Беляева Лилия. Старость - радость для убийц

   Ночная больничная тишина стояла столбом и нарушать её не захотелось. Взяла с тумбочки одну из книжонок, принесенных Михаилом. На обложке значилось: "Сладкий вкус крови". Ну то есть самое оно для того, чтобы познать законы написания детектива. Чем черт не шутит, вдруг да осилю и выдам на гора нечто подобное... деньжат подзаработаю... матери шубенку куплю, а то у неё облезлая... себе того-сего, Митьке...
   Первые же строки уволокли в самый омут интриги и огнедышащих страстей: "Бойченко (он же ветлугинский авторитет Самовзвод) глядел на стриптизершу, багровея все больше своим большим пористым лицом.
   - Что? Нравлюсь? - Элеонора отпила из бокала шампанское, остальное плеснула себе на роскошные белые груди, каждая с мичуринское яблоко. Затем медленно принялась скатывать с длинных загорелых ног черные чулки на резинке... её крошечные трусики из французских кружев величиной с кленовый листок, упали следом, обнажив интимное местечко... Самовзвод сорвался с места и кинулся на Элеонору, как голодный шакал на падаль. "Врешь, не уйдешь!" клокотал он горлом, врезаясь в податливое мягкое тело своим беспощадным мужским инструментом. Элеонора стонала от наслаждения, крепко упираясь в низкую спинку кровати. Ее расставленные по ковру ноги дрожали от ненасытного вожделения. При этом она не забывала подсчитывать: "Долларов триста даст... А может, и тысячу..."
   Закончив свое дело, тяжело дыша, Самовзвод полез за пазуху, вытащил пистолет, направил его в сторону обнаженной женщины и выстрелил ей прямо в сердце, прохрипев:
   - За моих корешей! Кого наградила триппером! Больно сахарная бл... ща!
   Он снял телефонную трубку:
   - Антоныч! Я тут с одной перепихнулся. Надо бы укольчик или что.. Жди!
   Он выпрыгнул в открытое окно.
   Наутро соседка обнаружила труп, вызвала милицию.
   - Вы слышали выстрел? - допытывался следователь.
   - Нет. - Значит, пистолет был с глушителем, - догадался сыщик..."
   Я закрыла данное произведение искусства, присовокупив: "Михаил! С тобой не соскучишься! Но если бы ты был мне настоящим другом - пришел бы завтра с утра и рассказал бы мне все-все. Я хочу все знать! Я хочу хоть что-то понять до конца!"
   Небо в клеточку из бледно-зеленого превратилось в джинсовое, с тем же молочным оттенком, какое бывает у этих штанов после их отмачивания в стиральном порошке. Я выключила настольную лампу и глядела на него как в лицо собственного одиночества. Нам, собственно, нечего было сказать друг другу. Но мы знали теперь: есть такое странное состояние невесомости, подвешенности, когда выпадаешь напрочь из времени, пространства, собственной биографии, когда осознаешь во всей полноте и ясности - подлецов на этом свете гораздо, гораздо больше, чем можно было предположить, что тут просматривается не некое исключение их правил - а само правило... И врав, прав Юрчик-Пономарь, уверяя, что мир как стоял на зле, так и стоит и ничего с этим не поделаешь...
   Однако... однако так не захотелось с этим мириться, даже мысленно, когда вдруг небо зарозовело и защебетали птицы, налетел ветерок, растормошил сонный тополь...
   К пожилой санитарки, что пришла с ведром и щеткой, спросила, который час, а заодно и день. Она, видимо, привыкшая к проявлениям разного рода полоумия, ответила без удивления, будничной скороговоркой. Получалось, в Доме ветеранов я была четыре дня назад. Четыре дня назад Аллочка резала себе руку, чтобы доказать мне, что она со мной заодно, и с Токаревым тоже...
   Но что дало мне это знание? Гораздо важнее была на сегодня другое - если бы пришел Михаил и рассказал, как, что, и про Аллочку в том числе... Вот уж мука мученическая - дожидаться объяснения загадочных явлений! Когда хоть криком кричи, хоть молоти кулаком в стену - ничего не узнаешь до тех пор, пока кто-то там решит, что теперь можно развязать секретные узелки...
   Я встала у окна и смотрела на ту часть асфальтовой дорожки, по которой шли и шли люди. Верно, врачи возвращались на дежурство, больные спешили дышать утренней свежестью. Стыдно, стыдно признаться, но если бы в эту минуту я увидела Алексея, то, чес слово, не оценила бы сей факт по достоинству, а подумала бы бесчувственно: "А где Михаил?!" Ну да, да, мое любопытство, а если сказать красивше - любознательность, пробудились на алой заре и потребовали пищи...
   Но время шло, а Михаил не шел. Так ведь он и не обещал быть сегодня. Я продолжала маяться у окна и после того, как позавтракала, и после обеда... Только все не впрок, если не считать того, что внезапно меня сморила усталость, и я уснула и проспала до полуночи, как потом оказалось. Организм, стало быть, знал, как, сколько чего нужно ему, чтобы вернуться в исходное положение, добрать силы, истраченные на всю эту нервотрепку...
   Михаил объявился к вечеру, когда на песке больничных аллей шевелились темно-сиреневые кружевные тени, а вдали, на золоченом церковном куполе, горела белым, ослепительным, одна точка.
   - Думала, не приду?
   - Думала.
   - Твое любопытство уже сгрызло печенку?
   - И селезенку впридачу.
   - Тогда я расскажу тебе некую историю, которая случилась в некотором царстве-государстве. Пошли вон по той аллейке, а то тут солнце печет. Или тебе оно в кайф?
   - Все равно! Не тяни!
   В полузаброшенной аллее, где сквозь песок пробивалась трава, где отчетливо, как за городом, посвистывали птицы, где я то и дело приостанавливалась, чтобы справиться с очередным приступом изумления, мне рассказывалось о том... какая я, в сущности, несмышленая девица...
   Оказывается, в Доме ветеранов работников искусств, о котором ушлые журналисты из газет, радио и теле, прикормленные, разумеется, пели гимны, происходило черным черное, хичкоковское действо, ковались из грязных грязные капиталы... Там орудовала весьма профессиональная банда. Точнее - одно звено наркомафии, берущей начало в Афганистане-Таджикистане.
   - Повторюсь и покаюсь, Татьяна, вышла у меня промашка... Не придал особого значения твоему сообщению о смерти при пожаре старой Мордвиновой. Мне надо было выполнять не слабое задание там... в горах... Там и пошла к нам хорошая карта. Поймали наркокурьера. Сначала показалось, что он врет. Слишком чудовищные вещи рассказывает. Про сущий ад, геенну огненную... ОН там в морге служил... Высоко взлетел! Усмехаешься? Зря. Попробуй устройся в московский морг без взятки! Место хлебное, они там, кто, к примеру, покойников гримирует, одевает и прочее, имеют надежные бабки, в ресторанах кайфуют, у них устрицы к горлу подступают... На этот раз его кинули в горную республику на время, проведать будто бы родню... Засветился. Долго выкручивался. Потом стал рассказывать... Мы обалдели. Апокалипсис! Будто в морг периодически привозят стариков и старух с вспоротыми животами. Не сильно вспоротыми, чтоб рука проходила. Он с напарником вытаскивали оттуда, из дыры, пакеты с героином. Дошло? Тела старух, стариков служили вроде чемоданов, шкатулок и все дела! Их по-быстрому сжигали. На случай, если бы объявились родственники, - в морге навалом ничейных тел, могли в момент чужую старуху приодеть, попудрить, придать покойнице товарный вид. Они же, когда к восьмидесяти, все, вроде, на одно лицо... Ты что встала? Рвать тянет? Рассказывать дальше или возьмешь тайм-аут?
   - Они что, эти наркоподонки, вовсе полоумные, Михаил? Или как?
   - Не льсти их самолюбию. Ну охота у них такая, у всех рвачей, блевать бриллиантами, чтоб россыпью... Ну дальше... пристроили мы к этому моргу своих людей. Ждали... Зря. Никаких покойниц с дырками на животе. Опять стали давить на пойманного, чтоб он отказался от своей дикой сочиняйки и выдал голую правду. Но он на своем стоит. Наутро его нашли в камере повешенным. Один надзиратель исчез. Думай, что хочешь. Наши ребятки работали, копали. И накопали - дружок пойманного, по армейской службе дружок, работает в Доме ветеранов работников искусств... Живет на даче актрисы Мордвиновой... Дачка расположена удачно - неподалеку аэродром, шоссе... А он на сером фургончике за молоком в совхоз ездит... Ну да ты сама дошла кое до чего и рассказала Токареву очень-очень кстати.
   - Дошла. Но показалось, уж слишком все просто, по-киношному, с этими флягами для молока...
   - Да самые-то удачные догадки часто кажутся поначалу не шибко серьезного калибра, не сразу им доверяешь. К тому сроку многое уже произошло... Умерла Обнорская, Вера Николаевна, погиб Анатолий Козинцов.
   - Почему же вы не сразу узнали, что тот был сослуживцем этого чернобрового Володи?
   - У того был поддельный паспорт. И все сходилось. Ради денег его признала за родного сына тетка в Душанбе, совсем посторонняя. Мол, вернулся из афганского плена... Что да, то да - работают они, эти сволочи, профессионально, со сметкой, с выдумкой... На сегодня, думаю, с тебя хватит впечатлений. И - молчок.
   - Мог бы не предупреждать. Но, все-таки, все-таки, как они это все делали? Кто был главный среди них? Этот самый Володя? Почему погиб знаменитый актер? Может, главная главврачиха? Она все как бы в стороне была, ручки в кармашки и мимо, мимо, но в глазах лед. Или Удодов этот вальяжный? Или медсестричка Аллочка? А может, сестра-хозяйка? Ну кто, кто? Жалко сказать? Ведь измучаюсь же... Ты даже не открыл мне, кто убил Мордвинову... При чем здесь Сливкин? Почему удили Павла, Маринкиного мужа? Или я не стою того, чтобы...
   Михаил рассмеялся:
   - Какая, глядите, тщеславная девушка! Успокойся. Твое "одеяло" очень-очень помогло. И чемоданчик в руках вышеназванного Володи.
   - Какое одеяло?
   - Ты же заметила, что мертвых старух выносят к "перевозке" не под простынями, как обычно, а под шерстяными одеялами. И всегда с ними, при них, Володя... Ту все не случайно, все с умыслом. Работали слаженно и чисто. Кругом свои были понатыканы. На "перевозке" тоже. И в органах, само собой... Наивная, ты бегала по следователям мелкого калибра и потом возмущалась: не хотят расследовать чудовищное преступление! Вообразите, убита знаменитая актриса и всем все нипочем!
   Перед нами замаячила калитка, приотворенная на людную улицу. В её просвет мелькнул синий бок троллейбуса. Михаил приостановился:
   - Так или иначе, ты - умница. Вообще и в частности. Вот с этой светлой мыслью и живи. Пока. Понадобишься - позовут. Домой поедешь? Или... вернешься в палату?
   - Шутить изволите? Домой, конечно. А когда я узнаю все-все?
   - Все-все - никогда. Но многое - в свое время. Потерпи.
   Михаил остановил машину с первой же попытки... Что значит иметь приличный вид и держать в руке кейс!
   Моему появлению в халате и больничных тапочках безо всяких вещей мать ничуть не удивилась. Она, пригорюнившись, сидела на кухне, читала книгу и, видно, ждала, когда вскипит борщ, чтобы снять пену шумовкой. Она все ещё не знала, как жить без мужа... без любимого, привычного...
   - Послушай, Таня, - подняла на меня свой странный, полувидящий взгляд, как пишет Владимир Набоков, как прекрасно пишет: "Деревья в саду изображали собственные призраки, и получалось это бесконечно талантливо".
   - Действительно, прелестно, - кивнула я и подумала: "Знала бы ты, горюшко мое, что талантливо можно не только складывать одно к одному слова... Деньги, доллары, нажива высекают из людей доподлинных мастеров своего дела! Виртуозов! Магов и волшебников!"
   Как обычно, она не успела схватить шумовку - серая пена из кастрюли полезла через край, зашипела на раскаленной конфорке... Я повернула кран, обрывая огню разом все его желто-фиолетовые лепестки.
   - Татьяна! Тебе же Алексей звонил! - раздалось зычное.
   На пороге возник мой длинный брат Митька, поглядел-поглядел на меня исподлобья, накрутил на палец прядь собственных волос, дернул, спросил:
   - Где была-то? Почему в халате? Хочешь знать, как у меня с экзаменами? Нормалек. Но что дальше? Получу диплом... Где меня особо ждут? Нигде. Кроме ночного ларька, где прирабатываю, как тебе известно. Были бы связи, капитал, свои люди на вершинах пирамид...
   - Как-нибудь, Митька, как-нибудь...
   - Глобальная ошибка нашей семьи состоит именно в том, что живем как-нибудь... А другие...
   - Другие идут, Митька, прямо в морг. Хоть кем. Хлебное место! Доходное! Впрочем, и там надо давать взятки...
   - Вот видишь... Одна надежда на твоего Алексея.
   - В каком смысле?
   - Я тут в газетке прочел - "молодой, талантливый, приглашен на постоянную работу в Швейцарию..." Везуха тебе! Ну и меня пристроите где-нибудь сбоку... во глубине швейцарских Альп... Золотишко подбирать бросовое...
   Конечно, Митька паясничал. Но лишь отчасти. Это прежде считалось очень престижным выскочить в большую жизнь с дипломом Бауманского института...
   - Митька, - строго посмотрела я на брата. - Ты рано скис. У тебя есть язык. Кроме всего прочего. Не пропадешь! Я вон без языка и то...
   - Что? Что именно? - хмыкнул раз и два. - Разве стоит у подъезда "Мерседесик" шестисотой модели?
   - Хватил!
   Возможно, наш в общем-то пустопорожний разговор протянулся бы ещё какое-то время. Но зазвонил телефон. Я сняла трубку:
   - Слушаю.
   - Татьяна! Ты! - радостный крик. - Сейчас же примчусь!
   - Алексей? - догадался Митька. - Вся моя надежда и опора! Деловой мужик! Смотри, сестра, не упусти... Он по утрам, - так в газетке написано, регулярно пробегает по десять километров, отжимается, гантели тягает... Суперстар!
   - Зависть берет? Но видно - не очень. Горазд дрыхнуть... пока мать не растолкает. Успеха добиваются те, у кого воля есть, кто себя за волосы с утра умеет поднимать.
   - Ой, сестра, да ты прямо в точку! Статейка так и назывется: "Воля к успеху".
   - Митька, - сказала я осуждающе, - ты слишком погряз в своих сомнениях, самокопанием увлекся... Ты даже не спросил меня, как я прожила без тебя почти месяц, где была, что со мной происходило...
   - А где ты была? А чего сама не расскажешь? Живая - вот факт.
   - В другое бы время ты вел бы себя по-другому... Лез бы с вопросами. Влюбился, что ли?
   Брат мой поковырял пальцем в щели между стеной и книжным шкафом, вздохнул тяжело, покаялся:
   - Есть немного...
   - А будучи человеком не совсем безответственным... предполагаешь, что на девушкины деньги ходить в кафе-театр неловко.
   - Но ведь это так! - выкрикнул он. - Я же мужчина! Деньги нужны, деньги!
   - Не колготи овцу! - мирно ответила я. - Поверь, иногда то, что кажется любовью, может легко превратиться в мираж... Нельзя спешит с этим делом. Хотя зачем я тебе это говорю? Бесполезно. Обежжешься - спохватишься. Опыт решает все. И мозги. А они у тебя вполне качественные. Не пропадешь! Есть ещё вопросы?
   - Будут.
   - Поговорим. Поспорим. Поругаемся. Но не сейчас. Сейчас придет Алексей.
   Звонок в прихожей. Я была готова ля того, чтобы сразу выйти с Алексеем на улицу. Мне почему-то не хотелось сидеть с ним дома. Мне вообще доставляло удовольствие идти, спотыкаться, подниматься по ступенькам или сбегать по ним вниз. Насиделась в том подвале, належалась в больнице...
   Как крепко обнял он меня уже на лестничной площадке! С каким нежным отчаянием прошептал мне в губы:
   - Соскучился до чего!
   На улице было ветрено, видимо, к дождю. То и дело поднимался маленький вихрь и сыпал нам на головы белый пух с тополей. Даже уже не пух, а белые, пушистые султанчики. Они скрипели под ногами. Если поднять один и рассмотреть, то увидишь, что среди пуха топорщатся раскрытые на две половинки семенные коробочки. Они-то, покрывавшие стебелек султана сверху донизу, и скрипят под ногами, потому что сухие уже и ненужные.
   Алексей говорил, не переставая. Обычно он был сдержаннее. Но сам заранее предупредил:
   - Буду о себе. Произошло столько! Я даже не ожидал! Меня пригласили работать в Швейцарии. Постоянно. Показали дом... Зарплата нешуточная. Я сделал все, чтобы произвести впечатление. Конечно, можно и здесь... но за гроши? А время идет! Годы поджимают! Что мне там особенно по душе... кроме, разумеется, превосходного оборудования и оплаты - это тишина. Не надо бояться ни бандитов, ни грабителей, ни других каких подонков. Тишина и красота. Если рожать детей только там. Воздух как... как стекло...
   - Ты уже согласился с их предложением?
   - Почти... Я должен услышать твое мнение. Замолкаю. Ну как? Как, моя самая необыкновенная?
   Он стоял предо мной, сияя и лучась радостью победы. Его синие глаза смотрели на меня, не отрываясь. За его темную бровь зацепилась пушинка. Я подняла руку, сняла её, а он поймал на излете мои пальцы и поцеловал и раз, и два, и три...
   - Так как же, Татьянка?
   - Слишком все вдруг, - сказала я.
   Он поинтересовался, как я жила без него, как прошла моя авантюрная командировка в Дома ветеранов, только после того, как мы сели в его "жигуль" и помчались в его однокомнатную. Мне почему-то расхотелось говорить.
   - Да ничего... особенного...
   - Ну хоть узнала, кто убил ту старуху-актрису?
   - Нет.
   - Впустую, значит, "съездила"...
   - Выходит, так...
   Напор его мужского желания был, как всегда, могуч и сокрушителен. Он перехватил меня, едва я, мокрая, выскочила из-под душа...
   Мы не оставили с ним на том поле битвы ни одного не сплавленного нашей страстью предмета... Мы отлеживались на все как бы тлеющих простынях, когда некая подколодная змеюка произнесла вовсе ненужное, крайне неуместное в текущий момент:
   - Но ты, естественно, все равно уедешь в свою Швейцарию, в превосходно оборудованные лаборатории, даже если я скажу тебе "нет"?
   Он сделал глубокий вздох, отчего высоко поднялась его грудная клетка, впечатляюще обложенная доспехами мускулов:
   - Татьянка, я рассчитывал, ты соскучилась почти смертельно и не станешь задавать мне ножевых вопросов.
   - И, все-таки... ответь, пожалуйста, - прошептала змея подколодная.
   - Зря ты так... зря... Вынужден повториться: настоящий мужик - это не только хозяин некоего корешка, но вершитель судьбы, но честолюбец и карьерист, желающий прочно стоять на земле. Поэтому "делу время - женщине час". Я люблю тебя, ты это хорошо знаешь. Но если мне придется бросить любимое дело или ковыряться в нем кое-как без права на удачу, успех ради любви к тебе... Да ты же первая перестанешь меня уважать! Сломленного твоей волей? Непременно! Так что на, лови, бери Швейцарию! Живи там в свое удовольствие! Рожай детей! Любуйся красотой!
   - Еще один маленький вопрос... можно?
   - Слушаю.
   - А где я там, в Швейцарии, буду работать?
   Он повернулся ко мне боком, смахнул с моих глаз "Наташину" челку:
   - Почему обязательно работать? Я же тебе объяснил - моих денег хватит на все!
   Он не заметил "Наташину" челку... Он подзабыл, что у меня диплом факультета журналистики, а не справка, подтверждающая инвалидность в связи с умственной неполноценностью, что я тоже хотела бы кое-чего толкового сотворить, натворить... А почему бы и нет, скажите на милость?
   Однако я нисколько не корила его... Надо ли ругать тополь за то, что он размножается с каким-то чудовищным недоверием к коечному результату и оттого без устали, днями-ночами заваливает улицы своим семенем-пухом?
   Алексей, как пружина, вскочил с перемятой постели, сходил в кухню, вернулся с двумя фарфоровыми кружками:
   - Манго! Попей! Прохладный!
   Мы чокнулись кружками:
   - За нас с тобой!
   И поцеловались липкими от сока, смеющимися губами.
   - Ладно, - сказала я, - в крайнем случае буду наезжать к тебе в Швейцарию...
   Он решил, что я шучу. Возможно, и впрямь шутила, а там кто знает, кто знает... Он подхватил мой мячик и послал в меня:
   - Предполагаю, что ты заставишь меня подниматься на самые высокие альпийские горы Монблан, Монте-Роза и только там соизволишь заниматься любовью. Придется покупать спецснаряжение... ботинки там с шипами...
   - Простыни, подушки не надо... обойдемся снегом среди эдельвейсов...
   Утром он в одних трусах выскочил из подъезда - побежал отмерят свои обязательные десять километров, а я села в троллейбус... Он мог бы, конечно, довезти меня до дома на своей машине, отказавшись от бега... Он даже предложил мне это... Но я не посмела как-то перейти дорогу его отработанным методам завоевания Вселенной... Я отчего-то почувствовала себя неловко, как-то козявисто и даже замухрышчато... И, вот ведь поворот, несмотря на все радости и восторги прошедшей ночи, и запах пламени от костра, в котором горели мы оба, - едва троллейбус тронулся - меня, как свежим ветром просквозило веселое ощущение полной независимости и бескрайней свободы. Я словно бы ужасно ловко, как в детстве, скрылась от преследующих меня "врагов" под плотным навесом из фланелевых лопухов...
   - Явилась-не запылилась. Уж точно не из Швейцарии, - встретил меня Митька. В его коварной ухмылке таилось знание, которое ему не положено было иметь. Хотя бы по возрасту. И потому, что мои дела - это мои дела.
   - Пошел ты! - отозвалась я без особого добродушия.
   - Лучше к черту пошли! На экзамен же бегу!
   - К черту! К самому черному и хвостатому! Потому что иду к такому же.
   Преувеличивала, конечно. На нервной почве. Макарыч не принадлежал к разряду клыкастых хищников. Да и клювастых тоже. Но он очень хотел, забыв свои "коммунистические идеалы" и долгое процветание в комжурнале, приобщиться к сегодняшним ценностям, а именно - получать достаточно доходов, чтобы жена могла носить шубки из натурального меха, летать в турецкую Анталию на целый летний месяц, дочка - учиться в платном институте с экономическим уклоном, а сынка - отмазать от армии.
   Но некоторые журналисты, все-таки, обзывали его чертом:
   - Ну черт! Так это он, правоверный марксист-ленинец, сидит теперь во главе этой вшивой газетенки! Эксплуатирует интерес очумелых масс ко всяким Рузетам Бенгладеш-Чиковани-Энтеритам, способным общаться с магическими цивилизациями Большой Медведицы и запросто возвращать брошенным женам их мужей? На чистой бредятине капиталец кует? Ну дела-а...
   Кует, кует... А другие, похожие, из его поколения шестидесятилетних, давно спились и померли... А я лично перебрала за этот месяц всяких удивлений-изумлений, и от плешивого, суетливого, но, в общем-то, беззлобного Макарыча никаких особых сюрпризов не ждала.
   Ну, конечно, обардуется, что я, наконец, под рукой, что принесла в клюве "супербоевик".
   Уже на подходе к редакции я как услыхала его голос: "Татьяна! Где материал? Сейчас же на стол! Как нет материала? Ты ещё и не начинала писать? Что все это значит? Мы же, коллектив, ждем-не дождемся..."
   Однако на этот раз его несомненная и столь же, в общем-то, распространенная способность служить тем, кто платит, с внезапностью удара по голове вогнала меня в немоту и прострацию. Ибо он, слегка осыпанный перхотью и пеплом, надо полагать, былых сражений за честь и достоинство, едва я вошла в его кабинет, поднялся с кресла, протянул мне руку, но смотрел при этом четко вкось, как бы в иные, боее значимые пределы.
   - Ну как? Пришла в себя? Меня тоже отпустило... Конечно, ты молодец, но... знаешь ли... можешь не торопиться... Вот именно... без спешки...
   - Это почему же?
   Он бережно приподнял с младенчески голенькой головки единственную прядку волос, уложил её ближе ко лбу, прихлопнул для верности.
   - Видишь ли... нашелся спонсор... Он нас нацеливает на материалы о добре, о хороших, достойных людях. Считает, и я с ним согласен, что хватит гнать "чернуху", нагнетать в обществе страх, ужасы всякие анатомировать... и вообще. Неконструктивно все это. Так что твой материалец... прямо скажу... сегодня не ко двору. Вот его визитка.
   Я молчала как овощ. Видимо, дозревала до какой-то важной, крупной мысли. Но не дозрела. Протянула руку, сковырнула с глади редакторского стола голубой кусочек картона с золотым обрезом. В глаза выстрелило: "Борис Владимирович Сливкин, директор фирмы "Альфа-кофе"... золотым по бирюзе. Я долго, долго вчитывалась в текст, озолотивший картонную полоску. Держала паузу, как Комиссаржевская.
   И не зря. Вместо того, чтобы ляпнуть, как хотелось: "Ну ты и вонючка, старший товарищ по перу!", я поступила умненько-разумненько, кивнув и затянув:
   - По правде, я и сама пришла к этому выводу. Я ужасно устала от всей этой истории со старухами... Пусть разбираются проессионалы, если это им нужно. Мне вдруг захотелось музыки, веселых лиц... Надеюсь, "Светские сплетни" пока не отменяются?
   - Пойдут под другим, более интеллигентным названием. Борис Владимирович предлагает "Сегодня в свете".
   - Что ж... звучит.
   - Не очень, конечно, но... ты же мне денег не дашь?
   - Нет, конечно.
   - Вот именно. И я хотел бы, чтобы сегодня именно ты сходила в ночнушку "Тройной удар". Там соберутся знаменитости обсуждать проблемы нижнего белья и роль в этой сфере Эдмона Франса, одного из ведущих производителей, который шурует на нашем рынке. Музыка обеспечена, халявные тарталетки и коктейли само собой...
   И, все-таки, все-таки, я не стерпела, слишком велико оказалось искушение. Обернулась от двери и задумчиво так обронила:
   - Сливкин может закончиться гораздо скорее, чем вы думаете. Все-таки, он на крючке... Тогда как?
   У Макарыча выпрыгнула из рук металлическая линейка...
   Стервоза я, все-таки... Человек же хорошего хочет. И себе, и немножко мне... А многие и совсем не хотят другим ну ни граммчика хорошего. Верно ведь? Так что... Таким образом... Получается, что...
   ... Ничего в этой жизни не происходит просто так. Оказывается, пришла я в "Тройной удар" очень кстати. Не только для того, чтобы послушать басовитое воркование трансвестита Элема о том, как он будет играть роль в фильме молодого, но концептуального из концептуальных режиссера Артура Кичина "Воздух порочного бытия". Не только для того, чтобы увидеть умные, усталые глаза известного комика, потерявшего недавно жену и оттого бродящего среди людей с пустым взглядом и полной рюмкой то водки, то коньяку... Не только для того, чтобы внимать советам довольно прославленного кутюрье, но вовсе не по поводу нижнего белья, а в связи с его новейшими представлениями о способах расслабляться: "Надо любить себя! Любить себя! Каждую минуту любить и доставлять себе удовольствие! Я засыпаю непременно в ароматах прекрасного парфюма... Мои шелковые простыни гладят мою кожу нежнейшими прикосновениями... Тончайшее легчайшее кружево оконной занавески чуть шевелится под ветром... А возле - букет пионов, огромных, пышных, и все они улыбаются мне, как нимфетки... много, много нимфеток с ямочками на щеках..."