страницы советской печати.
Глава 12 Восприятие посткризисных произведений писателя в СССР.
60-е годы.
Таким образом, у советского читателя складывается образ идеальных,
ничем не замутненных отношений Амаду с Советским Союзом. Доказательством
развития этих отношений стала публикация издательством иностранной
литературы нового романа Жоржи Амаду "Габриэла".
Об успехе этого произведения в Бразилии журнал "Иностранная литература"
сообщил в 7-м номере за 1959 год. В 12-м номере того же журнала за 1960 год
печатается рецензия Юрия Калугина на бразильское издание романа (213). Эта
статья, так же как и предисловие Ю. Дашкевича к русскому изданию, пытается
как-то подготовить советского читателя к восприятию совершенно нового для
него Амаду.
Если бы на русский язык к тому времени уже были переведены ранние
произведения Жоржи Амаду "Жубиаба", "Мертвое море", "Капитаны песка", то
переход от "Подполья свободы" к "Габриэле" не казался бы столь резким и
немотивированным. Можно предположить, что читатель, знакомый с творчеством
Жоржи Амаду по "Красным всходам" и "Подполью свободы", испытал определенный
шок, прочитав новый роман этого писателя. Авторы рецензий опасаются, что
советский читатель может прийти к тем же выводам, что и некоторые буржуазные
критики, которых Ю. Дашкевич называет "литературными пифиями из правой
прессы", а именно, что Амаду "порвал с реализмом", "осознал свои прежние
заблуждения", "обрел свое место в лагере чистой поэзии", что "он выскочил на
ходу из трамвая, оставив определенный метод художественного творчества".
Поэтому критики из всех сил убеждают читателя в том, что Жоржи Амаду -
по-прежнему "наш Жоржи", что он не только не отказался от прежних убеждений,
а напротив - "он верен традиции своих наиболее характерных романов, и по
этому пути он лишь продвинулся далеко вперед, достигнув новых рубежей.
Поэтому не может быть и речи о каком-то отказе от того или иного метода"
(205, С. 12).
Советские критики и литературоведы с самого начала доказывали (и
справедливо), что "Габриэла" - не результат кризиса, вызванного
разоблачением культа личности" и не демарш против СССР, а более высокая
ступень в естественном развитии творческого пути писателя, что он шел к
этому произведению годами. Н.Габинский, например, пишет: "Лет десять назад,
во время одного из своих приездов в Москву, бразильский писатель Жоржи Амаду
в беседе с советскими литераторами заметил:
Моя мечта - создать роман больших человеческих характеров.
Признаюсь, меня тогда удивили эти слова, подумалось: говорит излишняя
требовательность взыскательного художника. Ведь вышедшие до того
произведения были населены героями с запоминающимися характерами. Однако
теперь, читая последний роман Жоржи Амаду, с каждой страницей ощущая рост
мастерства и подлинную писательскую зрелость автора, невольно вспоминаешь
эти когда-то мимоходом брошенные слова" (189).
И в этом утверждении наши литературоведы абсолютно правы. Сам Жоржи
Амаду, называя "полной глупостью" теорию о том, что его творчество делится
на два этапа: "до "Габриэлы" и после". "Нет, мое творчество едино, с первого
до последнего момента... "Габриэла" появилась как определенный этап в моем
творчестве, но этот этап никак не соотносится с отходом от политической
линии" (458, Р. 266 - 267).
Как явствует из выступления на Втором съезде советских писателей, Амаду
размышлял о национальной форме художественного произведения даже в пору
"овладения методом социалистического реализма". И если выстроить в ряд все
его произведения от "Страны карнавала" до "Чуда в Пираньясе", то видно, что
из этого ряда выбивается как раз не "Габриэла", а "Подполье свободы". Но
даже в этом романе, сознательно подогнанном под определенную схему, на
страницы выплескивается живая душа народа, разрушая искусственные
ограничения. Взять хотя бы негритянку Инасию, которая как будто попала на
страницы "Подполья свободы" из ранних романов Жоржи Амаду. Но с такой же
долей вероятности эта героиня могла бы оказаться на страницах "Габриэлы",
"Пастырей ночи", или "Лавки чудес". Инасия даже пахнет как Габриэла -
гвоздикой и корицей. Эта деталь безусловно доказывает, что образ "дочери
народа" жил в творческом сознании писателя в пору работы над "Подпольем
свободы".
С другой стороны, можно ли считать опыт "Подполья свободы"
отрицательным? - Определенно нет. Он позволил Амаду понять, в чем состоит
задача настоящего художника. Миссия писателя - раскрыть миру душу своего
народа. Отличительная черта бразильского народа - радостное восприятие
жизни, природный оптимизм. Оптимизм - отличительная черта самого Амаду:
"Несмотря на ужасные условия жизни, наш народ идет вперед, он смеется, поет,
борется - и я верю, что завтрашний день станет лучше".
В новом романе Амаду выразителем черт национального характера стала
главная героиня - Габриэла. Она "добра, сердечна, искренна, непосредственна,
простодушна. Она любит жизнь во всех ее проявлениях. И этой безграничной
любовью к жизни определяется ее отношение к людям, ее поведение, которое
иногда и может показаться предосудительным, но которое всегда диктуется
бескорыстием, стремлением к свободе и непримиримостью к окружающей
действительности... Габриэла, по меткому замечанию сапожника Фелипе, для
простых людей "песня, радость, праздник". (205, С. 10 - 11)
За эти душевные качества героиню романа полюбили не только в Бразилии,
но и в других странах. Нарисовав на страницах романа образ жизнерадостной и
свободолюбивой мулатки Габриэлы, Амаду раскрыл душу бразильского народа для
всего мира. Благодаря его таланту, особое бразильское восприятие жизни,
стало такой же принадлежностью мировой литературы, как и "загадочная русская
душа". В этом вклад Жоржи Амаду в мировую культуру.
"Габриэлу" с восторгом приняли и советские читатели. По словам Ильи
Эренбурга, "Габриэлу" читают у нас, не отрываясь от книги. Мы любим Жоржи
Амаду и верим в него" (281).
Очевидно, что Жоржи Амаду со своим новым романом опять вписался в
контекст советской литературы. Свободолюбивая Габриэла очень точно
соответствовала ощущению свободы, которое витало в тот период в воздухе:
книга вышла в 1961 году, на пике "оттепели", когда на XXII съезде был сделан
еще один шаг в разоблачении сталинизма.
Выход "Габриэлы" на русском языке свидетельствовал, что краткая
размолвка Амаду с Советским Союзом забыта. Писатель снова любим читателями и
властями, и его 50-летие широко отмечается в нашей стране. В Москве
состоялся торжественный вечер в честь юбилея писателя, статьи о его
творчестве были напечатаны в 12 изданиях - от "Правды" до "Красной звезды".
Авторы всех без исключения публикаций пытаются убедить публику, что Амаду не
изменился, что он все тот же: большой друг советского народа, неутомимый
борец за мир (221), писатель-патриот, поборник свободы и независимости,
который "всегда поднимает свой голос в защиту международной солидарности,
против происков поджигателей войны" (226).
Для того, чтобы убедить в этом читателей (которые о кризисе Амаду
ничего не подозревали) Юрий Дашкевич и Инна Тертерян приводят заявление
Амаду бразильской газете "Ултима ора": "Мои идеи и моя позиция продолжают
оставаться прежними. Они направлены против угнетения на борьбу за свободу и
прогресс. Как всегда, я продолжаю оставаться другом социалистических стран.
Я продолжаю решительно поддерживать борьбу колониальных народов. Я - простой
солдат бразильского народа, борющегося против отсталости, нищеты,
экономического угнетения" (199, 268).
И даже Илья Эренбург, чья статья отличается художественным мастерством
и широтой взглядов, говорит по сути о том же самом: "Амаду изменился, но не
изменял, он не зарекался, и поэтому не отрекался" (281).
Однако в этих статьях, по сравнению со сталинским периодом, появилось
нечто новое: теперь основное достоинство Жоржи Амаду в том, что его книги
глубоко народны. "Жизнь народа Бразилии не только показана в сюжетах романов
Амаду, но и воплощена во всем их образном строе, в поэтической манере
автора, столь близкой интонациям народного сказа. Стремление к созданию
полнокровных народных характеров живо в творчестве Амаду" (268).
Не остаются без внимания художественная сторона его произведений,
своеобразие стиля. Критики отмечают сочный, поэтичный - временами просто
стихотворный - язык Амаду, проникновенную лиричность его пейзажей и
необычайную правдивость в изображении жизни народа (219).
Автор статьи в "Советской культуре" М. Котов выражает уверенность, что
Жоржи Амаду, большой художник, борец за мир, еще многое сделает для
торжества благородных идей мира и дружбы народов (221).
Безусловно, это мнение не только Михаила Котова и возглавляемого им
Советского комитета защиты мира, но и всего советского руководства. Жоржи
Амаду - опять "persona grata" в нашей стране. Этот факт не мог не отразиться
на издательской политике: в следующем, 1963 году, выходят сразу две новые
книги Амаду - "Кастро Алвес" (75) и "Старые моряки" (84), обе в переводе
Юрия Калугина. Повесть "Необычная кончина Кинкаса Сгинь Вода", вошедшая в
сборник "Старые моряки", была также напечатана в 5 номере "Иностранной
литературы" за 1963 год.
"Кастро Алвес" - художественная биография выдающегося бразильского
поэта - была написана еще в 1941 году, то есть раньше всех тех книг, с
которыми уже познакомился советский читатель. Если бы ее перевели вовремя,
то, вероятно, как всегда страстное повествование Амаду привлекло бы внимание
критиков. Но в 1963 году на фоне "Габриэлы" и "Старых моряков" книга
осталась незамеченной.
Только к следующему, 60-летнему, юбилею Амаду критик Ю. Безеленский
сдержанно отметил, что в этой книге Жоржи Амаду сделал "небезуспешную
попытку показать сущность народного сознания, вылепить черты бразильского
характера, отчего образ Кастро Алвеса получился на редкость ярким и
запоминающимся" (175).
"Старые моряки" были написаны в 1961 году, это вторая, после "Габриэлы"
книга "нового" Амаду, и ее не обошли вниманием ни критики, ни
литературоведы. Реакция была более чем положительная, книга удостоилась
множества лестных эпитетов: "Книга Жоржи Амаду "Старые моряки" открывает еще
одну грань таланта писателя. Сколько здесь сатирического блеска,
искрометного остроумия, фантазии! Как будто сама стихия льющаяся через край
бразильского карнавального веселья выплеснулась на эти страницы"" (222, С.
242).
Но и в этих рецензиях чувствуется опасение, что советский читатель не
поймет идеи произведения, не сможет разобраться в "причудливом сплетении
правды и вымысла" (222, С.242), или, того хуже, согласится с буржуазной
критикой в том, что писатель отошел от ранее выбранного направления.
Наиболее определенно эти опасения выразила И.Тертерян: "Те, кто
прочитал две последние книги Жоржи Амаду ("Габриэла" и "Старые моряки") были
удивлены и до некоторой степени поставлены в тупик. Откуда эти книги, столь
непохожие с первого взгляда на прославленные, переведенные на все языки
романы Амаду? Откуда эти странные полуанекдотические сюжеты, этот
иронический тон рассказчика?" (267, С. 193)
Однако авторы статей, отметая сомнения, единодушно приходят к выводу,
что новые произведения Амаду есть продолжение, естественное развитие единой
мысли, единого творческого процесса. Только делают они это по-разному.
Н. Габинский в статье "Сатира Жоржи Амаду", как и в предыдущей рецензии
на "Габриэлу", ссылается на слова Амаду о желании создать такое
произведение, в центре которого будет показана жизнь простого человека,
изучены и проанализированы его поступки, психология. "Свой замысел писатель
начал осуществлять в известном нашим читателям романе "Габриэла". Ту же тему
маленького человека в его взаимосвязях с окружающим капиталистическим
обществом Жоржи Амаду разрабатывает в своей новой сатирической книге" (193).
И. Тертерян в статье "Жоржи Амаду, которого мы знаем" (267) и В.
Кутейщикова в рецензии "Старые моряки и вечно юная мечта" (222) старательно
разбираются в хитросплетениях сюжета, пытаются отделить реальность от
вымысла и таким образом определить, в чем идея, в чем смысл нового романа.
Говоря словами Амаду, они пытаются найти правду "на дне колодца". В
результате исследователи творчества Амаду приходят к выводу, что последние
книги этого автора объединены не только неоспоримой и тщательной работой над
словом. Писатель пытается передать народное восприятие жизни, атмосферу
фольклора. Это не новая для Амаду художественная задача. "Старые моряки"
связаны по самой своей сути со всеми прежними его романами. В юношеских
книгах "Какао" и "Пот", в цикле романов о своем родном городе Баие
("Жубиаба", "Мертвое море", "Капитаны песка"), в дилогии о земле какао, в
произведениях, созданных им в пору зрелости - "Красных всходах" и "Подполье
свободы" - Амаду всегда стремился стать выразителем духовного мира
бразильского народа. Теперь, освоив народную фольклорную стихию, Амаду
по-новому раскрыл главную идею своего творчества. Ее можно определить как
внутреннюю враждебность народного сознания, даже в самых примитивных его
формах, буржуазному миру" (267, С. 201).
Все выше сказанное, а так же явственное ощущение влияния Горького,
позволяет И. Тертерян сделать нужный вывод, что в этих произведениях
"по-прежнему отражается философия жизни, исповедуемая писателем, а именно:
марксизм. Отражается и очень сильно" (там же).
Приходится признать, что советские критики и литературоведы, несмотря
на обвинения в "зашоренности", "тенденциозности" и т.п., оценивают
творчество Амаду гораздо глубже, реалистичнее и прозорливее, чем их
бразильские коллеги.
Так, в предисловии к "Старым морякам" левый бразильский писатель и
журналист Педро Матта Лима предлагает не "судить о работе писателя по двум
его произведениям, которые могут оказаться вовсе не характерными для его
творчества в целом. Правильнее будет ориентироваться на все то
положительное, что содержится во многих его произведениях" (84, С. 10).
Инна Тертерян придерживается прямо противоположной точки зрения и
считает, что хотя трудно строить прогнозы, особенно относительно творчества
такого сложного и своеобразного художника, как Амаду, но в истории
литературы нередки случаи, когда то, что представлялось странным и
неожиданным эпизодом, оказывалось для писателя поиском, подступом к новому,
более глубокому обобщению жизни. "Нам кажется, что "Необычайная кончина
Кинкаса Сгинь Вода" для Амаду такой подступ, начало какого-то нового, очень
значительного этапа" (267, С. 201)
Очень скоро жизнь доказала правоту советского исследователя: в 1966
году в издательстве "Прогресс" вышла новая книга Амаду "Пастыри ночи"
(журнальный вариант "Мы пасли ночь" // ИЛ. - 1966. - No 2, 3), изданная в
Бразилии в 1964 году.
Эта книга уже не пугает, не ставит в тупик: ей радуются, ее героев
встречают, как старых друзей. Лев Осповат так представляет ее почитателям
таланта великого бразильца: "Вот еще несколько историй порта Баия. Всякий,
кто читал предыдущую книгу Жоржи Амаду "Старые моряки" (а кто не читал ее,
теперь уже наверняка захочет прочесть!), сразу же узнает эти места: площадь
Позорного Столба; рынок Агуа-дос-Менинос неподалеку от берега, куда
причаливают рыбачьи лодки со свежим уловом, кабачки, соборы, веселые дома и
надо всем - колдовская луна Баии, льющая свое серебряное сияние. Да и среди
действующих лиц немало знакомых по "Старым морякам"" (246, С 5).
Критики понимают, что на страницах "Старых моряков" раскрывается
совершенно особенный, "красочный и причудливый мир порта Баия" (там же),
который есть органическая, неотъемлемая часть творчества писателя. Еще
тридцать лет назад молодой Жоржи Амаду воспел этот мир в романах "Жубиаба" и
"Мертвое море". "И когда он снова вступил в круг тем и образов своей юности,
то это оказалось не возвращением вспять, а подъемом на следующий виток
спиральной, стремящейся вверх дороги" (там же).
Если судить по приведенным выше отзывам, то с определенностью можно
сделать вывод, что в 1966 году новые работы Амаду оценивались как явление
прогрессивное и положительное.
Более глубокий анализ творчества "нового" Амаду представлен в статье И.
Тертерян "Национальное, но не традиционное" (271). Анализируя последние
произведения Амаду, в том числе роман "Дона Флор и два ее мужа", еще не
переведенный на русский язык, Инна Артуровна приходит к выводу, что
последние книги Амаду можно воспринять и оценить как нечто единое, поскольку
четыре последние его книги составляют единый цикл, или, вернее (поскольку
цикл предусматривает известное фабульное единство), особый "этап творческого
пути художника" (271, С.138). Единство произведений определяется общностью
мира (в них изображается Баия, "один из самых старинных бразильских городов,
где в уникальной и кажущейся нам столь экзотической необычности быта
сталкиваются крайности современного мира.., изображение этой жизни само по
себе уже создает густую национальную окрашенность произведения" (там же, С.
198), общность поэтики и единый способ воплощения национальной идеи. Инну
Тертерян уже не интересует, где вымысел и где реальность в книгах Амаду, она
не пытается развести, расставить по разным углам сказочное и реальное,
массовое и индивидуальное. Для нее теперь важно принципиально другое: "Так
или иначе, в массовой или индивидуальной, психологической ситуации, но
происходит схватка. Столкновение между двумя силами. Между корыстью и
бескорыстием, двоедушием и искренностью, манерностью и простотой, дружбой и
эгоизмом. Между народным представлением о жизни и действительной жизнью
буржуазного общества. И тем самым - между национальной средой и
вненациональным духовным стереотипом, выработанным современным обществом"
(там же, С. 199).
На всех "уровнях" повествования атрибутом народной стихии становится
свобода и ничем не скованная естественность: телесная свобода как средство
образной характеристики, свобода чувства от всякого эгоистического расчета
как основная тема психологических конфликтов между персонажами и, наконец,
безудержная свобода фантазии (там же, С. 204) .
В умении отразить народную идею, выразить душу бразильского народа,
главными ценностями которого являются "любовь к свободе, душевная
естественность, щедрость и бескорыстность чувств" (271, С.204) И. Тертерян
видит международное значение творчества Ж. Амаду.
Национальная самобытность бразильского народа, которая "с сознательной
целенаправленностью" раскрывается писателем, "существенно дополняет и
направляет духовную жизнь тех стран, где утончение и напряжение
интеллектуальных сил общества приводит к отрыву, к истощению естественной
связи с телесной природой человека, к разрушению гармонии" (там же).
Таким образом, новые произведения Амаду советский исследователь
трактует как важный вклад в сокровищницу мировой культуры.
Как мы видим, "нового" Жоржи Амаду с энтузиазмом приняли советские
читатели и советские критики. На фоне общих восторгов
незамеченным остался тот факт, что Амаду неодобрительно отзывался о
вводе советских войск в Чехословакию. По всей видимости, сам Жоржи очень
серьезно относился к своему поступку и 20 лет, с 1968 по 1987 год, не
приезжал в нашу страну. Советская сторона, однако, этого демарша вовсе не
заметила, продолжая печатать книги Амаду и восторженные статьи о нем. Как
говорится, "мужик на барина сердился, а барин и не знал". Похоже, советская
власть, как мудрая мать, не обращала внимания на шалости ребенка. Пошалит и
успокоится.
В отличие от советских товарищей, бразильские однопартийцы Амаду
яростно нападали на него, обвиняя в отступничестве и прочих смертных грехах.
Удивляюсь я БКП. За весь период своего активного существования Бразильская
коммунистическая партия только 2 года, с 1945 по 1947, работала легально.
Все остальное время она подвергалась жесточайшим репрессиям. Казалось бы, у
руководства должны быть проблемы поважнее, чем следить, о чем пишут да что
рисуют рядовые коммунисты. Однако члены ЦК находили время контролировать
даже дипломные работы бразильских студентов, посланных компартией на учебу в
творческие ВУЗы СССР!
В 1970 году в издательстве "Прогресс" выходит, наконец, роман "Дона
Флор и два ее мужа" (87), о котором советская аудитория давно знала из
статей в разных изданиях ["Рассказывает "городской писарь" Жоржи Амаду"
(258), "Сатира на буржуазию" (263), "Жоржи Амаду, его герои, его друзья"
(201)] и, вероятно, ждала. О том, какое впечатление "Дона Флор" произвела на
читателей, можно судить по предисловию Олега Волкова: "Мир ограниченный и
обширный, пестрый и шумный, яркий, может быть даже несколько через край,
живописный и громкий. Он способен ослепить и оглушить... панорамой
жизни-праздника..., магией цветущих круглый год деревьев с их пьянящими
ароматами, стройных, смуглолицых метисов, влекущих жгучеглазых красавиц и
ночного оживления портовых кабачков" (185, С. 7).
Читатель ошеломлен и покорен. Покорен настолько, что "Дона Флор" стала
в России самой читаемой посткризисной книгой Амаду. Об этом свидетельствуют
как читательские формуляры в библиотеках, так и тот факт, что книга
многократно переиздавалась и при советской власти, и после нее. В чем
причина этой популярности? Наверное, все-таки не в обилии "жгучеглазых
красавиц". Можно предположить, что в 1970-ом году, когда "оттепель"
сменилась "закручиванием гаек", когда идеологические ограничения начинают
давить на общество, "Дона Флор" воспринималась как глоток свободы в мире
лжи, запретов, "лицемеров, ханжей, карьеристов всех мастей". (185, С. 13).
Но данное предположение не вполне объясняет популярность именно этой книги,
так как все 4 последних произведения пронизаны свободолюбием. Причина, по
всей видимости, все же другая.
Еще в 1954 году, принимая участие в работе II Съезда советских
писателей, Амаду говорил, что основной недостаток советской литературы -
невнимание к человеческим чувствам (145). Однако пренебрежение определенными
чувствами характерно не только для советской, но и вообще русской
литературы. Ставшая крылатой фраза о том, что "все счастливые семьи
счастливы одинаково", говорит о многом. А именно о том, что счастливая
взаимная любовь никогда не была интересна русским писателям. Писателям, но
не читателям. Последние хотели читать не только о любви трагической,
неразделенной, несостоявшейся, но и о любви торжествующей, всепобеждающей и,
что весьма немаловажно, чувственной. А в романе Амаду "на всем его
протяжении" звучат "светлые колокола страстной и чистой любви, приносящей
людям неистощимые радости и ликование духа" (185, С. 14).
В этой связи интересно сравнить восприятие творчества Амаду в Бразилии
и у нас. Самые любимые в Бразилии книги - "Капитаны песка" и "Габриэла". У
нас - "Красные всходы" и "Дона Флор и два ее мужа". В "Капитанах песка"
бразильцы находят то, чего им не хватает в жизни и искусстве: чистой,
романтической любви. В "Габриэле", первой книге, которая с такой полнотой
выразила национальный бразильский характер, они видят себя. Мы увидели себя
в "Красных всходах", и нашли то, что нам не хватает, в "Доне Флор".
Следовательно, люди любой страны читают и любят те книги, неважно,
оригинальные или переводные, в которых они видят реальную жизнь и те
качества, которые соответствуют их представлениям о жизни идеальной .
Поэтому и были приняты у нас книги Амаду с такой теплотой, потому и
вошли они так органично в контекст русской литературы, что русский человек
нашел там то, что свойственно и дорого ему: любовь к свободе, великодушие,
бескорыстие - но еще он нашел в них то, чего ему так недостает: радостного
восприятия жизни.
Неправда, что мы с бразильцами похожи. Мы отличаемся главным -
восприятием мира. Для бразильцев мир полон радости - мы воспринимаем жизнь
трагически и устаем от самих себя, от этой ежедневной трагедии. Это и
понятно, попробуйте оставаться оптимистом на бескрайних заснеженных
просторах, где по полгода не бывает ни одного солнечного дня. Не случайно во
все века на Руси больше всего любили скоморохов, юмористов и КВН: они, как и
водка, помогают нам забыть о безысходности существования. А бразильцев не
нужно веселить: радость живет в них от рождения. В чем похожи наши народы,
так это в равнодушном отношении к деньгам. Но причины этого равнодушия прямо
противоположные. Мы не стремимся зарабатывать, потому что понимаем, что
никакие деньги не сделают нас счастливыми; а бразильцы - потому, что и без
денег счастливы.
Расскажу одну быль. В начале 90-х новорусский бизнесмен приехал в
Бразилию, чтобы закупить большую (ну очень большую) партию обуви. А угодил
как раз к карнавалу. А поскольку время для него - деньги, он хотел, чтобы
обувь отгрузили, как можно скорее. А для этого бразильцам пришлось бы
работать во время карнавала. Наш бизнесмен предлагал любые суммы, лишь бы
заказ был выполнен. Так вот, ни один человек не согласился. Возможность
потанцевать для них оказалась важнее толстой пачки долларов. И это в
цивилизованном, затронутом глобализацией Рио-де-Жанейро. Чему же удивляться,
Глава 12 Восприятие посткризисных произведений писателя в СССР.
60-е годы.
Таким образом, у советского читателя складывается образ идеальных,
ничем не замутненных отношений Амаду с Советским Союзом. Доказательством
развития этих отношений стала публикация издательством иностранной
литературы нового романа Жоржи Амаду "Габриэла".
Об успехе этого произведения в Бразилии журнал "Иностранная литература"
сообщил в 7-м номере за 1959 год. В 12-м номере того же журнала за 1960 год
печатается рецензия Юрия Калугина на бразильское издание романа (213). Эта
статья, так же как и предисловие Ю. Дашкевича к русскому изданию, пытается
как-то подготовить советского читателя к восприятию совершенно нового для
него Амаду.
Если бы на русский язык к тому времени уже были переведены ранние
произведения Жоржи Амаду "Жубиаба", "Мертвое море", "Капитаны песка", то
переход от "Подполья свободы" к "Габриэле" не казался бы столь резким и
немотивированным. Можно предположить, что читатель, знакомый с творчеством
Жоржи Амаду по "Красным всходам" и "Подполью свободы", испытал определенный
шок, прочитав новый роман этого писателя. Авторы рецензий опасаются, что
советский читатель может прийти к тем же выводам, что и некоторые буржуазные
критики, которых Ю. Дашкевич называет "литературными пифиями из правой
прессы", а именно, что Амаду "порвал с реализмом", "осознал свои прежние
заблуждения", "обрел свое место в лагере чистой поэзии", что "он выскочил на
ходу из трамвая, оставив определенный метод художественного творчества".
Поэтому критики из всех сил убеждают читателя в том, что Жоржи Амаду -
по-прежнему "наш Жоржи", что он не только не отказался от прежних убеждений,
а напротив - "он верен традиции своих наиболее характерных романов, и по
этому пути он лишь продвинулся далеко вперед, достигнув новых рубежей.
Поэтому не может быть и речи о каком-то отказе от того или иного метода"
(205, С. 12).
Советские критики и литературоведы с самого начала доказывали (и
справедливо), что "Габриэла" - не результат кризиса, вызванного
разоблачением культа личности" и не демарш против СССР, а более высокая
ступень в естественном развитии творческого пути писателя, что он шел к
этому произведению годами. Н.Габинский, например, пишет: "Лет десять назад,
во время одного из своих приездов в Москву, бразильский писатель Жоржи Амаду
в беседе с советскими литераторами заметил:
Моя мечта - создать роман больших человеческих характеров.
Признаюсь, меня тогда удивили эти слова, подумалось: говорит излишняя
требовательность взыскательного художника. Ведь вышедшие до того
произведения были населены героями с запоминающимися характерами. Однако
теперь, читая последний роман Жоржи Амаду, с каждой страницей ощущая рост
мастерства и подлинную писательскую зрелость автора, невольно вспоминаешь
эти когда-то мимоходом брошенные слова" (189).
И в этом утверждении наши литературоведы абсолютно правы. Сам Жоржи
Амаду, называя "полной глупостью" теорию о том, что его творчество делится
на два этапа: "до "Габриэлы" и после". "Нет, мое творчество едино, с первого
до последнего момента... "Габриэла" появилась как определенный этап в моем
творчестве, но этот этап никак не соотносится с отходом от политической
линии" (458, Р. 266 - 267).
Как явствует из выступления на Втором съезде советских писателей, Амаду
размышлял о национальной форме художественного произведения даже в пору
"овладения методом социалистического реализма". И если выстроить в ряд все
его произведения от "Страны карнавала" до "Чуда в Пираньясе", то видно, что
из этого ряда выбивается как раз не "Габриэла", а "Подполье свободы". Но
даже в этом романе, сознательно подогнанном под определенную схему, на
страницы выплескивается живая душа народа, разрушая искусственные
ограничения. Взять хотя бы негритянку Инасию, которая как будто попала на
страницы "Подполья свободы" из ранних романов Жоржи Амаду. Но с такой же
долей вероятности эта героиня могла бы оказаться на страницах "Габриэлы",
"Пастырей ночи", или "Лавки чудес". Инасия даже пахнет как Габриэла -
гвоздикой и корицей. Эта деталь безусловно доказывает, что образ "дочери
народа" жил в творческом сознании писателя в пору работы над "Подпольем
свободы".
С другой стороны, можно ли считать опыт "Подполья свободы"
отрицательным? - Определенно нет. Он позволил Амаду понять, в чем состоит
задача настоящего художника. Миссия писателя - раскрыть миру душу своего
народа. Отличительная черта бразильского народа - радостное восприятие
жизни, природный оптимизм. Оптимизм - отличительная черта самого Амаду:
"Несмотря на ужасные условия жизни, наш народ идет вперед, он смеется, поет,
борется - и я верю, что завтрашний день станет лучше".
В новом романе Амаду выразителем черт национального характера стала
главная героиня - Габриэла. Она "добра, сердечна, искренна, непосредственна,
простодушна. Она любит жизнь во всех ее проявлениях. И этой безграничной
любовью к жизни определяется ее отношение к людям, ее поведение, которое
иногда и может показаться предосудительным, но которое всегда диктуется
бескорыстием, стремлением к свободе и непримиримостью к окружающей
действительности... Габриэла, по меткому замечанию сапожника Фелипе, для
простых людей "песня, радость, праздник". (205, С. 10 - 11)
За эти душевные качества героиню романа полюбили не только в Бразилии,
но и в других странах. Нарисовав на страницах романа образ жизнерадостной и
свободолюбивой мулатки Габриэлы, Амаду раскрыл душу бразильского народа для
всего мира. Благодаря его таланту, особое бразильское восприятие жизни,
стало такой же принадлежностью мировой литературы, как и "загадочная русская
душа". В этом вклад Жоржи Амаду в мировую культуру.
"Габриэлу" с восторгом приняли и советские читатели. По словам Ильи
Эренбурга, "Габриэлу" читают у нас, не отрываясь от книги. Мы любим Жоржи
Амаду и верим в него" (281).
Очевидно, что Жоржи Амаду со своим новым романом опять вписался в
контекст советской литературы. Свободолюбивая Габриэла очень точно
соответствовала ощущению свободы, которое витало в тот период в воздухе:
книга вышла в 1961 году, на пике "оттепели", когда на XXII съезде был сделан
еще один шаг в разоблачении сталинизма.
Выход "Габриэлы" на русском языке свидетельствовал, что краткая
размолвка Амаду с Советским Союзом забыта. Писатель снова любим читателями и
властями, и его 50-летие широко отмечается в нашей стране. В Москве
состоялся торжественный вечер в честь юбилея писателя, статьи о его
творчестве были напечатаны в 12 изданиях - от "Правды" до "Красной звезды".
Авторы всех без исключения публикаций пытаются убедить публику, что Амаду не
изменился, что он все тот же: большой друг советского народа, неутомимый
борец за мир (221), писатель-патриот, поборник свободы и независимости,
который "всегда поднимает свой голос в защиту международной солидарности,
против происков поджигателей войны" (226).
Для того, чтобы убедить в этом читателей (которые о кризисе Амаду
ничего не подозревали) Юрий Дашкевич и Инна Тертерян приводят заявление
Амаду бразильской газете "Ултима ора": "Мои идеи и моя позиция продолжают
оставаться прежними. Они направлены против угнетения на борьбу за свободу и
прогресс. Как всегда, я продолжаю оставаться другом социалистических стран.
Я продолжаю решительно поддерживать борьбу колониальных народов. Я - простой
солдат бразильского народа, борющегося против отсталости, нищеты,
экономического угнетения" (199, 268).
И даже Илья Эренбург, чья статья отличается художественным мастерством
и широтой взглядов, говорит по сути о том же самом: "Амаду изменился, но не
изменял, он не зарекался, и поэтому не отрекался" (281).
Однако в этих статьях, по сравнению со сталинским периодом, появилось
нечто новое: теперь основное достоинство Жоржи Амаду в том, что его книги
глубоко народны. "Жизнь народа Бразилии не только показана в сюжетах романов
Амаду, но и воплощена во всем их образном строе, в поэтической манере
автора, столь близкой интонациям народного сказа. Стремление к созданию
полнокровных народных характеров живо в творчестве Амаду" (268).
Не остаются без внимания художественная сторона его произведений,
своеобразие стиля. Критики отмечают сочный, поэтичный - временами просто
стихотворный - язык Амаду, проникновенную лиричность его пейзажей и
необычайную правдивость в изображении жизни народа (219).
Автор статьи в "Советской культуре" М. Котов выражает уверенность, что
Жоржи Амаду, большой художник, борец за мир, еще многое сделает для
торжества благородных идей мира и дружбы народов (221).
Безусловно, это мнение не только Михаила Котова и возглавляемого им
Советского комитета защиты мира, но и всего советского руководства. Жоржи
Амаду - опять "persona grata" в нашей стране. Этот факт не мог не отразиться
на издательской политике: в следующем, 1963 году, выходят сразу две новые
книги Амаду - "Кастро Алвес" (75) и "Старые моряки" (84), обе в переводе
Юрия Калугина. Повесть "Необычная кончина Кинкаса Сгинь Вода", вошедшая в
сборник "Старые моряки", была также напечатана в 5 номере "Иностранной
литературы" за 1963 год.
"Кастро Алвес" - художественная биография выдающегося бразильского
поэта - была написана еще в 1941 году, то есть раньше всех тех книг, с
которыми уже познакомился советский читатель. Если бы ее перевели вовремя,
то, вероятно, как всегда страстное повествование Амаду привлекло бы внимание
критиков. Но в 1963 году на фоне "Габриэлы" и "Старых моряков" книга
осталась незамеченной.
Только к следующему, 60-летнему, юбилею Амаду критик Ю. Безеленский
сдержанно отметил, что в этой книге Жоржи Амаду сделал "небезуспешную
попытку показать сущность народного сознания, вылепить черты бразильского
характера, отчего образ Кастро Алвеса получился на редкость ярким и
запоминающимся" (175).
"Старые моряки" были написаны в 1961 году, это вторая, после "Габриэлы"
книга "нового" Амаду, и ее не обошли вниманием ни критики, ни
литературоведы. Реакция была более чем положительная, книга удостоилась
множества лестных эпитетов: "Книга Жоржи Амаду "Старые моряки" открывает еще
одну грань таланта писателя. Сколько здесь сатирического блеска,
искрометного остроумия, фантазии! Как будто сама стихия льющаяся через край
бразильского карнавального веселья выплеснулась на эти страницы"" (222, С.
242).
Но и в этих рецензиях чувствуется опасение, что советский читатель не
поймет идеи произведения, не сможет разобраться в "причудливом сплетении
правды и вымысла" (222, С.242), или, того хуже, согласится с буржуазной
критикой в том, что писатель отошел от ранее выбранного направления.
Наиболее определенно эти опасения выразила И.Тертерян: "Те, кто
прочитал две последние книги Жоржи Амаду ("Габриэла" и "Старые моряки") были
удивлены и до некоторой степени поставлены в тупик. Откуда эти книги, столь
непохожие с первого взгляда на прославленные, переведенные на все языки
романы Амаду? Откуда эти странные полуанекдотические сюжеты, этот
иронический тон рассказчика?" (267, С. 193)
Однако авторы статей, отметая сомнения, единодушно приходят к выводу,
что новые произведения Амаду есть продолжение, естественное развитие единой
мысли, единого творческого процесса. Только делают они это по-разному.
Н. Габинский в статье "Сатира Жоржи Амаду", как и в предыдущей рецензии
на "Габриэлу", ссылается на слова Амаду о желании создать такое
произведение, в центре которого будет показана жизнь простого человека,
изучены и проанализированы его поступки, психология. "Свой замысел писатель
начал осуществлять в известном нашим читателям романе "Габриэла". Ту же тему
маленького человека в его взаимосвязях с окружающим капиталистическим
обществом Жоржи Амаду разрабатывает в своей новой сатирической книге" (193).
И. Тертерян в статье "Жоржи Амаду, которого мы знаем" (267) и В.
Кутейщикова в рецензии "Старые моряки и вечно юная мечта" (222) старательно
разбираются в хитросплетениях сюжета, пытаются отделить реальность от
вымысла и таким образом определить, в чем идея, в чем смысл нового романа.
Говоря словами Амаду, они пытаются найти правду "на дне колодца". В
результате исследователи творчества Амаду приходят к выводу, что последние
книги этого автора объединены не только неоспоримой и тщательной работой над
словом. Писатель пытается передать народное восприятие жизни, атмосферу
фольклора. Это не новая для Амаду художественная задача. "Старые моряки"
связаны по самой своей сути со всеми прежними его романами. В юношеских
книгах "Какао" и "Пот", в цикле романов о своем родном городе Баие
("Жубиаба", "Мертвое море", "Капитаны песка"), в дилогии о земле какао, в
произведениях, созданных им в пору зрелости - "Красных всходах" и "Подполье
свободы" - Амаду всегда стремился стать выразителем духовного мира
бразильского народа. Теперь, освоив народную фольклорную стихию, Амаду
по-новому раскрыл главную идею своего творчества. Ее можно определить как
внутреннюю враждебность народного сознания, даже в самых примитивных его
формах, буржуазному миру" (267, С. 201).
Все выше сказанное, а так же явственное ощущение влияния Горького,
позволяет И. Тертерян сделать нужный вывод, что в этих произведениях
"по-прежнему отражается философия жизни, исповедуемая писателем, а именно:
марксизм. Отражается и очень сильно" (там же).
Приходится признать, что советские критики и литературоведы, несмотря
на обвинения в "зашоренности", "тенденциозности" и т.п., оценивают
творчество Амаду гораздо глубже, реалистичнее и прозорливее, чем их
бразильские коллеги.
Так, в предисловии к "Старым морякам" левый бразильский писатель и
журналист Педро Матта Лима предлагает не "судить о работе писателя по двум
его произведениям, которые могут оказаться вовсе не характерными для его
творчества в целом. Правильнее будет ориентироваться на все то
положительное, что содержится во многих его произведениях" (84, С. 10).
Инна Тертерян придерживается прямо противоположной точки зрения и
считает, что хотя трудно строить прогнозы, особенно относительно творчества
такого сложного и своеобразного художника, как Амаду, но в истории
литературы нередки случаи, когда то, что представлялось странным и
неожиданным эпизодом, оказывалось для писателя поиском, подступом к новому,
более глубокому обобщению жизни. "Нам кажется, что "Необычайная кончина
Кинкаса Сгинь Вода" для Амаду такой подступ, начало какого-то нового, очень
значительного этапа" (267, С. 201)
Очень скоро жизнь доказала правоту советского исследователя: в 1966
году в издательстве "Прогресс" вышла новая книга Амаду "Пастыри ночи"
(журнальный вариант "Мы пасли ночь" // ИЛ. - 1966. - No 2, 3), изданная в
Бразилии в 1964 году.
Эта книга уже не пугает, не ставит в тупик: ей радуются, ее героев
встречают, как старых друзей. Лев Осповат так представляет ее почитателям
таланта великого бразильца: "Вот еще несколько историй порта Баия. Всякий,
кто читал предыдущую книгу Жоржи Амаду "Старые моряки" (а кто не читал ее,
теперь уже наверняка захочет прочесть!), сразу же узнает эти места: площадь
Позорного Столба; рынок Агуа-дос-Менинос неподалеку от берега, куда
причаливают рыбачьи лодки со свежим уловом, кабачки, соборы, веселые дома и
надо всем - колдовская луна Баии, льющая свое серебряное сияние. Да и среди
действующих лиц немало знакомых по "Старым морякам"" (246, С 5).
Критики понимают, что на страницах "Старых моряков" раскрывается
совершенно особенный, "красочный и причудливый мир порта Баия" (там же),
который есть органическая, неотъемлемая часть творчества писателя. Еще
тридцать лет назад молодой Жоржи Амаду воспел этот мир в романах "Жубиаба" и
"Мертвое море". "И когда он снова вступил в круг тем и образов своей юности,
то это оказалось не возвращением вспять, а подъемом на следующий виток
спиральной, стремящейся вверх дороги" (там же).
Если судить по приведенным выше отзывам, то с определенностью можно
сделать вывод, что в 1966 году новые работы Амаду оценивались как явление
прогрессивное и положительное.
Более глубокий анализ творчества "нового" Амаду представлен в статье И.
Тертерян "Национальное, но не традиционное" (271). Анализируя последние
произведения Амаду, в том числе роман "Дона Флор и два ее мужа", еще не
переведенный на русский язык, Инна Артуровна приходит к выводу, что
последние книги Амаду можно воспринять и оценить как нечто единое, поскольку
четыре последние его книги составляют единый цикл, или, вернее (поскольку
цикл предусматривает известное фабульное единство), особый "этап творческого
пути художника" (271, С.138). Единство произведений определяется общностью
мира (в них изображается Баия, "один из самых старинных бразильских городов,
где в уникальной и кажущейся нам столь экзотической необычности быта
сталкиваются крайности современного мира.., изображение этой жизни само по
себе уже создает густую национальную окрашенность произведения" (там же, С.
198), общность поэтики и единый способ воплощения национальной идеи. Инну
Тертерян уже не интересует, где вымысел и где реальность в книгах Амаду, она
не пытается развести, расставить по разным углам сказочное и реальное,
массовое и индивидуальное. Для нее теперь важно принципиально другое: "Так
или иначе, в массовой или индивидуальной, психологической ситуации, но
происходит схватка. Столкновение между двумя силами. Между корыстью и
бескорыстием, двоедушием и искренностью, манерностью и простотой, дружбой и
эгоизмом. Между народным представлением о жизни и действительной жизнью
буржуазного общества. И тем самым - между национальной средой и
вненациональным духовным стереотипом, выработанным современным обществом"
(там же, С. 199).
На всех "уровнях" повествования атрибутом народной стихии становится
свобода и ничем не скованная естественность: телесная свобода как средство
образной характеристики, свобода чувства от всякого эгоистического расчета
как основная тема психологических конфликтов между персонажами и, наконец,
безудержная свобода фантазии (там же, С. 204) .
В умении отразить народную идею, выразить душу бразильского народа,
главными ценностями которого являются "любовь к свободе, душевная
естественность, щедрость и бескорыстность чувств" (271, С.204) И. Тертерян
видит международное значение творчества Ж. Амаду.
Национальная самобытность бразильского народа, которая "с сознательной
целенаправленностью" раскрывается писателем, "существенно дополняет и
направляет духовную жизнь тех стран, где утончение и напряжение
интеллектуальных сил общества приводит к отрыву, к истощению естественной
связи с телесной природой человека, к разрушению гармонии" (там же).
Таким образом, новые произведения Амаду советский исследователь
трактует как важный вклад в сокровищницу мировой культуры.
Как мы видим, "нового" Жоржи Амаду с энтузиазмом приняли советские
читатели и советские критики. На фоне общих восторгов
незамеченным остался тот факт, что Амаду неодобрительно отзывался о
вводе советских войск в Чехословакию. По всей видимости, сам Жоржи очень
серьезно относился к своему поступку и 20 лет, с 1968 по 1987 год, не
приезжал в нашу страну. Советская сторона, однако, этого демарша вовсе не
заметила, продолжая печатать книги Амаду и восторженные статьи о нем. Как
говорится, "мужик на барина сердился, а барин и не знал". Похоже, советская
власть, как мудрая мать, не обращала внимания на шалости ребенка. Пошалит и
успокоится.
В отличие от советских товарищей, бразильские однопартийцы Амаду
яростно нападали на него, обвиняя в отступничестве и прочих смертных грехах.
Удивляюсь я БКП. За весь период своего активного существования Бразильская
коммунистическая партия только 2 года, с 1945 по 1947, работала легально.
Все остальное время она подвергалась жесточайшим репрессиям. Казалось бы, у
руководства должны быть проблемы поважнее, чем следить, о чем пишут да что
рисуют рядовые коммунисты. Однако члены ЦК находили время контролировать
даже дипломные работы бразильских студентов, посланных компартией на учебу в
творческие ВУЗы СССР!
В 1970 году в издательстве "Прогресс" выходит, наконец, роман "Дона
Флор и два ее мужа" (87), о котором советская аудитория давно знала из
статей в разных изданиях ["Рассказывает "городской писарь" Жоржи Амаду"
(258), "Сатира на буржуазию" (263), "Жоржи Амаду, его герои, его друзья"
(201)] и, вероятно, ждала. О том, какое впечатление "Дона Флор" произвела на
читателей, можно судить по предисловию Олега Волкова: "Мир ограниченный и
обширный, пестрый и шумный, яркий, может быть даже несколько через край,
живописный и громкий. Он способен ослепить и оглушить... панорамой
жизни-праздника..., магией цветущих круглый год деревьев с их пьянящими
ароматами, стройных, смуглолицых метисов, влекущих жгучеглазых красавиц и
ночного оживления портовых кабачков" (185, С. 7).
Читатель ошеломлен и покорен. Покорен настолько, что "Дона Флор" стала
в России самой читаемой посткризисной книгой Амаду. Об этом свидетельствуют
как читательские формуляры в библиотеках, так и тот факт, что книга
многократно переиздавалась и при советской власти, и после нее. В чем
причина этой популярности? Наверное, все-таки не в обилии "жгучеглазых
красавиц". Можно предположить, что в 1970-ом году, когда "оттепель"
сменилась "закручиванием гаек", когда идеологические ограничения начинают
давить на общество, "Дона Флор" воспринималась как глоток свободы в мире
лжи, запретов, "лицемеров, ханжей, карьеристов всех мастей". (185, С. 13).
Но данное предположение не вполне объясняет популярность именно этой книги,
так как все 4 последних произведения пронизаны свободолюбием. Причина, по
всей видимости, все же другая.
Еще в 1954 году, принимая участие в работе II Съезда советских
писателей, Амаду говорил, что основной недостаток советской литературы -
невнимание к человеческим чувствам (145). Однако пренебрежение определенными
чувствами характерно не только для советской, но и вообще русской
литературы. Ставшая крылатой фраза о том, что "все счастливые семьи
счастливы одинаково", говорит о многом. А именно о том, что счастливая
взаимная любовь никогда не была интересна русским писателям. Писателям, но
не читателям. Последние хотели читать не только о любви трагической,
неразделенной, несостоявшейся, но и о любви торжествующей, всепобеждающей и,
что весьма немаловажно, чувственной. А в романе Амаду "на всем его
протяжении" звучат "светлые колокола страстной и чистой любви, приносящей
людям неистощимые радости и ликование духа" (185, С. 14).
В этой связи интересно сравнить восприятие творчества Амаду в Бразилии
и у нас. Самые любимые в Бразилии книги - "Капитаны песка" и "Габриэла". У
нас - "Красные всходы" и "Дона Флор и два ее мужа". В "Капитанах песка"
бразильцы находят то, чего им не хватает в жизни и искусстве: чистой,
романтической любви. В "Габриэле", первой книге, которая с такой полнотой
выразила национальный бразильский характер, они видят себя. Мы увидели себя
в "Красных всходах", и нашли то, что нам не хватает, в "Доне Флор".
Следовательно, люди любой страны читают и любят те книги, неважно,
оригинальные или переводные, в которых они видят реальную жизнь и те
качества, которые соответствуют их представлениям о жизни идеальной .
Поэтому и были приняты у нас книги Амаду с такой теплотой, потому и
вошли они так органично в контекст русской литературы, что русский человек
нашел там то, что свойственно и дорого ему: любовь к свободе, великодушие,
бескорыстие - но еще он нашел в них то, чего ему так недостает: радостного
восприятия жизни.
Неправда, что мы с бразильцами похожи. Мы отличаемся главным -
восприятием мира. Для бразильцев мир полон радости - мы воспринимаем жизнь
трагически и устаем от самих себя, от этой ежедневной трагедии. Это и
понятно, попробуйте оставаться оптимистом на бескрайних заснеженных
просторах, где по полгода не бывает ни одного солнечного дня. Не случайно во
все века на Руси больше всего любили скоморохов, юмористов и КВН: они, как и
водка, помогают нам забыть о безысходности существования. А бразильцев не
нужно веселить: радость живет в них от рождения. В чем похожи наши народы,
так это в равнодушном отношении к деньгам. Но причины этого равнодушия прямо
противоположные. Мы не стремимся зарабатывать, потому что понимаем, что
никакие деньги не сделают нас счастливыми; а бразильцы - потому, что и без
денег счастливы.
Расскажу одну быль. В начале 90-х новорусский бизнесмен приехал в
Бразилию, чтобы закупить большую (ну очень большую) партию обуви. А угодил
как раз к карнавалу. А поскольку время для него - деньги, он хотел, чтобы
обувь отгрузили, как можно скорее. А для этого бразильцам пришлось бы
работать во время карнавала. Наш бизнесмен предлагал любые суммы, лишь бы
заказ был выполнен. Так вот, ни один человек не согласился. Возможность
потанцевать для них оказалась важнее толстой пачки долларов. И это в
цивилизованном, затронутом глобализацией Рио-де-Жанейро. Чему же удивляться,