Страница:
Позже они сидели за богатым ужином, отпивая вино из высоких серебряных бокалов, ели сочное мясо, вареные артишоки, студенистое мясо осьминогов, вскрывали панцири омаров, так хорошо идущих к белому итальянскому вину. И супруга Людовика, Иоланта, в прическе, открывавшей высокий лоб, украшенный ниткой крупного жемчуга, с обнаженными до коротких, доходящих только до локтей, рукавов руками, в атласе, раскрытом на полной груди, где белейшая, отделанная серебряным кружевом сорочка да ряды драгоценных бус только и скрывали рвущиеся наружу коричневые соски, отставляя точеные мизинцы с накрашенными, ухоженными ногтями, изящно разрезала каплуна, поглядывая на Коссу исподлобья тем ждущим взглядом самки, который Косса хорошо знал и уже невольно прикидывал, как будет раздевать королеву, когда… Когда она сама захочет этого и позовет к себе, ибо равно глупо было, как отказываться от ласк королевы, рискуя рассердить ее, превративши в Федру, отмщающую отвергнувшему ее возлюбленному, так и самому приближать их, нарываясь на возможный отказ и гнев рассерженного Людовика, а с тем и провал всей кампании против Владислава.
Да! Это произошло, и не в этот, и даже не в следующий вечер, а еще через три дня, когда Луи выехал со свитой встретить подходящие отряды наемных войск.
Иоланта раздевалась прямо перед ним, подурнев, почти разрывая шнуровку платья, и наконец, вылезти ногами из последней спущенной с плеч сорочки, глянула на него без улыбки, почти мрачно, вопросив:
— Что же ты не раздеваешься?
А два часа спустя, после стонов, вздохов, выкриков и слез, устало-измученная, чуть изумленно разглядывала Коссу, говоря:
— Вот ты какой? У меня этого никогда не было! Ни с кем! — И зарылась лицом ему в грудь, тихо рыча и покусывая заросшие густой шерстью соски, как какая-нибудь простая баба с рыбного рынка, грешащая неподалеку от толпы, за грудой сетей и лодок, не думая о том, что ее может увидеть любой случайно забредший сюда за малой нуждой рыбак или прохожий покупатель.
Косса, наконец, оторвал королеву от себя, поставил на ноги, впился ей в губы заключительным поцелуем. И по сжатым оскаленным зубам, по прикрытым глазам понял, что Иоланте надобно еще, что она не оставит его, пока не насытится, и он должен будет рисковать кампанией и завтра, и послезавтра, и вплоть до отъезда в армию.
Она сама забрала горстью свою грудь, и дала ее, почти впихнула ему в рот. В постели все жаждущие любовных ласк женщины, королевы и пастушки где-нибудь в горах, были одинаковы, и королевы, надо сказать, стеснялись при этом много меньше.
Выходя из королевской опочивальни, Косса с невольной горечью отметил в себе — йет, не потерю сил, а потерю того острого интереса к наслаждению, которое было у него в двадцать лет, к древнему, повторяемому со времен Евы действу, благодаря которому только и продолжается жизнь на Земле. «Неужели старею?» — помыслил он, нахмурясь в душе. А интересно, сколько до него было любовников у Иоланты?
Во главе союзного войска Бальтазар Косса стал сам. По суткам не слезая с седла, всюду успевая и все улаживая. Приходилось мирить кондотьеров, ублажать нравного Людовика Анжуйского, ободрять ополчения городов, изыскивая продовольствие для прокорма рати и в то же время схватками и фланговыми ударами отбрасывая все дальше неаполитанские войска. Он и сам не раз кидался в стычки, как встарь лез на абордаж, в упоительном восторге боя рубил и колол, срывая голос, собирал дрогнувшие ряды и вел конницу в головокружительные напуски, проламывая вражьи ряды. Он похудел, почернел, помолодел, глаза глядели безумно и неумолимо. Солдаты по его слову, ощущая тот же передающийся им огонь, бестрепетно шли под ливень стрел, уставя алебарды и копья, и одолевали! Были захвачены Орвиетто, Витербо, Монте-фиасконе, Корнето, Сутри, Нарни и Тоди. Армия неудержимо катилась вперед. В последний день сентября войска Коссы окружили Рим. Первого октября был занят собор Святого Петра и папский дворец, а еще через несколько дней замок Ангела.
Три месяца продолжалась блокада. Пошли дожди. В городе заканчивалось продовольствие.
Второго января, в редком порхающем снегу, который под копытами лошадей тут же превращался в грязь, ворота столицы западного христианства открылись перед войсками Коссы. (Окончательно очищен город был к 1 мая 1410 года.)
Косса тотчас послал депешу Александру V: «Рим свободен!». Пришла и еще одна радость: папу Александра V признал венгерский король Сигизмунд и правители государств Германии, раньше не признававшие его. Теперь Филарга не считали папой только в вотчине Бенедикта XIII, Кастилии и Арагоне, да в Неаполитанском королевстве продолжал сидеть Григорий XII.
Удручало Александра V лишь отсутствие денег. Но деньги давал Косса, и деньги шли на бесконечные пышные обеды… Филарг ударился в гастрономические изыски!
Любопытно, как ведут себя люди, добравшись до предела своих мечтаний.
Могучие завоеватели обычно погружаются в строительство, возводя огромные сооружения, типа города Суярвармана Ангкор Вата, или терм Каракаллы и дворцов и храмов Юстиниана Великого.
Какая-нибудь дама, исполнившая мечту повстречаться с английской королевой и принять благословление от самого папы римского, садится вязать носки.
Разбогатевший купец, ежели не строит храмов, то пускается в запой (и это еще не худший вариант!). А знаменитый ученый, звезда парижского университета, достигнув папского звания, предался обжорству, причем его обеды затягивались на многие часы, и у поваров уже не хватало фантазии выдумывать все новые блюда — sic transit gloria mundi!
Александр-Филарг рвался в Рим, в самом деле не понимая, почему ему нельзя туда воротиться, раз Рим освобожден?
— Нельзя! — отвечал Косса. — Перуджа, Остия и Тиволи еще в руках Владислава. Безопаснее пока оставаться в Болонье!
И папа переехал в Болонью.
Против Владислава была сочинена булла, со многими обвинениями. В частности в том, что он арестовал и заключил в тюрьму братьев Бальтазара: Микеле и Джованни, и двух его племянников, сыновей Гаспара Коссы. Судя по всему, Владиславу удалось захватить Искию.
В это время в тылу у Коссы, в Форлимпополи, поднял восстание бывший правитель, и Косса устремился туда, хорошо помня нелюбовь к себе жителей Форли. Восстание удалось подавить. Но, воротившись, Косса застал Александра V больным.
Такою же болезнью, пишет Парадисис (потеря аппетита, исхудание, вялость) заболела и Яндра делла Скала. И заболела еще до того, как Косса уехал в Форлимпополи.
XXXVI
XXXVII
Да! Это произошло, и не в этот, и даже не в следующий вечер, а еще через три дня, когда Луи выехал со свитой встретить подходящие отряды наемных войск.
Иоланта раздевалась прямо перед ним, подурнев, почти разрывая шнуровку платья, и наконец, вылезти ногами из последней спущенной с плеч сорочки, глянула на него без улыбки, почти мрачно, вопросив:
— Что же ты не раздеваешься?
А два часа спустя, после стонов, вздохов, выкриков и слез, устало-измученная, чуть изумленно разглядывала Коссу, говоря:
— Вот ты какой? У меня этого никогда не было! Ни с кем! — И зарылась лицом ему в грудь, тихо рыча и покусывая заросшие густой шерстью соски, как какая-нибудь простая баба с рыбного рынка, грешащая неподалеку от толпы, за грудой сетей и лодок, не думая о том, что ее может увидеть любой случайно забредший сюда за малой нуждой рыбак или прохожий покупатель.
Косса, наконец, оторвал королеву от себя, поставил на ноги, впился ей в губы заключительным поцелуем. И по сжатым оскаленным зубам, по прикрытым глазам понял, что Иоланте надобно еще, что она не оставит его, пока не насытится, и он должен будет рисковать кампанией и завтра, и послезавтра, и вплоть до отъезда в армию.
Она сама забрала горстью свою грудь, и дала ее, почти впихнула ему в рот. В постели все жаждущие любовных ласк женщины, королевы и пастушки где-нибудь в горах, были одинаковы, и королевы, надо сказать, стеснялись при этом много меньше.
Выходя из королевской опочивальни, Косса с невольной горечью отметил в себе — йет, не потерю сил, а потерю того острого интереса к наслаждению, которое было у него в двадцать лет, к древнему, повторяемому со времен Евы действу, благодаря которому только и продолжается жизнь на Земле. «Неужели старею?» — помыслил он, нахмурясь в душе. А интересно, сколько до него было любовников у Иоланты?
Во главе союзного войска Бальтазар Косса стал сам. По суткам не слезая с седла, всюду успевая и все улаживая. Приходилось мирить кондотьеров, ублажать нравного Людовика Анжуйского, ободрять ополчения городов, изыскивая продовольствие для прокорма рати и в то же время схватками и фланговыми ударами отбрасывая все дальше неаполитанские войска. Он и сам не раз кидался в стычки, как встарь лез на абордаж, в упоительном восторге боя рубил и колол, срывая голос, собирал дрогнувшие ряды и вел конницу в головокружительные напуски, проламывая вражьи ряды. Он похудел, почернел, помолодел, глаза глядели безумно и неумолимо. Солдаты по его слову, ощущая тот же передающийся им огонь, бестрепетно шли под ливень стрел, уставя алебарды и копья, и одолевали! Были захвачены Орвиетто, Витербо, Монте-фиасконе, Корнето, Сутри, Нарни и Тоди. Армия неудержимо катилась вперед. В последний день сентября войска Коссы окружили Рим. Первого октября был занят собор Святого Петра и папский дворец, а еще через несколько дней замок Ангела.
Три месяца продолжалась блокада. Пошли дожди. В городе заканчивалось продовольствие.
Второго января, в редком порхающем снегу, который под копытами лошадей тут же превращался в грязь, ворота столицы западного христианства открылись перед войсками Коссы. (Окончательно очищен город был к 1 мая 1410 года.)
Косса тотчас послал депешу Александру V: «Рим свободен!». Пришла и еще одна радость: папу Александра V признал венгерский король Сигизмунд и правители государств Германии, раньше не признававшие его. Теперь Филарга не считали папой только в вотчине Бенедикта XIII, Кастилии и Арагоне, да в Неаполитанском королевстве продолжал сидеть Григорий XII.
Удручало Александра V лишь отсутствие денег. Но деньги давал Косса, и деньги шли на бесконечные пышные обеды… Филарг ударился в гастрономические изыски!
Любопытно, как ведут себя люди, добравшись до предела своих мечтаний.
Могучие завоеватели обычно погружаются в строительство, возводя огромные сооружения, типа города Суярвармана Ангкор Вата, или терм Каракаллы и дворцов и храмов Юстиниана Великого.
Какая-нибудь дама, исполнившая мечту повстречаться с английской королевой и принять благословление от самого папы римского, садится вязать носки.
Разбогатевший купец, ежели не строит храмов, то пускается в запой (и это еще не худший вариант!). А знаменитый ученый, звезда парижского университета, достигнув папского звания, предался обжорству, причем его обеды затягивались на многие часы, и у поваров уже не хватало фантазии выдумывать все новые блюда — sic transit gloria mundi!
Александр-Филарг рвался в Рим, в самом деле не понимая, почему ему нельзя туда воротиться, раз Рим освобожден?
— Нельзя! — отвечал Косса. — Перуджа, Остия и Тиволи еще в руках Владислава. Безопаснее пока оставаться в Болонье!
И папа переехал в Болонью.
Против Владислава была сочинена булла, со многими обвинениями. В частности в том, что он арестовал и заключил в тюрьму братьев Бальтазара: Микеле и Джованни, и двух его племянников, сыновей Гаспара Коссы. Судя по всему, Владиславу удалось захватить Искию.
В это время в тылу у Коссы, в Форлимпополи, поднял восстание бывший правитель, и Косса устремился туда, хорошо помня нелюбовь к себе жителей Форли. Восстание удалось подавить. Но, воротившись, Косса застал Александра V больным.
Такою же болезнью, пишет Парадисис (потеря аппетита, исхудание, вялость) заболела и Яндра делла Скала. И заболела еще до того, как Косса уехал в Форлимпополи.
XXXVI
В Болонье Косса сделал своей резиденцией тот самый дворец, в котором сидел в заключении и из которого похитил Яндру делла Скала. Возможно, в память о прошлом, в отместье, так сказать. И вот теперь на первом этаже этого дворца умирал исхудавший Филарг, папа Александр V, у которого, скорее всего, началась непроходимость желудка, а на втором — возлюбленная Коссы, Яндра делла Скала. Далее передаю слово Парадисису:
«Она была похожа на труп. Тело ослабло, стало вялым и неподвижным, и единственное, что еще было живым, — это ее большие, красивые, горевшие беспокойным огнем глаза.
Она попросила причастить ее и после причастия позвала к себе Коссу. Он пришел, взял стул и сел у ее изголовья.
— Почему ты так странно смотришь на меня сегодня, Яндра? — спросил он, не сводя с нее глаз.
— Я причастилась, — неожиданно оживившись ответила она. — Я готова к смерти. Она меня не пугает. Я хорошо прожила жизнь. Я узнала большую любовь. В тебе я нашла возлюбленного, о котором мечтала еще девочкой.
Как она на него смотрела! Лицо ее расцвело в улыбке! Если бы она не принадлежала умирающей красавице, можно было бы принять ее за улыбку иронии.
— Бальтазар, — прошептала Яндра, улыбаясь своей странной улыбкой и глядя в глаза Коссе. — Скоро я тебя покину. Уже покидаю. Наверно, я не доживу до вечера. Но прежде чем я уйду из твоей жизни, я хочу исповедаться перед тобой. Я должна поговорить с тобой, рассказать тебе то, чего ты не знаешь обо мне. Послушай меня…
Она попыталась пододвинуться к нему. Легкое, как паутина, ставшее почти прозрачным, тело с трудом переместилось к краю постели. Взгляд ее снова встретился со взглядом Коссы.
— С того дня, как мы познакомились, ты всегда считал меня верной и преданной тебе возлюбленной… Я не была такой… Когда я впервые узнала, что ты изменять мне, я не находила себе места. Душа моя разрывалась от ревности. И если бы не одно обстоятельство, я, наверно, умерла бы от горя… Ты помнишь Альбериго Джуссиано, бывшего кондотьера, который стал пиратом? Однажды на Искии, когда я по своему обыкновению одна прогуливалась по берегу, стараясь рассеяться он, пьяный, подошел ко мне. Он меня не узнал. Он видел просто женщину… Он воспользовался тем, что сильнее меня, зажал мне рот, повалил и… овладел мною.
Она взглянула на Коссу, чтобы узнать, какое впечатление произвели на него ее слова. Но на лице его не отразилось никаких чувств.
— В первый момент я была в ужасе от случившегося, — продолжала слабым голосом умирающая, — но потом успокоилась и решила ничего не рассказывать тебе. Тем более, что в ту же ночь я видела тебя с какой-то рабыней. На следующий день я опять встретилась с Джуссиано и по собственной воле отдалась ему. И каждый раз, когда я видела, что ты целуешь другую женщину, я платила тебе за измену изменой с Джуссиано и с… другими тоже. Даже с рабами… мусульманами.
Она не отрывала взгляда от лица Коссы. Стоя на краю могилы, она все-таки хотела знать, какое впечатление произведет ее признание на любовника. Лицо Коссы было непроницаемо.
— У меня становилось легче на душе, когда я изменяла тебе, я чувствовала злорадное удовлетворение. Это помогало мне долгое время жить, не терзаясь, как раньше. Я расплачивалась с тобой той же монетой. Я давно мечтала отомстить тебе, и это была моя месть. А если меня уж очень беспокоила какая-нибудь из твоих измен, я облегчала себе душу двойной, а иногда и тройной изменой тебе, Бальтазар. Я была близка почти со всеми мужчинами из экипажа твоих кораблей и многими, многими рабами… А когда ты стал служителем церкви, я жила с твоими братьями во Христе, начиная с простых священников и кончая кардиналами…
Тщетно старалась Яндра уловить в лице своего друга хоть тень возмущения. Оно оставалось спокойным и бесстрастным. «Что же это? — спрашивала себя красавица из Вероны. — Что с ним? Ведь он всегда был таким мстительным!». Казалось, он не придает никакого значения ее словам, а она так страстно ждала этого часа, часа отмщения, самого волнующего в ее жизни! А он…
— Меня имели все твои знакомые и друзья, — продолжала она. — Слышишь, Бальтазар? Даже Гуиндаччо Буонаккорсо. Помнишь, однажды ты пришел к нему и увидел в его постели нагую женщину, спрятавшую лицо? Это была я. Этот безобразный пират был моим любовником. И твой верный друг, Ринери Гуинджи, тоже…
Косса, так долго и загадочно молчавший, прервал ее:
— Это Ринери сказал тебе, что Има приехала в Пизу? Умирающая не сделала ни одного движения, только глаза ее метнули молнии.
— Да… — сухо сказала она. — Ее ты любишь. И этого я особенно не могла простить тебе… В Пизе мне не удалось расправиться с ней… Но, говорят, что это удалось в Милане… Она умерла… И пусть я умру, но и ее с тобой не будет…
— Ты ошибаешься, — спокойно сказал Косса. — Убийцы, которых ты купила, обманули тебя. Има жива.
Косса встал, прошелся по комнате, снова сел и заговорил:
— Откровенность за откровенность, Яндра. Я давно знаю о твоих изменах. Хотя и не сразу, но я понял, какое средство ты избрала, чтобы отомстить мне! Я чуть не убил Буонаккорсо, но добился того, что он рассказал мне все подробности о твоих любовных похождениях. И о Гуинджи тоже… Твоя искренность заставляет и меня сделать тебе признание… Знай, что ты умираешь от моей руки. Ты отравлена страшным ядом, который приготовил мне один лекарь из Перуджи…
Легкий, как вздох, возглас сорвался с уст Яндры, глаза ее широко раскрылись от ужаса.
— Яндра, — тихо и спокойно продолжал Косса. — Я отравил тебя не за твои измены. Я терпел бы их и дальше, как терпел несколько лет, с тех пор, как увидел тебя нагой в постели Буонаккорсо. Я узнал, что это была ты, исповедуя Гуиндаччо. Не измены меня твои волнуют. Ты погибнешь потому, что злобно и настойчиво преследовала Иму. А Име я обязан всем. Ей и больше никому в этом мире, принадлежат моя любовь и нежность.
И он направился к двери. Яндра вскрикнула, приподнялась на постели, тут же упала снова и замерла.
Косса обернулся, подошел к кровати и, протянув руку, закрыл глаза умершей, тихо, одними губами, читая молитву на исход души из тела.
А в огромном зале, превращенном в опочивальню, метался в агонии папа Александр V.
Врачи, кардиналы, придворные ожидали смерти критянина Петра Филарга за дверью его спальни, заранее убранной в траур.
Папе Александру V тоже не было суждено пережить день 3 мая 1410-го года…»
И вот тут спросим себя: от какой такой болезни, ежели как раз не от обжорства, умер Петр Филарг? Если, конечно, все эти совпадения не сочинены целиком Парадисисом!
И сразу рождается вопрос. Коссу упрекают в отравлении Иннокентия VII, во что трудно поверить, хотя бы потому, что Коссы в то время и рядом не было, а будучи в Болонье отравить папу, сущего в Риме, не так-то просто. И, напротив, и хронисты, и сам Парадисис снимают с Коссы обвинение в отравлении папы Александра-Филарга. Хотя, ежели Парадисис все рассказывает, как оно было, невозможно поверить, что Филарг умер не от яда, и причем того самого, от коего погибла и Яндра.
Время, в котором существовали такие деятели, как тот же Борджиа, время отравлений и заказных убийств, вряд ли могло миновать и нашего героя.
До Филарга все папы, уверявшие, что они берут власть временно, став папами, вцеплялись в престол Святого Петра столь прочно, что их отрывать от него приходилось едва ли не по кускам. Как знать, какие инстинкты, помимо гастрономических, пробудились вкритянине? Был ли он готов оставить престол Святого Петра? Не приходилось ли Коссе торопиться, учитывая расклад политических сил?[24]
Пытаясь не обвинить, нет, но понять логику поступков Коссы, который шел через папский престол к объединению всей Италии (не забудем про его блестящие дипломатические и военные таланты!), очень, очень могло стать и такое, что, по мнению Коссы, Филарга потребовалось поскорее убрать. Пока не изменилась ситуация. Пока своей бесхребетностью и добротой новый папа не разрушил коалиции, с таким трудом созданной Коссой! Но тогда и Мильоратти надо бы было убрать, а также арестовать и убрать Григория XII, и вообще Коссе стать убийцею века!
Все это рассуждение, разумеется, действенно лишь в том случае, ежели Парадисис попросту не сочинил всей этой двойной одновременной смерти ради претенциозного литературного эффекта.
И только один «личный» поступок допустил Бальтазар, опять же согласно Парадисису! То ли слишком долго сдерживавший свой гнев, то ли не уверенный, что Има осталась жива (последнее — вернее!). «В тот же день, к вечеру он пришел к Ринери.
— Ты рассказал Яндре, что Има поселилась в Пизе? Ты?!
— Я… Я думал… Мы вместе все… На лодке…
— Потому ты и спал с ней, подонок! Я не хочу тебя Убивать просто так, защищайся! — И Косса бросил ошалелому Гуинджи Ринери стилет: — Защищайся, ну!
Убив друга, Косса еще постоял, медленно приходя в себя, и вдруг, закрывши лицо, выбежал из комнаты. Ринери он убил все-таки зря и помнил о том всегда, всю жизнь, даже не признаваясь себе в этом».
Но, повторим — вряд ли! Сцена могла бы быть правдой лишь в том случае, ежели Косса поверил в смерть Имы. Но тогда бы он и с Яндрой по-другому разговаривал!
А главное, почему сцена не выдерживает никакой критики, убивать Ринери за известие о приезде Имы вообще было нелепо! Сам же Парадисис говорит, что женщины встретились, когда Бальтазар привел Иму к себе в дом! Скорее всего, Парадисис писал свой роман урывками и забыл об этой детали. С авторами такое случается.
Поэтому вернее предположить, что никакого убийства Ринери не была, как, возможно, не было и отравления Яндры. Парадисису для заключительных сцен романа попросту занадобилось убрать лишних своих героев и еще раз подчеркнуть пиратскую сущность Коссы.
Ринери было пятьдесят лет, как и Коссе. Немного поздновато для безумной, ни с того, ни с сего, ярости и обнаженных стилетов. В этом возрасте чаще всего все-таки сперва думают, а потом делают, но не наоборот, хотя могучие страсти также не исключены.
Ринери мог спокойно жить, и даже пережить Коссу у себя, в Фано. Ему отнюдь не обязательно было ехать с Коссой на Констанцский собор, и, следовательно, Парадисису его убивать.
А Яндра делла Скала? Была ли она отравлена Коссой? Хорошо, попробуем избавиться и от нее, но подругому!
Ежели Бальтазару было в ту пору пятьдесят, то Яндре — сорок два, сорок пять. В этом возрасте женщина может умереть и от какой-нибудь внутренней болезни, женских расстройств, воспаления придатков, воспаления печени, злокачественной опухоли, наконец. Возможно, она и похудела, и исповедовалась Бальтазару в своих изменах и ревности.
— Я не держу на тебя зла! — отвечает Косса, помедлив. — И я не убивал тебя, ты умираешь сама. Но покушенья на Иму я тебе не прощу, даже в смерти. Не могу простить! Има для меня все, и одну ее я любил не только как женщину, но и как друга. Она сейчас в Милане, и жива. Слышишь, Яндра! Она жива и не убита, убийцы обманули тебя! Она живет со своим мужем, Джаноби, и он ее по-прежнему носит на руках. И я продолжаю ее любить. Ничто не изменилось, Яндра!
Он помолчал, поглаживая своими сильными пальцами исхудалую и влажную руку умирающей. Выговорил тихо, глядя мимо нее, куда-то вдаль:
— И тебе я благодарен, Яндра. Защищая и добиваясь тебя, я сделался героем. Плохо только, что ты не осталась прекрасною дамой и разделила со мною постель. Со мною, и еще со многими. Ты очень часто ненавидела меня, я, порою, тебя едва терпел. Но смерть помирит всех! Прощай! В том мире мы, возможно, избавимся от низких страстей и обретем величие, утерянное Адамом и Евой после того, как они вкусили от дерева познания.
Мне еще многое предстоит сделать! Надеюсь и жду! И знаешь, Яндра, иногда мне будет тебя не хватать! А к Име ты не ревнуй. Хотя бы перед смертью. Пусть наши души, встретившись в мире ином, обретут покой!
Она ничего не отвечала ему, плакала, не разжимая век, и слезы текли у нее по исхудалым щекам, да сжимала и сжимала его руку. Потом глаза ее раскрылись, уставились на Бальтазара с немою мольбой и начали медленно холодеть. Косса наклонился и поцеловал ее в едва теплый лоб. Губы Яндры раскрылись, и лицо омягчело. Он посидел еще немного у постели, и когда все окончилось, протянул руку и, надавив пальцами, закрыл ей глаза…
Повторю — мы ничего не знаем! Может, никакой Яндры вообще не было, хотя и имеется ее портрет. И Имы не было? — Спросит читатель. — Нет, Има была, Имы не могло не быть! Слишком угрюма и безрадостна была бы судьба всех нас и самого Бальтазара Коссы!
Но он-то сам был? И могила его, пышное надгробие сохранилось во Флорентийском баптистерии! И Медичи были! И Оддоне Колонна! И Иоланта Арагонская! И была любовь. Не может быть, чтобы не было любви!
«Она была похожа на труп. Тело ослабло, стало вялым и неподвижным, и единственное, что еще было живым, — это ее большие, красивые, горевшие беспокойным огнем глаза.
Она попросила причастить ее и после причастия позвала к себе Коссу. Он пришел, взял стул и сел у ее изголовья.
— Почему ты так странно смотришь на меня сегодня, Яндра? — спросил он, не сводя с нее глаз.
— Я причастилась, — неожиданно оживившись ответила она. — Я готова к смерти. Она меня не пугает. Я хорошо прожила жизнь. Я узнала большую любовь. В тебе я нашла возлюбленного, о котором мечтала еще девочкой.
Как она на него смотрела! Лицо ее расцвело в улыбке! Если бы она не принадлежала умирающей красавице, можно было бы принять ее за улыбку иронии.
— Бальтазар, — прошептала Яндра, улыбаясь своей странной улыбкой и глядя в глаза Коссе. — Скоро я тебя покину. Уже покидаю. Наверно, я не доживу до вечера. Но прежде чем я уйду из твоей жизни, я хочу исповедаться перед тобой. Я должна поговорить с тобой, рассказать тебе то, чего ты не знаешь обо мне. Послушай меня…
Она попыталась пододвинуться к нему. Легкое, как паутина, ставшее почти прозрачным, тело с трудом переместилось к краю постели. Взгляд ее снова встретился со взглядом Коссы.
— С того дня, как мы познакомились, ты всегда считал меня верной и преданной тебе возлюбленной… Я не была такой… Когда я впервые узнала, что ты изменять мне, я не находила себе места. Душа моя разрывалась от ревности. И если бы не одно обстоятельство, я, наверно, умерла бы от горя… Ты помнишь Альбериго Джуссиано, бывшего кондотьера, который стал пиратом? Однажды на Искии, когда я по своему обыкновению одна прогуливалась по берегу, стараясь рассеяться он, пьяный, подошел ко мне. Он меня не узнал. Он видел просто женщину… Он воспользовался тем, что сильнее меня, зажал мне рот, повалил и… овладел мною.
Она взглянула на Коссу, чтобы узнать, какое впечатление произвели на него ее слова. Но на лице его не отразилось никаких чувств.
— В первый момент я была в ужасе от случившегося, — продолжала слабым голосом умирающая, — но потом успокоилась и решила ничего не рассказывать тебе. Тем более, что в ту же ночь я видела тебя с какой-то рабыней. На следующий день я опять встретилась с Джуссиано и по собственной воле отдалась ему. И каждый раз, когда я видела, что ты целуешь другую женщину, я платила тебе за измену изменой с Джуссиано и с… другими тоже. Даже с рабами… мусульманами.
Она не отрывала взгляда от лица Коссы. Стоя на краю могилы, она все-таки хотела знать, какое впечатление произведет ее признание на любовника. Лицо Коссы было непроницаемо.
— У меня становилось легче на душе, когда я изменяла тебе, я чувствовала злорадное удовлетворение. Это помогало мне долгое время жить, не терзаясь, как раньше. Я расплачивалась с тобой той же монетой. Я давно мечтала отомстить тебе, и это была моя месть. А если меня уж очень беспокоила какая-нибудь из твоих измен, я облегчала себе душу двойной, а иногда и тройной изменой тебе, Бальтазар. Я была близка почти со всеми мужчинами из экипажа твоих кораблей и многими, многими рабами… А когда ты стал служителем церкви, я жила с твоими братьями во Христе, начиная с простых священников и кончая кардиналами…
Тщетно старалась Яндра уловить в лице своего друга хоть тень возмущения. Оно оставалось спокойным и бесстрастным. «Что же это? — спрашивала себя красавица из Вероны. — Что с ним? Ведь он всегда был таким мстительным!». Казалось, он не придает никакого значения ее словам, а она так страстно ждала этого часа, часа отмщения, самого волнующего в ее жизни! А он…
— Меня имели все твои знакомые и друзья, — продолжала она. — Слышишь, Бальтазар? Даже Гуиндаччо Буонаккорсо. Помнишь, однажды ты пришел к нему и увидел в его постели нагую женщину, спрятавшую лицо? Это была я. Этот безобразный пират был моим любовником. И твой верный друг, Ринери Гуинджи, тоже…
Косса, так долго и загадочно молчавший, прервал ее:
— Это Ринери сказал тебе, что Има приехала в Пизу? Умирающая не сделала ни одного движения, только глаза ее метнули молнии.
— Да… — сухо сказала она. — Ее ты любишь. И этого я особенно не могла простить тебе… В Пизе мне не удалось расправиться с ней… Но, говорят, что это удалось в Милане… Она умерла… И пусть я умру, но и ее с тобой не будет…
— Ты ошибаешься, — спокойно сказал Косса. — Убийцы, которых ты купила, обманули тебя. Има жива.
Косса встал, прошелся по комнате, снова сел и заговорил:
— Откровенность за откровенность, Яндра. Я давно знаю о твоих изменах. Хотя и не сразу, но я понял, какое средство ты избрала, чтобы отомстить мне! Я чуть не убил Буонаккорсо, но добился того, что он рассказал мне все подробности о твоих любовных похождениях. И о Гуинджи тоже… Твоя искренность заставляет и меня сделать тебе признание… Знай, что ты умираешь от моей руки. Ты отравлена страшным ядом, который приготовил мне один лекарь из Перуджи…
Легкий, как вздох, возглас сорвался с уст Яндры, глаза ее широко раскрылись от ужаса.
— Яндра, — тихо и спокойно продолжал Косса. — Я отравил тебя не за твои измены. Я терпел бы их и дальше, как терпел несколько лет, с тех пор, как увидел тебя нагой в постели Буонаккорсо. Я узнал, что это была ты, исповедуя Гуиндаччо. Не измены меня твои волнуют. Ты погибнешь потому, что злобно и настойчиво преследовала Иму. А Име я обязан всем. Ей и больше никому в этом мире, принадлежат моя любовь и нежность.
И он направился к двери. Яндра вскрикнула, приподнялась на постели, тут же упала снова и замерла.
Косса обернулся, подошел к кровати и, протянув руку, закрыл глаза умершей, тихо, одними губами, читая молитву на исход души из тела.
А в огромном зале, превращенном в опочивальню, метался в агонии папа Александр V.
Врачи, кардиналы, придворные ожидали смерти критянина Петра Филарга за дверью его спальни, заранее убранной в траур.
Папе Александру V тоже не было суждено пережить день 3 мая 1410-го года…»
И вот тут спросим себя: от какой такой болезни, ежели как раз не от обжорства, умер Петр Филарг? Если, конечно, все эти совпадения не сочинены целиком Парадисисом!
И сразу рождается вопрос. Коссу упрекают в отравлении Иннокентия VII, во что трудно поверить, хотя бы потому, что Коссы в то время и рядом не было, а будучи в Болонье отравить папу, сущего в Риме, не так-то просто. И, напротив, и хронисты, и сам Парадисис снимают с Коссы обвинение в отравлении папы Александра-Филарга. Хотя, ежели Парадисис все рассказывает, как оно было, невозможно поверить, что Филарг умер не от яда, и причем того самого, от коего погибла и Яндра.
Время, в котором существовали такие деятели, как тот же Борджиа, время отравлений и заказных убийств, вряд ли могло миновать и нашего героя.
До Филарга все папы, уверявшие, что они берут власть временно, став папами, вцеплялись в престол Святого Петра столь прочно, что их отрывать от него приходилось едва ли не по кускам. Как знать, какие инстинкты, помимо гастрономических, пробудились вкритянине? Был ли он готов оставить престол Святого Петра? Не приходилось ли Коссе торопиться, учитывая расклад политических сил?[24]
Пытаясь не обвинить, нет, но понять логику поступков Коссы, который шел через папский престол к объединению всей Италии (не забудем про его блестящие дипломатические и военные таланты!), очень, очень могло стать и такое, что, по мнению Коссы, Филарга потребовалось поскорее убрать. Пока не изменилась ситуация. Пока своей бесхребетностью и добротой новый папа не разрушил коалиции, с таким трудом созданной Коссой! Но тогда и Мильоратти надо бы было убрать, а также арестовать и убрать Григория XII, и вообще Коссе стать убийцею века!
Все это рассуждение, разумеется, действенно лишь в том случае, ежели Парадисис попросту не сочинил всей этой двойной одновременной смерти ради претенциозного литературного эффекта.
И только один «личный» поступок допустил Бальтазар, опять же согласно Парадисису! То ли слишком долго сдерживавший свой гнев, то ли не уверенный, что Има осталась жива (последнее — вернее!). «В тот же день, к вечеру он пришел к Ринери.
— Ты рассказал Яндре, что Има поселилась в Пизе? Ты?!
— Я… Я думал… Мы вместе все… На лодке…
— Потому ты и спал с ней, подонок! Я не хочу тебя Убивать просто так, защищайся! — И Косса бросил ошалелому Гуинджи Ринери стилет: — Защищайся, ну!
Убив друга, Косса еще постоял, медленно приходя в себя, и вдруг, закрывши лицо, выбежал из комнаты. Ринери он убил все-таки зря и помнил о том всегда, всю жизнь, даже не признаваясь себе в этом».
Но, повторим — вряд ли! Сцена могла бы быть правдой лишь в том случае, ежели Косса поверил в смерть Имы. Но тогда бы он и с Яндрой по-другому разговаривал!
А главное, почему сцена не выдерживает никакой критики, убивать Ринери за известие о приезде Имы вообще было нелепо! Сам же Парадисис говорит, что женщины встретились, когда Бальтазар привел Иму к себе в дом! Скорее всего, Парадисис писал свой роман урывками и забыл об этой детали. С авторами такое случается.
Поэтому вернее предположить, что никакого убийства Ринери не была, как, возможно, не было и отравления Яндры. Парадисису для заключительных сцен романа попросту занадобилось убрать лишних своих героев и еще раз подчеркнуть пиратскую сущность Коссы.
Ринери было пятьдесят лет, как и Коссе. Немного поздновато для безумной, ни с того, ни с сего, ярости и обнаженных стилетов. В этом возрасте чаще всего все-таки сперва думают, а потом делают, но не наоборот, хотя могучие страсти также не исключены.
Ринери мог спокойно жить, и даже пережить Коссу у себя, в Фано. Ему отнюдь не обязательно было ехать с Коссой на Констанцский собор, и, следовательно, Парадисису его убивать.
А Яндра делла Скала? Была ли она отравлена Коссой? Хорошо, попробуем избавиться и от нее, но подругому!
Ежели Бальтазару было в ту пору пятьдесят, то Яндре — сорок два, сорок пять. В этом возрасте женщина может умереть и от какой-нибудь внутренней болезни, женских расстройств, воспаления придатков, воспаления печени, злокачественной опухоли, наконец. Возможно, она и похудела, и исповедовалась Бальтазару в своих изменах и ревности.
— Я не держу на тебя зла! — отвечает Косса, помедлив. — И я не убивал тебя, ты умираешь сама. Но покушенья на Иму я тебе не прощу, даже в смерти. Не могу простить! Има для меня все, и одну ее я любил не только как женщину, но и как друга. Она сейчас в Милане, и жива. Слышишь, Яндра! Она жива и не убита, убийцы обманули тебя! Она живет со своим мужем, Джаноби, и он ее по-прежнему носит на руках. И я продолжаю ее любить. Ничто не изменилось, Яндра!
Он помолчал, поглаживая своими сильными пальцами исхудалую и влажную руку умирающей. Выговорил тихо, глядя мимо нее, куда-то вдаль:
— И тебе я благодарен, Яндра. Защищая и добиваясь тебя, я сделался героем. Плохо только, что ты не осталась прекрасною дамой и разделила со мною постель. Со мною, и еще со многими. Ты очень часто ненавидела меня, я, порою, тебя едва терпел. Но смерть помирит всех! Прощай! В том мире мы, возможно, избавимся от низких страстей и обретем величие, утерянное Адамом и Евой после того, как они вкусили от дерева познания.
Мне еще многое предстоит сделать! Надеюсь и жду! И знаешь, Яндра, иногда мне будет тебя не хватать! А к Име ты не ревнуй. Хотя бы перед смертью. Пусть наши души, встретившись в мире ином, обретут покой!
Она ничего не отвечала ему, плакала, не разжимая век, и слезы текли у нее по исхудалым щекам, да сжимала и сжимала его руку. Потом глаза ее раскрылись, уставились на Бальтазара с немою мольбой и начали медленно холодеть. Косса наклонился и поцеловал ее в едва теплый лоб. Губы Яндры раскрылись, и лицо омягчело. Он посидел еще немного у постели, и когда все окончилось, протянул руку и, надавив пальцами, закрыл ей глаза…
Повторю — мы ничего не знаем! Может, никакой Яндры вообще не было, хотя и имеется ее портрет. И Имы не было? — Спросит читатель. — Нет, Има была, Имы не могло не быть! Слишком угрюма и безрадостна была бы судьба всех нас и самого Бальтазара Коссы!
Но он-то сам был? И могила его, пышное надгробие сохранилось во Флорентийском баптистерии! И Медичи были! И Оддоне Колонна! И Иоланта Арагонская! И была любовь. Не может быть, чтобы не было любви!
XXXVII
Конклав по выбору нового папы собрался в том же дворце 17 мая 1410-го года, всего через четырнадцать дней после смерти Александра V.
Конклав состоял из семнадцати кардиналов[25], большинству которых Косса обещал — по Парадисису — деньги, дома, виноградники, земли и высокие должности. Сверх того, в Болонье стояли войска, подчиненные Коссе. И все-таки на этот раз Бальтазар чрезвычайно нервничал. Впрочем, Наполеон в сходной ситуации упал в обморок, отнюдь не будучи трусом. Ибо не страшатся рубежа высшей власти лишь те, которые ничего не понимают в ней и не чувствуют того, что можно назвать «бременем власти». Наполеон знал, за что берется. Бальтазар Косса знал тоже.
Но вот как пишет об этом Парадисис:
«Косса неожиданно вскочил со скамьи, где спокойно сидел до этого, быстро подошел к Колонне, сухо сказал, пристально глядя на него:
— Оттон, когда-то я помог тебе. Я не возражал, чтобы Иннокентий возвел тебя в сан кардинала. Помни об этом!
Косса отогнул полу красной мантии, и в руке его блеснуло лезвие стилета. Вплотную пододвинувшись к знатному римлянину, он с силой вонзил стилет в крышку стола, за которым тот сидел. (Это почти на глазах всего конклава? Ну и ну!). Горящие ненавистью глаза Коссы подозрительно всматривались в лица кардиналов: каждого можно было подозревать в том, что он проголосует против[26].
Косса снова посмотрел на кардинала Колонну:
— Ты будешь голосовать за меня, — резко, тоном приказа произнес он. — Ежели ты не сделаешь этого — пеняй на себя. Я убил семьдесят два человека. И для меня не составит труда убить еще одного.
Римский кардинал недоуменно взглянул на бывшего неаполитанского пирата и с горечью спросил:
— Почему я вдруг не буду голосовать за тебя? Как тебе в голову могла прийти такая мысль? Разве я не был всегда твоим верным другом?
Действительно, этот знатный римлянин в течение многих лет был самым преданным Коссе кардиналом.
— Ты напрасно сомневаешься, Бальтазар. Я считаю, что ты больше всех достоин унаследовать вместо покойного Александра престол Святого Петра. Я считаю тебя наиболее подходящей фигурой и знаю, что все остальные придерживаются того же мнения».
Ежели бы подобная сцена действительно была, то это типичный срыв. И потом: стилет — узкий и длинный граненый кинжал, ежели его «с силой» вонзить в тогдашнюю столешню, то можно ли оттуда вытащить, не сломав? А еще важнее, что Косса угрожал другу на виду у прочих кардиналов. Вот это уже совершенно невероятно! Историки сообщают, что Косса, наоборот, «лицемерно» всячески отрекался от своего избрания.
Но, так или иначе, Косса был избран папой, и произошло это 17 мая 1410-го года.
Теперь на самом Коссе повисла задача, как избавиться от соперников и восстановить единство римской церкви. А с тем и мильон других задач, в частности — как укрепить расстроенные финансы, как справиться с неаполитанским королем, а кстати, как вытащить из королевской тюрьмы своих братьев и племянников.
И не будем объяснять, что-де Косса потому назвался Иоанном XXIII, что Иоанн XXII сто лет назад блистал сходными с Коссой добродетелями, но без таланта последнего.
И не будем повторять, что на папский престол избрали бывшего убийцу и пирата. Слишком ко многим в то время была бы приложима подобная характеристика!
Вот сводка мнений о Бальтазаре Косса на папской должности, приводимая Парадисисом:
«Нужно заметить, что с приходом Иоанна XXIII светский дух проник на святой престол». (Аббат Мурре.)
Вопрос: а при Урбане, Бенедикте, Бонифации, Григории, да и позже, при Борджиа, как было со «светским духом»? Или кошмарные убийства кардиналов Урбаном VI религиозно оправданы, ибо он во время пыток пел псалмы под окнами пыточной камеры? А что, продажа и перепродажа церковных должностей Бонифацием говорит о развитии религиозного духа?
Л. Пастор пишет: «Из всех последствий рокового (!) собора в Пизе избрание папой Иоанна XXIII было самым роковым. Конечно, Иоанн XXIII не был тем чудовищем, каким описывают его враги, но известно, что его интересовали только мирские дела, что Иоанн XXIII думал лишь о собственных материальных выгодах (он один, что ли?!), что он был искусным и льстивым политиком, упорным в достижении цели (а это плохо?), был больше воином, чем служителем церкви».
Далее Парадисис пишет: «Страшные обвинения, предъяйленные ему после пяти лет правления, были бездоказательны. Не вызывает сомнений лишь одно: этот искусный политик настолько погряз в разврате, что у него не оставалось времени для исполнения обязанностей служителя церкви».
Конклав состоял из семнадцати кардиналов[25], большинству которых Косса обещал — по Парадисису — деньги, дома, виноградники, земли и высокие должности. Сверх того, в Болонье стояли войска, подчиненные Коссе. И все-таки на этот раз Бальтазар чрезвычайно нервничал. Впрочем, Наполеон в сходной ситуации упал в обморок, отнюдь не будучи трусом. Ибо не страшатся рубежа высшей власти лишь те, которые ничего не понимают в ней и не чувствуют того, что можно назвать «бременем власти». Наполеон знал, за что берется. Бальтазар Косса знал тоже.
Но вот как пишет об этом Парадисис:
«Косса неожиданно вскочил со скамьи, где спокойно сидел до этого, быстро подошел к Колонне, сухо сказал, пристально глядя на него:
— Оттон, когда-то я помог тебе. Я не возражал, чтобы Иннокентий возвел тебя в сан кардинала. Помни об этом!
Косса отогнул полу красной мантии, и в руке его блеснуло лезвие стилета. Вплотную пододвинувшись к знатному римлянину, он с силой вонзил стилет в крышку стола, за которым тот сидел. (Это почти на глазах всего конклава? Ну и ну!). Горящие ненавистью глаза Коссы подозрительно всматривались в лица кардиналов: каждого можно было подозревать в том, что он проголосует против[26].
Косса снова посмотрел на кардинала Колонну:
— Ты будешь голосовать за меня, — резко, тоном приказа произнес он. — Ежели ты не сделаешь этого — пеняй на себя. Я убил семьдесят два человека. И для меня не составит труда убить еще одного.
Римский кардинал недоуменно взглянул на бывшего неаполитанского пирата и с горечью спросил:
— Почему я вдруг не буду голосовать за тебя? Как тебе в голову могла прийти такая мысль? Разве я не был всегда твоим верным другом?
Действительно, этот знатный римлянин в течение многих лет был самым преданным Коссе кардиналом.
— Ты напрасно сомневаешься, Бальтазар. Я считаю, что ты больше всех достоин унаследовать вместо покойного Александра престол Святого Петра. Я считаю тебя наиболее подходящей фигурой и знаю, что все остальные придерживаются того же мнения».
Ежели бы подобная сцена действительно была, то это типичный срыв. И потом: стилет — узкий и длинный граненый кинжал, ежели его «с силой» вонзить в тогдашнюю столешню, то можно ли оттуда вытащить, не сломав? А еще важнее, что Косса угрожал другу на виду у прочих кардиналов. Вот это уже совершенно невероятно! Историки сообщают, что Косса, наоборот, «лицемерно» всячески отрекался от своего избрания.
Но, так или иначе, Косса был избран папой, и произошло это 17 мая 1410-го года.
Теперь на самом Коссе повисла задача, как избавиться от соперников и восстановить единство римской церкви. А с тем и мильон других задач, в частности — как укрепить расстроенные финансы, как справиться с неаполитанским королем, а кстати, как вытащить из королевской тюрьмы своих братьев и племянников.
И не будем объяснять, что-де Косса потому назвался Иоанном XXIII, что Иоанн XXII сто лет назад блистал сходными с Коссой добродетелями, но без таланта последнего.
И не будем повторять, что на папский престол избрали бывшего убийцу и пирата. Слишком ко многим в то время была бы приложима подобная характеристика!
Вот сводка мнений о Бальтазаре Косса на папской должности, приводимая Парадисисом:
«Нужно заметить, что с приходом Иоанна XXIII светский дух проник на святой престол». (Аббат Мурре.)
Вопрос: а при Урбане, Бенедикте, Бонифации, Григории, да и позже, при Борджиа, как было со «светским духом»? Или кошмарные убийства кардиналов Урбаном VI религиозно оправданы, ибо он во время пыток пел псалмы под окнами пыточной камеры? А что, продажа и перепродажа церковных должностей Бонифацием говорит о развитии религиозного духа?
Л. Пастор пишет: «Из всех последствий рокового (!) собора в Пизе избрание папой Иоанна XXIII было самым роковым. Конечно, Иоанн XXIII не был тем чудовищем, каким описывают его враги, но известно, что его интересовали только мирские дела, что Иоанн XXIII думал лишь о собственных материальных выгодах (он один, что ли?!), что он был искусным и льстивым политиком, упорным в достижении цели (а это плохо?), был больше воином, чем служителем церкви».
Далее Парадисис пишет: «Страшные обвинения, предъяйленные ему после пяти лет правления, были бездоказательны. Не вызывает сомнений лишь одно: этот искусный политик настолько погряз в разврате, что у него не оставалось времени для исполнения обязанностей служителя церкви».