Баргушад Джалал. Обнаженный меч

   Баруменд, кивнув, улыбнулась. Радостно ей было думать: "Сын - молот над вражьими головами! Подрастет - за кровь Абдуллы обязательно отомстит!" Мать была довольна, что сыновья спорят из-за меча. Баруменд краешком глаз оглядела окутанные дымом дом и двор: "пока прилично". На балконе виднелась колыбель. В ней она выпестовала сыновей. "Где то время, когда я баюкала их?"
   У Бабека был сокол, этот сокол принял царственную осанку в нише на балконе. Кривым клювом выщипывал перья у воробья, которого держал в когтях, разрывая и жадно поедая свою добычу. Чанбар, сидящий у красных ворот, в дыму был похож на волка. В углу двора оседланный Гарагашга - конь Бабека похрустывал зеленой травкой и лениво помахивал хвостом. Кудахтали куры, копошились у изгороди из колючек, искали червей для своих жел-токлювых цыплят. Шелкоперые цыплята баловались, иногда пищали, бросались на матерей. Воробьи, присев у щелей в стенах, кормили своих неоперившихся птенцов кузнечиками.
   Абдулла, скривив губы, расплакался. Сколько Бабек ни старался, не мог успокоить брата. Баруменд, чтоб отвлечь сыновей от ссоры за меч, сказала:
   - Гляньте, какое прекрасное утро! - Потом погладила их по головам. Посмотрите, как дым окутал весь двор! Ага!.. Сейчас черные дивы Ахримана задыхаются от дыма. Больше злые духи не смогут подступиться к нашему дому. Проклятый Ахриман удрал, и кто знает, в какой пещере спрятался, подобно Лупоглазому Абу Имрану.
   Услышав кличку "Лупоглазый", и Бабек, и Абдулла нахмурились. Широко раскрытые карие глаза блеснули темным пламенем мести. Имя главаря разбойников они много раз слышали от матери, плачущей над окровавленной одеждой отца. Может, потому они так спорили из-за меча. Каждый из них желал отомстить Лупоглазому за отца.
   Со дня вхождения солнца в созвездие Близнецов57 небо над Би-лалабадом редко бывало чистым. Вчера ночью молнии, искромсав черные тучи, раскидали их. А ветер, усилившись к утру, погнал куда-то стаи туч, освободившихся от бремени и ставших легкими, как паучьи трута. Небо походило, на море без кораблей. Взгляд Баруменд был прикован к алеющему горизонту. Она ждала полного восхода солнца. А вот оно и заполыхало на горизонте. Горы окрасились в яркие цвета. Камни, покрытые густой росой, превратились в зеркала. Крупинки солнечного света искрились на высоких кручах Базза. И зеленые леса изменили свой цвет. Текучие воды заиграли, засверкали. Поток солнечных лучей, проходя сквозь ветки тута, падал на очаг. Очаг светился вдвое ярче.
   Баруменд, вынув меч из ножен, провела им над головами сыновей. Меч, словно бы впитав свет утреннего солнца и пылающего во дворе очага, превратился в молнию. Баоуменд показалось, что вся Страна Огней озарилась. Женщина, прочитав молитву, как Мобед-Мобедан, приветствовала сначала солнце, затем - очаг. Встав на колени перед очагом, протянула меч к солнцу и истово воскликнула:
   - Великий Ормузд, ты повелел, чтобы человек везде и всегда был добрым. И мои сыновья пришли в мир для добрых дел. Молю тебя, великий Ормузд, пребудь всегда с моими детьми!
   Баруменд просила у солнца и великого Ормузда остроту мечам и силу рукам своих сыновей. Мать выпрямилась и с обнаженным мечом в руках, не мигая, с упованием глядя на солнце, обошла вокруг сыновей и очага. Потом опять опустилась на колени перед очагом и снова обратилась к солнцу:
   - Великий Ормузд, заклинаю тебя, не подпускай к нашему дому злые силы! Пусть нога недоброго человека не ступит на наш порог. После гибели Абдуллы я растила сыновей моих в великих трудах, что называется горячие угли поднимала. Да вонзится нож в дурное око, да ослепнет дурной глаз, чтоб не коснулся нашего дома.
   Бабек и Абдулла, глядя на солнце, повторяли вслед за матерью слова молитвы.
   А она все просила солнце:
   - Великий Ормузд, благослови сына моего Бабека, он сегодня перепояшется поясом-каста58, станет огнепоклонником. Этот огонь во дворе я разожгла в честь сына. Молю тебя, благослови его, чтобы меч его никогда не притупился. Если мой сын не отомстит за своего отца Абдуллу, я не смогу спокойно уснуть в обители тишины.
   Горящие жаждой мести глаза Бабека устремлялись то к матери, то к солнцу, то к очагу. Он скорбно и задумчиво сжимал губы, слушал молитву матери и мысленно с отцовским мечом в руках, разыскав в горах Лупоглазого Абу Имрана, разрубал его: "Убийла, мой отец не останется неотмщенным! Я у табунщиков Салмана прошел выучку. Сумею владеть отцовским мечом".
   В душе Бабека бушевала буря. Заалевшее от гнева лицо его было краснее камней, окрашенных хной. Тонкие, сросшиеся брови, изогнувшись, напоминали натянутый лук, ноздри красивого носа подрагивали.
   Властный голос Баруменд отвлек Бабека от его дум:
   - Сыны мои, во имя священного солнца встаньте на колени пред огнем!
   И Бабек, и Абдулла тотчас преклонили колени перед очагом, в котором горели сандаловые щепки, разбрасывая вокруг искры наполняя двор благовонием.
   Мать завершила молитву. Но сыновья не забыли об отцовском мече. Опять заспорили. Баруменд не знала, как утихомирить их, Она отдала лучшие годы своей жизни, чтобы поднять на ноги своих сыновей, она взращивала в их сердцах семена любви к мечу. После рождения второго сына, названного именем отца, вдова вынуждена была обменивать свое молоко на хлеб, и на заработки кормилицы-няньки содержать детей.
   Когда убили мужа, Абдулла еще не родился. Мать была прислугой в Билалабаде в доме Салмана. Все, что зарабатывала, подобно птице, доставляющей корм своим птенцам, отдавала детям.
   Бабек с шести лет стал табунщиком Салмана. Дни и ночи его проходили на коне, на коне он и оперился. Конюхи Салмана научили его владеть мечом, на тамбуре играть.
   А Абдулла подрос и стал пасти деревенских ягнят. Забота о хлебе насущном более не угнетала мать. Семья воспряла. За эти восемь-девять лет Баруменд ни разу не было так хорошо. Горда держалась она, радостно ей было.
   Между тем, спор возле очага не прекращался:
   - Меч - мой!
   - Нет, мой!
   Со стороны могло показаться, что Бабек и Абдулла кровные враги.
   - Дети, перестаньте! - Баруменд со смехом обняла обоих ребят и потрепала их белокурые волосы. - Обоим куплю по мечу.
   Потом подумала: "В халифате без глаз можно прожить, а без меча - нет!.. Хорошо, хоть есть на свете такие люди, как Гаджи Джафар, как Джавидан, а то никто беднякам-сиротам и куска хлеба не подал бы".
   Радовалась, глядя на сыновей.
   - Вижу, в отца пошли. Он, да возрадуется его дух, оружие выше богатства ценил. Даже когда спал, не расставался с мечом. Врагов было много. Отец ваш говорил: "Если меч заржавел, значит, его хозяин мертв! От мужчины - кровью, а от женщины благовониями пахнуть должно". Жаль, отец сейчас не видит вас. Если б дожил, многому бы научил... Да обрадует его дух великий Ор-музд! Сам ушел, меч оставил сыновьям. Если отцовский меч заржавеет, дух отца возропщет.
   Долго наставляла Баруменд сыновей. Рассказывала - в который раз! - все, что помнила об их отце.
   Мальчики шалили. Гонялись друг за другом вокруг очага, кричали. Матери не хотелось одергивать их. Они росли без отца, и потому она терпела все их шалости. Бабек вдруг вгляделся в рукоять прислоненного к туту меча:
   - Мама, что это-за узор?
   - Сынок, это не узор, а надпись: "Игид, если вложишь меч в яожны, не берись за рукоять его!"
   Баруменд, несколько раз прочитав надпись, поцеловала сыновей в лоб, в глаза и, взяв меч, извлекла из ножен, величественно воздела его к солнцу. Абдулла заметил на лезвии меча небольшие полоски:
   - Для чего они?
   Баруменд, поглаживая волосы сына, ответила:
   - Сынок, твой отец был не просто маслоторговцем, - и, глядя на меч, помолчала, а затем, вздохнув, продолжила: - Этот меч многих спас в Дербенте, Бабек только на свет появился в атешгяхе, а тебя тогда еще и не было... Про Лупоглазого Абу Имрана слышали? Этот разбойник часто досаждал Джавидану. И тогда этот меч много потрудился. Наша деревня Билалабад всегда была горемычной. И прежде враги не давали нам спокойно жить в своем доме. Меч вашего отца не залеживался в ножнах. И каждый раз, отправив на тот свет какого-нибудь негодяя, отец ставил на лезвии меча метку. Этот меч будет передаваться из поколения в поколение, от вас - вашим сыновьям, от сыновей внукам, и люди узнают, что и потомки Абдуллы не щадили врагов. Было время, когда Абу Имран от страха перед вашим отцом даже близко не подходил к нашей деревне. Джавидан вашему отцу поручил охранять Билалабад от врагов. И он, собрав вокруг себя храбрецов, грудью вставал против черных ветров.
   Бабек спросил:
   - А как же Лупоглазый одолел отца?
   Вопрос Бабека был не беспричинен. Если отец был таким храбрым, то как же убили его? Баруменд ответила:
   - Отец ваш был другом и сподвижником Джавидана. Его слово считал законом для себя. Джавидан обосновался в крепости Базз. Он - вождь хуррамитов, смелый человек, это вы знаете... Халиф Гарун очень боится его. Халиф отвалил кучу динаров Лупоглазому, чтоб тот Джавидана убил. А Джавидан послал вашего отца разузнать, где Лупоглазый затаился. На горе Савалан головорезы Лупоглазого подкараулили его. Он в одиночку с семерыми сражался... Троим срубил головы вот этим мечом. А под конец... Одному трудно справиться с целой оравой. Сзади ударили его... Ранили. Увели к Абу Имрану. А потом... язык не поворачивается. Чтоб у врагов руки отсохли!
   И Бабек, и Абдулла присмирели. Больше ни о чем не расспрашивали у Баруменд, с трудом сдерживающей слезы.
   Сегодня должен был состояться обряд Верности. Плакать и горевать в такой день у огнепоклонников считалось грехом. Баруменд вытерла увлажнившиеся глаза.
   Дым во дворе с красными воротами постепенно редел, Бару-менд спрятала меч в колыбель. Зашла в дом и вынесла оттуда жаровню с тлеющими углями.
   - Пойдемте, сыночки мои, не то опоздаем.
   Мать и сыновья вышли на дорогу, ведущую к атешгяху. Бабек,, шагая, поглядывал то на садри Абдуллы, то на свою садри и радовался. Мать почти не отрывала взгляда от сыновей, будто впервые-видела их: "Ах, был бы Абдулла жив! Как выросли наши сыновья!"
   Сколько ребят шло по дороге к атешгяху!.. Из дворов, где горели очаги, все выходили и выходили ребята в белых рубашках, и присоединялись к общему шествию. Все были радостны. Казалось, что нога ни одного халифского грабителя никогда не ступала! на землю этой деревни. Улыбались люди, улыбалась и природа. В караван-сарае ревели с подвешенными к шеям бубенцами верблюды купца Шибла. У родника Новлу толпились девушки. Кровавое поле и Гранатовая долина оглашались ржанием лошадей Салмана. Пастухи развели костер на вершине горы. Солнце украшало небо Билалабада, а его землю - люди. Заливисто щебетали птицы.
   Баруменд с сыновьями спешила в атешгях. Изображение полумесяца, высеченное на камнях атешгяха, в свете солнца проступало еще четче. Когда они приблизились к атешгяху, Бабек рванулся-вперед:
   - Ну и петух! Ай-да петух! А какая бородка у него!
   Ринулся за братом и Абдулла. В клетках во дворе атешгяха горланили большие белые петухи. Их было много. Краснобородые-священные петухи горделиво расхаживали в клетках. Будто хозяевами атешгяха были не жрецы, а они. Бабек, достав из торбьп горсть зерен, бросил петухам:
   - Пусть будут острыми ваши клювы! Это моя мама вас угощает. Эй, что же вы разбегаетесь?
   Отовсюду сыпались пригоршни зерен, предназначенные петухам.
   Абдулла, гладя Чанбара, прибежавшего вслед за ними сюда., разглядывал петухов. Они разжирели, им стало тесно в клетках. Вскоре вокруг клеток собрались ребята в белых рубашках.
   Баруменд взяла сыновей за руки, потянула к воротам.
   У входа в атешгях стоял белобородый, худой высокий старец - жрец с повязкой, закрывающей рот и нос. Придерживая одной рукой полу длинной красной абы59, другой безостановочно размахивал гранатовым прутиком. Подойдя к жрецу, Баруменд смиренно произнесла:
   - Святой отец, впусти нас в атешгях.
   А затем, сняв золотое украшение, прикрепленное к кончику косы, опустила его на ладонь жреца: - Святой отец, передай Мобед-Мобедану, пусть извинит меня, дома ничего другого, достойного атешгяха, не нашлось. Когда Бабек станет учиться в атешгяхе, за все отблагодарю... Мой муж Абдулла в Барде купил это в честь [рождения Бабека, а я дала обет, когда сын вырастет и повяжется поясом касти, пожертвовать атешгяху.
   Жрец, невнятно прошептав молитву, помахал гранатовым прутиком над головой Баруменд и ее сыновей.
   - Да примет великий Ормузд ваше приношение. - И открыл георота. Пожалуйте, проходите. Но, сестра, обряд Верности будет совершаться во дворе.
   VIII
   ОБРЯД ВЕРНОСТИ
   Нет святыни прекрасней истины.
   Индийская пословица
   Последнее время в Золотом дворце создалось двоевластие. Халиф ше считался с главным визирем, а главный визирь - с халифом. Разногласия особенно обострялись, когда речь заходила об атеш-гяхах. Главный визирь Гаджи Джафар настаивал на их сохранении.
   - Если мы тронем их, - говорил он, - хуррамиты опять восстанут, а наше влияние в халифате и без того упало. Число врагов лучше уменьшать, чем увеличивать.
   Халиф Гарун раздражался:
   - Красный дьявол, да покарает тебя Мекка, которую ты посетил! Может, ты отвернулся от ислама и стал огнепоклонником?! Почему ты печешься не о мечетях, а об атешгяхах?!
   Зубейда хатун, отточив дамасский клинок, занесла его над головой главного визиря Гаджи Джафара. И клинком этим был халиф Гарун. Выданная им главному визирю охранная грамота значила еще меньше, чем уверение в существовании загробной жизни.
   Абу Имран, узнав о терпимости главного визиря по отношению к атешгяхам возненавидел его. По указу халифа он разрушал все хуррамитские храмы в Миматском округе. Халифские разбойники подвергли билалабадский атешгях такому разорению, что несмотря на все старания хуррамитов завершить восстановление этого священного храма оказалось невозможным. Мастера, приглашенные из Тавриза, работали целыми днями не покладая рук. Хотели, чтоб во время обряда жрецы смогли возжечь огонь в атешгяхе.
   Однако это не удалось - оставалось еще много работы... По решению Мобед-Мобедана обряд Верности совершался во дворе. Для этого жрецы с вечера разожгли атешданы - сосуды огня60, установленные во дворе. Высокий, худой старый хранитель огня, нижняя часть лица которого была закрыта повязкой, с вечера мотыльком кружился возле атешданов, то и дело длинными щипцами помешивал угли. Мириады искр, с треском срываясь с пылающих углей, разлетались, их сносило в сторону собравшихся тут мальчиков в белых рубашках. Дети радостно подпрыгивали, смеялись вытянув руки, пытались на лету поймать искру. Казалось, все они только для того и пришли сюда, чтобы поиграть с огнем. А хранитель священного огня был занят своим делом. Его влажный лоб, отражая блики пламени, словно бы покрылся красным глянцем. Но старик не боялся огня. Красная борода и кончики высовывающихся из-под повязки усов его были опалены. Старик замечал, что мальчики посмеиваются над его опаленными усами. Он и сам улыбнулся, помешивая огонь:
   - Дети мои, - предостерег он, - отойдите, не то подпалите одежду.
   Один из жрецов привстал на носки:
   - Где тамбуристы? Пусть проходят вперед...
   Мальчики отодвинулись от сосуда огня. Вперед выступили семь юных тамбуристов в белых рубашках.
   Хранитель огня все подбрасывал и подбрасывал в сосуд огня сухие удовые и сандаловые поленья. Старался, чтобы огонь горел равномерно, не ослабевал.
   Бабек с Муавией стояли плечом к плечу сразу же за тамбуристами. Если б не красная повязка на голове Муавий, не могла бы отличить молочных братьев одного от другого стоящая поодаль Баруменд. Всех мальчиков, пришедших на обряд Верности, казалось, родила одна мать: все были одного роста, одинакового телосложения. Сходство усиливалось благодаря одинаковой одежде. На всех белели доходящие до колен рубашки. С плеч свисали пустые торбы. Когда мальчики смеялись, на их белых зубах играли блики очага.
   Муавия выглядел мрачновато. Вчера, состязаясь в скачке с Бабеком, он упал с коня. И никак не мог забыть это. Ему казалось, что все ровесники думают только об этом и мысленно стыдят его: "Безумец!.. Как смеешь ты выставлять коня против^ Гарагашги? Это же конь Бабека! Ступай, найди себе ровню и с ним состязайся! За Бабеком не угнаться даже конюхам Салмана, а тебе и подавно. В Бишкинском округе нет коня, что мог бы обскакать Гарагашгу. Больше не тягайся с Бабеком! Не то опять проиграешь".
   Бабек поглядывал на Муавию, лицо которого кривилось так, как будто он только что надкусил зеленую алычу, а иногда, оборачивался на мать, которая, держа за руку Абдуллу, стояла в тенв кипариса и глазами следила за ними: "Мама, этот твой сын очень упрям! Заладил одно и то же, мой Демир все равно обскачет твоего Гарагашгу. Не обгонит! Никогда!" Муавия словно бы догадался о мыслях Бабека и беспокойно переминался с ноги на ногу. Если б разрешила мать и если бы не обряд Верности, он сию минуту побежал бы и поднялся на коня и, поскакав прямиком в Гранатовую долину, окликнул бы Бабека: "Эгей! Выводи своего коня! Ну-ка, поторопись. На этот раз посмотрим..." Да и Бабек бросился бы седлать своего коня. Но мать пообещала ему перед приходом" сюда: "Сынок, после того, как Мобед-Мобедан повяжет тебя поясом- касти - получишь отцовский меч!"
   - Эй... Муавия, что молчишь?
   Муавия поднял голову, словно бы очнувшись, и тут же вскипел.
   - Клянусь духом пророка Ширвина, если бы мой Демир не споткнулся у гяба61, твой Гарагашга и до хвоста бы его не дотянул...
   Бабек покосился на молочного брата и помахал рукой:
   - Ну, вот ты опять... Не расхваливай своего Демира! "Тут не Исфаган, да мерки те же, что и там". Ничего, сегодня после восхода луны, еще раз померяемся, а конюхи дяди Салмана будут свидетелями. Хочешь - выбери из табуна себе коня что порысистей. Боюсь, Демир опять тебя подведет...
   От негодования лицо Муавий вспыхнуло, как пламя в атешгяхе.
   - Слушай, зачем это мне выбирать другого коня? Мой Демир жив еще!..
   Баруменд неотрывно смотрела на детей. Она досадовала, что Бабек с Муавией не ладят. "И что это они? Больше жизни любят друг друга, да как заупрямятся, так и пошло-поехало, а заводила - Бабек".
   Несколько дней назад Бабек настоял, чтобы Муавия вышел на состязание с ним. В этой скачке конь Муавий вывихнул себе ногу и он, рухнув, ушибся головой о камень. Потому Баруменд и сердилась на Бабека.
   Вдруг ряды собравшихся пришли в движение... Зазвучали тамбуры. Пробежал шепот:
   - Мобед-Мобедан идет!
   - А ну, пригнись-ка чуток, чтоб и я смог увидеть.
   Все привстали на цыпочках, затаив дыхание. Только хранитель огня невозмутимо продолжал заниматься своим делом. Он сгребал потеснее одно к другому разгоревшиеся поленья.
   Весь в белом с головы до пят, дородный, чернобородый жрец с повязкой на рту, размахивая гранатовым прутиком, раздвигал им людей словно волшебной палочкой и властно требовал:
   - Расступись, Мобед-Мобедан пожаловал!..
   Ребята локтями подталкивали друг друга:
   - Вон, глянь, идет!
   - Какая длинная борода у него!
   Мобед-Мобедан в красной абе с повязанным ртом, с золотым посохом в руке, оглядывая ребят, неспешно приближался к атешдану. Вслед за ним шествовали семь жрецов в белых одеяниях. И у этих жрецов в руках были гранатовые прутья. Один из них, неся чашу и кувшин, наполненный хумом - хмельным напитком, шел рядом с Мобед-Мобеданом.
   Бабек с безграничным интересом разглядывал своего будущего учителя святого отца. Его одежда, украшения, черная волосатая родинка на лбу не понравились Бабеку: "Этот долговязый старик- вылитый колдун!" Бабек, гюджал губы, повел плечами и тихонько наступил на ногу Муавии:
   - Эй, погляди, видишь бусы этого тощего старика? Ишь, какие длинные, до пояса...
   - Тсс! Услышит!
   Все взгляды были устремлены на Мобед-Мобедана. Он, несколько раз обойдя вокруг атешдана, воздел свой золотой посох к солнцу и, часто мигая, уставился слезящимися глазами на солнце. Что-то прошептал под повязкой. Треугольная тиара уподобляла его более падишаху, нежели священнослужителю. Изображение солнца на короне, отделанное драгоценными камнями, излучало сияние. Бабек глаз не сводил со святого отца: "Глянь, как этот старик разукрасил бороду! Клянусь духом пророка Ширвина, он - настоящий колдун".
   - Муавия, откуда у этого старика столько драгоценностей?
   Муавия сердито покосился на него, что-то буркнул. В бороде Мобед-Мобедана искрилась целая россыпь бриллиантов, алмазов и яхонтов. Мобед-Мобедан облачился подобно древнемидийским аристократам. Пришедшие на обряд ребята не отрывали от него взглядов. Многие стояли, разинув рты. Особенно девушки в красных одеждах, стоящие позади мальчиков, не могли скрыть изумления. Как бы там ни было, все-таки главный жрец был стариком, и Бабек раскаивался, что обозвал его колдуном. И то, что девушки, глазея на главного жреца, шушукались, не понравилось ему.
   - Замолчите!
   Девушки примолкли, будто перепелки, завидев сокола. Воцарилась тишина. Мобед-Мобедан, указывая золотым посохом на солнце, заговорил странным голосом:
   - Ахурамазде62 - слава!
   Жрецы тотчас же приготовились повторять его слова и подали знак, чтобы все присоединились к ним.
   - Ахурамазде - слава! - разнеслось согласное эхо. Мобед-Мобедан указал золотым посохом на атешдан:
   - Священному огню - слава!
   И многоголосое эхо отозвалось:
   - Слава! Слава!
   Мобед-Мобедан еще несколько раз обошел огонь, потом указал золотым посохом на Дом тишины, стоящий на склоне горы:
   - Да возрадуется дух пророка Ширвина!
   - Да возрадуется! Да возрадуется!
   И каждый раз, когда Мобед-Мобедан произносил благословенье или проклятье, ему отзывался дружный хор.
   - Да будет тысячекратно проклят аббасидский халиф аль-Мансур, казнивший Абу Муслима!
   - Тысячекратно! Тысячекратно!
   - Да переселится дух Лупоглазого Абу Имрана в длинноухого осла!
   - Да переселится, да переселится!
   - Да будет тысячекратно проклят враг огнепоклонников халиф Гарун ар-Рашид!
   - Да будет проклят, да будет проклят!
   Мобед-Мобедан:
   - Да не знает горестей друг огнепоклонников, главный визирь Джафар ибн Яхья Бармакид!
   - Да не знает, да не знает!
   - Да будет острым меч полководца хуррамитов Джавидана сына Шахрака, да будет жизнь его долгой!
   - Да будет острым, да будет долгой!
   - Пусть еще громче запоет ваш петух!
   - Пусть запоет, пусть запоет!
   - Да будут острыми зубы ваших собак!
   - Да будут острыми, да будут острыми!
   - Пусть достигнут ваши кипарисы небес!
   - Пусть достигнут, пусть достигнут небес!
   - Да здравствуют хранители огней Азеркешнесба!
   - Да здравствуют, да здравствуют!
   Пришедшие на обряд читали молитвы, пили хум, постепенно хмелея. Мобед-Мобедан попросил хума у стоящего рядом худого жреца среднего роста. Жрец с выражением готовности налил из кувшина в золотую чашу хум и подал ему:
   - Извольте, пусть хум превратит вашу душу в солнечные небеса!
   Мобед-Мобедан, приподняв прикрывающую рот и нос повязку, отпил из золотой чаши и громко возгласил:
   - Хум, взбудоражь нашу кровь! Жизнь без тебя - ничто. Он сначала поцеловал чашу, потом, подняв над головой, вперил взор в нее:
   - О, священный хум, потому пьем тебя, что привносишь в наши тела огонь, сердца превращаются в очаг, а по жилам искры текут. Все огнепоклонники благодарят землю, взрастившую тебя. О, хум, напиток радости, веселья и счастья. Кто отведает тебя, тот станет счаетливейшим человеком. Вина Аликурбани, Кутраббуля и Мугани в сравнении с тобой преснее воды Тигра.
   Охмелевший от хума Мобед-Мобедан, улыбаясь, возвратил золотую чашу тому самому жрецу, что подал ее, приподняв длинные полы абы, еще раз прошел с молитвой вокруг огня. Потом обратился к жрецу, что, вскинув седые брови, стоял с кувшином в руке в ожидании приказаний.
   - Принести касти! Мои маленькие храбрецы желают стать огнепоклонниками.
   Жрец послушно поспешил в атешгях и вынес оттуда охапку шерстяных поясов с махрой. Умолкнувшие было тамбуры вновь загремели. Охмелевшие жрецы, возбужденные музыкой, размахивая гранатовыми прутьями, кружились в середине. Размеренно покачивая плечами, затеяли хоровод. И дети, впервые повязавшие рты, присоединились к ним. Бабек и Муавия танцевали в обнимку. Сколько ни старалась Баруменд не могла разглядеть своих сыновей в толпе. Она подсадила себе на плечи Абдуллу:
   - Глянь-ка, сынок, танцуют ли братья?
   - Танцуют, мама, танцуют. Ой, старик с бородой в бусинках жзял Бабека за руку, что-то говорит ему.
   Мобед-Мобедан, остановив среди танцующих Бабека, расспрашивал его:
   - Мальчик, чей ты сын?
   - Абдуллы.
   - Как звать тебя?
   - Бабек.
   - Мать здесь?
   - Да, здесь.
   Мобед-Мобедан, подняв голову, оглядел стоявших поодаль. Заметил Баруменд, улыбнулся. Казалось, святой отец солнце подарил Баруменд. Мобед-Мобедан хорошо знал покойного Абдуллу. И в Дом тишины сам проводил его. Джавидан, Шахраков сын, поручил Мобед-Мобедану навестить Баруменд, проведать ее сыновей. Обряд Верности пришелся очень кстати.
   - Мальчик, ты растешь, какова цель твоей жизни?
   - Отомстить врагам отца!
   - Кто враги твоего отца?
   - Лупоглазый Абу Имран и его головорезы.
   Мобед-Мобедан коснулся щекой волос Бабека. Он Бабеку первому повязал стан шерстяным поясом. А затем, читая молитву, одного за другим опоясал всех остальных. Когда очередь дошла до Муавии, тот, не дожидаясь вопроса святого отца, выпалил: