Басов Николай Владленович. Мир вечного полдня (Мир вечного полдня - 1)

   Несколько прорвавшихся в помещение крыс были уже убиты, а их раздавленные в кровавую кашицу тела заляпали бетонный пол перед входом неопрятными красными пятнами. Ростик глянул в круглое смотровое окошко, проделанное во внутренней двери в переходный тамбур. В тамбуре остались двое, теперь они лишь отдаленно напоминали людей. На них роилась сплошная масса крысят, внешняя дверь осталась открытой.
   В углу одну из сестер больницы - крепкую, сильную на вид женщину -кто-то пытался привести в чувство нашатырем и валерьянкой. На нее было неприятно смотреть, таким белым было ее лицо, такими безвольными складками кривились ее губы, так бессильно дергались на коленях ее руки. Дрожащим голосом, на грани истерики, она объясняла:
   - Я пыталась, я ждала их, пока могла... Но они... не успели. Почему они побежали не к двери, а вбок? Я хотела даже поймать одного, втащить...
   - Глупости, Таня, - услышал Ростик твердый, знакомый с детства голос, только сейчас в нем не было ни грана тепла и привычной доброты. -Попыталась бы - там сейчас лежало бы и твое тело.
   Неужели мама и так может? Для Ростика это было открытием. Но на сестру этот голос произвел почти магическое действие. В ее глазах появился признак сознания, губы у нее сжались в узкую полоску, она встала.
   - Прошу простить меня, Таисия Васильевна, я действительно... Больше этого не повторится.
   - Вот и хорошо. Ступай в перевязочную, там кто-то от испугу в вену попасть не может, а мы противостолбнячные подкожно себе позволить не можем...
   Сестра, как и все остальные люди в белых халатах, ушла. Раненых увели следом за ними, желающих помочь было достаточно. Ростик постоял рядом с теми, кто выбрался из черной мясорубки своими силами.
   - Ну, как там было? - спросил он тощего мальчишку едва ли старше пятнадцати лет.
   - Как наводнение, - отозвался парень и, смерив оценивающим взглядом офицерский бушлат Ростика, полученный со склада перед поездкой в Чужой город, отошел к стене.
   Делать было нечего, Ростик вернулся к перископу. Желающих сидеть и смотреть на то, что творилось наверху, поначалу было немало. Но потом осталось гораздо меньше. Регулярно у окуляров нес вахту только сам Ростик да еще тот самый пятнадцатилетний, который никому так и не сказал свое имя, отзываясь лишь на кличку Боец.
   Прошел этот день, потом еще один, потом дни и ночи стали смазываться, превращаясь в одну общую, лишь смутно осознаваемую временную протяженность. От нее в памяти оставались лишь подавленность и беспричинный страх.
   Впрочем, страх был не совсем беспричинный. Ростик смотрел на мир, который оказался во власти летающих крыс, с совершенно новым пониманием, с новой, невообразимой ранее точки зрения. Оказалось, крысы способны были грызть практически все, кроме камня, асфальта, стали и очень твердого стекла. Обычное оконное стекло они разбивали, построившись в чуть более плотный, чем обычно, летящий таран. Конечно, передний ряд крыс при этом погибал, расшибаясь о прозрачную преграду, но остальные все-таки проникали внутрь и выгрызали в квартирах людей все, что только могли.
   Дней через пять Ростик уже знал, что подавляющая часть крысят бывает не больше полевой мыши, но встречаются и размером с небольшого котенка. Эти были все время очень голодны и пытались жрать своих. Их боялись, но почему-то не убивали. Иногда большие крысы нападали друг на друга, но летали они плохо. Ростику пришло в голову, что в случае долговременного перелета они худеют, а самые неудачливые прямо в полете погибают от голода.
   Еще Ростик каким-то образом понял, что кольцо насекомых, опоясавшее Боловск еще летом, то самое, которое люди не смогли ни преодолеть, ни отодвинуть в степь, крысы попросту смяли. Кузнечики, увлеченные своей победой над городом, погибли практически все.
   На седьмой день сидения в подземелье стало ясно, что наиболее легкую для себя пищу в городе крысы уже прикончили. Теперь они взялись за деревья, причем кусты сирени, например, сожрали подчистую, даже закапываясь в мерзлую землю, чтобы разыскать корни. Другие крысы выгрызали известку. От этого иные дома, как заметил Ростик, дали трещины. Стало понятно, почему в Старом городе так легко можно было обвалить часть стен. Это оказалось важным открытием, оно подтверждало, что нападение летающих крыс можно пересидеть, раз в свое время с этим справились Гошоды. И не один раз, наверное.
   На девятый день Ростик заметил, что от погибших людей не осталось даже костей. Он сходил к тамбуру, где, как он помнил, лежали два солдата, не успевшие закрыть наружную дверь. Тела исчезли, а внешние двери были заперты. Охранники бомбоубежища так ловко с этим справились, что никто ничего даже не заметил.
   Впрочем, почти никто и не хотел ничего замечать. Нужно было ждать -все так и делали.
   30
   Внезапно Ростик почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он оторвался от окуляров и попытался привыкшими к свету яркого, солнечного полдня наверху глазами различить, что творится вокруг. Как всегда, сначала ему показалось, что вокруг стоит полный мрак. Лишь кое-где горели керосиновые лампы да совсем далеко на серой бетонной стене играл отблеск пламени, вырывающегося из печи. Потом он сумел различить тень человека, который рассматривал его метров с пяти.
   - Эй, - позвал Ростик, потом понял, что почти кричит, и спросил уже гораздо тише: - Кто тут?
   Зашуршал бетон под мягкими резиновыми подметками, и к Ростику вышла... Он даже не мог поверить своим глазам.
   - Любаня? Это в самом деле ты?
   Тут только до него дошло, что она двигается, стараясь не опираться на правую ногу. А в правой руке отчаянно сжимает костыль. Но ее бледные, потрескавшиеся, словно бы облитые воском губы улыбались. Она ответила сиплым шепотом, от которого у Ростика сжалось сердце:
   - Ну, если я еще жива, тогда точно я.
   - Ты жива... Что это значит?
   - Я была в полевом госпитале у завода, когда там... Когда насекомые...
   Она не договорила. Ростик вскочил с табуретки, поставленной у окуляров, подхватил ее. Освободившееся место тут же занял Боец. Он уже долго ждал своей очереди, подпирая стену.
   - Где же ты все это время была?
   - В первом убежище, с ранеными, - пояснила Любаня своим погасшим, омертвелым шепотом.
   - А мама мне ничего не сказала.
   Любаня опять попробовала было улыбнуться:
   - Ты ее когда последний раз видел?
   Ростик честно попытался припомнить. Мама работала так много, выхаживая слабеющих и умирающих людей, что ей и на сон-то времени не оставалось. Ему все время казалось нечестным нагружать ее еще и своими разговорами, у него-то все было как раз в порядке, гораздо лучше, чем у других.
   - Дня три назад?
   - Ты спрашиваешь или отвечаешь на мой вопрос? Замечание было верное. Он, конечно, спрашивал, и по
   одному этому можно было судить, что в ответе он не уверен.
   Они, обнявшись, неторопливо шли мимо грубо сколоченных нар с людьми, которые лежали, сидели, тихонько разговаривали или безучастно смотрели остановившимся взглядом на голые стены вокруг. Еще полгода назад Ростик счел бы то, как он поддерживал Любаню, неприличным. Но сейчас ему так не казалось. По одному этому он вдруг осознал, насколько изменился за эти месяцы, какими жесткими, суровыми уроками приспосабливало его к себе Полдневье.
   Внезапно из толпы, сгрудившейся около печи, появилась фигура в белом, испачканном выше всякого разумения халате. Это была та самая сестра, которая не смогла спасти солдат в день, когда закрыли дверь.
   - Люба, я же просила тебя не вставать, тебе еще рано.
   - Татьяна Федоровна, я возвращаюсь в кровать. - Сестра смерила Ростика оценивающим взглядом. Люба заметила это и добавила: - Вот видите, друга детства случайно встретила.
   - Тоже мне, друг детства, - фыркнула сестра Татьяна Федоровна. - Это сын Гриневой.
   Она повернулась и растворилась в темной толпе. Любаня повернулась к Ростику:
   - Ты не думай, она отличная тетка. Но у нее все погибли в сентябре, и она...
   - Ты с ней тоже на заводе познакомилась?
   Любаня оперлась на Ростика сильнее, - вероятно, у нее закружилась голова.
   - Я со всеми там познакомилась... Кроме тебя - ты ведь остался неуязвимым.
   - Да, меня они не задели, - подтвердил Ростик, практически уже поднимая Любаню на руки, потому что идти ей было трудно. - Как ты оказалась на заводе?
   - Да, - кивнула она головой, повиснув у него на руках. - Отнеси меня, сама не могу... Нас перевели с аэродрома, когда на заводе что-то прорвалось или... В первую ночь погибла половина взвода, а днем добили остальных, я одна осталась из отделения в живых, да и то... Не очень в этом уверена.
   Он отнес ее и просидел у кровати, кстати самой обычной, пружинной больничной кровати, каких в этом отсеке оказалось большинство, весь остаток дня. Туда же ему Татьяна Федоровна вдруг сама, без подсказки или просьбы, принесла ужин и кружку воды.
   Ростик обрадовался воде, потому что все последнее время не мог как следует напиться. Сначала, в первые дни выдавали по три кружки в день, потом осталось только две, и то одну давали холодную. Потому что дров для печей тоже оставалось все меньше.
   Зато еда в этой части была получше, по крайней мере в пшенке оказалось даже немного жира. Из-за него от каши шел совершенно изумительный аромат, почти похожий на запах настоящего сальца. Ростик и не заметил, как все умял. И лишь тогда до него дошло, что Любаня к еде не прикоснулась. Лишь смотрела на него.
   Но оказалось, она не смотрела, она спала. Должно быть, разыскав Ростика, промаршировав через все подземелье, Люба вконец обессилела и уснула. И укол сделали, когда она еще не проснулась. Сестра лишь сменила иголку, да и та выглядела какой-то уродливой, словно ее затачивали об обыкновенный точильный камень, каким наводят, например, косы.
   Потом вдруг стало тихо, люди перестали разговаривать. Ростик понял, они чего-то ждут, и оказался прав. Это был обход. Трех врачей с относительно чистыми руками сопровождали сестры. Когда они подошли поближе, Ростик увидел, что знает всех трех, они не раз приходили к ним в гости, а на демонстрациях всегда шли в колонне медиков. Увидев Ростика, один из них, большерукий, мрачноватый хирург, поздоровался кивком, а потом скороговоркой произнес:
   - Очень скверная рана на ноге, но опасность гангрены, кажется, миновала. Кроме того, дистрофия, словно их там не кормили...
   Одна из сестер, стоящих сбоку, вмешалась:
   - Я слышала, она всегда отдавала кому-нибудь свою порцию.
   Ростик вспомнил последние осенние бои. Ему почему-то и в голову не приходило, что его Любаня, которая и на комаров руки не поднимала, должна была принимать в них участие.
   - Ну и глупо, - сказал все тот же хирург. Он сел на кровать Любани, почти на то же место, где только что сидел Ростик, и, заметив, что раненая проснулась, добавил, обращаясь к ней: - Моя дорогая, солдат, какого бы пола он ни был, должен быть здоров, бесчувствен и чист. В противном случае он ни на что не годен. А вы, голубушка, перестарались.
   - Я знаю, - ответила Любаня, улыбаясь своими ужасными губами. - Но всему причиной эта рана...
   - Питались бы нормально, может, и раны не было бы. В ее глазах сверкнули искры. Ростик понял, что она хорошо
   знает и любит своего лечащего хирурга. Все возможные возражения в его адрес по поводу последних высказываний о бесчувственности мигом улетучились. Если он спасет ее, подумал Ростик, то может говорить все, что вздумается. Хотя... нужно будет маму спросить о нем.
   Внезапно в густом, пропитанном испарениями человеческих тел воздухе повис густой звон гонга. Это была тревога. Ростик выскочил из окружения белых халатов, оглядываясь.
   По свету факелов прорыв произошел у дальней стены второго подземелья, примерно там, где кто-то из энтузиастов организовал школу для ребятишек. Атака оказалась не очень плотной, крысы прокопали слишком тонкий лаз, по нему могли пробраться только самые маленькие, но они не напали сразу, а стали накапливаться в темноте, чтобы их оказалось побольше.
   В том месте, где обнаружили этот лаз, работа кипела уже вовсю. Тысячу-другую крысят быстро замолотили кулаками, свернутыми в жгуты полотенцами, обрезками плотной резины. А вот с трещиной пришлось повозиться. Потому что нужно было ее как следует прочистить, развести цемент с щебенкой, потом затолкать его в обнаруженную щель.
   Ростик, наблюдая эту операцию, разговорился со старым каменщиком, который был признан авторитетом в этого рода работах. Он сказал, что крыски прорываются уже третий раз. Но людей тут слишком много, и их обнаруживают быстрее, чем они собираются в опасном количестве. Его соображения сводились к утверждению:
   - А вообще-то, они уже слабеют. Это самый незначительный из прорывов. Наверное, скоро снимутся и улетят еще куда-нибудь.
   - Почему вы так думаете? - спросил Ростик.
   - А ты в свои окуляры разве этого не видишь? - спросил строитель, прищурившись.
   Ростик думал примерно так же, но не хотел пока в этом признаваться. Он не торопился, смотрел, оценивал, размышлял. Осознав, что он ничего не скажет, каменщик закончил так:
   - Я думаю, напасть эту мы переоценили. На самом деле не так уж они и страшны.
   - Вы бы видели, как они людей заживо обгладывали. И вообще, еще неизвестно, какие потери мы понесли.
   - Мы не готовы оказались, а от этого всегда настрадаешься. Вот в следующий раз, если как следует все обмозговать, вообще никто погибнуть не должен.
   - Вашими бы устами, как говорится, - отозвался Ростик.
   Возня по ликвидации прорыва продлилась почти до полуночи. Лишь после этого Ростик перешел в тот отсек, где привык ночевать, где постоянно гремели вентиляторы, устроенные из велосипедов, на которых восседали согласно расписанию сменные вахты. Неожиданно, как это бывало почти всегда, он встретил маму. Она очень устала, но настроена была общаться. Ростик стал ее расспрашивать о Любане, на что мама только хмыкнула:
   - Да с ней уже все в порядке. Вот вначале было скверно, она потеряла много крови, на фоне общей ослабленности это могло привести...
   - Что же ты не сказала, раз знала? - запальчиво спросил
   Ростик.
   - Ну, во-первых, я не думала, что это важно до такой степени. Во-вторых, ты все время был какой-то чумовой, я тебя практически не видела, даже тут. А в-третьих, я была уверена, что все обойдется. Понимаешь, там хирурги очень хорошие, еще никого просто так не упустили.
   Это словцо Ростик знал с детства. Но лишь сейчас его мрачный, фатальный смысл дошел до него полностью. Но он вспомнил того дядьку, имя которого так и не всплыло у него в сознании, представил бледную улыбку Любани и понемногу стал успокаиваться.
   - И все-таки нужно было сказать.
   Мама долго-долго смотрела на него задумчивым, усталым взглядом. А потом невнятно, словно только что сообразила что-то, произнесла:
   - Ты прав. Оказывается, нужно было.
   Часть 6. Победа на всех фронтах
   31
   Ростик привычно сидел у окуляров, вид на город внушал некоторые надежды. Что-то в саранче изменилось, - может быть, она стала беспокойной? Но еще больше изменился сам город - он стал похож на забытое кладбище.
   Кто-то подергал Ростика за рукав. В первые дни наблюдений он вздрагивал от этих прикосновений, потому что слишком уж внимательно следил за поверхностью, уходил в мир, освещенный зимним солнышком, забывал, что тело его оставалось в темном и зловонном подвале. Теперь он реагировал не так остро, и не потому, что притупились только органы чувств - притупилось сознание.
   Он оторвался от прибора, потер глаза, но тут же получил по рукам, как в детстве:
   - Сколько раз я тебя просила - не лезь в глаза немытыми руками.
   - Как же их вымоешь, когда воды нет, - попытался он оправдаться.
   - Вот и не лезь.
   Он улыбнулся. Как бы там ни было, а рядом была мама. И где-то тут была Любаня. Ходила она еще плоховато, но доктора утверждали, что на солнышке да если будет зелень и фрукты, а не поливитамины, она быстро пойдет на поправку. И то хорошо.
   - Слушай, с водой очень плохо. Может, отправить кого- нибудь наверх, за снегом? В крайнем случае, наберем того, что лежит около тамбура...
   Да, вода... Вода стала проблемой, и едва ли не самой главной. Ее не хватало даже на то, чтобы напоить больных. О том, чтобы вымыть руки или протереть влажными салфетками кого-нибудь во время перевязки - не могло быть и речи. Сознавать это было еще тяжелее оттого, что всего в нескольких шагах, у самого тамбура, лежало чуть ли не целое озеро воды - нужно было лишь подождать, пока растает снег. По крайней мере, так казалось. Хотя, как всегда, видимость не соответствовала настоящему положению вещей.
   - Мама, ты же сказала, снег изгажен экскрементами этих летунов, нигде в городе им нельзя пользоваться.
   - Ну, может быть, для технических целей, кипяченый... На мгновение Ростику стало худо.
   - Пользоваться бульоном из... этого. Нет, мама, нужно ждать.
   Мама посмотрела в сторону притихших за последние несколько дней людей. Ростик тоже посмотрел. Даже шелест детских голосов больше не звучал под темными сводами. Люди теряли энергию, на них надвигалась болезненная, неодолимая апатия. Лишь несколько человек еще боролись с ней. Ростик с гордостью думал, что его мама из тех, кому это удавалось.
   - Воды не хватило, чтобы обмыть роженицу. В итоге - сепсис, и она умерла. Это уже четвертая смерть, Ростик. У меня есть подозрение, что через пару дней начнется эпидемия. Ты представляешь себе эпидемию на таком вот пространстве?
   - Нет, мама, не представляю. Но делать нечего, нужно ждать. Мне кажется...
   Он хотел было сказать, что в поведении саранчи наметились какие-то изменения, но не стал. Новость стала бы сенсацией, люди поверили бы, что все кончится, и быстро. А если он ошибается, если он попросту принял желаемое за действительное и ничего в ближайшие дни не произойдет?
   Во втором отсеке, как говорили, уже были попытки нескольких десятков людей открыть тамбур и выйти на поверхность, пусть даже и погибнуть там под ударами саранчи. Солдаты едва подавили вспышку. Но это не значило, что ее не могло быть еще раз или еще много раз.
   - С едой тоже плохо, - сказала мама.
   Ростик провел пальцем по ее точеной, тонкой скуле. Как он любил это строгое, решительное лицо. Как хорошо теперь он знал на нем все оттенки усталости, муки, горя, знал выражение бессилия и жалости к другим людям. К другим - да, но не к себе. Почему она себя так не щадит? Может быть, потому, что знает - никогда она не увидит отца? Но ведь у нее остался, по крайней мере, он, Ростик. Или этого для нее в самом деле мало? И спросить невозможно.
   - Мне сказали, что если постараться, то на три ближайших дня еще хватит.
   - На три - да. Но я не знаю, что будет потом. У меня есть идея.
   - Мама, ты опять? - Ростик смотрел на нее рассерженно. - Неужели для тебя моей просьбы недостаточно?
   - Что поделаешь. Я главный медик в отсеке, я обязана думать обо всех этих людях. Об их питании в том числе. Вот я и решила...
   Пять дней назад, когда впервые стало ясно, что продукты подходят к концу даже в тех условиях, которые нельзя было назвать иначе как контролируемый голод, после очередного прорыва саранчи мама потребовала десяток крысят, препарировала их и съела. Ничего худого с ней не приключилось.
   Но Ростик считал, что она сделала это зря. В отсеке было полно других людей, гораздо менее ценных, на которых можно ставить подобные эксперименты. В конце концов, если нужно, то он мог бы сам... Когда ему сказали, он попытался устроить ей скандал. К сожалению, для настоящего протеста у него осталось слишком мало сил и он не сумел внушить матери, что не следует делать то, чего не следует делать вообще. И вот она опять, кажется, начала экспериментировать... Теперь прорывы происходили очень часто, несколько раз в день, недостатка в саранче не было. Как он слышал, во втором отсеке кто-то еще, помимо докторов, тоже сварил супец для желающих.
   Внезапно он увидел в конце коридора знакомую фигурку. Это была Любаня. Несмотря на палочку в левой руке, к ней возвращалась ее походка. Она шла к ним, здороваясь с кем-то по пути, поправляя одеяла, поглаживая ребятишек по голове. Ее узнавали, ее уже любили тут, ее нельзя было не любить.
   Она приходила к Ростику несколько раз на день. На его замечание, что она вполне может переселиться в их отсек, она ответила, что полюбила эти прогулки и не хочет их лишаться. А мама холодновато заметила, что в ее положении    такие моционы - главное условие восстановления сил. Так она и расхаживала по всему подземелью, и никому не приходило в голову, что может быть иначе. .
   - Привет, - поздоровалась она. - Что сегодня наверху? Ростик опять подавил в себе желание рассказать о своих
   подозрениях.
   - Как всегда - расселись по всему городу, только еще более толстым ковром, чем обычно. И откуда они берутся - сплошная шевелящаяся масса, снега не видно.
   - А может, откроем дверь, - предложила Любаня, - и устроим на них охоту? Поедим хоть вволю...
   Опять двадцать пять.
   - Открыть дверь - не сложно, но возникнет проблема, когда мы попробуем ее закрыть.
   - Ну, - хмыкнула Любаня, - это проблема мужчин.
   - Мужчин? - переспросил он.
   Вздохнул, снова потер глаза и стал, прищурившись, осматриваться. Как ни туманны были дальние углы убежища, как ни скверно было освещение, за то время, которое они провели тут, он узнал каждого человека, лежащего на полатях. И разумеется, мог считать.
   Итак, в этом помещении находилось около трех тысяч человек, хотя оно не было самым вместительным из трех больничных убежищ. Но другие были не намного больше, так что разницей, при подсчете на глазок, можно было пренебречь. Из этих трех тысяч мужиков осталось едва ли четыре сотни человек. При условии, что считались даже мальчишки, вроде Бойца.
   Ростик оторопел от неожиданности, когда вдруг пришел к таким цифрам. Но если этот процент оставить и для других подвалов, разбросанных по городу, то получается...
   Получалось очень плохо. "Неужели такой кровавой оказалась война, -подумал Ростик. - Неужели наше положение настолько скверно? А наши отцы-командиры, черт бы их подрал, даже ничего нам не говорят?!"
   И поневоле в его сознании созрела и утвердилась идея. Командиры - вот о чем теперь он будет думать едва ли не чаще, чем о саранче. Руководство -вогнавшее город в гибельный штопор и не сумевшее спасти людей.
   Он был уверен, что все можно было сделать лучше - и людей сохранить, и надежду, и получше подготовиться. Хотя бы запасти больше воды.
   32
   Утро следующего дня Ростик еще долго вспоминал как один из самых отчаянных моментов своей жизни. По силе безнадежности, по полноте и всеохватности отчаяния это утро было едва ли не самым тяжелым из всех других тяжелых и безрадостных дней, встреченных им в Полдневье, хотя уж в чем-чем, а в негативных эмоциях тут недостатка не было.
   Он уснул, сидя за окулярами, пытаясь смотреть на то, что происходило наверху даже после того, как погасло солнце. Потом несколько раз просыпался, даже прошелся по подземелью в сторону, где располагались врачи, и нашел маму. Она спала, и он не решился будить ее. И тогда-то почувствовал, что на весь его мир, на все, что делало его личностью и человеком; опустилась непроглядная тьма, сравнимая лишь с той, которая царила наверху.
   Он снова сел за прибор, почти тотчас окунувшись в полусон-полубред. Дважды просыпался от каких-то голосов и лишь потом понимал, что говорил сам, но на разные голоса, словно эстрадный декламатор. Совсем под утро появился Боец, который предложил сменить его у окуляров, но Ростик отказался. Он хотел увидеть, как его Боловск снова заливает свет утреннего солнца в зените. Как всегда.
   Потом стало светлее, с нового востока - он уже и не мог вспомнить, где находился старый, - наползло пятно рассвета. И вдруг, как всегда тут бывало, свет обрушился на все, что он видел. На снег, на бесконечные фестоны зубастой саранчи, на серые стены домов...
   Вдруг подул ветер. Это была пурга, самая настоящая, какой здесь Ростик еще не видел. Воздух словно бы ожил, свежий снег возник откуда-то и принялся лупить в его окуляры прекрасными, как на Земле, скрученными косами. Это было так здорово, что он даже сжал зубы,, чтобы не давать волю переживаниям.
   И тогда произошло самое удивительное. С одной ветки полуобглоданного дерева черное облако саранчи взлетело вверх... Но снова обвалилось на соседнюю ветку. Потом то же самое произошло на соседнем дереве... Но скоро саранча уже не садилась, она поднималась все выше.
   Спустя минут десять вся поверхность, которую Ростик видел перед собой, курилась, выбрасывая вверх, в змеившееся от вихрей пространство темный дым зубастых крысят... И вот уже саранчи в воздухе больше, чем снежинок. Вот она закрыла собой дома, деревья... Подобное Ростик видел только однажды, в день, когда она прилетела. Это было три недели назад или больше?
   Он отвалился от окуляров, нашел взглядом Бойца:
   - Посмотри, кажется, она снимается.
   Он слез с табуретки и пошел по коридору. Ему навстречу шла мама, она несла миску похлебки, чтобы покормить его. Несмотря на голод и жажду, Ростик не обратил на миску почти никакого внимания.
   - Саранча улетает.
   Миска в руке мамы задрожала так сильно, что она, испугавшись, что прольет, поставила ее на ближайшую тумбочку.
   - Ты уверен?
   Ростик кивнул. Мама улыбнулась, потом рассмеялась, схватила Ростика за руки, как в детстве, крутанулась с ним вместе.