Белокопытов Александр. Рассказы о литературном институте

   Он потом книжку сам продавал. Везде, где ни придется. А то тираж здоровый, чтоб быстрее расходилась. Встанет где-нибудь на перекрестке, почитает оттуда стихи громовым голосом, поговорит о патриотизме, который в сердце должен жить каждодневно и ежечасно, и пламенеть, а ни какая-нибудь там змея порока, жадности или разврата, его сосать, или хуже того жидомасонства, так все сразу ее и покупают. А если кто не хочет покупать, он тогда ему сразу - бац! - книжкой в лоб и вопрос на засыпку:
   - Ты что, жид или масон?
   Тот забеспокоится.
   - Нет-нет, что вы...
   - Нy тогда бери!
   Тот и берет, и покупает, а то еще уличат его в жидо-масонстве.
   Володя потом на этой книжке обогатился. Еще несколько тиражей сделал, многие потом бегали: "Где книгу Володи Турапина купить можно?..." А он уже в Пятигорск уехал, отцу помочь... Отец со свиньями стал возиться, решил свиноферму завести...
   А Володя Турапин и до этого уже был знаменитым, что ни скажет, ни сделает - сразу знаменитым становится. И везде ему почет и уважение. Он еще когда в Литинституте учился, на других не был похож, только на себя. Потому что другие, как мышки, сидят, больше на болото похожи, чем на студентов, а он - нет, он всегда - как волна пер, и все против шерсти норовил.
   Однажды он на собаку упал. С шестого этажа. А собака-то здоровая была, матерая, выдержала Володю Турапина.
   А он с ребятами сидел, чай выпивал... А чай это по-нашему, по-студенческому - водка, а чайник, понятное дело, бутылка, чаевничать пить водку, а чефирить, соответственно, - пить без всякой меры, даже и запиваться. Так вот сидели они в общежитии на шестом этаже, несколько чайников уже выпили, и сильно хорошо им стало, только скучно. Вот и решил он что-нибудь этакое сделать, чтоб скуку развеять. А то когда скука, то что хорошего-то напишется? Ничего экстремального нет, и пограничной зоной не пахнет. Да ничего, конечно, ни стихов и ни прозы. Зачем тогда учиться поступали? А встряска пишущему человеку всегда необходима, а то он прокиснет.
   Вот он и решил прогуляться... Выйти, так сказать, в открытое пространство... Сидел-сидел за столом, молчал-молчал, а потом вдруг соскочил и с криком: "За родину, за Сталина!" - взял и сиганул в окно...
   Хорошо, что внизу собака прогуливалась... Она и спружинила, крупная попалась. Поглядели ребята вниз... Собака, естественно, - в лепешку! Что с человеком - неизвестно? Собаку - жалко, человека - еще жальче.
   - Ой, убился Володька! - закричали и побежали на улицу... Поглядеть, совсем Володька убился или нет? И еще скорую вызвали...
   Приехала скорая, поглядела... Вроде - нет, не дышит... Ну, значит, все... Забрала его и повезла, куда надо...
   А ребята домой пошли, переживать да дальше чай пить... А с чаем хорошо, с ним одно только и спасенье. Сидят понурые, переживают, спасаются, как могут...
   Вдруг дверь распахивается - с полчаса уже времени прошло, - врывается Володька, глаза дикие, кричит:
   - А ну, дайте мне чаю немедленно! Мой чай! Никому его не отдам!
   Присосался с ходу к чайнику, и, правда, никому не отдает, отбрыкивается... Все в ужасе: откуда он взялся-то, ведь его только что скорая забрала? А он от чайника отвалился, и как стоял, так и рухнул плашмя на пол... Ну, тогда поняли, что это у него шоковое состояние, опять скорую вызвали... Приехала скорая, та же самая, которая его первый раз увозила, забрала его еще раз и теперь уже на излечение повезла... Оказывается, он по дороге из нее выкатился, обнаружил, что непонятно где находится, и домой засобирался...
   А вот история по этому же случаю, но рассказанная другими и по-другому: "После падения увезли его в морг, посчитали, что он того... готовый, нo - нет, не на того напали. Он ночью-то проснулся и как был, в трусах, пошел шариться по моргу, заведующего искать... Нашел какого-то заведующего, опухшего и небритого. "Ты, - говорит, - меня, братан, выпусти, а то у меня чай дома остынет, я чай-то не допил свой". Тот глаза на него вылупил! Редко такое бывает, чтоб в морге среди ночи просыпались. Тихонько-тихонько так... на цыпочках, выпустил его от греха, спровадил... Вышел Володя на свежий воздух, остановил такси. "Давай, - говорит, командир, вези меня к друзьям, я по друзьям соскучился". И поехал к дорогим друзьям... А как приехал, пошумел немного: " Вы, - говорит, - куда меня, гады, сдали? Не в трезвяк, а в морг! Ну и идиоты!"
   А уж после института, когда он повзрослел и заматерел дальше некуда, то совсем знаменитым поэтом стал. Все по разным писательским конференциям и семинарам ездил, а его всегда приглашали, вдруг да он что-нибудь умное подскажет... Он и подсказывал.
   Пригласили его однажды на теплоход, решили там семинар писательский провести, а то на берегу уже устали проводить, никакого простора нет. А тут - Волга-матушка, - а, может, это на Сухоне было? - теплоход трехпалубной, и глазу маеты нет, и душе просторно, и мыслей много умных в голове будет, целый ералаш. А то, если на суше сидеть где-нибудь в четырех стенах, со скуки пухнуть, конечно, никогда семинар хорошо не проведешь, одну боль только головную получишь.
   И вот поплыли они на теплоходе по Волге-матушке, - или по Сухоне? - и так хорошо им на теплоходе беседовать, и умных мыслей в голове много, а неумных и плохих - совсем нет... И так все расчувствовались, до слез... Как же здорово и хорошо кругом! И родина со всех сторон приветствует... Володя сидел-сидел, молчал-молчал и вдруг соскочил.
   - А ну, ребята, купаться! Айда за мной! - и сиганул в воду... А за бортом осень, чуть ли не лед по Волге-Сухоне плавает. И уже часа три ночи было, кругом тьма кромешная, глаз выколи - ничего не видно.
   Все всполошились, стали кричать:
   - Ой, Володька за борт упал! Человек за бортом!
   Кинулись искать... Кто за спасательный круг схватился, кто за весло, чтоб спасти... А Волга-Сухона - это вам не ручеек какой-нибудь, утонуть немудрено! А за прожектор сам Василий Белов встал, начал им туда-сюда в темноте ширять... И, правда, скоро высветил зорким глазом, нашел Володьку... А он за бакен уцепился, зовет товарищей писателей:
   - Спасайте меня, а то сильно холодно, сентябрь-месяц на дворе! - На бакене висит, вот-вот сорвется...
   Прыгнула тогда в воду знаменитая поэтесса Ольга Фокина, она по волнам поэзии здорово плавает, и в жизни отчаянная была, - не трусиха, подгребла к Володьке, спасла его... А то пока шлюпку спустили, пока до них дочапали, уйма времени прошла.
   Так Володька и спасся. Нy, он ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Такой же стойкий, как Вячеслав Ананьев, тоже знаменитый поэт и геройская личность. Но о нем я в другом рассказе расскажу, а то им здесь вдвоем тесно будет.
   НЕ О ПЬЯНКАХ-ГУЛЯНКАХ, А О ЛЮДЯХ
   Читая мои рассказы - эти наспех пересказанные случаи, кто-то может подумать, что ничего-то хорошего, оказывается, в Литинституте и не было вовсе! А было одно поголовное чаепитие, разгильдяйство, самомнение и писательские амбиции с претензией на гениальность. А вот и нет! Было и происходило! Много и хорошего!
   Просто писать о хорошем - неинтересно и скучно, хорошее всегда слишком - положительно, добропорядочно и рассудочно. И не вмещает в себя крайностей и изломов, не вмещает настоящей грусти, боли и даже - скорби. А миром правит грусть. И хорошая литература, это, прежде всего, грустная литература.
   Поэтому рассказываю я совсем не о пьянках-гулянках, а прежде всего - о людях, за них и борьбу веду. Чтоб человек - человеком был. А если кто чего не так увидел, значит, у него глаза не на том месте посажены. Я не виноват.
   Конечно, и чаепитие было, не без этого... И с чайниками, и с самоварами, и с гранеными стаканами - все как надо. Но стояло оно, отнюдь, не на первом месте.
   А на первом месте стояло общение: интенсивное, насыщенное, обогащающее ум и сердце. А главенствовала в общении, конечно же, дружба, настоящая мужская дружба, солидарность и взаимовыручка.
   Потом шло - чтение и сочинительство. Чтение - обязательное и каждодневное. Каждый насыщал голову и душу, чем считал нужным, и учебной литературой в том числе. А сочинительство - тут уж сам выбирай: когда писать, как писать и о чем. Хочешь - вымучивай, терзай себя, хочешь - жди момента, когда строки и строфы сами посыплются в тебя. У некоторых это получалось очень даже неплохо.
   Потом шла - учеба. Без учебы тоже ведь никуда! Здесь дело обстояло так: посещать все лекции подряд было бы, конечно, неимоверно глупо. Каждый сам для себя избирал любимый предмет, или несколько, и посещал их. Ценность учебы в Литинституте могла определяться всего одним или двумя предметами. Смотря, что это за предмет и что за преподаватель. Даже один предмет мог вполне вмещать в себя всю остальную учебу.
   И уж на самом последнем месте стояло застолье, и, соответственно, чаепитие. А где еще собраться мужчинам и поговорить обо всем, душевно и духовно обогатиться, как не за столом? А поговорить - много о чем надо. Бывает так, что дня и ночи не хватает, чтоб все переговорить.
   И, конечно, все это чайком сопровождалось, возлияниями в легкой форме.
   Литинститут - это не кружок любителей мудрости и уж никак не клуб трезвенников. И разговор сразу клеится - как надо, и человек человека с полуслова понимает, и душа душу греет. А уж о чем только не говорили! И за Царя, и за Родину, и за Веру! А потом - и за совесть, и за честь. Потому что честь тоже такая штука, что без нее - никуда. И о литературе тоже говорили, и о сочинительстве, но - в меньшей мере. Что толку? Тут даже и чай не мог помочь разобраться "что" и "как"? А "как" надо писать на самом деле, знают только те, которые - не пишут. А которые начинают писать и еще писателями становятся, те сразу начисто забывают, как надо это делать. Вот такой вот парадокс...
   Конечно, и девушки в застольях присутствовали, обязательно... Куда же без девушек? Но о них я писать буду мало, только в случаях крайней необходимости. Моя задача здесь совсем иная - показать мужские типы, мужественные характеры и крепкое дружеское плечо. А если касаться девушек, то обязательно собьешься на любовные глупости и дурь - и завязнешь, и погрязнешь, и никак не выкарабкаешься... И они уже тогда и не девушки окажутся - а женщины! А женщина, до зубов вооруженная поэзией и прозой, это уже страшно. Поэтому пусть они остаются девушками и незримо присутствуют за столом и привносят необходимую теплоту и мягкость... Этого вполне достаточно.
   А вообще я считаю, что девушки, как и женщины, должны быть, самыми простыми и земными, безо всяких стихов и прозы. Тогда все - на своем месте.
   Поэтому в рассказах я отдаю предпочтение мужчинам, их стойкости, твердости, беззаветности и мужеству.
   Многие из них состоялись как писатели, стали известными. Еще больше тех, которые писателями не стали, я считаю, что ничего страшного в этом нет. Может, даже это и к лучшему. Живут они где-то простой нормальной, человеческой жизнью, делают свое маленькое и большое полезное дело, безо всяких литературных претензий и одержимостей. Многих из них, увы, уже нет на белом свете...
   А поэтому: память - павшим и слава - живущим.
   САША РАХВАЛОВ И ШТАНЫ
   Не успели мы порадоваться, что стали первокурсниками "самого умного" вуза страны - Литинститута, как нас в колхоз снарядили, на картошку. Сказали: "Там радуйтесь. А в Москве еще успеете. Радости полные штаны будут". А такое мероприятие раньше у студентов повсеместно было, чтоб по колхозам разъезжать и помогать трудовому крестьянству. Помогли и мы, конечно. Не без этого.
   Ох, и хорошо же там пожили! Ни одного дня пустого не было, наоборот, все - наполненные, насыщенные, даже с верхом. И поработали славно, и отдохнули, конечно, тоже. А после работы, после трудового порыва, что делать? Только отдыхать и надо. А кормили отменно, как на убой... Как поработал - так и поел. Если плохо потрудился, с прохладцей, то и поешь без аппетита, а если - хорошо, то и за двоих навернешь. Вот мы и наворачивали за двоих.
   В колхозе я больше всего с Сашей Рахваловым в друзьях ходил, потому что он тоже из Сибири, из Тобольска, а я - из Томска. Он уже всего в жизни повидавший был: и плохого, и хорошего, плохого - гораздо больше. Школа жизни у него была, трудная. Конечно, я и с другими дружил, но с ним на тот момент - особенно. Какой-то он весь был слишком взъерошенный, колючий, резкий в выражениях, с людьми сходился тяжело - и я как бы его своей дружбой прикрывал и оберегал, как сибиряк сибиряка.
   И вот как-то так получилось, что в один из дней не оказалось у меня штанов, или мои порвались, или еще чего... Нy, в общем, нечего на себя пододеть, чтоб зад прикрыть и на улицу выйти. Что делать? Кто, думаю, здесь есть насчет штанов побогаче меня? И подглядел, что у одного парня, у Паши, двое штанов, джинсов. Одни он сам носит, а другие про запас держит, приберегает... Ну я и попросил у него. А что? Все - свои ребята, каждый в такой ситуации может оказаться. Потом, я же не навсегда беру, раз-два одену - и отдам. Обязательно. Как только своими разживусь. Короче, дал он мне их поносить.
   Я обрадовался, надел их и хожу, не снимаю... Так они мне здорово подошли! И хожу в них, и работаю, и валяюсь, и сплю... А Паша все ждет и ждет, когда я ему их верну... А я и не собираюсь! Уже месяц почти таскаю штаны, забыл, что они не мои, так к ним привык.
   И вот Паша однажды не выдержал, подходит - вообще-то он очень вежливый был человек, мягкий, а тут его, видимо, допекло - и спрашивает:
   - Слушай, Сань, ты не мог бы мне джинсы вернуть, а то у меня эти подносились, мне самому ходить не в чем...
   Услышал это Саша Рахвалов и налетел на Пашу ястребом.
   - Как ты можешь так спрашивать? Ему ходить не в чем! Ты - богатый, а мы - бедные! - а потом в сердцах еще добавил: - У каждого своя судьба, понял! - Стоит Паша, жмет плечами, не знает что делать, спросил на свою голову...
   Вот такой был Саша Рахвалов резкий в суждениях, а порой и просто категоричный и непримиримый, потому что он рано утраты познал и жизненные трудности преодолел. Джинсы я, конечно, Паше тут же вернул... Действительно, я их переносил, взял-то на денек, на два, а таскал чуть ли не месяц... Как говорится, слегка оборзел.
   Когда вернулись мы в Москву и пошли в институт учиться, Рахвалов раза два сходил и рукой махнул: не интересно... глупость какая-то... И перестал ходить. За роман засел. О собаках. Так и назвал: "Роман о собаках". Название мне сразу понравилось, прямо на сердце легло. С собаками я всегда дружил, любил их и жалел. Так что это - мое.
   А Саша Рахвалов никогда рассказы или просто стихи не писал - он и тем, и тем занимался, - презирал малые объемы, он сразу за масштабное полотно садился: роман или поэму, было в нем неукротимое эпическое начало и крепкая сибирская хватка. Начало романа я успел прочитать, дал он, сильно мне понравилось.
   А потом он женился здесь, в Москвe, и выехал из общежития... Но семейная жизнь его тоже не сложилась... Наверное, все из-за его характера, потому что жена - очень xoрошая была, добрая, но не пожилось ему.
   Тогда он вообще махнул рукой на Москву, плюнул и в Тобольск к себе уехал, в любимую Сибирь. Дописывать роман о собаках.
   С тех пор много времени прошло, пятнадцать верных лет. Роман-то он, нaверное, давно уже написал и опубликовал даже, но я ничего ни о самом Рахвалове, ли о романе его не слыхал.
   Ау, Сашa Рахвалов, где ты? Если дописал свой роман, дал бы хоть почитать. Я о собаках очень люблю читать, я собак люблю. Я за собаку иного человека не пожалею.
   ПОЛЯК ПРИЕХАЛ!
   Одна шустрая девчоночка бежит по коридору, торопится, тапочки с ног соскакивают... Навстречу ей - подружка, тоже шустрая, бойкая барышня.. Спрашивает:
   - Ты куда летишь? Глаза выпучила!
   - Ой, да к Марике поляк приехал... А я в душе не была!
   - Так ты-то при чем здесь? К Марике же приехал!
   - А вдруг да он на меня полезет? А я в душе-то не была! - бросила она на ходу подружке непонятливой и дальше понеслась.
   Правильно. А вдруг да он на нее полезет? В душ сходить обязательно надо. Чистота - залог здоровья.
   Хорошо в общежитии жить! Все - свои ребята. Никаких тайн друг от друга.
   А поляки тогда сильно за иностранцев шли. Завидными женихами казались. Ну, тогда все в диковинку было: и позорные доллары, и капиталистическая Европа. И поляки - тоже. Никто и не думал, что они самыми обычными говнюками окажутся.
   ЮРА ИЗ ПУШКИНСКОГО ЗАПОВЕДНИКА
   Юра - худенький, беззубый, немного волос на голове - длинных, жиденьких, небрежно за уши закинуты... Ходит слегка вприпрыжку, с дипломатом в руке, раскачивает им туда-сюда... На белый свет смотрит открыто, радостно, а сам какой-то весь беззащитный... Но - весельчак все равно, шутник, большой артист: любит шутки шутить. Правда, немного при этом стеснительный. Робость и застенчивость - его внутренняя суть. А он с ними борется.
   Учится на поэтическом семинаре. Стихи пишет. Пишет ловко, размашисто, бойко, хорошо слово чувствует, часто сочиняет на ходу. Ходит по коридору взад-вперед, бубнит себе под нос... Потом остановится и воскликнет радостно:
   - Гильзу выпер боровик! - И ткнет тебя пальцем в грудь, если ты под руку попался. Рад, что строчку нашел.
   До этого работал в Пушкинском заповеднике. Говорит об этом всегда загадочно, слишком в детали не посвящает. И правильно делает! Все, что с Пушкиным связано, для нас - тайна, загадка. А тайны нельзя раскрывать. Кем работал - тоже не рассказывает, не признается. Скорее всего должность у него была небольшая: рабочий, наверное, или сторож... Но это тоже хорошо, зато в самом Пушкинском заповеднике. Он его сильно любит. И ревниво охраняет. Даже в рассказах.
   И пиво сильно любит. Часто ходит в пивбар. Бывает, что и один. В одиночку - тоже хорошо. Возвращается навеселе, дипломатом покачивает, настроение хорошее, приподнятое... Возьмет, бывало, размахнется дипломатом да как саданет себя, шарахнет по голове! Просто так, под хорошее настроение. Чтоб плохие строчки вон вылетели, а хорошие остались, утряслись. Так и ходит все с дипломатом... И шарахает себя по голове... А люди от него в сторону: что это такое? Артист, наверное... А он всем улыбается, кивает направо-налево, здоровается со всеми, даже и с незнакомыми...
   Утром проснется, глаза и губы разлепит, прошепелявит:
   - Не пойду сегодня в школу, ну ее... что-то голова болит... наверное, сильно вчера себя дипломатом треснул... - и не пойдет в школу. Натянет одеяло на голову, и спать заляжет. Проснуться для него - труд великий.
   С год, наверное, Юрa проучился, промучился - ушел из института... Не понравилась ему такая учеба. Надо каждый день в институт ходить, да потом еще экзамены сдавать, особенно - марксистско-ленинские дисциплины. Он по ним сильно хромал, все никак пересдать не мог, умаяли его, бедного, преподователи с этими предметами.
   Так и уехал... Нe захотел учиться. Наверное, в Пушкинский заповедник, к Пушкину под бочок... И жить рядом с Пушкиным и дышать одним воздухом... Там надежно можно спрятаться от всех дураков... А то противно глядеть!
   У нас многие не потянули, не смогли учиться. Я не беру людей неталантливых, случайных, эти - ладно. Бог с ними, а именно о способных говорю, подающих бoльшие надежды. Сказали: нет - и баста! И - расстались. Уехали неизвестно куда, навсегда... Жалко. Так вот и Юpa. Жив ли ты Юра?
   ВАДИМ СТЕПАНЦОВ
   Не успели мы на первом курсе из колхоза приехать, слегка отдохнуть и на учебу навалиться, - изголодались по учебе страшно! - как Вадим Степанцов подходит ко мне с тетрадкой и говорит:
   - На-ка почитай мои стихи, а то ты еще не читал.
   А я как раз по коридору разбежался, чтоб успеть побыстрее сесть с товарищами за стол и отдохнуть слегка... А то они все места позаймут, а я не влезу! Хотел отговориться от стихов, заявляю ему на полном серьезе:
   - Так я в стихах-то ничего не понимаю!
   Он - с упорством:
   - А ты все равно возьми, почитай, чтоб знал с кем учишься!
   Я опять хотел увернуться, убежать да за стол сесть, пока чай не остыл.
   - Так я хвалить не умею, - говорю, - я только ругать могу.
   Он подумал, подумал и все равно всучил мне тетрадку, прямо навялил... Ну взял я ее, раз человек просит. А читать-то когда? Для общения время есть, а для чтения - нет. Вот беда-то какая! Потом, читать-то надо на свежую голову. А голова никак отдохнуть не успевает, перегружена событиями и впечатлениями, ладно, прочитал я как-то стихи спозаранку, пока голова мало-мало свежая, пошел возвращать... А он весь - чистый такой, аккуратный - большой аккуратист был, разгильдяем никогда не ходил и чай на дух не переносил, считал, что он от творчества отвращает.
   - Ну как? - спрашивает.
   - Как? Да никак... - говорю. - Хорошие стихи... Только слишком одеколону много развел, парфюмерии... В нос шибает.... И простоты не хватает... Фантазии много, а простоты, которая божественна - маловато... В общем - хорошие стихи, только работать надо, прорыва пока нет, - сказал так и улыбаюсь ему по-дружески, мол, все впереди, куда спешить...
   Взял он тетрадку и дверь захлопнул... И с тех пор прохладно со мной общаться стал, вроде как замечать перестал... Раз я его стихи не понял и не оценил по достоинству, значит, я для него теперь - никто, ноль без палочки. Он ко мне - со всей душой, а я ничего не понял, значит - я мелко плаваю... А что делать, если я хвалить не умею, я только ругать люблю... Конечно, если бы я знал тогда наперед, что пройдет время, и он выдвинется в первый поэтический ряд, день и ночь будет из телевизора не вылезать, я бы его обязательно похвалил, мне это - не трудно.
   Время прошло... И стал он действительно известным, основал орден куртуазных маньеристов, сам в нем магистром сел, и еще ансамбль песни и пляски организовал. "Бахыт-компот" называется. Вот сколько всего много получилось! И магистром в ордене заседает, и книги издает, и диски выпускает, и еще сам поет и пляшет на радость людям... Не гнушается.
   Теперь я, конечно, жалею, что не похвалил его тогда... Не обнаружил необходимой прозорливости. А так бы он на меня не обиделся, а, наоборот, обрадовался за хорошие слова и стал бы со мной дружить. Может быть, и в орден куртуазных маньеристов принял бы, посвятил в великое поэтическое братство, а, может, и в сам ансамбль песни и пляски взял бы, чтоб я тоже плясал и пел на радость людям. Я и попеть, и поплясать иногда тоже могу. Так, бывает, разойдусь - удержать не могут... И не пришлось бы мне тогда самому по жизни телепаться, вылазить в писатели, зимогорить, помог бы он мне, конечно... Другим же своим - помог, сейчас все они знаменитые куртуазные маньеристы. Я один, дурак, вовремя не подсуетился, не похвалил его - и остался на обочине. Может, потом, когда им всем будут за заслуги ордена и медали давать, и мне бы какой-нибудь орденок отломился?.. А так теперь - нет. Так теперь меня могут только орденом Сутулова наградить. Эти без очереди вешают. Всегда - пожалуйста.
   МОНГОЛЫ
   Уж на что русские люди к водке неравнодушны, а монголы - пьяницы великие!
   Вначале мы узнали одного монгола - Намсрая. А других можно было и не знать. Если Намсрай стал в наших глазах воплощением истинной Монголии, то другие оказались лишь ошметки монгольские.
   У себя в Монголии он давно уже известный и знаменитый писатель, издал несколько книг прозы и был, как лучший из лучших, командирован в Москву, в Литинститут. По-русски он говорит вполне сносно и с удовольствием, куда лучше, чем иной житель многонациональной России.
   У Намсрая больны - печень, почки и желудок. Но он - пьет. Периодически. Горькую русскую водку. Обычно - неделю. По нашим меркам вполне нормально, даже немного. Потом неделю мучается, страдает... По его темным, желтым монгольским скулам текут мутные слезы... Так ему больно... Он кряхтит, трясется, шепчет что-то по-монгольски, слабо улыбается... Наконец, боли отпускают, он становится в меру энергичным, идет в душ, надевает чистую рубашку и посещает институт. Жизнь налаживается и идет своим чередом... Потом, как у любого нормального человека, у него начинает сосать под ложечкой и он выпивает водки... И нормальный порядок его жизни круто ломается...
   Надо сказать, что трезвый он - тихий и мягкий, очень дружелюбный... Короче, культурный со всех сторон монгол. Любо-дорого посмотреть. Мы не знаем, что он пишет, что он за писатель? Но нам - это и нe надо. Человек он с добрым и отзывчивым сердцем, а раз так, значит обязательно что-то стоящее пишет. Дай Бог когда-нибудь и почитаем, как там монголы в Монголии живут, какие глобальные проблемы решают. Да и пьяный он почти не меняется в худшую сторону, не рвет рубаху, голый не бегает... Разве что ворчит изредка, тычет себя в грудь, ругает разными нехорошими словами по-русски и по-монгольски, за то, что пьян... Хочет что-то выразить невыразимое из глубин своей монгольской души, и - не может, и плачет, и мычит, и трясет головой...
   Отношение к русскому человеку у него очень уважительное и почтительное. И все это - совершенно искренне. И это хорошо. Нам нравится. Потому что у русского человека душа широкая, щедрая, как монгольская степь, - всех приютит. "Русский - очень хороший человек, - часто говорит он и добавляет: - И монгол тоже хороший человек", - и хитро жмурится.
   Так и течет его жизнь, как у всех: учеба, общежитие, выпивка.
   На каникулы он ездит в Монголию и привозит малахаи - красивые овчинные шапки, теплые, штук по десять, и продает... Покупает у себя - подешевле и чуть подороже - продает, делает маленький бизнес. Но рублей у него немного, как и тугриков. Человек он небогатый. Вырученные деньги впрок ему не идут, обычно он их благополучно пропивает... Все это в порядке вещей.
   Однажды он привез вместе с другими шапками малахай ярко синего цвета.
   Все малахаи у него купили, а этот почему-то нет. Наверное, из-за цвета. Синий цвет придавал лицу какой-то нездоровый синюшний оттенок. С горя он решил носить его сам...