1993 году из предисловия Льва Осповата к первому тому собрания сочинений
Амаду, выпущенному Невской рекламно- издательской компанией (речь о нем чуть
ниже). Однако до прошлого года мне нигде не удавалось эту повесть найти и
прочитать: она не значилась среди книг Амаду ни в одной из доступных мне
библиотек. Даже в каталоге библиотеки имени Ленина (не знаю, как она сейчас
называется) такого произведения не было. И только в прошлом году, благодаря
электронному каталогу все той же Ленинки, повесть удалось отыскать.
Оказывается, она была опубликована в сборнике латиноамериканских писателей
"Суббота, которая никак не приходит" и, естественно, стояла во всех
каталогах на букву "с". Книга была издана большим тиражом и поступила почти
во все библиотеки Советского Союза, да вот только читатели ею совсем не
заинтересовались, наверное, потому что не подозревали о повести Амаду. У нас
в Череповце она не была востребована ни разу! Поэтому довольно забавно
читать, как Лев Осповат возмущается, что в русском переводе оказалось
выпущенной "крамольная" глава о революции без идеологии (247, С.11). Какой
смысл сокрушаться о вычеркнутом отрывке, если саму повесть никто не читал?
Жаль, конечно, что книга не дошла до читателя. И вовсе не из-за "крамольных"
мыслей автора. Революция без идеологии - ужасная глупость. Представляю,
каким разгулом воли с океанами, а не реками крови обернулась бы наша
революция, если бы ее не удерживала хоть в каких-то рамках эта самая
идеология.
Жаль потому, что поклонникам творчества Амаду было бы интересно узнать
из первых уст о детстве писателя, об истоках его вдохновения, но, увы,
повесть оказалась исключенной из контекста творчества русского Амаду.
Последняя публикация Жоржи Амаду советского периода - роман
"Исчезновение святой" (99), напечатанной в 1-2м номерах "Иностранной
литературы" за 1990 год в переводе Богдановского. Публикация прошла
незамеченной. Не было ни одной рецензии или критической статьи, не было даже
предисловия или послесловия, которыми обычно сопровождались публикации в
"Иностранной литературе".
Глава 16 Восприятие Жоржи Амаду
в посткоммунистической России.
Крах Советского Союза трагически сказался на судьбе книг Амаду. Интерес
к ним издателей, да и читателей, заметно упал. Так, если трилогия
"Бескрайние земли", "Красные всходы", "Город Ильеус" киевского издательства
"Урожай" (1981-84гг.) вышла тиражом 200 тыс. экземпляров, "Лавка чудес" в
1986 году в издательстве "Радуга" - 300 тыс. экземпляров, то тиражи
постсоветских изданий упали в десятки раз: "Тереза Батиста" в переводе
Бреверн (издательство "Локид", 1997) - 16 тыс., "Исчезновение святой"
("Вагриус", 1997) - 10 тыс., а "Каботажное плавание" ("Вагриус", 1999) -
всего 5 тысяч.
В 1993 году Невская рекламно-издательская компания анонсировала 6-ти
томное собрание сочинений Амаду, но выпустила только первый том с "Лавкой
чудес" и "Пальмовой ветвью" в переводе все того же Богдановского и
прекратила свое существование. Вероятно, издание книг "верного друга СССР"
было в 1993 году не очень прибыльным делом. Наибольший интерес в этом томе
представляет предисловие Льва Осповата "Добро пожаловать в лавку чудес". В
соответствии с требованием момента видный латиноамериканист находит теперь в
книгах Амаду воплощенный "примат общечеловеческих ценностей" над всеми иными
- партийными, классовыми и т.д., а также добавляет, что Жоржи Амаду стал
утверждать приоритет этих ценностей "задолго до того, как мы на такую
формулировку отважились" (247, С.11) . Однако "общечеловеческие ценности" не
спасли Невскую рекламно-издательскую компанию от разорения, и выпуск
шеститомника не был завершен.
Еще одна особенность нового постсоветского периода - снижение качества
переводов. Очень часто издательства отдают приоритет плохим переводам,
игнорируя хорошие. Стало обычной практикой, что из нескольких существующих
переводов одного произведения выбирается наихудший. Так, "Лавка чудес"
неизменно печатается в переводе Богдановского, тогда как хороший перевод
Ю.Калугина так и не был издан отдельной книгой. Издательство "Локид"
выпускает "Терезу Батисту" в переводе Бреверн, а не в переводе, очень
хорошем, Калугина. Вероятно, это часть общего процесса снижения качества
перевода в современной России. А снижение качества перевода ведет к
дальнейшему падению интереса к творчеству Амаду у читателей.
О падении интереса к Амаду со стороны издателей свидетельствует и тот
факт, что за 12 лет с 1990 по 2002 год переиздавались в основном старые,
неконвенционные книги. Издателей не заинтересовали ни "Токайя Гранди", ни
"Открытие Америки турками". Единственным новым произведением, опубликованным
в эти годы, стала книга воспоминаний "Каботажное плаванье". В Бразилии книга
вышла в 1992 году. У нас отрывки из нее публиковались с 1994 года в
"Латинской Америке" (103), "Огоньке" (102) и "Иностранной литературе" (104).
Отдельным изданием, хотя и в сокращенном виде, "Каботажное плаванье" вышло в
издательстве "Вагриус" в 1999 году. Вот эта книга, в отличие от "Габриэлы",
действительно может поставить в тупик поклонников таланта великого
бразильца. Раньше мы знали другого Амаду - романтика и мудреца, автора
изящной и ироничной прозы. В "Каботажном плаванье" перед нами предстал циник
и пошляк. И даже если сделать скидку на разухабистость стиля Богдановского
(в оригинале все выглядит несколько строже), впечатление остается не самое
приятное. Сравните сами. Вот, что он писал о советских женщинах в 1950 году:
"Когда я вернулся из Советского Союза, многие спрашивали меня, не
утратила ли советская женщина, завоевав равные с мужчиной права и занимаясь
самыми различными, порой нелегкими видами деятельности, своей женственности
и элегантности, не огрубела ли она. Нет, она не огрубела, не потеряла
женственности. И, перестав быть "слабым полом", продолжает принадлежать к
прекрасному полу...
Что касается элегантности, то тут нужно оговориться. Если сравнить
советскую женщину с великосветскими дамами Елисейских полей, с
миллионершами, посещающими нью-йоркские кабаре и пляж Копакабана, она,
возможно, и менее утонченно-элегантна в одежде, но, без сомнения, гораздо
культурнее и образованнее. У советской женщины шире кругозор, она лучше
разбирается в литературе и искусстве, чем любая великосветская дама
капиталистического общества - нарядная, невежественная кукла. Может быть,
женщины, которые шьют себе платья у прославленных парижских портных, и
элегантнее, чем советские женщины, но разве могут они похвастать теми же
знаниями, той же культурой?! Зная тех и других, я смело могу утверждать, что
нет... Я убежден, что элегантное платье ничего не стоит по сравнению с
действительным правом занимать любые должности, по сравнению с полным
равенством женщин и мужчин. Я собственными глазами видел советских женщин,
ставших депутатами Верховного Совета, инженерами и врачами, директорами
фабрик и председателями колхозов, женщин, чьи лица некогда скрывались под
чадрой, а движения сковывались тысячами предрассудков. И это действительно
важно!..
Любовь, освободившись от экономической зависимости, стала более прочной
и - я убежден в этом - более романтичной. Равенство мужчины и женщины,
общность их интересов дают возможность создавать семью на основах, гораздо
более прочных, чем в капиталистическом обществе... Путешествуя по необъятным
просторам Советской страны, вы не раз сможете наблюдать советскую женщину -
величавую и мужественную, великолепную в своем энтузиазме, соревнующуюся с
мужчиной во всех областях жизни. Она ведет поезда по просторам Сибири,
вдохновенно играет на сцене, управляет трактором, водит самолеты, склоняется
над приборами в научных лабораториях, из бесформенных каменных глыб создает
редкие по красоте и изяществу скульптуры" (79).
А вот, что написано в 1992 году в "Каботажном плаваньи":
"Здешние женщины - отнюдь не пуританки: что попросишь, то дают, а
иногда и просить не нужно... Бедные советские женщины! Жертвы предрассудка и
невежества, они слыхом не слышали о "Камасутре", они обречены на одну и ту
же неизменную и вечную позу "папа-мама", а если захотелось разнообразия,
остается только адюльтер, который практикуется у них весьма широко. Они ищут
себе нового партнера, легко его находят - и тут выясняется, что поменяли
шило на мыло: все то же пресное убожество" (105 С.277).
Если честно, я оскорблена до глубины души, тем более, что здесь нет ни
слова правды. Интересно, откуда же взялись такие дамы, которые отважились в
1948 году что-то предлагать иностранцу? Неужели это были приставленные к
нему НКВДешницы?
Другой пример касается Михаила Шолохова. Так Жоржи Амаду писал о нем в
1975 году:
"Шолохов - один из самых замечательных писателей нашего времени.
Воссоздавая эпоху подобно тому, как она была воссоздана Толстым в "Войне и
мире", шолоховская эпопея "Тихий Дон" обладает огромным творческим
воздействием, которая редко встречается в мировой литературе, и представляет
собой одно из величайших свидетельств жизни русского народа. Это
произведение возвышается над всей литературой, в каких бы измерениях мы его
не рассматривали - с точки ли зрения своеобразия позиции автора или его
жизненного пути, это произведение поистине грандиозно" ( 155, С.5).
А так в 1992:
"Михаил Шолохов разочаровал меня при первом же знакомстве. Я был в
числе тех, кто встречал на вроцлавском вокзале прибывшую на Конгресс
миролюбивых сил советскую делегацию, куда входил Шолохов. Пьяный, он
вывалился из вагона на перрон, один-единственный раз почтил своим
присутствием заседание, пьяный уехал обратно в Москву. Чем больше я узнавал
о нем, тем сильнее становилось мое отчуждение. О нем отзывались скверно -
партийный функционер, аппаратчик, интриган, доносчик, провокатор,
великорусский шовинист, дрожь пробирала от историй о его догматизме, о
гнусном поведении в разных обстоятельствах..." (105, С.75).
И это говорит человек, лучшим своим другом считавший Фадеева! Думается,
что причина неприязни к Шолохову в другом: по сравнению с Эренбургом,
Фадеевым, Корнейчуком Жоржи Амаду - Писатель. А по сравнению с Шолоховым -
всего лишь рассказчик историй. Вот и вся правда.
Следующий пример к политике никакого отношения не имеет, речь идет о
друге Амаду, Доривале Каимми. Это имя мало что говорит русскому читателю,
хотя с творчеством его знакома вся (без исключения) страна. Это музыка
Доривала звучит в "Генералах песчаных карьеров", "Рабыне Изауре" и еще
нескольких сериалах, демонстрировавшихся на Первом канале. Вот как говорил о
нем Амаду в 1976 году в книге "Бухта Всех Святых":
"Поэт, композитор и певец Доривал Каимми является сегодня ключевой
фигурой народной бразильской музыки, можно сказать, что он - сам бразильский
народ с его чистым голосом, с его глубокой и нежной мелодией... В его жилах
смешалась негритянская и итальянская кровь, он родился у моря в Баии. Баия -
это проматерь Бразилии, где метизация определяла и определяет генеральную
линию национальной культуры. Каимми стал певцом народной жизни, певцом
красоты, драмы и тайны земли и людей Баии. С юношеских лет он в гуще
народной жизни, которая кипит на улицах, склонах и переулках волшебного
города, среди народа, который способен выжить и идти вперед, несмотря на
ужасные условия жизни, побеждая нищету и гнет, чтобы смеяться, петь и
танцевать, преодолевая смерть, чтобы творить праздник. Каимми не понаслышке
знаком с трагедией, душой и магией несравненного города, с его народом,
отбросившим предрассудки и сделавшим смешение крови и рас своей жизненной
философией. В этом городе, среди этого народа истоки его творчества,
реалистичного, иногда даже жестокого, и одновременно исполненного такой
магической силы...
Лично я воспринимаю творчество Каимми как родную сестру своего. Они
дополняют друг друга и наверняка составляют единое целое. Мы описываем одни
и те же события, одни и те же чувства. Если бы я был музыкантом, я писал бы
его музыку, как, без сомнения, он бы писал, конечно, лучше меня, книги,
которые пишу я. Поэтому я говорю об этом композиторе с такой свободой,
словно, я говорю о самой Баие. Она встает у меня перед глазами вся, целиком,
каждый раз, когда я слушаю песни Доривала.
Много, много раз за полвека нашей братской дружбы, я был свидетелем
того, как Доривал Каимми сочиняет. Не прошло и двух недель, как он был
здесь, и в этой деревенской тишине сочинял песни об Ильеусе и крае какао.
Волшебные руки гитариста сотворили чудо: на моих глазах рождалась и обретала
свои очертания Баия. Дома, улицы, народ-метис, улыбающиеся сильные негры,
старики с их легендами, моряки с бронзовой кожей, женщины редкостной
красоты, и такая воля к сопротивлению, и такое несокрушимое стремление к
свободе" (98, С.144).
А вот так он писал о том же Каимми в "Каботажном плаваньи":
"Этот сеньор Доривал Каимми, мой подельник и сообщник..., признался,
что этой коробкой хотел компенсировать мне те многочисленные трости, палки и
посохи, которые он у меня украл... Много чего еще похитил у меня певец
байянских красот, но никогда не прощу ему радиоприемник, вывезенный из
Москвы и подаренный мною дочери Паломе, в ту пору еще не вышедшей замуж.
Доривал попросил одолжить его, он, дескать, хочет послушать репортажи с
чемпионата мира по футболу - как раз начинались игры 1970 года - и,
разумеется, заиграл. Никогда больше не увидела Палома своего маленького
транзистора" (105, С.39).
Почувствовали, как говорится, разницу? И таких примеров можно привести
еще много. Что все это значит? Когда Амаду был настоящим: в "Каботажном
плаваньи" или во всех своих предыдущих книгах? Неужели в 1992 году он снял,
наконец, маску? Или, напротив, по какой-то причине натянул ее? Возможно,
если бы "Каботажное плаванье" стало последней книгой Амаду, то эти вопросы
так бы и остались без ответа, но после воспоминаний он еще написал "Открытие
Америки турками" и "Чудо в Пираньясе". И там мы видим родного нам, прежнего
Амаду. Да и в книге Алис Райяр "Беседы с Жоржи Амаду" (458), изданной всего
лишь двумя годами раньше, в 1990 году, он говорит о том же самом, но -
по-другому, как "прежний" Амаду. Что же произошло за эти два года,
разделяющих "Беседы" и "Каботажное плаванье"? Что заставило Жоржи играть
(без особого успеха) не свойственную ему роль? Объяснение одно - крах
Советского Союза в 1991 году. Жоржи Амаду, как и все бразильцы, не отличался
патологическим постоянством. Но с нашей страной его связывали действительно
неразрывные узы. Он был совсем юным, пылким и впечатлительным, когда любовь
к СССР запала в его душу. Вот как он сам об этом говорил: "С сердцем, полным
благодарности, вспоминаю я сейчас глубокое, неизгладимое впечатление,
которое произвел на меня первый прочитанный мною советский роман. Было это в
далеком 1931 году. Я был тогда молодым писателем, страстно и трагически
искавшим свой путь гражданина и стремившимся найти верное направление для
своего творчества. Маленькое бедное издательство "Пас", созданное усилиями
прогрессивных людей того времени, начало свою деятельность публикацией
романа "Железный поток" Серафимовича. До сего дня сохраняю я в памяти моей
огромное впечатление от этой страстной книги. Ее страницы донесли до нас
горячее дыхание революции, картину шторма и созидания нового мира.
С тех пор я чувствовал себя связанным с романом и писателем, связанным
с этим миром, рождающимся в буре; я чувствовал свою связь с идеями, которые
дают людям, защищающим их, эту героическую силу гигантов" (145).
И как бы позднее ни пытался Амаду выглядеть независимым, как бы ни
сердился на нас, связь эта не прерывалась. И вдруг в 1991 году оказывается,
что его любимая страна пересела (если использовать метафору бразильского
критика) не просто в другой трамвай, но и едет в обратную сторону! И вот он
лихорадочно пытается догнать новую Россию, прерывает работу над очередным
романом и пишет "Каботажное плаванье", хотя всего лишь два года назад в
беседе с французской журналисткой уверял, что не собирается писать
воспоминания, чтобы не переоценивать свою жизнь (458, Р.142).
Но поезд, или в данном случае трамвай, уже ушел. Если бы книга была
напечатана в 1974 году, она произвела бы фурор. Но к 1994 году, когда
впервые были опубликованы отрывки из книги воспоминаний, Россия уже устала
от разоблачений сталинизма, а в 1999, когда книга вышла отдельным изданием,
пожалуй, была бы не против "реставрации".
В общем, тираж в 5 тысяч экземпляров долго стоял на полках книжных
магазинов. В нашем городе книга не распродана до сих пор.
Рецензии на это произведение были соответствующие. Если для
итальянского журналиста Кьериги "Каботажное плаванье" - это история целого
поколения писателей, поэтов, интеллектуалов, многие из которых бегут из
Латинской Америки или из франкистской Испании и ищут прибежища в утопии
социализма, но попадают в ледяной холод, который еще сильнее отчаяния,
побудившего их бежать. "Здесь тоже слышны тяжелые шаги в ночи, здесь тоже их
подстерегает страх" (235); то наши рецензенты обратили внимание только на
перси актрисы Серовой, да на некие зоофилические воспоминания. Этот эпизод
особенно потряс российских критиков. Одна рецензия так и называется: "О
хорошем отношении лошадей" (209). Как ни печально, но надо признать, что
автор сам в этом виноват. Попытка понравиться "новой" России не удалась.
Последнее свое произведение, рассказ "Чудо в Пираньясе", Амаду написал
в 1995 году. В 2002 году этот рассказ был напечатан в моем переводе в
специальном выпуске "Нашего современника". Сомневаюсь, что журнал стал
доступен широкому кругу читателей, и поэтому маленький шедевр Амаду остался
практически неизвестным широкой публике. И очень жаль. Это произведение
доказывает, что Жоржи Амаду до конца жизни сохранил свой блистательный
писательский талант, не утратив ни его силы, ни глубины, ни гуманизма, ни
жизнелюбия, ни изящества стиля, ни тонкой своей иронии.
Вот из-за этих качеств, какие бы катаклизмы ни происходили в стране и
мире, Жоржи Амаду будут читать по-русски. И сейчас издательства в разных
городах России издают "Дону Флор", "Мертвое море", "Капитанов песка".
Издательство "Терра" в 2001 году выпустило даже собрание сочинений Амаду в
трех томах. И пусть ни одна из этих книг не вошла в десятку самых
продаваемых, книги Амаду читают и будут читать, потому что в них есть то,
что неподвластно политической конъюнктуре, то, что составляет реальную жизнь
литературы, а именно: живая душа народа. И его книги читают те, кто хочет
постичь эту душу, хочет пережить то, что переживают его герои, плакать и
смеяться вместе с ними.
Жоржи Амаду умер 6 августа 2001 года. Через 4 дня ему исполнилось бы 89
лет. Практически все российские средства массовой информации сообщили об
этом трагическом событии. Большинство статей были информационно-нейтральными
(237, 242, 257, 259), очень немногие выражали искреннюю скорбь и любовь к
ушедшему писателю [например, статья Л.Шульца в "Советской России"(279)], но
были и такие, что ранили даже сильнее, чем сама трагедия. Некоторые издания
словно вознамерились взять реванш за все годы более чем лояльного отношения
советской прессы к бразильскому автору. Ернический тон ("Фазендейро в
русской шубе" - подходящее название для некролога, правда?), тенденциозная
трактовка фактов - все, вплоть до откровенной лжи и клеветы. За все
предыдущие годы в советской прессе об Амаду не было сказано ни одного
резкого слова. И вот теперь - потоки гадостей и глупостей. И когда? - В
такой скорбный момент. Ладно бы это делали какие-нибудь бульварные газеты.
Но вот что было опубликовано в 33 номере такого серьезного, казалось бы,
издания, как "Книжное обозрение":
"Жизнь самого Амаду - сюжет для латиноамериканского романа. На родине
некоторые называли его доктором Фаустом и говорили, что он продал душу за
литературную славу. Амаду был членом просоветской коммунистической партии и
работал в годы войны в профашистской газете; был белым, но воспевал быт и
нравы афробразильцев; пропагандировал социалистический реализм в духе
товарища Жданова и стал классиком "магического реализма". Он не был добрым
католиком, но склонялся к местной разновидности культа вуду..." (207).
Поскольку в этом утверждении не было ни слова правды, я тут же послала
в газету возмущенное письмо, однако редакция не торопилась печатать
опровержение или извиняться за диффамацию. Пришлось мне в телефонном
разговоре пригрозить редактору судом. После этого, месяц спустя, было
напечатано мое письмо. Вот отрывок из него: "Никогда Жоржи Амаду не работал
и даже под угрозой голодной смерти не стал бы работать в профашистской
газете. С юных лет он связал свою жизнь с коммунистическим движением и
никогда не торговал своими убеждениями. Газета "Imparcial", с которой Амаду
сотрудничал после выхода из тюрьмы, куда его посадили за коммунистические
взгляды, была антифашистским изданием. Эта байянская газета первой в
Бразилии открыто выступила против фашистской Германии, требовала от
бразильского правительства установить дипломатические отношения с СССР и
вступить в войну на стороне антигитлеровской коалиции. Утверждать обратное -
значит подло и нагло лгать. И Жоржи Амаду не был "белым", он был бразильцем,
байянцем и всегда гордился тем, что в его жилах текла кровь индейских и
негритянских предков. А культ кандомблэ, к которому Жоржи Амаду имел
отношение, является частью народной бразильской культуры, а не
разновидностью культа вуду" (176).
К чести редакции "Книжного обозрения", они извинились перед читателями
и признали, что автор заметки Игорь Дымов "допустил существенные
неточности", поскольку опирался на статью Жанера Кристалдо "Доктор Фауст из
Баии". Теперь по крайней мере понятно, почему инсинуации в адрес Амаду,
появившиеся в наших средствах массовой информации, столь однообразны: статью
этого Кристалдо, переведенную на английский, можно найти в Интернете.
Португальским наши журналисты не владеют, в противном случае репертуар
измышлений был бы намного богаче. В бразильской прессе столько всего писали
о Жоржи, даже в траурных номерах. Подобные публикации вызвали резко
негативные отклики простых бразильцев, читателей и поклонников творчества
Амаду. Большинство статей подобного рода в нашей прессе остались без
комментариев. Так, Анна Гудкова из "Эксперта" переплюнула даже Игоря Дымова.
Вот что она пишет: "Амаду с поистине латинской страстностью редактировал
бразильскую профашистскую газету и, по некоторым сведениям, даже был агентом
Третьего рейха" (197, С.72).
Вот так, ни много ни мало: и фашистскую газету "со страстностью"
редактировал, и агентом Третьего рейха, оказывается, был. Откуда только у
Анны Гудковой такие сведения?!
Глубоко неуважаемая Анна Гудкова, если вам этого еще не говорили, то я
говорю сейчас: то, что вы сделали, - подло. Подлость и низость - бросать
подобные обвинения, абсолютно клеветнические, человеку, который не может
защитить свое доброе имя. За такие дела не просто судят, за такое еще бьют
по физиономии.
На этом фоне утверждение, что Амаду "был еще и жрецом культа кандомблэ,
бразильского варианта вуду, медиумом Эшу - бога смерти" (там же), кажется
такой глупостью, что и внимания можно не обращать. Но поскольку эта
информация повторяется еще в нескольких изданиях в разных формулировках
(например, в статьях Юлии Рахаевой "Последний классик" и Лизы Новиковой
"Коммунист с человеческим лицом"), то объясню еще раз. По пунктам.
Кандомблэ - вовсе не разновидность вуду. Это совершенно разные вещи.
На террейро Аше Опо Афонжа Жоржи Амаду был оба. Оба - светский титул,
что-то вроде старейшины или министра (98, С.138) и к магии отношения не
имеет, поэтому медиумом не может быть по определению.
В современной Бразилии многие деятели культуры связаны с кондомблэ. Это
стало модой. Но для Жоржи Амаду кондомблэ, или макумба - прежде всего
неотъемлемая составляющая байянской жизни, часть национальной самобытности
бразильского народа. "Байянские негры и их потомки - а это все мы, слава
Богу! - сохранили в жестокой и трудной борьбе верность своим африканским
богам. Это был способ, и один из самых действенных, борьбы против рабства,
за сохранение элементов своей культуры. Они донесли до наших дней богатство
песни и танца, прекрасные ритуалы, поэзию и тайну" (98,С. 136).
Этот культ был запрещен не одну сотню лет, его адепты преследовались
жесточайшим образом. Именно Жоржи Амаду в бытность свою депутатом
бразильского парламента от БКП внес законопроект о легализации кандомблэ, и
закон был принят. Поэтому титул оба - знак благодарности и уважения
бразильского народа к мэстре. Так его и понимал Жоржи Амаду.
Террейро Апо Афонжа - дом Шангу, бога грома и молнии, а вовсе не Эшу.
Как говорится, слышала Анна Гудкова звон, да не знает, где он. Что это
за манера, писать, что в голову взбредет? Следовало бы получше изучить то, о
чем собираешься повествовать. У знающих людей, к примеру, спросить.
Последнее замечание относится не только к Гудковой. Многие современные
журналисты не считают нужным проверять достоверность своих сообщений.
Амаду, выпущенному Невской рекламно- издательской компанией (речь о нем чуть
ниже). Однако до прошлого года мне нигде не удавалось эту повесть найти и
прочитать: она не значилась среди книг Амаду ни в одной из доступных мне
библиотек. Даже в каталоге библиотеки имени Ленина (не знаю, как она сейчас
называется) такого произведения не было. И только в прошлом году, благодаря
электронному каталогу все той же Ленинки, повесть удалось отыскать.
Оказывается, она была опубликована в сборнике латиноамериканских писателей
"Суббота, которая никак не приходит" и, естественно, стояла во всех
каталогах на букву "с". Книга была издана большим тиражом и поступила почти
во все библиотеки Советского Союза, да вот только читатели ею совсем не
заинтересовались, наверное, потому что не подозревали о повести Амаду. У нас
в Череповце она не была востребована ни разу! Поэтому довольно забавно
читать, как Лев Осповат возмущается, что в русском переводе оказалось
выпущенной "крамольная" глава о революции без идеологии (247, С.11). Какой
смысл сокрушаться о вычеркнутом отрывке, если саму повесть никто не читал?
Жаль, конечно, что книга не дошла до читателя. И вовсе не из-за "крамольных"
мыслей автора. Революция без идеологии - ужасная глупость. Представляю,
каким разгулом воли с океанами, а не реками крови обернулась бы наша
революция, если бы ее не удерживала хоть в каких-то рамках эта самая
идеология.
Жаль потому, что поклонникам творчества Амаду было бы интересно узнать
из первых уст о детстве писателя, об истоках его вдохновения, но, увы,
повесть оказалась исключенной из контекста творчества русского Амаду.
Последняя публикация Жоржи Амаду советского периода - роман
"Исчезновение святой" (99), напечатанной в 1-2м номерах "Иностранной
литературы" за 1990 год в переводе Богдановского. Публикация прошла
незамеченной. Не было ни одной рецензии или критической статьи, не было даже
предисловия или послесловия, которыми обычно сопровождались публикации в
"Иностранной литературе".
Глава 16 Восприятие Жоржи Амаду
в посткоммунистической России.
Крах Советского Союза трагически сказался на судьбе книг Амаду. Интерес
к ним издателей, да и читателей, заметно упал. Так, если трилогия
"Бескрайние земли", "Красные всходы", "Город Ильеус" киевского издательства
"Урожай" (1981-84гг.) вышла тиражом 200 тыс. экземпляров, "Лавка чудес" в
1986 году в издательстве "Радуга" - 300 тыс. экземпляров, то тиражи
постсоветских изданий упали в десятки раз: "Тереза Батиста" в переводе
Бреверн (издательство "Локид", 1997) - 16 тыс., "Исчезновение святой"
("Вагриус", 1997) - 10 тыс., а "Каботажное плавание" ("Вагриус", 1999) -
всего 5 тысяч.
В 1993 году Невская рекламно-издательская компания анонсировала 6-ти
томное собрание сочинений Амаду, но выпустила только первый том с "Лавкой
чудес" и "Пальмовой ветвью" в переводе все того же Богдановского и
прекратила свое существование. Вероятно, издание книг "верного друга СССР"
было в 1993 году не очень прибыльным делом. Наибольший интерес в этом томе
представляет предисловие Льва Осповата "Добро пожаловать в лавку чудес". В
соответствии с требованием момента видный латиноамериканист находит теперь в
книгах Амаду воплощенный "примат общечеловеческих ценностей" над всеми иными
- партийными, классовыми и т.д., а также добавляет, что Жоржи Амаду стал
утверждать приоритет этих ценностей "задолго до того, как мы на такую
формулировку отважились" (247, С.11) . Однако "общечеловеческие ценности" не
спасли Невскую рекламно-издательскую компанию от разорения, и выпуск
шеститомника не был завершен.
Еще одна особенность нового постсоветского периода - снижение качества
переводов. Очень часто издательства отдают приоритет плохим переводам,
игнорируя хорошие. Стало обычной практикой, что из нескольких существующих
переводов одного произведения выбирается наихудший. Так, "Лавка чудес"
неизменно печатается в переводе Богдановского, тогда как хороший перевод
Ю.Калугина так и не был издан отдельной книгой. Издательство "Локид"
выпускает "Терезу Батисту" в переводе Бреверн, а не в переводе, очень
хорошем, Калугина. Вероятно, это часть общего процесса снижения качества
перевода в современной России. А снижение качества перевода ведет к
дальнейшему падению интереса к творчеству Амаду у читателей.
О падении интереса к Амаду со стороны издателей свидетельствует и тот
факт, что за 12 лет с 1990 по 2002 год переиздавались в основном старые,
неконвенционные книги. Издателей не заинтересовали ни "Токайя Гранди", ни
"Открытие Америки турками". Единственным новым произведением, опубликованным
в эти годы, стала книга воспоминаний "Каботажное плаванье". В Бразилии книга
вышла в 1992 году. У нас отрывки из нее публиковались с 1994 года в
"Латинской Америке" (103), "Огоньке" (102) и "Иностранной литературе" (104).
Отдельным изданием, хотя и в сокращенном виде, "Каботажное плаванье" вышло в
издательстве "Вагриус" в 1999 году. Вот эта книга, в отличие от "Габриэлы",
действительно может поставить в тупик поклонников таланта великого
бразильца. Раньше мы знали другого Амаду - романтика и мудреца, автора
изящной и ироничной прозы. В "Каботажном плаванье" перед нами предстал циник
и пошляк. И даже если сделать скидку на разухабистость стиля Богдановского
(в оригинале все выглядит несколько строже), впечатление остается не самое
приятное. Сравните сами. Вот, что он писал о советских женщинах в 1950 году:
"Когда я вернулся из Советского Союза, многие спрашивали меня, не
утратила ли советская женщина, завоевав равные с мужчиной права и занимаясь
самыми различными, порой нелегкими видами деятельности, своей женственности
и элегантности, не огрубела ли она. Нет, она не огрубела, не потеряла
женственности. И, перестав быть "слабым полом", продолжает принадлежать к
прекрасному полу...
Что касается элегантности, то тут нужно оговориться. Если сравнить
советскую женщину с великосветскими дамами Елисейских полей, с
миллионершами, посещающими нью-йоркские кабаре и пляж Копакабана, она,
возможно, и менее утонченно-элегантна в одежде, но, без сомнения, гораздо
культурнее и образованнее. У советской женщины шире кругозор, она лучше
разбирается в литературе и искусстве, чем любая великосветская дама
капиталистического общества - нарядная, невежественная кукла. Может быть,
женщины, которые шьют себе платья у прославленных парижских портных, и
элегантнее, чем советские женщины, но разве могут они похвастать теми же
знаниями, той же культурой?! Зная тех и других, я смело могу утверждать, что
нет... Я убежден, что элегантное платье ничего не стоит по сравнению с
действительным правом занимать любые должности, по сравнению с полным
равенством женщин и мужчин. Я собственными глазами видел советских женщин,
ставших депутатами Верховного Совета, инженерами и врачами, директорами
фабрик и председателями колхозов, женщин, чьи лица некогда скрывались под
чадрой, а движения сковывались тысячами предрассудков. И это действительно
важно!..
Любовь, освободившись от экономической зависимости, стала более прочной
и - я убежден в этом - более романтичной. Равенство мужчины и женщины,
общность их интересов дают возможность создавать семью на основах, гораздо
более прочных, чем в капиталистическом обществе... Путешествуя по необъятным
просторам Советской страны, вы не раз сможете наблюдать советскую женщину -
величавую и мужественную, великолепную в своем энтузиазме, соревнующуюся с
мужчиной во всех областях жизни. Она ведет поезда по просторам Сибири,
вдохновенно играет на сцене, управляет трактором, водит самолеты, склоняется
над приборами в научных лабораториях, из бесформенных каменных глыб создает
редкие по красоте и изяществу скульптуры" (79).
А вот, что написано в 1992 году в "Каботажном плаваньи":
"Здешние женщины - отнюдь не пуританки: что попросишь, то дают, а
иногда и просить не нужно... Бедные советские женщины! Жертвы предрассудка и
невежества, они слыхом не слышали о "Камасутре", они обречены на одну и ту
же неизменную и вечную позу "папа-мама", а если захотелось разнообразия,
остается только адюльтер, который практикуется у них весьма широко. Они ищут
себе нового партнера, легко его находят - и тут выясняется, что поменяли
шило на мыло: все то же пресное убожество" (105 С.277).
Если честно, я оскорблена до глубины души, тем более, что здесь нет ни
слова правды. Интересно, откуда же взялись такие дамы, которые отважились в
1948 году что-то предлагать иностранцу? Неужели это были приставленные к
нему НКВДешницы?
Другой пример касается Михаила Шолохова. Так Жоржи Амаду писал о нем в
1975 году:
"Шолохов - один из самых замечательных писателей нашего времени.
Воссоздавая эпоху подобно тому, как она была воссоздана Толстым в "Войне и
мире", шолоховская эпопея "Тихий Дон" обладает огромным творческим
воздействием, которая редко встречается в мировой литературе, и представляет
собой одно из величайших свидетельств жизни русского народа. Это
произведение возвышается над всей литературой, в каких бы измерениях мы его
не рассматривали - с точки ли зрения своеобразия позиции автора или его
жизненного пути, это произведение поистине грандиозно" ( 155, С.5).
А так в 1992:
"Михаил Шолохов разочаровал меня при первом же знакомстве. Я был в
числе тех, кто встречал на вроцлавском вокзале прибывшую на Конгресс
миролюбивых сил советскую делегацию, куда входил Шолохов. Пьяный, он
вывалился из вагона на перрон, один-единственный раз почтил своим
присутствием заседание, пьяный уехал обратно в Москву. Чем больше я узнавал
о нем, тем сильнее становилось мое отчуждение. О нем отзывались скверно -
партийный функционер, аппаратчик, интриган, доносчик, провокатор,
великорусский шовинист, дрожь пробирала от историй о его догматизме, о
гнусном поведении в разных обстоятельствах..." (105, С.75).
И это говорит человек, лучшим своим другом считавший Фадеева! Думается,
что причина неприязни к Шолохову в другом: по сравнению с Эренбургом,
Фадеевым, Корнейчуком Жоржи Амаду - Писатель. А по сравнению с Шолоховым -
всего лишь рассказчик историй. Вот и вся правда.
Следующий пример к политике никакого отношения не имеет, речь идет о
друге Амаду, Доривале Каимми. Это имя мало что говорит русскому читателю,
хотя с творчеством его знакома вся (без исключения) страна. Это музыка
Доривала звучит в "Генералах песчаных карьеров", "Рабыне Изауре" и еще
нескольких сериалах, демонстрировавшихся на Первом канале. Вот как говорил о
нем Амаду в 1976 году в книге "Бухта Всех Святых":
"Поэт, композитор и певец Доривал Каимми является сегодня ключевой
фигурой народной бразильской музыки, можно сказать, что он - сам бразильский
народ с его чистым голосом, с его глубокой и нежной мелодией... В его жилах
смешалась негритянская и итальянская кровь, он родился у моря в Баии. Баия -
это проматерь Бразилии, где метизация определяла и определяет генеральную
линию национальной культуры. Каимми стал певцом народной жизни, певцом
красоты, драмы и тайны земли и людей Баии. С юношеских лет он в гуще
народной жизни, которая кипит на улицах, склонах и переулках волшебного
города, среди народа, который способен выжить и идти вперед, несмотря на
ужасные условия жизни, побеждая нищету и гнет, чтобы смеяться, петь и
танцевать, преодолевая смерть, чтобы творить праздник. Каимми не понаслышке
знаком с трагедией, душой и магией несравненного города, с его народом,
отбросившим предрассудки и сделавшим смешение крови и рас своей жизненной
философией. В этом городе, среди этого народа истоки его творчества,
реалистичного, иногда даже жестокого, и одновременно исполненного такой
магической силы...
Лично я воспринимаю творчество Каимми как родную сестру своего. Они
дополняют друг друга и наверняка составляют единое целое. Мы описываем одни
и те же события, одни и те же чувства. Если бы я был музыкантом, я писал бы
его музыку, как, без сомнения, он бы писал, конечно, лучше меня, книги,
которые пишу я. Поэтому я говорю об этом композиторе с такой свободой,
словно, я говорю о самой Баие. Она встает у меня перед глазами вся, целиком,
каждый раз, когда я слушаю песни Доривала.
Много, много раз за полвека нашей братской дружбы, я был свидетелем
того, как Доривал Каимми сочиняет. Не прошло и двух недель, как он был
здесь, и в этой деревенской тишине сочинял песни об Ильеусе и крае какао.
Волшебные руки гитариста сотворили чудо: на моих глазах рождалась и обретала
свои очертания Баия. Дома, улицы, народ-метис, улыбающиеся сильные негры,
старики с их легендами, моряки с бронзовой кожей, женщины редкостной
красоты, и такая воля к сопротивлению, и такое несокрушимое стремление к
свободе" (98, С.144).
А вот так он писал о том же Каимми в "Каботажном плаваньи":
"Этот сеньор Доривал Каимми, мой подельник и сообщник..., признался,
что этой коробкой хотел компенсировать мне те многочисленные трости, палки и
посохи, которые он у меня украл... Много чего еще похитил у меня певец
байянских красот, но никогда не прощу ему радиоприемник, вывезенный из
Москвы и подаренный мною дочери Паломе, в ту пору еще не вышедшей замуж.
Доривал попросил одолжить его, он, дескать, хочет послушать репортажи с
чемпионата мира по футболу - как раз начинались игры 1970 года - и,
разумеется, заиграл. Никогда больше не увидела Палома своего маленького
транзистора" (105, С.39).
Почувствовали, как говорится, разницу? И таких примеров можно привести
еще много. Что все это значит? Когда Амаду был настоящим: в "Каботажном
плаваньи" или во всех своих предыдущих книгах? Неужели в 1992 году он снял,
наконец, маску? Или, напротив, по какой-то причине натянул ее? Возможно,
если бы "Каботажное плаванье" стало последней книгой Амаду, то эти вопросы
так бы и остались без ответа, но после воспоминаний он еще написал "Открытие
Америки турками" и "Чудо в Пираньясе". И там мы видим родного нам, прежнего
Амаду. Да и в книге Алис Райяр "Беседы с Жоржи Амаду" (458), изданной всего
лишь двумя годами раньше, в 1990 году, он говорит о том же самом, но -
по-другому, как "прежний" Амаду. Что же произошло за эти два года,
разделяющих "Беседы" и "Каботажное плаванье"? Что заставило Жоржи играть
(без особого успеха) не свойственную ему роль? Объяснение одно - крах
Советского Союза в 1991 году. Жоржи Амаду, как и все бразильцы, не отличался
патологическим постоянством. Но с нашей страной его связывали действительно
неразрывные узы. Он был совсем юным, пылким и впечатлительным, когда любовь
к СССР запала в его душу. Вот как он сам об этом говорил: "С сердцем, полным
благодарности, вспоминаю я сейчас глубокое, неизгладимое впечатление,
которое произвел на меня первый прочитанный мною советский роман. Было это в
далеком 1931 году. Я был тогда молодым писателем, страстно и трагически
искавшим свой путь гражданина и стремившимся найти верное направление для
своего творчества. Маленькое бедное издательство "Пас", созданное усилиями
прогрессивных людей того времени, начало свою деятельность публикацией
романа "Железный поток" Серафимовича. До сего дня сохраняю я в памяти моей
огромное впечатление от этой страстной книги. Ее страницы донесли до нас
горячее дыхание революции, картину шторма и созидания нового мира.
С тех пор я чувствовал себя связанным с романом и писателем, связанным
с этим миром, рождающимся в буре; я чувствовал свою связь с идеями, которые
дают людям, защищающим их, эту героическую силу гигантов" (145).
И как бы позднее ни пытался Амаду выглядеть независимым, как бы ни
сердился на нас, связь эта не прерывалась. И вдруг в 1991 году оказывается,
что его любимая страна пересела (если использовать метафору бразильского
критика) не просто в другой трамвай, но и едет в обратную сторону! И вот он
лихорадочно пытается догнать новую Россию, прерывает работу над очередным
романом и пишет "Каботажное плаванье", хотя всего лишь два года назад в
беседе с французской журналисткой уверял, что не собирается писать
воспоминания, чтобы не переоценивать свою жизнь (458, Р.142).
Но поезд, или в данном случае трамвай, уже ушел. Если бы книга была
напечатана в 1974 году, она произвела бы фурор. Но к 1994 году, когда
впервые были опубликованы отрывки из книги воспоминаний, Россия уже устала
от разоблачений сталинизма, а в 1999, когда книга вышла отдельным изданием,
пожалуй, была бы не против "реставрации".
В общем, тираж в 5 тысяч экземпляров долго стоял на полках книжных
магазинов. В нашем городе книга не распродана до сих пор.
Рецензии на это произведение были соответствующие. Если для
итальянского журналиста Кьериги "Каботажное плаванье" - это история целого
поколения писателей, поэтов, интеллектуалов, многие из которых бегут из
Латинской Америки или из франкистской Испании и ищут прибежища в утопии
социализма, но попадают в ледяной холод, который еще сильнее отчаяния,
побудившего их бежать. "Здесь тоже слышны тяжелые шаги в ночи, здесь тоже их
подстерегает страх" (235); то наши рецензенты обратили внимание только на
перси актрисы Серовой, да на некие зоофилические воспоминания. Этот эпизод
особенно потряс российских критиков. Одна рецензия так и называется: "О
хорошем отношении лошадей" (209). Как ни печально, но надо признать, что
автор сам в этом виноват. Попытка понравиться "новой" России не удалась.
Последнее свое произведение, рассказ "Чудо в Пираньясе", Амаду написал
в 1995 году. В 2002 году этот рассказ был напечатан в моем переводе в
специальном выпуске "Нашего современника". Сомневаюсь, что журнал стал
доступен широкому кругу читателей, и поэтому маленький шедевр Амаду остался
практически неизвестным широкой публике. И очень жаль. Это произведение
доказывает, что Жоржи Амаду до конца жизни сохранил свой блистательный
писательский талант, не утратив ни его силы, ни глубины, ни гуманизма, ни
жизнелюбия, ни изящества стиля, ни тонкой своей иронии.
Вот из-за этих качеств, какие бы катаклизмы ни происходили в стране и
мире, Жоржи Амаду будут читать по-русски. И сейчас издательства в разных
городах России издают "Дону Флор", "Мертвое море", "Капитанов песка".
Издательство "Терра" в 2001 году выпустило даже собрание сочинений Амаду в
трех томах. И пусть ни одна из этих книг не вошла в десятку самых
продаваемых, книги Амаду читают и будут читать, потому что в них есть то,
что неподвластно политической конъюнктуре, то, что составляет реальную жизнь
литературы, а именно: живая душа народа. И его книги читают те, кто хочет
постичь эту душу, хочет пережить то, что переживают его герои, плакать и
смеяться вместе с ними.
Жоржи Амаду умер 6 августа 2001 года. Через 4 дня ему исполнилось бы 89
лет. Практически все российские средства массовой информации сообщили об
этом трагическом событии. Большинство статей были информационно-нейтральными
(237, 242, 257, 259), очень немногие выражали искреннюю скорбь и любовь к
ушедшему писателю [например, статья Л.Шульца в "Советской России"(279)], но
были и такие, что ранили даже сильнее, чем сама трагедия. Некоторые издания
словно вознамерились взять реванш за все годы более чем лояльного отношения
советской прессы к бразильскому автору. Ернический тон ("Фазендейро в
русской шубе" - подходящее название для некролога, правда?), тенденциозная
трактовка фактов - все, вплоть до откровенной лжи и клеветы. За все
предыдущие годы в советской прессе об Амаду не было сказано ни одного
резкого слова. И вот теперь - потоки гадостей и глупостей. И когда? - В
такой скорбный момент. Ладно бы это делали какие-нибудь бульварные газеты.
Но вот что было опубликовано в 33 номере такого серьезного, казалось бы,
издания, как "Книжное обозрение":
"Жизнь самого Амаду - сюжет для латиноамериканского романа. На родине
некоторые называли его доктором Фаустом и говорили, что он продал душу за
литературную славу. Амаду был членом просоветской коммунистической партии и
работал в годы войны в профашистской газете; был белым, но воспевал быт и
нравы афробразильцев; пропагандировал социалистический реализм в духе
товарища Жданова и стал классиком "магического реализма". Он не был добрым
католиком, но склонялся к местной разновидности культа вуду..." (207).
Поскольку в этом утверждении не было ни слова правды, я тут же послала
в газету возмущенное письмо, однако редакция не торопилась печатать
опровержение или извиняться за диффамацию. Пришлось мне в телефонном
разговоре пригрозить редактору судом. После этого, месяц спустя, было
напечатано мое письмо. Вот отрывок из него: "Никогда Жоржи Амаду не работал
и даже под угрозой голодной смерти не стал бы работать в профашистской
газете. С юных лет он связал свою жизнь с коммунистическим движением и
никогда не торговал своими убеждениями. Газета "Imparcial", с которой Амаду
сотрудничал после выхода из тюрьмы, куда его посадили за коммунистические
взгляды, была антифашистским изданием. Эта байянская газета первой в
Бразилии открыто выступила против фашистской Германии, требовала от
бразильского правительства установить дипломатические отношения с СССР и
вступить в войну на стороне антигитлеровской коалиции. Утверждать обратное -
значит подло и нагло лгать. И Жоржи Амаду не был "белым", он был бразильцем,
байянцем и всегда гордился тем, что в его жилах текла кровь индейских и
негритянских предков. А культ кандомблэ, к которому Жоржи Амаду имел
отношение, является частью народной бразильской культуры, а не
разновидностью культа вуду" (176).
К чести редакции "Книжного обозрения", они извинились перед читателями
и признали, что автор заметки Игорь Дымов "допустил существенные
неточности", поскольку опирался на статью Жанера Кристалдо "Доктор Фауст из
Баии". Теперь по крайней мере понятно, почему инсинуации в адрес Амаду,
появившиеся в наших средствах массовой информации, столь однообразны: статью
этого Кристалдо, переведенную на английский, можно найти в Интернете.
Португальским наши журналисты не владеют, в противном случае репертуар
измышлений был бы намного богаче. В бразильской прессе столько всего писали
о Жоржи, даже в траурных номерах. Подобные публикации вызвали резко
негативные отклики простых бразильцев, читателей и поклонников творчества
Амаду. Большинство статей подобного рода в нашей прессе остались без
комментариев. Так, Анна Гудкова из "Эксперта" переплюнула даже Игоря Дымова.
Вот что она пишет: "Амаду с поистине латинской страстностью редактировал
бразильскую профашистскую газету и, по некоторым сведениям, даже был агентом
Третьего рейха" (197, С.72).
Вот так, ни много ни мало: и фашистскую газету "со страстностью"
редактировал, и агентом Третьего рейха, оказывается, был. Откуда только у
Анны Гудковой такие сведения?!
Глубоко неуважаемая Анна Гудкова, если вам этого еще не говорили, то я
говорю сейчас: то, что вы сделали, - подло. Подлость и низость - бросать
подобные обвинения, абсолютно клеветнические, человеку, который не может
защитить свое доброе имя. За такие дела не просто судят, за такое еще бьют
по физиономии.
На этом фоне утверждение, что Амаду "был еще и жрецом культа кандомблэ,
бразильского варианта вуду, медиумом Эшу - бога смерти" (там же), кажется
такой глупостью, что и внимания можно не обращать. Но поскольку эта
информация повторяется еще в нескольких изданиях в разных формулировках
(например, в статьях Юлии Рахаевой "Последний классик" и Лизы Новиковой
"Коммунист с человеческим лицом"), то объясню еще раз. По пунктам.
Кандомблэ - вовсе не разновидность вуду. Это совершенно разные вещи.
На террейро Аше Опо Афонжа Жоржи Амаду был оба. Оба - светский титул,
что-то вроде старейшины или министра (98, С.138) и к магии отношения не
имеет, поэтому медиумом не может быть по определению.
В современной Бразилии многие деятели культуры связаны с кондомблэ. Это
стало модой. Но для Жоржи Амаду кондомблэ, или макумба - прежде всего
неотъемлемая составляющая байянской жизни, часть национальной самобытности
бразильского народа. "Байянские негры и их потомки - а это все мы, слава
Богу! - сохранили в жестокой и трудной борьбе верность своим африканским
богам. Это был способ, и один из самых действенных, борьбы против рабства,
за сохранение элементов своей культуры. Они донесли до наших дней богатство
песни и танца, прекрасные ритуалы, поэзию и тайну" (98,С. 136).
Этот культ был запрещен не одну сотню лет, его адепты преследовались
жесточайшим образом. Именно Жоржи Амаду в бытность свою депутатом
бразильского парламента от БКП внес законопроект о легализации кандомблэ, и
закон был принят. Поэтому титул оба - знак благодарности и уважения
бразильского народа к мэстре. Так его и понимал Жоржи Амаду.
Террейро Апо Афонжа - дом Шангу, бога грома и молнии, а вовсе не Эшу.
Как говорится, слышала Анна Гудкова звон, да не знает, где он. Что это
за манера, писать, что в голову взбредет? Следовало бы получше изучить то, о
чем собираешься повествовать. У знающих людей, к примеру, спросить.
Последнее замечание относится не только к Гудковой. Многие современные
журналисты не считают нужным проверять достоверность своих сообщений.