Молодого, с отрочества пристрастившегося к вину халифа Амина никогда не видели трезвым, потому и не было у него времени поразмыслить, отличить друзей от врагов. Вместе со своим собутыльником, поэтом Абу Нуввасом, он пропадал на вавилонских болотах, занятый львиной охотой, или же был на кораблях, предназначенных для увеселительных прогулок по Тигру. Халиф Амин так был поглощен охотой и развлечениями, что неделями не появлялся в Золотом дворце. Он то оставался на ночь вместе с певицами и танцовщицами в отцовском летнем дворце Анбар, то, опьянев, валялся на одном из прогулочных кораблей. А иногда стражи, посланные матерью халифа - Зубейдой хатун, находили его в монастыре Лис. Амин не любил пышных однообразных обрядов, устраиваемых под Золотым деревом. Словом, был он заядлым кутилой и гулякой.
   По приказу халифа Амина тавризские мастера сотворили чудо: еженочно воды Тигра, на берегах которого густо зеленели финики, ивы и пальмы, бороздило семь разукрашенных прогулочных кораблей. Очертания каждого из этих кораблей напоминали какого-либо животного. На змееподобном корабле размещались фокусники и шуты. Они могли так рассмешить халифа Амина, что тот со смеха готов был упасть в обморок. Конеподобный корабль предоставлялся "золотым" и "серебряным" людям, а также певицам, танцовщицам и наряжальщицами халифа. А три судна, олицетворяющие жирафу, слона и льва, занимали "железные люди" рабы, евнухи, повара. Конеподобный корабль, которому Амин отдавал предпочтение, был убран яркими аранскими и ширванскими коврами. В золотых и серебряных вазах пестрели живые цветы. С наступлением вечера в праздничных помещениях зажигались свечи. Здесь было красивее, чем под Золотым деревом. Самоцветы южного неба - звезды рассыпались по шелковой глади Тигра. Окрыляемая музыкой причудливая флотилия, рассекая волны, устремлялась к мосту Рас-аль-Чиср.
   Стройные, гибкие обольстительницы в оранжевых шелковых одеяниях, звеня нежными колокольчиками, окружали Амина. Кому не хотелось завладеть сердцем чернобородого, круглолицего, рослого, молодого халифа! Певицы завидовали его возлюбленной, красотой она превосходила даже Гаранфиль. Когда плясала эта четырнадцатилетняя хутанская пери в зеленом наряде, сладострастному халифу она представлялась ангелом небесным. Каждый раз, выезжая на прогулку по реке, она вдохновенно начинала с одной и той же песни, приводя в экстаз венценосного обожателя.
   Я сразу на дождь и на ветер похожа.
   Ну что же, такой уродилась, ну что же;
   Не тронет чужой меня взгляд ни один.
   Амин! Ты - единственный мой господин!
   Я всю красоту неземную свою
   Сама без остатка тебе отдаю.
   Задушевный голос хутанской красавицы околдовывал Амина. Когда она пела, по ее алеющим щекам и бутоноподобным губам блуждала улыбка, эта улыбка ласкала Амина. От дурманящего дыхания и чарующего голоса наложницы халифа Амина охватывало забытье. "...Когда счастье улыбнулось этой обворожительной хутанке? Я осыплю ее дорогими подарками..."
   Когда халиф забывался, главный визирь нашептывал ему на ухо:
   - Светоч вселенной, можно ли так теряться перед какой-то хутанской девчонкой?
   Халиф Амин не обращал на него внимания. Докучать наставлениями молодому любвеобильному халифу в такие минуты было небезопасно. Потому главному визирю не оставалось ничего иного, как прикусить язык.
   Однажды вечером, во время прогулки, хмельной халиф Амин, подозвав к себе главного визиря, крайне озадачил его:
   - Визирь, сколько миллионов динаров в моей казне? Хочу быть Хатамом. Щедрость - хорошая вещь.
   - Повелитель вселенной, всегда помните одно высказывание вашего - да будет земля ему пухом!-покойного отца халифа Га-руна: "Скупой халиф не прославится!" И вы, как и ваш отец, настоящий Хатам. В казне вашего величества сорок девять миллионов динаров.
   - Позови казначея ко мне и прикажи, чтобы триста тысяч динаров перевел на имя моей прекрасной возлюбленной. Эта девушка поет чудесней даже чем Гаранфиль - любимая наложница моего отца.
   Главный визирь поклонился:
   - Повиновение повелителю правоверных - наш долг! Его воля будет исполнена!
   Халиф прищурился:
   - Визирь, пусть из моей казны двадцать тысяч динаров выдадут поэту Абу Нуввасу, десять тысяч динаров - главной танцовщице, и пять тысяч - писцу, записывающему мои изречения.
   - Повиновение светочу вселенной - наш долг!
   Хутанская красавица, видя, что настроение халифа Амина уже поднялось до звезд, мелкими шажками приблизилась к нему и тронула струны уда:
   Белая верблюдица
   с чистыми очами,
   может, и не ведает,
   что творит ночами.
   Этот свет, что милого
   вводит в забытье,
   от луны таинственной,
   или от нее?
   Халиф Амин, еще больше опьянев от звуков уда, чуть было не взял возлюбленную на руки и не бросился вместе с нею в воды Тигра. Но этого произойти не могло. Его тесно обступали придворные, танцовщицы, певицы...
   В эту ночь, уже под утро, корабль для развлечений по приказу Амина бросил якорь вблизи монастыря Сестер. Миновать его было невозможно, ибо халиф Амин пожелал вспомнить проведенные здесь вместе с другом-приятелем, поэтом Абу Нуввасом, приятные дни: "Ах, молодость, молодость! Как же вольны мы были в те времена! А сейчас, куда бы ни ступил, стражи преследуют меня по пятам. Прекрасное было время. За несколько дней до оруджлука - поста - любители покутить, мусульмане и христиане, собирались в монастыре Сестер. И я, сказав, что отправляюсь на охоту, тайно приходил туда, вместе с Абу Нуввасом. Три дня и три ночи пили, кейфовали. Не успевали протрезветь, как Абу Нуввас, хлопнув в ладоши, закатывался хохотом: "Братцы, довольно кейфовать с женщинами! Плесните-ка в кубки вино, не то нам угрожает протрезве-иие..." Да, прекрасные были деньки!.."
   Всему на свете есть начало и конец. С восемьсот девятого по восемьсот тринадцатый год жизнь халифа Амина протекала в беспрерывных кутежах и развлечениях и утекла подобно певучим водам Тигра.
   Войска вовсе были позабыты. Полководцы слишком разжирели. Разбогатев на грабежах, строили теперь для себя прекрасные летние дома в окрестностях Багдада. Халиф Амин не очень-то доверял им, он всецело полагался только на воинственных бедуинов, которых насобирали в Сирии.
   Багдадцы придумывали и рассказывали от имени аль-Джахиза смешные истории про халифа Амина: "аль-Джахиз говорит, что винами алькурбани и кутраббуль, выпитыми в монастыре Сестер Абу Нуввасом и халифом, можно полить все сады Савада. Разве Амин бывает трезвым, чтобы управлять таким большим халифатом?"
   В годы правления халифа Амина наместник Хорасана - Мамун даже по ночам не спал, беспрестанно готовился к схватке. Он уже публично не считался с занятым кутежами братом Амином, отказывался платить дань Багдаду. В мечетях халифата моллы возвещали многие лета не Амину, а Мамуну. Воины-персы, объединившись под зеленым знаменем покойного Абу Муслима, с гордостью вспоминали бывших Сасанидских правителей, подсчитывали свои силы.
   Халиф Амин уже называл своего брата гордецом, не мог вынести "шалостей" брата. Да и поговаривал, дескать, весь пошел в отца, в родителя. Халиф диктовал своим грамотеям тексты, которые читались с минбаров мечетей и в которых проклинался его брат Мамун, обвиняющийся в нарушении отцовского завещания и даже государственной измене. Но это не возымело действия. Мамун поступал по-своему. В халифате, можно сказать, царило двоевластие. И Зубейда хатун, и Айзурана хатун обвиняли молодого халифа в безволии... Неразбериха творилась во дворце. Савадские феодалы и багдадская знать подстрекали Амина к войне. Неиссякаемые богатства персидской земли уплывали из их рук. Зубейда хатун все еще питала ненависть к потомкам Абу Муслима. Она никак не могла успокоиться.
   Меч плакал по шее халифа Амина. Мамун же пользовался среди? персов беспредельным влиянием. Он готовится отразить нападение-брата Амина в городе Мерве.
   Тяжелым было положение халифа. Если бы дела и дальше пошли так, он вынужден был бы уступить престол матери - Зубейде хатун, или брату Мамуну. Но власть - такая зараза, что даже старуха, разбитая параличом, не откажется от престола. Будь на тс" воля правителя, он, покидая сей мир, забрал бы с собой государственную печать. История видела много правителей, которые, теряя последние силы, обеими руками цеплялись за престол.
   Амин не желал расставаться с престолом. Наконец, по настоянию матери, он начал набирать войска не только в Сирии, но и в Савадской области.
   Однако население Савада, недавно сменившее кочевой образ жизни на оседлый и едва-едва вкусившее прелести оседлой жизни не желало войны. Не желали ее и участники всех походов халифата против хуррамитов и чудом избежавшие гибели в битве с ними.. Однако некоторые алчные придворные, желающие разбогатеть на войне, не давали покоя Амину. По сути и сам кутила-халиф не был склонен к войне. Но помимо придворных, твердящих "война-война" сама Зубейда хатун готова была взяться за меч. В последнее время положение хуррамитов укрепилось. Сборщики налогов, посылаемые Зубейдой хатун, уже не смели ступить на земли Базза. Водопровод, строящийся в Мекке, все еще не был завершен. Зубейда хатун желала, чтоб Мамун был усмирен, и она получила бы возможность собрать в Азербайджане налоги за несколько лет вперед с тем, чтоб-послать всю сумму в Мекку, на строительство водопровода. А это пока было все равно, что разделывать шкуру неубитого медведя.
   Мамун же, надеясь на поддержку персидских феодалов, задумал возродить прежнюю славу сасанидских правителей. В восточных областях мечети постепенно теряли свое влияние. В деревнях, возле Базза и Карадага, хуррамиты прилежно восстанавливали разрушенные атешгяхи. А в атешгяхе деревни Билалабад жрецы уже исполняли религиозные обряды. Пили хум, пели и плясали вокруг огня.
   Наконец войско халифа Амина перешло в наступление. Гонцы гоняли своих коней из походного стана в Багдад, и обратно. Войска Амина и Мамуна впервые встретились у реки Рей. Войско Амина сражалось под черным знаменем, а войско Мамуна - под зеленым. Войско Мамуна возглавлял Тахир ибн Гусейн, имеющий большое влияние среди персов. Сасаниды, утратившие свои земли и богатства, взяв в руки мечи, поддерживали Тахира. Большинство из них жило мечтами и надеялось, что Мамун с восшествием на престол окажет им особое благоволение. Мамун обещал обедневшим персидским феодалам большие привилегии. И они, постоянно оскорбляемые и унижаемые арабами, видели свое избавление в победе Мамуна.
   Помогали Мамуну и иудейские купцы. Они мечтали вытеснить из персидских областей арабских, турецких, индийских и византийских купцов и завладеть всей торговлей на Востоке... Кто чего хочет, пусть того и ждет от войны, а народу она, кроме слез и неизлечимых ран, ничего не дает.
   Положение халифа Амина было безнадежно. Его воины не желали сражаться. Из полученных с родины писем явствовало, что их семьи живут плохо. Казна опустела и халиф Амин не мог выплатить жалование войску. Халифских купцов, следующих с товарами из Дербента в Багдад, хуррамиты задерживали на мосту Худаферин. В таком тяжелом положении у халифа Амина мало было надежды на победу. После некоторого перерыва он с новой силой продолжил наступление. Но все попытки, предпринятые им, оказались тщетными. Войско Тахира, перейдя в контрнаступление, разгромило войско Амина и преследовало его до Савада. Вскоре персидское войско уже угрожало Багдаду. Халиф Амин был вынужден выставить против персов воинственных сирийцев, на которых безгранично полагался и которых держал в резерве. Но воодушевленные победой персы показали силу своего оружия и сирийцам. Разбитые, измотанные сирийские части повернули своих коней обратно. Даже кочевые сирийцы, обычно ссорящиеся из-за выгонов и псов, не смогли спасти халифа Амина. Халиф вынужден был отступить к Багдаду и позаботиться о защите города.
   XXIII
   ПЕРЕПОЛОХ В БАГДАДЕ
   Бассейн того, кто с оружием в руках не может защитить его, будет разрушен.
   Арабская пословица
   Провожая в тот снежный зимний день Горбатого Мирзу и Шибла к Баба чинару, Бабек, чтобы повидаться с матерью, по дороге свернул к Карадагу и гостей с собой привел в пристанище Баруменд. Тогда-то Шибл и принялся уговаривать ее, чтоб она отдала Бабека ему в вожатые каравана. Матери хотелось видеть сына рядом с Джавиданом, но она не могла отказать уважаемому купцу, караванщикам которого с таким трудом удалось вывезти ее из Багдада в Билалабад. Баруменд не хотела казаться неблагодарной.
   Бабек стал вожатым каравана у Шибла. Он исходил вдоль и поперек Савад, Аран, Ширван и Иран. Несколько раз побывал в Тавризе, Нахичевани, Барде, Гяндже и Дербенте. Каждый раз, как приходили в Дербент, Шибл рассказывал ему о нападении хазар и об отваге Абдуллы... Былое представлялось Бабеку сказкой. Бабек не раскаивался, что стал вожатым каравана Шибла. Много мест обошел. Говорят: "кто много видит, тот много знает". Бабек назубок знал все дороги, переходы, мосты, постоялые дворы, Дома милости. Он прочитал "Книгу дорог философа аль-Кинди". Знал, как можно одолеть дорогу Тавриз - Курдистан и дойти до Багдада, знал, по какой дороге можно провести караван в Хамадан, Хорасан. Знал, сколько верст от Багдада до Хаштадсара, Базза, Дербента. Знал, за сколько дней караван может добраться от Тавриза до Багдада, сколько верст от Базза до Ардебиля. Словом, это занятие раскрыло Бабеку глаза, расширило его кругозор.
   Бабек не только изучал дороги, ведущие в города, поселки и села, он становился свидетелем многих событий. Видел, как мытарят население халифские сборщики налогов. Видел, как эти кровопийцы сажают людей, отказавшихся платить налоги, голыми в ледяную воду. Чего только не видел! Когда плоды только начинали наливаться соком, халифские чиновники, словно бы занесенные туда сверхъестественной силой, оказывались в азербайджанских селах и пересчитывали яблоки и груши на деревьях. "Осенью сдадите столько-то фруктов. Позаботьтесь, чтобы птицы и звери не уничтожили урожая". И голодные дети с колокольчиками в руках с утра до вечера отгоняли птиц от деревьев. Мало того, в пору сбора налогов, стон матерей достигал небес. Халиф Амин велел сборщикам налогов, чтоб они за недоимки забирали у должников дочерей, мол, продав их работорговцу Фенхасу, выручат сумму налога... Проклятье и белой змее, и черной! Когда наместником был Гарун, хуррамитские деревни тоже подвергались опустошению. Халифские грабители орудовали повсюду. Трудно было истребить их поодиночке. Надо было разрушить весь халифат, до основания.
   Давненько купец Шибл не заглядывал в Багдад. Иудейские купцы говорили ему, что на багдадских базарах бакинская нефть и ширванские ковры ценятся дороже египетской бязи. Услышав это, Шибл подбивал Бабека:
   - Сынок, слышал я, что дороги пока спокойны. Может, отправимся в Багдад? Невольничий рынок Сугульабд увидишь... Может даже удастся повидать Гаранфиль. Эх, молодые вожатые караванов, однажды ступив на багдадскую землю, потом без умолку твердят: "Пойдем в Багдад, пойдем в Багдад". Там караванщики до утра развлекаются с девушками и пьют вино. Если захочешь, завалишься в монастырь Лис. Там водится славное алькурбанийское вино.
   Все это было интересно молодому любознательному огнепоклоннику. Он давно мечтал побывать в Багдаде.
   К сожалению, в Багдаде ему не повезло. Только довел он нагруженный нефтью и коврами караван Шибла до базара аль-Хай-сам, как войско полководца Тахира, взломав железные ворота города, ворвалось в Багдад. Весь город наполнился персидскими воинами в красных шапках, вооруженными круглыми щитами и мечами.
   Купец Шибл опасался, что караван угодит в руки персов. Несколько лет назад разбойники основательно обчистили его караван вблизи вавилонских болот. Если бы и этот караван подвергся ограблению он окончательно обнищал бы.
   - Бабек, умоляю, - засуетился он. - Караван тебе поручаю. Делай, что хочешь, но выведи верблюдов из Багдада.
   Бабек недоумевал. Ночью он с большим трудом привел караван к Хорасанским воротам города. Здесь не было ни одного знакомого, чтоб поспособствовать им. Семь персидских воинов стояли у ворот на страже. Они подозрительно относились даже к безоружным писцам. Никого близко не подпускали. Время было такое тревожное, что стражники у ворот не доверяли и друг другу.
   После утреннего намаза Бабек вместе с четырьмя молодыми проводниками стоял под финиковыми пальмами возле ворот. Они держали совет о выводе каравана из города. Изнуренные верблюды с бросающимся в глаза тавром "Шибл" на ляжках ревели под вьюками. Бабеков Гарагашга отгонял мух, ударяя копытами по земле. Если бы его повод не был привязан к недоузку черного верблюда, конь от нестерпимой жары сбежал бы куда глаза глядят. У белого караванного петуха, сидящего на черном верблюде, поникли крылья. Верблюды заняты были своей жвачкой и с их некрасивых обвислых губ струилась белая пена.
   Бабек был, как и персы, в красной одежде. И он был опоясан мечом, а за спиной висели лук и колчан. Были вооружены и другие проводники каравана. Все их мысли были сосредоточены на верблюдах, нежданно-негаданно угодивших в западню.
   Переполох в Багдаде нарастал. На Тигре горели прогулочные корабли халифа Амина, пламя рвалось к небу. В городе занялись огнем приметные здания, дым поднимался над высокими минаретами мечетей. За дымом не видно было монастырей и церквей. Персы, заковав в кандалы нежелающих сдаваться воинов Амина, вели цх в военные лагеря. Бабек и радовался, и печалился. Радовался тому, что рушится власть, при которой мать его попала в плен и оказалась на невольничьем рынке Багдада, погиб его отец, тот самый порядок, который давал возможность существовать Лупоглазому Абу Имрану. Печалился же потому, что бедуины, которых вешали на "деревьях смерти", тоже были людьми. Бабек никак не мог позабыть скорбное зрелище, увиденное недавно на мосту Рас-аль-Чиср.
   Бабек исподволь наблюдал за стражниками, прохаживающимися у ворот. Ему хотелось обнажить меч и ринуться на них. Он готов был изрубить их и распахнуть ворота. Но осторожный Шибл не соглашался. Город кишел персидскими воинами. Персидские глашатаи на куцехвостых белых конях переезжали с одной улицы на другую и во весь голос оповещали:
   - Багдадцы, слушайте и знайте! Благочестивый сын халифа Га-рун ар-Рашида халиф Мамун принимает заботы о спокойствии и безопасности города на себя. Халиф Мамун вновь поднимет славу халифата до небес. Распространители дурных слухов о Мамуне в городе Багдаде совершают богопротивное дело. Мамун изволил изречь, что высокоблагородные персы и высокоблагородные арабы - его друзья. Простые персы не имеют никаких притязаний к простым арабам. И сунниты, и шииты - равно мусульмане. Все мусульмане должны повиноваться халифу Мамуну. Во всех мечетях моллы должны возносить молитвы за здравие Мамуна.
   На улицах Багдада не было никого, кроме персидских и арабских воинов. Все попрятались по домам. Одетые в красную одежду приспешники Мамуна, с мечей которых стекала кровь, приканчивали подозрительных на месте. Церковные колокола молчали. Только с минберов-кафедр в мечетях да с минаретов раздавались голоса. Служители веры воздевали руки к небу.
   Трепетали израненные парусники, привязанные к финиковым пальмам и ивам на берегу Тигра. Дервиш, иссохший и древний, похожий на пугало, со свалявшимися волосами на лице и голове, с кошелем-кошкюлем на локте, постукивая посохом, топтался у Хорасанских ворот и жалобно распевал поминальную марсию.
   Гонец, ужель и вправду мертв Амин,
   И скорбный надо совершить помин?
   Краса и гордость славного Багдада
   На острие меча его была.
   А где теперь отрада и ограда?
   Преломлен меч. Утрата тяжела.
   Бабек, подойдя к дервишу, поздоровался с ним.
   - Здравствуй, раб божий, - отозвался дервиш, торопливо облизал сухие губы и кашлянул. - Кто это желает одарить нас ради-аллаха?
   Бабек бросил в кошель дервиша дирхем. Монета, звякнув, упала на землю. Бабек нагнулся, поднял дирхем и опустил его в кошель дервиша:
   - Дедушка дервиш,- Бабек прикоснулся к плечу старца.- Правда ли, халиф Амин преставился?
   Опаленное солнцем морщинистое лицо дервиша приняло скорбное выражение. "Проклятье шайтану!" Дервиш покачал головой, глубоко вздохнул:
   - Сын мой, - сказал он. - Я не знаю, кто ты, во всяком случае- божье созданье. Святой пророк изволил изречь: чрезмерная корысть навлекает беду на голову человека. Я беднее птиц и диких животных, но сердце говорит мне: "ты богаче самого халифа". И потому считаю, что аллах одарил меня всеми сокровищами мира. В этом мире двенадцать дервишей разместятся на одной драной циновке, а два брата, увы, не смогли ужиться в необъятном халифате. Я уже сказал, любая беда постигает человека из-за его стяжательства. Это всем правителям будущего должно быть уроком. Это еще что? Звездочеты предсказывают - кровь польется, как вода.
   - Понял, дедушка дервиш, понял. И вправду кровь будет литься рекой!.. Бабек задумался, погружаясь в некий отвлеченный мир. - У жизни таинственные законы. Жизнь - безумный ветер, а жадные стяжатели - ветряные мельницы. Ветер крутит-крутит такую мельницу, а в конце концов низвергает ее в пропасть.
   "Аллахуакбар". Слепые глаза дервиша чуть было не прозрели. Слова Бабека пришлись ему по душе. Ему даже захотелось, раскинув руки, обнять Бабека. Тут один из стражников напустился на Бабека:
   - Эй, бродяга, не разводи канитель со слепым дервишем. Здесь нельзя останавливаться караванам! Сюда вот-вот подойдут войска. Убирайтесь, назад!
   Бабек сердито оглядел разбушевавшегося мясистого, бородатого стражника: "Жаль, что у тебя есть семья! Не то бы..." Слепой дервиш, плюнул и пробурчал: "Ла ховла вала гуввата илла билла-хил алиййил азим"106. Дервиш, наугад тыча посохом, удалился от ворот. В это время сюда на белых конях подскакали семь всадников в красном. "Кто они? И хвосты, и гривы их коней золотятся от хны. Видно, "большие люди". Стражники задержали конных.
   Из серой сумы с бахромой, притороченной к золотой луке седла переднего всадника, капала кровь. Стражники, поклонившись, отворили ворота. В мгновение ока, миновав ворота, всадники очутились на караванной дороге.
   Шибл, приложив руку козырьком ко лбу, пригляделся к всаднику, из сумы которого капала кровь.
   - Это же персидский полководец Тахир! - воскликнул он.- Я часто видел его в Хорасане. Приближенный Мамуна.
   Едва удалился цокот копыт, как с минарета мечети Газмийя раздались звуки азана.
   Казалось, скорбному голосу муэдзина внимал не только израненный Багдад, но весь халифат. Муэдзин словно оповещал всех мусульман, что полководец Тахир вез отрубленную голову халифа Амина его брату Мамуну в Мерв... Знаменитая багдадская статуя всадника стараниями верных Амину людей уже нацелила свое копье в сторону Мерва: "Враг там!"
   Стражники у ворот, проводив именитых всадников, сбились в кучу и о чем-то перешептывались, мысли их были не здесь, а там, где в походной суме кровоточила голова Амина. Нельзя было упускать случая. Казалось, Бабек обрел необыкновенную силу. Выхватив меч, он кинулся на стражников... Те не успели опомниться, как Бабек выбил мечи из рук у троих. Другие проводники караванов ринулись на помощь Бабеку. Даже Шибл взялся за меч. Бабек связал помятых стражников... Ворота были уже распахнуты. Бабек, вскочив на Гарагашгу, поднял караван:
   - Быстрее, уйдем из этой кровавой ямы!..
   ...Далеко позади остался Багдад. Впереди тянулась караванная дорога. Над камышовыми и глиняными лачугами у обочины, прижимающимися к финиковым садам, струились слабые дымки. На знойных полях люди, подобно муравьям, работали молча. Иногда караван проходил через такие деревни, где от гомона птиц и крика детей звенело в ушах. Птицы, щебеча налетали на плодоносящие сады, а босые, черные, исхудалые дети кидались туда же, звеня колокольчиками, гремели какой попало посудой, отпугивали пернатых налетчиков:
   - Эй, проклятые, не клюйте хурму!
   Из садов доносились голоса взрослых:
   - Мечите камни из пращей, мечите! Иначе эти обжоры не уберутся.
   Ребята осыпали птиц камнями. Но отвадить их было не так-то просто. Когда птицы проклевывали кожуру плодов, казалось, они живую плоть детей терзают. Финик - древо жизни арабов. Одни плели корзины из листьев финиковой пальмы, другие перемалывали финики на муку, или вываривали из них мед.
   Дороги, пролегающие через пустыню, вновь превратились в пылающие печи. Все вокруг отливало коричневатым цветом. Там и сям виднелись пахари, обвязавшие головы белыми платками. Наработавшись, они прятались в тени каучуковых деревьев. Все живое искало укрытия от жары. Буйволы, жуя жвачку, переваливались с бока на бок в зловонной жиже, нежились в тепловатых лучах и лениво пошлепывали себя хвостами по спинам. Кучерявые овцы и ягнята, сбившись вокруг колодцев, прятали головы под животами друг у друга...
   Караван направлялся на север. Взгляд Бабека был прикован к узкогорлым глиняным кувшинам у обочины. Из-за неимоверного зноя вода, выставляемая местными жителями для путников, быстро испарялась и горлышки кувшинов посвистывали. Пылающая степь иногда превращалась в мираж. Проходя через эти бедные деревни, Бабеку хотелось закрыть глаза: "Война... Резня... Почему доводят людей до такого состояния?" Тяжело было смотреть на бедуинов, изнуренных болотной лихорадкой. Казалось, они чудом выбрались из могил. У Бабека мыло сердце.