Беляева Лилия. Старость - радость для убийц

   Ну и так далее. Мы с Аллой вышли, добрались до пустой комнаты отдыха...
   - От мужики! Все на одно лицо. Никак не хотят без секса! Он уже сморчок сморчком, а туда же, - осудила Аллочка и восхитилась следом. - Природа! От неё не убежишь! Им без нас никак! Мы ими вертим, а не они нами! Хотим - дадим, хотим - нет. Ну, что хотела рассказать? Не тяни!
   - Боюсь, - робко отозвалась я. - Вдруг узнают, что у меня цепочка Обнорской, и меня в тюрьму... Вот она, в кармане ношу...
   Я вытащила злополучную вещицу.
   - Все? - спросила Алла. - А я-то думала... - она вздохнула облегченно. Брось, не спотыкайся на ерунде. Надень и носи. У тебя же нет ничего такого. Чем государству отдавать... Да какому государству! И государство наше воровское, не знаешь, что ли? Ну и не лезь в бутылку! Глядите, испереживалась вся! Смех!
   - А ты, - я потупилась, так как "Наташа из Воркуты" очень-очень стеснялась задать свой вопрос, - а ты... почему ничего не взяла? Побрезговала?
   - Я?! - круглые Аллины глаза уставились на меня с неподдельным интересом. - Почему я? - она словно бы никогда и не предполагала, что кто-то ей задаст такой вопрос. Но её замешательство длилось недолго. - Да зачем мне? У меня любовник богатенький! Он мне уже и квартирку купил. Однокомнатную, правда, но почти в центре, после евроремонта.
   - Целую квартиру?!
   - Ну не половину же... Зовет жениться, да я думаю.
   Алла надавила пальцем на кнопку телевизора, и тотчас в комнату ворвались звуки стрельбы, на экране замелькали парни в пятнистом камуфляже, в черных "чулках" с прорезями для глаз, с автоматами, кого-то преследовали, потом кого-то валили на землю... Диктор оповестил:
   - Так началась операция по обезвреживанию наркобанды, в которую, как выяснилось, входило одиннадцать человек. Двое оказали вооруженное сопротивление и убиты на месте. В квартире, где брали четверых, найдено много золотых цепей, дорогих ювелирных украшений и триста семьдесят тысяч долларов. Эти молодые люди думали, что конца их грязному бизнесу не будет, потому что их снабжали полезными сведениями продажные работники правоохранительных органов. Но сколько веревочка не вьется...
   Алла резко выключила телевизор:
   - Вот и болтают! Идиоты! Сволочи! Гады!
   Я оглянулась. Поразила бледность лица медсестры, ну ни кровинки...
   - Ломает? - понятливо погладила по рукаву её халата.
   Она продолжала смотреть на потухший экран бессмысленным, остановившимся взглядом, потом вдруг опять нажала кнопку, где показывали какую-то кучу малу из человеческих тел, а после двое в белом бесцеремонно стаскивали с негра черные штаны, потом усаживали его на стульчак, а в следующее мгновение демонстрировали черные шарики, как оказалось, набитые героином, сначала среди дерьма в белой емкости, потом отдельно на белой бумаге...
   Алла, казалось, забыла про мое существование. Она повернулась и пошла как заводная кукла, свесив руки, как что-то ненужное. Мне показалось, что сейчас она способна совершить что-то из ряда вон, и я направилась за ней.
   Оказалось, она знала, что ей надо. Мы дошли до "моей" кладовки. Она огляделась. В коридоре было пусто... Я нащупала выключатель, включила свет.
   - Держи дверь! - приказала, протянула руку к полке, где стояли коробки с порошками, вытащила одну, а из неё извлекла шприц и ампулу, быстро всадила иглу в вену на своей руке...
   - Теперь бери таз и тряпку! - распорядилась мной. - Идем... да хотя бы к... Генриху Генриховичу...
   - Но я убираюсь на втором...
   - А Генрих Генрихович залил водой ванную комнату! - солгала она, ничуть не смутившись. - Искать мне, что ли, ещё кого, раз ты под рукой!
   При нашем появлении полусонный старик-склеротик расцвел и залепетал свой излюбленный текст, каким, значит, он был прежде орлом... Я для видимости повозилась в ванной...
   Когда же мы спускались вдвоем по лестнице, нам навстречу легко, пружинисто шагал Виктор Петрович.
   - Алла, зайди ко мне! - сказал он, вроде, вовсе не обращая на меня внимания. Мне показалось, он был на неё сердит. Действительно, из-за плохо прикрытой двери директорского кабинета сразу же донеслось:
   - ... отсутствие бинта в аптечке на третьем этаже! Элементарная небрежность! Перед приходом комиссии из райздрава! Безобразие! Вопиющая безответственность!
   Не ожидала я, признаться, от вежливого Виктора Петровича такого ора! Да, по сути, из-за пустяка. Тут богатеньких старух грабят почем зря, а он из-за бинтика шум поднял!
   Я принялась поливать коридорные цветы из розовой пластмассовой лейки, надеясь на скорую встречу с Аллой. Надо будет её, бедолагу, утешить... Надо крепить и крепить с ней связь...
   На воле, у кухонной двери, суетился Володя в своих неизменных поношенных джинсах и серой курточке - вытаскивал из пикапчика фляги с молоком и тащил их внутрь...
   - Слыхала, как орал? - раздался поблизости голос Аллы. Она покусывала губки.
   - Алла, - рискнула я намекнуть, - а ведь если... в случае чего... ну я насчет коробки с порошком... меня могут...
   - Ты что? - нахмурилась медсестричка. - Кому надо в кладовке рыться!
   - Мало ли...
   - Ну ты уж трусиха, так трусиха! А ещё в медицинский мечтаешь! Да ты как увидишь труп в анатомичке, так и хлопнешься в обморок! Ладно, пойду проверю аптечки, суну, что надо.
   Ушла. Володя вытаскивал из кухонной двери уже пустую флягу, задвигал её в пикапчик. То же проделал и со второй, и с третьей... Я вспомнила весьма смекалистых водителей молоковозов из архангельской глубинки, где довелось побывать в командировке. Им достались ужасные, все в рытвинах-колдобинах дороги. Но они сумели превратить именно это неудобство в первое, наиглавнейшее звено конвейера по производству масла. Их очень умелые ручки совали в цистерну обыкновенный рыночный веник, привязав его так, чтоб он мотался вольно, а на дно не падал. И если в начале пути молоко в цистерне имело хороший процент жирности, то в конце - одни воспоминания об этом самом проценте, зато весь веник был покрыт комками масла...
   А другие шоферы хвалились мне тем, что в период жестокого, абсолютно бесчеловечного сухого закона, когда и милиция и гаишники подлавливали на дорогах тех, кто везет "левую" водку или самогон, - они именно во фляги с молоком засовывали бутылки с "горючим", "и все дела"... Много, много чего можно провезти в таких вот безобидных с виду флягах!
   ... Внезапно мне на плечи легли чьи-то руки, завитал в воздухе запах мужского одеколона:
   - Любуетесь пейзажем?
   За моей спиной стояла давно угасшая "звезда экрана", он же легендарный герой-любовник, все ещё статный седой старик Анатолий Козинцов.
   Что меня заставило улыбнуться ему мягко и нежно? Он же тотчас истолковал мое поведение, в самом благоприятном для себя смысле. Пророкотал остатками некогда невыносимо бархатного баритона:
   - Не зайдете ли ко мне? Я заварю чудесный чай из трех сортов...
   - Из целых трех?!
   - Из целых трех. Так как же?
   Былой красавец, небось, был уверен, что предложение его весьма соблазнительно для молодой "никакой" уборщицы. Он улыбался мое чуть-чуть снисходительно с высоты своего роста.
   - Ну-у... ладно, - решилась я продлить игру. Мало ли какими новыми фактами из жизни странноватого Дома обогатит меня этот человек...
   Однако он предупредил:
   - Постоим здесь минут пять. Там у меня Володя возится с кранами. Опять что-то сорвалось, течет...
   - Какой Володя? - удивилась я. - Он же вон фляги носит, молоко привез...
   - Вы плохо знаете этого человека. Он очень быстрый. Поглядите, возле кухни его уже нет.
   И действительно, пикапчик стоит, а Володи нет. Но когда мы с Козинцовым вошли в его квартирку, из ванной показался Володя со знакомым мне битым чемоданчиком и смущенно посоветовал знаменитости:
   - Вы... не очень краны туго завертывайте... А то они срываются...
   - Хорошо, хорошо, - пообещал артист. - Сам не знаю, откуда вода... Вернулся из столовой - кругом вода...
   - Я все сделал. Надолго хватит, - уверил Володя.
   Мы остались с артистом наедине. Он, действительно, заварил какой-то исключительно душистый чай и поставил передо мной большую белую в цветочек кружку с этим дымящимся напитком, разорвал с треском прозрачную пленку на новой конфетной коробке, заставил меня взять и съесть подряд четыре разных по форме шоколадки, а потом, совсем неожиданно подошел ко мне и поднял меня и подержал какое-то время на весу.
   - Убедились? - зарокотал, отшагнув от меня на некоторое расстояние, - что есть у нас ещё порох в пороховницах?
   Я честно подтвердила:
   - Ну надо же!
   - Значит, надо! - нарочито расслабленным движением руки он отбросил назад, к затылку, вьющуюся прядь седых волос, сел напротив, спросил строго:
   - Почему вы не встретились мне раньше? С этими фиалковыми глазами? С этими прелестного рисунка губами?
   - Но вот же мы и встретились, - наивничала "Наташа из Воркуты".
   Он протянул ко мне руки и умоляюще произнес:
   - Позвольте поцеловать вас, обнять и поцеловать... прикоснуться... Вам это ничем не грозит... И мало стоит. А я... а мне...
   Не призывай и не сули
   Душе былого вдохновенья.
   Я - одинокий сын земли,
   Ты - лучезарное виденье!
   Он прочел четверостишие с такой силой страсти и отчаяния, что я сдалась. Он крепко, очень крепко обнял меня и поцеловал в щеку... И долго ещё глядел на меня издалека, глазами раненого зверя...
   Как тут не подумать о том, что особенно тяжел, болезнен переход в глухую старость бывшим красавцам, кавалергардам, удачливым деятелям искусства и литературы! Они привыкли к поклонению, любви, славе... Попробуй отвыкнуть!
   Очень кстати я вдруг заметила, что на тумбочке стоит кожаная дорожная сумка, а рядом с ней красный термос.
   - Вы ехать куда-то собрались? - поспешила задать вопрос.
   - К сожалению... Впрочем, и к счастью... В свой родной Питер... Я ведь там родился. Надо бы встретиться с сестрой. Она там в больнице. Вон телеграмма.
   - Самолетом?
   - Как вы плохо обо мне думаете! - он укоризненно поводил в воздухе указательным пальцем. - На своей машине поеду. Я ведь когда-то даже в ралли участвовал...
   Машинально я взяла в руки голубоватый листок телеграммы, развернула... "Милый Толик лежу больнице может быть ты приедешь мало ли целую Нина."
   - Она старше меня на шесть лет. Но была вполне бодрая. Мы виделись на Новый год. Надо, надо ехать... Заодно белые ночи там... столько красоты... Он поднял лицо вверх, словно в небо, и прочел с чувством:
   Белой ночью месяц красный
   Выплывет в синеве.
   Бродит призрачно-прекрасный,
   Отражается в Неве.
   Мне привидится и снится
   Исполненье тайных дум.
   В вас ли доброе таится,
   Красный месяц, тихий шум?
   - Как хорошо! - вырвалось у меня.
   - Самое хорошее, - произнес он с паузой, - это - молодость, это мамины теплые глаза над тобой... А знаете ли, я только сейчас понял, почему потянулся к вам... Вы похожи на мою маму... И еще, пожалуй, - он прищурился, - на актрису Мордвинову в юности, в молодости. Она носила такую же челку. Я был в неё безнадежно влюблен. Я таскал ей букеты цветов. Но она пренебрегала прыщавым юнцом. Увы, в семнадцать лет я был очень прыщав. Это потом, потом очистился от этой пакости...
   - Это... эта Мордвинова, которая умерла?
   - Она. Дико звучит, но мы сошлись накоротке только здесь, в сенях, примыкающих к кладбищу...
   - И... и она хорошей оказалась?
   - Излишне прямой, излишне... Но очень цельная натура, вы понимаете? Не терпела лжи. Недаром играла героинь.
   - А вы героев.
   - А я - героев. Но я... сломался.
   - Как?
   - Ну-у... испугался стареть. Не будем уточнять. Зачем вам забивать голову чужим хламом?
   В дверь постучали.
   - Войдите! - отозвался хозяин.
   На пороге, замерев от неожиданности, стояла медсестра Аллочка. Впрочем, она быстро сориентировалась и молвила:
   - Вот ведь какой вы ужасный сердцеед, Анатолий Евгеньевич! Уже и Наташу соблазнили! А я думала, только ко мне питаете самые пылкие чувства! Да ладно, раз вас на всех хватает. Это же замечательно! Уже собрались? - она глянула на дорожную сумку. - Вы очень рано решили выезжать?
   - Да, - отозвался актер. - Часов в пят утра.
   - Я вам сейчас дам кое-какие лекарства. На всякий случай. Ваши обычные. Мало ли... Возле сумки и положу. - Она вытащила из кармана две коробочки, патронташик и бутылочку с валидолом. - Через неделю вернетесь? Будем ждать. Вас всему Дому будет не хватать. Теперь вот и Наташа затоскует... Спешите назад!
   - Постараюсь, - актер, видно, непроизвольно, забывшись, положил ладонь на развернутый листок телеграммы и медленно смял её, глядя куда-то мимо и Аллы, и меня... Но быстро спохватился, произнес игриво:
   - Девочки милые! Не поминайте лихом! Живите долго и счастливо!
   Позже, ещё и ещё раз прокручивая в памяти всю эту сцену, я пыталась понять, чуял ли Анатолий Козинцов, что путь его в Петербург окажется путем в морг? Чуял, но ничего изменить не мог? Или же верил в хороший конец своего путешествия?
   ... Он не явился в Дом ветеранов ни через неделю, ни через десять дней. Он сгорел в своей машине, как выяснилось, где-то в пятидесяти километрах от Петербурга. Свидетелей не было, если не считать тех деревенских жителей, что увидели уже вовсю пылающий автомобиль. К вечеру в столовой собрались все обитатели Дома и почтили нелепую гибель своего товарища прочувствованными речами и минутой молчания.
   На третий день, когда я пришла, дверь его квартирки была распахнута настежь, и сестра-хозяйка вытаскивала оттуда картонные ящики, наскоро набитые носильными вещами, обувью и книгами. Внутри уже стремительно строчила свое нотариус-Шахерезада. В кресле же сидела пожилая дама в черном, в маленькой черной шапке с вуалью. Надо всеми и всем возвышался парниша баскетбольного роста. Он бережно, почтительно даже снимал с полок статуэтки и прочие памятные вещицы.
   - И это забирать? - неуверенно спрашивала тетя Аня и быстро-быстро совала в коробку кожаные тапки артиста.
   - Что ж... да, да, - отзывалась дама в черном.
   - Тетя Аня, помочь? - напросилась я.
   - Давай, неси ящик с книгами... пока в бельевую.
   Я потащила. Вернувшись, услыхала протяжный, как стон, голос дамы в шляпе:
   - Какая его сестра? Какая телеграмма? Нет у него в Петрограде никакой сестры! Я его единственная родня, жена, а это его законный внук Филипп... После меня он уже не женился официально. Так, жил с кем хотел...
   - А он по телеграмме, по телеграмме! - частила тетя Аня, почти не скрывая радости от того, что дама оказалась щедрой и позволила ей столько вещей утянуть в бельевую. Там я и обнаружила изрядно потрепанный том медицинской энциклопедии, откуда на пол выпала газетная вырезка со статьей "Волшебный эликсир". Многие строчки в статье были подчеркнуты красным фломастером. Наспех проглядела, о чем речь. А речь шла об открытии ученых, о чудесных уколах, омолаживающих стареющий организм. Открыта субстанция, получаемая из... человеческого плода... в том числе в результате абортов, а также из выкидышей... На полях стояли три восклицательных знака, сделанные тем же красным фломастером...
   Я еле успела сунуть бумажку под бюстгальтер, - в бельевую не вошла, а влетела тетя Аня:
   - Чего застряла? Не думай, и тебя не обижу, дам чего... Тут много! Дама с пониманием.
   - Я на книги загляделась... Сколько их! Можно, я две-три возьму?
   - А бери!
   - Пороюсь.
   - А ройся!
   Она бросила на пол сетку, набитую обувью погибшего, и унеслась туда же, где можно задарма отовариться. Я же принялась пролистывать книги. Из одной, когда опрокинула её корешком вверх, вывалился изжелжтившийся рецепт на радедорм, слабый антидепрессант, выписанный А. Козинцову аж 2 апреля 1973 года. Из другой вылетела гладенькая розоватая десятка, устаревшая где-то в начале девяностых. Из третьей - листок с письмом, не дописанным по какой-то причине. "Родненькая моя! Лучшая моя!" - так начиналось оно сразу под датой "4 февраля 1968 года". "Мне не хватает слов, чтобы сказать тебе, как я тебя люблю! Как тоскую! Как рвусь с гор, прекрасных, чудесных, окутанных покоем, в нашу сумасшедшую Москву! Я бы хотел, чтобы ты знала, про мой в известном смысле подвиг. Я отказался от дублера-альпиниста и сам вскарабкался на весьма известную скалу. Вот слезть не смог. Вызывали вертолет. Но режиссер уверяет, что кадр получился сногсшибательный! Я посвящаю и его тебе, как..." Письмо это выпало из тонкой книжки "О пользе раздельного питания". И там же, приклеенная к внутренней стороне обложки, желтела газетная вырезка под заглавием: "Не бойся, старичок!" О чем речь? О том же, как справиться с импотенцией: "Мне за пятьдесят, но записываться в старики не хочу. Когда-то женщины называли меня в шутку жеребцом, что мне льстило. Сейчас не то, совсем не то... Неужели я выпадаю из большого секса навсегда? Неужели нет мне спасения? Ф. Кайгородовский.
   Отвечает Ф. Грачев, врач лечебно-диагностического центра "Прометей": "Вы правильно сделали, что не постеснялись обратиться в газету. В нашем центре приходится оказывать помощь в самых разных случаях половой дисфункции. Возможно, нужны коррективы в вашей сексуальной жизни. Если потребуется, вам предложат эффективный и при этом недорогой метод укрепления "мужской силы" лечение безвредно и безболезненно, главное - не упускать время и вовремя посетить кабинет врача. Специалисты центра пользуются заслуженным авторитетом в стране и за рубежом, ведут самостоятельные научно-практические разработки, не забывая следить при это за опытом иностранных коллег. Пока ещё ни один пациент не ушел от нас разочарованным."
   Вообще среди томов Пушкина, Лермонтова, Пастернака то и дело попадались разные брошюры и книги с полезными для здоровья рекомендациями. И такая: "Многие читатели обращаются к нам с просьбой рассказать, как лечиться с помощью медных пластин и браслетов, можно ли полагаться на такое лечение. Отвечаем: медь в лечебных целях использовалась давно, ещё Гиппократ и Авиценна утверждали, что медь помогает, если, к примеру, медную монету приложить к месту ушиба. Лечили медными пластинами радикулиты, полиартриты, ангины. Оказывается, медь всасывается через кожу, притягивается к ней, как к магниту. В этом случае на коже остаются темно-зеленые пятна. Если же этих пятен нет значит, нужно медь очистить. Для этого её кипятят в течение 5-10 минут в крепком растворе поваренной соли..."
   Я унесла с собой, кроме тома медицинской энциклопедии, ещё две книги, видно, купленные Козинцовым совсем недавно, с весьма выразительными названиями: "Мужская импотенция и как с ней бороться", "красивый мужчина в одиночестве". Наскоро кусая от бутерброда и прихлебывая чай, я листала свои трофеи в поисках каких-нибудь знаков на полях, оставленных ручкой или фломастером. Было очевидно, что книги читаны. Однако - ни подчеркиваний, ни галочек, ни точек... И я бы так и не узнала, какие места в тексте привлекли его особое внимание, если бы случайно не поглядела на страницу вкось, низко склонившись над гей. Были отметки, были! Правда, еле видимые - ногтем! В книге про импотенцию такие вертикальные черточки на полях встречались то и дело. Во второй - особо подчеркивались те абзацы, где говорилось о сложном состоянии именно красавцев, которые начинают утрачивать недавнюю сокрушительную власть над женщинами и подчас впадают в сильнейшую депрессию.
   Отмечено ногтем: "При адинамической депрессии больному все равно, что происходит вокруг. Он готов валяться в постели с утра до вечера и с вечера до утра. Ему абсолютно ничего не хочется. Он не в состоянии почистить зубы, открыть холодильник и вынуть из него хоть что-то съедобное. Ему невыносимо тяжело встать и дойти до туалета".
   Подчеркнуто: "К сожалению, многие больные депрессией не желают идти на контакт с психиатром. Они не подозревают, что легкую форму болезни можно одолеть с помощью не только лекарственных препаратов, но и доверительных отношений с врачом".
   Когда же я закрыла эту книгу - в глаза росилась фраза, написанная Козинцовым прямо по белому айсбергу, почему-то украшающему обложку: "Мой час настал, и вот я умираю..." Буквы вдавлены шариковой ручкой с черными чернилами. Что хотел этим сказать актер? Почему выбрал именно эти слова именно из оперы "Тоска"? он что, предчувствовал свою смерть? Почему? Какие тому были причины? Эту книгу он приобрел недавно - свеженькая... текущего года.
   В Доме перешептывались:
   - Без остатка сгорел! Никто не видал, чего там было. Свидетелей нет! Сгорел и все. Даже в морге почти ничего не было.
   Из меня, конечно, какой уж Шерлок Холмс! Но даже мне теперь яснее ясного было, что в Доме происходят страшные, загадочные вещи, его обитатели, несмотря на все свои звания и всяческие заслуги, - не убережены от какой-то злодейской силы, действующей почти напрямую, без стыда и совести.
   Но где скрывается эта сила? Кто её олицетворяет? Кто руководит всем этим шабашем? По чьей хищной воле погибла в огне Мордвинова, Маринкин муж Павел, актриса Обнорская и, наконец, звезда экрана пятидесятых-шестидесятых Анатолий Козинцов, поехавший в Петербург по фальшивой телеграмме? И кто будет следующий?
   Об этом же, видимо, думал Георгий Степанович, только что вернувшийся с прогулки. Он шагал по ковровой дорожке широко, помахивая тростью с львиной головой на рукоятке. Его остановила худенькая, зябкая, в оранжевом, Вера Николаевна:
   - Мордвинова... Обнорская... Козинцов... За неполные два месяца. Вам не кажется это странным?
   - Отчего же, дорогая! - отвечал бравый бородатый общественник. - Помираем помаленьку. Закон природы. За зиму тоже немало унесли. Посчитаем: Толобуев раз, Розенблат - два, Хачирян - три, Гурвич - четыре, Бахметьева - пять...
   Я улыбнулась ему, когда проходила мимо, и тихо сказала:
   - Я никому про Обнорскую... ну что вы мне говорили... ну что грозилась убить Мордвинову.
   - Наташенька! - осадил он меня. - Мне сейчас ни до чего! У меня, простите, радикулит. Жду Аллочку, придет, разотрет...
   Старикан закрыл за собой дверь своей квартирки так крепко, словно сам себя в ней и запечатал навсегда. Мне в голову залетела совсем шальная мысль: "А не он ли тут главный? Не он ли руководит всем этим измором? Только вот ради чего?: ради посмертного грабежа своих же товарищей по несчастью? Или он садист какой?"
   ... Кончалась третья неделя моего пребывания в Доме ветеранов всяческих искусств. А толку? Что поняла? О чем догадалась в точности? Как устала, однако! И от физической работы, но больше - душой. Как нестерпимо хотелось рассказать обо всем понимающему, своему в доску человеку! Да просто заскочить домой, увидеть мать, потрогать её вечное вязание, услыхать её голос: "Ты, конечно, опять толком ничего не ела? Иди на кухню, разогрей..." И пойти на кухню, где на голубом пластике стола сохранился след от зеленки, коей мазала себя как-то очень обильно пятилетняя Танечка, схватить со сковороды холодную макаронину, запеть ни с того, ни с сего в полный голос "Зайка моя, я твой тазик...", огреть походя полотенцем Митьку, встряхнуть за плечи мать, заглянуть ей в глаза, просто заглянуть...
   Я даже взвыла и стукнула кулаком по чужому кухонному столу - до того схватило меня за горло желание немедленно выложить все-все, что узнала про этот странно - очень странноприимный Дом! Ну разве я не женская особь? Разве я "железный Феликс"? да ведь целых семнадцать дней уже не имею возможности отвести душу! Да ведь это самое настоящее издевательство над собой! Да провались она пропадом, вся эта чертова конспирация! Вот возьму и наберу номер Маринки...
   Мои нервы уж точно сорвались с привязи. Я схватила желтый, как банан, Михаилов телефон, прижала его к себе, словно живое, понятливое создание, и... и, вопреки разуму, логике, всячески полезным доводам, принялась отстукивать Маринкин номер...
   Но тут на улице, очень близко к окну, взвыла сирена - может, кто-то собрался угнать чужой автомобиль, да не выгорело... Мой палец замер над последней цифиркой. Я тотчас отняла коварный телефон от груди, отодвинула подальше, отправилась в ванную, пустила ледяную воду, чтоб сунуться под душ на три секунды, вздрогнуть от холода и прийти в себя окончательно... А потом уже можно понежиться в ванне, средь пуховых белоснежных облаков пены... В голове немедленно распустились цветы разумных, утешительных мыслей: "Ну да, нас, девушек-женщин, хлебом не корми, а только дай поболтать, выболтать. Ну раз природа требует! Но мы ж при необходимости такие стойкие оловянные солдатики! Лично я, например... А что? Взяла и переломила себя! Что это, как не подвиг разведчика? А уж так хотелось услышать Маринкин голос! Так хотелось! Но нельзя, никак нельзя "Наташе из Воркуты" звонить женщине, у которой убили мужа за вазу, когда-то принадлежавшую убитой актрисе Мордвиновой! Бедная, бедная Маринка... Пришла ли в себя после похорон? Искала ли меня? Жива ли вообще?
   Последняя мысль прямиком подводила к необходимости дозвониться до неё и встретиться. Однако я понимала, что самой звонить в "засвеченную" квартиру никак нельзя. Не исключено, что телефон прослушивается. И я придумала вот что: обмотала шею шарфом, надела Михаилов кепарик с длинным козырьком, вышла на улицу, к телефону-автомату, прилепленному к стене соседнего дома. Вокруг ни души. Так ведь двенадцатый час ночи. Москвичи научились бояться. И я тоже не стала красоваться на виду, зашла за кусты и высматривала "жертву" оттуда.
   Пьяного парня, тащившего себя и белую полиэтиленовую сумку с великим трудом куда-то вдаль, естественно, отпустила с миром. И парочку влюбленных не тронула. А вот женщину лет сорока, тянувшую сумку на колесиках и, как ни странно, напевавшую что-то себе под нос, - рискнула остановить и, изображая больше всего руками, что, мол, горло простудила, трудно говорить, а надо позвонить подруге, вот телефон, вот жетончик для телефона. Она легко пошла мне навстречу, призналась попутно - "у меня внучок сегодня родился в Волгограде, Андрейкой назвали", и набрала Маринкин телефон и, услыхав её голос, повторила за мной: