Страница:
- Дедушка, мой враг - халиф Гарун! И моего отца, и мою мать убил он! А я, когда вырасту, убью его!
Понравился Мобед-Мобедану и этот бойкий мальчик. Бережно опустив руку на головную повязку Муавии, прохрипел:
- Сын мой, халиф - враг всех огнепоклонников. Ты в одиночку не сможешь убить его. Мы все вместе должны помочь Джавида-ну, сыну Шахрака. Кто в борьбе за огнепоклонничество попадет в Дом тишины, дух его на том свете поднимется на Бехиштахун63. А кто, устрашившись черных дивов Ахримана, предаст свою веру, на том свете попадет в Аджиштахун64. Вы должны наполнить свои белые торбы добрыми делами. На том свете Мехрадаван - ангел великого Ормузда взвесит добрые дела как золото, скопившееся в ваших торбах. Кто в жизни сделал больше добрых дел, тот прямиком отправится в Бехиштахун.
Казавшийся поначалу Бабеку колдуном Мобед-Мобедан своими благословениями уже нашел дорогу ко многим сердцам.
Хранитель огня все подбрасывал поленья. Лица мальчиков с завязанными ртами раскраснелись от огня. Звонкие тамбуры возбуждали горячих маленьких огнепоклонников. Танец не прекращался.
Вдруг с Кровавого поля донеслось конское ржание. Со стороны родника Новлу, расположенного на спуске горной дороги с Базза в Билалабад, раздался грохот барабанов. Семь всадников с прикрытыми лицами беспрерывно били в притороченные к седлам большие барабаны и, задыхаясь от волнения, объявляли:
- Храбрые огнепоклонники, слушайте и знайте, кровожадный Цхалиф уже не дает успокоения даже спящим в домах тишины темам наших предков, братьев и сестер! Мы, огнепоклонники, не можем терпеть это! На золото, отобранное у нас, Зубейда хатун проводит в Мекку воду, хочет прославиться в халифате! А наши собственные села сгорают от безводья! Джавидан, сын Шахрака, во имя великого Ормузда собрал вокруг себя хуррамитов и поднял восстание! Дух Абу Муслима переселился в Джавидана! Каждый огнепоклонник должен помочь Джавидану!
Голосам глашатаев вторило эхо в стенах атешгяха. Маленькие огнепоклонники растерянно замерли. Жрецы, сполоснув лица, трезвели. Тамбуристы потянулись к мечам. Бабек смотрел на Мобед-Мобедана, стоящего рядом с огнем, обратив лицо к солнцу, и произносящего молитву. Мальчик чувствовал, насколько тот потрясен. Глашатаи не умолкали:
- Во имя великого Ормузда, к оружию! Города Хамадан и Хорасан уже в руках повстанцев! Карадагцы и курды на нашей стороне! И византийский император благоволит к повстанцам! Вооружайтесь и поспешайте в Базз, на помощь Джавидану, сыну Шахрака!
Дети так волновались, что их покачивало от ударов собственных сердец. Каждый думал: "Отомщу врагам!" Маленькие огнепоклонники уже считали себя воинами. Мобед-Мобедан просил небеса оградить мальчиков, стоящих вокруг огня.
- О, великий Ормузд! О, неугасимое Солнце! Дай рукам юных, огнепоклонников силу, а их мечам - остроту! Где ты, пророк Шир-вин, услышь меня!
...Когда солнце склонилось к горе Базз, во дворе атешгяха оставались только старый хранитель огня и пьяный жрец. Хранитель, огня длинными щипцами опять ворошил угли, сгребая угольки, в которые превратились удовые поленья, и наслаждаясь созерцанием язычков пламени. А пьяный жрец, пошатываясь, хлопотал возле клеток и время от времени подсыпал корм священным белым петухам.
Под вечер поднялся ветер и разогнал туман, окутывавший Кровавое поле. Билалабад погрузился в горестное молчанье. Глашатаев не было слышно - они ускакали в соседние села.
IX
В НОЧНОМ
Истинный игид в седле вздремнет да отоспится.
Цокот копыт - колыбельная для игида.
И вновь грабители халифа Гаруна ар-Рапгада пуще хазар разоряли Страну Огней, разрушали атешгяхи, капища, вешали на "деревьях смерти" непокорных, хуррамитов. Не так-то легко изгнать отсюда "колосса на глиняных ногах". И вновь каждая пядь этой богатейшей земли, пополнявшей золотом казну главной малейки Зубейды хатун, пропитывалась кровью. Но захватчикам не удавалось подступить к округе Мишкин и предать ее жителей мечу. Отогнав к дальним горам разбойников Лупоглазого Абу Имрана, Джавидан, сын Шахрака, вынудил халифские войска откатиться из-под Базза. В труднодоступных деревнях властвовал Джавидан. И днем и ночью на вершинах гор горели огни.
Не погасал огонь и на высоких горах, окружающих Билалабад. Охраняющие деревню повстанцы играли на тамбуре, пили хум, веселились.
Билалабадцы, как птицы, ночевали в шалашах на сваях. Шалаш семьи Бабека напоминал аистиное гнездо. Зеленые ветви тута покрывали его. Баруменд спала между сыновьями. Рука Бабека а во сне сжимала меч.
Чанбар, оскалив зубы, рычал у красных ворот на воровато прогуливающегося вдоль ограды кота. И внезапно, выпрямившись, стрелой бросился на него. Кот, издав истошный крик, мгновенно очутился на ветке тутового дерева, а оттуда перепрыгнул на чердак.
- Брысь! - спросонья прогнала его Баруменд.
Сокол, сидящий на жерди в нише, захлопав крыльями, нахохлился. Корова Думан невозмутимо продолжала что-то жевать, да время от времени облизывала своего пестрого теленка. Гарагашга лошлепывал себя хвостом по бокам и, фыркая, пощипывал зеленую траву. Почти через равные промежутки времени из загона до-шосилось блеяние коз и козлят.
Ветер, разметав по высокому лбу светлые волосы Бабека, хозяйничал в них. Бабек разговаривал во сне: "На Кровавом поле будем состязаться с Муавией! И коней приведите в ночное!"
В это время у красных ворот двое всадников, придержав коней, спешились. Чанбар, тихонько проскользнув за ворота, выбежал навстречу гостям, завилял хвостом, обрадованно запрыгал вокруг Салмана, норовя лизнуть ему руку. Салман, погладив его, отстранил от себя, а потом потер свой крючковатый нос и мясистые небритые щеки. Конюх, кивнув на чердак шалаша, прошептал:
- Вроде бы не спит. Салман покачал головой:
- Если бы не спал, вышел бы нам навстречу. Бабек смышленый малый. Видно, проспал.
Салман толкнул ворота. Их скрип разбудил Бабека. Он, блаженно потянувшись, протер заспанные глаза и глухо кашлянул:
- Кто там?
- Это мы, Бабек!
Бабек узнал Салмана по голосу и обрадованно сбежал по лестнице во двор. Баруменд тоже проснулась и быстро натянула платье. Сошла и она.
- Ну, сынок, оружие готово? - спросил Салман. - Нам нельзя виешкатъ.
- Ясно, - сказал Бабек и направился к воротам, нашел и приподнял каменную плиту, нырнул в отдающий сыростью погреб.
- Спускайте хурджуны!65
Конюх Салмана тотчас спустил на веревке большой хурджун в логреб. Бабек наполнил карманы хурджуна мечами, стрелами и шлемами.
- Тяни! - сказал.
Потом стал передавать наверх панцири, луки и щиты.
- Держите.
Вскоре оба коня Салмана были нагружены. А в погребе оставалось еще изрядно.оружия.
- Очень я доволен тобой, сынок, - Салман опустил свою большую руку на плечо Бабека. - Остальное перенесете в Дом упокоения... Как только отсеетесь, придешь - поможешь нашим конюхам. Я - тебе и волов дам.
Оружие надо было доставить в Базз Джавидану, сыну Шахрака. Оружие купил и доставил с Бардинского базара купец Шибл. Самым подходящим местом хранения оказался потайной погреб у ворот Бабека. Бабеку все можно было доверить. Уже "взрослым мужчиной" стал.
Салман с конюхом поспешно удалились. У Бабека сон пропал. Баруменд, приложив ладонь ко лбу сына, нахмурилась:
- Боже мой, - сказала, - у тебя жар. Поднимись в шалаш. А я разбужу Абдуллу, пусть погонит скотину в ночное. А тебя не пущу.
- Мама, клянусь духом пророка Ширвина, я уже выспался. Мне уже не сомкнуть глаз. Все равно скоро начнет светать, пора в ночное. Да я и не болен, все пройдет.
- Сыночек, всего несколько дней как с лихорадкой справился. Сказала ведь, никуда не отпущу тебя. Вылечись, потом. Простынешь - опять сляжешь.
Бабек с того дня, как опоясался в атешгяхе шерстяным каста и стал настоящим огнепоклонником, чувствовал себя истинным игидом и не любил нравоучений. Если что вобьет в голову, трудно было его отговорить. Он отвязал от колышка Гарагашгу. Вскочил на своего жеребца.
- Буди Муавию, пусть поторопится. Баруменд волей-неволей разбудила Муавию:
- Вставай, брат ждет.
Муавия быстро оделся. Бабек приказал ему:
- Выгони за ворота и корову, и коз.
Муавия сделал все, что сказал Бабек, и сел на своего коня - Демира.
Пестрый теленок, почуяв уход матери, рванулся, расшатал колышек и тихо замычал. Проказники-козлята потянулись к нему. Баруменд боялась, что этот шум разбудит Абдуллу. Но тот спал так крепко, что даже гром не разбудил бы его. Бедняга пас ягнят всей деревни. Уставал, и по ночам спал беспробудным сном.
Когда Баруменд поднималась по лестнице, Бабек, держа сокола на плече, взобрался вместе с Муавией на глухую скалу возле родника Новлу, и окликал проспавших друзей:
- Эге-ге-ей! Вставайте, пора в ночное! Садитесь на коней, посостязаемся на Кровавом поле!
Деревенские ребята, разбуженные Бабеком и Муавией, окликали друг друга. Поспешно гнали к роднику Новлу коров, овец и коз. Муавия по дороге завернул во двор Салмана, пригнал и его коров в общее стадо... Мальчики, поторапливая коров, овец и коз, направились на Кровавое поле.
Лесистые горы и поля, на которых там и сям выглядывали камни, спали под звездами. Откуда-то доносился перезвон верблюжьих бубенцов. Чуть ниже, в деревне Билалабад, лаяли собаки. Во дворе атешгяха горел огонь. Белые петухи в клетках атешгяха протяжным криком будили деревню. Пели ночные певцы - сверчки. Изредка подавали голос птицы Иса-Муса. С приближением к Кровавому полю становилось свежее. Густой дух росистого тмина и чабреца обдавал ребят.
Ветер придал диковинное обличье крылатым тучам, залегшим на вершине Базза. Но над Билалабадом небо было ясным. Самые яркие звезды все еще отражались в хрустальной воде родника Новлу. Волнистые струи вытягивали их отражения в дрожащие свечи.
Чанбар обнюхивал дорогу то справа, то слева от стада, иногда приседал и поднимал морду к восходящему месяцу, шлепал отяжелевшим от росы хвостом по земле и. лениво полаивал. Козы то и дело с громким блеяньем, набрасывались на кустарники. А овцы шли и шли, опустив головы и печатая копытцами узоры на тропинке. Коровы и буйволы на ходу пощипывали придорожную зеленую травку.
Кровавое поле из края в край было покрыто цветами. В густой и высокой траве все еще мерцали светлячки. Клевер доходил до пояса. Пройти через росистый луг было невозможно. Аромат тысячелистника сливался с ароматом чабреца. Наступившая весна была щедрой. Даже камни, словно окрашенные хной, казалось, расцвели. Коровы и буйволы, посапывая, паслись. Овцы, утопая в траве, еле виднелись.
Несмотря на прохладу, Чанбар, высунув язык и присев, охранял скот. Бабек подозвал пса, погладил:
- Будь начеку! Волки такие ушлые, что даже разбойники Лупоглазого Абу Имрана им уступают. Мы уходим на скачки. Так что весь скот на тебя остается.
...Чего только ребята не вытворяли на конях. По дороге, поднимающейся к Кровавому полю, было глубокое ущелье. Сорвись кто-нибудь туда, и клочка не отыскалось бы. Когда-то отец Бабека, Абдулла, получив здесь место под баштан, проложил через это ущелье зыбкий мосток. Срубив в лесу большой дуб, 'притащил и перебросил через ущелье. Ребята между собой называли его "мостом Абдуллы". Каждый раз во время ночного Бабек, взобравшись на этот мост, балансировал на нем:
- За мной!. Поглядим, кто с закрытыми глазами пройдет по Мосту!
Бабек, раскинув руки, подобно соколу, сидящему на его плече, перелетал по мосту. А остальные ребята переходили со страхом, Осторожно. Бабек упрекал их:
- Трусы!
Иногда, пробегая по мосту, Бабек падал и кричал:
- На помощь, на помощь!.. Держите меня!..
Когда друзья в тревоге бросались на помощь, Бабек повисал на мосту... Все волновались, но Бабек в мгновение ока, размахнувшись, поднимался на мост. В такие мгновения Муавия готов был лопнуть от злости.
- Клянусь духом пророка Ширвина, скажу матери! Если сорвешься, то и костей твоих не соберем...
У моста Абдуллы друзья осадили коней. Бабек сказал:
- Шутки на мосту надоели. Теперь - только скачки... Муавия, не боишься отстать?
Муавия, собравшись с духом, расхохотался:
- Подлец тот, кто отступит!
Маленькие огнепоклонники, сидя на конях, молча переглядывались. Бабек, нагнувшись, глянул под серебристые копыта своего коня. Вдруг радостно воскликнул:
- Ай джан!
Обычно в ночном Бабек, найдя четырехлепестковый клевер, прицеплял его к груди. И сейчас он заметил у правого переднего копыта коня четырехлепестковый клевер:
- Ай джан, и на этот раз я разбил чары колдовские, - и радостно соскочил с коня. Показал свою находку друзьям. - Мой Гарагашга обгонит всех.
Не каждому выпадало счастье найти четырехлепестковый клевер. Эта трава считалась талисманом. Нашедшему эту траву якобы повезет в жизни. И Бабек верил в это. Как прикрепит к груди четырехлепестковый клевер, побеждает во всех играх.
Кони заскучали. Бабек вскочил на Гарагашгу. Муавия пустил вскачь своего Демира. Бабек, ухватившись за пышную гриву своего коня, пригнулся к его шее, уперся пятками в его бока.
- Гей-эгей! Кто выйдет против меня?!
- Не хвались раньше времени. Не говори "гоп", не перепрыгнув, откликнулся Муавия. - На этот раз твой Гарагашга не обгонит моего Демира.
В скалах, будто камни дробились. Цокот подков эхом отзывался в них. Мальчики, вскинув мечи, поскакали за Бабеком. Будто бы Джавидан велел им взять неприступную крепость. Демир Муавии, навострив уши, настигал Гарагашгу. Бабек, то и дело оборачиваясь, размахивал мечом и дразнил Муавию:
- Эй, храбрец, что же ты? Твоему Демиру не угнаться за моим Гарагашгой. Ну-ка, попробуй! Муавия горячил своего коня:
- Лети, лети, Демир мой!
Ноздри коней раздувались, с губ текла пена. Ветер развевал гривы коней. Вдруг перед всадниками появилась глубокая расщелина. Бабек, закрыв глаза, дернул коня за гриву:
- Милый мой, прыгай!
Гарагашга расщелину одолел так, что Бабек даже не почувствовал этого. И Демир Муавии перескочил. Остальные кони встали, как вкопенные. И Бабек, и Муавия по другую сторону впадины повернули обратно.
- Эй, не бойтесь, прыгайте, - крикнул Бабек. Муавия подсказал:
- Закройте глаза, - а то голова закружится! Юные всадники, оставшиеся по эту сторону впадины, раззадорились.
- Гоп, вперед!
- Гоп-гоп!
Кони один за другим одолели впадину. Все расхваливали Гарагашгу Бабека:
- Это не конь, а орел!
- Клянусь духом пророка Ширвина, даже в табуне халифского сынка Мотасима нет такого коня!
На радостях Бабек совсем забыл про недомогания. И вновь возглавлял ватагу. За ним скакало более сорока юных всадников.
Жизнь сама готовит людей к великим деяниям. Отчего так кипела кровь в жилах этих подростков, отчего они так летели на конях?
Бабек и его сверстники росли и мужали в этой среде, где были и кони, и скалы, и туманы, и ливни, и молнии. С малых лет Бабек стойко переносил невзгодыг всегда ходил с соколом на плече. Он привык к соколу, не расставался с ним, подростку нравилось, что тот постоянно бил своим кривым клювом его по плечу, клекотал под самым ухом, словно призывая к бдительности.
Бабек, на скаку вытащив из-за пазухи сокола, посадил его себе на плечо. Встречный ветер попытался сдуть птицу, но не смог оторвать ее когтей от рубашки Бабека.
Ровесники знали нрав Бабека. Если он вытащил сокола и посадил на плечо, значит, уверен в своей победе и сладить с ним не удастся. Они раздумали догонять его.
Белые облака на горизонте становились яхонтовыми. Редкие звезды стремительно проносились по небу, гасли и исчезали где-то за горизонтом. И конь Бабека мчался, подобно ветру. Бабек разрумянился. Гарагашга летел стремглав, скакущие сзади сбавили ход. Бабек, проехав лежащую на пути лощину, оглянулся. Никого из всадников не было. Ровесники отстали намного. Даже Демира Муавии не было видно. Бабек осадил коня. "Передохну малость а там и они подоспеют".
Сойдя с коня, он провел рукой по крупу. Гарагашга был весь в мыле. Вдруг конь, навострив уши, задрожал. Услышав свист стрелы, Бабек оглянулся. Стрела вонзилась в грудь коня. Хорошо хоть вошла неглубоко. Бабек сердито вытащил стрелу и отбросил в сторону, приложил платок к ране своего любимца. Он понял, что стреляли издалека. Еще одна стрела вонзилась возле него в землю. Бабек стоял, не испытывая страха. Приглядывался. Наконец на тропинке между скал увидел разбойников. И сразу понял, что это - головорезы Лупоглазого Абу Имрана. И они, хоть и не знали Бабека, все же стреляли в него, но целились не точно - угодили в коня. Это было похоже на бандитов--при случае они и детей брали на прицел.
Просвистела еще одна стрела, сокол заклекотал на плече Бабека. Стрела задела ему крыло. Бабек подумал: "Люди Абу Имрана куда-то ехали и напоролись на меня".
По телу Бабека пробежали мурашки и он только крикнул:
- Эй!
Сокол на его плече забил крыльями, заклекотал. Бабек повесил меч на луку седла. Огляделся, увидел круглые камни, не раздумывая, стал их метать в разбойников. Камни один за другим взлетали в небо и шлепались оземь вдалеке. Разбойники больше не стреляли, с удивлением глядели: "В таком юнце да такая сила!"
Подходящих камней поблизости больше не осталось. Бабек схватился за окружавшие его молодые деревца и в ярости стал выдирать их с корнями. Наконец, успокоившись, перевел дыхание:
- Собачьи дети!.. Легко пускать стрелы издалека. Если вы мужчины, подойдите поближе!
Голос, а вернее, рык этого могучего юноши разнесся далеко вокруг. Разбойники решили: кто бы он ни был, все же огнепоклонник, зачем же оставлять его в живых?! Убить!..
Однако не успели они двинуться вперед как показались на конях друзья Бабека. Разбойники испугались и убрались восвояси. Ребята подскакали к Бабеку.
- Что случилось?
- Ничего.
- А что это за стрелы?
- Собачьи дети стреляли.
- Какие собачьи дети?
- Щенки Абу Имрана.
- Где они, где?
- Увидели вас - улизнули.
- Садись на коня, догоним их.
- Гарагашга ранен.
- Ладно. Мы поскакали, ты подожди тут!
Юные всадники перевалили через холм и вскоре воротились:
- Ушли. А жаль!
Ребята увидели деревца, вырванные с корнями:
- Кто это сделал?
Бабек промолчал. Все поняли и поразились, какая сила в руках Бабека!
- Ладно уж, пошли! Муавия коснулся плеча брата:
- Не горюй, рана коня через день затянется. Мать снадобье приготовит, подмешает в него молоко, у какой-нибудь из кормящих женщин добудет.
Прохладный ветерок не мог остудить горячих, жаждущих мести сердец. Все раскаивались, что прошли в ночное. Ребята, погоняя скот, возвращались в деревню. Муавия не знал, как утешить брата: "А еще говорил, дескать, когда нахожу четырехлепестковый клевер, мне везет!.."
Бабек с соколом на плече шагал, держа за гриву Гарагашгу: "Подлецы!.. Коня ранили!.."
Когда они дошли до родника Новлу, облака на горизонте налились гранатовым цветом...
Х
КРОВАВОЕ ПОЛЕ
Земля, замешанная на крови, омывается слезами.
Обижать землю - грех, она священна, как мать.
С великим трудом, как говорится из камня, добывали свой хлеб билалабадцы. Каждый день петляющими тропинками, поднимающимися к полям, уходили люди в тысячи направлений. Давно увяли бы посевы и сады вокруг села, если бы их не оживляло дыхание крестьян. В Билалабаде говорили, что великий творец создал человека для украшения земли.
Солнце еще не вошло в созвездие Льва66. Со стороны Аракса тянуло прохладой. Весенние цветы обдавали друг друга ароматом. Бабек добрался до Кровавого поля раньше матери - хотел до ее прихода привести в порядок, очистить от камней свою полоску. И вот крупные камни он уже удалил с поля и теперь ждал прихода матери. Солнце поднялось высоко, а матери все еще не было. Бабек не находил себе места в ожидании, вообще он стал очень нетерпеливым. Сокрушенно вздыхал: "Эх, был бы отец жив, вместе с ним засеяли бы баштан. Пахота не женское занятие. Бедная мама...
Может, салманов пастух волов потерял. Если б Салман вернулся из Базза, я бы сам пошел к нему и выбрал бы лучших волов".
Велико Кровавое поле. Нет ему ни конца и ни края. Все билал-абадцы, и взрослые и дети, хлопотали здесь. Муавия пахал на ближнем склоне. Очень ему хотелось к Бабеку, но кто же позволит отлучиться батрачонку, когда работа в разгаре.
Бабек, заскучав, достал из переметной сумы и несколько раз невысоко подбросил и поймал большой красный гранат, перекинул его с ладони на ладонь, поиграл им и подумал про себя: "Смотри, какая запасливая у нас мама, этот гранат хранила с осени до весны, чтоб на баштане стало столько же завязей, сколько зерен в гранате. Истинная огнепоклонница. Но где же она?"
Вдруг возле Родника слез показались головы волов. Бабек, привстал на носки, всмотрелся. Мать гнала четырех остророгих волов. Бабек положил гранат в сумку и радостно побежал навстречу матери. Баруменд, увидев сына, приободрилась:
- Скорее, сынок, я с ними совсем измаялась. То и знай разбегаются.
- Ничего, мама, сейчас я утихомирю их, тише коров станут.
Бабек взял у нее хворостину и сам погнал волов. Их, отъевшихся, необъезженных трудно было запрячь в соху. Ни один из них не поддавался. Их шеи, давно не знавшие ярма, покрылись складками жира, а рога торчали острые, как шила. Бабек изловчился, запряг. Но волы тянули в разные стороны, казалось, вот-вот сломают дышло. Осерчав, Бабек надавал тумаков упрямцу. Один из них рухнул на колени. Баруменд вздохнула: "Великий Ормузд, сохрани силу моего сына!"
Наконец волы смирились с ярмом.
Баруменд встала впереди за поводыря, Бабек же взялся за ручки сохи:
- Го!..
Время от времени Баруменд, глядя на солнце, шептала:
- Великий Ормузд! Придай силу рукам моего сына! Пошли урожай нашему баштану...
Волы двигались тяжело. Несколько дней назад Бабек с братьями выбросили отсюда целую кучу вырванных с корнями колючих кустов. Но и оставалось их изрядно, они-то и мешали пахать. Медленно шла работа, но небольшой участок Кровавого поля был все же вспахан. Свежие борозды лоснились под солнцем. Соха Бабека выворачивала из-под земли ржавые шлемы, а порой натыкалась "а ржавые мечи и щиты. Бабек же с головой ушел в работу и ничего не замечал, ему казалось - это камни, или корни кустов. Не останавливал его и могильный смрад, время от времени тошнотворно ударявший в нос. Его вела одна мысль: как можно скорее распахать участок.
На ближней поляне поводыри напевали:
У вола звезда бела,
В поле вывел я вола.
Вол один - дела не пляшут,
Два вола - пойдут дела...
Работящему хвала,
А ленивому - хула.
В лоб, где звездочка белеет,
Бьют упрямого вола...
Радости Баруменд не было предела. Она время от времени оборачивалась и любовалась сыном. "Даю новое обещание: принести пожертвование атешгяху. Загадала - если рана Гарагашги заживет скоро, отвезу целый конский вьюк хворосту, передам атешбо-ту... Сыночек мой дорогой, как повязал шерстяной пояс, так прямо во льва превратился. За любое трудное дело берется. Вот и пашет - поглядеть любо-дорого. Будто бы сто лет уже в землеробах ходит..."
Баруменд снова обратилась к солнцу, что пылало у нее над головой, и зашептала: "Великий Ормузд, сохрани и помилуй Бабека для меня!" А потом обернулась к Бабеку:
- Сынок, тьфу-тьфу, не сглазить, ты один сотне сыновей равен! Бабек не любил когда его хвалили.
- Мама, - откликнулся он, - смотри вперед. Там большой куст держи-дерева. Берегись, не оцарапайся.
- Не бойся, вижу.
Баруменд повела волов так, что куст держи-дерева оказался как раз между ними и лемех вонзился в комль. Бабек прижал соху к земле и резко приподнял. Куст был выкорчеван.
Баруменд мечтательно вздохнула:
- Это место навсегда нашим станет. Гляди-ка, сколько еще кустов осталось?
- Мама, эти оставшиеся кусты - доля твоего сыночка Абдуллы... Да, как-то мы этот участок от кустарника очищали, а Абдулла на Кровавом поле овец пас, вдруг козел заблеял. Абдулла глянул - змеи сосут овец... Схватил палку, кинулся на змей. Одна гюрза чуть было не ужалила его.
- А почему мне не сказали?
- Абдулла умолял не говорить. Дескать, если узнаешь, каждый раз будешь изводиться до его возвращения.
Еаруменд только хотела сказать: "Почему же не убили змей?" - но осеклась на полуслове. Змеи у огнепоклонников считаются священными. Убивать их грех.
Пахота продолжалась... Стая черных ворон слетелась на свежие борозды. Вороны рылись в сырой земле, добывая букашек себе на пропитанье. Неподалеку, на Золотой скале, кудахтали куропатки. С межек, заросших тмином, головчаткой и чабрецом, шел приятный запах. Иногда сверху доносился шелест крыльев. Когда тени ягнятников мелькали над волами, те испуганно шарахались в сторону, чуть было не ломали дышло.
Баруменд размечталась. Она то собирала желтые, потрескавшиеся от сладости душистые дыни, то сваливала в кучу крупные спелые арбузы. Отобрав несколько больших продолговатых арбузов, прикрывала их травой, оставляла на семена и говорила: "Бог даст, следующей весной здесь только арбузы посажу. Купец Шибл рассказывал, что в Багдаде есть большой Арбузный базар. Купцы в жестяных коробах свозят туда дыни, арбузы и торгуют с большой выгодой. Может, и мне послать Бабека в караванщики к купцу Шиблу. И он повезет в Багдад дыни-арбузы. Хорошие деньги выручит, построит себе добротный дом. Когда женится, привезет жену в свой дом". Вдруг вол наступил на ногу Баруменд. Она охнула от боли, но тут же взяла себя в руки. Махнув хворостиной над головами волов, обругала их:
- Чтоб вы сдохли!
Понравился Мобед-Мобедану и этот бойкий мальчик. Бережно опустив руку на головную повязку Муавии, прохрипел:
- Сын мой, халиф - враг всех огнепоклонников. Ты в одиночку не сможешь убить его. Мы все вместе должны помочь Джавида-ну, сыну Шахрака. Кто в борьбе за огнепоклонничество попадет в Дом тишины, дух его на том свете поднимется на Бехиштахун63. А кто, устрашившись черных дивов Ахримана, предаст свою веру, на том свете попадет в Аджиштахун64. Вы должны наполнить свои белые торбы добрыми делами. На том свете Мехрадаван - ангел великого Ормузда взвесит добрые дела как золото, скопившееся в ваших торбах. Кто в жизни сделал больше добрых дел, тот прямиком отправится в Бехиштахун.
Казавшийся поначалу Бабеку колдуном Мобед-Мобедан своими благословениями уже нашел дорогу ко многим сердцам.
Хранитель огня все подбрасывал поленья. Лица мальчиков с завязанными ртами раскраснелись от огня. Звонкие тамбуры возбуждали горячих маленьких огнепоклонников. Танец не прекращался.
Вдруг с Кровавого поля донеслось конское ржание. Со стороны родника Новлу, расположенного на спуске горной дороги с Базза в Билалабад, раздался грохот барабанов. Семь всадников с прикрытыми лицами беспрерывно били в притороченные к седлам большие барабаны и, задыхаясь от волнения, объявляли:
- Храбрые огнепоклонники, слушайте и знайте, кровожадный Цхалиф уже не дает успокоения даже спящим в домах тишины темам наших предков, братьев и сестер! Мы, огнепоклонники, не можем терпеть это! На золото, отобранное у нас, Зубейда хатун проводит в Мекку воду, хочет прославиться в халифате! А наши собственные села сгорают от безводья! Джавидан, сын Шахрака, во имя великого Ормузда собрал вокруг себя хуррамитов и поднял восстание! Дух Абу Муслима переселился в Джавидана! Каждый огнепоклонник должен помочь Джавидану!
Голосам глашатаев вторило эхо в стенах атешгяха. Маленькие огнепоклонники растерянно замерли. Жрецы, сполоснув лица, трезвели. Тамбуристы потянулись к мечам. Бабек смотрел на Мобед-Мобедана, стоящего рядом с огнем, обратив лицо к солнцу, и произносящего молитву. Мальчик чувствовал, насколько тот потрясен. Глашатаи не умолкали:
- Во имя великого Ормузда, к оружию! Города Хамадан и Хорасан уже в руках повстанцев! Карадагцы и курды на нашей стороне! И византийский император благоволит к повстанцам! Вооружайтесь и поспешайте в Базз, на помощь Джавидану, сыну Шахрака!
Дети так волновались, что их покачивало от ударов собственных сердец. Каждый думал: "Отомщу врагам!" Маленькие огнепоклонники уже считали себя воинами. Мобед-Мобедан просил небеса оградить мальчиков, стоящих вокруг огня.
- О, великий Ормузд! О, неугасимое Солнце! Дай рукам юных, огнепоклонников силу, а их мечам - остроту! Где ты, пророк Шир-вин, услышь меня!
...Когда солнце склонилось к горе Базз, во дворе атешгяха оставались только старый хранитель огня и пьяный жрец. Хранитель, огня длинными щипцами опять ворошил угли, сгребая угольки, в которые превратились удовые поленья, и наслаждаясь созерцанием язычков пламени. А пьяный жрец, пошатываясь, хлопотал возле клеток и время от времени подсыпал корм священным белым петухам.
Под вечер поднялся ветер и разогнал туман, окутывавший Кровавое поле. Билалабад погрузился в горестное молчанье. Глашатаев не было слышно - они ускакали в соседние села.
IX
В НОЧНОМ
Истинный игид в седле вздремнет да отоспится.
Цокот копыт - колыбельная для игида.
И вновь грабители халифа Гаруна ар-Рапгада пуще хазар разоряли Страну Огней, разрушали атешгяхи, капища, вешали на "деревьях смерти" непокорных, хуррамитов. Не так-то легко изгнать отсюда "колосса на глиняных ногах". И вновь каждая пядь этой богатейшей земли, пополнявшей золотом казну главной малейки Зубейды хатун, пропитывалась кровью. Но захватчикам не удавалось подступить к округе Мишкин и предать ее жителей мечу. Отогнав к дальним горам разбойников Лупоглазого Абу Имрана, Джавидан, сын Шахрака, вынудил халифские войска откатиться из-под Базза. В труднодоступных деревнях властвовал Джавидан. И днем и ночью на вершинах гор горели огни.
Не погасал огонь и на высоких горах, окружающих Билалабад. Охраняющие деревню повстанцы играли на тамбуре, пили хум, веселились.
Билалабадцы, как птицы, ночевали в шалашах на сваях. Шалаш семьи Бабека напоминал аистиное гнездо. Зеленые ветви тута покрывали его. Баруменд спала между сыновьями. Рука Бабека а во сне сжимала меч.
Чанбар, оскалив зубы, рычал у красных ворот на воровато прогуливающегося вдоль ограды кота. И внезапно, выпрямившись, стрелой бросился на него. Кот, издав истошный крик, мгновенно очутился на ветке тутового дерева, а оттуда перепрыгнул на чердак.
- Брысь! - спросонья прогнала его Баруменд.
Сокол, сидящий на жерди в нише, захлопав крыльями, нахохлился. Корова Думан невозмутимо продолжала что-то жевать, да время от времени облизывала своего пестрого теленка. Гарагашга лошлепывал себя хвостом по бокам и, фыркая, пощипывал зеленую траву. Почти через равные промежутки времени из загона до-шосилось блеяние коз и козлят.
Ветер, разметав по высокому лбу светлые волосы Бабека, хозяйничал в них. Бабек разговаривал во сне: "На Кровавом поле будем состязаться с Муавией! И коней приведите в ночное!"
В это время у красных ворот двое всадников, придержав коней, спешились. Чанбар, тихонько проскользнув за ворота, выбежал навстречу гостям, завилял хвостом, обрадованно запрыгал вокруг Салмана, норовя лизнуть ему руку. Салман, погладив его, отстранил от себя, а потом потер свой крючковатый нос и мясистые небритые щеки. Конюх, кивнув на чердак шалаша, прошептал:
- Вроде бы не спит. Салман покачал головой:
- Если бы не спал, вышел бы нам навстречу. Бабек смышленый малый. Видно, проспал.
Салман толкнул ворота. Их скрип разбудил Бабека. Он, блаженно потянувшись, протер заспанные глаза и глухо кашлянул:
- Кто там?
- Это мы, Бабек!
Бабек узнал Салмана по голосу и обрадованно сбежал по лестнице во двор. Баруменд тоже проснулась и быстро натянула платье. Сошла и она.
- Ну, сынок, оружие готово? - спросил Салман. - Нам нельзя виешкатъ.
- Ясно, - сказал Бабек и направился к воротам, нашел и приподнял каменную плиту, нырнул в отдающий сыростью погреб.
- Спускайте хурджуны!65
Конюх Салмана тотчас спустил на веревке большой хурджун в логреб. Бабек наполнил карманы хурджуна мечами, стрелами и шлемами.
- Тяни! - сказал.
Потом стал передавать наверх панцири, луки и щиты.
- Держите.
Вскоре оба коня Салмана были нагружены. А в погребе оставалось еще изрядно.оружия.
- Очень я доволен тобой, сынок, - Салман опустил свою большую руку на плечо Бабека. - Остальное перенесете в Дом упокоения... Как только отсеетесь, придешь - поможешь нашим конюхам. Я - тебе и волов дам.
Оружие надо было доставить в Базз Джавидану, сыну Шахрака. Оружие купил и доставил с Бардинского базара купец Шибл. Самым подходящим местом хранения оказался потайной погреб у ворот Бабека. Бабеку все можно было доверить. Уже "взрослым мужчиной" стал.
Салман с конюхом поспешно удалились. У Бабека сон пропал. Баруменд, приложив ладонь ко лбу сына, нахмурилась:
- Боже мой, - сказала, - у тебя жар. Поднимись в шалаш. А я разбужу Абдуллу, пусть погонит скотину в ночное. А тебя не пущу.
- Мама, клянусь духом пророка Ширвина, я уже выспался. Мне уже не сомкнуть глаз. Все равно скоро начнет светать, пора в ночное. Да я и не болен, все пройдет.
- Сыночек, всего несколько дней как с лихорадкой справился. Сказала ведь, никуда не отпущу тебя. Вылечись, потом. Простынешь - опять сляжешь.
Бабек с того дня, как опоясался в атешгяхе шерстяным каста и стал настоящим огнепоклонником, чувствовал себя истинным игидом и не любил нравоучений. Если что вобьет в голову, трудно было его отговорить. Он отвязал от колышка Гарагашгу. Вскочил на своего жеребца.
- Буди Муавию, пусть поторопится. Баруменд волей-неволей разбудила Муавию:
- Вставай, брат ждет.
Муавия быстро оделся. Бабек приказал ему:
- Выгони за ворота и корову, и коз.
Муавия сделал все, что сказал Бабек, и сел на своего коня - Демира.
Пестрый теленок, почуяв уход матери, рванулся, расшатал колышек и тихо замычал. Проказники-козлята потянулись к нему. Баруменд боялась, что этот шум разбудит Абдуллу. Но тот спал так крепко, что даже гром не разбудил бы его. Бедняга пас ягнят всей деревни. Уставал, и по ночам спал беспробудным сном.
Когда Баруменд поднималась по лестнице, Бабек, держа сокола на плече, взобрался вместе с Муавией на глухую скалу возле родника Новлу, и окликал проспавших друзей:
- Эге-ге-ей! Вставайте, пора в ночное! Садитесь на коней, посостязаемся на Кровавом поле!
Деревенские ребята, разбуженные Бабеком и Муавией, окликали друг друга. Поспешно гнали к роднику Новлу коров, овец и коз. Муавия по дороге завернул во двор Салмана, пригнал и его коров в общее стадо... Мальчики, поторапливая коров, овец и коз, направились на Кровавое поле.
Лесистые горы и поля, на которых там и сям выглядывали камни, спали под звездами. Откуда-то доносился перезвон верблюжьих бубенцов. Чуть ниже, в деревне Билалабад, лаяли собаки. Во дворе атешгяха горел огонь. Белые петухи в клетках атешгяха протяжным криком будили деревню. Пели ночные певцы - сверчки. Изредка подавали голос птицы Иса-Муса. С приближением к Кровавому полю становилось свежее. Густой дух росистого тмина и чабреца обдавал ребят.
Ветер придал диковинное обличье крылатым тучам, залегшим на вершине Базза. Но над Билалабадом небо было ясным. Самые яркие звезды все еще отражались в хрустальной воде родника Новлу. Волнистые струи вытягивали их отражения в дрожащие свечи.
Чанбар обнюхивал дорогу то справа, то слева от стада, иногда приседал и поднимал морду к восходящему месяцу, шлепал отяжелевшим от росы хвостом по земле и. лениво полаивал. Козы то и дело с громким блеяньем, набрасывались на кустарники. А овцы шли и шли, опустив головы и печатая копытцами узоры на тропинке. Коровы и буйволы на ходу пощипывали придорожную зеленую травку.
Кровавое поле из края в край было покрыто цветами. В густой и высокой траве все еще мерцали светлячки. Клевер доходил до пояса. Пройти через росистый луг было невозможно. Аромат тысячелистника сливался с ароматом чабреца. Наступившая весна была щедрой. Даже камни, словно окрашенные хной, казалось, расцвели. Коровы и буйволы, посапывая, паслись. Овцы, утопая в траве, еле виднелись.
Несмотря на прохладу, Чанбар, высунув язык и присев, охранял скот. Бабек подозвал пса, погладил:
- Будь начеку! Волки такие ушлые, что даже разбойники Лупоглазого Абу Имрана им уступают. Мы уходим на скачки. Так что весь скот на тебя остается.
...Чего только ребята не вытворяли на конях. По дороге, поднимающейся к Кровавому полю, было глубокое ущелье. Сорвись кто-нибудь туда, и клочка не отыскалось бы. Когда-то отец Бабека, Абдулла, получив здесь место под баштан, проложил через это ущелье зыбкий мосток. Срубив в лесу большой дуб, 'притащил и перебросил через ущелье. Ребята между собой называли его "мостом Абдуллы". Каждый раз во время ночного Бабек, взобравшись на этот мост, балансировал на нем:
- За мной!. Поглядим, кто с закрытыми глазами пройдет по Мосту!
Бабек, раскинув руки, подобно соколу, сидящему на его плече, перелетал по мосту. А остальные ребята переходили со страхом, Осторожно. Бабек упрекал их:
- Трусы!
Иногда, пробегая по мосту, Бабек падал и кричал:
- На помощь, на помощь!.. Держите меня!..
Когда друзья в тревоге бросались на помощь, Бабек повисал на мосту... Все волновались, но Бабек в мгновение ока, размахнувшись, поднимался на мост. В такие мгновения Муавия готов был лопнуть от злости.
- Клянусь духом пророка Ширвина, скажу матери! Если сорвешься, то и костей твоих не соберем...
У моста Абдуллы друзья осадили коней. Бабек сказал:
- Шутки на мосту надоели. Теперь - только скачки... Муавия, не боишься отстать?
Муавия, собравшись с духом, расхохотался:
- Подлец тот, кто отступит!
Маленькие огнепоклонники, сидя на конях, молча переглядывались. Бабек, нагнувшись, глянул под серебристые копыта своего коня. Вдруг радостно воскликнул:
- Ай джан!
Обычно в ночном Бабек, найдя четырехлепестковый клевер, прицеплял его к груди. И сейчас он заметил у правого переднего копыта коня четырехлепестковый клевер:
- Ай джан, и на этот раз я разбил чары колдовские, - и радостно соскочил с коня. Показал свою находку друзьям. - Мой Гарагашга обгонит всех.
Не каждому выпадало счастье найти четырехлепестковый клевер. Эта трава считалась талисманом. Нашедшему эту траву якобы повезет в жизни. И Бабек верил в это. Как прикрепит к груди четырехлепестковый клевер, побеждает во всех играх.
Кони заскучали. Бабек вскочил на Гарагашгу. Муавия пустил вскачь своего Демира. Бабек, ухватившись за пышную гриву своего коня, пригнулся к его шее, уперся пятками в его бока.
- Гей-эгей! Кто выйдет против меня?!
- Не хвались раньше времени. Не говори "гоп", не перепрыгнув, откликнулся Муавия. - На этот раз твой Гарагашга не обгонит моего Демира.
В скалах, будто камни дробились. Цокот подков эхом отзывался в них. Мальчики, вскинув мечи, поскакали за Бабеком. Будто бы Джавидан велел им взять неприступную крепость. Демир Муавии, навострив уши, настигал Гарагашгу. Бабек, то и дело оборачиваясь, размахивал мечом и дразнил Муавию:
- Эй, храбрец, что же ты? Твоему Демиру не угнаться за моим Гарагашгой. Ну-ка, попробуй! Муавия горячил своего коня:
- Лети, лети, Демир мой!
Ноздри коней раздувались, с губ текла пена. Ветер развевал гривы коней. Вдруг перед всадниками появилась глубокая расщелина. Бабек, закрыв глаза, дернул коня за гриву:
- Милый мой, прыгай!
Гарагашга расщелину одолел так, что Бабек даже не почувствовал этого. И Демир Муавии перескочил. Остальные кони встали, как вкопенные. И Бабек, и Муавия по другую сторону впадины повернули обратно.
- Эй, не бойтесь, прыгайте, - крикнул Бабек. Муавия подсказал:
- Закройте глаза, - а то голова закружится! Юные всадники, оставшиеся по эту сторону впадины, раззадорились.
- Гоп, вперед!
- Гоп-гоп!
Кони один за другим одолели впадину. Все расхваливали Гарагашгу Бабека:
- Это не конь, а орел!
- Клянусь духом пророка Ширвина, даже в табуне халифского сынка Мотасима нет такого коня!
На радостях Бабек совсем забыл про недомогания. И вновь возглавлял ватагу. За ним скакало более сорока юных всадников.
Жизнь сама готовит людей к великим деяниям. Отчего так кипела кровь в жилах этих подростков, отчего они так летели на конях?
Бабек и его сверстники росли и мужали в этой среде, где были и кони, и скалы, и туманы, и ливни, и молнии. С малых лет Бабек стойко переносил невзгодыг всегда ходил с соколом на плече. Он привык к соколу, не расставался с ним, подростку нравилось, что тот постоянно бил своим кривым клювом его по плечу, клекотал под самым ухом, словно призывая к бдительности.
Бабек, на скаку вытащив из-за пазухи сокола, посадил его себе на плечо. Встречный ветер попытался сдуть птицу, но не смог оторвать ее когтей от рубашки Бабека.
Ровесники знали нрав Бабека. Если он вытащил сокола и посадил на плечо, значит, уверен в своей победе и сладить с ним не удастся. Они раздумали догонять его.
Белые облака на горизонте становились яхонтовыми. Редкие звезды стремительно проносились по небу, гасли и исчезали где-то за горизонтом. И конь Бабека мчался, подобно ветру. Бабек разрумянился. Гарагашга летел стремглав, скакущие сзади сбавили ход. Бабек, проехав лежащую на пути лощину, оглянулся. Никого из всадников не было. Ровесники отстали намного. Даже Демира Муавии не было видно. Бабек осадил коня. "Передохну малость а там и они подоспеют".
Сойдя с коня, он провел рукой по крупу. Гарагашга был весь в мыле. Вдруг конь, навострив уши, задрожал. Услышав свист стрелы, Бабек оглянулся. Стрела вонзилась в грудь коня. Хорошо хоть вошла неглубоко. Бабек сердито вытащил стрелу и отбросил в сторону, приложил платок к ране своего любимца. Он понял, что стреляли издалека. Еще одна стрела вонзилась возле него в землю. Бабек стоял, не испытывая страха. Приглядывался. Наконец на тропинке между скал увидел разбойников. И сразу понял, что это - головорезы Лупоглазого Абу Имрана. И они, хоть и не знали Бабека, все же стреляли в него, но целились не точно - угодили в коня. Это было похоже на бандитов--при случае они и детей брали на прицел.
Просвистела еще одна стрела, сокол заклекотал на плече Бабека. Стрела задела ему крыло. Бабек подумал: "Люди Абу Имрана куда-то ехали и напоролись на меня".
По телу Бабека пробежали мурашки и он только крикнул:
- Эй!
Сокол на его плече забил крыльями, заклекотал. Бабек повесил меч на луку седла. Огляделся, увидел круглые камни, не раздумывая, стал их метать в разбойников. Камни один за другим взлетали в небо и шлепались оземь вдалеке. Разбойники больше не стреляли, с удивлением глядели: "В таком юнце да такая сила!"
Подходящих камней поблизости больше не осталось. Бабек схватился за окружавшие его молодые деревца и в ярости стал выдирать их с корнями. Наконец, успокоившись, перевел дыхание:
- Собачьи дети!.. Легко пускать стрелы издалека. Если вы мужчины, подойдите поближе!
Голос, а вернее, рык этого могучего юноши разнесся далеко вокруг. Разбойники решили: кто бы он ни был, все же огнепоклонник, зачем же оставлять его в живых?! Убить!..
Однако не успели они двинуться вперед как показались на конях друзья Бабека. Разбойники испугались и убрались восвояси. Ребята подскакали к Бабеку.
- Что случилось?
- Ничего.
- А что это за стрелы?
- Собачьи дети стреляли.
- Какие собачьи дети?
- Щенки Абу Имрана.
- Где они, где?
- Увидели вас - улизнули.
- Садись на коня, догоним их.
- Гарагашга ранен.
- Ладно. Мы поскакали, ты подожди тут!
Юные всадники перевалили через холм и вскоре воротились:
- Ушли. А жаль!
Ребята увидели деревца, вырванные с корнями:
- Кто это сделал?
Бабек промолчал. Все поняли и поразились, какая сила в руках Бабека!
- Ладно уж, пошли! Муавия коснулся плеча брата:
- Не горюй, рана коня через день затянется. Мать снадобье приготовит, подмешает в него молоко, у какой-нибудь из кормящих женщин добудет.
Прохладный ветерок не мог остудить горячих, жаждущих мести сердец. Все раскаивались, что прошли в ночное. Ребята, погоняя скот, возвращались в деревню. Муавия не знал, как утешить брата: "А еще говорил, дескать, когда нахожу четырехлепестковый клевер, мне везет!.."
Бабек с соколом на плече шагал, держа за гриву Гарагашгу: "Подлецы!.. Коня ранили!.."
Когда они дошли до родника Новлу, облака на горизонте налились гранатовым цветом...
Х
КРОВАВОЕ ПОЛЕ
Земля, замешанная на крови, омывается слезами.
Обижать землю - грех, она священна, как мать.
С великим трудом, как говорится из камня, добывали свой хлеб билалабадцы. Каждый день петляющими тропинками, поднимающимися к полям, уходили люди в тысячи направлений. Давно увяли бы посевы и сады вокруг села, если бы их не оживляло дыхание крестьян. В Билалабаде говорили, что великий творец создал человека для украшения земли.
Солнце еще не вошло в созвездие Льва66. Со стороны Аракса тянуло прохладой. Весенние цветы обдавали друг друга ароматом. Бабек добрался до Кровавого поля раньше матери - хотел до ее прихода привести в порядок, очистить от камней свою полоску. И вот крупные камни он уже удалил с поля и теперь ждал прихода матери. Солнце поднялось высоко, а матери все еще не было. Бабек не находил себе места в ожидании, вообще он стал очень нетерпеливым. Сокрушенно вздыхал: "Эх, был бы отец жив, вместе с ним засеяли бы баштан. Пахота не женское занятие. Бедная мама...
Может, салманов пастух волов потерял. Если б Салман вернулся из Базза, я бы сам пошел к нему и выбрал бы лучших волов".
Велико Кровавое поле. Нет ему ни конца и ни края. Все билал-абадцы, и взрослые и дети, хлопотали здесь. Муавия пахал на ближнем склоне. Очень ему хотелось к Бабеку, но кто же позволит отлучиться батрачонку, когда работа в разгаре.
Бабек, заскучав, достал из переметной сумы и несколько раз невысоко подбросил и поймал большой красный гранат, перекинул его с ладони на ладонь, поиграл им и подумал про себя: "Смотри, какая запасливая у нас мама, этот гранат хранила с осени до весны, чтоб на баштане стало столько же завязей, сколько зерен в гранате. Истинная огнепоклонница. Но где же она?"
Вдруг возле Родника слез показались головы волов. Бабек, привстал на носки, всмотрелся. Мать гнала четырех остророгих волов. Бабек положил гранат в сумку и радостно побежал навстречу матери. Баруменд, увидев сына, приободрилась:
- Скорее, сынок, я с ними совсем измаялась. То и знай разбегаются.
- Ничего, мама, сейчас я утихомирю их, тише коров станут.
Бабек взял у нее хворостину и сам погнал волов. Их, отъевшихся, необъезженных трудно было запрячь в соху. Ни один из них не поддавался. Их шеи, давно не знавшие ярма, покрылись складками жира, а рога торчали острые, как шила. Бабек изловчился, запряг. Но волы тянули в разные стороны, казалось, вот-вот сломают дышло. Осерчав, Бабек надавал тумаков упрямцу. Один из них рухнул на колени. Баруменд вздохнула: "Великий Ормузд, сохрани силу моего сына!"
Наконец волы смирились с ярмом.
Баруменд встала впереди за поводыря, Бабек же взялся за ручки сохи:
- Го!..
Время от времени Баруменд, глядя на солнце, шептала:
- Великий Ормузд! Придай силу рукам моего сына! Пошли урожай нашему баштану...
Волы двигались тяжело. Несколько дней назад Бабек с братьями выбросили отсюда целую кучу вырванных с корнями колючих кустов. Но и оставалось их изрядно, они-то и мешали пахать. Медленно шла работа, но небольшой участок Кровавого поля был все же вспахан. Свежие борозды лоснились под солнцем. Соха Бабека выворачивала из-под земли ржавые шлемы, а порой натыкалась "а ржавые мечи и щиты. Бабек же с головой ушел в работу и ничего не замечал, ему казалось - это камни, или корни кустов. Не останавливал его и могильный смрад, время от времени тошнотворно ударявший в нос. Его вела одна мысль: как можно скорее распахать участок.
На ближней поляне поводыри напевали:
У вола звезда бела,
В поле вывел я вола.
Вол один - дела не пляшут,
Два вола - пойдут дела...
Работящему хвала,
А ленивому - хула.
В лоб, где звездочка белеет,
Бьют упрямого вола...
Радости Баруменд не было предела. Она время от времени оборачивалась и любовалась сыном. "Даю новое обещание: принести пожертвование атешгяху. Загадала - если рана Гарагашги заживет скоро, отвезу целый конский вьюк хворосту, передам атешбо-ту... Сыночек мой дорогой, как повязал шерстяной пояс, так прямо во льва превратился. За любое трудное дело берется. Вот и пашет - поглядеть любо-дорого. Будто бы сто лет уже в землеробах ходит..."
Баруменд снова обратилась к солнцу, что пылало у нее над головой, и зашептала: "Великий Ормузд, сохрани и помилуй Бабека для меня!" А потом обернулась к Бабеку:
- Сынок, тьфу-тьфу, не сглазить, ты один сотне сыновей равен! Бабек не любил когда его хвалили.
- Мама, - откликнулся он, - смотри вперед. Там большой куст держи-дерева. Берегись, не оцарапайся.
- Не бойся, вижу.
Баруменд повела волов так, что куст держи-дерева оказался как раз между ними и лемех вонзился в комль. Бабек прижал соху к земле и резко приподнял. Куст был выкорчеван.
Баруменд мечтательно вздохнула:
- Это место навсегда нашим станет. Гляди-ка, сколько еще кустов осталось?
- Мама, эти оставшиеся кусты - доля твоего сыночка Абдуллы... Да, как-то мы этот участок от кустарника очищали, а Абдулла на Кровавом поле овец пас, вдруг козел заблеял. Абдулла глянул - змеи сосут овец... Схватил палку, кинулся на змей. Одна гюрза чуть было не ужалила его.
- А почему мне не сказали?
- Абдулла умолял не говорить. Дескать, если узнаешь, каждый раз будешь изводиться до его возвращения.
Еаруменд только хотела сказать: "Почему же не убили змей?" - но осеклась на полуслове. Змеи у огнепоклонников считаются священными. Убивать их грех.
Пахота продолжалась... Стая черных ворон слетелась на свежие борозды. Вороны рылись в сырой земле, добывая букашек себе на пропитанье. Неподалеку, на Золотой скале, кудахтали куропатки. С межек, заросших тмином, головчаткой и чабрецом, шел приятный запах. Иногда сверху доносился шелест крыльев. Когда тени ягнятников мелькали над волами, те испуганно шарахались в сторону, чуть было не ломали дышло.
Баруменд размечталась. Она то собирала желтые, потрескавшиеся от сладости душистые дыни, то сваливала в кучу крупные спелые арбузы. Отобрав несколько больших продолговатых арбузов, прикрывала их травой, оставляла на семена и говорила: "Бог даст, следующей весной здесь только арбузы посажу. Купец Шибл рассказывал, что в Багдаде есть большой Арбузный базар. Купцы в жестяных коробах свозят туда дыни, арбузы и торгуют с большой выгодой. Может, и мне послать Бабека в караванщики к купцу Шиблу. И он повезет в Багдад дыни-арбузы. Хорошие деньги выручит, построит себе добротный дом. Когда женится, привезет жену в свой дом". Вдруг вол наступил на ногу Баруменд. Она охнула от боли, но тут же взяла себя в руки. Махнув хворостиной над головами волов, обругала их:
- Чтоб вы сдохли!