Белокопытов Александр. Рассказы о литературном институте

   - Ой, - кричит, - ты что это голый-то вышел?
   А он поглядит на себя - и вправду голый. Чудно!
   - Ага, - скажет, - в комнате - парилка, душегубка невозможная, надо пойти в снегу искупаться...
   У нас, правда, жарко топили. Многие предпочитали голыми ходить, особенно после чая, пот-то сильно прошибает, взмокнешь не один раз...
   А Валера Шелегов дверь к себе домой кулаком открывал... Придешь к нему в гости, а у него в двери - дыра!
   - Что такое?
   А он только отмахнется.
   - Да-а, ключ куда-то запропастился, пришлось кулаком сунуть... Потом уже с той стороны открыл... А то в комнату не войти... А мне, может, спать хочется? - кулак у него был небольшой, но - злой.
   Валера у себя в Якутии егерем работал. Каждый, кто хоть мало-мало понимает, что это за профессия, должен ему руку пожать. Все время - как на передовой. Тайгу и зверя от браконьеров охранял. Шутка сказать! А в тайге каждый с ружьем, считай, браконьер. Закон - тайга. Вот и попробуй поохраняй!
   Однажды пригласил он в Якутию одного московского парня, тоже студента, прозаика. Тот совсем еще молодой был, но хорошие рассказы писал, чистые, прозрачные, на Юрия Казакова похоже. Очень ему рассказы понравились, вот он и пригласил. "Приезжай, - говорит, - ко мне в Якутию, хоть отдохнешь и на настоящую жизнь посмотришь, а то совсем в Москве зачахнешь".
   Тот и не замедлил, приехал к нему в гости, чтоб совсем в Москве не зачахнуть. Принял его Валера, как полагается, побыл с ним какое-то время, оставил ему еды, а сам на неделю в тайгу уехал, по работе... А москвич этот за хозяина остался. Он дом ему доверил. "Отдыхай, - сказал, - думай, пиши, набирайся сил до Москвы". Как с братом с ним поступил.
   Через неделю вернулся... А в доме бардак, посуда грязная валяется, все разбросано, а на столе - нагажено. Наворотил прозаик! А он, как этих дел натворил, так сразу на самолет кинулся - и в Москву...
   Убрал весь дом Шелегов, призадумался... И не стал больше с московскими говнюками возиться. Слишком гонору в них много и самого натурального дерьма.
   А когда приехал в очередной раз на сессию, то, конечно, встретил его, прозаика-пакостника, и спросил:
   - А зачем ты на стол-то нагадил?
   А тот сразу отмахиваться.
   - Это не я, не я!... Это, наверное, медведь забрался и наворотил.
   А сам: хи-хи-хи, ха-ха-ха, - и побежал довольный по своим московским делам...
   Вот тебе и похож на Казакова! Хотел он ему в лоб щелкнуть, да пожалел... Еще убьешь ненароком.
   А потом все они разъехались... Получили дипломы и домой вернулись... Здесь, в постылой Москве, им делать нечего. И правильно, что не остались. Перестройка тогда еще тогда только начиналась, всего главного безобразия они не захватили, там у себя уже захватили... Ну, хоть дома, и то ладно... Дома - и стены помогают.
   Всем моим знакомым писателям - северянам и сибирякам - привет!
   ГЕНИЙ И ТАЛАНТ
   Зашел я как-то в гости к знакомым: мужу и жене... Они когда-то в Литинституте учились на поэзии, потом закончили, стали поэтами. А как поженились - семья поэтов получилась. Я тоже когда-то в этой богадельне учился, там с ними и познакомился. Ну, зашел и зашел... По гостям ходить всегда приятно, почаще бы только приглашали. Посидел с ними, поговорил... Сказал, что хотел и их послушал, чаю попил... Хорошо! Потом какой-то спор бестолковый разгорелся... О чем спорили? Неизвестно... Главное - что спорили. О литературе, скорее всего, о ней матушке. Вдруг жена - до этого она больше молчала - дождалась паузы и свое слово вставила. Тихо и внятно произнесла:
   - Я - гений.
   - Что-что? - воззрился на нее в тихом изумлении муж, - Ты - гений?
   - Я - гений, - повторила жена и потупила глаза.
   - Та-а-к... - Грозно приподнялся муж - и ладонью по столу! Только стаканы сбрякали. - Кто гений? Кто? Отвечай!
   Навалился на нее, требует ответа немедленно.
   - Ну ладно... Ты - гений... - вздохнула жена.
   - А ты кто?
   - А я - талант, - еще раз вздохнула жена и скромно улыбнулась
   - Вот так-то! - Сел разгоряченный муж. - Думай, когда говоришь! А то: я - гений. - А он иногда занозистый, особенно, когда чаю выпьет, любит отношения выяснять.
   - Да ладно, ладно вам, - стал я их успокаивать. - Не надо спорить. Ты - гений. А ты - талант. Выяснили - и хорошо, - а слово "талант" я особо выделил, что он по значимости может быть никак не меньше, чем "гений", чтоб ей обидно не было.
   С тем и успокоились. Распределили кому что - и слава Богу. И головной боли нет. А я домой засобирался... А то на дворе - ночь-полночь, пока еще доберусь... Кое-как оделся, стал прощаться, а жена сказала мне в дверях ласково, чтоб приободрить, а то я без всяких званий остался.
   - Не волнуйся. Ты - тоже талант.
   Так и пошел я по морозу, по зиме со своим талантом... А от чая шумит в голове, а талант гнет к земле, пригибает, ноги - разъезжаются, насилу до дому добрался... Потом обнялся со своим талантом и спать завалился...
   "СИНИЙ БАНТИК"
   Ох, и смешной же у меня друг Старик! Бывало, сидим в общежитии, лечимся от гриппа, а чай - густой, крепкий, хорошо настоялся, настроение у нас романтическое, приподнятое. Вот и мечтаем о чем ни попадя... Я все больше про себя думы думаю, а он вслух, у него от меня тайн нет. Вот он и говорит:
   - А что, Саня, давай с тобой на пару сценарий напишем и в Голливуд отправим.
   - Да кому он там нужен! - отмахиваюсь я. - Голливуд - далеко, а мы здесь сидим... У нас и чая вон на одну заварку осталось.
   - А вдруг пройдет? - глаза у Старика загораются огнем... Горит в них огонь мечты, а мечту у человека, как надежду, никто не может отнять. И, слава Богу!
   - И дадут нам, Саня, - говорит Старик, - тысяч десять долларов, а может, и все сто! Надо узнать, приспроситься, какие там расценки...
   Смешно мне на него, на такого, смотреть... Ну, ни дать ни взять мальчишка! А ведь у него уже полголовы седой. Я, конечно, тоже мечтатель, но не до такой же степени.
   - Да нет, Старик, вряд ли... Все это сказки для дураков... У них там своих сценаристов - плюнуть некуда.
   - Эх, жалко, а то бы мы написали... - вздыхает Старик, немного сокрушается, что с Голливудом промашка вышла. Но ничего! В голове-то - рой мыслей! И продолжает: - А давай тогда драму или трагедию сочиним, чтоб такую - как "Гамлет", только на современный лад, и в театр отдадим. Я же сам на драме учусь, знаю, что и как писать.
   - Тогда уж лучше сразу - комедию, - я поддакиваю. - Потому что шибко смешно будет, если на современный лад, один смех получится, курам на смех.
   Так мы и сидим, мечтаем... Хоть помечтать-то можно? Этого же никто запретить не может.
   Старик зевнет, настроение - благодушное, умиротворенное, скажет:
   - Ладно, я тогда сказку детскую напишу, в стихах... Ты мне поможешь кое-где, если я сам не справлюсь? Ты же в стихах понимаешь?
   - Ладно, - говорю, - помогу, чем смогу. - Деваться мне некуда, надо будет помогать, а то вдруг обидится. А в стихах я, если честно, мало что понимаю, а уж как их пишут - и того меньше.
   - А я уже и сюжет придумал, и название у меня есть: "Синий бантик". Ничего, нормальное?
   - Ничего. Только слегка на "Красную шапочку" смахивает.
   Старик вздохнул.
   - Нy а что, Саня, делать? Они ведь, все эти названия и сюжеты сказочные, так или иначе повторяются...
   Конечно, повторяются, это я знаю. Бывает даже, что в разных местах и в одно время... А бывает, даже и романы повторяются целыми кусками... То был один кусок у одного автора, то вдруг он, точно такой же, у другого обнаружился, всякое в жизни бывает... И сказочных сюжетов - полно, куда ни посмотришь.
   И правда, стал Старик писать сказку и мне показывать... Я ему кое-где помогал рифмовать, если у него самого не получалось, а у меня стихотворного мастерства - никакого и у него - тоже. Так и пишем сказку в стихах - два мастера-ломастера. А главные герои там: Леший, Баба-Яга, Бабушка, ну и, конечно же, Синий бантик, девочка, которая, благодаря своей доброте и добрым поступкам, всех побеждает.
   Вce это мы делали, когда еще учились и жили в общежитии. Сидели за чаем, предавались мечтам и сказку, между делом - пописывали... Потом писание сказки как-то само собой заглохло. Старик сказал, что пусть она отлежится, отлежаться ей надо. Было все это больше десяти лет назад.
   И вот, с год назад, Старик звонит:
   - Слушай, - говорит, - я решил сказку "Синий Бантик" восстановить, довести до ума и куда-нибудь пристроить. Как ты на это смотришь?
   - Как-как? Нормально смотрю, только рад буду! - ну все, думаю, значит - отлежалась, больше десяти лет лежала... Молодец, Старик!
   Потом он еще раз позвонил, сказал, что переделал ее, довел до ума. Вроде - ничего получилось, актуально, на современный лад, детям должно понравиться. Ну, ему виднее, у него у самого дети, две девочки, в детскую психологию он должен проникнуть. Еще сказал, что в театр ее отнес, в детский, вроде понравилось... Вроде берут... Ну, дай Бог, чтоб взяли. Я только за буду, руками и ногами. Только мне эти "вроде" не нравятся. Ну, хоть так... Хоть если и отказывают, то - не сразу, и на том - спасибо.
   Да будь бы у меня свой театр, я бы его сказку в первую очередь взял. И гонял бы только ее все время, чтоб ему деньги капали. Я за Старика душой болею. Талант - талантом, а чтоб пробиться, стать богатым и известным, надо еще впереди себя стенобитную машину толкать, чтоб стены непонимания сокрушить. Уж как с изданием книг сложно, а с постановками пьес и сказок тем более.
   Я вообще-то театры не люблю, фальсификация там сплошная. Что может быть лучше хорошей книги в руках? Лег на бок и лежи, почитывай... А потом взял и заснул. Сон-богатырь - лучший друг человека.
   А вообще, сон нас со всех сторон окружает... "Жизнь - есть сон" сказал кто-то из известных персонажей. Сихезмундо, что ли? Надо лечь на бок с хорошей книгой в руках, чтоб сон-богатырь сморил. Может, во сне вспомню?
   Я иногда во сне многое вспоминаю. Даже те времена - мутные, мерцающие, совсем беспамятные, когда я еще только жалкой прозрачной черточкой по небу пульсировал и всего боялся. То-то страшно было! Как сейчас помню... Словами не передать.
   МУЗА
   Славное у нее имя - Муза. Легкость в нем необычайная, трепетность и музыкальность. И - любовь конечно же! Сразу Иван Алексеевич вспоминается, и светлые чувства переполняют... И главное - Литинституту оно по всем статьям соответствует. Где ж еще его носить, как не здесь? И студентам - хорошо. Муза всегда рядом, допустим, не идет у какого-нибудь студента творчество, застряло - и ни в зуб ногой! Придет он, посмотрит на Музу... И сразу посетило его вдохновение, и пошло-поехало творчество...
   Пришел я как-то в отдел кадров Литинститута, нуждишка меня привела... Я, когда учился, книжку трудовую не сдал, вот и осталось у меня в ней пустое пространство... Дескать, в списках не значился. Целых пять лет! А это - много. Я тогда к этому безалаберно отнесся, теперь - решил исправить. А то неизвестно, где я целых пять лет пребывал, в космосе, что ли, витал?
   Захожу в отдел кадров, по-свойски так, по-литинститутски, как к себе домой... А там - собака за столом сидит! Крупная, светлошерстная, упитанная собака! Сидит по-хозяйски так, и еще лапы на стол положила... В бумагах, что ли, копается? У меня глаза на лоб полезли...
   А она меня увидела и зарычала недружелюбно... Наверное, подумала, что я - студент-двоечник, вместо того чтоб на занятиях сидеть, шатаюсь по институту, гляжу, где что плохо лежит, чтоб прибрать подальше... И еще раз зарычала, рыкнула даже! А я в полном недоумении: сюда ли попал? Поглядел сюда. "Отдел кадров" на двери написано. А сам кабинет - дверь-то нараспашку - пластиковым щитом от коридора отгорожен - разделительная полоса. На всякий случай. Чтоб непрошеный гость, типа меня, через границу не пролез. Странные дела...
   Поздоровался я с ней, с собакой, больше-то не с кем.
   - Здрасте! - Говорю. - Я такой-то, такой-то, когда-то имел счастье в Литинституте учиться... Поучился - и хорошо. Большое спасибо. Вот только трудовую книжку забыл сдать. Нельзя ли мне сейчас задним числом ее печатями прошлепать? Что все-таки я не где-то в космосе болтался все это время, а здесь пять лет числился, соловьем заливался...
   Развернула она морду и давай на меня гавкать! Глухо так, негодуеще и как бы с ленцой... Чего, мол, приперся, двоечник, коврик только у двери завозюкал! А я пытаюсь понять, что она по-собачьи говорит, а ничего понять не могу! Не выходит! Или сразу она мне отказывает, или нет? А перевести некому.
   Я - опять к ней.
   - Извините, - говорю, - что отвлекаю вас, может вы чем серьезным были заняты... Я - Саша Белокопытов, когда-то студентом здесь был... Да вот трудовую книжку сдать запамятовал, печатей у меня нет... Так что, считай, пустое место от учебы осталось, подтверждения - никакого... Получается, что я в это время в воздухе зависал... Нельзя ли мне по старой дружбе в книжке печатями прошлепать? - и смотрю на нее вопросительно.
   Приподнялась она тогда на лапах и давай на меня гавкать, лаем меня полоскать! Такой хай развела! А я опять ничего понять не могу! И перевести - некому. Я сам хоть всегда люблю и уважаю собак, а вот понимать по-собачьи - не научился. Так что никак не вразумлю или ругает она меня, или вон гонит?
   Стал я тогда в коридор кричать, может, кто из людей есть живой? С людьми-то, поди, хоть по-людски можно поговорить.
   - Эй, - кричу, - есть кто живой? Переведите мне, пожалуйста, что мне собака, начальник отдела кадров говорит, а то я ничего не понимаю!
   Прибежала какая-то женщина... Переводчик, наверное, не иначе... И тоже на меня поперла.
   - Что это вы здесь третесь? Идите вон в другое место, там тритесь! Все стены уже в Литинституте обшаркали, двоечники! - и не дает мне рта открыть.
   Потом кое-как открыл... Объяснил про трудовую книжку, что у меня в ней пробел, что, если до пенсии доживу, то у меня от нее жирный кусок отрежут... Что хорошо бы мне этот пробел печатями зашлепать, в Литинституте-то я как-никак числился. Еще сказал, что начальник мне инспектор - что-то говорит, полощет меня по чем зря, а я ничего не понимаю, не научился еще с собаками разговаривать. В Литинституте-то по-собачьи не обучали, я точно помню.
   - Это не собака, а Муза! - С негодованием произнесла, женщина и подчеркнула: - Му-за. Понимаете? А говорит вам Муза вот что... Что никаких вам здесь печатей в трудовую книжку не поставят! Потому что они - круглые. Отошли те халявские времена, чтоб задним числом круглые печати куда попало ставили и шлепали! Получите теперь - квадратную. Идите вон в архив, вам там бумажонку дадут... Справку, что вы студентом-двоечником были и штамп квадратный присобачат!
   Ну точно, переводчиком она оказалась! Слово в слово мне собачью брехню перевела... Хоть бы и Музину, толку-то? Я хотел поупираться, сказать, что только на круглые печати рассчитываю, никак не меньше... А этой бумажонкой - подтереться... Но меня никто и слушать не стал. Да Муза, еще так разлаялась, так разоряться стала, как будто я у нее сахарную кость украл... Понял я все уже и без переводчика, сам разобрался, не дурак, в Литинституте учился.
   Вышел и думаю: "Да-а, странные дела тут, в Литинституте, творятся... Булгаковым сильно отдает... Надо ноги отсюда делать... Когти рвать... от греха".
   Но в архив все-таки зашел... Получил эту справку ненужную с квадратной печатью, прибрал ее подальше, может кому-нибудь еще и ткну ею, что я бывший студент. А не какой-нибудь там... ванька-встанька. И решил еще разок в отдел кадров заглянуть, поглядеть: может, пригрезилось мне, поблазнилось насчет собаки-то, Музы? Заглянул... Нет не пригрезилось. Точно, собака сидит. Крупная, беспородная, упитанная сука. Я быстрей ходу оттуда.
   "Эх, - думаю, - хорошо сейчас в Литинституте учиться, весело! Не то, что у нас было. А уж что у нас было - нынешним студентам ни в жизнь не догадаться. Только мы - в прошлом веке остались. Поэтому - до свидания, Литинститут! Пока-пока. Всем привет! Ректору, проректору, преподавателям разным и студентам - тоже".
   А еще подумал: "Это сейчас Муза пока в отделе кадров сидит. А если она и выше пойдет? Начнет продвигаться по службе за хорошую работу и усердие... А ну, как она и до ректорского кресла доберется? Придешь как-нибудь к ректору, вдруг да что-нибудь перетереть понадобится, а там - Муза сидит! Так что никто ни от чего не застрахован. Главное - начать".
   А пока до дома доехал, совсем размечтался: "А уж как станет Муза ректором, как появятся у нее щенки, может, ветром надует, - а с женщинами и с собаками такое часто происходит, - так щенков можно сразу в студенты зачислять, автоматически, без экзаменов. То-то совсем веселая жизнь в Литинституте начнется!"
   БОРИС ГОЛОВИН
   Вячеслав Ананьев как-то зашел в ЦДЛ по старой памяти, захотелось воспоминания освежить... и горло... А то давно не был, так воспоминаниям и засохнуть недолго.
   А в ЦДЛе-то, особенно в ресторане, - он-то сразу в ресторан порулил, чтоб время не терять, - лица и морды теперь, оказывается, совсем другие заседают, не литературные. Литературные-то уж он, слава Богу, хорошо знает. Бывает, что и в кошмарах снятся... А тут, как назло, - ни одного лица! Даже не с кем воспоминания освежить. Придется одному кофе пить.
   И вдруг увидел одно лицо знакомое - Борю Гайнутдинова! Бывшего студента, поэта и просто хорошего человека. Обрадовался.
   - Барый! - закричал радостно, - Гайнутдинов! - хотел поприветствовать его и воспоминания освежить, как в общежитии одним воздухом дышали и мытарства терпели.
   А тот подбежал к нему и зашептал со злостью:
   - Я тебе щас всю морду разобью! Какой я тебе Барый? Я теперь - Борис Головин, понял!
   Испугался Ананьев, отшатнулся...
   "Что такое? - думает. - Может, я чего не то ляпнул? Да нет, вроде то..." В общем, не удалось ему пообщаться. Он хотел с Барыем Гайнутдиновым поговорить, а тот - Борисом Головиным оказался.
   Рассказал мне об этом Ананьев, и все это мне странным показалось... Странным и глупым. Ну, разве можно хорошему человеку стыдиться своего настоящего имени и фамилии. Ничего худого в этом нет, радоваться надо. Ну, может, Ананьев что и присочинил, с него станется...
   А Борю я тоже хорошо знал. Это - один из немногих людей, кому при жизни надо памятник поставить. Потому что он, помимо того, что сам учился, еще и детей своих тянул, растил и воспитывал: мальчика и девочку. Кешу и Марину.
   Ох, и трудная у него жизнь была! И самому надо учиться, и стихи писать, и детей поднимать: в детский сад и в школу водить, и заниматься с ними, и обувать, и одевать, и - кормить. И чтоб потом они еще в хороших людей выросли!
   А детей своих он любил очень. Все - для них. Не каждая мать так со своими детьми возиться будет. А он - возился. Да еще как! И очень нелегко ему было... Все это на наших глазах происходило, мы-то знаем... Как он старался изо всех сил - деньги добывал и как оберегал их своей любовью, и как они его любили.
   А дети незаметно подрастали... Из детей - подростками становились... Он их и английскому языку учил, пригодится потом в жизни... Сам хорошо знал английский, никто его не заставлял, по собственной охоте изучил... И испанский сам выучил... Брал иногда гитару и пел песни на испанском языке... И свои песни пел... На русском, конечно же, языке... Здорово пел!
   Потом всех нас попросили из общежития... Всех, кто закончил и просто так жил, можно сказать, на нелегальном положении, потому что некуда было податься...
   Новая власть в институте быстро прекратила это безобразие, навела порядок. Приходили люди, взламывали комнаты и, если кто вовремя не успел схватить свои вещички, просто выбрасывали их в мусоропровод, на помойку... А следом и людей, бывших студентов, выкинули вон... Так все мы попали под эту гребенку... Даже и сам Илья Гребенкин... И разбрелись все потом по далям и весям... А каково было Боре с детьми уходить и теплой, насиженной комнаты? Одному Богу известно...
   Какое-то время он скитался по квартирам, снимал... А за это надо платить. Вот он и зарабатывал как-то деньги, исхитрялся.. А дети уже совсем подросли, требовали больше забот и внимания, и - конечно же - денег проклятых... Насколько я знаю, никто ему не помогал, все он сам тянулся.
   Иногда он звонил... Я к этому времени уже в Москве жил, и темп, взятый в общежитии, нисколько не сбавил... Однажды я встречался с Борей в метро... Он с сыном приехал, с Кешей. Кеша уже совсем большой был, вытянулся, на полголовы выше отца стал, заканчивал школу и собирался поступать в университет... Уже стал парнем. Вот так. А в общежитии Кеша появился совсем маленьким ребеночком, а сейчас стал молодым человеком. И все это благодаря неистовой любви отца и неимоверных трудностей, которые он переборол.
   Потом Боря совсем перестал звонить... Ну, мне многие перестали звонить, ничего страшного я в этом не вижу. У всех своя, иная жизнь началась, свирепая и страшная борьба, за выживание. А тут уже не до знакомых и друзей. Я - никого не осуждаю. Дай Бог, чтоб и у Бори было все хорошо, чтоб дети были здоровы и учились, чтоб жили в своей квартире теплой и хорошей, все они этого заслужили.
   О Боре мне кто-то сказал, что вроде у него все устроилось... Что есть у него жилье, что он нашел работу, которая дает деньги, что выпустил книгу прозы и собирается выпускать собственный диск с песнями.
   Боря писал хорошие стихи - тонкие, проникновенные, лиричные и пел их под гитару... Так они становились песнями. Была у него одна песня про воробья, воробышка, который живет в гитаре. Про бедного, одинокого и взлохмаченного воробышка... Сильно она меня за душу трогала.
   Борю я не буду называть знаменитым поэтом. Назову его лучше знаменитым отцом, настоящим. А это сейчас много больше значит, чем знаменитый поэт. Этих - пруд пруди. И ничего больше говорить не буду. Только спрошу у него:
   - Боря, живет ли по-прежнему воробышек в гитаре твоей?
   КОНСТАНТИН КЕДРОВ
   Много у нас было хороших и славных преподавателей: Юрий Владимирович Томашевский, Жан Жаныч - Иван Иванович Карабутенко, В.П. - Владимир Павлович Смирнов, Михаил Павлович Еремин и конечно же Василий Васильевич Калугин. Всех их я вспоминаю с благодарностью и всем говорю: большое спасибо. Даже не столько за то, что они нас знаниями обогатили и задали правильные ориентиры, сколько, прежде всего, за то, что они обладали завидным качеством - человечностью.
   А Василий Васильевич Калугин так вообще - душа-человек. Однажды на экзамене по стилистике он мне здорово помог, даже, можно сказать, спас от неминуемой гибели. Весь ответ мне подсказал на ушко... А ушко у меня, когда надо, как граммофонная труба становится... Если бы не Василий Васильевич, утопил бы меня профессор Горшков, нечего делать... А в теоретической стороне стилистики такие ученые дебри и заскоки, что простому смертному без бутылки никак не разобраться. А я - из их числа.
   Отвечаю я по билету Горшкову, все - слово в слово, как мне Калугин подсказал... Бойко так отвечаю, где надо - бубню, чтобы он не подумал, что я слишком знаниями перегружен... Ответил... Все хорошо. Немного глаза потупил - самому неудобно, что так хорошо ответил, почти блестяще. Задал Горшков мне пару вопросов и говорит задумчиво:
   - Странно все, очень странно... Все вы правильно сказали, все вроде знаете... А ни хрена сложить вместе не можете! Получается - что ничего вы не знаете! Странно все, очень странно.
   А я только руками развожу. Ну, дохлую троечку он мне кое-как поставил.
   А один из лучших предметов был - древнерусская литература. Преподавал ее Константин Кедров. Сам - небольшого роста был, крепенький, как гриб-боровичок, крупноголовый, и с лохматой бородкой. Я его почему-то с большеголовым ребенком олицетворял, только - при бороде. "Однако, думал, - не слишком ли рано ты нам преподавать пришел?" Еще казался он чересчур скромным, все время глаза в сторону уводил, старался не смотреть на студентов. Ну, может, блуждал где, в каких далях и весях? Неизвестно. И все улыбка пряталась в бороде хитроватая... А иногда вдруг - жмурился, как кот, сладко, до неприличия. "Однако, - размышлял я, - да ты, похоже, не очень-то скромник, ты, похоже, - тайный сладострастник!"
   А уж о каких вещах он интересных рассказывал, в какие тайны посвящал! И происхождение славян, и язычество, и фольклор, и мифология, и христианство, и волхвы, и христианские подвижники - все в его умной голове было ловко и интересно - до ужаса - замешено. Что все, что есть на земле это отражение неба. Что пятна на коре березы - это отражение звезд. И другие интригующие и завораживающие вещи... Что все на земле, на небе и в мире - в тугой узел завязано. И о Боге, конечно, говорил, что все незримо духом его пронизано... Только он часто вместо Бога говорил "Высший Разум", а для меня это - не одно и то же. Высший разум у меня почему-то ассоциируется с инопланетянами. А инопланетяне мне не интересны.
   Все нам на его лекциях было в диковинку, почти - откровением, и мы старались их не пропускать. Потом выяснилось, что, оказывается, он и сам стихи пишет. Значит - поэт. А раз так, захотелось и почитать... Раз он такие умные лекции ведет, что он, интересно, сам-то может написать, с таким багажом знаний и правильным жизненным ориентиром? Наверное, очень здорово.
   Наконец, попали его стихи нам в руки, кто-то принес... А у самого-то у него не спрашивали, стеснялись, что ли? Все прочитали, и я прочитал... Прочитал и очень неприятно удивился... Стихи-то его оказались и не стихи вовсе, а - неизвестно что... Больше похоже на бред, на галиматью с космическим уклоном... Немного бредовостью на Хлебникова похоже. Тоже заумь, только поэзией там совсем не пахло. А у него Велимир Хлебников главный поэт в мире был. Вот и он вслед за ним изощрялся, плел словеса, корежил их и коверкал, усложнялся, так сказать... В общем - сплошная механика была. Многие тогда удивились: "Да как же можно с такими познаниями великими - такую чушь пороть?" Многие после этого и на лекции его перестали ходить, обидно стало за русскую литературу.