Баргушад Джалал. Обнаженный меч

   Хмельные от вина черные глаза Гаруна иногда задерживались на маленьких рыбках в бассейне. Он непрестанно щелкал четками, выточенными из драгоценных камней, и время от времени, оборачиваясь, поглядывал на густую бороду Гаджи Джафара.
   Одна маленькая акула не давала покоя другим рыбам в бассейне. "Как эта хищница попала в бассейн?!" - подумал халиф. "Красные черти, особенно персы, похожи на акул. При первом же удобном случае пустят в дело зубы. До чего дошло, что даже поэт Абу Нуввас, всю жизнь сторонившийся свар и распрей, по наущению персов сбивается с пути".
   Порою взгляды халифа и главного визиря встречались. И тогда в зрачках вспыхивали загадочные искры. "Братья", словно бы остерегаясь друг друга, тотчас отводили глаза. Главного визиря обуял страх: "Великий Ормузд, защити меня от гнева халифа!"
   Приближалось время вечернего намаза. Но горячее южное солнце еще медлило на западной стороне горизонта, слало в дворцовый сад золотые лучи, напоенные ароматами. Старый садовник превратил одну сторону сада в горку, а другую - в поляну. Второго такого сада во всем халифате не найдешь. С больших, покрытых мхом скал журча, стекали струи прохладной воды, в травах поляны заливались птицы. В сетке покрытой каплями, рассеиваемыми по саду фонтаном, дрожала радуга. Вода, вырывающаяся из пастей небольших каменных львов, покрытых позолотой, оплескивала сокола с семиаршинным размахом крыльев.
   В прозрачной воде беломраморного бассейна плавали разноцветные лепестки. Бабочки, напоминающие разноцветные драгоценные камни, сверкающие в тугре Зубейды хатун, кружились возле фонтана. Халифу Гаруну казалось, что стоит зима и вокруг бассейна идет снег.
   Иногда доносилось позванивание. И халиф, и главный визирь, медленно подняв головы, неохотно оглядывались по сторонам. Это птицы ударялись крыльями о золотую сеть, натянутую над дворцовым садом, но, увы, сколько ни бились, золотая сеть не позволяла им взвиться в бескрайнее небо. Халиф думал: "Это изобретение главного визиря Гаджи Джафара. В свое время он посоветовал натянуть над садом золотую сеть, чтобы птицы не перелетали в другие сады. Тогда визирь советовал и действовал разумно. Откуда мне было знать, что этот дьявол изменит..."
   Халиф Гарун, наблюдая за птицами, вдруг заметил на ближайшем дереве два яблока. "Испытаю главного визиря еще раз, - подумал он, - узнаю, насколько он обнаглел". Ветер шевелил яблоки и они во влажных глазах халифа обретали почти сказочный вид.
   Главный визирь призадумался: "Кажется, постепенно меня втягивает в пасть дракона... Ну, нет!.. Недаром сказано: "в одной норе змея дважды жалит только глупца". Я не могу стать добычей змеи". После откровенной беседы и шуток с халифом, Джафар не мог взять себя в руки.
   Халиф, прищурив хитрые глаза, исподволь поглядывал на главного визиря и, чтобы развеять его опасения, снова не спеша перебирал четки.
   Гаджи Джафар был не в себе. Хотя он время от времени и поправлял желтую бороду, падающую на грудь, ветер все же делал "свое дело: спутывал его бороду, как и его судьбу. Длинная шея главного визиря незаметно для него самого склонилась в сторону халифа. Обламывающие других умеют при необходимости и сами сгибаться. Хотя и не лежала душа главного визиря к Гаруну, иного выхода не было. Он еще не знал, удастся ли избежать западни.
   Служение без любви к государю требует немалого искусства. Нигде и никогда главный визирь не забывался, знал свое место. Помнил пределы дозволенного и не выходил из определенных рамок при любых обстоятельствах, в любом положении. Так воспитал своего сына Джафара его покойный отец Яхья, будучи главным визирем халифа аль-Мехти. Но Джафару, совершившему паломничество в Мекку и лицезревшему священный Черный камень, за что он и получил звание Гаджи, не очень-то хотелось сдаваться судьбе. Сколько ни старался Гаджи Джафар выглядеть веселым и беспечным, ему не удавалось овладеть собой. Будто какая-то неведомая сила лишила его воли. Гаджи так задумался, что не замечал снега48, порошившего его голову...
   Сведения, добытые Зубейдой хатун и уже известные халифу, давно раскрыли сущность главного визиря. От прежней важной осанки и следа не оставалось. Хотя халиф Гарун был и меньше ростом, и худощав, сейчас он выглядел намного стройней и внушительней главного визиря.
   А того одолевали противоречивые мысли: "Река, которая течет бесшумно, всегда бывает глубокой и грозной... Не дай бог никому угодить в ее водоворот!"
   Искрящиеся взгляды опять повстречались. В глазах читалось стремление уничтожить друг друга. В глазах халифа - словно меч палача Масрура блестел. Но обладатель этих глаз старался казаться как можно простоватее и равнодушней.
   В бассейне акула все еще тиранила своих соседок. Рыбки с "сребристой чешуей, избежав ее острых зубов, резвились, выпрыгивали из воды и на лету ловили капельки воды, оторвавшиеся от струи, вздымаемой фонтаном. Это были очень занятные рыбки. Будто их вырезали из золота и серебра Табризские умельцы.
   Халиф подумал: "Этого акульего детеныша надо убить! Не то..."
   Халиф, невнятно шепча, все еще перебирал четки:
   - Визирь, полюбуйся, что вытворяет этот маленький хищник! Гляди, сейчас проглотит вон ту пятнистую форель!
   - Да будет сиять светоч вселенной, что же тут удивительного? Закон жизни таков, - главный визирь многозначительно кашлянул. - В море всегда большие рыбы поглощают маленьких. А в человеческом обществе "золотые люди" проглатывают "серебряных", а "серебряные" - "железных".
   Объяснение понравилось Гаруну и он, хлопнув ладонью о ладонь, довольно хохотнул:
   - Это ты верно заметил.
   Гаджи Джафар печально глянул в бассейн. Его длинная, серая аба, чалма и отделанная золотом рукоять меча так же, как и лицо халифа, были искривлены прозрачной водой бассейна. Главный визирь, который совсем недавно умел заставлять халифа изменять решения, перечеркивать смертные приговоры, сейчас чувствовал себя беспомощным. Он мысленно умолял создателя: "О творец, ты сам свидетель, что я в жизни недостойно не поступал. Каждый год половину своего дохода раздаю калекам, неимущим и сиротам. Если же сестра халифа Аббаса любит меня и я люблю ее, то в чем же наша вина? Разве все происходит не по твоей воле? У самого Гаруна три законных жены и сто пятьдесят наложниц... О создатель, ты подарил мне двух сыновей, рожденных Аббасой. По наущению Зубейды халифу не терпится уничтожить меня. Он из тех, кто только называется мужчинами, а сами живут женским умом. Помоги же мне!.."
   Вдруг ему показалось, что халиф сейчас подступит, как говорится, с ножом к горлу и спросит: "Визирь, какую преследуешь ты цель, мирволя мятежным хуррамитам?"
   "Если спросит, что мне ответить?.. Разрушать атешгяхи - грех, Мой бог Ормузд. Мое паломничество в Мекку - уловка. Я - огнепоклонник. Почему же мне молчать?"
   Дворец и сад халифа раскинулись широко, заняв чуть ли не половину города. За высоким забором виднелись рослые финиковые пальмы, сидровые деревья, а между ними - плоские крыши бесчисленных помещений, где под неусыпным наблюдением целой сотни евнухов содержались жемчужины халифа Гаруна ар-Рашида - его жены и наложницы. С другой стороны возвышались островерхие минареты дворцовых мечетей. В некоторых местах на стене стояли, замерев, вооруженные копьями стражники. Но место, где уединились халиф с главным визирем, было укромным.
   Где-то запел соловей. Остальные птахи будто бы только того и ждали. Птичьи голоса слились в единый щебет. Вдруг послышался топот. И халиф, и главный визирь огляделись. Это ветер сбил с дерева несколько яблок. Острый взгляд халифа опять заметил пару роскошных яблок, раскачивающихся на ветке.
   - Брат мой, Джафар, взгляни-ка туда! - Рукой, держащей четки, халиф указал на яблоневую ветку: - Гляди, какие прекрасные яблоки у меня в саду. Я, будучи наместником Азербайджана, еще прежде моего покойного друга Езида, привез эту яблоню из Белого сада Барды. Наш старый садовник уверяет, что подобных яблок даже у индийского падишаха нет. Говорят, что и столетние старцы, отведав этих яблок, обретают способность к любовным утехам. Не пойму, отчего ученые, написавшие Книгу царей49, забыли о яблоке любви? Взберись-ка мне на плечи, да сорви их - съедим.
   Главный визирь Джафар с перепугу растерялся. "Взберись мне на плечи... Ну, и попал же в переплет!"
   Гарун, потирая руки, шагнул к яблоне. Огляделся. Никто не видел их. Гаджи Джафар застыл неподвижно.
   - Джафар, чего стоишь? - сказал халиф Гарун и обнял ствол яблони, охваченный золотым кольцом. - Поспеши, в сад могут войти, встань мне на плечи и сорви яблоки. После кутраббульского вина они доставят истинное наслаждение.
   Гаджи Джафар покорно сложил руки на груди. Сглотнул слюну. Будто кто-то, схватив за длинную шею, душил его. Главный визирь боялся, что халиф рассердится. Чтобы предупредить этот гнев, повторял про себя приготовленную витиеватую лесть и поклонился государю:
   - Духовного величия повелителя всей земли нам достаточно. Шахом неба является Солнце, а солнце на Земле - халиф. Как осмелюсь я попрать плечи своего солнца?
   Халиф притворно обиделся:
   - Прощу тебя, разговаривай со мной, как друг. Разве у нас тут прием послов византийского императора Никифора, что ты, восхваляя в их присутствии, уподобляешь меня солнцу? Мы вышли прогуляться. Оставь церемонии. Давай, влезь и сорви яблоки!
   Гаджи Джафар не знал, поверить в эту задушевность, или нет. Наклонившись, он шутливо прошептал халифу на ухо:
   - Мой повелитель, что я потерял у тебя на плечах, чтоб, свалившись оттуда, сломать себе шею?..
   Халиф умышленно повел себя еще проще:
   - Ладно! Не бойся, если упадешь, найдем средство помочь твоему горю. Наш многомудрый лекарь Джебраил может воскресить и мертвого. А захочу - повелю - и даже отца Джебраила Георгия Бахтьящу50, вытащат из могилы и приволокут лечить тебя.
   "На что мне главный лекарь Джебраил?.. Что он несет? Прошло то время, когда я раскалывал орехи на куполе!" подумал главный визирь и попытался опять при помощи высокопарного витийства выйти из этой опасной игры.
   Но халиф посерьезнел:
   - Кончай!
   Визирь опять сложил руки на груди и произнес умоляюще:
   - Да пребудет с халифом милосердие всевышнего. Служить ему везде и всюду наш долг. Но я уже сказал, что все это время раскаивался в своем непослушании. Но как я смею взобраться на плечи своего солнца и сорвать яблоки? Упавшего с плеч халифа не спасет и сам аллах. Если соблаговолите разрешить, то я, позвав садовника, лестницу...
   - Субханаллах!
   Кто после этого восклицания Гаруна ар-Рашида осмелится произнести хоть слово наперекор ему, тот должен сам пойти на кладбище Газмкйя и вырыть себе могилу. Визирь будто в бушующем море очутился. Он, как рыба, бился в водовороте, трепыхался, пытаясь избежать сетей халифа. Гаджи Джафар в безвыходном положении мысленно обратился к великому Ормузду и пророку Ширзину, а затем воровато огляделся. Нехотя сняв башмаки, он, молча призвав на помощь великого Ормузда, осторожно ступил на плечи присевшего халифа... Халиф медленно выпрямился. Ветка, с которой свисали яблоки, была высока. Главный визирь никак не мог дотянуться до нее. Халиф приподнял плечи. Едва главный визирь прикоснулся к яблокам, как халиф выскользнул из-под его ног. Гаджи Джафар схватился за ветку, повис. Раскачиваясь, он тихонько призывал на помощь:
   - Ваше величество, лестницу!.. Лестницу!.. Помогите!
   Халиф Гарун, довольный своей проделкой, хлопнув в ладоши, рассмеялся: "Теперь ты стал обезьяной". Яблоки скатились к ногам халифа. Для халифа, получающего удовольствие от собачьих и петушиных боев, таким же развлечением было любоваться, как висит главный визирь. Гарун нередко насмехался над главным визирем и теперь подпрыгивал, как шкодливый мальчишка:
   -Ну, брат мой, что там нового на небе?
   Главный визирь Джафар, не теряя присутствия духа, раскачиваясь, шутливо ответил:
   - Повелитель правоверных, кто ближе к солнцу, тот ближе и к аллаху. Аллах...
   Гаджи Джафар не договорил - сорвался и шлепнулся оземь. Халиф, подняв островерхий тайласан, отряхнул его и, смеясь, надел на голову визиря. Главный визирь проворно поднялся. Малость помялся, но не хотелось уронить себя в глазах врага. Надев башмаки, он тотчас же поднял яблоки, сполоснул в бассейне, и одно подал халифу, а другое надкусил сам. Халиф сначала понюхал яблоко: "Ого!.."
   - Действительно, брат мой! - воскликнул халиф, починая яблоко, - это очень смешно получилось. Видишь, какое вкусное яблоко? Видишь, какое ароматное? Прикажу Абу Нуввасу в стихах описать сей твой подвиг. Сорвавшись с такой высоты, ты должен был разбиться вдребезги. Но, слава богу, ты цел-невредим.
   - Светоч вселенной, у кого совесть чиста, того минует беда, а лжец и на ровной дороге поломает себе ноги. - Главный визирь заглянул в насмешливо-невидящие глаза халифа. - Я бы хотел чтоб ты впредь верил в чистоту моих помыслов.
   Халиф Гарун растерялся, не нашел, что ответить. Главный визирь решил еще немного посетовать:
   - О повелитель правоверных, у меня и друзей много, и врагов. Если светоч вселенной, изгнав меня из дворца, пошлет на кладбище Газмия могильщиком, и то найдутся завистники. Ибо, как осмелюсь напомнить вам, врагов у меня много.
   Зубейда хатун с тревогой и гневом следила за поведением халифа и главного визиря: "Как можно так долго скрывать свою тайну51?! Позор на весь белый свет! Этот аистошеий главный визирь и на голову халифа взгромоздится!"
   Не понявшая ничего из действий и смеха халифа, Зубейда хатун очень рассердилась. "Вай!" - вырвалось у нее. Услышав ее вскрик, Айзурана хатун примчалась на помощь невестке и спросила:
   - Что случилось, ханум?
   - Вот... Вот твой сын! Выгляни-ка в сад!
   Айзурана хатун в недоумении подошла к окну, резко раздвинула шелковые занавеси. Зубейда хатун, встав рядом, прерывающимся от возмущения голосом сказала:
   - Полюбуйся, что вытворяет этот красный дьявол над твоим сыном, имя которого обошло весь мир! Клянусь, династия Аббасидов опозорилась на весь халифат. Где же ты, халиф Мансур, да буду я жертвой твоей могиле?! Такого исполина, как Абу Муслим, так убрал, что даже не пикнул. А ныне повелитель такого огромного халифата чуть ли не игрушкой становится в руках Гаджи Джафара... В Мекке у верующих от жажды губы трескаются. Если аллах смилостивится и пошлет воду, останутся жить, не пошлет - все погибнут. И паломники по дороге в Мекку, твердя "воды", "воды", отправляются на тот свет. А вода задерживается по вине этого прохвоста, главного визиря Джафара. Из моего приданого не получаем ни единого динара. Если этот визирь не умрет, то погибнут от жажды жители Мекки. А твой сын, забросив все свои дела прислуживает Гаджи Джафару!
   Айзурана хатун успокаивающе погладила по голове невестку, поцеловала ее в лоб:
   - Возьми себя в руки, дитя мое разумное. Ты напрасно беспокоишься. Я еще жива. Не допущу, чтобы мекканский водопровод остался незавершенным. Это с твоим именем связано. В один прекрасный день все мы покинем сей бренный мир, твое имя будет жить благодаря этой воде. А что касается сына моего Гаруна... я хорошо знаю его. Он чаще снимает головы хлопковой нитью, чем мечом. Не веришь? Если не скормит мозги Гаджи Джафара месопотамским жукам, значит, я ничего не смыслю.
   Если бы свекровь Айзурана хатун не подоспела вовремя, Зубейда хатун в небывалом бешенстве могла бы вдохнуть алмазную пыль и отравиться. Она никак не могла успокоиться.
   - Что же такое творится, дорогая родительница? Тот, кто сегодня взбирается на плечи халифа, завтра может усесться на его престоле. Потом, попробуй, отними престол и венец у этого Бану Сасани52.
   Зубейда хатун рассказала свекрови, как Гаджи Джафар взобрался на плечи халифа, и что произошло потом.
   Длинные, красивые ресницы главной малики слипались от слез. Она рыдала, с трудом открывая насурьмленные глаза. Наконец, пройдя к большому, в рост человека зеркалу, вытерла слезы. Бирюзовый чахчур, тесно облегающий ее ладную фигуру, делал главную малику похожей на танцовщицу. Казалось, это молоденькая девушка. Талия через кольцо прошла бы. Айзурана хатун, оглядев невестку, слегка пожурила ее за одежду:
   - Дочь моя, чего ради ты надела этот чахчур? И без того во дворце о нас болтают бог весть что. Говорят, что Зубейда хатун каждый год новую моду придумывает. Ведь ты - главная малика, а не плясунья какая-нибудь.
   - Ну, разве я виновата? Не я нахожу моду, а мода - меня. Даже невесту моего сына, наследника престола Амина, наряжу в чахчур. Когда-то дочь имама Гусейна Сакина опускала локоны на лицо, ее крепко осуждали. Теперь видишь, как вошло в моду опускать локоны?
   Свекровь, улыбнувшись, покачала головой. Зубейда хатун была хороша и без чахчура. Тугра у нее на голове, отраженная в зеркале, сверкала. Даже огорчение не убавило ее красоты.
   Из мечети Газмия разнеслись звуки азана: "Аллахуакбар!.." Во дворце загремели барабаны, заиграла труба. Настало время вечернего намаза. Айзурана хатун торопливо прошла в молельню. Поспешила на молитву и Зубейда хатун. В это время халиф Гарун и главный визирь Гаджи Джафар стояли на красных мраморных ступенях дворца. Халиф опять поглаживал свою жертву:
   - Брат мой, ты только что возвратился из паломничества. Если опоздаешь к намазу, двойной грех совершишь. Скажи, в эту пору намаза, что бы ты хотел получить от меня? В эту добрую пору моего настроения я хочу дорогой подарок сделать тебе.
   Главный визирь, выразив свою благодарность, сказал:
   - Здоровье халифа для меня - самый дорогой подарок. Ничего не желаю более...
   Халиф Гарун настаивал, главный визирь багровел от напряжения. Он понимал, чем чревато это заигрывание. Но жизнь дорога. И главный визирь хотел жить. От благожелательства халифа нельзя было отворачиваться.
   - Джафар, что умолк? Может, Хорасан не Мамуну, а тебе подарить?
   - Ваше величество, Хорасан даже Абу Муслиму не достался, а что мне он?! ответил главный визирь. - Мне своего богатства достаточно. И завоеватель мира Александр Македонский53 ничего из этого мира не смог с собой унести. Мир, который пророку Сулейману не достался, никому не достанется. По этой земле прошло сто двадцать четыре тысячи пророков, а что они унесли с собой? Так что же унесу я? На расставаниях с бренным миром мне только саван понадобится, но, по правде говоря, и на то не надеюсь.
   Халиф указательным пальцем коснулся груди Гаджи Джафара:
   - Кажется, и ты, как наш поэт Абуль-Атахия54, ищешь потусторонней жизни. Однако ты еще крепок, не бойся, - ничего не будет. Откуда такая обреченность? Видимо, ты нуждаешься в Наставлениях аль-Кинди.
   - Буду молить аллаха единого, милосердие которого беспредельно, раздам милостыню, чтоб и волосок не упал с вашей головы, - главный визирь пустил в ход все свое красноречие. - Да пошлет вам вечную жизнь несказанно щедрый создатель вселенной. Только одно попросил бы я у великого халифа: верить мне и впредь. Я сам себе философ, не нуждаюсь в аль-Кинди. Аллах свидетель, что я всегда пуще своего ока берег престол моего государя.
   - Ну так что подарить тебе?
   - Вы дайте мне заверенное печатью обязательство, что не велите умертвить меня...
   Зрачки халифа сразу расширились: "Кажется, он разгадал мое намерение". Главный визирь опустил голову. Халиф, не подавая виду, ударил ладонью о ладонь, хохотнул:
   - Субханаллах, брат мой, Джафар, кажется, кутраббульское вино нам обоим повредило мозги. - Гарун за руку потянул главного визиря. - Пойдем, дам тебе такое заверенное печатью обязательство, что даже на том свете никто не тронет тебя.
   ...Главный визирь Джафар уединился в молельной. В то время когда все другие придворные, расстелив коврики для намаза, совершали молитву, он обычно отдыхал, лежа на ширванском ковре. И, сегодня, заперев дверь изнутри, занавесил окна и произнеся: "О великий Ормузд, помоги мне!", опустился на ширвансккй ковер. Развернув только что полученное от халифа обязательство, прочитал: "Я, аббасидский халиф Гарун ар-Рашид, никогда не велю умертвить моего главного визиря Джафара ибн Яхью Барма-кида!"
   Гаджи Джафару казалось, что это обязательство слышит весь, халифат. Время от времени он, облокотясь на ковер, внимательно всматривался в клочок бумаги, который держал в руке. В сердце-главного визиря постепенно прорастали семена злобы и негодования: "До чего же дожили - обязательства получаем!" Он с ненавистью бросил бумагу на ковер. Рассердился, встал, походил: "Если этот суннитский сукин сын халиф Гарун прознает, что у меня на душе, немедля прикажет накинуть мне на шею петлю... Нет, не покорюсь его религии!" С этими словами Гаджи Джафар взял с коврика для намаза мохур - круглый кусочек священной земли и четки и закинул в угол.
   Главный визирь был вне себя: "Если б снова стал ребенком, отправился бы в Азеркешнесб55, умолил бы жреца повязать меня шерстяным поясом. Я уже не мусульманин, принявший магометанство под угрозой меча! От чистого сердца хочу стать снова огнепоклонником. Уже нож до кости дошел, больше невтерпеж. Лучше умереть мужчиной, чем служить такому кровососу, как Гарун. Должен каждую минуту юлить перед ним, обезьяничать. Почему? Его преступления известны всему миру. А мы, угодничая, подобострастно талдычим о справедливости, щедрости и мудрости Гару-иа, восхваляем его. Ну, кто он такой? Сколько таких коронованных палачей, вроде Гаруна, знал этот мир! Если государь постарел, - то от лести у него убавляется ум. Надо завязать ему глаза и уложить в гроб! Клянусь Ормуздом, впредь я этого поганого даже за собаку считать не буду..."
   VII
   ОБНАЖЕННЫЙ МЕЧ
   Египетский караван, как и долгожданный
   сын, раз в сорок лет появляется. Игид,
   если вложишь меч в ножны, не берись за рукоять его.
   Развесистое тутовое дерево во дворе с красными воротами перед домом, обращенным лицом к востоку. На качелях, привязанных к надежной ветви, раскачивались два мальчика. Оба крепкие, подобно дубкам баззского леса. Оба рослые, смышленные и ловкие. Утренний, пропитанный цветочным ароматом ветер, раздувал садри - длинные белые рубашки, надеваемые в день обряда Верности, и белые пустые торбы через плечо. В непривычном одеянии мальчики выглядели взрослее.
   Качели, взлетая, почти касались верхней ветки тута. Ребята, вытянув вперед ноги, выкрикивали "хоп"... "хоп"... "хоп"... и раскачивались все сильнее. Их веселые звонкие голоса сливались с чириканьем неугомонных воробьев, которые поклевывали белые тутовые ягоды, только-только налившиеся соком.
   Очаг, разожженный под тутовым деревом с вечера, еще не погас. Ребята раскачивались так, что с очага сдувался пепел и мелкие угольки. Дым, слоями расходящийся по всему двору, постепенно густел. Казалось, ребята летают в разряженном тумане, в котором не было видно даже прибитых к верхней перекладине ворот козлиных рогов, напоминающих скрещенные мечи.
   Мальчики были так увлечены качелями, что не обращали внимания на дым. Со стороны могло показаться, что в этом душистом дыме вот-вот вспыхнет зеленое пламя, охватит и двор и дом. Не пощадит и мальчиков, резвящихся на качелях...
   Тихонько скрипнули дверные петли. Из дома, рассекая плотный дым, вышла одетая с головы до пят в красное, высокая, стройная, белокурая женщина с мечом в руке. Подол ее платья, как пламя, распадался на язычки. Женщина, потирая слезящиеся от дыма крупные карие глаза, подошла к очагу, бережно прислонила меч к тутовому дереву и сама прислонилась к его мощному стволу.
   За эти восемь-девять лет Баруменд очень изменилась. Будто это была не та самая, похожая на розу, Баруменд с младенцем. Куда подевалась юная улыбка пламенных губ? И вправду, все, подобно красоте Сакины56, преходяще. Природа отобрала ощутимую часть прелестей, подаренных Баруменд. Хотя ума и прибавилось, утрачено было многое. В пышных косах, ниспадающих до щиколоток, были заметны белые бороздки. Но, как и в прежние годы, она привязала к кончикам кос разные украшения. Привлекательность карих глаз, более лучезарных и блестящих, чем солнце, все еще не была утеряна.
   А нежные руки Баруменд... Они сейчас больше походили на руки кузнеца. Будто увеличились и окрепли от молота. Эти руки после казни Абдуллы добывали хлеб из камня, огня и воды. Эти руки уберегли соколят-сыновей и меч Абдуллы.
   Сыновья так были увлечены, что не видели мать. Баруменд, вытерев слезы, стекающие по безвременным морщинкам на белом лице, любовно смотрела на сыновей. Ласковым и бодрым голосом она окликнула их:
   - Бабек, Абдулла, да буду я вашей жертвой, перестаньте качаться, устанете! Сейчас выглянет солнце! Муавия с выпаса прямо в атешгях пойдет, нам надо успеть туда раньше него. Слазьте, идите сюда.
   - Гоп!
   - Гоп!
   Мальчики, проворно соскочили с качелей, подбежали к матери и потянулись к мечу, который Баруменд подняла над собой, держа одной рукой за рукоять, а другой - за кончик ножен. Бабек и Абдулла, подпрыгнув, повисли на мече.
   - Мне!
   - Нет, мне!
   Баруменд никому из них не отдала меч, прикрикнула на сыновей:
   - Хватит баловаться! Я дала обет в атешгяхе. Грех падет на нас, если опоздаем на обряд Верности... Встаньте-ка у очага, благословлю вас и пойдем.
   Братья, отпустив меч, заспорили друг с другом. Абдулла тянул Бабека за ворот его долгополой рубахи и бубнил:
   - Отцовский меч - мой. Мама для тебя купит у дяди Шибла меч получше.
   А Бабек, обняв упрямого брата, то укорял его, то уговаривал:
   - Слушай, на что тебе меч? Ты еще мал. Когда подрастешь, как я, купим меч и тебе. Отцовский меч переходит к старшему сыну. Я поспорил с Муавией. Оседлав коней завтра ночью в Гранатовой долине, устроим скачки. Его коню далеко до моего. Правда, мама? Такого коня, как мой Гарагашга, нету даже в табуне дяди Салмана.