Бэлоу Мэри. Тайная жемчужина

   Флер понимала, что ей было бы легче, если бы она узнала, что Адам не любит ее, что он счастлив с другой женщиной. Тогда, возможно, ей удалось бы как-то устроить свою жизнь.
   А теперь она лежала ночами в кровати, вспоминая дни, когда ездила вместе с ним, когда они так свободно, по-дружески, разговаривали, сидя рядом в мире и согласии, держась за руки. Она вспоминала ту ночь, когда они снова и снова доказывали друг другу свою любовь, и понимала, что не переживет, если узнает, что у него другая женщина.
   Но она страдала и оттого, что он несчастлив, связан браком, который на самом деле вовсе не брак, должен воспитывать маленькую девочку, которая даже не его дочь. Да, барьер, воздвигнутый между их жизнями, тонкий, словно паутинка, почти призрачный, но высокий и надежный. И это тоже причиняло невыносимые страдания.
   Но наивысшей точки они достигли из-за двух событий, которые произошли в один и тот же день, примерно через месяц после того, как она поселилась в коттедже.
   Днем Флер позвали в школу, чтобы принять фортепиано, которое доставили из Лондона. На улице толпилось много любопытных, а дети бегали вокруг фургона, в котором привезли инструмент.
   – Фортепиано! – восторженно воскликнула Мириам, прижимая руки к груди. – Для вас, Изабелла? Вы заказали его?
   – Это для школы, – ответила Флер. – Подарок.
   – Подарок? Для школы? – Мириам смотрела на нее расширившимися от удивления глазами. – Но от кого?
   – Мы должны внести его в помещение, – сказала Флер.
   Она не заметила, как появился Дэниел.
   – Это слишком ценная вещь для классной комнаты, – сказал он. – Мы должны поместить его в ваш коттедж, Изабелла.
   – Но это для детей, – возразила она. – Теперь я смогу учить их музыке.
   – Вы можете брать их к себе по одному или по двое, и давать уроки дома.
   – О да, – согласилась Мириам. – Это очень хорошая мысль, Изабелла. Какой чудесный, щедрый подарок.
   Она сжала руку подруги, но не стала повторять вопрос о том, кто прислал фортепьяно.
   И вот у Флер появился инструмент и целый ящик нот.
   Когда Мириам отправила ее из школы, убедив, что здесь больше нет дел. Флер села за пианино и прикоснулась дрожащими пальцами к клавишам.
   Но играть не смогла. Она закрыла блестящую крышку, уронила голову на руки и заплакала – это были первые слезы после отъезда Адама.
   Когда Флер была гувернанткой у Памелы, она часто видела герцога ранним утром у открытой двери, что соединяла музыкальный салон и библиотеку. Он молча стоял так, чтобы она заметила его и не подумала, будто он пытается незаметно подслушивать ее игру. Она полностью отдавалась музыке, но всегда чувствовала, что он слушает ее.
   Ей так долго казалось, что она ненавидит и боится его, а он отвергает ее. И она боялась, смертельно боялась странного и неожиданного влечения к нему.
   Он послал ей такой дорогой подарок, зная, как много для нее значит музыка. Но она никогда больше не сможет сыграть для него.
   Этим же вечером у нее начались месячные. А это значило, что она все же не забеременела. Хотя произошла задержка на целую неделю.
   Разумеется, было глупо думать, что она забеременела. Она и не должна была хотеть этого. Ужасно, если бы это случилось.
   Но Флер открыла для себя, что сердце не всегда подчиняется разуму. Она привела себя в порядок и, унылая и опустошенная, прилегла на кровать.
   А если бы и случилось? Ей в конце концов вовсе нет дела до скандала. Все должно решиться в восемь дней. Еще оставалась надежда…
   – Адам, – прошептала она в темноте. – Адам, я не хочу тишины. Я не могу выносить тишину. Я не слышу вас.
   Когда она услышала эти слова, они показались ей абсурдными. Она повернулась на бок и уткнулась лицом в подушку,* * *
   Вскоре после визита Питера Хаутона Флер спросила Молли, не согласилась бы та переехать к ней в коттедж, чтобы вести хозяйство. Молли очень понравилось предложение стать одновременно домоправительницей, горничной и кухаркой.
   Но она намекнула, что Тэду Джексону не понравится, что она будет так далеко от него. И не прошло и месяца, как мистер и миссис Джексон жили в коттедже Флер, а она вдобавок к домоправительнице приобрела еще мастера на все руки и садовника.
   А поскольку она была уже в доме не одна, преподобный Бут мог теперь навещать ее без сопровождения сестры. Наблюдая за тем, как Флер вышивает, он пришел к выводу, что она понемногу приходит в себя. Он любил слушать ее игру на фортепиано.
   Флер нравились его визиты, и она с некоторой ностальгией вспоминала времена, когда была влюблена в него.
   Она часто думала, что было бы, если бы не произошло всех этих событий. Она поселилась бы в доме викария, как задумала, и жила бы теперь там с Мириам и Дэниелом, ожидая, когда тот получит специальное разрешение, чтобы жениться на ней.
   Теперь они были бы женаты уже несколько месяцев. И проводили бы вечера вместе, как сейчас. Может быть, она уже ждала бы от него ребенка.
   И была бы счастлива. Но без переживаний последних месяцев она так и не поняла бы всю узость взглядов Дэниела и сама продолжала бы видеть мир только в белом и черном цвете. Никогда бы не встретила Адама и не узнала бы счастья и мук страстной, всепоглощающей любви.
   Иногда Флер казалось, что она должна забыть все, что случилось с ней в эти последние месяцы, и вернуться к прежней жизни. Но нельзя возвратиться назад и довольствоваться малым, потому что человек не может оставаться прежним, если обрел что-то большее.
   Пусть боль, пусть страдание, но теперь она поняла: другая жизнь ей не нужна.
   – Вы счастливы здесь. Изабелла? – спросил ее преподобный Бут однажды вечером.
   – Да, – с улыбкой ответила она. – Мне очень повезло, Дэниел. У меня есть дом, школа и много друзей. И чудесное ощущение покоя и безопасности после всех этих тревог с Мэтью.
   – Вы в деревне всем понравились и заслужили уважение, – сказал он. – Мне казалось, что вам будет трудно обосноваться здесь после всего того, что вам пришлось пережить.
   Она улыбнулась ему и снова опустила голову, продолжая вышивать.
   – Мне иногда хочется, чтобы все вернулось назад, сказал он, словно читая ее мысли. – Но так не бывает. Мы не можем вернуть прошлого.
   – Это так, – согласилась она.
   – Я думал, что могу полюбить только ту женщину, которая достойна моей любви. Казалось, что могу любить людей по-христиански и прощать им их недостатки. Но я не мог представить себе, что смог бы полюбить или жениться на женщине, которая совершила серьезную ошибку в жизни.
   Теперь я представляю себе это.
   Она снова улыбнулась, не поднимая головы от рукоделия.
   – Я виноват в том, что проявил излишнюю гордыню.
   Мне казалось, что моя избранница должна быть достойна меня. Но оказалось, что я самый слабый из смертных, Изабелла. Я теперь могу только смотреть на вас и восхищаться тем, что вы не озлоблены и не подавлены своим горьким опытом. Вы стали сильнее и независимее, чем прежде. Не так ли?
   – Мне хотелось бы так думать, – сказала она. – Я поняла, что моя жизнь – в моих собственных руках, поняла, что я не в праве обвинять кого-либо.
   – Изабелла, вы согласны стать моей женой? – спросил он неожиданно.
   Она подняла голову и посмотрела на него в изумлении.
   – О… Дэниел, мне очень жаль, но нет.
   – Хотя мне известно ваше прошлое? Хотя я утверждаю. что псе это не меняет моего отношения к вам?
   Она закрыла глаза.
   – Дэниел, я не могу. О, я не могу.
   – Я так и думал, – сказал он, поднимаясь. – Но вы прервали все отношения с ним, не так ли? Я предполагал, что вам больше ничего не остается. Он ведь женатый человек. Мне очень жаль вас, Изабелла. Очень жаль. Я желаю нам счастья и буду молиться за вас.
   Он тихо вышел, а она снова склонилась над вышивкой.
   Дэниел не появлялся несколько недель, хотя Мириам не раз приглашала его с собой, когда отправлялась к подруге.
   И вот он наконец зашел. Он пришел в конце дня и принес для нее письмо.
   – На вашем месте я отправил бы его обратно, не вскрывая, – проворчал Дэниел, передавая ей конверт. – Я советую вам сделать так, потому что я ваш духовник, Изабелла.
   Вы справились со своей слабостью и близки к тому, чтобы выиграть эту битву. Позвольте мне вместо вас отослать это письмо обратно. Можно и уничтожить его, не читая.
   Флер взяла конверт и увидела на нем печать герцога Риджуэй. Судя по всему, и почерк был его же. Прошло более четырех месяцев, как они расстались. Но ей казалось, что прошло четыре года, а может быть, сорок лет или даже четыре столетия.
   – Благодарю вас, Дэниел, – сказала она.
   – Будьте сильной, – сказал он. – Не поддавайтесь соблазнам.
   Флер не ответила. Она молча смотрела на конверт.
   Бут повернулся и ушел, не сказав больше ни слова.
   Флер вздохнула. Ей вдруг показалось, что она ненавидит герцога. Снова ненавидит…
   Флер тосковала по нему, хотя и понимала, что не увидит его больше и не получит от него ни строчки.
   И все же он написал ей и разбередил еще не зажившую рану. Теперь она уже никогда больше не поверит ему, а он долго будет терзать ее, может быть, всю жизнь.
   Дэниел прав. Она должна отправить письмо обратно, не вскрывая его, чтобы герцог понял, что она сильнее, чем он. Или уничтожить письмо, не читая? Надо отдать ее письмо Дэниелу. Пусть отправит его в Уиллоуби или сожжет.
   Флер прошла в гостиную и положила конверт рядом с вазой, стоявшей на фортепиано. Потом в задумчивости уселась в свое любимое кресло.

Глава 26

   – Добро пожаловать в Уиллоуби-Холл, ваша светлость, проговорил Джарвис с поклоном.
   Герцог Риджуэй, ответив на приветствие дворецкого сдержанным кивком, передал ему шляпу и перчатки.
   – Что-то в доме очень тихо. – Герцог вопросительно взглянул на Джарвиса.
   – Гости разъехались, ваша светлость, – доложил дворецкий. – Почти все уехали два дня назад.
   – А лорд Томас?
   – Уехал вчера, ваша светлость.
   – Где герцогиня?
   – В своих апартаментах, ваша светлость.
   Пересекая холл, герцог бросил дворецкому:
   – Пришлите ко мне Сидни, и пусть принесут горячей воды для ванны.
   Переступив порог своей комнаты, герцог вздохнул с облегчением: наконец-то он выбрался из экипажа. Пока он ехал в Уиллоуби, его одолевали тревожные мысли и воспоминания…
   Но теперь он наконец-то дома и может забыть обо всем.
   Сейчас надо принять ванну, переодеться и подняться к Памеле. А потом он зайдет к Сибилле.
   Значит, Томас уехал? Уехал без нее? Если так, то жена снова будет во всем обвинять его, Адама.
   Бедная Сибилла… Ему было искренне жаль ее, и он прекрасно понимал: она в отчаянии и полагает, что ее жизнь кончена. Неужели она действительно уже никогда не будет улыбаться, не будет радоваться жизни?
   – Черт возьми, да где же вода? – проворчал он, когда слуга вошел в гардеробную.
   – Где-то между кухней и вашей комнатой, сэр, – ответил Сидни. – Но вы же только затягиваете галстук, когда дергаете вот так, за один конец. Позвольте помочь вам. сэр.
   – Помолчите, Сидни. Как вы обходились без меня последние недели? Ведь вы и дня не можете прожить, если не дерзите мне.
   – Я прекрасно без вас обходился, поверьте, сэр. Бок ваш болит?
   – Нет, не болит, – отмахнулся герцог. – Ах, вот вы…
   Наконец-то!
   Герцог повернулся к двум слугам. Они внесли в комнату огромную бадью, от которой шел пар.
   – Я разотру вам бок, после того как вы примете ванну, сэр, – сказал Сидни. – Садитесь и дайте мне развязать этот узел, иначе его придется разрезать ножом.
   Герцог сел и приподнял подбородок.
   Ему не терпелось поскорее принять ванну, переодеться и подняться к Памеле. Да, он хочет немедленно увидеть Памелу… Только ее. Да и кого, кроме дочери, он мог бы там увидеть? Ведь Флер уже никогда не зайдет в классную комнату, теперь наверху его будет ждать только Памела…
   И все же герцог с нетерпением ждал встречи с дочерью Может быть, он просто хотел убедиться в том, что Флер действительно там нет? Конечно же, ее нет в классной комнате.
   Но все равно он зайдет и в классную комнату, и в детскую, и в музыкальный салон. Зайдет и в картинную галерею. Он побывает везде, где была она.
   Нет, не думать о ней. Он не должен о ней думать.
   Герцог поднялся на ноги, как только Сидни развязал узел галстука. Он начал расстегивать пуговицы на рубашке, и вдруг одна из них осталась у него в руке. Герцог швырнул се в умывальник.
   – Кое-кто наверное, проспал всю ночь на матрасе, набитом камнями, – пробормотал Сидни, не глядя на хозяина.
   – А кое-кто, должно быть, хочет получить хорошую взбучку, – проворчал герцог, снимая рубашку.

* * *

   Сибилла была в своей гостиной. Подходя к двери, герцог услышал кашель жены. Он постучал, и дверь почти тотчас же открылась. Горничная впустила его, сделала реверанс и удалилась.
   Сибилла стояла в дальнем конце комнаты. На ней была белая ночная сорочка, распущенные волосы падали ей на спину. Казалось, она еще больше побледнела и похудела – это прямо-таки бросалось в глаза.
   – Сибилла… – Герцог подошел к ней и взял за руки, затем наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. – Как вы себя чувствуете?
   Ее руки были холодны как лед. И щека тоже оказалась прохладной.
   – Хорошо, – ответила она. – Хорошо, благодарю вас.
   – Я слышал, как вы кашляете. Кашель все еще беспокоит вас?
   Она рассмеялась и высвободила руки.
   – Вы очень плохо выглядите. Я хочу отвезти вас и Памелу в Лондон, где вы сможете посоветоваться с опытным доктором. А потом мы поедем в Бат на месяц или на два. Перемена воздуха и обстановки будет полезна всем нам.
   – Я вас ненавижу, – проговорила она своим нежным голоском. – Хотя «ненавижу» – это слишком слабо сказано.
   Просто я не могу выразить словами свои чувства.
   Герцог отвернулся.
   – Томас уехал вчера? – спросил он.
   – Вы же сами знаете. Вы приказали ему уехать.
   Герцог провел ладонью по лбу.
   – Полагаю, вы хотели поехать с ним. Как вы думаете, Сибилла, почему он не взял вас с собой?
   – Он очень заботится о моей репутации, – ответила она.
   – Он решил, что репутация важнее вашего счастья? И вы считаете, что подобное объяснение звучит убедительно?
   – Я хочу остаться одна, – сказала герцогиня, усаживаясь на диван. – Хочу, чтобы вы ушли. Я надеялась, что на этот раз вы не вернетесь. Надеялась, что вы не устоите перед ее чарами. Я хочу, чтобы вы вернулись к ней, хочу, чтобы я вас больше никогда не видела.
   Он вздохнул и снова посмотрел на жену.
   – Шесть лет назад я готов был отдать жизнь, только чтобы избавить вас от горя. И даже сейчас я не могу смотреть, как вы терзаетесь. Вы моя жена, и я должен сделать вас счастливой. Вам действительно сейчас очень трудно. Но нельзя жить только прошлым. Разве мы не можем попытаться хоть как-то наладить наши отношения?
   Она снова засмеялась. Засмеялась, не глядя на мужа.
   – Брак накладывает на нас определенные обязательства, – продолжал герцог. – Я ваш муж, Сибилла. И вы тоже должны делать все, чтобы я был счастлив. Вы никогда не думали о том, что должны доставлять мне радость?
   Мне ведь немного надо. Я был бы доволен, если бы вы хотя бы поддерживали со мной дружеские отношения.
   Тут она наконец посмотрела на него и вдруг закашлялась. Кашель душил ее.
   Он опустился перед ней на колени и подал ей свой носовой платок, но она отстранила его руку.
   – В понедельник мы едем в Лондон. Через три дня. Прикажите Армитидж собрать ваши вещи.
   Герцогиня усмехнулась:
   – Забудьте о ваших докторах, Адам. Ни один доктор мне не поможет. Они мне не нужны.
   Сибилла развернула свой носовой платок, и он увидел на нем свежие пятна крови.
   Герцог тяжко вздохнул и опустил голову на колени жены, – Вы должны были знать об этом, – сказала она. – Если не знали, то вы удивительно глупы. Уходите, Адам. Я не хочу иметь никакого дела ни с вами, ни с вашими докторами.
   Герцог поднял голову и посмотрел ей в глаза.
   – Сибилла… – прошептал он. – О моя дорогая Сибилла… Почему же вы не сказали мне раньше? А доктор Хартли знает об этом? Почему он мне ничего не сказал? Вы не должны сейчас оставаться в одиночестве.
   – Почему же, Адам? Вы хотите умереть вместе со мной?
   Или просто хотите держать меня за руку, когда это будет происходить? Нет, благодарю вас. Я предпочитаю обходиться без вашей помощи.
   Она всхлипнула и отвернулась.
   Герцог поднялся на ноги, обнял ее за плечи и прижал к себе.
   Но вдруг она резко оттолкнула его и проговорила:
   – Я хочу остаться одна. И хочу умереть одна. Если Томас не может обнять меня, то лучше я умру в одиночестве.
   Нет! – Она резко отстранилась, когда он протянул к ней руку. – Может, вы собираетесь послать за ним? Я угадала? Я читаю ваши мысли, как открытую книгу, Адам.
   Он промолчал.
   – Я знаю, что Томас не приедет, – продолжала герцогиня. – Он не приехал бы, даже если бы я была здорова, даже если бы вы пообещали ему миллион фунтов. Вы что, думаете, он приедет, когда придет мой последний час?
   – Сибилла… – Он снова протянул к ней руку.
   И она опять засмеялась. Засмеялась громче, чем прежде.
   – Вы думаете, я не знаю всей правды? Я все знаю. И поэтому еще больше вас ненавижу. Я ненавижу вас за ваше благородство. Ненавижу за то, что вы готовы взять на себя всю вину. И я рада, что заболела чахоткой. Рада, что умру.
   Она повернулась к нему спиной.
   – Я не отдам вас без борьбы. Есть средства, которые вам помогут. Если бы вы только сказали мне раньше… Или если бы это сделал доктор… Хотя я понимаю, что вы взяли с него слово молчать. Говорят, что очень помогает теплый климат.
   Я отвезу вас куда-нибудь, где тепло. Например, в Испанию или Италию, Мы поедем туда на всю зиму. И к следующему лету вы поправитесь. Сибилла, не теряйте надежды. Проявите волю к жизни, – Я хочу прилечь, – сказала она. – Дерните за шнур, чтобы вызвать Армитидж. Адам, я очень устала.
   Он тут же выполнил ее просьбу и проговорил:
   – Я должен вылечить вас, хотите вы этого или нет. Пусть вы ненавидите меня, но вы должны жить. Хотя бы ради Памелы. Подумайте о ней, Сибилла. Вы нужны ей. Она вас обожает.
   – Бедная крошка, – пробормотала герцогиня. – Она останется сиротой, когда я умру.
   – Но останусь я, – возразил герцог. – Ее отец. – И вы тоже останетесь. Я распоряжусь, чтобы Хаутон позаботился о нашей поездке на зиму. Мы отправимся в Италию.
   В этот момент в комнату вошла горничная.
   – Ее светлость устала и плохо себя чувствует, – сказал герцог. – Будьте добры, помогите ей лечь в постель, Армитидж.
   Герцог смотрел, как его жена, оперевшись на руку горничной, направляется к гардеробной. Сибилла была такая хрупкая и слабая… Ему хотелось взять ее на руки и отнести в постель, но он прекрасно знал: она этого не позволит.
   Два дня спустя Питер Хаутон отправился в Лондон, чтобы посоветоваться с адвокатом герцога – следовало устроить имущественные дела Флер. Кроме того, секретарь должен был приобрести фортепиано и отправить его в школу: герцог хотел, чтобы у Флер появился хороший инструмент.
   Только один подарок, решил герцог. Один подарок – и все.
   Герцог провел первое утро дома в прогулках с дочерью и ее собакой. Он обещал Памеле, что во второй половине дня они поедут к мистеру Чемберлену, где она поиграет с его детьми.
   – Я поеду на лошади вместе с тобой, папа, – заявила она.
   – Ничего подобного, – возразил он, смеясь. – Ты поедешь на своей лошади, Памела. Думаю, что ты излечилась от своих страхов.
   – Но ведь теперь нет мисс Гамильтон. Раньше она ехала с другой стороны от меня.
   – Тебе не нужна помощь, Памела. Ты уже прекрасная наездница. Я должен найти тебе другую гувернантку, чтобы она поехала с нами в Италию.
   – Но я не хочу другую гувернантку, – сказала девочка. – Я хочу мисс Гамильтон.
   – Нет. – Герцог наклонился и взял на руки собачку. Поднимаясь по ступеням, он говорил:
   – У мисс Гамильтон теперь совсем другая жизнь, Памела. Она учит детей в школе.
   – Я ей не понравилась. – Девочка надула губки. – Я всегда знала, что не нравлюсь ей.
   Герцог погладил ее по волосам:
   – Ты же знаешь, что это не правда, Памела. Она очень любила тебя.
   – Тогда почему же она уехала? И даже не попрощалась со мной.
   Герцог вздохнул и опустил собаку на пол. Она с лаем устремилась к двери детской комнаты, и Памела, засмеявшись, побежала следом за ней.
   Герцог спустился вниз, вышел из дома и направился в конюшню. Он велел оседлать коня и несколько часов, забыв о ленче, носился по лужайкам, однако старательно избегал парковых дорожек.
   Он ни на минуту не забывал о своих планах на будущее.
   Прежде чем покинуть Англию, следовало отвезти Сибиллу в столицу. Они должны выслушать мнение лучших лондонских специалистов и узнать, каковы шансы на выздоровление. А потом – Италия, по крайней мере на зимние месяцы.
   И он будет следить, чтобы Сибилла каждый день наслаждалась солнцем и теплом.
   Ей всего двадцать шесть лет. Она слишком молода, чтобы умирать.
   Как странно… Странно, что он ничего не заподозрил, не знал, что происходит. Мог ли он предположить, что Сибилла больна чахоткой? Ведь налицо были все симптомы, они просто бросались в глаза. Но никто ничего ему не сказал. Хотя доктор, конечно же, обязан был сообщить ему об этом.
   Наверное, Томас заметил признаки чахотки. Но он, возможно, предпочел молчать. А Сибилла… Значит, она знала всю правду о Томасе? Судя по тому, что вчера сказала, – прекрасно знала. И в то же время отказывалась верить в это.
   Ее платок был в крови. Означает ли это, что болезнь уже в последней стадии и нет надежды на выздоровление?
   Но он должен спасти ее.
   И он ее спасет. Если только Сибилла согласится принять его заботы. Но она едва ли на это согласится.
   Сибилла всегда его ненавидела. Ненавидела, потому что любила Томаса. Она забеременела от него и была вынуждена выйти замуж. Разумеется его, Адама, все это очень раздражало, и он не смог унять боль, с которой она жила все эти годы. И как он мог это сделать, если и сам жил с такой же болью?
   Но Сибилла сама могла помочь себе. Могла бы попытаться хоть как-то устроить свою жизнь в браке. Могла бы отдать всю свою любовь Памеле, если уж не мужу. Но она не обладала сильным характером. Если бы ей выпало счастье, она всю жизнь оставалась бы милой и нежной. К несчастью, Сибилла могла только брать и не умела отдавать. Лишившись самого дорогого в жизни, она сохранила лишь горечь в душе, ненависть и необузданное стремление к чувственным наслаждениям.
   Неужели она умрет такой молодой, умрет, не воспользовавшись тем, что может дать жизнь?..
   В какой-то момент герцог вдруг сообразил, что повернул к дому и мчится галопом по ближней лужайке. Он гнал Ганнибала так, словно хотел умчаться от себя самого, от собственных мыслей.
   Вскоре он почти машинально повернул налево и вылетел за ворота. Потом, придержав жеребца, обернулся. Это были те самые ворота, через которые Флер когда-то выехала следом за ним. Герцог вздохнул и закрыл глаза.
   Он провел бессонную ночь. И всю ночь думал о ней. А теперь снова вспоминал аромат ее шелковистых волос, полные груди и тонкую талию. Вспоминал ее длинные стройные ноги, горячие зовущие губы и влажную теплоту ее женского естества.
   Он вспомнил, как она тихо засыпала в его объятиях и улыбалась ему в тусклом свете свечи. В эти чудесные мгновения они молчали, потому что в словах не было нужды. А потом, сидя в экипаже, он держал ее за руку, а она дремала, склонив голову ему на плечо.
   О Флер…
   Если Сибилла умрет, подумал вдруг герцог, то он сможет жениться на Флер.
   Он открыл глаза и, нахмурившись, натянул поводья.
   Нет, он не даст Сибилле умереть. Она его жена, она больна и несчастна. И он должен спасти ее.
   Он больше не будет думать о Флер. Он не имеет права думать о ней. Ведь Сибилла – его жена.
   Герцог поехал вдоль каменной ограды – здесь они с Флер когда-то проезжали. Затем, вернувшись в парк, он направил Ганнибала к южному берегу озера и вскоре выехал на дорожку, где они во время бала танцевали вальс.
   Вот здесь, на этой дорожке. Флер ужасно боялась его и, вальсируя, закрывала глаза. Но потом она забыла о своем страхе и, кажется, даже улыбалась, танцуя.
   Прекрасная Флер.., прекрасная и в своем простеньком голубом платье.
   Он смотрел на дорожку, где они танцевали. Только сейчас тут не было ни фонариков, ни музыки и не было Флер.
   Герцог еще долго смотрел на залитую солнечным светом дорожку. Наконец, судорожно сглотнув, направил Ганнибала к дому.
   Сибилла в это утро собиралась в Уолластон. Следовало позаботиться о том, чтобы она благополучно вернулась. Более того, он постоянно должен о ней заботиться. Сегодня такой чудесный теплый день. Может быть, она захочет погулять с ним, опираясь на его руку?
   А может, будет холодна, как всегда.

* * *

   Они уедут из Уиллоуби-Холла в конце сентября – более чем через три месяца после того, как Флер покинула его.
   Герцог Риджуэй был доволен, что ему удастся провести хотя бы часть осени в Англии. Он осматривал свои земли, иногда пешком, но чаще – верхом. В пешие прогулки он брал с собой дочь и ее колли. Ребенок и собака радовались роскошной желтеющей листве и разноцветному ковру из опавших листьев у них под ногами. Памела любила ходить по хрустящему под ногами покрову.
   Он знал, что ему будет не хватать всего этого зимой. Часто вспоминал долгие месяцы и годы, проведенные в кампаниях против Бонапарта, свою тоску по дому.