Белов Михаил. Иисус Христос или путешествие одного сознания (главы 1 и 2)

   -Я уже не верю в то, что ты опять станешь собой.
   Я для него выпрыгивал из себя, выкладываясь наизнанку, а он меня не видел. Тем не менее я подумал, что, может быть, его смущают все мои противодействия ему последнего времени? Но ведь принимая - отрицаешь. Ведь даже я сам не обращаю на них никакого внимания, относя их к разряду частностей в общении. Он же меня не только не принимал как человека, но и не оставлял мне сколько-нибудь права на признание себя в его присутствии вообще полноценным существом. Кем же могу я быть, как не собой? Каким бы я ни был. Поразясь до глубины души, тем не менее я сказал:
   -Я скоро уже стану собой.
   Я ведь не мог отрицать что то, что переживаю я мешает мне быть собой для себя. Но ведь перед ним я не только не проявлял ничего нечеловеческого, но и наоборот и прежнее отношение и ум, который продолжал ставить его в тупик в спорах. -И ты опять будешь смеяться как раньше? -Буду, - продолжали вылезать на лоб мои глаза. Он пошел меня провожать. Он шел и делал головой и глазами движения, словно гонялся ими как сачком за мыслями, которые оседают на поле вокруг его головы. Увидев мое внимание, он приостановил это занятие. Было чувство, будто в разрешении всех внутренних проблем он выходит на финишную прямую. "Миша, я все забываю", - успокаивающее говорил мне он. Я воспринимал эти слова как издевку. Сам подобный процесс общения в этом случае терял всякий смысл для меня или становился игрой в одни ворота, если он все говоримое мной забывал, а то, что давал он мне, я знал, или, что бывало чаще, я еще дополнял его или поправлял его понимание говоримого, или по отношению к обсуждаемому вопросу. Его забывание всего говоримого мной делало меня дураком еще и в своих собственных глазах: зачем тогда убивать время на того, кто заведомо ставит себя выше тебя, а тебя самого дураком, знает если не все то, что я знаю, то путь к нему, в то время, когда вокруг столько людей бьются в проблемах, чьи мысли и действия направлены на создание общего блага, а не только своего собственного. Исчезал сам смысл поддерживания дружеских отношений: в гости он не ходил, а приходил лишь тогда, когда ему было нужно - раз в год буквально - я же у них бывал часто, так дружба для меня была прежде всего равенством с полной открытостью и не отталкиванием друга, а их дом находился рядом с моим институтом. Я не переставал чувствовать свою духовную свободу и был чистым по отношению к нему. Такое же его отношение ко мне не могло понятно рождать к нему у меня положительные чувства. Прощание происходило у стадиона "Спартак".
   -И все таки я не могу понять - если ты живешь в трансцендентности, какие у тебя могут быть проблемы? - его глаза и поведение говорили мне, что он чего-то достиг на духовном пути. По крайней мере выглядел и вел себя он сыто. Его же неудовлетворенность мной, понятно, рождала у меня желание ее разрешить. Он ответил на мой вопрос понимающей улыбкой - улыбочкой.
   -А как с этим делом у тебя?
   -За одну ночь окупаются две недели болей. Ну, ладно, давай (прощаться).
   Здесь он хитро взглянув на меня и посмотрев вперед и назад сказал:
   -Пойдем, я тебя еще квартал провожу.
   Я почувствовал что-то неладное. Но сейчас я был настороже и смотрел во все глаза. Я понял, что сейчас я увижу причину моих постоянных болей. Я вспомнил то видение, которое я видел перед походом к нему. Он шел, философствуя сам с собой. Перед его губами прыгала черная дымка. Мне было абсолютно нечего подумать против, если бы не чувство. Когда мы остановись, я с гневом выдал ему про его закрытие души, сказав ему про его отношение.
   -Зачем ты сейчас мне все это говоришь?
   Он сделал выдох, и его существо словно опустилось в нем на уровень груди с уровня головы. Передо мной стоял простой мужиковатый Вадим, не знающий что мне сказать. Мы попрощались. Теперь болей было куда меньше. Я словно черпал энергию из этого его выдоха, покрывая воспоминанием о нем свои боли.
   В одно утро я проснулся от неистового стука в дверь. Стучала соседка. Звала на помощь. Муж нашей соседки резал последнюю. Она лежала в луже крови вместе с ним. Нож уже успела выбить у него из рук. Я был слаб и не мог разжать его рук, держащих ее волосы, и стоял, держа его за руки, чтобы он не вырвал волосы жены до прихода милиции, боясь, что не смогу милиции произнести ни слова, прежде чем они меня заберут. Слава Богу, соседка, позвавшая меня, не ушла, и меня сразу опустили, не став одевать наручники, что парень начал было делать, не разобравшись.
   Полностью завершить мое расследование помогли мне три случая, случившиеся со мной. Однажды, подходя к дому моей тети Оли, я увидел вдруг на ее эгрегоре, что завтра ей нужна будет помощь - нужно будет посидеть с приболевшим племянником. Можно сказать, что эгрегор я зрительно-чувственно прочитал. Так оно и случилось. Мое "сидение" с племянником дало мне следующий существенный ключик к разгадке. Для исправления небольшой деформации зрения ему нужно было временно поносить очки. Вечером и вообще он категорически отказывался их надеть, и тетя, беспокоясь за мои спартанские настроения в воспитании и нажимая на мою сознательность, мягко заострила мое внимание на том, чтобы утром Алеша обязательно надел очки. Я проснулся раньше его и сидел, читая, в другой комнате. Мы с ним были уже одни. Когда он проснулся, и пришел мне показывать свои игрушки, я думал: сказать ему про очки или не надо. И тут я увидел, как ему в правое полушарие со стороны расположения маминого предприятия - пединститута - молниеносно влетела какая-то капля, мгновенно осуществясь в его желание - "Очки! Сейчас я их надену" - он у меня даже как будто спрашивал разрешения. Понятно, что возражать ему я не стал. Но его вечерний отказ от них подсказывал мне, что эта капля была ни чем иным как маминой мыслью, идущей от сердца. Примечательно, что вечером мама требовала. Наверное, именно это, только в другом виде, Лао-Цзы имел в виду, говоря, что близкий человек может быть далеко, а далекий - близко.
   Эта капля не была галлюцинацией. Подобное произошло и со мной в моих взаимоотношениях с соседкой Леной Ляпуновой, жившей над нами. Я занял у нее деньги, пообещав их отдать вечером. Закрутившись в делах, я забыл про обещание. Утром я сидел дома, когда вдруг передо мной сверху спустилась капля темного цвета, можно сказать плоский полевой диск, через мгновение трансформировавшийся в напоминание мне о моем обещании с некоторой даже укоризной, которая в нем присутствовала.
   Третий случай, давший мне ответы на все вопросы, произошел со мной на огороде. Во время моего гостевания у знакомых, я хозяйке пообещал клубники. Она, провожая меня, взглянув вдруг мне в лицо, юркнула на кухню, не став прощаться. Я понял, что я опять не вписался в ее стереотипы восприятия меня. Она судила меня, отталкиваясь от той информации, которую я говорил, и манеры моего поведения, а я всегда оставался собой. Скрепя нервы, я попрощался и ушел. Весь мой психофизический статус был подорван, так как оказалась перекрученной вся психика. Это было еще обусловлено тем, что раньше, пока стресс не задавил мне все чувства, я испытывал к этой женщине душевную привязанность. Вечером следующего дня я лежал на своей даче, окруженный каким-то багряным сиянием, худой, как адепт и думал: "Интересно, умру я или не умру". Сознание летало непонятно где - то ли у меня в психике по образу, то ли по квартире этих людей. Правда, я никого там не видел. "Душа не уходит", - вспомнил я слова одного шамана о душе умершего, которому не отдали долг. Через три дня острота боли стала проходить. Через 5 дней я вошел в прежнюю физическую форму.
   Я стоял на огороде, когда почувствовал, что в меня вливается страстное желание сегодня же отвезти обещанную клубнику. Поняв его диаметральную противоположность моему теперь отношению к этому человеку, хотя я и не собирался не отдавать обещанное, я стал анализировать откуда оно вливается в сердце. Анализ происходил параллельно росту желания, то есть мгновенно. Оно зарождалось у моего левого виска - угла левого глаза. Это место всегда после очередного восстановления мной себя после очередной любви показывало мне мою душевную свободу в виде синтеза видения и чувства. Сейчас на этом месте, мыслью догнав конец вливавшегося в меня желания этого человека, я увидел 3 полевые оболочки, начинающие спадаться и опять прилегать к моей коже. До этого они были оттянуты в направлении города. На сантиметры, наверное, хотя это трудно утверждать. В этом видении было и нечто, напомнившее о том потрясшем меня видении осенью 92 года, в котором Вадим, приподнявшись из-за сопки, воровал руками у меня энергию.
   Ъ_МАЙ 1994г.
   Моя клиническая смерть не была полной смертью тела. Это было лишь чувство, что она такая. Душа тело покинуть не успела. Я лежал с открытыми глазами и гнал мысли, за которые мог бы уцепиться Вадим, чтобы лишний раз уязвить меня и унизить перед всеми. Вдруг голоса оказались как-то далеко. "Он же умирает" - услышал я. Я посмотрел в свои глаза. Взгляд был расфокусирован. По краям роговиц перестали появляться зачатки образов, и отгонять было нечего. "Так вот она какая - смерть, подумал я. - Так ведь она совсем не страшная". Я лежал и думал, куда мне направляться - туда или сюда. Не хотелось никуда. Вдруг я обратил внимание на то, что пока я думаю, живот мой все это время дышал. Потом начала дышать и грудная клетка. "Ну, если жизнь утверждает саму себя, - подумал я о теле, - пусть буду жить". В смерть звал меня один мой эгоизм.
   Итак, жизнь выбрала меня, а я - ее. Но, чтобы спокойно жить дальше, нужно было ответить на свой главный вопрос: что происходит со мной, как относиться к голосам и какую действительную роль во всем этом играл Вадим. "Допустим, и в больницу в прошлом году, и в это состояние сейчас загнал себя я сам, - думал я. - Допустим, что первой ошибкой в интерпретации реальности было отождествление движения моей левой ноги летом 1991 г., когда я лежал у себя дома и подумал, что аналогично шевелится у себя дома Вадим, хотя он наверняка мог спровоцировать это мое шевеление простой своей мыслью обо мне, учитывая, что раньше я его интересы ставил выше своих, и его эгрегор, раздутый его отзывом о моем отце в начале стресса и его последующим отношением ко мне, наверняка больше моего собственного отдела. Но почему же он тогда испугался, когда я сказал, что чувствовал Славу, бывшего в Моховой Пади? Мне тогда показалось, что он в тот момент вспомнил о моих намеках по поводу неэтичности подслушивания своим астральным телом чужих мыслей. И почему он той же осенью 1992 г. приехал меня расспрашивать о моих видениях, и как я ощущаю его вампиризм? Я тогда рассказал ему об одном видении, с которого все и началось - когда он у меня, лежащего на кровати, вытянул часть энергии. Но в его присутствии ничего отрицательного не чувствовалось, и я так прямо ему и сказал. Он уходил обрадованный и расположенный ко мне. Не была ли эта радость следствием его хитрости и понимания моей бесхитростности? И все же не из-за его ли супраментальных подглядываний и подслушиваний попал я в больницу? Внезапно меня озарила догадка. Какое-то чувство мне подсказало, что обрадовался он просто моей прямоте и беззлобности, а испугаться тогда мог за какие-нибудь свои действительные мысли, а то видение просто мог выдать мне его филиал, когда он думал обо мне. Значит, в больницу я попал по-пустому. Тогда почему же я его ненавижу? Тут я заработал головой на всю катушку. Я попал в психбольницу из-за одного отношения к себе - это казалось мне невероятным.
   Ъ_КОНЕЦ ИНТЕЛЛЕКТА.
   Голоса загнали меня в кресло: "Сиди, думай, включай свое мышление". Я напряг все силы, которые у меня были. В 3-4 метрах спереди слева от меня появилось изображение того участка местности Зеи, в сторону которого было направлено мое внимание. Методом исключения я стал схематично в порядке обратной хронологии рисовать картины расформирования речной долины. Несколько раз изменив свое русло, Зея исчезла вместе с несколько раз сменившейся растительностью. Потом эту сушу затопило море, ставшее исчезать к моменту своего образования, унося с собой сформированные осадочные породы. Из Земли выперла гранитная плита. Проследив ее распад в обратном ходе вулканической деятельности, я достиг базальтовых пород. Расцепив мыслью их и ядра Земли коллапс, я пришел к космической пыли, из которой зарождалась Земля. Мысль повисла в воздухе. Точнее - в пустоте. Я стал искать, о чем бы еще подумать. Долго искать не пришлось: обратная эволюция рыбы. Представив современную рыбу, я деэволюционировал ее тело до ланцетника, а его - до амебы, молекул, атомов, электронов и ... мысль опять повисла в пустоте. Какой смысл расщеплять микрочастицы, зная, что они состоят из других таких же? Да и для мышления нужно образное представление, а я не знал, ни как они выглядят, ни из чего состоят. То есть, мысль опять повисла в пустоте.
   Хотя хозяева голосов были потрясены увиденным, и это оправдывало мои рассказы им о моем прошлом уме, им этого, понятно, было мало, как и мне. Думать в целостности я все равно не научился, а значит, и не мог аурой закрывать свою голову от их и Павитринского супраментального прослушивания. Я напряг свою голову в другом ракурсе - историко-социальном. Теперь уже справа от моей головы стала разворачиваться картина заселения Амура казаками. Когда Усть-Зейская станица стала Благовещенском 1994 г., а казаки - современными ему гражданами, моя мысль опять остановилась. Теперь я решил направить мышление на воспоминание своего прошлого и обдумывания им его. Я изо всех сил напряг голову, вспоминая свою работу в Усть-Ивановке, как вдруг с левого полушария приподнялось нечто полевое и как на крыльях перенесло меня в деревню. Я оставался сидеть в кресле, и то, что я видел, скорее всего было моим зрительным образом, хотя это утверждать не могу. Но чувство было таким, будто это пленка, приподнявшись над головой и не отрываясь от нее, перенесла меня в ту деревню. Идти в будущее я не пытался. В этом не было смысла, так как его творит человек сам. Альтернативы же путей развития человечества очень хорошо показаны Вангой, Ури Геллером и Ностардамусом. Оно целиком зависит от духовности его творящих, а последняя творила ими самими. Если ты уверен, что будет так, зачем говорить об этом? Хотя, может, и стоит. Не лучше ли сказать, как сделать, чтобы было лучше, чтобы можно было избежать ошибок. Тот факт, что все, имеющее свое начало, имеет и свой конец, и стало моим главным камнем преткновения. Я не видел смысла начинать думать опять, зная, что это скоро закончится из-за исчерпывания объекта обдумывания. Другое дело, казалось мне, создать вокруг себя мыслеформу ауры, защитившую бы меня от прослушивания. Но это, подобно мышлению, требовало колоссального напряжения, так как психика казалась спрессованной. Спрессованной от попыток начать думать. Напряжение само ее прессовало. Думать было интересно. И передо мной легли два пути - интеллектуальный и инсайтный (прямое знание, знание-взгляд). Тогда я понял, что для того, чтобы понять, где это (сюжет психоза) все происходит - в реальности или только у меня в психике - надо понять степень и конкретно вину Павитрина в моем попадании в больницу. Я направил все свое внимание на воспоминание своего прихода к Вадиму в октябре 92 г., когда он проявил испуг, услышав от меня, что я знал мысли Славы обо мне, когда он находился в Моховой Пади. Спустя три дня непрестанной работы головой в этом направлении (в то время, как я продолжал жить, курсируя между огородом и домом), после воспоминания своим уже новым осветляющимся сознанием деталей углубления в психоз меня вдруг озарила вспышка: он испугался просто потому, что мог подумать, что я также мог "слышать" его некоторые нелицеприятные мысли обо мне. С этой мыслью пришло такое облегчение, что я онемел. Тогда почему я его ненавижу? Я опять стал копаться в себе. И понял. Только из-за отношения. Оно же породило и мои переживания с галлюцинациями. Раджниш говорил: не будьте танцором, будьте танцем. Я не был ненавидящим, я был самой ненавистью к нему и Сатпремову. Это позволяло ненавидящему сохранять холодный ум и относительное спокойствие. Оставалось только накопить сил для удара. И я, как одержимый, бросился в тренировки.
   Я был истощен настолько, что сам себе казался ходячей смертью. Казалось, что меня качает ветер. Сидя однажды в огородном доме, я измученно обратился к Богу: "Ну что мне теперь-то нужно делать?" В правом полушарии, описывая зигзаги, огибая какие-то структуры мозга пунктирной лентой, потекли слова: "Не отвечать!" Эти слова были знакомыми, и что они означают, я знал. Но я не знал как не отвечать - на наносимые удары, или вообще не разговаривать с людьми и даже встреченными знакомыми. Последнее меня не удивляло. Я жил не в Благовещенске, а в Космосе, и чувствовал себя странником. Я стал стараться не разговаривать вообще, насколько это было можно. Это было и мне на руку, так как буквально каждое сказанное лишнее слово даже старым знакомым, как правило, приносило мне жгучую боль. Молчание будто накапливало мне нечто, в чем я отдыхал, и что давало мне какую-то, хоть липовую, но защиту от людей. Но, будучи фанатиком, я им не был. Там, где требовалась моя помощь, я говорил столько, сколько было надо.
   Очищение чувственной сферы - адаптация в своем теле и на людях.
   Ожидался приезд матушки.
   -Не успел,- с сожалением думал я о своем посвящении, сейчас будет труднее.
   Посвящение я отождествлял с силой, получение которой давало мне возможность разрешить все мои, в первую очередь духовные, потребности.
   Но и не только рост духа указывал мне мой путь. "Когда Бодхидхарма уверился в том, что его дух крепок, как стена, которую он созерцал 9 лет, он встал, и, вырвав у себя веки, с криком отбросил их в сторону. На том месте, куда они упали, выросли 2 жасминовых куста, источающие изысканный аромат. Мо нахи, заваривая чай из цветов и листьев, сорванных с этих кус тов, были очень благодарны Бодхидхарме за подаренный им напиток".
   Мои круглосуточные тренировки вели мой организм к подобным проявлениям. Вкладывая всю силу в удары и блоки, я видел, как из рук струями брызжет желтая энергия, которой, как я понимал, я был переполнен настолько, что чакры не могли ее вместить и удержать. Я чувствовал, что и все то, что на зоологии беспозвоночных нам рекомендовали беспощадно утилизовать, у меня приобретает свойства, подобные свойствам Бодхидхармы. Естественно, что ко всему этому я относился так же, как отнеслись бы монахи к векам Бодхидхармы заранее, если бы знали, что они им подарят.
   Тем не менее матушку я очень ждал. "Хоть отдохну от этих внутренних разборок, и рассказать ей есть про что".
   Но не тут-то было. В первый же вечер я почувствывал, что мне нельзя рассказывать о тех вершинах, к которым я иду. Завершение моего материалистического объяснения чудес, творимых Ури Геллером и Сатья Саи Бабой, опередила матушка:
   -Тебе, наверное, нельзя рассказывать все сразу.
   Но я все же закончил. Наказание последовало незамедли тельно. После разговора я вдруг увидел, что мой левый бок проз рачный. Все сказанное мной появлялось в районе селезенки, под нималось полукругом над головой и исчезало в районе печени или за правым полушарием. Пока вся сказанная мной информация не проходила передо мной в виде образов и бессловесной чувствен ной памяти сказанного, я испытывал неприятные чувства от незащищенности всего моего фаса. Бытовая информация стала проделывать тот же путь.
   Я стал ждать, пока это все исчезнет, сократив общение с матушкой и окружающими до минимума, чем вызывал у многих из вестное отношение. Попытка объяснить матушке свои проблемы ни к чему не привела. То, что после простых разговоров я начинаю видеть вещи индуктивным зрением, т. е. ее глазами было, помоему, воспринято ей как моя психическая аномалия. Я был уверен, в том, что начинаю видеть вещи ее глазами, так как делясь душой с ней я становился ей духовно ближе, а это -условие помощи такому зрению.
   Хуже всего было то, что выслушивая мои доводы, она молчала, не сопереживая активно душой, не давая мне быть с ней полностью открытым, чтобы моя психика "проветрилась". Ее филиал в моей психике и подсознании жил ее жизнью - циркулировал ее циркуляцией - в то время как я жил своей. Разность циркуляций, отношений ко всему окружающему, давала мне душевную боль и паранормальное видение мира, которые я давно был готов был променять на простоту.
   Вскоре после ее приезда, когда мы шли на огород, у нас с ней произошел разговор.
   -А как ты относишься к элементу хитрости в общении? - спро сила она.
   -Спокойно, если он не отражается на здоровье собеседника.
   Этот мой ответ видимо дал матушке основание думать, что ее элемент хитрости на моем здоровье не отражается. И война нача лась.
   Впрочем, внешне это было не войной. Война или ее проявления на эмоциональном уровне были только иногда. Все же остальное время было непонимание. Мое.
   "Ладно, ты считаешь, - думал я. - Но ведь счет, чтобы тебя не обманули, должен предполагать и наличие мнения или тех же прав в делаемом тобой, что и у тебя самой у того, с кем ты общаешься".
   Я же у себя этих прав не чувствовал. Точнее, я не чувство вал, что в своей душе матушка отводит место правам на такие же действия с моей стороны. Кашель ее раздавался часто. Сам же я на него не отвечал, кроме тех случае, когда он сам просился.
   Закрывать душу мне просто было не нужно. Этого делать я и не умел. Сказать прямо я стеснялся, и считал, раз матушка это делает, то это ей нужно, хотя бы для ее душевного покоя и здо ровья. Иногда я чувствовал, что она неправа и неправильно меня понимает: кашель раздавался тогда, когда к этому совсем не было причин, принося мне боль недоверием, лежащим в его основе.
   Однажды произошел конфликт по поводу ее закрываний. У меня накопилось столько, что я не стал себя сдерживать и сознательно нанес ей энергетический удар. Она заплакала и ушла в зал.
   Я сидел на кухне и смотрел в окно. Жалости к ней, которая бывала иногда, когда ее я обижал незаслуженно, сейчас не было. Сейчас я был чист и прост. Оставалась только моя постоянная душевная боль. Внезапно от нее из зала ко мне прилетело огром ное облако-диск белой энергии и окутало меня любовью и покоем. Оно всколыхнуло у меня все мои чувства, которые оставались задавленными, вызвав у меня в мыслях выражение о молоке матери. Качество этой энергии было словно создано специально для меня. Словно ее микроструктура комбинацией микрочастиц зеркально точно подходила к микроструктуре моей души. Я понял, что пробил ее поле, сделав ей сглаз. Я утонул в блаженстве. После тех мук, которые я переживал буквально мгновение назад, сейчас я был в нирване. Все мои боли разом поглотились.
   У меня перехватило дыхание от понимания причин моих болей. "Так вот в чем дело!" Я не стал вставать с ней больше разби раться. Не хотелось нарушать покой. Чувствовалось, что он будет недолгим, и хотелось им насладиться. Но к слезам матушки к простоте моего взгляда сейчас примешалась усмешка.
   Однажды я взорвался.
   -Да сколько времени это может продолжаться? Я уже по комнате прохожу, приготовившись к твоему кашлю. Как молотком по голове: "Кхе-кхе".
   Матушка спохватилась. Ей стало стыдно, и кашля стало меньше на девять десятых. И он стал мягче и покрытым белой энергией. В доме стал воцаряться покой. Я почувствовал, что мои плечи расправляются, а я начинаю оживать.
   Я смотрел в себя и не мог понять. Мое сознание скользило внутри себя, но меня там не было. Правую половину тела занимала плоть Вадима, неизвестно каким образом там очутившаяся. Это было не чувство. Это была плоть. Самая настоящая физическая плоть. Понятно, что когда я сознанием перемещался туда, я начинал проявлять собой все настроения Вадима. Я исчезал, а все мои действия и чувства делал и проявлял он. Он делал, он хотел. От меня оставался только страх, в котором я бросался вниманием в противоположную сторону. Но она была занята матушкой и несла все то же, только ее. Было чувство прямой соединенности левой половины моего тела с ней. Правая половина тела Вадима - переходила в левую - матушкину.
   Вскоре после ее приезда я начал чувствовать нечто новое в ее отношении ко мне. Изменился ее взгляд. Часто он как будто нес вопрос: понимаю я нечто или не понимаю. Этим нечто было ее влияние на меня. По крайней мере мне так казалось.
   Зная желания матушки меня вкусно покормить, я смотрел на то, как она идет на кухню готовить обед, с настороженностью. Она готовила, а после звала меня. В воздухе после этого появлялось белое пятно, рождающее у меня зверский аппетит, хотя за мгновение до этого я был спокоен. Раньше матушка была проще, зовя меня на кухню, а сейчас она словно специально освобождалась от своего зова, и при этом в ней чувствовалась какая-то уверенность в своих действиях по отношению ко мне. Но больше всего смущал аппетит, резко появляющийся у меня после ее слов.
   -Ты влияешь на меня? - спросил я у нее однажды.
   Ее ответ меня не удовлетворил, хотя она сказала "нет". Меня смутил "элемент хитрости" проявившийся сейчас в какой-то повышенной скорости ответа. Что мне оставалось делать, кроме как начать свои проблемы решать своими силами?
   Я не боялся человеческого влияния. Я боялся влияния эгоис тического или бессознательно эгоистического - с позиции силы. Человеческое влияние оставляет за тобой право поступать потвоему. Это даже не влияние, а предложение. Но когда человек, пусть даже из самых альтруистических чувств, внушает тебе то, что желает он, а почувствовав, что он остается нераскрытым в своих действиях, утверждается в своих силах и начинает действовать на энергетическом уровне открыто, думая, что приносит этим добро, становится ли это добро добром? Правая половина тела и мои собственные спартанские установки диктовали мне экономить на еде - не есть чрезмерно. Более того - я не работал, хотя мое дело и положение стоило того, чтобы меня обслуживали. Осознавая тем не менее, что я в силах пойти работать, я чувствовал угрызения совести, что сижу на шее у матушки. Она же покупала дорогие деликатесные продукты, и рождала у меня к ним аппетит. Даже если бы они и лежали просто, я бы прикасался к ним раз в неделю побаловаться. Ее же желания принуждали меня, проклиная себя за отсутствие силы воли, есть их во время каждого приема пищи. Чувствуя в своих желаниях не свои настроения, я начинал просто злиться по поводу такой бездумной траты ею таких денег при такой элементарной возможности столько их экономить. Для этого ведь просто ей надо было меня понять, понять то, что я говорю и перестать навязывать мне свои желания. Сама же она все дорогостоящие продукты ела буквально раз в неделю.