скорбь" (429).
Эта точка зрения, кажется, более соответствует действительности, да
только возникает вопрос, так ли внимательно читал С.Синяков рецензируемое
произведение, если он именует автора "португальским прозаиком", а главного
героя - то Гедали, то Гендали.
В последние четыре года все большую популярность приобретает
бразильский прозаик Паулу Коэльо. Первым на русский язык был переведен его
роман "Алхимик" и почему-то с французского. Вышел он в издательстве
"Беловодье" в серии "Эзотерические сказки" в 1998 году и был полностью
проигнорирован читателями. Но когда этот же роман вышел в 2000 году в
издательстве "София" уже в переводе с португальского, он тут же стал
бестселлером, заняв первое место в рейтингах продаж. Через год в том же
издательстве вышли два новых романа Коэльо: "Вероника решает умереть" и
"Пятая гора", в 2002 году - "Книга воина Света" и "Дьявол и сеньорита Прим",
в 2003 - "На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала", а в 2004 - "Одиннадцать
минут".
Таким образом, Пауло Коэльо стал вторым после Амаду бразильским автором
по числу переведенных произведений. Хотя, если честно, я не знаю, можно ли
его назвать бразильским писателем и, следовательно, рассматривать в этой
работе. "Бразилец, который никогда не пишет о Бразилии" (360) - так сказано
в одной из первых статей о нем. Но дело не в том, что Пауло Коэльо не пишет
о Бразилии, а в том, что в его книгах нет ничего бразильского, они вообще
лишены каких бы то ни было национальных черт, то есть, космополитичны в
худшем смысле этого слова.
Пауло Коэльо уже дважды приезжал в нашу страну. Его визиты
сопровождались такими PR-акциями, что Жоржу Амаду и не снилось. Особой
пышностью запомнилась первая встреча в сентябре 2002 года: интервью с
писателем опубликовали самые популярные издания, Первый канал показал о нем
фильм, сам Коэльо принял участие в нескольких ток-шоу вроде "Принципа
домино", в пресс-конференциях и встречах с читателями. А культурный центр
"Белые облака" даже подготовил специальный этнотеатральный фестиваль по
книгам Коэльо (372). Естественно, такая мощная акция не могла не сказаться
на популярности автора. В сентябре 2002 года его книги достигли пика
раскупаемости: все пять изданных к этому моменту на русском языке
произведений Коэльо попали в десятку бестселлеров, заняв там 1, 2, 4, 5, и 7
места. Как отмечает "Книжное обозрение", произошло небывалое: "потеснив
непробиваемого "Гарри Поттера" в списке художественных книг в твердом
переплете друг за другом выстроились все пять книг Пауло Коэльо" (374). С
тех пор книги Коэльо (в количестве от 2 до 5) всегда присутствуют в
хит-параде, а совокупный тираж его книг на русском языке превысил миллион
уже к сентябрю 2002 года. Пауло Коэльо стал своего рода гуру для
определенной части читающей публики. При такой популярности было бы
естественным ожидать появления большого числа хвалебных рецензий на
произведения кумира. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что их
попросту нет. В Интернете на различных форумах можно найти хвалебные отзывы
о творчестве писателя, но в периодической печати большинство публикаций -
это либо интервью с Коэльо (359, 360, 361, 362), либо информационные статьи
(371, 372), где сообщаются факты его биографии, награды, тиражи,
перечисляются высокопоставленные ценители его творчества.
Похоже, поклонники этого самого творчества боятся задать себе вопрос,
что такое Пауло Коэльо и в чем причина его популярности. Именно так
поступает издатель Коэльо, Пауло Рокко: "Пауло Коэльо - это феномен. Феномен
не подлежит объяснению. Его можно только наблюдать" ( 365).
В отличие от поклонников, противники Коэльо отвечают на эти вопросы со
всей прямотой и даже запальчивостью. Первой против армии коэльофилов
рискнула выступить О.Славникова в статье "Вероника осталась в живых" (370).
Хотя эта статья является рецензией на роман "Вероника решает умереть",
но выводы критика в полной мере относятся ко всем произведениям Коэльо,
переведенным на русский язык. О.Славникова считает, что успех писателя в
России вполне закономерен, а его книги можно рекомендовать абсолютно
каждому, кто знает русские буквы: "усилий на чтение потратится немного, а
польза выйдет большая. И главное - у читателя непременно возникнет ощущение,
что Пауло Коэльо - не хуже фирмы "Тефаль" - всегда думает о нем. А не о
какой-то там самодостаточной эстетике и красоте, которая непонятным образом
спасет мир... Но в конце концов сегодня ни один человек не проживет жизнь
без сковородки и холодильника. Так что книги, могущие быть описаны в
стилистике коммерческой рекламы, тоже нужны" (370).
Ольга Славникова нашла слово, определяющее суть романов модного
писателя, - эта "легко усваиваемый литературный продукт", место которому на
страницах глянцевых журналов типа "Домашний очаг". Именно продукт, а не
"хлеб для души". Произведения Коэльо отвечают вкусам среднего потребителя,
при этом льстя его самолюбию своей псевдоинтеллектуальностью. Паулу Коэльо
сейчас первый на полках наших книжных магазинов, но "первый среди равных":
детективов и любовных романов. Статья Ольги Бакушинской из "Комсомольской
правды" (366) написана так задиристо, что хотелось привести ее полностью, но
не буду этого делать: каждый может найти ее в библиотеке или в Интернете.
Поэтому ограничусь цитатами.
"Это только кажется, что Пауло Коэльо пишет разные книжки. На самом
деле он пишет одну, причем это не беллетристика, а учебник. Нерадивым
ученикам вдалбливается, что у каждого свой путь, но "не всем достает
мужества идти по своему пути, добиваясь встречи со своей заветной мечтой".
Эта фраза встречается в любой книжке раз 50, а может, 100. Для двоечников.
Пока не выучат".
Да, дискурсы Коэльо - явно не беллетристика. Роман будит воображение,
ведет читателя за собой, заставляет плакать и смеяться вместе с его героями.
Ничего этого в книгах Коэльо нет. Но и на учебник они тоже не тянут. Может
быть, это прописи?
На главный вопрос, почему Пауло Коэльо издали в 37 миллионах
экземпляров на 56 языках, О.Бакушинская отвечает так: "Начитавшись гуру, так
и тянет ляпнуть афоризм. Что-то вроде: сочный бифштекс приятнее на вкус,
зато манную кашу легче глотать. Читать серьезную литературу непросто,
осмысливать применительно к собственной жизни - еще сложнее. А Коэльо все,
что надо, адаптировал для застрявших в младшем школьном возрасте граждан,
разжевал и отрыгнул прямо в разинутый клюв, как орлица птенцам. Пища
получилась, конечно, не вредная, но зря ее пытаются назвать творением
высокой кухни".
Нельзя не согласиться с автором: снижение вкуса на лицо. Да только
интеллектуальный уровень русского читателя не сам по себе снизился, издатели
и средства массовой информации почти насильно скармливают нам этот
субпродукт, выполняя идеологический заказ постперестроечного "нового
государства".
Следующий рецензент Андрей Щербак-Жуков кулинарную тематику не
затрагивает, он исследует ментальный субстрат произведений Коэльо: "Мартышка
в известном мультфильме сказала: "У меня есть мысль, и я ее думаю"... С
писателем Коэльо примерно та же история: у него есть мысль - 1 штука
(прописью "одна") - он в каждом своем произведении ее высказывает на разные
лады. Даже не развивает от произведения к произведению, а именно высказывает
снова и снова" (373).
А ведь и правда, Пауло Коэльо удалось воплотить в своих произведениях
завет классика: писать надо так, чтобы словам было тесно, а мыслям
просторно. Этой единственной мысли очень просторно на ста с лишним страницах
- ни с какой другой идеей она не сталкивается, не пересекается. Да и словам
тесно: вон сколько их между двумя обложками втиснуто.
В отличие от предыдущих авторов, Н.С.Константинова - серьезный ученый,
поэтому она делает попытку "объективно охарактеризовать творчество Коэльо",
чтобы дать этому феномену рациональное объяснение. Но в результате она
приходит к тем же выводам, что и предыдущие авторы: все произведения Коэльо,
хотя и разбросанные в пространстве и времени и приближающиеся к планетарному
масштабу, очень похожи друг на друга. Их роднит отсутствие сюжета,
иносказательность, "непрезентабельный в художественном отношении стиль", и
отнюдь не оригинальные мысли ( 369).
"После прочтения нескольких книг создается эффект "дежа вю", только
усиливающийся при знакомстве с каждым новым сочинением. Даже когда автор
заманивает читателя в атмосферу психиатрической клиники ("Вероника решает
умереть"), это ощущение не исчезает. Перемежая впечатления, полученные еще в
юношеские годы, с размышлениями о вечном - жизни и смерти, любви и безумии -
Коэльо и на этот раз остается верен своему alter ego, выступая в роли "воина
света", всегда знающего, что такое хорошо и что такое плохо" (там же ).
Н.С. Константинова приводит слова бразильского критика, которые
буквально уничтожают Коэльо: "Если инопланетяне прочтут лишь подобные книги,
они не смогут составить никакого представления о нашей планете. Во-первых,
потому, что в них используется форма письма, уничтожившая дискурс, - в них
ничто ниоткуда не начинается и никуда не приходит. Это слова без текста...
Они обращены к человеческим душам и при этом пытаются рассказывать истории,
похожие на те, что рассказывали Жоржи Амаду или Хемингуэй. Однако в них нет
драмы, страстей или трагедий. Есть куски реальности и очень много советов,
так много, что некоторые из них - книги-монологи - типологически относятся к
литературе по самовнушению" (там же).
Однако, замечает Н.С.Константинова, "критиковать творчество Коэльо с
точки зрения высокой литературы - дело несложное. Пожалуй, сложнее понять, в
чем все-таки причины столь впечатляющего успеха. Вряд ли его можно целиком
приписать предпринимательским талантам самого писателя и его издателей,
которые порой заражены "звездной болезнью" еще в большей степени, чем
автор... Скорее всего популярность Коэльо объясняется тем, что в его книгах
многие находят то, что ищут. Он будто бы пишет "по заявкам читателей" - тех,
кто хочет слышать голос, который скажет им, как быть и что делать. Они
жаждут таких текстов, где отсутствует конфликт мнений. Современный
среднестатистический читатель (если предположить, что таковой существует),
уставший практически от всего, в том числе от чтения, не желает, да и не
способен вести интеллектуальный диалог с такими писателями, как, скажем,
Достоевский или Джойс. Ему "чего-нибудь попроще бы". И подобный спрос
незамедлительно рождает предложение" (там же).
И все же Н.Константинова считает, что "при всех негативных аспектах
сегодняшнее время имеет одно бесспорное положительное качество. Оно
предоставляет право на полную свободу выбора. И если миллионы людей по всему
миру сделали объектом своего выбора Пауло Коэльо, они, несомненно, имеют
право на такой выбор, даже если тебе лично он кажется неоправданным" (там
же).
А вот здесь с Натальей Сергеевной согласиться нельзя. Свобода выбора в
современной России, в том числе выбора книг для чтения, - миф.
Идеологическая машина работает таким образом, что читателю, особенно
молодому, и в голову не придет выбирать между Достоевским и Джойсом, или
Цвейгом и тем же Амаду. Выбирать он будет между Коэльо и Мураками, Донцовой
и Марининой. Пушкин - то в число бестселлеров не вошел ни разу.
Я вообще удивляюсь, что нашлись смельчаки, рискнувшие вызвать гнев не
только коэльопоклонников, но и самого гуру. Он к критике относится
болезненно, "хранит в сейфе все критические публикации о своих
произведениях.., регистрирует эти глупости, поскольку все они имеют подписи
и в дальнейшем лицам, высказавшим их, предстоит ответить (369). А вдруг и
правда призовет к ответу? Не зря же он черной магией занимался.
Если критики относятся к текстам Коэльо с иронией, то сам автор - с
неадекватной серьезностью. "Ведь что такое писатель? - вопрошает он. -
Писатель - это рабочий слова. И если он хочет понять даже самого себя, он
должен быть в постоянном контакте с человечеством и человеком" (361). Вот
так, ни много, ни мало. Коэльо явно страдает комплексом полноценности.
Ничтоже сумняшеся он заявляет: "Я - отличный писатель. Отличный писатель..."
( 369).
А вот Жоржи Амаду всегда говорил о себе: "Я всего лишь маленький
писатель из штата Баия".
В другом интервью Коэльо рассказывает, как прочел в переводе на
английский одну из своих книг: "И так как я ее довольно давно написал, и,
кроме того, была некая языковая дистанция, я заметил, что читаю ее как
нечто, не имеющее ко мне отношение. И мне понравилось. Прекрасная книга"
(361).
Парадокс в том, что при всей мании величия Коэльо считает главным
достоинством своих произведений заурядность. Он так прямо и говорит: "Самое
приятное, когда читатели говорят: "Я тоже мог бы написать такую книгу"
(362). Все это очень странно. Обычно писатель хочет сказать миру Новое
Слово, то, о чем никто до него не догадывался. Какой смысл проповедовать
давно известное?
Тем не менее, Коэльо можно считать классиком: теперь уже книги пишут о
нем самом. В 2003 году на русский язык была переведена книга Хуана Ариаса
"Пауло Коэльо: Исповедь паломника". Книга носит комплиментарный характер и
банальна до пошлости. Как вам такой сюжет? - Сначала Коэльо решил отправить
свои старые фотографии в провинциальные издания, а когда его упрекнули, что
он хочет послать залежалый товар, переменил свое решение и попросил, "чтобы
в провинциальные газеты тоже отправили новые фотографии" (365, С. 10). Ариас
увидел в этом "настоящее величие души" (там же, С. 11). При чем здесь душа?
Это элементарный здравый смысл.
Точно так же Коэльо придает глобальную значимость самым обычным
явлениям и поступкам. Он вспоминает, например, как вызвал "скорую" для
раненого на пляже. Поступок самый естественный для любого нормального
человека. Что такого из ряда вон выходящего он сделал? - Не подвиг же
совершил. Но Коэльо расценивает это как некое деяние и извлекает из него
мораль.
"Вернувшись домой, я резюмировал для себя три урока, преподанные мне на
этой прогулке:
а) все мы способны противостоять чему-то, пока сохраняем чистоту;
б) всегда найдется кто-то, кто скажет тебе: "Доведи до конца то, что
начал".
И наконец:
в) все мы наделены властью, когда абсолютно уверены в том, что делаем"
(365, С. 30).
Вообще Коэльо ужасно зануден со своим морализаторством, всеми этими
"знаниями" и "поисками пути". Даже про последнюю переведенную на русский
язык книгу "Одиннадцать минут" Коэльо говорит: "Это роман о пути к пониманию
сути секса. Я писал эту книгу, чтобы понять свой собственный путь" (359).
Насколько мне известно, большинство ищет в этом деле совсем другое.
Пауло Коэльо ужасно напоминает Герцогиню из книги Льюиса Кэрролла,
которая в ответ на робкую просьбу Алисы не читать ей мораль отвечает: "Ах,
моя прелесть, ничего кроме морали я не читаю никогда". Беда в том, что
Коэльо мораль не читает, он ее пишет. Но неужели 37 миллионам человек
(таков, говорят, тираж его книг) нравится эту мораль читать? Лично я не
смогла осилить до конца ни одного его опуса ни на одном языке: мускулы
глазного яблока от скуки сводит.
Таким образом, мы видим, что на новом историческом этапе издатели
отбирают и предлагают читателям произведения, соответствующие новой
политической и идеологической конъюнктуре. Но поскольку третий этап
русско-бразильских литературных отношений только начался, ничего более
определенного о нем сказать нельзя.
Как уже было сказано ранее, с творчеством Амаду советские читатели
познакомились через 14 лет после первого упоминания о нем в
"Интернациональной литературе" (36). В 1948 году в издательстве иностранной
литературы вышел перевод романа "Saожественное мастерство. Ж. Амаду
удалось преодолеть многие недостатки, свойственные его прежним
произведениям". (228, С. 31)
В плане политическом Амаду соответствовал самым жестким идеологическим
требованиям той поры. Член ЦК Бразильской компартии, друг легендарного Луиса
Карлоса Престеса, генерального секретаря Бразильской компартии, главный
редактор партийной газеты "Оже", руководитель Института культурных связей с
СССР, к 1948 году Жоржи Амаду стал видным деятелем не только бразильского,
но и международного коммунистического движения. В этом же году Ж. Амаду
возглавил бразильскую делегацию на конгрессе деятелей науки и культуры во
Вроцлаве и стал одним из его председателей, а позднее - организатором и
постоянным членом Всемирного Совета Мира.
Советская литературная критика тех лет высоко оценивает творчество
писателя, отмечая, что "в сороковых годах Жоржи Амаду создает ряд подлинно
новаторских произведений, которые ставят его во главе прогрессивной
латиноамериканской прозы" (190). При этом литературные достижения романиста
ставятся в прямую зависимость от его политической активности.
Так, Федор Кельин подчеркивал, что " этот творческий успех сделался для
Амаду возможным именно потому, что он сам соединял в себе черты
положительных героев своих книг, являясь при этом борцом за дело мира"
(216).
Более того, по выражению Т. Мотылевой, "бразильский коммунист Жоржи
Амаду чувствует связь своей творческой и политической работы с
освободительным движением народов всего мира. Именно поэтому он оказался в
состоянии художественно отразить жизнь своей страны, своего народа в свете
международной борьбы трудящихся против империализма" (28, С 213).
На первый взгляд, выбор именно этого произведения для перевода на
русский язык кажется нелогичным и случайным. Книга вырвана из контекста
творчества Амаду: "Земля золотых плодов" - вторая часть трилогии, которая к
1948 году уже была закончена: первая книга "Бескрайние земли" - в 1943 году,
вторая - в 1944-м и третья - "Красные всходы" - в 1946. Однако первой
перевели именно вторую часть трилогии, а не более ранние романы байянского
цикла, не первую часть трилогии и даже не книгу о генеральном секретаре
Бразильской компартии Луисе Карлосе Престесе, и причина такого выбора вполне
объяснима. В рецензии на книгу Н. Габинский пишет, что "Земля золотых
плодов" чрезвычайно актуальна для Бразилии того времени, поскольку этот
роман помогает бразильским читателям понять, какими путями происходило
завоевание страны, оказавшейся в чисто колониальной зависимости от
уолл-стритовских толстосумов (188).
В действительности роман гораздо более был актуален для СССР, поскольку
"главное достоинство "Земли золотых плодов" - антиимпериалистический пафос
всего романа" (253, С.168)
В недавно начавшейся "холодной войне" врагом номер один Советского
Союза становится американский империализм. Поэтому произведение,
раскрывающее механизм "захватнического натиска американского капитала,
осуществляемого при угодливой поддержке трусливой и жадной правящей клики и
несущего с собой еще более бесчеловечную эксплуатацию" (278, С. 190),
полностью отвечало идеологическим задачам советского руководства.
Выходу книги в свет предшествовала, говоря современным языком,
PR-овская акция. Книга была подписана к печати в мае 1948 года. В майском
номере "Огонька" опубликован отрывок из романа, а 1 мая этого же года в
"Правде" - статья Амаду "В борьбе за независимость"(111), где,
соответственно моменту, он рассказывает о борьбе бразильского народа против
американского империализма.
Хотя перевод "Земли золотых плодов" был сделан с испанского издания и
не передавал особенности стиля и глубину таланта писателя, да к тому же
сокращен почти на треть, событие не осталось незамеченным критикой. В 1948 -
начале 1949 года было напечатано 5 рецензий на роман: в "Правде",
"Литературной газете", "Звезде", "Новом мире", "Вечерней Москве". Отзывы
были положительные. Роман назвали "принципиально новым явлением" (188),
"крупным и радующим явлением" (278, С. 90) в латиноамериканской литературе.
Новизна книги состоит "в умении Амаду показать ростки будущего,
показать перспективу их развития, утвердить их грядущую победу... Гарантия
нового, иного будущего Бразилии - в постепенном созревании классового
сознания в широких слоях народных масс, в накоплении в них сил гнева и
протеста, в самоотверженной и героической борьбе бразильских коммунистов"
(278, С.90).
Судя по рецензиям, "Земля золотых плодов" - не художественное
произведение, а учебник политэкономии. "На страницах "Земли золотых плодов"
Жоржи Амаду показал, с какой стремительной быстротой развертывалось
завоевание Уолл-Стритом бразильского какао. Играя на искусственном повышении
и понижении цен на какао, "экспортеры" в три года разорили плантаторов и за
бесценок прибрали к рукам их земли". (188). Так воспринимает книгу критик
Николай Габинский.
Его дополняет В.Шор: "Судорожные взлеты и падения цен выступают в
романе не как слепая игра экономического "рока", но как выражение стихийных
законов капитализма и результат преступной игры империалистов, несущих
полную ответственность за свои поступки. Свистопляске анархических сил
капиталистического общества в романе Амаду противопоставлена сознательная и
планомерная работа коммунистов. Она превращает подспудное недовольство
трудящихся в грозную силу коллективного протеста" (278).
У нормального человека подобные рецензии могут вызвать отвращение и к
книге, и к писателю. Можно предположить, что первая публикация Амаду на
русском языке имела значение скорее политическое и не стала фактом русской
литературы. Но уже вторая книга "Красные всходы", изданная всего лишь год
спустя, сделала Амаду действительно популярным и любимым советскими
читателями.
В то время в Советском Союзе отсутствовало само понятие "рейтинга
продаж". Однако о популярности книги, выпущенной в 1949 году издательством
иностранной литературы, свидетельствует тот факт, что роман переиздавался в
1954-м году тем же издательством, а в 1963-м году - вологодским книжным
издательством массовыми тиражами. Но самое главное то, что томик "Красных
всходов", имевшийся в то время в любой сельской библиотеке, был самым
"зачитанным" среди его книг, предшествовавших "Габриэле". Истрепанная, часто
без обложки книжка - лучшее доказательство того, что Амаду был принят
советскими читателями.
Популярности книги в немалой степени способствовал хороший перевод.
Впервые за всю историю русско-бразильских литературных связей перевод был
сделан непосредственно с португальского языка человеком, который этим языком
владел. Это был Юрий Александрович Калугин, первый советский корреспондент в
Бразилии. Он не только прекрасно знал язык и реалии этой страны, но и был
также личным другом Жоржи Амаду.
Именно в его переводах познакомится позднее советский читатель с
основными произведениями Амаду. Но все же главная причина такого "принятия"
книги - несомненный талант ее автора. Книга "о судьбах бразильского
крестьянства" написана так, что, "кажется, жизнь сама открывает перед
читателем свой внутренний смысл" (42, С. 203). Рассказывая о жизни крестьян
северо-востока Бразилии, Амаду "не прибегает к рассуждениям,
публицистическим комментариям - они не нужны" (там же). Зато, как живые,
встают перед читателем герои этого произведения: крестьянин Жеронимо, старая
Жукундина, сумасшедшая Зефа, семилетняя Нока, так трогательно привязанная к
своей кошке. Даже ослик Жеремиас - реальный, живой. Никого не могут оставить
равнодушными страдания этих людей. Крестьяне-испольщики половину муки, маиса
и батата отдавали хозяину фазенды, да еще бесплатно работали на него
несколько дней в неделю. По договору они обязаны были покупать все
необходимое в хозяйской лавке по баснословным ценам и туда же продавать свой
урожай по ценам, которые устанавливал помещик. Вечная нехватка денег, угроза
голода, смерть детей. Но даже такая жизнь кажется им счастьем, когда они,
изгнанные из своих домов новым владельцем поместья, бредут через пустынную
каатингу в поисках лучшей жизни и умирают один за другим: сначала дети,
потом взрослые - от голода, укусов ядовитых змей, лихорадки, истощения. Даже
ослик Жеремиас не выдерживает трудностей перехода. Тысячи гибнут на "дорогах
голода" и тысячи каждый год пускаются в путь. Люди, согнанные с земли
владельцами латифундий и засухой. Отовсюду с северо-востока они отправляются
в это страшное путешествие. Тысячи и тысячи беспрерывно бредут друг за
другом. Этот поход начался уже давно, и никто не знает, когда он кончится.
Без натяжки можно предположить, что советским читателям той поры,
большая часть которых - недавние выходцы из деревни, описываемые события и
судьбы героев не просто понятны и близки. Люди, пережившие коллективизацию и
голод 30-х годов, военное лихолетье и послевоенную разруху, воспринимали
"Красные всходы" как книгу о своей собственной жизни, о своей судьбе,
находили в ней то, чего не было, и не могло быть в современной советской
литературе.
И также очевидно, что официальная критика оценивала это произведение
совершенно с других позиций, политических и идеологических, как некую
Эта точка зрения, кажется, более соответствует действительности, да
только возникает вопрос, так ли внимательно читал С.Синяков рецензируемое
произведение, если он именует автора "португальским прозаиком", а главного
героя - то Гедали, то Гендали.
В последние четыре года все большую популярность приобретает
бразильский прозаик Паулу Коэльо. Первым на русский язык был переведен его
роман "Алхимик" и почему-то с французского. Вышел он в издательстве
"Беловодье" в серии "Эзотерические сказки" в 1998 году и был полностью
проигнорирован читателями. Но когда этот же роман вышел в 2000 году в
издательстве "София" уже в переводе с португальского, он тут же стал
бестселлером, заняв первое место в рейтингах продаж. Через год в том же
издательстве вышли два новых романа Коэльо: "Вероника решает умереть" и
"Пятая гора", в 2002 году - "Книга воина Света" и "Дьявол и сеньорита Прим",
в 2003 - "На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала", а в 2004 - "Одиннадцать
минут".
Таким образом, Пауло Коэльо стал вторым после Амаду бразильским автором
по числу переведенных произведений. Хотя, если честно, я не знаю, можно ли
его назвать бразильским писателем и, следовательно, рассматривать в этой
работе. "Бразилец, который никогда не пишет о Бразилии" (360) - так сказано
в одной из первых статей о нем. Но дело не в том, что Пауло Коэльо не пишет
о Бразилии, а в том, что в его книгах нет ничего бразильского, они вообще
лишены каких бы то ни было национальных черт, то есть, космополитичны в
худшем смысле этого слова.
Пауло Коэльо уже дважды приезжал в нашу страну. Его визиты
сопровождались такими PR-акциями, что Жоржу Амаду и не снилось. Особой
пышностью запомнилась первая встреча в сентябре 2002 года: интервью с
писателем опубликовали самые популярные издания, Первый канал показал о нем
фильм, сам Коэльо принял участие в нескольких ток-шоу вроде "Принципа
домино", в пресс-конференциях и встречах с читателями. А культурный центр
"Белые облака" даже подготовил специальный этнотеатральный фестиваль по
книгам Коэльо (372). Естественно, такая мощная акция не могла не сказаться
на популярности автора. В сентябре 2002 года его книги достигли пика
раскупаемости: все пять изданных к этому моменту на русском языке
произведений Коэльо попали в десятку бестселлеров, заняв там 1, 2, 4, 5, и 7
места. Как отмечает "Книжное обозрение", произошло небывалое: "потеснив
непробиваемого "Гарри Поттера" в списке художественных книг в твердом
переплете друг за другом выстроились все пять книг Пауло Коэльо" (374). С
тех пор книги Коэльо (в количестве от 2 до 5) всегда присутствуют в
хит-параде, а совокупный тираж его книг на русском языке превысил миллион
уже к сентябрю 2002 года. Пауло Коэльо стал своего рода гуру для
определенной части читающей публики. При такой популярности было бы
естественным ожидать появления большого числа хвалебных рецензий на
произведения кумира. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что их
попросту нет. В Интернете на различных форумах можно найти хвалебные отзывы
о творчестве писателя, но в периодической печати большинство публикаций -
это либо интервью с Коэльо (359, 360, 361, 362), либо информационные статьи
(371, 372), где сообщаются факты его биографии, награды, тиражи,
перечисляются высокопоставленные ценители его творчества.
Похоже, поклонники этого самого творчества боятся задать себе вопрос,
что такое Пауло Коэльо и в чем причина его популярности. Именно так
поступает издатель Коэльо, Пауло Рокко: "Пауло Коэльо - это феномен. Феномен
не подлежит объяснению. Его можно только наблюдать" ( 365).
В отличие от поклонников, противники Коэльо отвечают на эти вопросы со
всей прямотой и даже запальчивостью. Первой против армии коэльофилов
рискнула выступить О.Славникова в статье "Вероника осталась в живых" (370).
Хотя эта статья является рецензией на роман "Вероника решает умереть",
но выводы критика в полной мере относятся ко всем произведениям Коэльо,
переведенным на русский язык. О.Славникова считает, что успех писателя в
России вполне закономерен, а его книги можно рекомендовать абсолютно
каждому, кто знает русские буквы: "усилий на чтение потратится немного, а
польза выйдет большая. И главное - у читателя непременно возникнет ощущение,
что Пауло Коэльо - не хуже фирмы "Тефаль" - всегда думает о нем. А не о
какой-то там самодостаточной эстетике и красоте, которая непонятным образом
спасет мир... Но в конце концов сегодня ни один человек не проживет жизнь
без сковородки и холодильника. Так что книги, могущие быть описаны в
стилистике коммерческой рекламы, тоже нужны" (370).
Ольга Славникова нашла слово, определяющее суть романов модного
писателя, - эта "легко усваиваемый литературный продукт", место которому на
страницах глянцевых журналов типа "Домашний очаг". Именно продукт, а не
"хлеб для души". Произведения Коэльо отвечают вкусам среднего потребителя,
при этом льстя его самолюбию своей псевдоинтеллектуальностью. Паулу Коэльо
сейчас первый на полках наших книжных магазинов, но "первый среди равных":
детективов и любовных романов. Статья Ольги Бакушинской из "Комсомольской
правды" (366) написана так задиристо, что хотелось привести ее полностью, но
не буду этого делать: каждый может найти ее в библиотеке или в Интернете.
Поэтому ограничусь цитатами.
"Это только кажется, что Пауло Коэльо пишет разные книжки. На самом
деле он пишет одну, причем это не беллетристика, а учебник. Нерадивым
ученикам вдалбливается, что у каждого свой путь, но "не всем достает
мужества идти по своему пути, добиваясь встречи со своей заветной мечтой".
Эта фраза встречается в любой книжке раз 50, а может, 100. Для двоечников.
Пока не выучат".
Да, дискурсы Коэльо - явно не беллетристика. Роман будит воображение,
ведет читателя за собой, заставляет плакать и смеяться вместе с его героями.
Ничего этого в книгах Коэльо нет. Но и на учебник они тоже не тянут. Может
быть, это прописи?
На главный вопрос, почему Пауло Коэльо издали в 37 миллионах
экземпляров на 56 языках, О.Бакушинская отвечает так: "Начитавшись гуру, так
и тянет ляпнуть афоризм. Что-то вроде: сочный бифштекс приятнее на вкус,
зато манную кашу легче глотать. Читать серьезную литературу непросто,
осмысливать применительно к собственной жизни - еще сложнее. А Коэльо все,
что надо, адаптировал для застрявших в младшем школьном возрасте граждан,
разжевал и отрыгнул прямо в разинутый клюв, как орлица птенцам. Пища
получилась, конечно, не вредная, но зря ее пытаются назвать творением
высокой кухни".
Нельзя не согласиться с автором: снижение вкуса на лицо. Да только
интеллектуальный уровень русского читателя не сам по себе снизился, издатели
и средства массовой информации почти насильно скармливают нам этот
субпродукт, выполняя идеологический заказ постперестроечного "нового
государства".
Следующий рецензент Андрей Щербак-Жуков кулинарную тематику не
затрагивает, он исследует ментальный субстрат произведений Коэльо: "Мартышка
в известном мультфильме сказала: "У меня есть мысль, и я ее думаю"... С
писателем Коэльо примерно та же история: у него есть мысль - 1 штука
(прописью "одна") - он в каждом своем произведении ее высказывает на разные
лады. Даже не развивает от произведения к произведению, а именно высказывает
снова и снова" (373).
А ведь и правда, Пауло Коэльо удалось воплотить в своих произведениях
завет классика: писать надо так, чтобы словам было тесно, а мыслям
просторно. Этой единственной мысли очень просторно на ста с лишним страницах
- ни с какой другой идеей она не сталкивается, не пересекается. Да и словам
тесно: вон сколько их между двумя обложками втиснуто.
В отличие от предыдущих авторов, Н.С.Константинова - серьезный ученый,
поэтому она делает попытку "объективно охарактеризовать творчество Коэльо",
чтобы дать этому феномену рациональное объяснение. Но в результате она
приходит к тем же выводам, что и предыдущие авторы: все произведения Коэльо,
хотя и разбросанные в пространстве и времени и приближающиеся к планетарному
масштабу, очень похожи друг на друга. Их роднит отсутствие сюжета,
иносказательность, "непрезентабельный в художественном отношении стиль", и
отнюдь не оригинальные мысли ( 369).
"После прочтения нескольких книг создается эффект "дежа вю", только
усиливающийся при знакомстве с каждым новым сочинением. Даже когда автор
заманивает читателя в атмосферу психиатрической клиники ("Вероника решает
умереть"), это ощущение не исчезает. Перемежая впечатления, полученные еще в
юношеские годы, с размышлениями о вечном - жизни и смерти, любви и безумии -
Коэльо и на этот раз остается верен своему alter ego, выступая в роли "воина
света", всегда знающего, что такое хорошо и что такое плохо" (там же ).
Н.С. Константинова приводит слова бразильского критика, которые
буквально уничтожают Коэльо: "Если инопланетяне прочтут лишь подобные книги,
они не смогут составить никакого представления о нашей планете. Во-первых,
потому, что в них используется форма письма, уничтожившая дискурс, - в них
ничто ниоткуда не начинается и никуда не приходит. Это слова без текста...
Они обращены к человеческим душам и при этом пытаются рассказывать истории,
похожие на те, что рассказывали Жоржи Амаду или Хемингуэй. Однако в них нет
драмы, страстей или трагедий. Есть куски реальности и очень много советов,
так много, что некоторые из них - книги-монологи - типологически относятся к
литературе по самовнушению" (там же).
Однако, замечает Н.С.Константинова, "критиковать творчество Коэльо с
точки зрения высокой литературы - дело несложное. Пожалуй, сложнее понять, в
чем все-таки причины столь впечатляющего успеха. Вряд ли его можно целиком
приписать предпринимательским талантам самого писателя и его издателей,
которые порой заражены "звездной болезнью" еще в большей степени, чем
автор... Скорее всего популярность Коэльо объясняется тем, что в его книгах
многие находят то, что ищут. Он будто бы пишет "по заявкам читателей" - тех,
кто хочет слышать голос, который скажет им, как быть и что делать. Они
жаждут таких текстов, где отсутствует конфликт мнений. Современный
среднестатистический читатель (если предположить, что таковой существует),
уставший практически от всего, в том числе от чтения, не желает, да и не
способен вести интеллектуальный диалог с такими писателями, как, скажем,
Достоевский или Джойс. Ему "чего-нибудь попроще бы". И подобный спрос
незамедлительно рождает предложение" (там же).
И все же Н.Константинова считает, что "при всех негативных аспектах
сегодняшнее время имеет одно бесспорное положительное качество. Оно
предоставляет право на полную свободу выбора. И если миллионы людей по всему
миру сделали объектом своего выбора Пауло Коэльо, они, несомненно, имеют
право на такой выбор, даже если тебе лично он кажется неоправданным" (там
же).
А вот здесь с Натальей Сергеевной согласиться нельзя. Свобода выбора в
современной России, в том числе выбора книг для чтения, - миф.
Идеологическая машина работает таким образом, что читателю, особенно
молодому, и в голову не придет выбирать между Достоевским и Джойсом, или
Цвейгом и тем же Амаду. Выбирать он будет между Коэльо и Мураками, Донцовой
и Марининой. Пушкин - то в число бестселлеров не вошел ни разу.
Я вообще удивляюсь, что нашлись смельчаки, рискнувшие вызвать гнев не
только коэльопоклонников, но и самого гуру. Он к критике относится
болезненно, "хранит в сейфе все критические публикации о своих
произведениях.., регистрирует эти глупости, поскольку все они имеют подписи
и в дальнейшем лицам, высказавшим их, предстоит ответить (369). А вдруг и
правда призовет к ответу? Не зря же он черной магией занимался.
Если критики относятся к текстам Коэльо с иронией, то сам автор - с
неадекватной серьезностью. "Ведь что такое писатель? - вопрошает он. -
Писатель - это рабочий слова. И если он хочет понять даже самого себя, он
должен быть в постоянном контакте с человечеством и человеком" (361). Вот
так, ни много, ни мало. Коэльо явно страдает комплексом полноценности.
Ничтоже сумняшеся он заявляет: "Я - отличный писатель. Отличный писатель..."
( 369).
А вот Жоржи Амаду всегда говорил о себе: "Я всего лишь маленький
писатель из штата Баия".
В другом интервью Коэльо рассказывает, как прочел в переводе на
английский одну из своих книг: "И так как я ее довольно давно написал, и,
кроме того, была некая языковая дистанция, я заметил, что читаю ее как
нечто, не имеющее ко мне отношение. И мне понравилось. Прекрасная книга"
(361).
Парадокс в том, что при всей мании величия Коэльо считает главным
достоинством своих произведений заурядность. Он так прямо и говорит: "Самое
приятное, когда читатели говорят: "Я тоже мог бы написать такую книгу"
(362). Все это очень странно. Обычно писатель хочет сказать миру Новое
Слово, то, о чем никто до него не догадывался. Какой смысл проповедовать
давно известное?
Тем не менее, Коэльо можно считать классиком: теперь уже книги пишут о
нем самом. В 2003 году на русский язык была переведена книга Хуана Ариаса
"Пауло Коэльо: Исповедь паломника". Книга носит комплиментарный характер и
банальна до пошлости. Как вам такой сюжет? - Сначала Коэльо решил отправить
свои старые фотографии в провинциальные издания, а когда его упрекнули, что
он хочет послать залежалый товар, переменил свое решение и попросил, "чтобы
в провинциальные газеты тоже отправили новые фотографии" (365, С. 10). Ариас
увидел в этом "настоящее величие души" (там же, С. 11). При чем здесь душа?
Это элементарный здравый смысл.
Точно так же Коэльо придает глобальную значимость самым обычным
явлениям и поступкам. Он вспоминает, например, как вызвал "скорую" для
раненого на пляже. Поступок самый естественный для любого нормального
человека. Что такого из ряда вон выходящего он сделал? - Не подвиг же
совершил. Но Коэльо расценивает это как некое деяние и извлекает из него
мораль.
"Вернувшись домой, я резюмировал для себя три урока, преподанные мне на
этой прогулке:
а) все мы способны противостоять чему-то, пока сохраняем чистоту;
б) всегда найдется кто-то, кто скажет тебе: "Доведи до конца то, что
начал".
И наконец:
в) все мы наделены властью, когда абсолютно уверены в том, что делаем"
(365, С. 30).
Вообще Коэльо ужасно зануден со своим морализаторством, всеми этими
"знаниями" и "поисками пути". Даже про последнюю переведенную на русский
язык книгу "Одиннадцать минут" Коэльо говорит: "Это роман о пути к пониманию
сути секса. Я писал эту книгу, чтобы понять свой собственный путь" (359).
Насколько мне известно, большинство ищет в этом деле совсем другое.
Пауло Коэльо ужасно напоминает Герцогиню из книги Льюиса Кэрролла,
которая в ответ на робкую просьбу Алисы не читать ей мораль отвечает: "Ах,
моя прелесть, ничего кроме морали я не читаю никогда". Беда в том, что
Коэльо мораль не читает, он ее пишет. Но неужели 37 миллионам человек
(таков, говорят, тираж его книг) нравится эту мораль читать? Лично я не
смогла осилить до конца ни одного его опуса ни на одном языке: мускулы
глазного яблока от скуки сводит.
Таким образом, мы видим, что на новом историческом этапе издатели
отбирают и предлагают читателям произведения, соответствующие новой
политической и идеологической конъюнктуре. Но поскольку третий этап
русско-бразильских литературных отношений только начался, ничего более
определенного о нем сказать нельзя.
Как уже было сказано ранее, с творчеством Амаду советские читатели
познакомились через 14 лет после первого упоминания о нем в
"Интернациональной литературе" (36). В 1948 году в издательстве иностранной
литературы вышел перевод романа "Saожественное мастерство. Ж. Амаду
удалось преодолеть многие недостатки, свойственные его прежним
произведениям". (228, С. 31)
В плане политическом Амаду соответствовал самым жестким идеологическим
требованиям той поры. Член ЦК Бразильской компартии, друг легендарного Луиса
Карлоса Престеса, генерального секретаря Бразильской компартии, главный
редактор партийной газеты "Оже", руководитель Института культурных связей с
СССР, к 1948 году Жоржи Амаду стал видным деятелем не только бразильского,
но и международного коммунистического движения. В этом же году Ж. Амаду
возглавил бразильскую делегацию на конгрессе деятелей науки и культуры во
Вроцлаве и стал одним из его председателей, а позднее - организатором и
постоянным членом Всемирного Совета Мира.
Советская литературная критика тех лет высоко оценивает творчество
писателя, отмечая, что "в сороковых годах Жоржи Амаду создает ряд подлинно
новаторских произведений, которые ставят его во главе прогрессивной
латиноамериканской прозы" (190). При этом литературные достижения романиста
ставятся в прямую зависимость от его политической активности.
Так, Федор Кельин подчеркивал, что " этот творческий успех сделался для
Амаду возможным именно потому, что он сам соединял в себе черты
положительных героев своих книг, являясь при этом борцом за дело мира"
(216).
Более того, по выражению Т. Мотылевой, "бразильский коммунист Жоржи
Амаду чувствует связь своей творческой и политической работы с
освободительным движением народов всего мира. Именно поэтому он оказался в
состоянии художественно отразить жизнь своей страны, своего народа в свете
международной борьбы трудящихся против империализма" (28, С 213).
На первый взгляд, выбор именно этого произведения для перевода на
русский язык кажется нелогичным и случайным. Книга вырвана из контекста
творчества Амаду: "Земля золотых плодов" - вторая часть трилогии, которая к
1948 году уже была закончена: первая книга "Бескрайние земли" - в 1943 году,
вторая - в 1944-м и третья - "Красные всходы" - в 1946. Однако первой
перевели именно вторую часть трилогии, а не более ранние романы байянского
цикла, не первую часть трилогии и даже не книгу о генеральном секретаре
Бразильской компартии Луисе Карлосе Престесе, и причина такого выбора вполне
объяснима. В рецензии на книгу Н. Габинский пишет, что "Земля золотых
плодов" чрезвычайно актуальна для Бразилии того времени, поскольку этот
роман помогает бразильским читателям понять, какими путями происходило
завоевание страны, оказавшейся в чисто колониальной зависимости от
уолл-стритовских толстосумов (188).
В действительности роман гораздо более был актуален для СССР, поскольку
"главное достоинство "Земли золотых плодов" - антиимпериалистический пафос
всего романа" (253, С.168)
В недавно начавшейся "холодной войне" врагом номер один Советского
Союза становится американский империализм. Поэтому произведение,
раскрывающее механизм "захватнического натиска американского капитала,
осуществляемого при угодливой поддержке трусливой и жадной правящей клики и
несущего с собой еще более бесчеловечную эксплуатацию" (278, С. 190),
полностью отвечало идеологическим задачам советского руководства.
Выходу книги в свет предшествовала, говоря современным языком,
PR-овская акция. Книга была подписана к печати в мае 1948 года. В майском
номере "Огонька" опубликован отрывок из романа, а 1 мая этого же года в
"Правде" - статья Амаду "В борьбе за независимость"(111), где,
соответственно моменту, он рассказывает о борьбе бразильского народа против
американского империализма.
Хотя перевод "Земли золотых плодов" был сделан с испанского издания и
не передавал особенности стиля и глубину таланта писателя, да к тому же
сокращен почти на треть, событие не осталось незамеченным критикой. В 1948 -
начале 1949 года было напечатано 5 рецензий на роман: в "Правде",
"Литературной газете", "Звезде", "Новом мире", "Вечерней Москве". Отзывы
были положительные. Роман назвали "принципиально новым явлением" (188),
"крупным и радующим явлением" (278, С. 90) в латиноамериканской литературе.
Новизна книги состоит "в умении Амаду показать ростки будущего,
показать перспективу их развития, утвердить их грядущую победу... Гарантия
нового, иного будущего Бразилии - в постепенном созревании классового
сознания в широких слоях народных масс, в накоплении в них сил гнева и
протеста, в самоотверженной и героической борьбе бразильских коммунистов"
(278, С.90).
Судя по рецензиям, "Земля золотых плодов" - не художественное
произведение, а учебник политэкономии. "На страницах "Земли золотых плодов"
Жоржи Амаду показал, с какой стремительной быстротой развертывалось
завоевание Уолл-Стритом бразильского какао. Играя на искусственном повышении
и понижении цен на какао, "экспортеры" в три года разорили плантаторов и за
бесценок прибрали к рукам их земли". (188). Так воспринимает книгу критик
Николай Габинский.
Его дополняет В.Шор: "Судорожные взлеты и падения цен выступают в
романе не как слепая игра экономического "рока", но как выражение стихийных
законов капитализма и результат преступной игры империалистов, несущих
полную ответственность за свои поступки. Свистопляске анархических сил
капиталистического общества в романе Амаду противопоставлена сознательная и
планомерная работа коммунистов. Она превращает подспудное недовольство
трудящихся в грозную силу коллективного протеста" (278).
У нормального человека подобные рецензии могут вызвать отвращение и к
книге, и к писателю. Можно предположить, что первая публикация Амаду на
русском языке имела значение скорее политическое и не стала фактом русской
литературы. Но уже вторая книга "Красные всходы", изданная всего лишь год
спустя, сделала Амаду действительно популярным и любимым советскими
читателями.
В то время в Советском Союзе отсутствовало само понятие "рейтинга
продаж". Однако о популярности книги, выпущенной в 1949 году издательством
иностранной литературы, свидетельствует тот факт, что роман переиздавался в
1954-м году тем же издательством, а в 1963-м году - вологодским книжным
издательством массовыми тиражами. Но самое главное то, что томик "Красных
всходов", имевшийся в то время в любой сельской библиотеке, был самым
"зачитанным" среди его книг, предшествовавших "Габриэле". Истрепанная, часто
без обложки книжка - лучшее доказательство того, что Амаду был принят
советскими читателями.
Популярности книги в немалой степени способствовал хороший перевод.
Впервые за всю историю русско-бразильских литературных связей перевод был
сделан непосредственно с португальского языка человеком, который этим языком
владел. Это был Юрий Александрович Калугин, первый советский корреспондент в
Бразилии. Он не только прекрасно знал язык и реалии этой страны, но и был
также личным другом Жоржи Амаду.
Именно в его переводах познакомится позднее советский читатель с
основными произведениями Амаду. Но все же главная причина такого "принятия"
книги - несомненный талант ее автора. Книга "о судьбах бразильского
крестьянства" написана так, что, "кажется, жизнь сама открывает перед
читателем свой внутренний смысл" (42, С. 203). Рассказывая о жизни крестьян
северо-востока Бразилии, Амаду "не прибегает к рассуждениям,
публицистическим комментариям - они не нужны" (там же). Зато, как живые,
встают перед читателем герои этого произведения: крестьянин Жеронимо, старая
Жукундина, сумасшедшая Зефа, семилетняя Нока, так трогательно привязанная к
своей кошке. Даже ослик Жеремиас - реальный, живой. Никого не могут оставить
равнодушными страдания этих людей. Крестьяне-испольщики половину муки, маиса
и батата отдавали хозяину фазенды, да еще бесплатно работали на него
несколько дней в неделю. По договору они обязаны были покупать все
необходимое в хозяйской лавке по баснословным ценам и туда же продавать свой
урожай по ценам, которые устанавливал помещик. Вечная нехватка денег, угроза
голода, смерть детей. Но даже такая жизнь кажется им счастьем, когда они,
изгнанные из своих домов новым владельцем поместья, бредут через пустынную
каатингу в поисках лучшей жизни и умирают один за другим: сначала дети,
потом взрослые - от голода, укусов ядовитых змей, лихорадки, истощения. Даже
ослик Жеремиас не выдерживает трудностей перехода. Тысячи гибнут на "дорогах
голода" и тысячи каждый год пускаются в путь. Люди, согнанные с земли
владельцами латифундий и засухой. Отовсюду с северо-востока они отправляются
в это страшное путешествие. Тысячи и тысячи беспрерывно бредут друг за
другом. Этот поход начался уже давно, и никто не знает, когда он кончится.
Без натяжки можно предположить, что советским читателям той поры,
большая часть которых - недавние выходцы из деревни, описываемые события и
судьбы героев не просто понятны и близки. Люди, пережившие коллективизацию и
голод 30-х годов, военное лихолетье и послевоенную разруху, воспринимали
"Красные всходы" как книгу о своей собственной жизни, о своей судьбе,
находили в ней то, чего не было, и не могло быть в современной советской
литературе.
И также очевидно, что официальная критика оценивала это произведение
совершенно с других позиций, политических и идеологических, как некую