, да и последующий скандал, да и смута в доме… А все те случаи, когда женщин насиловали наемные солдаты бесчисленных враждующих армий?
О женских монастырях того времени, по выражению Бернара Клервосского, трудно отличимых от публичных домов, и нравах монахинь пишет достаточно сам Парадисис, на чем мы ниже остановимся. Так что называть Коссу чудовищем порока ни к чему. Он поступал, как все, ежели, скажем, находились священники-убийцы, священники-атаманы бандитских шаек, ежели некий патер, небрегая целебатом, женился на двух женщинах разом и открыто (!) разъезжал с ними по Италии.
Коссу, пожалуй, отличала от прочих известная доля порядочности. Так, изнасиловав единожды трех сестер, живущих без родителей, Косса затем всех трех выдал замуж. Да и что значит изнасиловал! Вряд ли так уж жестоко сопротивлялись девушки жгучему красавцу, прославленному своими победами! У Саккетти приведен рассказ об одном ловеласе, который проник в бедный скит, где жили трое девушек-монахинь, и всех их по очереди, в общем с их полусогласия, приобщил к тайнам любви. Причем последняя уже сама попросила сделать с ней то же, что и с сестрами.
Да и опять же женщины — женщинами. Воспаленное воображение Дитриха фон Нима, вряд ли избалованного женскими ласками (подобные моралисты почему-то редко заслуживают внимания второй половины человечества!), многое могло и преувеличить, а как Косса вторично вообще-то попал в Болонью?
Дело в том, что в Болонье, благодаря проискам Джан Галеаццо Висконти два года назад был зверски убит местный тиран, Джованни Бентивольо, проигравший перед тем сражение миланским войскам. Ненависть была такова, что даже труп тирана был изрезан, исколот и рассечен на куски, которые потом завернули в плащ и зарыли у ограды какой-то церкви. (Любопытно, что Бентивольо на этом не успокоились и в дальнейшем сумели стать главарями народной партии, противостоящей папству.)
Косса все-таки, как бы того ни хотелось фон Ниму с Парадисисом, делами занимался много больше, чем женщинами.
Так, еще в 1397-м году он принял в Риме Иоанна Носсаусского, приехавшего просить себе у папы Майнцского архиепископства. Кроме того, что это была огромная область Германии, Майнцский архиепископ являлся курфюрстом, одним из семи выборщиков германского императора.
Германские архиепископы, да и многие епископы, были, как правило, владетельными князьями. В Италии власть папы ощущалась гораздо сильнее, и представитель папы тут имел то же значение, какое в Германии — владетельный князь. Так что именно Косса, фаворит папы, был в силах утвердить или не утвердить назначение Иоанна Майнцского, у себя на родине проигравшего выборы на эту должность.
Они встретились, как встречаются проситель и властный чиновник, и естественная плата за услугу была тут же оговорена, но дальше пошло не по стандарту. Два крупных человека — Иоанн Носсаусский вряд ли уступал Коссе — сидели за столом и пили. Все уже было обговорено, но что-то мешало им разойтись. Раз за разом взглядывая друг другу в глаза, они чувствовали, что меж ними начинает расти та незримая духовная связь, которая называется зарождающейся дружбой. «Я, конечно, возьму эти деньги! — говорил Косса. — Они нужны не только папе. Тут у нас едва ли не всем приходится платить и платить…» «Если окажется мало…» — начинает было Иоанн Носсаусский… Но Косса отчаянно трясет головою: «Не то! Я знаю, что друзья не покупаются, — говорит он. — Но там у вас, за Альпами, мне обязательно нужен друг!»
— Граф Белланте не хочет ли со временем стать папой? — догадывает немец и смотрит на Коссу слегка разбойно. С него на мгновение соскальзывает маска важной торжественности, и оба враз, молча, вспоминают свою молодость, и оба хотят сказать об этом, и оба молчат, молчат потому, что слишком многое пришлось бы тогда высказать каждому из них.
Спасительное вино! С ним можно и ничего не говорить, а налить и чокнуться, и выпить, еще раз с чувством поглядевши в глаза друг другу. И разговор потом пойдет о разных разностях, о политике, отношениях властных лиц, о делах насущных, но будет окрашен этот разговор уже тем, иным, новым чувством, по которому безошибочно можно определить, что беседуют единомышленники, будущие друзья, в самом деле до самого конца, до предела лет, так и не изменившие друг другу. Часто ли они встречались потом? Да и встречались ли до самого рокового Констанцского собора? Переписывались? Это да, конечно! Но главное — верили друг другу. Безотчетно. Не ведая и не задумываясь почему, но — верили. И не обманулись в вере.
Ну, а в дальнейшем у каждого был свой путь. Иоанн Носсаусский совершал многие дела на грани и за гранью допустимого. Свергал Венцеслава, был прикосновенен к убийству кандидата на престол (что, кстати, очень помогло укреплению власти Бонифация IX). Так что даже заслужил прозвище Пилата. Но на дружбу с Коссой, который тоже свершал многое, что в формальные моральные схемы не укладывалось, — на дружбу их это отнюдь не влияло. Они нашли друг друга. Нашли и не теряли впредь.
Томачелли как-то, желая вознаградить своего помощника и друга, ставшего к тому времени папским камерарием (министром финансов) и дьяконом Святого Евстафия, предложил Коссе взять какое-нибудь епископство. В ответ Косса попросил Болонью, в которую уже прежде того был назначен архидьяконом. Болонья, однако, в церковном подчинении принадлежала архиепископу Равенны, кардиналу Мильоратти, будущему римскому папе. Неаполитанцу, у которого, уже потому что и сам папа и Косса были неаполитанцами, болонское епископство было неудобно отбирать, хотя сам Мильоратти сидел в Равенне, довольствуясь получением доходов с болонской епископии.
Сверх того, республика Болонья выкупила у папы Бонифация викариат. И тут очень пригодились и Бонтивольо из цеха мясников, утверждавший, что он правнук Фридриха II, вознамерившийся захватить власть над городом, и его разгром, и старания Джан Галеаццо Висконти, почти захватившего Болонью, и победоносный кондотьер Альберико да Барбьяно, которого Косса сумел переманить на службу к папе, и масса иных событий, позволивших Томачелли после 1402-го года назначить Коссу кардиналом-легатом в Болонью и хоть так расплатиться с другом. Болонью, впрочем, несмотря на смерть Джан Галеаццо Висконти, 3 сентября 1402 года, еще предстояло завоевать.
В начале 1403-го года Косса едет в Феррару, чтобы вместе с кондотьерами Малатестой, Альберико Барбьяно и маркизом д’Эсте организовать и возглавить войско, дабы попытаться снова присоединить к папской области города и земли, когда-то принадлежавшие папам, а затем попавшие под власть местных правителей.
Войско собрать удалось, удалось и выступить в поход, который, по существу, возглавлял именно Косса. И как он был красив в блистающих, с чернью и золотом доспехах, верхом на коне, без шлема, и волосы развеивал ветер, — как был красив!
Косса с Малатестой, оба верхами, стояли на высоте. Внизу и вдали мурашами суетились люди, двигалась пехота, ползли тяжелые неповоротливые катапульты, в разных направлениях скакала конница и только по штандартам можно было понять — какие чьи?
Болонью заняли почти без боя, а теперь, на подходе к Модене, у Кастельфранко, кажется, начиналось сражение.
— Гляди! — говорил Косса, показывая вперед и вниз. — Не надо ли послать конницу вон тою долиной? Мы разом отсекаем подмогу из Пармы, и потом…
Малатеста глянул краем глаза на Коссу. «Новоявленный кардинал, явно умеет воевать!» — подумал он. И не для того, чтобы уязвить, а так просто, чтобы напомнить о прошлом, вопросил:
— На кого, по-твоему, можно надежнее положиться, кто более стоек в бою, наемники или пираты?
Косса понял, но не смутился, и ответил твердо, не глядя на вопрошавшего:
— Конечно пираты! На море отступить можно только на дно! И потом, пираты честнее! Наемник может перейти на сторону врага. Пират, ежели сделает это, будет сразу убит!
Малатеста вновь и внимательно оглядел Коссу. Припомнил, что тот пиратствовал более десяти лет, воевал в Африке и закусил губу. О дьяконстве папского легата следовало забыть!
Обходный маневр скоро удался, и вражеская армия откатилась, открывая дорогу на Модену. Как легко дышалось! Как наполнялась ветром и волей грудь!
Косса не захватил с собою из Рима ни одну из своих любовниц, даже Яндру, которая, вспомнив пиратское прошлое, сама просила об этом. Он был чист и продут ветром, голова работала ясно, и он, будучи капитаном папских войск, почти не ошибаясь, слал, кому нужно, грамоты, ссорил незадачливых владетелей друг с другом, обманом и силой открывая ворота городов.
Справедливо полагая, что наемники — те же пираты, Косса разрешил солдатам грабить обывателей в захваченных селениях и уверенно шел от победы к победе. Только под Форли произошла досадная неудача. Неожиданный захват города сорвался. Прослышав о подходе папских войск, все население Форли с оружием высыпало на стены города.
Так или иначе, но папское войско заняло Болонью, Модену, Имолу, Фаэнцу, Реджо и Парму, и 25 августа 1403-го года Болонья, Перуджа и Ассизи — самые богатые приходы папской области — оказались в подчинении папского легата, кардинала Бальтазара Коссы. И, добавим, Бонифаций IX мог не беспокоиться, что его помощник изменит и сядет на захваченных городах новоявленным местным тираном. Косса не изменял. Ни Урбану VI, ни Бонифацию IX. Ни женщинам, которых всегда награждал и «устраивал», когда это диктовалось обстоятельствами. Впрочем, и измен себе не прощал тоже, как не простил когда-то Монне Оретте попытку его убить.
В сентябре в Болонье был обнаружен заговор. Бальтазар схватил руководителей и сам рубил им головы. Чекко да Сан-Северино, кондотьер, служивший Коссе, неточно выполнил его приказание и был обезглавлен.
Был убит бывший правитель Фаэнцы Астер Манфредди, попытавшийся вновь занять отобранный у него город.
Все это происходило еще за столетие до Маккиавелли, до написания его знаменитого трактата «Князь», так или иначе прославившего имя своего создателя, хотя многое, ежели не все, сказанное Никколо Маккиавелли, Косса мог бы произнести задолго до него. В конце концов, для чего же иного, как не для объединения Италии, совершал он свои блестящие походы, увеличивая к югу и северу область, подчиненную его ставленнику и другу Томачелли-Бонифацию IX?
Имя кардинала Коссы, пишет Парадисис, кое-кто произносил с ужасом, но Косса знал, что делает, и уверенно шел к цели, которая, как выяснилось позже, была недостижимой тогда и стала реальностью лишь спустя почти четыре столетия.
И он никогда не забывал своих сотоварищей. Ринери Гуинджи, студент, разделивший с ним некогда пиратскую судьбу, не был им брошен или задвинут в угол, как часто задвигают старых (и уже ненужных!) друзей, а стал, при постоянной поддержке Коссы, епископом Фано, и там, глядя в голубую даль Адриатики, мог достойно и богато продолжить и окончить свою, столь бурно и опасно начатую жизнь[18]. Гуиндаччо Буонаккорсо оставался «на подхвате», но он ни на что больше и не годился, как на то, чтобы быть исполнителем личных дел Бальтазара Коссы. И опять же, стареющего, теряющего силы пирата Бальтазар так и не бросил, до самого конца. А в Болонье Косса деятельно разыскивал старых друзей, кто еще остался в городе: Гоццадини, Малавольти да Канески, Изолани, Пополески приблизил к себе, одного из них, Изолани, впоследствии сделал кардиналом.
Когда, опять же, в Перудже он встретился со своей старой, еще неаполитанской, любовницей и ее дочерью (мать уверяла Коссу, что девушка — дочь Бальтазара), Косса (жил он и с той и с другой) все же, хоть и не совсем веря в свое отцовство, очень позаботился о будущем своей молоденькой любовницы, выдав ее замуж за состоятельного владельца аптеки, ученого перуджийского лекаря.
В Болонье он тоже, походя увидя на балконе мать с дочерью, сошелся с матерью, а еще через пять дней и с дочерью тоже. Такое сочетание, обостряющее чувственность, нравилось ему и прежде, и теперь. Ну, а о том, как оно там происходило — «молчат анналы». И хорошо, что молчат. Очень часто разврат начинается не с самого факта, а с огласки его, с «партсобрания», так сказать, где от согрешивших вымучивают прилюдную повесть об их интимных занятиях… Да, да, да!
Но когда отзвучали трубы и прекратился грабеж города, куда, прежде всего, направил стопы свои нащ распутник и блудодей? Здесь, в Болонье, была его молодость, здесь были старые возлюбленные его и друзей — постаревшие, конечно, ставшие приличными матронами с обвисшей грудью и раздавшимся задом, — нет, никого из них Косса даже не думал искать! Как и студенческих «дьяволов», давно окончивших курс и разлетевшихся по стране.
И отправился он один, безоружный (с одним лишь обязательным кинжалом на поясе), без охраны, даже и верного Гуиндаччо Буонаккорсо не захватив с собою, хоть и остерегал его одноглазый пират:
— В городе еще неспокойно, господин, могут убить!
— Неважно! Ты оставайся тоже! — отверг Бальтазар. — Я иду один!
Он был в простой кожаной куртке горожанина и в обычной круглой шапке, натягивающейся на голову. И в этом простом наряде странно казался и моложе, и стройнее.
Да, конечно, давно не мальчик, мужчина, сорок лет уже! И все-таки, сняв с себя кардинальскую мантию, он словно сбросил лишние годы. Он шел пешком и не торопился, оглядывал и узнавал постаревшие дома, а в знакомой улице остановился вовсе. Нет, не на свидание любви направлялся он! Да и сколько лет сейчас Име Давероне, той, прежней девочке с распахнутым взором глубоких бархатных глаз? Сорок? Около сорока? И как примет она его? И что он скажет ей? Но хотя бы поблагодарит Иму за то, давнее, спасение от тюрьмыи костра! Только посидит рядом, грустно следя, как постарела, как изменилась ее, когда-то любимая им плоть, проследит отяжелевший стан, жесткие морщины лица…
Почему же так сохнет во рту и так бешено бьется сердце, не бившееся так ни в сухопутном бою, ни в морской пучине, когда они не чаяли остаться в живых?
Кардинал, папский легат и хозяин трех областей оробел, словно мальчишка. И должен был постоять и унять дрожь рук прежде, чем взяться за бронзовый дверной молоток. Сколько лет! И он ведь почти не вспоминал о ней во все эти прошедшие годы! Почему же сейчас, вновь оказавшись в Болонье, он дрожит и медлит, как юноша перед первым свиданием?
Косса решительно нахмурил брови, устыдясь самого себя, и взялся за ручку молотка.
Удары, отзвучав, словно упали в пропасть, породив тишину. Сперва показалось даже, что в доме никого нет. Но вот раздались неспешные шаги, загремели запоры дверей. Чей-то любопытный взгляд уставился на него сквозь дверной глазок.
Кажется, служанка признала-таки Коссу. Дверь распахнулась, и первые слова женщины, растерянно уставившейся на Бальтазара, были:
— А Имы нет!
— Уехала? Куда? Где?… — начал было Косса.
— В прошлом году госпожа Давероне вышла замуж! — возразила она, тут же и похвастав: — У нее богатый муж, Аньоло Джаноби, и они живут теперь в Милане!
Милан, увы, не был ни папской резиденцией, ни областью, зависимой от Бонифация IX… Постояв, еще что-то спросив (сам не запомнил, что), Бальтазар, повеся голову, тронулся в обратный путь.
Служанка еще не успела закрыть дверь, когда он обернулся:
— Скажи госпоже, если ее увидишь, — выговорил он, — что приходил Бальтазар Косса! Приходил ее поблагодарить… За прежнее… За что, она знает сама…
И — махнул рукой. И быстро, уже не оглядываясь, пошел назад. Как все-таки нелепо проходит жизнь! Как беспощадно время! И успеет ли он хоть что-то достойкое совершить в этом злом мире, или так и продолжит прятать приступы усталости и отчаяния в новых и новых женских объятиях, дающих ему — пусть на краткий миг! — прежнее ощущение молодости и безграничных надежд: там, впереди, за гранью окоема, за подлостью, скудостью, скукой и грызней измельчавшего человечества!
Двое-трое прохожих обернулись, глянув ему вослед. Кто-то тронулся было за ним, сжимая рукоять спрятанного стилета. Косса шел, не оглядываясь, и сейчас его, возможно, легко было бы и убить, нагнав и ударивши ножом.