Баргушад Джалал. Обнаженный меч

   - Да, да... Такого вина нигде не найти. Под конец жизни поэт Абу Нуввас не пил ничего, кроме муганского вина. Жаль Абу Нув-васа. Он был великим поэтом.
   При имени Абу Нувваса Бабек встал, взял тамбур, настроил его и вновь устроился на пне, у очага. Вино прибавило блеска его карим глазам. Если бы Абдулла и Муавия, которых он недавно так холодно принял, были здесь, он сейчас не отпустил бы их. "Вы устроили мне встречу со знаменитым философом аль-Кинди, садитесь- выпьем", - сказал бы он им.
   Беседа полководца с философом ладилась. Они даже не слышали завывания бушующего во дворе ветра. Ураган ревел так, словно решил сдвинуть с места гору Хаштадсар. Но слух старого философа услаждали приятные звуки тамбура. Бабек, играя, пел стихи Абу Нувваса:
   Похитили жизнь мою
   взгляды твои,
   И грудь мою бури
   внезапно пронзили насквозь,
   Отрава любви
   растворилась в крови
   И сердце, растаяв,
   по телу всему разлилось.
   Философ аль-Кинди повеселел, покачивал в такт звукам тамбура плечами. Время от времени Бабек переставал петь и играть, восхвалял дары Страны Огней. Говорил, что в Азербайджане изготовляют такие вкусные и ароматные вина, что равных во всем мире не сыщешь. На Мугани, в Мили и Ширване произрастает такой виноград, что когда девушки осенью собирают его, то пьянеют только от запаха. Глянешь, а девушки в винограднике, взяв чашки-ложки, играют и пляшут. Стороннему человеку может показаться, что они с ума сошли.
   Философ рассмеялся:
   - Полководец, я так охмелел от муганского вина, что хочу сплясать, как те девушки.
   -Послушайте, спою вам еще одно стихотворение Абу Нувваса.
   - Спой, я люблю Абу Нувваса.
   Проникновенные звуки тамбура слились с нежными строчками поэта:
   Как солнце, на закат идущее,
   как восходящая луна.
   Такой неизъяснимой прелестью
   ты, юная, озарена!
   А с белыми твоими пальцами
   И венценосной головой
   Не маки ль поделились вешние
   своей расцветкой огневой?!
   - Ну как, нравится?
   - Конечно, я ведь сказал, что люблю Абу Нувваса. И завидую ему. Он был необыкновенным поэтом и человеком.
   - Как?
   - Ни в черта не верил, ни в бога. Иногда клялся именем аллаха, но веры у него не было. К тому же был дерзок. Однажды имам в мечети читал коран. Когда он произнес: "Нет аллаха, кроме аллаха", Абу Нуввас прервал его: "Нет аллаха, кроме хлеба!"
   - Мудро сказано.
   Аль-Кинди продолжал:
   - Находчивость несколько раз спасала Абу Нувваса от гнева Гаруна ар-Рашида. Поэт был большим шутником и больше всего от него доставалось духовенству. Однажды опять при чтении корана в мечети, в одном месте текста имам воскликнул: "Эй, гяуры!" Не успел имам произнести: "Эй, гяуры!", как Абу Нувас встал и откликнулся: "Мы здесь!.."
   Бабек спросил:
   - А каково ваше мнение о старом поэте Абуль Атахийе? Нравятся ли вам его стихи?
   - Нет, поэт Абуль Атахийя пишет о жизни в загробном мире. Духовенство перетянуло его на свою сторону.
   - Я слышал, что прежде Абуль Атахийя, так же, как и Абу Нуввас, был весельчаком. Отчего же потом стал аскетом?
   - Когда я еще был наместником, Абуль Атахийя был стольником халифа Мехти, - возвратился философ в прошлое. - Он приобрел во дворце большое влияние, к тому же халиф Мехти никому, кроме него, не доверял своих тайн... И во времена халифа Гаруна Абуль Атахийя был на виду и считался одним из любимых поэтов халифа. Главный визирь Гаджи Джафар тоже пригрел Абуль Ата-хийю. Сочинял музыку на его стихи. Эти песни облетели весь халифат. Певицы на больших пирах сначала исполняли стихи Абуль Атахийи, а затем уж Абу Нувваса. Увы, Абуль Атахийя стал вздыхать о рабыне, которую звали Отбану. Стрела любви Абуль Атахийи угодила в камень. Отбану даже видеть его не хотела. Поэт предался скорби. Стал соблюдать орудж - пост, прилежно совершать намаз. Халиф Гарун бросил Абуля Атахийю в темницу, чтобы тот одумался и вновь писал стихи. Однако, выйдя на волю, поэт примкнул к духовенству. Решил посредством религиозно-мистических стихов освятить жизнь, очиститься от скверны.
   - Вероятно, сейчас Абуль Атахийя совсем обеднел? Халиф Мамун ведь не любит тех, кто пишет о загробном мире.
   - Конечно... Хоть вы и враги, но я должен сказать, что халиф Мамун мудрый государь. Хорошим поэтам, хорошим ученым оказывает большие почести.
   По обычаю хуррамитов нельзя было обижать гостя, Бабек промолчал, хотя ему и не понравилось, что в его присутствии хвалят Мамуна, подумал: "Еще бы не мудрый государь! Скупил таких, как ты, и засадил в клетки. Во дворце халифа вы подобны четкам у него в кармане. Когда ему вздумается достает и заставляет щелкать. Жаль, что ваши дарования служат таким деспотам!"
   Бабек, не вступая в спор с гостем, сказал:
   - Многие стихи Абуль Атахийи мне тоже не нравятся. Вот послушайте, о чем он пишет:
   Пусть тот, кто жив еще,
   слова мои услышит
   И в памяти своей
   их мысленно запишет.
   Заложник смерти я,
   живу на белом свете,
   Не тратя сил на то,
   чтобы избегнуть смерти.
   За семь десятков лет,
   придя к черте конечной,
   Я, смертный, обрету
   приют последний, вечный.
   Живому каждый миг
   готовит перемены,
   Сегодня-завтра пасть
   любые могут стены.
   - По мнению этого поэта, выходит, что надо, пока живешь, не выпускать из рук платка, чтоб вытирать слезы. Сам себе руки-ноги должен связать и сидеть, ожидая смерти... Но ведь человек до последнего дыхания не должен отказываться от жизни.
   Прислонив тамбур к кувшину с вином, Бабек подвинул поближе к философу свой пенек, покрытый овчиной:
   -Некоторые мысли суфитов я разделяю.
   -Среди суфитов много мудрых людей. И среди суннитов, мотазилитов, мурчиатов, шиитов много крупных ученых и сильных поэтов. Надо считаться с их мудрыми высказываниями. Но с некоторыми можно и поспорить. Я прочту вам одно стихотворение суфитки Рабийи аль-Адазийи. И аль-Кинди начал нараспев:
   Смерть тому, кто не верит в тебя, о Аллах!
   Если адского я испугаюсь огня
   И в неверье впаду, испытав этот страх,
   Ввергни тотчас же в ад, не жалея, меня!
   Пламя веры во мне - наивысшая страсть,
   Я прожить без тебя не желаю и дня.
   А заметишь, что в рай помышляю попасть,
   От святых его врат прогони ты меня!
   - Нет, такие стихи не нравятся мне, - сказал Бабек. - Я разделяю только дельные мысли суфитов. Например, они говорят, что бог должен быть в сердце у человека. Кто хочет обратиться к богу, тот должен воззвать к своей совести. Суфиты говорят, что в жизни человека существует только любовь, будь то любовь к человеку, женщине, отчизне... Разве эти мысли ничего не стоят? Суфиты называют аллаха "высшим разумом". Это воспринято ими у древних греков. И в странах, не входящих в состав халифата, живут мудрейшие люди. У них тоже следует поучиться. Эти люди советуют выбирать халифов из народа.
   Аль-Кинди задумался: "Откуда такие познания у Бабека? Всю жизнь орудовал мечом, когда же он приобщился к наукам?!"
   После некоторого молчания аль-Кинди завел речь о зындыгах. Бабек высказал свое сужденье и о них.
   - Зындыги выдвигают интересные мысли, но среди них нет единства.
   -Во времена моего наместничества зьшдыги подняли смуту,- снова вспомнил прошлое аль-Кинди. - Но халиф Мехти раздавил их... Вы правы. В их среде случались глубокие разногласия. Иные из них вообще отрицали существование аллаха. Они даже личность пророка брали под сомнение... Зындыги считают, что мир существовал всегда и будет существовать вечно, без каких-либо изменений. Они утверждают, что люди, подобно зеленой траве, произрастают из земли, а потом, как трава же, увядают, выгорают и смешиваются с землей; никто не знает, откуда возникает эта трава и куда исчезает. Зындыги выражают в основном настроения персидской аристократии. Стремятся возродить Сасанидскую империю. При халифе Гаруне зындыги даже пикнуть не смели. Халиф Мамун часто меняет свои пристрастия, теперь выказывает им расположение. Халиф большой хитрец. Он подобно трудолюбивым пчелам умеет снять взяток даже с ядовитых цветов... Сейчас он стремится поколебать самых влиятельных духовных деятелей ислама. Противопоставляет им логическое мышление сильных ученых.
   - Философия зындыгов имеет глубокие корни, - сказал Бабек.- Но ныне халиф Мамун прислушивается в основном к мнению мотазт'литов. Сейчас во дворце преимущество на их стороне.
   - Конечно... Ныне халиф Мамун даже указ издал о распространении учения мотазилитов по всему халифату.
   Бабек кивком дал знать, что ему уже известно и это.
   - Мотазилиты хотят переделать коран, внести изменения в его главы. Словом, они ратуют за новый подход к корану и религии. Мотазилиты категорически возражают против содержащегося в коране изречения: "Что написано на лбу человека, то с ним и будет! Все в руках судьбы!" По их мнению, каждый приходящий в этот мир человек совершенно свободен в выборе. Он, если пожелает, может заняться добрыми делами, а может - дурными. Человек - не игрушка судьбы! Мотазилиты считают, что даже аллах не волен в своих поступках: он всегда стоит на страже справедливости и карает тех, кто совершил прегрешения. Мотазилиты высоко ставят науку, сознание, разум. Они утверждают, что халифатом можно управлять, опираясь не только на религию, но и пользуясь научными познаниями, научными идеями. А религиозное мышление следует применять только в религии. Духовенство называет философию "опасной наукой", "наущением шайтана". Мотазилиты же, наоборот, высоко ставят философию, предпочитая ее даже логике. - Аль-Кинди умолк, надолго задумался. Потом отчего-то вдруг завел разговор о пророке Мухаммеде. - Понимаешь, пророк Мухаммед создал сильную религию. Мне кажется, что мотазилиты не смогут существенно повлиять на нее. Не смотри, что я и сам тоже помогаю мотазилитам. В настоящее время религиозные взгляды намного преобладают над политическими. Мусульмане истово поклоняются пророку Мухаммеду, наизусть знают коран. Ислам находится в отроческом возрасте. Отрочество и в жизни людей - бурное время. Как только ислам выйдет из этого отроческого периода, он проживет века. Тебе известно, я - христианин. И не очень-то расположен к исламу. Но надо всегда говорить правду, придерживаться истины. Сильнее истины в мире ничего нет. Молчишь? Видимо, не согласен со мной.
   Бабек многозначительно улыбнулся, сдвинул брови и карими своими глазами обвел рябое лицо аль-Кинди. Его взгляд означал: "Говори, старик, говори, я готов выслушать тебя до конца".
   Старый философ стремился показать себя знатоком и ценителем ислама. Казалось, будто он дает Бабеку урок по корану:
   - Коран предписывает, чтобы человек учился с колыбели до могилы. Разве это не великое уважение к науке? Разве это не предоставляет широкое поле деятельности ученым? Коран предоставил всем мусульманам равные права. Это ли плохой закон? Коран даровал женщинам большие права. Насильно выдавать женщину за нелюбимого человека коран почитает грехом. Через четыре месяца и десять дней после смерти мужа, овдовевшая женщина может сама распорядиться своей дальнейшей судьбой, может выйти за кого пожелает. Шариатом запрещено жениться на родственниках по крови и по молоку. Когда такие родственники вступают в брак, порой производятся на свет уродцы. А это наносит ущерб наследственности. Разве все это не для счастья человека? В коране написано: "Кто в пятницу подровняет бороду, семьдесят болезней минует его". Вы, наверно, сами понимаете, что это означает. Большинство болезней происходит от нечистоплотности. По-моему, омовение перед каждой молитвой, пятикратный намаз сами по себе полезны. И тело человека очищается, и все его суставы пять раз в день двигаются. Человек избавляется от лени, обретает бодрость. У кого много детей, тот считается истинно божьим человеком. Чем больше младенцев появится на земле, тем полнее расцветает мир. Младенец - цветок человечества. Коран велит: "Пусть всегда среди вас царит единство". Там, где единство, человек избежит дурных помыслов. Без единства невозможно одержать победу в битве. Послушай, какое определение дает аллаху коран: "Аллах - само по себе самостоятельное, всесильное, всеведущее, всеобъемлющее, вечное, единое существо".
   Вино развязало язык философу аль-Кинди. Он говорил все горячей и вдавался в вопросы все глубже. А Бабек не перебивал его, обдумывал и взвешивал каждое высказывание собеседника.
   - Великий ученый, - Бабек наконец вступил в разговор.--Знай, что я никогда не был против ислама, против корана. Я против тех грабителей, палачей и торговцев людьми, которые используют коран в своих корыстных целях. Я всегда был против аббасидских халифов, которые, прикрываясь этим вероучением, вели захватнические войны, и готов предать мечу их всех. Я всегда был на стороне учения, которое защищает свободу, справедливость, и впредь буду его сторонником.
   Аль-Кинди уже освоился и держался вполне свободно:
   - Извините, - резко произнес он, - кого вы называете захватчиком, грабителем, работорговцем? Какая разница между приносящими человечеству неисчислимые бедствия полчищами халифа и вашим хуррамитским войском? И те, и другие проливают кровь, и те, и другие разрушают города и села, и те, и другие приносят людям слезы, страдания, несчастья. Халиф Мамун, прикрываясь исламом, желает укрепиться на троне, а вы, прикрываясь маздакид-ской религией, хотите утвердить свое владычество. По-моему, и халиф, и вы несете человечеству несчастия!
   Философ не успел договорить, как Бабек резко поднялся с места и рывком сдвинул меч так, что зазвенела кольчуга. "Зубы, - крепость языка". Почему этот старый поп с гнилыми зубами распустил свой язык? В ставке хуррамитов словно бы молния разразилась.
   Бабек сжал кулаки:
   - Опомнись, старик! Ты ставишь грабителя-халифа в один ряд со мной?! Жаль, что ты - гость, к тому же человек ученый... Не то... Бабек Хуррамит не приносит несчастий человечеству! Он воюет за счастье человечества!..
   Красное от вина лицо аль-Кинди мгновенно пожелтело с перепугу, словно его окунули в шафран. Философ ругал самого себя: "Не надо было мне разглагольствовать". Виновато опустив голову, аль-Кинди теребил увлажненную вином седую бороду. Он забыл, что находится в хаштадсарской ставке Бабека Хуррамита, а не в Золотом дворце Багдада, где привык открыто высказывать свое мнение.
   Бабек раздосадованно шагал из угла в угол. Философ медленно, словно превозмогая навалившуюся тяжесть, поднялся и нерешительно подошел к нему: "В разговоре с этим пещерным человеком мне следовало быть благоразумней..." Собравшись с духом, он изобразил на дрожащем от страха лице подобие улыбки и, раска-янно мотнув головой, притворился пьяным:
   - Прости меня, великий полководец. Я малость не в себе. Поверь, виновато муганское вино. Мудрым властителям, беседующим с такими, как я, пьяными стариками, подобает быть снисходительными.
   Гнев Бабека остыл. Он пожалел о своей вспышке. Взяв философа под руку, он усадил его на прежнее место и сам, как и до этого, сел напротив:
   - Если бы аль-Джахиз был здесь, сочинил бы о нас что-нибудь забавное, попытался пошутить Бабек. - Ничего! Если виновато муганское вино, продолжим его уничтожение, - и Бабек налил в глиняные кубки вина.
   - Аль-Джахиз - кладезь мудрости, к тому же и златоуст. Да поди же, урод и ужасный. Не дай бог - приснится. Увы, и я сам рябой, не могу похвастаться красотой, - философ старательно переводил разговор на другое.
   Бабек сказал:
   - Был бы ум человека светлым. А то, что лицо уродливо, не беда. Я читал книгу аль-Джахиза "Риторика". По совести говоря, хорошо написал. Мне только одно не понравилось. Всех бедуинов он выставляет благородными воинами.
   Бабек разворошил чадящие в очаге головешки, огонь вновь запылал. Лицо философа было краснее пламени, Он все еще переживал за свою недавнюю оплошность. Развязав веревку, которая заменяла ему пояс, он бросил ее на абу.
   - Вы живете душа в душу с халифом Мамуном, - сказал Бабек, намекнув на веревку, которой подпоясывался старик. - До каких пор христиане и иудеи будут подвязываться веревкой вместо пояса? До каких пор их жены будут ездить не на конях, а на ослах? Почему не просите халифа Мамуна отменить этот оскорбительный указ, изданный его отцом, халифом Гаруном?!
   - Великий полководец, хоть больной и торопится, груша все же поспеет в срок. Если халиф Мамун отменит этот закон своего отца, багдадская знать вновь возведет на престол "халифа" Ибрагима...
   Оба замолчали. Бабек, охватив руками голову, глядел на священный огонь. "Торговцы людьми, клянусь этим огнем, пока не сотру вас с лица земли, мой меч не опустится в ножны". Бабек вновь устремил свои налитые кровью глаза на аль-Кинди.
   - В свое время мою мать Баруменд увезли на невольничий рынок Фенхаса... Бабек застонал. - Мать мою у Фенхаса выкупила одна старая иудейка... Правда, тут не обошлось без участия и Горбатого Мирзы, и Гаранфиль. Но если бы мне удалось разыскать ту старуху, привез бы ее в Базз и осчастливил бы.
   Аль-Кинди замахал руками:
   - О чем вы говорите? Та старая иудейка, о которой вы говорите, уже давно, наверно, в раю.
   Философ встал, развязал свою шелковую суму и вывалил груду фолиантов в переплетах из красной и черной кожи. Горделиво передавая книги Бабеку, сказал:
   - Великий полководец, подарок дервиша - листок базилика. Это - сказание "Бусайна и Джамиль", это - повесть "Лубна и Гейс", а это - "Лейли и Меджнун". А вот эта книга в черном переплете- "Калила и Димна". Она ценнее даже "Книги царей". Недавно переведена с индийского языка. Советую прочитать. Властителям полезно чтение ее.
   - Эти книги для меня самое большое сокровище, - сказал Бабек и осторожно полистал "Калилу и Димну", - я их буду беречь как самый дорогой подарок на память о вас.
   Бабек подумал, чем бы одарить ответно старого философа. Кроме меча, при себе нет ничего. А меч могу подарить только своему сыну Атару. Бабек полистал и другие книги, они были на персидском и арабском языках.
   - Жаль, не переведены они на азербайджанский язык, - вздохнул Бабек удрученно. - Тогда бы эти книги незаменимыми стали для нас.
   - Разве вы не владеете арабским и персидским? - удивился философ. - А я слыхал, что жрецы в атешгяхах обучили вас нескольким языкам... Наверно, они сами безграмотны, и вас...
   Бабек ответил:
   - Вы заблуждаетесь, - на лицо Бабека набежала горькая печаль, он поморщился, будто перец проглотил, глаза расширились. "Череп этого философа, как он говорит, совсем заполнился вином, опять язык распускает". С трудом сдержавшись, Бабек сказал:
   - Все это время я разговаривал с вами по-арабски, но дошла ли до вас моя мысль? Хотите - перейдем на персидский. Да я вдобавок неплохо владею и армянским языком. Друг мой Сахль обучил меня сунукскому наречию армянского языка. С каждым пленным говорю на его родном языке. Я хочу, чтоб мой народ на своем исконном языке создал письменность. Чтобы эти ценные книги, подаренные мне вами, мои соплеменники прочитали на родном языке... В том-то и беда, что среди нас есть такие, которые забывают свой родной язык, изъясняясь на персидском, или на арабском. Аль-Кинди спросил:
   - Кто же виноват - арабы, персы или вы сами?
   Бабек, с сожалением покачав головой, ответил:
   - Старик, виноваты сидящие наверху... В море большие рыбы не дают покоя малым! Ныне многие народы халифата почти забыли свой родной язык. Да, это истина! А в селах, где есть духовные школы - Мадраса, картина совсем неприглядна. Там даже пастушьи собаки и щенки, охотничьи борзые лаят чуть ли не на дворцовый лад. Я бы хотел, чтобы каждому народу была предоставлена возможность сохранить свой родной язык, свои обычаи и веру. И еще, вот вы, повидавший на своем веку мыслитель, хотели бы, чтобы на всей земле был только один язык, одна религия? По-моему, нет! - Бабек, опередив философа, сам ответил на свой вопрос.
   Мысль Бабека пришлась по душе философу. Не хотел перебивать его. Кивал в подтверждение каждого его слова. А Бабек разгорячился:
   - Да, да!.. Я сейчас докажу вам, - взяв в руки тамбур, Бабек коснулся одной из струн. - Слышите? Хорошо ли будет, если постоянно будет звенеть одна и та же струна?
   - Слушать будет невозможно, всем надоест.
   Бабек коснулся сразу двух струн:
   - А теперь как?
   - Теперь лучше.
   - На моем тамбуре четыре струны. И у каждой - свое звучание. На индийской ситаре бывает и шестнадцать, и восемнадцать струн. По-моему, благодаря многострунности ситара нравится всем. И знаменитая восточная лютня многострунна. И уд имеет струны с прекрасным звучанием... Думаю, мысль моя понятна вам? Говорят, Исхак из Мосуда ныне пытается записывать музыку на бумаге. Будь он сейчас с нами, рассказал бы о богатстве благозвучия, о разнообразии тонов и тембров.
   Аль-Кинди слушал с интересом и удивлением: "Действительно ли этот пещерный человек так умен?!" По правде говоря, философ наслышался о Бабеке много нелестного и не ожидал, что тот окажется столь рассудительным и волевым.
   - Вы совершенно правы, - поддержал Бабека философ. - Если бы вы с детства воспитывались не в атешгяхе, а у меня в Мадрасе, теперь слыли бы великим философом.
   - Нет, - покачал головой Бабек и смягчился. - Философы - это люди, способные трудиться в окружении книг. А я люблю скакать на коне, родился с мечом в руке и умру с мечом в руке.
   - Ваши мысли ценны. Но философы...
   - Это просто размышления... Вы в Золотом дворце слушали пение и Гаранфиль, и Арибы, и Снят, и Фариды. Ни один из этих, голосов не похож на другой, как и струны моего тамбура. Гаранфиль из Билалабада, Ариба, говорят, из Хутана, Снят - уроженка Тавриза, а Фарида - Ширвана. Все они из разных краев и каждая поет по-своему. Разве не лучше так? Если бы на всех пирах пела только одна из них, интерес к ней угас бы. Сколько можно слушать одну и ту же певицу?.. Тот, кто затрагивает языки и вероисповедания, совершает большую ошибку... И красота людей заключается в том, что их голоса не похожи один на другой.
   - Понятно, Бабек, понятно. Недолговечны языки и религий, насаждаемые мечом.
   Бабек воодушевленно продолжал:
   - Народам лучше знать, на каком языке им говорить, какую веру исповедовать. Тут насилие не годится. Пусть арабы придерживаются ислама... А мы - приверженцы маздакидской веры. Наша вера создает условия для спокойной, обеспеченной жизни людей. Земля, имущество - все должно принадлежать общине, говорит наша вера. Ремесленники пусть работают сообща, доход делят поровну. Маздакидская вера учит, что женщины и мужчины равноправны; что не пристало взимать налоги с бедных крестьян... А халиф Мамун даже у попрошаек вымогает долю, будто сам нищий... Мы - сторонники свободной любви и даже вот этого красного вина.
   Беседа в ставке продолжалась, никто не замечал, как летит время. Аль-Кинди пообещал Бабеку по возвращении из Китая прислать ему еще книги. И, в первую очередь, написанные им самим. Мало-помалу старого философа стало клонить ко сну. Телохранители Бабека постелили гостю в углу пещеры. Бабек сказал:
   - Вижу, вам спать хочется... Ваша постель готова! Но прошу извинить, здесь не Золотой дворец, укроем вас овчиной. Аль-Кинди ответил:
   - Очень хорошо. В этом - своя прелесть, ученый всегда должен
   быть со своим народом.
   Старый философ лег в свою постель и, зевая, сказал:
   - Рано утром мы должны пуститься в путь. Дадите ли нам пропуск, чтобы в пределах Азербайджана нас не трогали, и позволили беспрепятственно удалиться?
   - Будьте покойны.
   Вскоре старый философ заснул. Бабек подбросил в очаг сухих дров. Вокруг разлетелись искры. Во дворе завывал ветер. Бабек, не раздеваясь, прилег на войлок. Сон не шел к нему. Мысли устремлялись на поле предстоящего боя... Казалось, полководец Мухаммед ибн Гамид занес меч над его головой: "Халиф Мамун послал меня отрубить голову тебе, гяур!.."
   XXXIV
   ССЫЛКА НА ХАШТАДСАР
   Злоумышленник пуглив бывает.
   Пословица
   В Золотом дворце отец на сына, а сын на отца не могли положиться. Халиф Мамун совсем потерял голову. Он никому, кроме матери - Мараджиль хатун, не доверял. Халиф сомневался даже в своей красавице-жене, которую на свадьбе осыпали жемчугами: "Наместника Савадской области Гасана я заточил в дом умалишенных и сжил со свету. Могу ли довериться его дочери?.." Во время трапезы казан открывала не Боран хатун, а Мараджиль хатун. Это было давним обычаем Аббасидов, так было и во времена халифа Гаруна. Мараджиль хатун собственноручно поднимала крышку казана, первый черпак дымящейся еды давала повару, а второй Боран хатун: "Если вошли в заговор, подмешали в пищу яд, пусть сами и отравятся".
   Нынешние интриги в Золотом дворце были пострашнее интриг времен халифа Гаруна. Тогда распри между Зубейдой хатун и главным визирем Гаджи Джафаром происходили из-за наследника престола. А теперь причина заключалась в другом: шла схватка между религиозным мышлением и политическим. И не известно было, кто победит. Ученые Дома мудрости пересматривали коран, с согласия халифа Мамуна. И все равно это было опасной затеей. В Золотом дворце никто не надеялся дожить до завтрашнего дня. Как и во времена халифа Гаруна, ныне придворные в потайных карманах128 носили яд и толченый алмаз. Каждый месяц во дворце несколько аристократов и священнослужителей умирали не своей смертью. Глава врачей Джебраил был подавлен. Он не чаял вырваться из Золотого дворца, представляющегося ему кровавой чашей: "Врач, будь больной даже его врагом, должен лечить его. А я вынужден совершать преступление. Каждый божий день кого-то отравляют, а я не смею дать ему лекарства. Вынужден говорить, дескать, этот умер от сердца, а тот - от почек... Аллах не потерпит этого".