-Зачем он вам?
   -У тебя плохо с пониманием?
   -Хорошо.
   -Зови.
   -Зачем?
   -Если ты его не позовешь-отоварим тебя.
   -Давайте.
   -Пошли.
   -Пошли.
   Мы вышли в раздевалку. Один санитар и его друг были моими ровесниками. Самому старшему было 40 лет, и однажды он продемонстрировал вбивание ладонью гвоздя в фанерную дверь, о чем мне приходилось только мечтать. Годом позже, открыв для себя Виктора Цоя и в подлиннике переосмысливая его слова "в каждом из нас спит Бог", я вспомнил, что за 2 недели до этого случая я опять начал заниматься на работе в раздевалке все свое свободное время, едва выпадала возможность передохнуть от работы - каратэ, к которому все эти годы у меня в сердце находилась лишь любовь. Мой Бог предвидел это?
   Унизить меня им удалось. И теми, пропущенными мной, несколькими ударами и началом драки, когда этот 40- летний, умник, подойдя ко мне, спокойными движениями начал рвать мой халат, а затем толкнул меня в грудь на подоконник, и я спиной выдавил внутренюю раму. Но и простофилей я не был. Мой молодой коллега после драки захромал и на вторую ногу, а его дружку довелось полежать на полу от моей подсечки. Меня спасли 2 батареи, на которые я запрыгнул, сократив тем самым расстояние от моих кед до их лиц и то, что я оказался "своим мужиком". Но оплеван я был с головы до ног и жалел, что не позвал Сашу. С его способностями и темпераментом мы смогли бы что-нибудь сделать. Сашу же они хотели отоварить за его "борзоту". Я же чувствовал отвественность за него. А переборщить они могли запросто.
   "Стучать" на них я не стал, но мой синяк на известном месте сам говорил о случившемся.
   -Кто?-спрашивали женщины.- Скажи только кто.
   Молчание тоже выглядело по-пацанячьи и своему наставнику по первому дежурству Коле Чубанову я рассказал.
   -Ой, козлы!Ой,...-нецензурным прозвищем дятла назвал он своего старшего коллегу. У меня зрело, что надо сказать не только ему. Тем более, что они рассказали об этом своему дружку-санитару, чьи попытки выехать в работе за мой счет несколько раз оставались бесплодными. Теперь он улыбочками восполнял их пустоты в своей душе. Перед зарплатой было собрание коллектива.
   -У кого есть еще что сказать?- спросила заведущая.-Значит, ни у кого больше нет?
   -У меня есть один вопрос,-сказал я.
   -Какой у тебя вопрос, Миша?
   Все, начавшие было вставать, удивленно посмотрели на меня. Саша, сидевший у двери, взглянув на меня, вдруг резко встал и вышел в коридор. Вслед за ним выбежал Сережа.
   -Я хотел бы его задать в присутствии Саши. Но те были уже на улице. Я особо и не был против. Когда мы получали деньги у старшей медсестры, она вдруг сказала:
   -Вот он Саша.О чем ты хотел его спросить?
   -Наверное, о том кто из больных ворует его кеды, когда он спит на дежурствах и бычки в рот сует, -сказал Саша.
   Первое было.
   -Кеды- моя проблема, а бычки - тебе наверное свои снятся.
   -Что ты там про меня сказал заведущей?
   -Я не успел сказать - ты быстро выбежал. Все ошеломленно молчали. В глазах у старшей стало светиться какое-то понимание случившегося. Я взял деньги и вышел. Последние несколько дежурств я не выходил на работу-не хотел. Отпрашивался, мотивируя здоровьем, вынужденными поездками. Деньги же за эти дежурства начислили. От больницы у меня было и стекло, нарезанное одним больным по моей просьбе для парника и дачи. Мы с больницей были квиты. Двухмесячный срок со дня подачи заявления истек. Последнее, наверное, тоже подсказал мне подать мой Гид.
   Однажды к нам в отделение привезли классического психически больного -мужчину в возрасте около 35 лет, снятого милицией с поезда. Насколько я мог его понять, он с женой и детьми ехал в поезде Москва -Владивосток. Снят он был в Белогорске, от которого идет железнодорожная ветка на Благовещенск. Сам он был из Твери, что сразу приблизило меня к нему душой. Я захотел помочь ему во что бы то ни стало. Даже вопреки своим обязанностям. Я решил помочь ему бежать из отделения, чувствуя, что так ему будет лучше и у него будет больше шансов выжить и выздороветь. Если верить его рассказам, которые у него переходили в откровенную трактовку своих видений, в дороге к ним пристали парни, обманом разлучили его с ней и детьми и сейчас им угрожает опасность. Он так рвался к выходам из отделения, что его привязали к кроватям, чему он особенно не сопротивлялся, так как был интеллигентным и доверчивым. Тем не менее слабым он не был. Иногда он в кульминационные моменты переживаний такую ярость обрушивал на ремни, что мне становилось жутко от мысли, что они могут не выдержать. Поговорив с ним сразу после его прибытия я пообещал ему вечером организовать ему побег, о чем он меня попросил. Его просьбы задели меня за живое. Когда я услышал в этой постоянной табачной дымке в отделении, сочившейся из туалета окающий волжский говор и увидел его белую кожу и мягкость обращения к медперсоналу, когда не все санитары и сестры отвечали ему тем же, я понял что ему здесь не место лечения. Я видел весь ужас ситуации, в котором оказалась его душа. Его положение представало передо мной тем более плачевным, что всю свою силу он тратил на доверчивые попытки обратить внимание медперсонала к своим просьбам и выпустить его отсюда или помочь его жене и детям. Запутался в себе он основательно. Часто на меня он реагировал с более отчужденным отношением, чем было у него ко мне в предыдущем разговоре. Он не переставал оправдываться за сказанное, осознавая, что его могут воспринимать как ненормального. Я чувствовал-попади он на волю и вдохни он свободы необходимость оправдываться у него бы исчезла. И он бы успокоился. Направленность действий у него была - розыски жены. Мне казалось, что за "парней" он принял работников милиции, которым, возможно, жена сама и отдала его из-за его критического состояния.
   Он умер этой же ночью от разрыва сердца.Не сделали вовремя укол. Врач не хотела слушать его бред и мои просьбы помочь ему.
   От больницы с небольшими исключениями у меня осталось только одно светлое воспоминание- Карпов. Звали его Коля. Он, несмотря на свои солидность, возраст и серьезность был тем, с кого постоянно смеются те, кто может смеяться бесконечно. Однажды волейбольная подача, попав в него, выбила его из равновесия, и он, покачнув скамейку, положил ее с элитой отделения на землю.
   -Мы пойдем другим путем,- дважды сообщал он своим зрителям и своему сопернику по шахматам. Ни его, ни их лица при этом не менялись. Я угарал за всех. Как-то раз с парнем я стал спорить о высоте забора.
   -3 метра,-говорил я.
   -2,5.
   -Ты смотри, я - 178-180.
   -А я - 185.
   -Понял?- спросил у меня назидательно Карпов, -ты еще из ... не вылез, а он уже "Аврору" красил.
   В областной больнице я работу не бросал.
   Матушка собралась уезжать на Сахалин. До пенсии ей оставалось 3 года. В больнице подошла ее очередь на квартиру. Таня с мужем Борисом и детьми, уезжая по трудовому договору на Сахалин, не стала оформлять бронь, так как в трудовом договоре сохранение прежней жилплощади обещалось конституционным стилем. Директор совхоза им тоже не подсказал. Сейчас же оказывалось, что бронь нало было оформлять отдельно, а указка на нее в договоре официальной силы не имеет. На этом основании матушку снимали с очереди на квартиру. Она обошла десятки инстанций бесполезно. По поводу своей женитьбы я тоже не мог сказать ничего определенного. Оскорбленная не только непониманием, но и некоторыми предложениями некоторых ответственных работников больницы, матушка поехала на Сахалин тоже, зная, что заработки там выше, заключив трудовой договор с одной из больниц, неподалеку от Таниного поселка -в Углезаводске.
   Я оставался один. Сентябрь и октябрь 90-го года-наверное самое насыщенное нердинарными переживаниями время в моей жизни. Когда Ира мне опять оставила надежду, я немного успокоился. Все отношения протекали в настоящем и прошлом. О будущем мне страшно было и упоминать. Но как можно жить без него. Через неделю я опять был у нее. Яркий свет в окнах предвещал недоброе. Дверь открыла ее молодая соседка.
   -Ой,Миша!Сейчас.
   Навстречу из-за ее спины вышел одетый парень и, взглянув на меня, вышел на улицу.
   -Заходи,-сказала Ира ярко накрашенными губами. -Сегодня я не могу тебя принять. У нас видишь-банкет.
   Из кухни вышел другой парень полный болтливого настроения. С ним же он и протянул мне руку.
   -Сережа. Я молча ее пожал. Он меня понимал и не требовал моего имени.
   -Ну, ладно, -я стал выкладывать из сумки кабачок и овощи на секретер.
   -До свидания! И ушел.
   Состояние было ужасным. Я даже не мог понять от чего. Чувствовалось, что вся их компания хорошо знакома друг с другом, но присутствие в доме парней я воспринимал естественно. Могла же она общаться с мужчинами как с людьми. О большем я и не думал.
   До глубокой ночи просидев в ожидании поезда и утром приехав домой, я усидел лишь до обеда. В сердце что-то щелкнуло и потянуло туда сильнее обычного. Я взял деньги и побежал на автобус. Она была красивой. Она вообще была красивой и эффектной. Но в тот вечер ее спокойное лицо было обрамлено каким-то алым сиянием. Каждая черточка лица была нежной и совершенной и излучала покой. Она гладила белье. Я сидел на стульчике и умолял ее вернуться. "Матушка уезжает", -рисовал я ей идиллию. Она лишь покачивала головой. Я чувствовал стену с одним открытым проходом. Я искал его. Я начал о прошлом.
   -Ты знаешь, когда у меня с психикой было все нормально, я мог представить себя, например, этой стеной.
   Она заулыбалась, что называется, в усы.
   -А когда в первые разы ты о себе рассказывала, я сидел и думал: "Вот это волчица!"
   Ее лицо вдруг озарилось догадкой. Я увидел, что она вдруг все поняла и сразу как-то бессильно обмякла. Но что она поняла? Моя мысль начала усиленную работу. Разрушенная стена отошла на второй план. Однако, благодаря этому мы как-то помирились. Про этих парней она сказала, что они просто коллеги по работе. Ворочаясь в поезде, я не мог уснуть. Мысль ритмично била в одном направлении. И тут она уперлась в неадекватность. Ее соседка, открыв дверь и воскликнув, проявила какой-то испуг всем своим существом. Это не вязалось с той легкостью, с которой Ира рассказывала о парнях. Картина происходившего стала развертываться дальше. Когда она вся была передо мной, я застонал.
   Она вся была во мне. Я знал все черты ее характера. Сейчас, сливаясь с увиденным, они показывали мне все ее глазами. Я видел, что она частично раба самой себя и частично ситуации. Что она подавляет свою гордость на на допускаемые унижения этим Сережей. Я видел и как он к ней относится и сравнивал его отношение к ней со своим и стонал, что она и сейчас остается свободной. Я переживал всем своим существом. Мысль текла дальше, вскрывая очаги памяти. Касание первого из них мгновенно переменило мои настроения: "Так вот почему тюль была снята". "Ах вот почему ты тогда испугалась, когда я уловил запах курева от тебя". Мысль, что подобное, если не большее происходило и раньше, когда я дышал ее именем, меня шокировала. Теперь я думал иначе: "Нет. Если бы ты сидела на одном стуле, ты была бы доверчивей". Право судить ее, которое я получал от своей чистоты, рождало теперь и искреннее сострадание к ней. Оно усиливалось и тем, что, вспоминая ее озаренное лицо, я понял, что она только в тот момент поняла, что в восприятии ее, я по чистоте и непосредственности отношения к ней, был ребенком. Раньше я несколько раз на ее эффектное, подчеркивающее мою мужскую силу, обращение, говорил ей печально: "Ты не со мной разговариваешь". Что мне было делать?Я ее любил и ненавидел. Последнее - не только из-за себя. Все это происходило ведь при Даниле, отправленном спать в другую комнату насильно. Теперь мне стали ясны многие детали его поведения. Я опять застонал. Я и освобождался от нее чистотой. Но я был и привязан к ней душой. И не только ей. И собой тоже. Как-то я сказал ей, что я ее никому не отдам. "Почему я ушел? Мне надо было начистить фас этому Сереже и отправить его вслед за своим другом. А потом ей дать втык",-внезапно меняла направление мысль. Тогда бы я и сдерживал бы и свое слово и получал бы практически полную свободу действий по отношению к ней, и прав на нее, из чего я выбирал второе. Но я проиграл и проигрывал. Более того: я был привязан к ней и своими идеалами человека, которые были в ней и которые, я знал, были не только моими. "Если ты такой сильный и принимаешь человека целиком, у тебя сейчас есть полная возможность продемонстрировать это",-думал я. Но я не хотел этого, так как чувствовал себя оплеванным с головы до ног, а она и сейчас оставалась свободной. Предложение свадьбы сейчас представлялось окончательным унижением меня в ее глазах и казалось абсурдным. "Вот это жизнь!-думал я.-Это не у матушки под крылом прохлаждаться". Матушка тем временем уехала. Я не знал куда себя деть. Я сутками лежал на диване и думал: "Ну, почему, почему так?" Огород требовал своего. Я ехал туда. Лопата валилась из рук. Мне ничего не было нужно.
   Ъ_Набор нового опытаЪ..
   Я включал музыку и слушал "Алису", "Машину времени". Особенно "Алиса" производила на меня впечатление. Я завидовал силе Константина Кинчева, и мне казалось, что мне до такой силы далеко. В песне "Если бы мы были взрослее" Александра Кутикова есть слова:
   "Я очки терял, я не понимал, что можно проиграть.
   Но, но меня спасло, что в те годы, в те годы
   я не любил считать."
   У меня вставал вопрос какие очки и что считать. Павитрин как-то с радостью воскликнул:"Я знаю почему первая эманация от человека идет обычно отрицательная, а потом все плохое исчезает, и человек кажется хорошим. Потому что он открывает свою душу, и все плохое растворяется в последущем". У меня возникала куча вопросов-не лицемерит ли этот человек? Почему в его психике есть плохое? Значит он способен на плохое? Но ведь душа же одна? То есть в ней плохое сожительствует с хорошим. И как с таким человеком общаться? Как с хорошим или плохим? Слова Александра Кутикова я понимал, что в детстве, когда люди открыты душой, они не ведут счет отданного, и так же жил и он. А с возрастом он стал рассчетливей, включая счет блоков отданной души. Эта песня стала для меня ностальгической, так как в ней человек с уверенностью пел, утверждая совсем не мои идеалы. Так благодаря Павитрину и Александру Кутикову в мой обиход вошли понятия "счет отданной души", ее количества, а также "закрытие и открытие души".
   Границами каждого ее блока становился кашель, плевки и некоторые другие приемы, которыми люди пользуются во время общения. Среди этих приемов были и придуманные мной, например использование повелительной формы глаголов.
   И тут судьба мне опять подбросила Славу. Мы с ним учились вместе в СПТУ. Потом я уехал на запад. Он, я узнал позднее, попал в тюрьму на 5 лет. Мы встретились раз. Он был мрачен, соответственно времени, которое переживал город и вся страна. Второй раз его лицо несколько просветлело. Я продолжал приглашать его в гости. Я хотел стать бальзамом его душе, хотя своя и разрывалась. Но, видимо, подсознание чувствовало, что вдвоем переносить боль легче. От него веяло какой-то новой силой. Он и сам предупреждал, что сильно изменился. Во всем чувствовалось знание своего места и меры, усиливающее эту силу. Я же на своем месте оставался разве что только физически. Слава это почувствовал. У него была проблема. Он хотел отомстить парням, изнасиловавшим его подругу. Он описал мне их приметы. Они неожиданно сильно совпадали с чертами, живущих неподалеку. Когда я пошел его провожать, то показал ему этот дом.
   -У меня есть знакомый пацаненок.С завязанными глазами пальцем откроет любой замок,-сказал Слава. -Эти зверьки без воды и пищи через несколько дней станут шелковыми и сделают все, о чем я их попрошу. Забрать их в заточение он хотел, выкрадя и увезя их с друзьями куда-то на машине. Я был шокирован.
   Во второй свой приход Слава пришел с шестеркой. Шестерка, которую звали Димой, расставила перед Славой, усевшимся на диване, 6 бутылок пива, попрощалась и смылась. Слава сделал широкий жест рукой. Для меня он был слишком широким и поэтому я, поблагодарив, отказался. Слава начал рассказывать о своих возможностях. Он мог достать собачьи шкуры для двух пар унтов. Я знал сапожника. Начало общему делу было положено. Слава мог достать многое. Но и надо ему было не меньше, чем он мог. У меня же в городе связей было достаточно. Я пообещал одно, другое, третье. Их выполнение требовало времени, но Слава им располагал с избытком. Когда же он принес шкуры, их оказалось только две, а табуны собак, бегавших вокруг его деревни состояли, оказывается из трех собак, так как теперь там бегала только одна. Я был так неуверен в себе и так напуган его личностью, что в ходе второй встречи я отказался от двух наших прежних с ним договоренностей познакомить меня с одной девушкой и одним парнем. Это освобождало меня от связей с ним, и Слава воспринял мой отказ со скрежетом зубов:"Пусть будет так!" Но унты мне зачем-то были нужны. Хотя и нужны. Его обман меня относительно собачьих шкур был явным, но я ничего не мог сказать против. Общая картина наших взаимоотношений складывалась печальной для меня. Он знал обо мне все, включая мои ночные дежурства в больнице. И у него был пацан с волшебным пальцем, прийти с которым и еще с несколькими он мог в любое мое отсутствие. Я же к тому же был связан им по рукам и ногам своими обещаниями. Я запутался окончательно.
   Я боялся выйти из своей квартиры. Я не привязан к вещам, но быть ограбленным и поруганным мне не хотелось. "Это тебе наказание за Иру,-думал я.-Слава сильный, она сильная, -это я кретин. Зачем я тогда ушел от нее, оставив ее тому болтуну. Я же говорил, что ее никому не отдам. Зачем я отказался от договора со Славой о знакомстве и настроил его против себя. Он ведь мои побуждения понял правильно. Я ведь первым проявил недоверие. Хотя я отказался и от чувства ненужности мне ни этой девушки, ни этого парня из-за моей неспособности сейчас им что-то дать. Но что-то делать было нужно. Я лежал и перебирал в памяти людей, могущих мне помочь. Все оказывались занятыми своими делами. Я хотел договориться с какой-нибудь женщиной, приглядывавшей бы за квартирой во время моих дежурств. Одна родственница, о которой я вспомнил, не поверила слову "чист", сказанное мной ей для разубеждения ее в подозрении того, что здесь замешаны наркотики, которые имеются в больнице. Что мне было делать? "Может дядя Валера поможет?- думал я о папином друге подполковнике КГБ. По Славиным рассказам я знал о беспределах, творимых его знакомыми и в людных местах, и возможное сведение Славы счетов с ним меня останавливало. "Тем более контингент не КГБ-шный,-думал я.- Но ведь у него должно быть есть связи в других органах УВД. Может быть чем-то поможет".
   Дядя Валера Бандурин как и прежде вдохнул в меня столько силы и веры, что я не знал после как его благодарить. Сначала он предложил организовать ему встречу со Славой у меня дома. Я отказал ему в этом. Тогда он предсказал мне все дальнейшие Славины действия и сказал мне в случае затруднения снова прийти к нему.
   Домой летел я как на крыльях. Оставаясь порядочным, я стал сильным. А и с тем и другим Слава считался и уважал. "Постоянство-лучшая черта в человеке", - сказал он мне во время нашей первой встречи. Мы со Славой сделали все так, как и сказал дядя Валера. Победив Славу, я чувствовал уже побежденной и Иру.
   Во время кризиса и самопроклинания чувство подвело меня к стеллажу, на полке которого лежали 2 книги, которые недавно пришли от Вали из Твери : "Парапсихология и современное естествознание" и " Исповедимый путь" Анатолия Мартынова. Это чувство говорило мне, что это то, что мне сейчас нужно. После "Исповедимого пути" я почувствовал, что в промежуток от крышки черепа до внутренней стороны лица что-то мягко обволакивая приятно затекло и осталось. До этого там была пустота. Сейчас там был новый взгляд на старые вещи и новые понятия "Карма", "Гид","Путь","духовность" (почти все из которых тождествлялись мной прежде с церковью или с несовременным старым). Я начал ими оперировать. И тут я начал делать открытия. Ира была старше меня на 4 года.Моя матушка отца- на 2. При их свадьбе моей сестре было 5 лет. Данилу сейчас 6. Результат брака моих родителей я знал. Начались новые сомнения. Теперь я боялся судьбы. Сомнения усиливались словами Иры, как-то сказавшей: "Это ты сейчас так ко мне относишься, а что будет через 15 лет?" Победа над Славой принесла мне, однако, успокоение и неожиданно легкое разрешение этой проблемы. Как и писал А.Мартынов в своей книге, я перестал строить воздушные замки будущего и копаться в развалинах прошлого. Я начал жить настоящим. В настоящем она мне была нужна. В будущем же, если бы отношения себя исчерпали, разойтись всегда можно было по-доброму.
   Мое восстановление зимой в институте требовало ее переезд в город. Работа ей находилась. Карма была побеждена. И в ее рассмотрении я приобрел столько опыта, что чувствовал себя вестником нового знания. Я отвез Ире стопку подобных книг вместе с этими и попросил ее, прочитав их, разобраться в ситуации и принять решение. Свое я ей сказал. О постели в тот приезд я и не думал, чем вызвал у нее презрение. Мою перемену она почувствовала, и я стал иметь на нее больше прав, при полной, однако, свободе обоих. Все объединяющее было невысказанным.
   Я был на дежурстве.После работы я лег спать в свободной палате. Под утро мне приснился тошнотворный сон, который нельзя было назвать просто сном. Зрительных картин не было. Просто я знал что происходит. С его окончанием я проснулся. Разбудило меня как бы захлопывание двери. После пережитого покой казался раем. Я посмотрел на часы:6.20. Время подтверждало мои переживания. Я не знал верить себе или нет. Какое-то чувство подтверждало, что да. Второй "сон" случился среди бела дня, когда я мыл полы, и я пошел на почту давать телеграмму с благодарностью за эротику и просьбой перестать ее мне показывать. Когда я приехал, Ира стала смотреть на меня с интересом. Оказывается, когда принесли телеграмму, они сидели за столом с очередным банкетом (я поверил, что это был просто банкет) и парни стали ее допекать вопросами, перед кем это она показывала стриптиз. Но третий сон, от которого меня опять стало выворачивать, положил конец моему терпению. Взяв на работе очередной отпуск, я уехал на Сахалин.
   С моей сестрой Таней почти всю жизнь мы жили как кошка с собакой. При моей доброй собачьей сущности моя внешность всю жизнь оставалась кошачьей. У сестры же наоборот. Я не хочу сказать, что она злая, но впиться зубами в палец, подобно, иной приласканной кошке для нее не проблема. Один только раз в середине моих школьных лет мы с ней жили около года душа в душу. Этот год с тоской вспоминается до сих пор. Перед армией я стал находить слова для отвоевания своего достоинства и укрепления своей независимости от ее слов: хоть мы и ссорились ее взгляд на многие вещи и после ссор оставался до этого для меня авторитетом. Во время моего расцвета она была на Сахалине и ничего о нем не знала. После моего стресса мы с ней виделись один только раз, когда она приехала с Борей в Благовещенск для родов Катерины. В тот ее приезд она мне принесла много боли своим непониманием меня. Ей казалось, что я не забываю о том, что надо сходить в магазин или вынести ведро, а делаю это сознательно. Я с ужасом стал констатировать факт, что начинаю кричать на подобные претензии. Сейчас, забыв все свои обиды, я ехал к ним с открытой душой. Все мое время нахождения там вокруг происходили чудеса. Правда, не меньше было и мое ожидание их. Я и жизнь и все, что в ней происходило воспринимал как чудо. Но было и интересное. Украденная утром из под балкона елка, вечером опять там стояла. Я определил, что это другая. Правда, перед этим были разборки с молодым соседом по поводу его друзей, выносящих из его квартиры какую-то елку, но они нас убедили, что это была другая. И возвращать в обмен другую им не было никакого резона. Да даже если это сделали и они.
   Потом у Бори пропал бумажник. Просмотрено было все, что можно. Я сел, напрягся, представил ситуацию. За окном стояла его машина."Пойдем, посмотрим еще раз в ней",-предложил ему я. Мы сидели в кабине и разговаривали. Что-то мне подсказывало, что в бардачке на приборной панели он не смотрел. Я открыл бардачок. Там лежал бумажник.
   Я опять начинал любить все и вся. Особенно экстрасенсов. Теперь я знал что это за люди. Открывая газету и глядя на заголовки статей, я думал:"Какие люди глупые. Сколько они тратят энергии в бесполезных попытках изменить мир. Он ведь сам должен меняться. Ведь, натыкаясь на стену, если нет силы, нужно или остановиться или повернуться или сесть, то есть дожидаясь лучших для этого дела времен, заняться другим делом. Минимум у любого есть в доме. У кого его нет- это ведь романтика в каждом человеке видеть могущего помочь Бога. Любой, прошедший через действительные трудности с ностальгией вспоминает о таком трудном времени. Как о времени собственного становления. К тем же, чей Бог, могущий им помочь, спит, или живет в другой плоскости, тоже можно относиться с благословением. Если причины их недеяния себя не оправдают, то то, что они недодали вам вернется к ним. И об этом можно не заботиться. Психическая энергия всегда возвращается в излученном виде.
   Теперь я брал журналы "Публикатор", "Эхо" и штудировал статьи о Шри Ауробиндо, экстрасенсах и во всем видел истину. Моим жизненным принципом стала монгольская пословица:"Не делай завтра того, что можно сделать послезавтра".
   Рыбалка на море, радушие родственников, как и в другие, последущие за этим приездом разы, наполнили меня до краев. Уехал я домой с созревшим решением съездить к Ире в последний окончательный раз. Понимание его окончательности стало пророческим.