Беляева Лилия. Старость - радость для убийц

   И как же не хотелось мне думать о Николае Федоровиче! А точнее, о том, правду или неправду сказала Маска. Уже один этот вопрос автоматически превращал меня в предательницу и лишал опоры. В том числе и надежды на более-менее удачный для меня исход всей этой истории... Но надо было, надо было придти к какому-то определенному мнению. И держаться в зависимости от него. Так кто он, Николай Федорович? Неужели из тех, кто с потрохами продался криминалу? Или это всего лишь иезуитский ход мужика в маске, чтоб сбить меня с толку, кинуть в омут безысходности, лишить воли к сопротивлению?
   Есть же ещё Аллочка... Она уверяла, что действует от Николая Федоровича и, значит, во имя вселенской справедливости...
   Я очень, очень устыдилась, что так поздно вспомнила об этой маленькой девушке-женщине... Где-то она? Что с ней-то стало? Может быть, она уже мертва? Она же так боялась, что её убьют...
   Вернулась в комнату, села на кровать. Вопрос прорвался сам:
   - Где Аллочка? Мы же были с ней...
   Маска не ответила. Ее кресло оказалось на роликах, она, подгребая ногой, подкатила к телевизору, глазеющему из своего угла на происходящее, нажала кнопку. На экране вскоре возникла знакомая телеблондинка, уже не девушка, но ещё и не женщина в силе, явно растерявшаяся перед выбором - кем быть и потому мудрящая с прической... Маска не дала ей права голоса.
   - Где Аллочка? - повторила я свой вопрос.
   Маска хмыкнула и разразилась тирадой:
   - Вопросы, вопросы... И все для того, чтобы не ощущать себя песчинкой мироздания. Чтобы сохранить наивную веру в то, будто от твоих усилий в мире прибавится нравственности, благородства и прочее? Ведь так? Пустое заблуждение! В этом мире все зыбко, все неустойчиво! Давно ли мы все хором восславляли цареубийц? Теперь же тем же хором славим царя со свитою? Давно ли пели осанну социализму, равенству, братству? Теперь же поем ту же осанну капитализму?
   - Где Аллочка?
   - Там, где ей следует быть. Вернемся к истории развития человечества. Совсем недавно, лет пять назад, в наших журналах как оценивали события семнадцатого года? Цитирую: "Реакционеры полагали, что корень зла лежит в самой революции - она-де завела Россию в тупик. А посему и выход усматривался в возврате к "доброму старому времени". И когда бывшему либералу П. Струве напоминали о его восторгах в дни Февраля, он отвечал выразительной репликой: "Дурак был!" К стыду русской интеллигенции, даже такие её представители, как П. Милюков, считали, что без крови не обойтись и России нужна "хирургическая операция". И выход их кризиса все они усматривали в военной диктатуре. Что же касается самого кандидата в диктаторы - генерала Корнилова, то ради "спасения России от революции" он был готов "сжечь пол-России" или "залит кровью три её четверти". К октябрю ждать уже было нельзя. Все более определенные очертания приобретали действия крайне правых сил, направленные на установление кровавой военной диктатуры. Росла опасность и стихийного, свирепого взрыва в низах. "... Волна настоящей анархии, - предупреждал Ленин, - может стать сильнее, чем мы..." И как итог: "... Выхода нет, объективно нет, не может быть, кроме диктатуры корниловцев или диктатуры пролетариата..." такова была реальная историческая альтернатива Октября 1917 года". Как же оцениваются эти события сегодня? С помощью цитат, свидетельств, но уже других, с другой стороны? Как чудовищное насилие отвратных большевиков над Россией, где все цвело и благоухало во славу царя и Отечества. Только и это не конец. Возникают и возникают уже совсем-совсем иные оценки тех же самых происшествий, внезапностей, катаклизмов.
   - Я разговариваю с доктором наук?
   - Почти.
   - Неужели необходимо столько знаний, чтобы претендовать на роль...
   - Дознавателя в криминальной структуре? Так ты хочешь сказать?
   - Примерно...
   - Видишь ли, я, как и ты, выполняю порученное мне дело. Каждый из нас выполняет свое дело. За что и получает соответствующее вознаграждение. Иными словами - возможность жить, содержать семью, помогать близким. За время советской власти я привык равняться на лозунг текущего момента. Сегодня он какой? Или забыла? "Каждый выживает в одиночку". Понимаю, твою ранимую душу он коробит. Ты никак не можешь примириться с тем, что его сняли с волчьего логова, где он более уместен. Но что есть, то есть. И я, учти, не имею права делать свою работу кое-как. Выводы за тобой. Или ты мне сейчас, взвесив все "за" и "против", скажешь, что хочешь говорить все откровенно, а значит, и жить... Или жить не будешь. Моя мысль ясна?
   - Пожалуй... Но...
   Маска встала и ушла. Наступила тишина, та самая, о которой говорят гробовая. Я закрыла глаза. Зачем? Хотелось думать, что сплю, и все это только снится? Потрогала щеки ладонями, обнаружила - щеки холодные, а руки просто ледяные и дрожат. И внутри, в животе, набухает боль и ужас. Но мыслишки впрыгивают в голову какие-то несуразные, детские: "Неужели он это всерьез? Неужели меня можно взять и убить? Я же так люблю собак, сирень, лилии на воде... Чехова, Бунина, пушкина... За что убить? Я же сама никого не убивала... Я же ему все сказала, что знала..."
   Врала, конечно, даже себе врала в эти страшненькие минуты. Ведь не все, далеко не все рассказала о том, что заметила, увидела, услыхала в проклятущем Доме ветеранов... Чуяла - нельзя, ни в коем случае нельзя нараспашку! Надо цедить факты, фактики, имеющие отношение только к Мордвиновой, к Обнорской, к Вере Николаевне, и все только о том, как старух обирают после смерти. Чтоб никаких сомнений у этого криминала-интеллектуала не возникло насчет искренности моих намерений написать материалец и ничего кроме. Материалец под названием "Грабеж покойных старух". И ни-ни про фальшивую телеграмму из Петербурга, что получил перед гибелью актер Анатолий Козинцов, и ни-ни про то, что как-то странновато ушли на тот свет друг за дружкой три старых актрисы... Ни-ни! Тем более нельзя, ни в коем случае нельзя проговориться о...
   Вошел Интеллектуал все в том же пресловутом "чулке" вместо лица и, словно подслушав мои приказы себе, выдал:
   - Если тебе нужен был громкий материал об ограблениях старух, почему ты продолжала работу в Доме? Разве не достаточно было своими глазами увидеть, как обобрали труп Мордвиновой, Обнорской? Вполне могла бы описать и вызвать слюну вожделения у жадного до таких штучек читателя. Слава, почем средь тусовщиков! Ты хлебнула уже этого сладкого зелья, когда написала про нравы на рынке. Для все ещё наивных - великое откровение! Ну так почему не бросила Дом, а продолжала играть роль Наташи, уборщицы из Воркуты?
   Сел в кресло, закинул руки за голову, локти в стороны, приготовился ждать.
   Но я-то понимала - времени у меня в обрез. Времени на то, чтобы убедить этого типа в том, что вся-то моя честолюбивая журналистская мечта была совсем бытовая, совсем узенькая, совсем без замаха на другие миры, а только показать общественности, какие безнравственные поступки могут совершать по отношению к старым, зависимым людям те, кто призван об этих людях заботиться, оберегать их от невзгод и неприятностей! Мне надо сосредоточиться и возжечь в себе то пламя азарта, которое не раз выручало на зачетах и экзаменах, когда знаний маловато, но так охота получить хорошую оценку. Ну и пошла-поехала каждое предложение проговаривать с пафосом и страстью первооткрывателя, стараясь уже одной интонацией убедить преподавателя в своей особой любви, преданности данному предмету. И ведь сколько раз сходило с рук... Редко кто, выводя в зачетке приличную оценку, все-таки укорял: "Слов много, куража море-океан, а все по верху..."
   - Я не знаю, не понимаю, почему вы не верите мне? - приступила к выполнению данного себе задания, надеясь во всем блеске продемонстрировать абсолютную веру в неуязвимость собственной позиции. - Мне совсем нечего скрывать. Если вы в курсе, я ведь и про историю с Мордвиновой узнала не из каких-то там официальных источников, а только потому, что мне позвонила Маринка... Кстати, она бросила все после гибели Павла, решила не копать... себе дороже...
   - Разумное решение, - оценила маска.
   - Но меня заело. Вы это можете понять? При пожаре погибает старая, когда-то знаменитая актриса. За месяц до этого некий Сливкин получает от неё странное право распоряжаться дачей. Маринка остается по сути дела ни с чем... Все разворовано... Если не считать вазы, из-за которой убивают её мужа... Это же чудовищно! Это же не средневековье, а Москва накануне двадцать первого века! Дальше - больше, я присутствую при сцене, когда у неостывшего трупа Обнорской тетеньки в белом делят между собой её драгоценности и...
   - Рекламная пауза! - перебила Маска. - Кто там отличился, на твой взгляд? Кто показался тебе более жадным и мелочным?
   - Кто? - я понимала, что он меня ловит, пытается... - Сейчас подумаю... Пожалуй, они все одинаково противно себя вели все. Но более мелкой, загребущей мне показалась... пожалуй... Валентина Алексеевна, секретарша. Жалкая она в общем-то, убогая какая-то...
   - В самом деле? Именно она?
   - Так мне показалось. Вообще мне их всех жалко, все они какие-то убогие тетеньки... Где-то их можно понять - зарплата - кот наплакал... живут неизвестно где и как. Почти все беженки...
   - понятно. Глубоко копнула, - произнес мой допросчик то ли всерьез, то ли с издевкой. - Теперь скажи мне вот что, как они о Сливкине, что говорят?.. И говорят ли?
   - Ну, что он спонсирует Дом, не очень часто, не очень много, но кое-что дает... Это Удодов говорил. Ему виднее.
   - Ты собралась упомянуть о Сливкине в своей газетенке?
   - А почему бы и нет?
   - Еще что тебя напрягло там? Какие моменты? Как тебе, к примеру, та же Аллочка?
   - Она в грабежах не участвует.
   - Но ведь не англ?
   - Как и все мы.
   - Не хитри. Тебе известно, что она наркоманит?
   - Ну-у...
   - Ладно. Проехали. Какие имена-фамилии ещё собиралась воткнуть в свою громокипящую статью?
   - Удодова! Обязательно! Это же все на его глазах творится! Он делает вид, что ничего не знает, или, действительно, ничего не знает... Грабить покойниц! Старух! Это же черт знает что! Беспредел! Кошмар! Как можно жить, если знаешь, что в одной только Москве убиты тысячи стариков!
   - И алкашей, - отозвалась Маска. - И психов. Но Козьму Прутков обронил как-то: "Бывает, что усердие превозмогает и рассудок", Твое усердие на поприще добывания правды, возможно, высоко оценят грядущие поколения, но на данный момент ты обречена... Почему? Потому что все ещё пытаешься изворачиваться, а не отвечать по существу, все ещё не хочешь понять размеры собственной глупой самоуверенности и роли денег в современном обществе, где вовсю идет строительство величавого здания капитализма. Деньги, деньги, Татьяна, решают все. И нет таких преград, которые и вчерашние большевики, и нынешние бизнесмены, которых ты, естественно, считаешь грабителями народа, не брали с одного-двух заходов во имя денег, "баксов", "зеленых"...
   - Но что я должна рассказать еще?!
   - Не рви понапрасну голосовые связки! Не переигрывай! Все-таки актрисы из тебя не вышло... Ты должна ещё раз хорошенько подумать о собственном будущем и поделиться со мной всеми своими соображениями по поводу Дома. Всеми. Без пропусков. Что ты там высмотрела, какие догадки пришли тебе в голову. Сколько раз тебе повторять? Ну и, само собой, ты скажешь, кто тебя послал, с каким конкретным наказом. Откуда, значит, нам ждать штормовых ветров.
   - Да никто, никто меня никуда не посылал!
   - И вот еще: если ты крутишь любовь со своим хирургом, зачем тебе потребовался фотокор Михаил? Ты что же, не любишь хирурга, а так?
   - Я не хотела бы отвечать на этот вопрос.
   - Понимаю. щепетильная барышня. Как же тогда ты очутилась в постели Михаила? Вроде, мало совместимо - борьба за общеполезную правду и рядовой блуд?
   - Вы многое обо мне знаете...
   - А как же! Работаем! Хуже то, что ты нас знаешь маловато. И о наших возможностях. Ест ещё некоторое время для того, чтобы повысить твою квалификацию и лишний раз объяснить тебе, что такое деньги. Сейчас будет телепередачка, которая очень заинтересует тебя и, предполагаю, вызовет твою ярость. Как всякая наивная, глуповатая правдоискательница, ты, возможно, даже возопишь: "Это ложь! Лакировка! Обман! Обдуреж!" Даю звук.
   В комнату прорвалась дивная мелодия, знакомая-презнакомая, но я не смогла вспомнить ни названия, ни композитора.
   Мелькнули виды какого-то поселка, где все зелено - окружающие луга-леса, улицы, задворки, огороды, а деревья кажутся особенно могучими рядом с вереницами одноэтажных, зажившихся домишек. А речка блеснула таким чистым светлооким взглядом, что захотелось реветь...
   - Нервишки-то того, - заметил мой полупалач. - С такими нервишками не Пуаро работать, а стишки пописывать где-нибудь на дачке, под малиновым кустом, вроде:
   Фея сделала находку:
   Листик плавал на воде.
   Из листка построив лодку,
   Фея плавала везде.
   - О как! - прорвало меня. Бальмонта изволите знать! Вот уж никак не ожидала, что...
   - Я же говорю - темнота! Предполагала, что попала в лапы дебилов, олигофренов? Как же отстала от жизни! А ещё журналистка! Позор! Гляди! Вот оно!
   На экране телевизора возник кирпичный трехэтажный фасад Дома ветеранов работников искусств, полузатененный трепещущим серебром тополей. Далее камера шагнула в вестибюль, повела слева направо, демонстрируя кожаный диван, кресла, блескучий журнальный столик, вазу с цветами... Эффектно смотрелись широколистные тропические растения в коридоре второго этажа, так как сквозь сплошную стеклянную стену на них лился щедрый солнечный свет.
   Далее пошли одно за другим лица старичков и старушек, улыбчивые, явно довольные и тем, и этим. С одинаковой готовностью они смотрели в камеру и спешили ответить на вопрос тележурналиста, молодого бритоголового парня с серьгой в ухе: "Как вам здесь живется?" Все, все отвечали, что живется хорошо, что кормят хорошо, что привозят кинокартины, что отношение к ним обслуживающего персонала - лучше и желать нельзя, что персонал этот заботится не только о том, чтобы обеспечивать им, ветеранам, достойные условия существования, но помнит всегда, как важно людям искусства приобщаться к современному творчеству, что, пользуясь случаем, они хотят от всего сердца поблагодарить поименно...
   Словом, это был коллективный пассаж растроганных донельзя старых людей, словно бы обитающих в подлинном раю. Одним из тех, кто оказался столь благодарен "партии за это, что за зимой настало лето", оказался импозантный бородач, ученый Георгий Степанович. Особым, звучным голосом, разработанным в процессе многих выступлений перед аудиторией, он пророкотал, бережно трогая бороду кончиками пальцев:
   - Хотелось бы подчеркнуть весьма располагающую обстановку.. Видите ли, здесь работают настолько профессиональные люди, что как-то растворяется горькая мысль, что живешь, все-таки, не дома. Я ни разу не слышал, чтоб кто-либо из сотрудников позволил себе как-то грубо ответить ветерану или отказался выполнить его просьбу. Хочется ещё и ещё раз поблагодарить нашего многоуважаемого директора, который несмотря на экономические и иные сложности сотрясающие хозяйство нашего многострадального Отечества...
   Сейчас же возник в своем кабинете, за полированным столом, главный, надо полагать, виновник торжества - Виктор Петрович Удодов, в светлом костюме. Он аккуратно положил руки на стол, ладонями вниз, и скромно поведал:
   - Я, конечно, очень благодарен нашим дорогим ветеранам за добрые слова. Однако сам я вижу достаточно промахов... Надеюсь, верю, что благодаря... при содействии... удастся ещё лучше, ещё качественнее... Как говорится, мы не стоим на месте... Хочу особо отметить работников кухни... Вот Виктория Тукаева, кондитер. У неё поистине золотые руки. Ее пирожки тают во рту. Должен особо отметить: в честь знаменательных дат наших дорогих ветеранов она делает великолепный торт "Триумф".
   И все это - под приглушенную, прелестную мелодию старинного романса "Отцвели уж давно хризантемы в саду..."" под чарующие звуки скрипки... То есть все путем...Все всерьез... Все по высшему классу придурежности.
   После круглолицего, во весь экран, торта "Триумф" в розовых розочках появилось сдобное, в улыбчивых, частых морщинках лицо вечно восторженной "Вообразите". Верная своей привычке, она и на этот раз начала свою речь во славу рая, где обитает, традиционно:
   - Вообразите, к нам на днях приезжал популярнейший молодой певец... вот фамилию забыла, но чудный, чудный молодой человек! В чудесном, незабываемом исполнении мы услышали романсы известнейших композиторов Франции, Испании, России. Это был восхитительный вечер! Мы, старые люди, ценители истинного искусства, проявили, скажу прямо, некоторый эгоизм и попросили нашего гостя исполнить несколько вещей на "бис". Отказа не было, хотя концерт этот был не за деньги, чистая благотворительность. Так пусть все знают: не надо оплакивать наше искусство. Оно живо, пока живы такие щедрые, талантливые люди... Как приятно нам, пожилым, видеть сердечное к себе отношение молодежи! Как приятно знать, чувствовать, что лучшие традиции нашей культуры не умирают!
   Ну как, как после всего этого можно даже подумать, что жизнь человеческая в этом самом Доме, воспетом самими его обитателями, нипочем, если у кого-то, ловкого, наглого, беспощадного возникла необходимость довести свои жестокие планы до конца? Кому из телезрителей придет в голову с подозрением отнестись к "дружному, сплоченному коллективу", который под конец передачи выстроился на ступеньках крыльца этого самого показательного Дома, почти весь в белых халатах, с улыбками такими кроткими, такими добросердечными... Под "Вальс цветов" из "Щелкунчика", между прочим, который призван, надо полагать, окончательно и торжественно убаюкать бдительность самых привередливых...
   Маска выключила телевизор, обернула ко мне свое лицо. Я впервые вдруг обнаружила, что глаза в прорезях черного "чулка" светло-карие, того цвета, который называют чайным. Я впервые вдруг подумала, что человек этот вполне мог знать меня ещё до встречи в этой глухой комнате, что он даже мог быть моим хорошим знакомым... Недаром же изредка называет Татьяной и ведет себя достаточно сдержанно, во всяком случае, не прижигает сигаретой мою кожу, не вгоняет мне иголки под ногти... Вот и голос словно бы не совсем чужой... Хотя говорит он сквозь "чулок", приглушенно...
   Впрочем, долго размышлять мне на эту тему не пришлось. Интеллектуал-Криминал сейчас же и порушил мои неясные, робкие надежды на его какие-то добрые чувства ко мне, заявив:
   - Не расслабляйся. Нет причин. На все твое образование мне отведено не больше двух часов. Если ничего не поймешь и продолжишь упрямо талдычить, что никто тебя не подсылал в Дом, и никто не давал спецзадания из органов - тебя ждет конец. Если же честно выложишь все - есть шанс уцелеть. Экран!
   Тотчас погас свет. С мягким шорохом поползли в стороны, как догадалась, занавеси...
   На стене, на белом квадрате, возник световой четырехугольник. Еще секунда... и я узнала комнату, в которой сидела. Та же широкая кровать из темного дерева, тот же телевизор в углу, те же полосатые, белые с четным, занавеси по стенам... А на кровати - женская фигура... Лежит... Потом сидит... Лица почти не видно. Закрыто растрепавшимися волосами. Рот завязан белой тряпкой. Одни глаза, огромные, кричащие...
   - Сейчас ты увидишь, что будет с тобой, если не выполнишь мои, наши условия, - не торопясь, придавая каждому слову особый вес, произнес Интеллектуал. - Смотри, не отрываясь. Ни в коем случае не закрывай глаза. Иначе придется открывать их насильно. Надеюсь, ты помнишь, как это делалось в блестящей киноленте "Заводной апельсин"?
   Я кивнула. "Заводной апельсин"... Там парню, которому показывали ужасы насилия на экране, вставляли под веки особые распорки, чтобы он не смел закрывать глаза, а смотрел и смотрел... Чудовищная придумка!
   Мое тело в предчувствии чего-то из ряда вон выходящего сжалось в комок, а когда пошли кадры за кадрами, каждую жилку, каждый нервик бросило в дрожь, и словно все мои молекулы, атомы, нейтроны-протоны устроили дикий неуправляемый перепляс. Я закрыла глаза, зажмурила крепко-крепко.
   - Открой! Смотри! - приказал мой мучитель. Он, оказывается, стоял рядом.
   Я не посмела ослушаться. Только крепче вцепилась ногтями обеих рук в свои колени до боли.... И смотрела, смотрела... Теперь на меня напал столбняк. Словно истукан, сотворенный из каких-то чурочек-железяк, я смотрела и видела то что видеть никак нельзя, чего не может быть никогда, ни за что не может быть, а оно происходило, длилось...
   Девушку, а это была худая, молоденькая девушка с завязанным ртом, схватил за руку какой-то огромный тип в камуфляжном пятнистом, в черном "чулке" на лице, дернул и потащил к двери. Она попробовала упираться босыми ногами. Но подошел второй мужик, одетый так же, как и первый, со шприцем наперевес... После укола тело девушки обмякло, на него натянули черный блестящий мешок.
   - Боже мой, Боже мой! - вырвалось у меня.
   - Смотри дальше! Оцени, как профессионал, превосходное качество сценария и операторской работы. Сама знаешь, как сложно снимать документ. Вообще, как сложно жить! Хотя наше время вовсе не исключительное, как ты думаешь. Все было и все ещё миллион раз будет. Катулл сказал, и Монтень его процитировал: "О неразумный и грубый век!" Тот же, кто вроде тебя, не желает смиряться с очевидным, кто пробует другим указывать, как им следует поступать, - должен не путаться под ногами. Не оборачивайся! Хотя понимаю, тебе очень хочется удивиться лишний раз, почему образованный человек занимается черт знает чем... Инфантильная дурочка - вот ты кто. Смотри сюжет. Он развивается весьма поучительно для твоей примитивной инфантильности, которую ты готова считать добродетелью, высокими гражданскими чувствами и прочее...
   Я смотрела и видела... Мчится мусоровозка. Свет другой, видно, утро раннее, да к тому же осеннее... Мелькают окраинные дома... пошла пустошь... редкие деревья... Машина останавливается где-то среди навала каких-то предметов.
   - Надеюсь, поняла, что это свалка? - учтивым тоном интересуется Интеллектуал.
   - Не вдруг, - призналась я.
   - Таких свалок, к твоему сведению, в Москве много-много... Все похожие, последовало добросовестное разъяснение. - Теперь послушай, как говорит наш человек с представителем свалки. Голоса, естественно, изменены.
   На экране возник бульдозер, металлической скобой к зрителю. Первый голос:
   - Держи. Чтоб как всегда - досконально.
   Руки с долларами. Драгоценные бумажки полураспущены веером.
   Второй голос, погрубее:
   - Обижаешь, начальник. Сам гляди, если время есть.
   - Погляжу.
   Глубокая, заранее, видимо, приготовленная яма. Черный мешок с телом лежит поблизости. Бульдозер вздрогнул и полез всей своей тяжестью давить его и давил до тех пор, пока оно не стало плоским, как доска... Металлическая скоба загребла его вместе с мусором и швырнула на дно ямы. Следом полетели пласты всякой слежавшейся дряни.
   - А если, все-таки, найдут? - подала я свой беззаконный, дрожащий голос.
   - Исключено, - получила в ответ. - В мешке достаточно серной кислоты. Что найдут? Даже если... Ты, что ж, не осознала? Вероятно, училась на своем факультете журналистики не слишком старательно, или же там не дают полноценных знаний и потому не в курсе, что сказал Лукреций. Он же сказал следующее: "Для проницательного ума достаточно этих слабых следов, чтобы по ним достоверно узнать остальное".
   После увиденного мне нечего было терять. Так, во всяком случае, показалось. Словно бы то, что произошло с той девушкой на экране, - уже случилось и со мной, меня, бесчувственную, засовывали в черный мешок, потом раскатывали в лепешку и погребли под навалом мусора... У меня словно бы не осталось причин придавать значение этому Миру, если я уже там, далеко-далеко... Это был конечно, какой-то нервный, возможно, психический срыв, но я вдруг услыхала со стороны собственный подхихикивающий и вроде как бесстрашный голос:
   - А ты... Интеллектуал... предполагаю, был когда-то душой студенческой компании... Небось, и в КВНе участвовал? Призы получал, как самый веселый и находчивый?
   - Положим, - был сухой ответ. - Только это к делу не относится. Время! Время! Готова прояснить до конца свою связь с органами? Кто и какое задание тебе дал? О чем ты там трактовала с небезызвестным Николаем Федоровичем?
   - Странно, - сказала я. - Если он работает на вас - вам же проще всего спросить его об этом...
   - Ох, и умна! - Маска раздраженно заходила по комнате. - Здесь задаю вопросы я! Ты обязана только отвечать! Вопрос: очень хочешь видеть Аллочку? Очень хочешь знать, что с ней? Гляди! - шагнул к двери, крикнул кому-то:
   - Давай!
   Существо, которое вползло в комнату, никак не могло быть изящной, чистенькой, похожей на куколку медсестрой Аллочкой. Растрепанные волосы, блуждающий взгляд, кровь на лице, на голубом платье, разорванном в нескольких местах.
   - Гляди на свою Аллочку! Гляди, не мигай! - потребовал Интеллектуал. Торопись насмотреться, пока её не утопили! Проворонила она тебя! Поздно заподозрила!
   - Аллочка! - позвала я. - Аллочка!
   Но существо, стоявшее на четвереньках, никак не отреагировало на мой голос. Его шатало и мотало...
   - Убрать! - потребовал, возможно, бывший весельчак Кавээнщик. И сейчас же валились двое в камуфляже, черных "чулках" вместо лиц и совести, подхватили слабое, словно развинченное тело медсестры и вынесли...
   - Что с ней будет? - пролепетала я.
   - Ну ты и упряма! - получила в ответ. - Самое время тебе думать о себе! Нет же, так и тянет о других... Но я заставлю тебя быть более благоразумной! Экран! - хлопнул в ладоши.