На тридцати футах я забрался в ремни на якорном тросе и присоединил воздушный шланг к впускному клапану на акваланге, после чего начал получать воздух из больших баллонов, расположенных на дне сенота, оставив маленькие баллоны аквалангов в качестве резерва. Затем я посмотрел на часы. Я должен был провести пятнадцать минут на тридцати футах, тридцать пять минут на двадцати футах и пятьдесят минут на десяти футах.
Декомпрессия долгое и утомительное занятие и в лучшие времена, а на этот раз та неопределенность, которая меня ждала на поверхности, делала мое положение совсем невыносимым. Остановка на глубине десять футов была самой ужасной, поскольку я знал, что меня легко увидит всякий, кто подойдет к краю сенота. Обстановка стала еще более нервозной, когда через десять минут пребывания на десятифутовом уровне у меня кончился воздух, и я был вынужден переключиться на резерв; в больших баллонах его оказалось меньше, чем я рассчитывал, что существенно урезало мой запас. И Кэтрин, очевидно, обходилась несколько расточительно с воздухом в своих баллонах, поскольку он весь вышел за пятнадцать минут до того, как закончилось мое время, после чего я быстро всплыл на поверхность.
Я вынырнул в стороне от плота, надеясь на то, что это неважно, и с удовольствием набрал в легкие нагретый на солнце воздух. Поднырнув под плот, я высунул в свободное пространство голову и напряженно прислушался. Ничего не было слышно за исключением шороха ветра, который значительно стих за то время, что я провел под водой. Я не слышал ни голосов, ни каких-либо звуков, связанных с человеческой деятельностью.
Через некоторое время я выплыл из-под плота и, с трудом на него взобравшись, скинул с себя акваланг. Что-то застучало по доскам плота, и перед тем как нагнуться и поднять то, что упало, я тревожно огляделся по сторонам, опасаясь оказаться застигнутым врасплох. Это был кусок золота из пещеры – статуэтка девушки майя, отлитая Виверо. Я сунул ее себе за пояс и, прислушавшись, снова не услышал ничего настораживающего.
Я подплыл к берегу, к грубому деревянному пирсу, сколоченному Рудетски, и поднялся по ступеням, выбитым в отвесной стене сенота. Наверху я застыл в глубоком изумлении. Лагерь был полностью разрушен – большинство домиков исчезло, от них остались только бетонные основания, и вся территория представляла из себя мешанину из сломанных ветвей и целых древесных стволов, принесенных сюда Бог знает откуда. И нигде не было видно ни одного человека.
Я посмотрел в сторону домика, в котором мы держали оборону, и обнаружил, что он обрушился под весом большого дерева, чьи корни несообразно смотрели в небо. Ломая ногами ветки, я начал прокладывать себе путь по направлению к домику, и когда оказался уже совсем рядом, из развалин, громко хлопая крыльями, вылетела ярко раскрашенная птица, на мгновение меня испугав.
Я обогнул развалины, а затем полез внутрь, осторожно перебираясь через ветки толщиной с мое тело. Где-то среди этих обломков находились запасные акваланги, которые были мне необходимы, чтобы поднять Кэтрин на поверхность.
И где-то среди этих обломков был Фаллон!
Я нашел два мачете, лежащие крест-накрест, так, словно кто-то положил их, собираясь исполнить танец с саблями, и взял одно, чтобы очистить от мелких ветвей то место, где ожидал найти Фаллона. После десяти минут работы я обнаружил руку и пальцы, сведенные смертельной судорогой, но еще несколько ударов открыли залитое кровью лицо Смита. Пробравшись чуть дальше вдоль линии стены, я сделал еще одну попытку, и на этот раз я его нашел.
Фаллона прижало к земле веткой дерева, и когда я потрогал его руку, то с изумлением обнаружил, что она еще теплая. Я быстро пощупал его запястье и ощутил слабую пульсацию. Фаллон был еще жив! Он не погиб от руки Гатта, устоял против старого врага человека и, что почти невероятно, остался живым, невзирая на неистовство стихии, обрушившей на домик целое дерево.
Я взмахнул мачете и приступил к работе по его освобождению, что оказалось не слишком сложной задачей, поскольку он лежал в углу между полом и стеной, и это спасло его при падении дерева. Вскоре я вытащил его на свободу, после чего устроил с максимальным комфортом в месте, защищенном от солнца. Когда я это сделал, он по-прежнему находился без сознания, но цвет его лица заметно улучшился, и на нем не было заметно никаких следов повреждений, за исключением черного синяка на лбу. Я подумал, что теперь он сможет прийти в себя без посторонней помощи, поэтому оставил его, чтобы заняться более важной работой.
Детали компрессора были спрятаны в яме возле домика и засыпаны сверху землей, но всю территорию покрывали сломанные ветки деревьев и прочие обломки, среди которых попадались целые стволы. Я на мгновение задумался над тем, откуда они здесь появились, и бросил взгляд на склон холма позади сенота. От открывшейся передо мной картины у меня перехватило дыхание. Цепь холмов была расчищена от растительности так, словно над ней поработала бригада Рудетски с бензопилами и огнеметами.
Это сделал ветер – сильный ветер, который налетел на деревья и вырвал их с корнем. Я повернулся и, снова взглянув на домик, увидел, что дерево, чьи корни торчали так необычно, устремившись в небо, вероятно, было брошено со склона холма и, пролетев над сенотом, упало вниз как гигантское копье. И вот почему вся территория лагеря, насколько я ее мог видеть, была завалена деревьями и усыпана листвой.
На склоне холма, очищенном от деревьев, обнажилась голая скала, до этого скрытая под тонким слоем почвы, и на самом верху – Храм Юм Чака, гордо вырисовывающийся на фоне неба, выглядел теперь точно так, каким его когда-то увидел Виверо. Я отступил назад, чтобы охватить взглядом всю цепь холмов и посмотреть на то, что скрывалось за развалинами домика, после чего мною овладел священный ужас.
Потому что я увидел знак Виверо, начертанный горящим золотом на склонах холмов. Я никогда не был религиозным человеком, но в этот момент мои ноги стали ватными, я опустился на колени, и слезы навернулись мне на глаза. Оказавшийся на моем месте скептик, разумеется, объяснил бы все простым капризом солнечного освещения, игрой света и тени, вспомнил бы о подобных явлениях в других частях света, где необычные природные формации из горных пород хорошо известны, но скептик не прошел через то, что я пережил в этот день.
Это могло быть игрой света и тени, но тем не менее казалось полностью реальным – настолько реальным, словно являлось делом рук искусного скульптора. Садящееся солнце, прерывисто сияющее сквозь рваные облака, отбрасывало огненно-желтый свет вдоль цепи холмов и освещало огромную фигуру Христа Распятого. На руках, распростертых вдоль всей гряды, был виден каждый напряженный мускул, а шляпки гвоздей в ладонях отбрасывали глубокие тени. Широкая грудь сменялась впалым животом у подножия холма, и в боку, точно под ребрами, зияла глубокая рана, которую скептик счел бы за простую пещеру. Вся структура ребер была видна так же четко, как на рисунке из анатомического атласа, и создавалось впечатление, что эта могучая грудь раздалась для глубокого вдоха.
Но основное внимание к себе привлекало лицо. Огромная голова, склонившись на бок, покоилась на плече, и острые пики скал формировали терновый венец, четко вырисовывающийся на фоне темнеющего неба. Грубые мазки теней, опускающихся от носа до уголков рта, придавали лицу выражение глубокого страдания; полуприкрытые глаза смотрели на Кинтана Роо; и губы, казалось, были готовы раздвинуться, чтобы каменный голос произнес: "Или, Или! лама савахфани?"[11]
Я обнаружил, что руки мои трясутся, и теперь мне было легко представить, какое впечатление произвело это чудо на Виверо, человека взращенного в традициях веры более простой, но и более глубокой, чем наша. Неудивительно, что он хотел, чтобы его сыновья покорили город Уашуанок; неудивительно, что он сохранил все в секрете и снабдил свое письмо золотой приманкой. Если бы этот феномен был обнаружен во времена Виверо, то он несомненно стал бы одним из чудес христианского мира, и открывших его даже могли причислить к лику святых.
Вероятно, этот эффект проявлялся не каждый день и, наверное, зависел от определенного положения солнца и, возможно, даже от времени года. Майя, воспитанные на других изобразительных традициях и не имеющие представления о христианстве, могли даже не понять, что это такое. Но Виверо, несомненно, понял.
Находясь в каком-то трансе, я стоял на коленях посередине разрушенного лагеря и смотрел на великое чудо, столько веков скрывавшееся под покровом деревьев. На солнце набежало облако, и огромное лицо утратило свое выражение мягкой скорби, исказившись в мучительной агонии. Внезапно я почувствовал приступ сильного страха и закрыл глаза.
Поблизости раздался треск веток.
– Давай, возноси свои молитвы, Уил; ты занялся нужным делом, – произнес скрипучий голос.
Я открыл глаза и повернул голову. Рядом со мной стоял Гатт с револьвером в руке. Он выглядел так, словно все эти деревья упали ему на голову. От аккуратной утренней элегантности не осталось и следа, он потерял свой пиджак, рубашка была порвана и висела на нем клочьями, открывая волосатую грудь, покрытую кровавыми ссадинами. У брюк появились дыры на коленях, и пока он обходил вокруг меня, я заметил, что у него появилась легкая хромота и на одной ноге нет ботинка. Но все равно, он находился в лучшей форме, чем я, – у него было оружие!
Он потер рукой свою потную щеку, запачкав ее грязью, и поднял другую руку, в которой держал револьвер.
– Просто оставайся там, где стоишь, – на коленях. – Он прошел немного дальше и остановился прямо передо мной.
– Видел то, что у тебя за спиной? – спросил я тихо.
– Да, я видел это, – ответил он равнодушно. – Эффектное зрелище, не так ли? Лучше, чем гора Ричмор. – Он усмехнулся. – Думаешь, это тебе как-то поможет, Уил?
Я ничего не сказал, а просто посмотрел ему в глаза. Мачете лежало сбоку от меня, и я мог до него дотянуться, если бы немного нагнулся. Но вряд ли Гатт позволит мне зайти так далеко.
– Так, значит, ты молишься, малыш? Что ж, у тебя есть право. – Культурный налет из его речи исчез вместе с элегантностью одежды; он вернулся к своему примитивному началу. – Ты имеешь на это полное право, потому что я собираюсь убить тебя. Ты хочешь помолиться еще? Давай, начинай – пользуйся моей добротой.
Я по-прежнему не раскрывал рта, и он рассмеялся.
– Откусил себе язык? Тебе нечего сказать Джеку Гатту? Ты был весьма нахален этим утром, Уил. Теперь я скажу тебе кое-что. У тебя будет достаточно времени для того, чтобы помолиться, потому что ты не умрешь быстро и легко. Я собираюсь всадить горячую пулю прямо в твои кишки, и тебе понадобится очень много времени для того, чтобы присоединиться к тому парню. – Он ткнул пальцем через плечо. – Ты знаешь, кого я имею в виду – Святого Иисуса на небе.
В его глазах появился маниакальный блеск, а правая щека конвульсивно задергалась от нервного тика. Он уже не мог рассуждать здраво и находился вне досягаемости каких-либо доводов. Исчезла идея насчет того, чтобы заставить меня достать сокровища, – он хотел только мести, утешительной награды, способной подсластить горькую пилюлю.
Я смотрел на зажатый в его руке револьвер и не мог увидеть в нем кончиков пуль. То, чего я не знал про огнестрельное оружие, могло составить целую библиотеку, но у того револьвера, которым мне пришлось пользоваться, при нажатии на курок барабан поворачивался, чтобы патрон попал под боек, и перед выстрелом этот патрон был виден спереди. Я не видел ни одного патрона в револьвере Гатта.
– Ты доставил мне массу неприятностей, – сказал Гатт. – Больше неприятностей, чем любой человек из всех, кого я когда-либо знал. – Он хрипло рассмеялся. – Улавливаешь? Я использовал здесь прошедшее время, потому что никто из тех парней, кто причинял мне неприятности, не остался в живых. И ты не будешь исключением. – Он расслабился, наслаждаясь игрой в кошки-мышки.
Мое же состояние никак нельзя было назвать расслабленным. Я собирался поставить свою жизнь на то, что не бывает двух разных типов револьверов. Я медленно нагнулся и сжал пальцы на рукоятке мачете. Гатт напрягся и вскинул пистолет.
– О, нет, – сказал он. – Брось его!
Я этого не сделал. Наоборот, я сжал мачете покрепче и начал подниматься на ноги.
– Хорошо, приятель! – воскликнул Гатт. – Вот пришел твой конец! – Он нажал на курок, и боек, сухо щелкнув, ударил в пустое гнездо. Он с изумлением посмотрел на свой револьвер, а затем, увидев, что я приближаюсь к нему с поднятым мачете, быстро попятился назад, повернулся и бросился бежать.
Он начал перебираться через ствол дерева и запутался в ветках. Я взмахнул над ним мачете, и на землю посыпался град листьев и тонких прутиков. Гатт вскрикнул от страха и вырвался на свободу, после чего попытался покинуть открытое пространство и добраться до леса, но я обежал дерево и отогнал его назад, направив в сторону сенота.
По-прежнему сжимая в руке бесполезный пистолет, он его поднял и попытался выстрелить снова, заставив меня еще раз испытать неприятное ощущение, но револьвер безвредно щелкнул. Я продолжал теснить его назад, и он осторожно отступал, не осмеливаясь поднять на меня глаза, пока не ступил на бетонное основание домика.
Должен сказать, что действовал он быстро. Внезапным резким движением Гатт бросил в меня револьвер, и я невольно пригнулся, а когда выпрямился снова, то его рука уже сжимала мачете, которое он подобрал на полу домика. Он расправил плечи, по-видимому, снова почувствовав себя уверенно, взявшись за рукоятку широколезвенного холодного оружия. Его губы разжались и растянулись в улыбке, но во внимательных глазах не было юмора.
Я автоматически принял сабельную стойку – классическую позицию "к бою". И словно откуда-то издалека до меня долетел призрачный голос тренера: "Используй пальцы при ударе, Уил!" Я взмахнул мачете. Это совсем не легкая спортивная сабля, которой можно фехтовать при помощи пальцев, как меня учил венгерский мастер; его скорее можно было сравнить с абордажным тесаком.
Гатт бросился вперед и нанес удар, который я с лязгом парировал отработанным движением, а затем отпрыгнул на шесть футов назад, чувствуя, как по груди под резиновым костюмом катится пот. Я использовал неправильный прием, забыв о том, что у мачете нет гарды, защищающей руку. Гатт использовал боковой рубящий удар, который я парировал в секунде, поймав его лезвие на свое. Если бы я не отпрыгнул назад, то лезвие его мачете, скользнув вверх, могло отрубить мне руку, чего никогда не случается с саблей.
Я сделал несколько выпадов, чтобы выиграть время и посмотреть, как он прореагирует на атаку. Он неуклюже попытался парировать, потерял мое лезвие, отскочил назад и чуть не упал. Но он был достаточно подвижен для своих лет и ему удалось быстро выпрямиться и успешно парировать следующий удар. Я отступил, удовлетворенный тем, что узнал. Гатт определенно не был фехтовальщиком. Как молодой мафиози, он, вероятно, когда-то неплохо обращался с ножом, но мачете больше похоже на меч, чем на большой нож, и я имел преимущество.
Все же мы оказались здесь, исполнив гипотетическое пророчество Пата Харриса, – Гатт и я, одни в Кинтана Роо, при этом Гатт изолирован от своих телохранителей. Я был настроен сделать все с максимально возможной скоростью; я собирался убить Гатта так быстро, как только смогу. Однако я не забывал, что он по-прежнему остается крайне опасным, и наступал, сохраняя осторожность.
У него хватило здравомыслия отклониться в сторону, и теперь развалины домика не находились у него за спиной. Это устраивало меня, поскольку он не мог отступать долго без того, чтобы в конце концов не оказаться у края сенота. Покрывшись потом и тяжело дыша, он встал, широко расставив ноги, а затем быстро бросился вперед и обрушил на меня удар сверху, который мог раскроить мой череп, если бы достиг цели. Я парировал в квинте и остался на месте, чего он не ожидал. На долю секунды мы оказались совсем близко, и его глаза расширились от ужаса, когда я освободился от его лезвия и нанес удар сбоку. Только с помощью фантастического прыжка назад ему удалось от него отклониться, и кончик моего мачете распорол его рубашку.
Я имел преимущество и продолжал атаковать, а он медленно отступал, его глаза внимательно следили за моим лезвием, что являлось ошибкой – ему следовало смотреть на руку, держащую оружие. В отчаянии он атаковал снова, и я парировал его выпад, но моя нога поскользнулась на ветке, которая провернулась под ступней, отчего я покачнулся в сторону. Я потерял контакт с его лезвием, и оно скользнуло вниз по моему боку, нанеся мелкий порез.
Но я выпрямился и, снова поймав его лезвие, оттеснил его назад серией выпадов. Он отчаянно парировал, размахивая мачете из стороны в сторону. Затем я отступил и отвел руку в сторону так, словно устал, и он на мгновение опустил свое мачете. Тогда я бросился в последнюю атаку – обманное движение и выпад в верхнюю линию; он парировал, я отклонил его лезвие и нанес рубящий удар в голову.
Острие мачете ударило его точно под ухом. Инстинктивно я отдернул руку назад, делая надрез, как меня учили, и лезвие, скользнув, глубоко вошло в его шею. Он был мертв до того, как я понял, что произошло, поскольку я почти отрезал ему голову. Согнувшись, он упал и подкатился к самому краю сенота, затем медленно через него перевалился и с глухим стуком упал на деревянный пирс.
Я не удосужился на него посмотреть. Я просто добрел, пошатываясь, до ближайшей опоры, которой оказалось упавшее дерево, и облокотился на ствол. Затем меня стало рвать так, что у меня чуть не выскочило сердце.
3
4
Декомпрессия долгое и утомительное занятие и в лучшие времена, а на этот раз та неопределенность, которая меня ждала на поверхности, делала мое положение совсем невыносимым. Остановка на глубине десять футов была самой ужасной, поскольку я знал, что меня легко увидит всякий, кто подойдет к краю сенота. Обстановка стала еще более нервозной, когда через десять минут пребывания на десятифутовом уровне у меня кончился воздух, и я был вынужден переключиться на резерв; в больших баллонах его оказалось меньше, чем я рассчитывал, что существенно урезало мой запас. И Кэтрин, очевидно, обходилась несколько расточительно с воздухом в своих баллонах, поскольку он весь вышел за пятнадцать минут до того, как закончилось мое время, после чего я быстро всплыл на поверхность.
Я вынырнул в стороне от плота, надеясь на то, что это неважно, и с удовольствием набрал в легкие нагретый на солнце воздух. Поднырнув под плот, я высунул в свободное пространство голову и напряженно прислушался. Ничего не было слышно за исключением шороха ветра, который значительно стих за то время, что я провел под водой. Я не слышал ни голосов, ни каких-либо звуков, связанных с человеческой деятельностью.
Через некоторое время я выплыл из-под плота и, с трудом на него взобравшись, скинул с себя акваланг. Что-то застучало по доскам плота, и перед тем как нагнуться и поднять то, что упало, я тревожно огляделся по сторонам, опасаясь оказаться застигнутым врасплох. Это был кусок золота из пещеры – статуэтка девушки майя, отлитая Виверо. Я сунул ее себе за пояс и, прислушавшись, снова не услышал ничего настораживающего.
Я подплыл к берегу, к грубому деревянному пирсу, сколоченному Рудетски, и поднялся по ступеням, выбитым в отвесной стене сенота. Наверху я застыл в глубоком изумлении. Лагерь был полностью разрушен – большинство домиков исчезло, от них остались только бетонные основания, и вся территория представляла из себя мешанину из сломанных ветвей и целых древесных стволов, принесенных сюда Бог знает откуда. И нигде не было видно ни одного человека.
Я посмотрел в сторону домика, в котором мы держали оборону, и обнаружил, что он обрушился под весом большого дерева, чьи корни несообразно смотрели в небо. Ломая ногами ветки, я начал прокладывать себе путь по направлению к домику, и когда оказался уже совсем рядом, из развалин, громко хлопая крыльями, вылетела ярко раскрашенная птица, на мгновение меня испугав.
Я обогнул развалины, а затем полез внутрь, осторожно перебираясь через ветки толщиной с мое тело. Где-то среди этих обломков находились запасные акваланги, которые были мне необходимы, чтобы поднять Кэтрин на поверхность.
И где-то среди этих обломков был Фаллон!
Я нашел два мачете, лежащие крест-накрест, так, словно кто-то положил их, собираясь исполнить танец с саблями, и взял одно, чтобы очистить от мелких ветвей то место, где ожидал найти Фаллона. После десяти минут работы я обнаружил руку и пальцы, сведенные смертельной судорогой, но еще несколько ударов открыли залитое кровью лицо Смита. Пробравшись чуть дальше вдоль линии стены, я сделал еще одну попытку, и на этот раз я его нашел.
Фаллона прижало к земле веткой дерева, и когда я потрогал его руку, то с изумлением обнаружил, что она еще теплая. Я быстро пощупал его запястье и ощутил слабую пульсацию. Фаллон был еще жив! Он не погиб от руки Гатта, устоял против старого врага человека и, что почти невероятно, остался живым, невзирая на неистовство стихии, обрушившей на домик целое дерево.
Я взмахнул мачете и приступил к работе по его освобождению, что оказалось не слишком сложной задачей, поскольку он лежал в углу между полом и стеной, и это спасло его при падении дерева. Вскоре я вытащил его на свободу, после чего устроил с максимальным комфортом в месте, защищенном от солнца. Когда я это сделал, он по-прежнему находился без сознания, но цвет его лица заметно улучшился, и на нем не было заметно никаких следов повреждений, за исключением черного синяка на лбу. Я подумал, что теперь он сможет прийти в себя без посторонней помощи, поэтому оставил его, чтобы заняться более важной работой.
Детали компрессора были спрятаны в яме возле домика и засыпаны сверху землей, но всю территорию покрывали сломанные ветки деревьев и прочие обломки, среди которых попадались целые стволы. Я на мгновение задумался над тем, откуда они здесь появились, и бросил взгляд на склон холма позади сенота. От открывшейся передо мной картины у меня перехватило дыхание. Цепь холмов была расчищена от растительности так, словно над ней поработала бригада Рудетски с бензопилами и огнеметами.
Это сделал ветер – сильный ветер, который налетел на деревья и вырвал их с корнем. Я повернулся и, снова взглянув на домик, увидел, что дерево, чьи корни торчали так необычно, устремившись в небо, вероятно, было брошено со склона холма и, пролетев над сенотом, упало вниз как гигантское копье. И вот почему вся территория лагеря, насколько я ее мог видеть, была завалена деревьями и усыпана листвой.
На склоне холма, очищенном от деревьев, обнажилась голая скала, до этого скрытая под тонким слоем почвы, и на самом верху – Храм Юм Чака, гордо вырисовывающийся на фоне неба, выглядел теперь точно так, каким его когда-то увидел Виверо. Я отступил назад, чтобы охватить взглядом всю цепь холмов и посмотреть на то, что скрывалось за развалинами домика, после чего мною овладел священный ужас.
Потому что я увидел знак Виверо, начертанный горящим золотом на склонах холмов. Я никогда не был религиозным человеком, но в этот момент мои ноги стали ватными, я опустился на колени, и слезы навернулись мне на глаза. Оказавшийся на моем месте скептик, разумеется, объяснил бы все простым капризом солнечного освещения, игрой света и тени, вспомнил бы о подобных явлениях в других частях света, где необычные природные формации из горных пород хорошо известны, но скептик не прошел через то, что я пережил в этот день.
Это могло быть игрой света и тени, но тем не менее казалось полностью реальным – настолько реальным, словно являлось делом рук искусного скульптора. Садящееся солнце, прерывисто сияющее сквозь рваные облака, отбрасывало огненно-желтый свет вдоль цепи холмов и освещало огромную фигуру Христа Распятого. На руках, распростертых вдоль всей гряды, был виден каждый напряженный мускул, а шляпки гвоздей в ладонях отбрасывали глубокие тени. Широкая грудь сменялась впалым животом у подножия холма, и в боку, точно под ребрами, зияла глубокая рана, которую скептик счел бы за простую пещеру. Вся структура ребер была видна так же четко, как на рисунке из анатомического атласа, и создавалось впечатление, что эта могучая грудь раздалась для глубокого вдоха.
Но основное внимание к себе привлекало лицо. Огромная голова, склонившись на бок, покоилась на плече, и острые пики скал формировали терновый венец, четко вырисовывающийся на фоне темнеющего неба. Грубые мазки теней, опускающихся от носа до уголков рта, придавали лицу выражение глубокого страдания; полуприкрытые глаза смотрели на Кинтана Роо; и губы, казалось, были готовы раздвинуться, чтобы каменный голос произнес: "Или, Или! лама савахфани?"[11]
Я обнаружил, что руки мои трясутся, и теперь мне было легко представить, какое впечатление произвело это чудо на Виверо, человека взращенного в традициях веры более простой, но и более глубокой, чем наша. Неудивительно, что он хотел, чтобы его сыновья покорили город Уашуанок; неудивительно, что он сохранил все в секрете и снабдил свое письмо золотой приманкой. Если бы этот феномен был обнаружен во времена Виверо, то он несомненно стал бы одним из чудес христианского мира, и открывших его даже могли причислить к лику святых.
Вероятно, этот эффект проявлялся не каждый день и, наверное, зависел от определенного положения солнца и, возможно, даже от времени года. Майя, воспитанные на других изобразительных традициях и не имеющие представления о христианстве, могли даже не понять, что это такое. Но Виверо, несомненно, понял.
Находясь в каком-то трансе, я стоял на коленях посередине разрушенного лагеря и смотрел на великое чудо, столько веков скрывавшееся под покровом деревьев. На солнце набежало облако, и огромное лицо утратило свое выражение мягкой скорби, исказившись в мучительной агонии. Внезапно я почувствовал приступ сильного страха и закрыл глаза.
Поблизости раздался треск веток.
– Давай, возноси свои молитвы, Уил; ты занялся нужным делом, – произнес скрипучий голос.
Я открыл глаза и повернул голову. Рядом со мной стоял Гатт с револьвером в руке. Он выглядел так, словно все эти деревья упали ему на голову. От аккуратной утренней элегантности не осталось и следа, он потерял свой пиджак, рубашка была порвана и висела на нем клочьями, открывая волосатую грудь, покрытую кровавыми ссадинами. У брюк появились дыры на коленях, и пока он обходил вокруг меня, я заметил, что у него появилась легкая хромота и на одной ноге нет ботинка. Но все равно, он находился в лучшей форме, чем я, – у него было оружие!
Он потер рукой свою потную щеку, запачкав ее грязью, и поднял другую руку, в которой держал револьвер.
– Просто оставайся там, где стоишь, – на коленях. – Он прошел немного дальше и остановился прямо передо мной.
– Видел то, что у тебя за спиной? – спросил я тихо.
– Да, я видел это, – ответил он равнодушно. – Эффектное зрелище, не так ли? Лучше, чем гора Ричмор. – Он усмехнулся. – Думаешь, это тебе как-то поможет, Уил?
Я ничего не сказал, а просто посмотрел ему в глаза. Мачете лежало сбоку от меня, и я мог до него дотянуться, если бы немного нагнулся. Но вряд ли Гатт позволит мне зайти так далеко.
– Так, значит, ты молишься, малыш? Что ж, у тебя есть право. – Культурный налет из его речи исчез вместе с элегантностью одежды; он вернулся к своему примитивному началу. – Ты имеешь на это полное право, потому что я собираюсь убить тебя. Ты хочешь помолиться еще? Давай, начинай – пользуйся моей добротой.
Я по-прежнему не раскрывал рта, и он рассмеялся.
– Откусил себе язык? Тебе нечего сказать Джеку Гатту? Ты был весьма нахален этим утром, Уил. Теперь я скажу тебе кое-что. У тебя будет достаточно времени для того, чтобы помолиться, потому что ты не умрешь быстро и легко. Я собираюсь всадить горячую пулю прямо в твои кишки, и тебе понадобится очень много времени для того, чтобы присоединиться к тому парню. – Он ткнул пальцем через плечо. – Ты знаешь, кого я имею в виду – Святого Иисуса на небе.
В его глазах появился маниакальный блеск, а правая щека конвульсивно задергалась от нервного тика. Он уже не мог рассуждать здраво и находился вне досягаемости каких-либо доводов. Исчезла идея насчет того, чтобы заставить меня достать сокровища, – он хотел только мести, утешительной награды, способной подсластить горькую пилюлю.
Я смотрел на зажатый в его руке револьвер и не мог увидеть в нем кончиков пуль. То, чего я не знал про огнестрельное оружие, могло составить целую библиотеку, но у того револьвера, которым мне пришлось пользоваться, при нажатии на курок барабан поворачивался, чтобы патрон попал под боек, и перед выстрелом этот патрон был виден спереди. Я не видел ни одного патрона в револьвере Гатта.
– Ты доставил мне массу неприятностей, – сказал Гатт. – Больше неприятностей, чем любой человек из всех, кого я когда-либо знал. – Он хрипло рассмеялся. – Улавливаешь? Я использовал здесь прошедшее время, потому что никто из тех парней, кто причинял мне неприятности, не остался в живых. И ты не будешь исключением. – Он расслабился, наслаждаясь игрой в кошки-мышки.
Мое же состояние никак нельзя было назвать расслабленным. Я собирался поставить свою жизнь на то, что не бывает двух разных типов револьверов. Я медленно нагнулся и сжал пальцы на рукоятке мачете. Гатт напрягся и вскинул пистолет.
– О, нет, – сказал он. – Брось его!
Я этого не сделал. Наоборот, я сжал мачете покрепче и начал подниматься на ноги.
– Хорошо, приятель! – воскликнул Гатт. – Вот пришел твой конец! – Он нажал на курок, и боек, сухо щелкнув, ударил в пустое гнездо. Он с изумлением посмотрел на свой револьвер, а затем, увидев, что я приближаюсь к нему с поднятым мачете, быстро попятился назад, повернулся и бросился бежать.
Он начал перебираться через ствол дерева и запутался в ветках. Я взмахнул над ним мачете, и на землю посыпался град листьев и тонких прутиков. Гатт вскрикнул от страха и вырвался на свободу, после чего попытался покинуть открытое пространство и добраться до леса, но я обежал дерево и отогнал его назад, направив в сторону сенота.
По-прежнему сжимая в руке бесполезный пистолет, он его поднял и попытался выстрелить снова, заставив меня еще раз испытать неприятное ощущение, но револьвер безвредно щелкнул. Я продолжал теснить его назад, и он осторожно отступал, не осмеливаясь поднять на меня глаза, пока не ступил на бетонное основание домика.
Должен сказать, что действовал он быстро. Внезапным резким движением Гатт бросил в меня револьвер, и я невольно пригнулся, а когда выпрямился снова, то его рука уже сжимала мачете, которое он подобрал на полу домика. Он расправил плечи, по-видимому, снова почувствовав себя уверенно, взявшись за рукоятку широколезвенного холодного оружия. Его губы разжались и растянулись в улыбке, но во внимательных глазах не было юмора.
Я автоматически принял сабельную стойку – классическую позицию "к бою". И словно откуда-то издалека до меня долетел призрачный голос тренера: "Используй пальцы при ударе, Уил!" Я взмахнул мачете. Это совсем не легкая спортивная сабля, которой можно фехтовать при помощи пальцев, как меня учил венгерский мастер; его скорее можно было сравнить с абордажным тесаком.
Гатт бросился вперед и нанес удар, который я с лязгом парировал отработанным движением, а затем отпрыгнул на шесть футов назад, чувствуя, как по груди под резиновым костюмом катится пот. Я использовал неправильный прием, забыв о том, что у мачете нет гарды, защищающей руку. Гатт использовал боковой рубящий удар, который я парировал в секунде, поймав его лезвие на свое. Если бы я не отпрыгнул назад, то лезвие его мачете, скользнув вверх, могло отрубить мне руку, чего никогда не случается с саблей.
Я сделал несколько выпадов, чтобы выиграть время и посмотреть, как он прореагирует на атаку. Он неуклюже попытался парировать, потерял мое лезвие, отскочил назад и чуть не упал. Но он был достаточно подвижен для своих лет и ему удалось быстро выпрямиться и успешно парировать следующий удар. Я отступил, удовлетворенный тем, что узнал. Гатт определенно не был фехтовальщиком. Как молодой мафиози, он, вероятно, когда-то неплохо обращался с ножом, но мачете больше похоже на меч, чем на большой нож, и я имел преимущество.
Все же мы оказались здесь, исполнив гипотетическое пророчество Пата Харриса, – Гатт и я, одни в Кинтана Роо, при этом Гатт изолирован от своих телохранителей. Я был настроен сделать все с максимально возможной скоростью; я собирался убить Гатта так быстро, как только смогу. Однако я не забывал, что он по-прежнему остается крайне опасным, и наступал, сохраняя осторожность.
У него хватило здравомыслия отклониться в сторону, и теперь развалины домика не находились у него за спиной. Это устраивало меня, поскольку он не мог отступать долго без того, чтобы в конце концов не оказаться у края сенота. Покрывшись потом и тяжело дыша, он встал, широко расставив ноги, а затем быстро бросился вперед и обрушил на меня удар сверху, который мог раскроить мой череп, если бы достиг цели. Я парировал в квинте и остался на месте, чего он не ожидал. На долю секунды мы оказались совсем близко, и его глаза расширились от ужаса, когда я освободился от его лезвия и нанес удар сбоку. Только с помощью фантастического прыжка назад ему удалось от него отклониться, и кончик моего мачете распорол его рубашку.
Я имел преимущество и продолжал атаковать, а он медленно отступал, его глаза внимательно следили за моим лезвием, что являлось ошибкой – ему следовало смотреть на руку, держащую оружие. В отчаянии он атаковал снова, и я парировал его выпад, но моя нога поскользнулась на ветке, которая провернулась под ступней, отчего я покачнулся в сторону. Я потерял контакт с его лезвием, и оно скользнуло вниз по моему боку, нанеся мелкий порез.
Но я выпрямился и, снова поймав его лезвие, оттеснил его назад серией выпадов. Он отчаянно парировал, размахивая мачете из стороны в сторону. Затем я отступил и отвел руку в сторону так, словно устал, и он на мгновение опустил свое мачете. Тогда я бросился в последнюю атаку – обманное движение и выпад в верхнюю линию; он парировал, я отклонил его лезвие и нанес рубящий удар в голову.
Острие мачете ударило его точно под ухом. Инстинктивно я отдернул руку назад, делая надрез, как меня учили, и лезвие, скользнув, глубоко вошло в его шею. Он был мертв до того, как я понял, что произошло, поскольку я почти отрезал ему голову. Согнувшись, он упал и подкатился к самому краю сенота, затем медленно через него перевалился и с глухим стуком упал на деревянный пирс.
Я не удосужился на него посмотреть. Я просто добрел, пошатываясь, до ближайшей опоры, которой оказалось упавшее дерево, и облокотился на ствол. Затем меня стало рвать так, что у меня чуть не выскочило сердце.
3
Должно быть, некоторое время я находился без сознания, поскольку в следующий момент обнаружил, что лежу на земле и смотрю сбоку на шеренгу рабочих муравьев, под этим углом выглядевших как огромные слоны. Я с трудом поднялся и сел на ствол дерева. Какая-то мысль скреблась в дальней части моего мозга – что-то я должен был сделать. Голова моя раскалывалась на части, и несколько бессвязных мыслей порхали в ней, как летучие мыши на чердаке.
Ах, да; вот, что я должен сделать. Я должен убедиться, что Джек Эджекомб не развалил хозяйство на ферме; он поначалу не проявил особого энтузиазма, а человек, подобный ему, может привести в ужасный беспорядок все руины майя. Там была колонна, которую я нашел рядом с дубом, посаженным моим прапрадедушкой – Старик Косоглазый назвал я ее, и Фаллон, помнится, очень обрадовался, но я не должен подпускать к ней Джека Эджекомба. Ничего страшного, старина Монт присмотрит за всем – он наймет земельного агента, и тот проследит за раскопками Храма Юм Чака.
Я прижал руки к глазам и вытер слезы. Почему я плачу, черт возьми? Нет никаких причин плакать. Теперь я могу вернуться домой, и Мэдж Эджекомб подаст мне чаю с оладьями, покрытыми толстым слоем девонширского джема и домашнего земляничного джема. Она возьмет георгианский серебряный столовый прибор, который так любила моя мать, и сервирует все на том большом подносе.
Большой поднос!
Воспоминания вновь вернулись ко мне, и моя голова чуть не взорвалась от волны нахлынувшего на нее ужаса. Я посмотрел на свои руки, покрытые засохшей кровью, и задумался над тем, чья это кровь. Я, кажется, убил множество людей – я не знал сколько, – так чья же это кровь?
Тут я дал себе зарок. Я поклялся, что если вернусь в Англию, в уютные лощины Девона, то никогда больше не покину ферму Хентри. Я стану держаться поближе к земле своих предков, к земле, которую Уилы обрабатывали в течение многих поколений, и больше никогда не буду настолько глуп, чтобы искать себе приключений. Мне хватит приключений, которые я смогу найти, выращивая тучный рогатый скот и потягивая пиво в пабе гостиницы Кингсбридж, и если кто-то снова назовет меня маленьким серым человеком, то я просто засмеюсь, соглашусь, что это так, и скажу, что не желаю себе ничего другого.
Мой бок болел, и когда я отдернул от него руку, оказалось, что она запачкана кровью. Я посмотрел вниз и увидел, что Гатт рассек мне кожу, разрезав гидрокостюм так чисто, словно это сделал мясник своим тесаком. Наружу показались кости – кости моих ребер, – и боль еще только начиналась.
Внезапно я вспомнил о Кэтрин в пещере. О, Боже, я не хотел снова лезть в сенот! Но человек может сделать то, что должен, особенно маленький серый человек.
Я встряхнул свои ноющие кости, приготовившись снова начать поиски деталей компрессора, и провел тыльной стороной ладони по глазам, чтобы стереть следы тех слез слабости. Окинув взглядом город Уашуанок, я увидел, как из-за руин выплывают привидения и медленно приближаются ко мне – расплывчатые белые фигуры с винтовками.
Они приближались бесшумно, не сводя с меня пристальных взглядов, подбадривая друг друга слабыми криками триумфа, и вскоре дюжина их окружала меня большим полукругом – дюжина чиклерос Кинтана Роо.
"О Боже, – подумал я в отчаянии. – Неужели убийства никогда не закончатся?" Я нагнулся вниз, взял мачете, плотно обхватил ладонью рукоятку, а затем со скрипом поднялся на ноги. "Идите сюда, ублюдки! – прошептал я, – Идите сюда! Давайте наконец со всем покончим!"
Они медленно сжимали кольцо, и в их глазах чувствовалась настороженность и своеобразное уважение. Я поднял мачете, а один из чиклерос снял с плеча винтовку, и до меня донесся металлический лязг затвора. Тут в моих ушах раздался громкий пульсирующий звук, в глазах у меня потемнело, и я почувствовал, что шатаюсь. Сквозь темный туман я увидел, как круг чиклерос распался, и некоторые из них побежали, что-то выкрикивая встревоженными голосами.
Подняв голову, я увидел облако саранчи, спускающееся с неба, затем покачнулся вперед, и земля стремительно приблизилась к моим глазам.
Ах, да; вот, что я должен сделать. Я должен убедиться, что Джек Эджекомб не развалил хозяйство на ферме; он поначалу не проявил особого энтузиазма, а человек, подобный ему, может привести в ужасный беспорядок все руины майя. Там была колонна, которую я нашел рядом с дубом, посаженным моим прапрадедушкой – Старик Косоглазый назвал я ее, и Фаллон, помнится, очень обрадовался, но я не должен подпускать к ней Джека Эджекомба. Ничего страшного, старина Монт присмотрит за всем – он наймет земельного агента, и тот проследит за раскопками Храма Юм Чака.
Я прижал руки к глазам и вытер слезы. Почему я плачу, черт возьми? Нет никаких причин плакать. Теперь я могу вернуться домой, и Мэдж Эджекомб подаст мне чаю с оладьями, покрытыми толстым слоем девонширского джема и домашнего земляничного джема. Она возьмет георгианский серебряный столовый прибор, который так любила моя мать, и сервирует все на том большом подносе.
Большой поднос!
Воспоминания вновь вернулись ко мне, и моя голова чуть не взорвалась от волны нахлынувшего на нее ужаса. Я посмотрел на свои руки, покрытые засохшей кровью, и задумался над тем, чья это кровь. Я, кажется, убил множество людей – я не знал сколько, – так чья же это кровь?
Тут я дал себе зарок. Я поклялся, что если вернусь в Англию, в уютные лощины Девона, то никогда больше не покину ферму Хентри. Я стану держаться поближе к земле своих предков, к земле, которую Уилы обрабатывали в течение многих поколений, и больше никогда не буду настолько глуп, чтобы искать себе приключений. Мне хватит приключений, которые я смогу найти, выращивая тучный рогатый скот и потягивая пиво в пабе гостиницы Кингсбридж, и если кто-то снова назовет меня маленьким серым человеком, то я просто засмеюсь, соглашусь, что это так, и скажу, что не желаю себе ничего другого.
Мой бок болел, и когда я отдернул от него руку, оказалось, что она запачкана кровью. Я посмотрел вниз и увидел, что Гатт рассек мне кожу, разрезав гидрокостюм так чисто, словно это сделал мясник своим тесаком. Наружу показались кости – кости моих ребер, – и боль еще только начиналась.
Внезапно я вспомнил о Кэтрин в пещере. О, Боже, я не хотел снова лезть в сенот! Но человек может сделать то, что должен, особенно маленький серый человек.
Я встряхнул свои ноющие кости, приготовившись снова начать поиски деталей компрессора, и провел тыльной стороной ладони по глазам, чтобы стереть следы тех слез слабости. Окинув взглядом город Уашуанок, я увидел, как из-за руин выплывают привидения и медленно приближаются ко мне – расплывчатые белые фигуры с винтовками.
Они приближались бесшумно, не сводя с меня пристальных взглядов, подбадривая друг друга слабыми криками триумфа, и вскоре дюжина их окружала меня большим полукругом – дюжина чиклерос Кинтана Роо.
"О Боже, – подумал я в отчаянии. – Неужели убийства никогда не закончатся?" Я нагнулся вниз, взял мачете, плотно обхватил ладонью рукоятку, а затем со скрипом поднялся на ноги. "Идите сюда, ублюдки! – прошептал я, – Идите сюда! Давайте наконец со всем покончим!"
Они медленно сжимали кольцо, и в их глазах чувствовалась настороженность и своеобразное уважение. Я поднял мачете, а один из чиклерос снял с плеча винтовку, и до меня донесся металлический лязг затвора. Тут в моих ушах раздался громкий пульсирующий звук, в глазах у меня потемнело, и я почувствовал, что шатаюсь. Сквозь темный туман я увидел, как круг чиклерос распался, и некоторые из них побежали, что-то выкрикивая встревоженными голосами.
Подняв голову, я увидел облако саранчи, спускающееся с неба, затем покачнулся вперед, и земля стремительно приблизилась к моим глазам.
4
– Очнись! – произнес отдаленный голос. – Очнись, Джемми!
Я пошевелился и почувствовал тупую боль. Кто-то где-то отдавал команды на беглом испанском, а затем голос приблизился вплотную к моему уху.
– Джемми, ты в порядке? – Снова отдалившись, голос произнес: – Кто-нибудь, принесите носилки.
Я открыл глаза и посмотрел в темнеющее небо.
– Кому здесь нужны носилки?
Чья-то голова появилась в поле моего зрения, и, сфокусировав глаза, я увидел, что это Пат Харрис.
– Джемми, ты в порядке? Кто тебя ранил? Эти проклятые чиклерос?
Я приподнялся, опершись на локоть, и он поддержал рукой мою спину.
– Откуда ты здесь появился?
– Мы прилетели на вертолетах. Армия пришла в действие, – Он приподнял меня немного. – Смотри, вот они.
Я увидел пять военных вертолетов, приземлившихся на окраине лагеря, и людей в униформе, деловито снующих среди развалин. Двое из них направлялись в нашу сторону с носилками. Саранча, спускающаяся с неба, подумал я; это были вертолеты.
– Мне жаль, что мы не смогли прилететь раньше, – сказал Пат. – Всему виной эта проклятая буря. Нас слегка задело ураганом, и мы были вынуждены на полпути совершить посадку.
– Откуда вы прилетели?
– Из Кампече – с другой стороны Юкатана. Я пролетал над лагерем этим утром, и мне показалось, что здесь бушуют все силы ада – поэтому обратился в мексиканскую армию. Если бы не эта буря, то мы были бы здесь еще шесть часов назад. Скажи, куда все подевались?
Это был хороший вопрос. Я ответил скрипучим голосом.
– Большинство из нас уже мертвы.
Он изумленно посмотрел на меня.
– Мертвы?
Я слабо кивнул и принял сидячее положение.
– Фаллон еще жив – я думаю. Он где-то там. – Я схватил его за руку. – Боже! Кэтрин осталась в сеноте – в пещере. Я должен вытащить ее оттуда.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
– В пещере! В сеноте! – повторил он с глупым видом.
Я потряс его руку.
– Да, черт возьми! Не будь идиотом! Она умрет, если я не вытащу ее. Мы скрывались там от Гатта.
Пат увидел, что я серьезен, и сразу оживился, так, словно кто-то пропустил через него электрический ток.
– Ты не должен нырять – только не в таком состоянии, – сказал он. – Среди этих ребят есть тренированные подводники – я пойду поговорю с сержантом.
Я проводил его взглядом и увидел, что он направляется к группе солдат, затем поднялся на ноги, чувствуя боль во всех частях тела, и, доковыляв до сенота, замер на краю, глядя вниз на черную воду. Пат вернулся бегом.
– Сержант сказал, что в его распоряжении есть четыре опытных аквалангиста и несколько баллонов с кислородом. Если ты объяснишь им, где находится девушка, то они доставят ей кислород. – Он посмотрел вниз на сенот. – Боже мой! – вырвалось у него невольно. – Кто это?
Он смотрел на тело, распростертое внизу на деревянном пирсе. Рот Гатта открылся в жуткой усмешке – но на самом деле это был не рот.
– Это Гатт, – произнес я равнодушно. – Я говорил тебе, что убью его.
Все эмоции меня покинули; у меня не осталось сил, чтобы смеяться или плакать, чувствовать печаль или веселье. Я смотрел вниз на тело, ничего при этом не ощущая, но Харрису, по-видимому, стало не по себе. Я повернулся и бросил взгляд в сторону вертолетов.
– Где эти чертовы подводники?
Наконец они появились, и я запинаясь объяснил им, что нужно сделать, а Пат перевел. Один из солдат надел на себя мой акваланг, взял с собой аварийные баллоны с кислородом и скрылся под водой. Я надеялся, что он не испугает Кэти, когда вынырнет на поверхность внутри пещеры. Она хорошо говорила по-испански, и я подумал, что все будет в порядке.
Пока санитар перевязывал мою рану, я увидел, как солдаты уносят на носилках Фаллона по направлению к одному из вертолетов. Харрис с удивлением заметил:
– Они все еще находят тела – здесь, должно быть, произошла настоящая резня.
– Что-то вроде этого, – сказал я безразлично.
Я не покидал своего поста возле края сенота до тех пор, пока Кэти не появилась на поверхности, и мне пришлось ждать достаточно долго, пока из Кампече доставляли необходимое подводное снаряжение. Дальше все было просто, и она самостоятельно выбралась из пещеры, и я почувствовал за нее гордость.
Мы вместе пошли к вертолету, и я опирался на нее, поскольку внезапно все силы меня покинули. Я не знал, что с нами случится в будущем – я не знал, можно ли считать те события, которые с нами произошли, хорошим началом для совместной жизни, но готов был попробовать, если она не против.
Из того, что произошло потом, мне почти ничего не запомнилось, вплоть до того момента, когда, очнувшись в госпитале в Мехико, я увидел Кэти, сидящую рядом с моей кроватью. Это было много дней спустя. Но я смутно припоминаю, что, когда вертолет взлетел, мои руки сжимали маленькую золотую девушку, отлитую Виверо. Солнце только взошло, и Христа не было видно, но темный силуэт Храма Юм Чака призрачно вырисовывался на вершине нависшего над сенатом холма и медленно отдалялся, чтобы исчезнуть навсегда под гулко вращающимися винтами вертолета.
Я пошевелился и почувствовал тупую боль. Кто-то где-то отдавал команды на беглом испанском, а затем голос приблизился вплотную к моему уху.
– Джемми, ты в порядке? – Снова отдалившись, голос произнес: – Кто-нибудь, принесите носилки.
Я открыл глаза и посмотрел в темнеющее небо.
– Кому здесь нужны носилки?
Чья-то голова появилась в поле моего зрения, и, сфокусировав глаза, я увидел, что это Пат Харрис.
– Джемми, ты в порядке? Кто тебя ранил? Эти проклятые чиклерос?
Я приподнялся, опершись на локоть, и он поддержал рукой мою спину.
– Откуда ты здесь появился?
– Мы прилетели на вертолетах. Армия пришла в действие, – Он приподнял меня немного. – Смотри, вот они.
Я увидел пять военных вертолетов, приземлившихся на окраине лагеря, и людей в униформе, деловито снующих среди развалин. Двое из них направлялись в нашу сторону с носилками. Саранча, спускающаяся с неба, подумал я; это были вертолеты.
– Мне жаль, что мы не смогли прилететь раньше, – сказал Пат. – Всему виной эта проклятая буря. Нас слегка задело ураганом, и мы были вынуждены на полпути совершить посадку.
– Откуда вы прилетели?
– Из Кампече – с другой стороны Юкатана. Я пролетал над лагерем этим утром, и мне показалось, что здесь бушуют все силы ада – поэтому обратился в мексиканскую армию. Если бы не эта буря, то мы были бы здесь еще шесть часов назад. Скажи, куда все подевались?
Это был хороший вопрос. Я ответил скрипучим голосом.
– Большинство из нас уже мертвы.
Он изумленно посмотрел на меня.
– Мертвы?
Я слабо кивнул и принял сидячее положение.
– Фаллон еще жив – я думаю. Он где-то там. – Я схватил его за руку. – Боже! Кэтрин осталась в сеноте – в пещере. Я должен вытащить ее оттуда.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
– В пещере! В сеноте! – повторил он с глупым видом.
Я потряс его руку.
– Да, черт возьми! Не будь идиотом! Она умрет, если я не вытащу ее. Мы скрывались там от Гатта.
Пат увидел, что я серьезен, и сразу оживился, так, словно кто-то пропустил через него электрический ток.
– Ты не должен нырять – только не в таком состоянии, – сказал он. – Среди этих ребят есть тренированные подводники – я пойду поговорю с сержантом.
Я проводил его взглядом и увидел, что он направляется к группе солдат, затем поднялся на ноги, чувствуя боль во всех частях тела, и, доковыляв до сенота, замер на краю, глядя вниз на черную воду. Пат вернулся бегом.
– Сержант сказал, что в его распоряжении есть четыре опытных аквалангиста и несколько баллонов с кислородом. Если ты объяснишь им, где находится девушка, то они доставят ей кислород. – Он посмотрел вниз на сенот. – Боже мой! – вырвалось у него невольно. – Кто это?
Он смотрел на тело, распростертое внизу на деревянном пирсе. Рот Гатта открылся в жуткой усмешке – но на самом деле это был не рот.
– Это Гатт, – произнес я равнодушно. – Я говорил тебе, что убью его.
Все эмоции меня покинули; у меня не осталось сил, чтобы смеяться или плакать, чувствовать печаль или веселье. Я смотрел вниз на тело, ничего при этом не ощущая, но Харрису, по-видимому, стало не по себе. Я повернулся и бросил взгляд в сторону вертолетов.
– Где эти чертовы подводники?
Наконец они появились, и я запинаясь объяснил им, что нужно сделать, а Пат перевел. Один из солдат надел на себя мой акваланг, взял с собой аварийные баллоны с кислородом и скрылся под водой. Я надеялся, что он не испугает Кэти, когда вынырнет на поверхность внутри пещеры. Она хорошо говорила по-испански, и я подумал, что все будет в порядке.
Пока санитар перевязывал мою рану, я увидел, как солдаты уносят на носилках Фаллона по направлению к одному из вертолетов. Харрис с удивлением заметил:
– Они все еще находят тела – здесь, должно быть, произошла настоящая резня.
– Что-то вроде этого, – сказал я безразлично.
Я не покидал своего поста возле края сенота до тех пор, пока Кэти не появилась на поверхности, и мне пришлось ждать достаточно долго, пока из Кампече доставляли необходимое подводное снаряжение. Дальше все было просто, и она самостоятельно выбралась из пещеры, и я почувствовал за нее гордость.
Мы вместе пошли к вертолету, и я опирался на нее, поскольку внезапно все силы меня покинули. Я не знал, что с нами случится в будущем – я не знал, можно ли считать те события, которые с нами произошли, хорошим началом для совместной жизни, но готов был попробовать, если она не против.
Из того, что произошло потом, мне почти ничего не запомнилось, вплоть до того момента, когда, очнувшись в госпитале в Мехико, я увидел Кэти, сидящую рядом с моей кроватью. Это было много дней спустя. Но я смутно припоминаю, что, когда вертолет взлетел, мои руки сжимали маленькую золотую девушку, отлитую Виверо. Солнце только взошло, и Христа не было видно, но темный силуэт Храма Юм Чака призрачно вырисовывался на вершине нависшего над сенатом холма и медленно отдалялся, чтобы исчезнуть навсегда под гулко вращающимися винтами вертолета.