Белокопытов Александр. Рассказы о литературном институте

   Тоже самое может и с Володей произойти. Сейчас он в русского патриота играет, борется с игом и засилием еврейским, и вдруг, наконец, выясняется, что он сам - еврей махровый. Хуже, если это потом произойдет, когда поздно будет. Тогда придется ему весь уклад менять, жизненную философию и внутреннее содержание. Значит - зря жил, столько времени по-пустому потратил. Боролся, да не в ту сторону.
   Грустное это дело - выяснение: кто ты - русский, или татарин, или еврей? Главное - человеком будь, не носи камень за пазухой и не гадь другому, и в церковь почаще ходи.... Тогда и толк будет.
   ВЬЕТНАМ
   Есть где-то в мире маленькая и дремучая страна Вьетнам, мы о ней мало что знаем. Знаем только, что там джунгли сплошняком растут, как у нас в деревнях бурьян, и большие тараканы летают, как стрекозы, а вьетнамцы их ловят и едят. Еще знаем, что американцы на них нападали, хотели у них отгрызть социализм, а вьетнамцы их сами покусали сильно и социализм уберегли.
   И вот приехали к нам оттуда, из этого самого Вьетнама, вьетнамцы на учебу. Человек восемь-десять. Точно сосчитать трудно, они все как по одному лекалу сделаны. Поучиться в Литинституте, поднабраться знаний и поднимать свою вьетнамскую литературу. А то у них там бананы растут, а литература никак не поспевает. Пожили мы с ним бок о бок, поглядели на них и подивились нимало.
   Какие же странные вьетнамцы люди! Какая странная у них жизнь! И очень скрытная, хотя все вроде на виду... Совершенно для другого человека, не вьетнамского, - непонятная и непостижимая. А уж для русского человека особенно. У русского человека душа ко всем нараспашку, Каждый ему: кум, брат и сват.
   Ходят они всегда группками, по три-четыре человека... Что на кухню идут, что в институт едут, шагают строем, как маленький отряд самообороны... И всегда улыбчивы, доброжелательны ко всем, а уж к русскому человеку - в первую очередь. Уважают, что мы их от ненавистных американцев спасли. Но все равно с легкой опаской поглядывают, наверное, немного побаиваются... а как же им не бояться? Вдруг, да кто-нибудь кулачищем-то навернет и завалится весь строй вьетнамский, все четыре человека... Потом, Россия все-таки чужая для них страна, хоть и дружественная. В ней провалиться запросто можно. Потому что дна-то у России нет, она - как бочка бездонная... Провалишься в просторы - и пропадешь, сгинешь навсегда... Конечно, страшно.
   Росточка все они небольшого, как подростки, мужчины в шляпах ходят, ну раз в шляпах, значит - взрослые. Идут, лопочут что-то на своем языке, слегка гортанно, и язык у них тоже для русского уха - непривычный, как бы птичий. Странно и неприятно его слышать.
   По-русски говорят совсем плохо, больше кивают и улыбаются. Как уж они учатся - нам неизвестно, но, наверное, стараются, напрягают умные вьетнамские головы, дай Бог, вместится в них прорва знаний. А уж тогда, все что надо у них там, во Вьетнаме, вызреет и поспеет, и литература - тоже.
   Так и живут вьетнамские мальчишки и девчонки: тихо, мирно, водку не пьют, много места не занимают, свет не застят, посещают институт... Никаких с ними проблем нет. Одна только беда.
   Как начнут они селедку на кухне жарить - хоть из дома беги. Вонь стоит - адская! А готовить они любят не спеша, чтоб вкусно было, часа по два, по три, такое у них длительное искусство приготовления пищи ритуал... А нам от этого искусства - деваться некуда! В пору водку запить. В общем, пропахла вся кухня их вьетнамскими запахами основательно. Но им-то он, запах жареной селедки, - самый наилучший и приятный, запах сытости и счастья. Пытались им объяснять, чтоб хоть как-то они аккуратней жарили, без запаха, что ли... а они не понимают. Только улыбаются в ответ, говорят что-то на своем птичьем языке и головой кивают, что согласны... И продолжают жарить селедку эту в лоханях... Горе одно с этими вьетнамцами. Не будешь же их бить за это, они - наши друзья
   Нет, все-таки странные они люди! И жизнь у них очень странная! Порой даже кажется совершенно бессмысленной, как у насекомых: букашек каких-нибудь или муравьев... Ну, у муравьев-то она, допустим, как раз не бессмысленная, а - наоборот, с большим смыслом и сверх того. Наверное, и у этих так же, просто мы этого не понимаем, не доросли еще.
   Есть среди них одна вьетнамочка. Сама - небольшая, если по-русски: от горшка два вершка, карапетка, ножки - короткие, слегка кривенькие. Считается у них красавицей. Ну, по их меркам она, может, и красавица, а по нашим не шибко, мы у себя гораздо красивее видели. Волосы, правда, у нее красивые: тяжелые, черные, толстые, как конские, и блестящие. До пояса. Такие на руку наматывать хорошо.
   Живет она вместе со своим братом, как с мужем. Он тоже учится. Ходит в шляпе, всегда вместе с ней, с сеструхой. Ну, наверное, он все-таки не родной ее брат, а двоюродный. Ничего страшного. Это у нас считается, что нельзя сестре с братом, как с мужем, жить - нехорошо, противоестественно, а у них все проще - можно жить, наоборот - очень даже хорошо, самый смак.
   Ладно, живут и живут. Нам то что? Кому это в диковинку, а у них - в порядке вещей. Так и ходят вместе в институт, в магазин за рыбой... Он шляпу наденет, возьмет ее под ручку, и двинут... Иногда исчезают ненадолго, куда-то уезжают, может, в гости к братьям-вьетнамцам.
   И вот как-то раз возвращались они поездом, предположительно из Минска, и влюбился во вьетнамочку рослый мужественный парень - белорус. Она дала ему адрес. И он не замедлил скоро появиться в общежитии. Стали они вначале втроем жить, потом - вдвоем. Брата вьетнамца - отшили. Вначале вроде даже дрались, брат-то вьетнамский не хотел уступать, потом - сдался, отступил.
   Стали влюбленные по коридору в обнимку ходить, не скрывая своего счастья... Так белорус с нее пылинки сдувал. Все никак наглядеться на нее не мог. Но самое смешное, или глупое, потом произошло. Белорус на ней женился! Дождался, пока она закончила институт, получила диплом, и укатил с ней во Вьетнам! Вот что любовь делает. А может, это и не любовь была, а что-то другое? Но бросил он ради нее и Белоруссию, и Россию.
   Долго мы потом ломали головы, что же он там, бедолага, делать будет? Ну, бананы есть, жареных кузнечиков и тараканов, ну, на нее глядеть... Дальше-то что? Какой во всем этом умысел и промысел? Или все-таки это настоящая любовь, живая и трепещущая?.. Да, чужая душа - потемки, своя ночь черная...
   КАК Я НЕМЕЦКОМУ ЯЗЫКУ УЧИЛСЯ
   На вступительных экзаменах в Литинститут я по немецкому языку троечку получил. Сильно мне это не понравилось. "Как, - думаю, - так? В школе я твердым четверочником был, хорошистом, а тут мне троечку влепили... А вдруг да я с этой троечкой нужных баллов не наберу?" Так прямо и говорю преподавателю:
   - Вот мы мне тройку вкатили, a вдруг да я из-за этой тройки не поступлю! Кто тогда виноват будет?
   А он наклонился ко мне поближе, посмотрел на меня умными проницательными глазами и сказал доверительно:
   - Не беспокойтесь... не беспокойтесь... Все у вас будет хорошо...
   А я все возмущаюсь:
   - Что значит - хорошо. Мне нужно поступить - и баста! Смотрите, подведете меня под монастырь... - вообще-то я вежливый, когда не пьяный, а тут - прямо наехал на него... А он все:
   - Не волнуйтесь... не волнуйтесь... Все будет хорошо...
   Понял я, что это слова не пустые, что это - скрытый намек, что вопрос о нашем поступлении уже решен и тройка по немецкому языку мне погоды не делает. А экзамен этот - последний был. Самые страшные экзамены - сочинение и история СССР были позади, а на них у нас много народу позавалилось.
   Вышел я совершенно довольный, успокоенный, пошел пиво пить... Все еще волнуются, не знают: поступили они или нет, а я уже - проскочил! Только молчу, чтоб не сглазить.
   И действительно - поступил, не обманул меня преподаватель. Я потом и в группе у него занимался, учился мудреному немецкому языку, звали его Эдуард Елизарович Иванов - благообразный такой дяденька был, с блестящей лысиной, вежливый - ужас. Мы его любили и звали про меж собой ласково "Елизарыч". А он к нам на занятиях строго по имени-отчеству обращался: Илья Алексеич. Павел Алексеич... И ко мне соответственно: Александр Владимирович... Такое уж у него было воспитание. "А вы, - говорит, - Александр Владимирович, что скажете?" Это он что-нибудь насчет урока спросит и смотрит так внимательно, испытующе... А от умных глаз - морщинки хитрые бегут, веселые, как у Ленина...
   А что я могу ему сказать? Это, смотря о чем... Я, может, и много могу сказать, а может, и ничего вовсе. Сижу, ковыряюсь в парте, сам тоже улыбаюсь... Так все уроки и проходили у нас - весело, с шутками...
   А потом Эдуарда Елизаровича попросили, чтоб, значит, место освободил.
   Не знаю, что там у них произошло, чем он не угодил, но его не стало. И уходил он со слезами на глазах, очень обиженный. Мне его жалко было. По моему разумению - нельзя так. Раз человек хороший, то зачем с ним так поступать? Потом я уже понял, что просто подсидели его, а он завкафедрой был, а место это - теплое, почетное.
   Пришла новая завкафедрой - Эльза Трофимовна. Очень уже немолодая, даже старенькая улыбчивая женщина, добренькая на вид. Ей уже давно пора на заслуженный отдых, чай с баранками пить, а она пришла учить нас немецкому уму-разуму. И преподавателей с собой привела новых, свою команду. Ну, тогда так было. Это сейчас, наверное, нет, сейчас - демократия, никто никого не подсиживает, все - честно.
   Стал и у нас в группе новый преподователь - молодая такая бабеночка, светленькая "немочка". Стали мы у нее учиться, кто как... И я учился, как мог: ни шатко ни валко, ни хорошо, ни плохо, как всегда... А к концу года, чтоб все знания по немецкому языку подытожить, придумала Эльза Трофимовна что-то вроде серьезного зачетного экзамена, проверить нас на прочность.
   Принимала его, естественно, сама Эльза Трофимовна, садила рядом с собой нашего преподователя и устраивала проверку на вшивость,
   Ну, а нам какая разница, по большому счету? Так или иначе, тройку поставят, чтоб год перевалить, экзамен этот, по-немецкому, - не главный, главный в Литинституте - это творческая состоятельность. Ну, а у меня вроде ничего с творчеством было - немного состоятельно.
   Пошел и я сдавать... Чего мне бояться? Сколько есть знаний по немецкому языку - все мои, чужого мне - не надо. А эта Эльза Трофимовна, хоть сама и божий одуванчик, а очень требовательная оказалась, даже категоричная. В общем, не сдал я экзамен, как ни крутился, завернула она меня... Другие проскочили, а я - нет. Один остался у разбитого корыта. А другие-то ничем не лучше меня, знаниями не блещут. Понимаю, что она меня за что-то невзлюбила и все. А за что? Убей - не знаю! Не дурней вроде других.
   Пошел на следующий день сдавать проклятый немецкий - и опять не сдал, даже со второго раза!
   Пошел еще через неделю - она сказала, чтоб подготовился основательно и опять нулевой результат. Не хочет она принять.
   - Вы, - говорит, - Белокопытов, немецкий язык не знаете и, что самое страшное, - не хотите знать!
   Вот те на! Как это не знаю?
   - Как это, - говорю, - не знаю? Я и в школе по нему учился хорошо, твердым четверочником был. Не может такого быть в природе, что я его не знаю. Знаю - и не хуже других!
   А она давай со мной перепираться:
   - А вот и не знаете!.. Не знаете!.. - как в детском саду.
   Я тогда быка за рога.
   - Все равно ваш немецкий у нас не главный предмет! - А у нас действительно, помимо творчества, главными считались идеологические предметы, всякие там марксистско-ленинские философии, диаматы, истматы и эстетики. Тьфу - на немецкий! Наплевать и размазать.
   А ее это вроде как сильно возмутило.
   - Как это, - говорит, - не главный?! - Обидно ей стало за немецкий язык. - Теперь считайте, что он для вас самый главный стал! Идите, говорит, - на каникулы, готовьтесь... А осенью приедете, если не сдадите, я вас не переведу - и вас отчислят!
   Ничего себе, думаю, заявочки, достал меня ваш немецкий язык! Устроила мне бабушка праздник! Я летом отдыхать привык, а она хочет меня в тележку запрячь, учить эту немецкую дурь! Да не буду я его учить, делать мне больше нечего! Мне уже двадцать семь лет! Все умные люди к этому возрасту уже умерли или погибли! А я все живу! Так она решила мне медленную казнь устроить!
   Так я и поступил. Лето мне для того и дано, чтоб сил поднабраться, а не растрачивать последние силы и нервы на всякие глупости. Закинул я учебник по немецкому куда подальше и давай отдыхать на всю катушку! Так за лето наотдыхался, что чуть живой в Литинститут приехал...
   Не успел прийти, а она сразу - ко мне, как коршун на добычу, отловила чуть не в первый день.
   - Ну, как, - спрашивает, - Белокопытов, подготовились?
   - А как же! - отвечаю я гордо, мне уже терять нечего.
   - Давайте тогда сдавать.
   Пошел я сдавать... Немного почитал, немного перевел, поговорил немного на немецком. Она меня - спросит, я - отвечу... И, чувствую, опять что-то не так, не устраивают ее мои ответы... "Да-а, - думаю, - бабушка, отчего же ты меня так невзлюбила? Ведь я же хороший парень, мне еще жить да жить..."
   А она еще немного повозилась, видит,- что толку нет, и собрала все учебники в кучу: прием закончен.
   - Все, - говорит, - Белокопытов, до свидания... На каникулах вы не готовились, мы с вами расстаемся... - и показывает рукой, чтоб освободил помещение.
   Поднялся я, и так мне противно стало.
   - Как же так? - говорю. - Ведь я же уже на третьем курсе, нельзя меня выгонять!
   Не то чтобы я испугался, нет, но так мне эта канитель и глупость со сдачей и пересдачей неприятна стала, что разозлился я очень. Думаю: "Идите-ка вы все... не знаю куда, со своим немецким языком! Достали вы меня... Делать мне больше нечего, сидеть здесь только и кривляться!" отсолютовал ей и пошел вон...
   А она мне тогда говорит, видимо, усовестилась:
   - Вот что, Белокопытов... Я, конечно, могу вас перевести, поставить вам необходимую тройку, но с условием, что вы в мою группу перейдете.
   Я - возликовал! Чуть до потолка не подпрыгнул. Обернулся - улыбка во весь рот.
   - Спасибо, - говорю, - Элъза Трофимовна, с большим удовольствием к вам перейду... Непременно...
   Сразу бы так и сказала, стоило меня мучать.
   И, правда, перешел я к ней... И так стал хорошо учиться, что в пору себе самому завидовать. На одни четверки! Хотя, на самом-то деле немецкий язык я, конечно, лучше знать не стал, просто присутствовал на уроке и переодически кивал ей с умным видом, дескать, все понимаю и со всем согласен. Выказывал ей свое почтение и уважение.
   И госэкзамен по немецкому языку сдал с первого раза. На твердую четверку. Понравилось ей, что я толковый молодой человек. И она мне понравилась: хорошим человеком оказалась, только надо было ей вовремя знаки внимания оказывать, как, впрочем, и любому другому.
   А как себя с ней вести, меня Андрей Новиков научил. Он знаменитое стихотворение "Сушка полиэтилена" написал. Вообще-то он немного заикался, а уж про немецкий язык и говорить нечего. Двух слов связать не мог! Но ходил у нее в любимчиках, потому что постоянно глядел на нее подобострастно.
   Так и я стал поступать. Гляжу на нее весь урок восторженно, только что не мычу от радости... А уж ей это очень нравилось. А когда она мимо проходит, я еще губами так: чмок-чмок сделаю, - это я уже сам придумал, как будто ей ручку целую... Так она сразу вся разулыбается и идет довольная, нравится ей, что студенты ее любят и уважают. Так я и с госэкзаменом расправился, расщелкал его как орех!
   И тут, только я ей его сдал, и - или ее кто-то подсидел, или еще чего? - уволили ее из Литинститута, убрали, сдули с божьего одуванчика все пушинки... Тоже ее кто-то подсидел, не иначе, навострился на теплое и почетное место завкафедрой. Но мне уже было по боку, я по немецкому языку никому ничего не должен.
   Вообще-то, плохих людей нет в природе, и преподователей тоже, только все со своими причудами и ко всем свой подход нужен.
   САРАНТУЯ
   Монголка Сарантуя - или просто Сара - крупная женщина была, тяжелая. Никто ее в общежитии побороть не мог, совладать с ней. А многие пытались ее побороть да себе заполучить. Один только Володя из Астрахани и смог с ней совладать. Он мастер спорта по дзюдо был, и тоже - не маленький, тяжелый. Как возьмет ее в оборот, как проведет ей прием, как шмякнет об пол! Так она сразу на полу окажется, под ним, а он на ней, значит - он сильней, победил.
   Вначале Сара поверить не могла, что он сильней. Не хотела сдаться. Потом поверила и стала его любить. А у них в Монголии так: если мужчина сильнее женщины, может ее побороть, значит - он в доме хозяин, его любить можно. Стал Володя хозяином у себя и у Сары в доме.
   А к Саре часто казашки заходили, Баха и Мадина, чаю попить. А они совсем не тяжелые были, не то, что Сара. Вот зашли они однажды к ней почаевничать, а я к Володе в гости зашел... Сидят они, чай пьют, и я с ними... Гляжу на Мадину, а она - черненькая, худенькая и совсем не тяжелая, как Сара. "А ну, - думаю, - интересно, поборю я ее или не поборю?" Я-то сам тоже - не особенно толстый, но, думаю, ничего, с ней справлюсь. Ущипнул ее несколько раз, посмотреть: любит она бороться или нет? Смотрю, не очень отбрыкивается. Понял я: любит она бороться, может, даже не меньше, чем Сара.
   А комната у Сары - здоровая, есть, где побороться, всем места хватит. Только стали мы с Мадиной бороться, а Сара как подскочит - и на меня.
   - А ну, - кричит, - иди отсюда! Моя Мадина! Я Мадину сама поборю! - и драться на меня, и бороться полезла.
   А я ничего понять не могу, что происходит, только настроился на борьбу, и на тебе! А Володя сидит за столом и похохатывает добродушно... Конечно, он бы мог мне помочь, с Сарой разобраться, он мне - друг, но так нельзя, так - не честно будет. Пришлось мне уйти... Не дала мне Сара Мадину побороть, она чаю напилась и в гневе страшная была.
   Ну да ладно, ничего, я тогда к киргизкам пошел бороться... Киргизки, говорят, тоже сильно борются. Борцы - еще те! А нам, что казашки, что киргизки - все едино. Правильно ведь?
   Потом Сара сказала Володе:
   - Поехали со мной в Монголию, раз ты меня поборол. Будем там в юрте жить, баранину есть и стихи писать. Ох, и хорошо нам будет!
   А он отказался.
   - Что, - говорит, - я в Монголии забыл? Лучше я в Астрахань поеду, буду судаков ловить да есть. Тоже - не плохо. Все лучше, чем в Монголии.
   Так и уехала Сара одна. Получила заветный диплом и укатила в Монголию с монголами бороться...
   В ТУАЛЕТЕ ЗАВЕЛАСЬ НЕЧИСТЬ!
   Устроили студенты в клубе "Молодой литератор" общее собрание. Всех в общежитии, кто смог подняться, собрали на сходку по серьезному вопросу: выбирать нового председателя студенческого комитета. А то все предыдущие председатели какие-то не такие оказались, как надо, нехорошие... Их выберут - как добрых, чтоб они к брату студенту по-братски и по-товарищески относились, а они потом, на поверку, как раз недобрыми и оказываются, и ни братства, ни товарищества от них не дождешься, надо так выбрать, чтобы не ошибиться.
   Решили кандидатуру Ильи Гребенкина предложить - знаменитого фантаста.
   Он хоть и фантаст, в других измерениях витает, а вдруг да он и на земле пригодится, в реальной жизни? Будет студкомовские дела хорошо вести и ладно, по-человечески... Кто-то в шутку предложил - а его действительно взяли и выбрали! Дали ему наказ: давай, мол, Илья Гребенкин, действуй, веди студкомовские дела хорошо, чтоб от тебя по отношению к студентам одно счастье и польза была, чтоб ты все проблемы и конфликты миром разрешал. Короче, через тернии - к звездам!
   Так и стал он председателем студкома. И сразу преобразился. Думали, что он - фантаст-мечтатель, о всеобщем счастье мечтает, а он - нет, сразу земным до мозга костей стал, прагматичным и мелочным оказался!
   Перво-наперво к себе в комнату журнальный стол притащил и два кресла, чтоб было где посетителей принимать, а снизу ковер положил, чтоб все по уму было, и точно, приемная получилась!
   Как не заглянешь к нему в гости, по старой дружбе, - ведь мы же на одном курсе учимся, - по-свойски так, без стука. А он сразу:
   - Та-ак, ты сейчас это... выйди, и сначала постучись, спроси меня, а то вдруг меня дома нет...
   Приходится выходить, стучать, ничего не поделаешь, раз так порядок теперь заведен, он же лицо - официальное. Постучишь, спросишь:
   - А Илья Гребенкин дома?
   - Дома, - ответит он оттуда не сразу, видимо, соображает: дома он находится или на улице? a то вдруг он еще и занят к тому же?..
   - А зайти можно?
   - Можно.
   Так и зайдешь... Ноги вытрешь предварительно, чтоб ковер не запачкать, и тогда уж он тебя и в кресло посадит, и даже, может, чаю даст, узнал наконец, что ты - свой человек. Сразу перестает быть лицом официальным, становится опять простым фантастом Гребенкиным.
   В общем, работа быстро наложила на него свой отпечаток: стал он шибко въедливым, подозрительным, требовательным не по делу и амбициозным - как коммисар какой... Почувствовал вкус власти.
   А дальше - больше... Приедут к кому-нибудь родственники или знакомые в гости, захотят остановиться, а для этого надо у председателя студкома разрешение на проживание взять, чтоб просто закорючку свою под заявлением поставил. Подумаешь, делов-то! Придут к Гребенкину с заявлением, чтоб подписал, как это обычно всегда раньше делалось и от винта. А он - нет. Ты вначале все ему расскажи: кто? откуда? зачем приехал? на сколько? документы покажи. А уж он решит: как быть?.. Ему уже в лицо говорят:
   - Ты что, Гребенкин, озверел? Мы тебя для чего бугром выбрали? Чтоб ты человеком был и нам помогал! А ты му-му порешь!
   А он смотрит, как ни в чем не бывало и еще ухмыляется. Ничем его не проймешь!
   Даже мне приходилось его стыдить. Допустим, приедет ко мне брат, - а он действительно ко мне часто приезжал, бывало, что раза два в месяц получалось, - я приду к нему с заявлением:
   - Подмахни, Илюха.
   А он начитает дурачка валять.
   - Что это?
   - Что-что, заявление... Брат приехал! Подпиши.
   А он:
   - Что это за брат?
   Продолжает ваньку валять, вроде как не знает меня и брата не знает, понравилось ему людей мурыжить.
   - Белокопытов, - говорю. - Мой родной брат, роднее его нету. Ты же хорошо его знаешь, подписывай немедленно!
   Он вздохнет и подпишет, деваться-то ему некуда.
   Я говорю:
   - Ты что, меня не узнал, что ли?
   Он улыбнется, зевнет сладко.
   - Узнал, узнал... Ладно, не обижайся, иди...
   - А что мне обижаться? Я на фантастов не обижаюсь! - Скажу в сердцах и дверью еще садану.
   Многие уже поняли, что, однако, зря Гребенкина-то избрали, поспешили с фантастом. Надо его свергнуть немедленно и обратно в космос отправить, пусть там и живет. Только не так просто это сделать, у начальства он на хорошем счету. Надо очередных перевыборов дожидаться.
   А он все продолжает проводить свою руководящую линию, а точнее гнуть, доставать студентов... А скоро и собрание собрал, по поводу того, что, дескать, в туалете все загажено. Тема, с одной стороны - деликатная, а с другой - нет, в туалете, конечно, должно быть чисто. От чистоты еще никто не помер. Только уж слишком он эту тему как-то развернул, со всем, так сказать, добром вывалил.
   Конкретных обвинений выдвинуто не было. А кому их выдвинешь? Если нерусским, а это скорее всего они, так их хоть головой об пень бей, они все равно ничего не понимают, у них это в порядке вещей, и отношение к организму иное, и к отправлениям его. Если - пьяницам, так у нас таких нет, а если и есть, то они слишком культурные и на такое не способны. Выдал Гребенкин горячую речь по поводу толчка и в конце такую фразу завернул, чем всех и огорошил:
   - В туалете завелась нечисть! А я этого не потерплю!
   И предложил, что когда один идет в туалет, другой должен за ним приглядывать, чтоб мимо не наворотил, а как наворотил, то ему, Гребенкину, докладывать.
   Поднялся хохот и стон! Где плакать, где смеяться - никто не знает... Только поняли, что дело - кранты. И даже не из-за туалета... С туалетом, ладно, все правильно. Но что свобода, которая - залог творчества, зажимается в общаге на корню, и никем иным, а именно товарищем фантастом Гребенкиным. Вот тебе и первый друг студентов!
   Не надо нам таких председателей студкомов. Пусть лучше, как был председателем космоса, так им и остается. А на земле пусть другие люди проблемы решают, земные, а не фантасты.
   Через полгода, на следующем отчетном собрании, переизбрали его, конечно... Другого поставили, дагестанца. Тот действительно хорошо работал. А Илье Гребенкину пришлось расстаться и с креслами, и с ковром... А ковром он сильно дорожил, не хотел его отдавать, говорил, что он уже его стал. Но все-таки - отобрали.
   И он из студенческого главкома опять простым и знаменитым фантастом стал. Сразу гонору в нем поубавилось. Вот что значит людям посты давать, пусть и общественные. То хоть обычным фантастом был, а то сразу таким инопланетяниным заделался, что своих перестал узнавать. Разве так можно? А если бы его каким партийным начальником сделали в то время, я думаю, он бы нас всех совсем заездил.
   Не дай Бог никому быть слишком сытым, богатым и начальником.
   Сразу из человека - неизвестно в кого превратишься.
   КАМЫШАН ИЗ КАМЫШИНА
   У Валентина Камышана много добрых друзей в Москве. Куда он ни поедет, ни пойдет - обязательно с какими-нибудь добрыми людьми познакомится. А в Москве добрых людей - навалом. А уж в Литинституте - особенно. Всякий хороший человек в Литинституте ему друг и приятель. Потому что он сам всем - первый друг. Никогда ничего плохого не сделает - и чай не украдет у товарища, который зазевался, и девушку не уведет, не поманит ее деньгами... А, наоборот, что-нибудь хорошее всегда сделает, банку какую-нибудь в портфеле принесет, а в банке - радость для друга-студента плещется... Когда я узнал, что фамилия у Валентина - Камышан, то сильно она меня заинтересовала. Я подумал, что с такой фамилией он должен быть только из Камышина и больше ниоткуда. "Дай, - думаю, - спрошу... А вдруг угадаю? А ему будет приятно, что я не знал, а точно его родной город назвал". И спросил.