деньги. Те, кто их пишет, могут рассказать, каково быть нищим. Но они не
расскажут, каково это, если у тебя есть чем прикрыть наготу и утолить голод,
а заветное чувство твое зависит от денег, которых нету.
Конечно, я мог бы вернуться к галантерейному делу, а Ева - работать и
дальше. Девять человек из десяти с этим бы примирились. С этим не могло
примириться мое отношение к Еве. Так бывает.
Я хотел бы явиться к ней... ну, наверно, избавителем. Принцем, кузеном
с Севера, спасающим плантацию на реке. Я не желал довольствоваться тем, что
есть, мне нужно было все. Очарование не берут со скидкой. Так я к этому
отношусь.
Кроме того, я вложил в роман восемь месяцев работы, и мне казалось
неразумным все это выбросить. Он мог стать лесенкой к выходу. Мог бы стать.
Ева никогда не сетовала, но и не понимала меня. Только говорила, что мы
все могли бы уехать к ним и жить в Чантри. Но не такой я человек. Если бы
дело шло только о плантации на реке! Нет, теперь я знал Чантри так, как если
бы там родился, и делать мне там было совершенно нечего. Разве поступить к
Ферфью на скипидарный завод. Вот была бы прелесть!
Постепенно выяснилось, что и у Форджей завиднелось дно кошелька.
Узнавать это приходилось обиняками - о таких предметах у них прямо не
говорили. Но когда ты тратишь то, что у тебя есть, рано или поздно "есть"
превращается в "нет". Только почему-то их это всегда удивляло. Жаль, что я
не так устроен.
Была уже середина июля, и как-то днем в субботу, вернувшись домой, Ева
сказала, что ее уволили из конторы. Сокращают штаты. А я как раз занимался
своими счетами и, услышав ее новость, захохотал так, что, казалось, не смогу
остановиться.
Сперва она удивилась, потом засмеялась сама.
- Милый, - сказала она, - от тебя умереть можно. Ты все воспринимаешь
очень серьезно. А то вдруг - совсем несерьезно.
- Это старый обычай северян, - сказал я. - Называется "Смейся, паяц".
Ева, скажи ради бога, что нам делать?
- Ну что, милый, я, наверно, могу подыскать другое место. - Она ни разу
не сказала, что это зависит от меня. И ни за что бы не сказала. - Но мне эти
конторки немножко опротивели. А ты как думаешь, милый, мне надо искать
другое место?
- Родная моя, - сказал я, продолжая смеяться. - Главное - мы с тобой,
все остальное не имеет значения.
- Это очень мило с твоей стороны, - сказала она с явным облегчением. -
Я и сама так думала. А когда мы поженимся, мы все прекрасно устроим для
Луизы и Мелиссы, правда? И для мамы, конечно, - потому что она просто не
выносит кузину Беллу.
- А как же. Как же. Вот поженимся и все устроим. - И мы пошли во двор
полюбоваться кустами. Но в ту ночь Ферфью причалил свой катер к южной
оконечности острова и высадился на сушу. Он разбил там лагерь, и всю ночь я
видел в бинокль его костер.
Следующие два месяца я не сумею описать связно. Мечта и
действительность совершенно перепутались. Мелиссе и Луизе пришлось бросить
курсы, так что все мы сидели дома, и в дом к нам ходило много людей. Из них
одни были гостями, другие кредиторами, но и те и другие обычно оставались
поесть. Сирина никогда не возражала, она любила общество. Помню, как под
конец я заплатил по счету из гастронома практически остатками моего
наследства. Там было восемь окороков и десять ящиков кока-колы. За них давно
не платили.
Часто мы набивались в старый фордик студента-художника и ехали на пляж.
Ева была равнодушна к купанию, но обожала валяться на песке. Я лежал с ней
рядом, счастливый до боли, и мы почти не разговаривали. Господи, какая она
была красивая среди этих пляжных красок - зелени воды, горячего белого и
бежевого песка. Хотя и там, на веранде, в плюшевой качалке, под зеленой
лампой она была такой же красивой.
Говорят, что время между выходом южных штатов и бомбардировкой Самтера
{Большинство южных штатов вышли из Союза к февралю 1861 года. Южане
приступили к бомбардировке форта Самтер 12 апреля 1861 года - это было
началом Гражданской войны.} было одним из самых веселых сезонов за всю
историю Чарлстона. Могу понять. Они подошли к самой грани чего-то, и дальше
все зависело от судьбы. У меня возникло именно такое чувство.
Все перепуталось, говорю вам, все перепуталось. Я сидел на пляже с Евой
и в то же время объезжал плантацию на реке, выслушивал доклады помощника,
составлял планы на годы вперед. Я полюбил это место. До самого конца оно
оставалось безопасным - оно не менялось. Конечно, все больше и больше тревог
причинял нам Ферфью; он продвигался с юга, но до боевых действий так и не
дошло - лишь стычки между нашими людьми.
Тем временем я кончил роман и принялся за редактирование. Ева иногда
спрашивала, почему бы нам не жениться несмотря ни на что, но я знал: нельзя.
Нельзя жениться, если впереди никакого будущего. И вот у нас начались споры,
и это было нехорошо.
Почему я просто не соблазнил ее, как сильные, смелые герои книг? Да,
временами я думал, что это для обоих нас было бы каким-то решением. Но этого
не произошло. Не из-за стыда, не из-за благородных принципов. Не так-то
просто соблазнить мечту.
Я знал, что они переписываются, но больше ничего не желал знать. Я
знал, что наследство истрачено и счет мой тает, но мне было все равно. Я
хотел только, чтобы это не кончалось.
Наконец я услышал, что Ферфью приезжает на Север. Я тогда целыми днями
ходил как лунатик, и поначалу новость меня не ушибла. А потом ушибла.
Мы с Евой сидели на дворе. Мы починили старые качели, и были сумерки.
Сирина пела на кухне "Старый коршун теперь улетит... улетит старый коршун".
Я не умею петь, но помню, как она это пела. Странно, что нам западает в
память.
Голова Евы лежала у меня на плече, я обнимал ее. Но мы были далеко друг
от друга, как Бруклин и Нью-Йорк со снесенными мостами. Кто-то с кем-то
обнимался, но это были не мы.
- Когда он приезжает? - спросил я наконец.
- Он едет на своем автомобиле, - сказала она. - Он выехал вчера.
- Младой Лохинвар {Герой поэмы Вальтера Скотта "Мармион". Увозит со
свадьбы свою возлюбленную, ставшую невестой другого человека. У нас известен
вольный перевод И. И. Козлова "Беверлей".} на ста лошадях, - сказал я. - Ему
надо поосторожней на наших дорогах. У него хороший автомобиль?
- Да, - сказала Ева. - Он у него красивый.
- Ох, Ева, Ева, - сказал я. - И у тебя не разрывается сердце?
- Зачем ты, милый? Иди ко мне.
Мы долго сидели обнявшись. Она была очень нежна. Я буду это помнить.
Я не ложился почти до утра, заканчивал редактирование. И перед тем как
я уснул, Ферфью приблизился к дому на плантации и вошел. Я стоял в прихожей
и не мог пошевелить рукой. Тогда я понял, что будет.
Он явился во плоти назавтра, к концу дня. Да, автомобиль был хороший.
Но сам он ничуть не походил на Бенедикта Арнолда {Генерал, изменник
Американской революции.}. Он был высокий, черноволосый, с мягким голосом и
одет так, как у них принято. И старым он не был - не намного старше меня. Но
когда я увидел его рядом с Евой, я в ту же минуту понял, что все кончено.
Достаточно было на них посмотреть. Они были одного племени.
Ну конечно, он был вполне деловой человек. Это я понял через минуту.
Но, под всеми поверхностными различиями, они были одного племени. Верность,
подлость тут ни при чем. Они были кошки одной породы. Если ты собака и
полюбил кошку, тебе просто не повезло.
Он привез с собой кукурузное виски, и мы просидели за бутылкой
допоздна. Беседу мы вели ужасно вежливо и благородно и тем не менее дело
утрясли. Занятно то, что он мне нравился. Он был младой Лохинвар, он был
малый не промах, он был моей погибелью и крушением, но я ничего не мог с
собой сделать. Он мог бы приехать к нам на остров, если бы мы поженились с
Евой. Он был бы нам большим подспорьем. Я бы выстроил ему дом у бухточки.
Вот что забавно.
Назавтра все они поехали в его автомобиле на пикник, а я остался дома и
читал свой роман. Я пытался сделать героиню похожей на Еву, но даже это не
помогло. Иногда берешься за такую игрушку: пока не запустил ее в
производство, кажется, что она захватит всю страну. А когда запустил,
думаешь только о том, как бы ограничить убытки. Вот это был тот же случай.
Я отнес его к топке и наблюдал, как он горит. Попробуйте сжечь
четыреста листов бумаги в холодной топке. Вы удивитесь, сколько на это
уходит времени.
На обратном пути я прошел через кухню, там была Сирина. Мы поглядели
друг на друга, и она положила руку на хлебный нож.
- Мечтаю увидеть, как ты горишь в пекле, Сирина, - сказал я. Мне давно
хотелось это сказать. Потом я поднялся к себе, и взгляд ее колол мне спину,
как острие хлебного ножа.
Что-то кончилось - вот с каким ощущением я лег на кровать. Не только
Ева, не только роман. А наверно, то, что вы называете молодостью. Ну да, мы
все с ней рано или поздно расстаемся, но чаще она угасает незаметно.
Я долго лежал без сна, без мыслей. И я слышал, как они вернулись, а
немного погодя тихо отворилась дверь - я понял, что это Ева. Но глаза у меня
были закрыты, и я не пошевелился. И немного погодя она ушла.
Вот и весь почти рассказ. Ферфью все организовал - не рассказывайте
мне, что южане не умеют действовать живо, когда хотят, - и пришли
упаковщики, и четырьмя днями позже они все отправились к себе в Чантри на
автомобиле. Ферфью, видимо, не хотел искушать судьбу, но он напрасно
беспокоился. Я-то знал, что все кончено. И не взволновался даже тогда, когда
услышал, что кузина Белла "образумилась". Меня это уже не касалось.
На прощание Ева меня поцеловала - поцеловали все, если на то пошло, - и
мать и три сестры. Перед путешествием на автомобиле и возвращением домой они
были веселы и возбуждены. Поглядеть на них - не поверишь, что они
когда-нибудь видели кредитора. Но такие уж они были люди.
- Не пиши, - сказал я Еве. - Не пиши мне, мадам Лохинвар.
Она нахмурила брови, что означало недоумение.
- Как это, милый, конечно, я буду писать, - сказала она. - Почему же не
писать, милый?
Не сомневаюсь, что она и впрямь писала. И даже вижу ее буквы. Но писем
я не получал, потому что адреса при переезде не оставил. А вот кто был в
самом деле ошарашен - это мистер Бадд. Мы обретались в доме еще неделю, сами
добывали еду, спали под пальто - срок найма истекал только первого, и Ферфью
договорился с хозяином. А мистер Бадд никак не мог опомниться.
- Я всегда знал, что они ненормальные, - говорил он. - Но такой кухни
мне больше не видать. - Ясно было, что он озирает перспективу меблированных
комнат. - Вы молоды, - говорил он. - Вы можете съесть что угодно. Но когда
доживешь до моего возраста...
Он, однако, ошибался. Я не был молодым. Если был бы, то не потратил эту
неделю на изобретение трех новых игрушек. Две оказались ерундой, зато третья
была Плясунья Соня. Вы ее видели - эта пляшущая куколка заполонила всю
страну, когда увлекались чарльстоном. Сперва я сделал ей лицо Сирины, но оно
было чересчур натуральным, и мы его изменили. Большая часть выручки
досталась другим людям, но мне было все равно. Да и не любил я чертову
куклу. Зато она позволила мне открыть собственное дело.
А потом меня уже было не остановить. Когда ты избавился от молодости,
остановить тебя гораздо труднее. Нет, я не вижу тут иронии или чего-то
такого. Ее только в книгах увидишь. То было одно, а это - другое, и они
никак не связаны.
Осенью я познакомился с Мэриан, и через год мы поженились. Она была
очень разумная девушка, и все у нас получилось как нельзя лучше. Может быть,
детьми мы обзавелись рановато, но она всегда хотела детей. Когда у тебя дети
и дом, ты и сам становишься устойчивее. А что зачитывается книжками про
любовь - пусть ее. Лишь бы меня не заставляла.
В книге я столкнулся бы с Евой или набрел на фамилию Ферфью в газете.
Но этого не случилось и, думаю, никогда не случится. По моим представлениям,
они все еще живут в Чантри, а такими местами, как Чантри, газеты не
интересуются. Одного только не могу себе представить - чтобы кто-нибудь из
них умер.
Кстати, я бы не отказался увидеть Ферфью. Я говорю - он мне понравился.
Упрекнуть его могу только в том, что он увез их раньше, чем истек срок
найма. Нет, все правильно, у него были свои причины. Но им оставалось еще
две недели - две недели до первого. И тогда был бы ровно год.
А теперь, когда я ложусь спать, на соседней кровати лежит Мэриан - и
тут тоже все правильно. Вернуться на речную плантацию я попробовал лишь
однажды - после съезда в Чикаго, и был я сильно навеселе. Только попасть мне
туда не удалось. Я стоял на другом берегу и видел дом за рекой. Такой же,
как всегда, но выглядел он необитаемым. По крайней мере, никто не подошел к
окну... никто не вышел.
Все были очень милы
Перевод В. Голышева
Да, с последней нашей встречи я, наверно, растолстел, хотя и ты не
похож на голодающего. Конечно, вам, лекарям, надо держать форму - больше
следите за собой, чем мы, коммерсанты. По выходным стараюсь играть в гольф,
иногда хожу на яхте. Но на встрече выпускников, когда играли в бейсбол,
четырех раз на подаче мне хватило. Ушел с поля, уступил место Арту Корлиссу.
Жаль, что тебя не было. Все-таки двадцатилетие - это веха, и выпуск
гордится своей знаменитостью. Как там было в журнале: "Самый блестящий
молодой психиатр страны"? Я, может быть, психиатрию от подкидного не отличу,
но показал статью Лайзе, говорю, это наш Спайк Гаретт, - и знаешь, произвело
впечатление; редкий случай. Биржевиков она считает довольно серой публикой.
Хорошо бы ты как-нибудь пришел к нам обедать - покажу тебе квартиру,
близнецов. Нет, наши с Лайзой. Оба - мальчики, представляешь? А остальные -
у Салли. Барбара уже совсем взрослая.
Словом, грех жаловаться. Пусть я не так знаменит, как ты, но на хлеб
зарабатываю, несмотря на всякие мозговые тресты, да еще дом на Лонг-Айленде
приходится держать. Жаль, что ты так редко наведываешься на Восток, - вид из
гостевого домика отличный, на пролив, а если бы тебе захотелось, например,
усесться писать книгу, мы бы тебе не докучали. Вот уже два года меня именуют
партнером - видимо, так оно и есть. До сих пор их дурачу. А если серьезно,
фирма у нас симпатичная. Дела ведем осмотрительно, но это не значит, что мы
забурели, как утверждают ретивые. Вообще, тебе бы стоило прочесть, что о нас
написали в последнем номере "Боул-стрит джорнел". Напомни, чтобы я тебе
показал.
Но узнать-то мне хочется о твоей работе... помнишь наши университетские
разговоры? Спайк Гаретт, Маг Медицины! Я ведь даже пару книг твоих прочел,
старый прохвост, - веришь или нет? Ты меня порядком запутал этим делом с Id
и Ego {Id - оно (лат.), в психоанализе - область бессознательного, источник
инстинктивной энергии, стремящейся реализовать себя на основе принципа
удовольствия. Ego - я (лат.) - область психики, воспринимающая внешний мир и
реагирующая на него, является посредником между примитивными импульсами Id и
требованиями физической и социальной среды.}. Но я скажу: если такой
человек, как Спайк Гаретт, в это верит, значит, в этом что-то есть. Есть
ведь, правда? Нет, понимаю, с ходу ты мне ответа не дашь. Но постольку
поскольку система есть... и лекаря ведь знают что делают.
Спрашиваю, конечно, не о себе - помнишь, ты называл меня 99-процентно
нормальным человеком? Вряд ли я изменился. Просто в последнее время стал
задумываться, и Лайза говорит, что хожу, как медведь с похмелья. Не в том
дело. Просто задумываюсь. Человеку надо время от времени задуматься. Да и
встреча выпускников, знаешь, все всколыхнула.
Я что хочу сказать - в университете все казалось более или менее ясным.
Конечно, это вон когда было - в пятнадцатом году, но я помню, как мы тогда
думали. Влюбляешься в девушку, женишься на ней, заводишь дом, детей - и весь
разговор. Не хочу упрощать - ты, конечно, знал, что люди разводятся, так же
как знал, что они умирают, но с тобой такое едва ли случится. Особенно если
ты родом из маленького городка на Западе, как я, например. Да что там,
помню, когда я был мальчишкой, развелись Прентиссы. Люди очень заметные,
весь город был потрясен.
Вот почему испытываю потребность в этом разобраться. В донжуаны я
никогда не метил - не тот склад. И однако, мы с Салли разошлись, завели
новые семьи, и, по правде говоря, жизнь не очень ладится. О Лайзе не могу
сказать ни одного дурного слова. Но не ладится. И не у меня одного. Куда ни
посмотри - то же самое; поневоле задумаешься.
Не буду утомлять тебя рассказами о себе и Салли. Да и зачем - ты был
шафером, она тебя всегда любила. Помнишь, как ты к нам приезжал? Она не
изменилась - все та же легкая улыбочка... но, конечно, стареем, не без того.
Муж ее тоже врач, - смешно, а? - живут они недалеко, в Монтклере. У них
приятный дом, и сам он там на очень хорошем счету. А мы жили в Медоуфилде,
помнишь?
Помню нашу с ней первую встречу после того, как она вышла за
Макконеги... знаешь, у нас вполне дружеские отношения. У нее был красный лак
на ногтях и новая прическа, тоже короткая, но другая. И на сумочке - новые
инициалы. Забавно - увидеть свою жену в незнакомом платье. Кстати, мы с
Лайзой женаты восемь лет, а разошелся я в двадцать восьмом.
Ну, конечно, летом у нас гостят дети. Нынче летом приедет Барбара -
Бада отправляют в лагерь. Бывает и сложновато, но стараемся. Как же иначе?
Тем более, летом на Лонг-Айленде не соскучишься. Лайза с ними отлично ладит
- Салли правильно их воспитала. Да и сам Макконеги со мной очень мил. Дал
мне замечательную пропись от простуды - теперь запасаюсь каждую зиму. И Джим
Блейк - первый муж Лайзы, теперь мы стали с ним встречаться - вполне
интересный человек. В общем, мы все ведем себя ужасно мило - милее и
вежливее некуда. И я иногда думаю: а не лучше было бы, если бы кто-нибудь
стал закатывать истерики и бить посуду. Это, конечно, шутка.
Ты приехал к нам на выходные в Медоуфилд - может быть, не помнишь, -
когда Баду было месяцев шесть, а Барбара уже бегала вовсю. Дом был неплохой
- если ты помнишь этот дом. В голландском колониальном стиле, и вентиль в
кладовой тек. Хозяин беспрестанно чинил его и все не мог починить. А когда
ты сдавал задом в гараж, надо было круто завернуть влево. Но Салли любила
нашу японскую вишню, и дом был неплохой. Со временем мы думали построиться
на Роуз-Хилл-род. Денег, правда, еще не было, но участок присмотрели и
рисовали планы. Салли вечно забывала отметить на плане двери, и мы над этим
смеялись.
Был обыкновенный вечер, ничего исключительного. После ужина мы уселись
на лужайке в шезлонгах и пили Саллино пиво - это было задолго до отмены
сухого закона. Шезлонги мы покрасили сами в прошлое воскресенье и очень ими
гордились. Стемнело поздно, зато потом подул ветерок, а один раз Бад
запищал, и Салли пошла к нему. По-моему, на ней было белое платье, летом она
часто надевала белое - шло к ее голубым глазам и пшеничным волосам. Словом,
вечер как вечер - и даже легли мы не поздно. Но были все вместе. И если бы
ты мне сказал, что через три года у нас обоих будут новые семьи, я бы решил,
что ты бредишь.
Потом ты уехал на Запад, помнишь? - мы проводили тебя до поезда. Все
происходило уже без тебя... и, честно говоря, я сам не припомню, когда мы
начали встречаться с Блейками. Они тогда поселились в Медоуфилде, но мы с
ними не были знакомы.
Джим Блейк был из тех симпатичных, очень некрасивых мужчин, которые
носят стальные очки, преуспевают в юриспруденции и никогда не выглядят ни
молодыми, ни старыми. А Лайза была... Лайза. Она смуглая, знаешь, и ей очень
идет загар. Она первой у нас стала носить настоящий купальный костюм и пить
томатный сок, когда все пили коктейли. Она была очень хорошенькая, очень
занятная - всегда масса затей. У них часто бывали гости,
Лайза это любит - опять же, у нее собственный доход. Они с Джимом имели
обыкновение забавно цапаться на людях - не всерьез или, может быть, не
совсем всерьез. У них была маленькая дочь Сильвия, и Джим в ней души не
чаял. Понимаешь, все это как бы вполне нормально, правда? - и даже то, что у
них такой же точно эрдель, как у тебя самого. Ну и нам это казалось
нормальным, и скоро они влились в нашу компанию. Объяснять тебе не надо:
компания молодых женатых людей в любом пригороде.
Ну и, конечно, двадцать восьмой год, бум в разгаре, настроение у всех
приподнятое. Да, отчасти, наверно, дело было в этом - в деньгах, в ощущении,
что жизнь все бойчее и бойчее и остановки не будет. Да ведь Салли сама
говорила, что нам надо раскрутиться, нельзя обрастать мхом, пока молоды. В
самом деле, несколько лет - с маленькими детьми и прочим - нам было не до
развлечений. И так приятно снова почувствовать себя молодым и легким, купить
новую машину, устроить вечер для друзей из клуба, не беспокоясь о том, из
чего заплатишь домохозяину. Ничего предосудительного в этом не вижу.
И конечно, мы много болтали и шутили о свободе и всякой такой штуке. Ты
ведь знаешь эти рассуждения - тогда все рассуждали в таком духе. И что мы -
не нафталиновые ханжи, и что живем один раз. И есть старшее поколение и
молодое поколение. Многое из этого я уже забыл, но помню, была такая идея,
что любовь это не только слова, которые вам пробормочет священник, а что-то
особенное. Между прочим, сочетал нас старик Снелл, а голос у него был такой,
что слышали в соседнем округе. Но я тоже рассуждал о бормотании священника.
Короче, мы были просвещенные люди, понимаешь? И весьма этим гордились. Когда
в Бостоне запретили одну книгу, наша библиотека выписала еще шесть
экземпляров. До сих пор помню нашу большую дискуссию о полной свободе в
браке - даже заядлые республиканцы выступили как радикалы. Кроме Чика Бьюлея
- но он был странный фрукт и не верил даже в то, что курсы акций так и
останутся высокими.
А тем временем мы ездили на поезде 8.15, наши жены ходили в стандартный
магазин и спрашивали: а латук у вас правда хороший? С виду, по крайней мере,
все обстояло так. И если компания дразнила меня тем, что я неравнодушен к
Мери Сеннет, или тем, что Макчерч на обеде в клубе поцеловал Салли в ухо, -
ну что ж, мы были молодые, мы были современные, нас это не смущало. Я не
собирался идти с ружьем к Маку, а Салли - устраивать мне сцены ревности.
Нет, у нас все было доведено до науки. Определенно.
Боже мой, мы приглашали обедать Блейков, они - нас. Они заходили
выпить, мы заходили к ним. Все - совершенно нормально, совершенно
по-компанейски. Между прочим, Салли с Джимом Блейком играли в паре в
гандикапе и дошли до полуфинала. Нет, я с Лайзой не играл, она не любит
гольфа. Это я к тому, как все было.
Могу вспомнить минуту, когда это началось, - ничего особенного, на
вечере у Бьюлеев. У них просторный нескладный дом, гости бродят повсюду. Мы
с Лайзой забрели на кухню - взять выпивку для гостей на террасе. В тот вечер
на ней было черное платье с каким-то большим оранжевым цветком. Он не всякой
бы пошел - но ей шел.
Мы разговаривали, как все, и вдруг замолчали и посмотрели друг на
друга. И на минуту я почувствовал себя так... словом, как тогда, когда
влюбился в Салли. Только теперь со мной была не Салли. Это случилось так
неожиданно, что у меня была только одна мысль: "Остерегись!" Словно вошел в
темную комнату и ушибся локтем. Вот это, наверно, и есть настоящее, а?
Мы сразу взяли то, что надо, и вернулись к остальным. Она только одно
сказала: "Джо, тебе кто-нибудь говорил, что ты опасный человек?" - сказала
так, как у нас принято было говорить подобные вещи. Но все равно это
произошло. В машине по дороге домой я все время слышал ее голос. А Салли тем
не менее любил как всегда. Ты едва ли мне поверишь, но это правда.
А на другое утро я стал убеждать себя, что это ничего не значит. Салли
была не ревнива, и все мы были современные, передовые и понимали, что такое
жизнь. Но когда мы снова встретились с Лайзой, я понял, что обманывал себя.
Я хочу сказать вот что. Если ты думаешь, что это были сплошные розы и
романтика, ты ошибаешься. Боли было хоть отбавляй! И тем не менее все нас
подзуживали. Вот чего я не пойму. Они, конечно, не хотели, чтобы Пейнтеры и
Блейки развелись, но им было очень интересно. Для чего люди это делают, а?
Некоторые старались усадить нас с Лайзой рядом, другие - наоборот. Но суть в
итоге была одна и та же: происходил цирк, и артистами были мы. В цирке
интересно смотреть на канатоходцев, и ты, конечно, надеешься, что они не
оступятся. Но если оступятся - это тоже интересно. Нашлись, конечно, и
такие, кто хотел нас, как говорится, предостеречь. Но это все были люди
постарше, и мы только злились.
Все были очень милы, внимательны и чутки. Все были очень милы,
понятливы и тактичны. Пойми меня. С Лайзой мне было необыкновенно хорошо.
Это было новое, волнующее. И кажется, ей тоже было хорошо, она была
несчастлива с Джимом. Поэтому я не чувствовал себя таким уж подлецом - хотя,
конечно, время от времени чувствовал, изрядным. А когда мы встречались, все
было чудесно.
Раза два мы всерьез пробовали это прекратить - два раза, не меньше. Но
компания у нас была общая, и что тут можно сделать, удрать разве? Добро бы
только удрать - нет, это значило еще уступить нафталиновым ханжам,
бормотуну-священнику и всему, во что мы отказались верить. Или, пожалуй,
Салли могла бы поступить, как в свое время миссис Пирс у нас в городе. На
станционной платформе она отхлестала портниху кнутом, а потом со слезами
бросилась в объятия к майору Пирсу, так что в Атлантик-Сити он поехал с ней.
Потом они перебрались в Де-Мойн - помню, в колледже прочел об их золотой
свадьбе. Но теперь на это никто не способен, к тому же Лайза - не портниха.
И вот однажды я пришел домой, Салли встретила меня совершенно спокойно,
и мы проговорили чуть ли не до утра. Мы уже довольно давно были до крайности
расскажут, каково это, если у тебя есть чем прикрыть наготу и утолить голод,
а заветное чувство твое зависит от денег, которых нету.
Конечно, я мог бы вернуться к галантерейному делу, а Ева - работать и
дальше. Девять человек из десяти с этим бы примирились. С этим не могло
примириться мое отношение к Еве. Так бывает.
Я хотел бы явиться к ней... ну, наверно, избавителем. Принцем, кузеном
с Севера, спасающим плантацию на реке. Я не желал довольствоваться тем, что
есть, мне нужно было все. Очарование не берут со скидкой. Так я к этому
отношусь.
Кроме того, я вложил в роман восемь месяцев работы, и мне казалось
неразумным все это выбросить. Он мог стать лесенкой к выходу. Мог бы стать.
Ева никогда не сетовала, но и не понимала меня. Только говорила, что мы
все могли бы уехать к ним и жить в Чантри. Но не такой я человек. Если бы
дело шло только о плантации на реке! Нет, теперь я знал Чантри так, как если
бы там родился, и делать мне там было совершенно нечего. Разве поступить к
Ферфью на скипидарный завод. Вот была бы прелесть!
Постепенно выяснилось, что и у Форджей завиднелось дно кошелька.
Узнавать это приходилось обиняками - о таких предметах у них прямо не
говорили. Но когда ты тратишь то, что у тебя есть, рано или поздно "есть"
превращается в "нет". Только почему-то их это всегда удивляло. Жаль, что я
не так устроен.
Была уже середина июля, и как-то днем в субботу, вернувшись домой, Ева
сказала, что ее уволили из конторы. Сокращают штаты. А я как раз занимался
своими счетами и, услышав ее новость, захохотал так, что, казалось, не смогу
остановиться.
Сперва она удивилась, потом засмеялась сама.
- Милый, - сказала она, - от тебя умереть можно. Ты все воспринимаешь
очень серьезно. А то вдруг - совсем несерьезно.
- Это старый обычай северян, - сказал я. - Называется "Смейся, паяц".
Ева, скажи ради бога, что нам делать?
- Ну что, милый, я, наверно, могу подыскать другое место. - Она ни разу
не сказала, что это зависит от меня. И ни за что бы не сказала. - Но мне эти
конторки немножко опротивели. А ты как думаешь, милый, мне надо искать
другое место?
- Родная моя, - сказал я, продолжая смеяться. - Главное - мы с тобой,
все остальное не имеет значения.
- Это очень мило с твоей стороны, - сказала она с явным облегчением. -
Я и сама так думала. А когда мы поженимся, мы все прекрасно устроим для
Луизы и Мелиссы, правда? И для мамы, конечно, - потому что она просто не
выносит кузину Беллу.
- А как же. Как же. Вот поженимся и все устроим. - И мы пошли во двор
полюбоваться кустами. Но в ту ночь Ферфью причалил свой катер к южной
оконечности острова и высадился на сушу. Он разбил там лагерь, и всю ночь я
видел в бинокль его костер.
Следующие два месяца я не сумею описать связно. Мечта и
действительность совершенно перепутались. Мелиссе и Луизе пришлось бросить
курсы, так что все мы сидели дома, и в дом к нам ходило много людей. Из них
одни были гостями, другие кредиторами, но и те и другие обычно оставались
поесть. Сирина никогда не возражала, она любила общество. Помню, как под
конец я заплатил по счету из гастронома практически остатками моего
наследства. Там было восемь окороков и десять ящиков кока-колы. За них давно
не платили.
Часто мы набивались в старый фордик студента-художника и ехали на пляж.
Ева была равнодушна к купанию, но обожала валяться на песке. Я лежал с ней
рядом, счастливый до боли, и мы почти не разговаривали. Господи, какая она
была красивая среди этих пляжных красок - зелени воды, горячего белого и
бежевого песка. Хотя и там, на веранде, в плюшевой качалке, под зеленой
лампой она была такой же красивой.
Говорят, что время между выходом южных штатов и бомбардировкой Самтера
{Большинство южных штатов вышли из Союза к февралю 1861 года. Южане
приступили к бомбардировке форта Самтер 12 апреля 1861 года - это было
началом Гражданской войны.} было одним из самых веселых сезонов за всю
историю Чарлстона. Могу понять. Они подошли к самой грани чего-то, и дальше
все зависело от судьбы. У меня возникло именно такое чувство.
Все перепуталось, говорю вам, все перепуталось. Я сидел на пляже с Евой
и в то же время объезжал плантацию на реке, выслушивал доклады помощника,
составлял планы на годы вперед. Я полюбил это место. До самого конца оно
оставалось безопасным - оно не менялось. Конечно, все больше и больше тревог
причинял нам Ферфью; он продвигался с юга, но до боевых действий так и не
дошло - лишь стычки между нашими людьми.
Тем временем я кончил роман и принялся за редактирование. Ева иногда
спрашивала, почему бы нам не жениться несмотря ни на что, но я знал: нельзя.
Нельзя жениться, если впереди никакого будущего. И вот у нас начались споры,
и это было нехорошо.
Почему я просто не соблазнил ее, как сильные, смелые герои книг? Да,
временами я думал, что это для обоих нас было бы каким-то решением. Но этого
не произошло. Не из-за стыда, не из-за благородных принципов. Не так-то
просто соблазнить мечту.
Я знал, что они переписываются, но больше ничего не желал знать. Я
знал, что наследство истрачено и счет мой тает, но мне было все равно. Я
хотел только, чтобы это не кончалось.
Наконец я услышал, что Ферфью приезжает на Север. Я тогда целыми днями
ходил как лунатик, и поначалу новость меня не ушибла. А потом ушибла.
Мы с Евой сидели на дворе. Мы починили старые качели, и были сумерки.
Сирина пела на кухне "Старый коршун теперь улетит... улетит старый коршун".
Я не умею петь, но помню, как она это пела. Странно, что нам западает в
память.
Голова Евы лежала у меня на плече, я обнимал ее. Но мы были далеко друг
от друга, как Бруклин и Нью-Йорк со снесенными мостами. Кто-то с кем-то
обнимался, но это были не мы.
- Когда он приезжает? - спросил я наконец.
- Он едет на своем автомобиле, - сказала она. - Он выехал вчера.
- Младой Лохинвар {Герой поэмы Вальтера Скотта "Мармион". Увозит со
свадьбы свою возлюбленную, ставшую невестой другого человека. У нас известен
вольный перевод И. И. Козлова "Беверлей".} на ста лошадях, - сказал я. - Ему
надо поосторожней на наших дорогах. У него хороший автомобиль?
- Да, - сказала Ева. - Он у него красивый.
- Ох, Ева, Ева, - сказал я. - И у тебя не разрывается сердце?
- Зачем ты, милый? Иди ко мне.
Мы долго сидели обнявшись. Она была очень нежна. Я буду это помнить.
Я не ложился почти до утра, заканчивал редактирование. И перед тем как
я уснул, Ферфью приблизился к дому на плантации и вошел. Я стоял в прихожей
и не мог пошевелить рукой. Тогда я понял, что будет.
Он явился во плоти назавтра, к концу дня. Да, автомобиль был хороший.
Но сам он ничуть не походил на Бенедикта Арнолда {Генерал, изменник
Американской революции.}. Он был высокий, черноволосый, с мягким голосом и
одет так, как у них принято. И старым он не был - не намного старше меня. Но
когда я увидел его рядом с Евой, я в ту же минуту понял, что все кончено.
Достаточно было на них посмотреть. Они были одного племени.
Ну конечно, он был вполне деловой человек. Это я понял через минуту.
Но, под всеми поверхностными различиями, они были одного племени. Верность,
подлость тут ни при чем. Они были кошки одной породы. Если ты собака и
полюбил кошку, тебе просто не повезло.
Он привез с собой кукурузное виски, и мы просидели за бутылкой
допоздна. Беседу мы вели ужасно вежливо и благородно и тем не менее дело
утрясли. Занятно то, что он мне нравился. Он был младой Лохинвар, он был
малый не промах, он был моей погибелью и крушением, но я ничего не мог с
собой сделать. Он мог бы приехать к нам на остров, если бы мы поженились с
Евой. Он был бы нам большим подспорьем. Я бы выстроил ему дом у бухточки.
Вот что забавно.
Назавтра все они поехали в его автомобиле на пикник, а я остался дома и
читал свой роман. Я пытался сделать героиню похожей на Еву, но даже это не
помогло. Иногда берешься за такую игрушку: пока не запустил ее в
производство, кажется, что она захватит всю страну. А когда запустил,
думаешь только о том, как бы ограничить убытки. Вот это был тот же случай.
Я отнес его к топке и наблюдал, как он горит. Попробуйте сжечь
четыреста листов бумаги в холодной топке. Вы удивитесь, сколько на это
уходит времени.
На обратном пути я прошел через кухню, там была Сирина. Мы поглядели
друг на друга, и она положила руку на хлебный нож.
- Мечтаю увидеть, как ты горишь в пекле, Сирина, - сказал я. Мне давно
хотелось это сказать. Потом я поднялся к себе, и взгляд ее колол мне спину,
как острие хлебного ножа.
Что-то кончилось - вот с каким ощущением я лег на кровать. Не только
Ева, не только роман. А наверно, то, что вы называете молодостью. Ну да, мы
все с ней рано или поздно расстаемся, но чаще она угасает незаметно.
Я долго лежал без сна, без мыслей. И я слышал, как они вернулись, а
немного погодя тихо отворилась дверь - я понял, что это Ева. Но глаза у меня
были закрыты, и я не пошевелился. И немного погодя она ушла.
Вот и весь почти рассказ. Ферфью все организовал - не рассказывайте
мне, что южане не умеют действовать живо, когда хотят, - и пришли
упаковщики, и четырьмя днями позже они все отправились к себе в Чантри на
автомобиле. Ферфью, видимо, не хотел искушать судьбу, но он напрасно
беспокоился. Я-то знал, что все кончено. И не взволновался даже тогда, когда
услышал, что кузина Белла "образумилась". Меня это уже не касалось.
На прощание Ева меня поцеловала - поцеловали все, если на то пошло, - и
мать и три сестры. Перед путешествием на автомобиле и возвращением домой они
были веселы и возбуждены. Поглядеть на них - не поверишь, что они
когда-нибудь видели кредитора. Но такие уж они были люди.
- Не пиши, - сказал я Еве. - Не пиши мне, мадам Лохинвар.
Она нахмурила брови, что означало недоумение.
- Как это, милый, конечно, я буду писать, - сказала она. - Почему же не
писать, милый?
Не сомневаюсь, что она и впрямь писала. И даже вижу ее буквы. Но писем
я не получал, потому что адреса при переезде не оставил. А вот кто был в
самом деле ошарашен - это мистер Бадд. Мы обретались в доме еще неделю, сами
добывали еду, спали под пальто - срок найма истекал только первого, и Ферфью
договорился с хозяином. А мистер Бадд никак не мог опомниться.
- Я всегда знал, что они ненормальные, - говорил он. - Но такой кухни
мне больше не видать. - Ясно было, что он озирает перспективу меблированных
комнат. - Вы молоды, - говорил он. - Вы можете съесть что угодно. Но когда
доживешь до моего возраста...
Он, однако, ошибался. Я не был молодым. Если был бы, то не потратил эту
неделю на изобретение трех новых игрушек. Две оказались ерундой, зато третья
была Плясунья Соня. Вы ее видели - эта пляшущая куколка заполонила всю
страну, когда увлекались чарльстоном. Сперва я сделал ей лицо Сирины, но оно
было чересчур натуральным, и мы его изменили. Большая часть выручки
досталась другим людям, но мне было все равно. Да и не любил я чертову
куклу. Зато она позволила мне открыть собственное дело.
А потом меня уже было не остановить. Когда ты избавился от молодости,
остановить тебя гораздо труднее. Нет, я не вижу тут иронии или чего-то
такого. Ее только в книгах увидишь. То было одно, а это - другое, и они
никак не связаны.
Осенью я познакомился с Мэриан, и через год мы поженились. Она была
очень разумная девушка, и все у нас получилось как нельзя лучше. Может быть,
детьми мы обзавелись рановато, но она всегда хотела детей. Когда у тебя дети
и дом, ты и сам становишься устойчивее. А что зачитывается книжками про
любовь - пусть ее. Лишь бы меня не заставляла.
В книге я столкнулся бы с Евой или набрел на фамилию Ферфью в газете.
Но этого не случилось и, думаю, никогда не случится. По моим представлениям,
они все еще живут в Чантри, а такими местами, как Чантри, газеты не
интересуются. Одного только не могу себе представить - чтобы кто-нибудь из
них умер.
Кстати, я бы не отказался увидеть Ферфью. Я говорю - он мне понравился.
Упрекнуть его могу только в том, что он увез их раньше, чем истек срок
найма. Нет, все правильно, у него были свои причины. Но им оставалось еще
две недели - две недели до первого. И тогда был бы ровно год.
А теперь, когда я ложусь спать, на соседней кровати лежит Мэриан - и
тут тоже все правильно. Вернуться на речную плантацию я попробовал лишь
однажды - после съезда в Чикаго, и был я сильно навеселе. Только попасть мне
туда не удалось. Я стоял на другом берегу и видел дом за рекой. Такой же,
как всегда, но выглядел он необитаемым. По крайней мере, никто не подошел к
окну... никто не вышел.
Все были очень милы
Перевод В. Голышева
Да, с последней нашей встречи я, наверно, растолстел, хотя и ты не
похож на голодающего. Конечно, вам, лекарям, надо держать форму - больше
следите за собой, чем мы, коммерсанты. По выходным стараюсь играть в гольф,
иногда хожу на яхте. Но на встрече выпускников, когда играли в бейсбол,
четырех раз на подаче мне хватило. Ушел с поля, уступил место Арту Корлиссу.
Жаль, что тебя не было. Все-таки двадцатилетие - это веха, и выпуск
гордится своей знаменитостью. Как там было в журнале: "Самый блестящий
молодой психиатр страны"? Я, может быть, психиатрию от подкидного не отличу,
но показал статью Лайзе, говорю, это наш Спайк Гаретт, - и знаешь, произвело
впечатление; редкий случай. Биржевиков она считает довольно серой публикой.
Хорошо бы ты как-нибудь пришел к нам обедать - покажу тебе квартиру,
близнецов. Нет, наши с Лайзой. Оба - мальчики, представляешь? А остальные -
у Салли. Барбара уже совсем взрослая.
Словом, грех жаловаться. Пусть я не так знаменит, как ты, но на хлеб
зарабатываю, несмотря на всякие мозговые тресты, да еще дом на Лонг-Айленде
приходится держать. Жаль, что ты так редко наведываешься на Восток, - вид из
гостевого домика отличный, на пролив, а если бы тебе захотелось, например,
усесться писать книгу, мы бы тебе не докучали. Вот уже два года меня именуют
партнером - видимо, так оно и есть. До сих пор их дурачу. А если серьезно,
фирма у нас симпатичная. Дела ведем осмотрительно, но это не значит, что мы
забурели, как утверждают ретивые. Вообще, тебе бы стоило прочесть, что о нас
написали в последнем номере "Боул-стрит джорнел". Напомни, чтобы я тебе
показал.
Но узнать-то мне хочется о твоей работе... помнишь наши университетские
разговоры? Спайк Гаретт, Маг Медицины! Я ведь даже пару книг твоих прочел,
старый прохвост, - веришь или нет? Ты меня порядком запутал этим делом с Id
и Ego {Id - оно (лат.), в психоанализе - область бессознательного, источник
инстинктивной энергии, стремящейся реализовать себя на основе принципа
удовольствия. Ego - я (лат.) - область психики, воспринимающая внешний мир и
реагирующая на него, является посредником между примитивными импульсами Id и
требованиями физической и социальной среды.}. Но я скажу: если такой
человек, как Спайк Гаретт, в это верит, значит, в этом что-то есть. Есть
ведь, правда? Нет, понимаю, с ходу ты мне ответа не дашь. Но постольку
поскольку система есть... и лекаря ведь знают что делают.
Спрашиваю, конечно, не о себе - помнишь, ты называл меня 99-процентно
нормальным человеком? Вряд ли я изменился. Просто в последнее время стал
задумываться, и Лайза говорит, что хожу, как медведь с похмелья. Не в том
дело. Просто задумываюсь. Человеку надо время от времени задуматься. Да и
встреча выпускников, знаешь, все всколыхнула.
Я что хочу сказать - в университете все казалось более или менее ясным.
Конечно, это вон когда было - в пятнадцатом году, но я помню, как мы тогда
думали. Влюбляешься в девушку, женишься на ней, заводишь дом, детей - и весь
разговор. Не хочу упрощать - ты, конечно, знал, что люди разводятся, так же
как знал, что они умирают, но с тобой такое едва ли случится. Особенно если
ты родом из маленького городка на Западе, как я, например. Да что там,
помню, когда я был мальчишкой, развелись Прентиссы. Люди очень заметные,
весь город был потрясен.
Вот почему испытываю потребность в этом разобраться. В донжуаны я
никогда не метил - не тот склад. И однако, мы с Салли разошлись, завели
новые семьи, и, по правде говоря, жизнь не очень ладится. О Лайзе не могу
сказать ни одного дурного слова. Но не ладится. И не у меня одного. Куда ни
посмотри - то же самое; поневоле задумаешься.
Не буду утомлять тебя рассказами о себе и Салли. Да и зачем - ты был
шафером, она тебя всегда любила. Помнишь, как ты к нам приезжал? Она не
изменилась - все та же легкая улыбочка... но, конечно, стареем, не без того.
Муж ее тоже врач, - смешно, а? - живут они недалеко, в Монтклере. У них
приятный дом, и сам он там на очень хорошем счету. А мы жили в Медоуфилде,
помнишь?
Помню нашу с ней первую встречу после того, как она вышла за
Макконеги... знаешь, у нас вполне дружеские отношения. У нее был красный лак
на ногтях и новая прическа, тоже короткая, но другая. И на сумочке - новые
инициалы. Забавно - увидеть свою жену в незнакомом платье. Кстати, мы с
Лайзой женаты восемь лет, а разошелся я в двадцать восьмом.
Ну, конечно, летом у нас гостят дети. Нынче летом приедет Барбара -
Бада отправляют в лагерь. Бывает и сложновато, но стараемся. Как же иначе?
Тем более, летом на Лонг-Айленде не соскучишься. Лайза с ними отлично ладит
- Салли правильно их воспитала. Да и сам Макконеги со мной очень мил. Дал
мне замечательную пропись от простуды - теперь запасаюсь каждую зиму. И Джим
Блейк - первый муж Лайзы, теперь мы стали с ним встречаться - вполне
интересный человек. В общем, мы все ведем себя ужасно мило - милее и
вежливее некуда. И я иногда думаю: а не лучше было бы, если бы кто-нибудь
стал закатывать истерики и бить посуду. Это, конечно, шутка.
Ты приехал к нам на выходные в Медоуфилд - может быть, не помнишь, -
когда Баду было месяцев шесть, а Барбара уже бегала вовсю. Дом был неплохой
- если ты помнишь этот дом. В голландском колониальном стиле, и вентиль в
кладовой тек. Хозяин беспрестанно чинил его и все не мог починить. А когда
ты сдавал задом в гараж, надо было круто завернуть влево. Но Салли любила
нашу японскую вишню, и дом был неплохой. Со временем мы думали построиться
на Роуз-Хилл-род. Денег, правда, еще не было, но участок присмотрели и
рисовали планы. Салли вечно забывала отметить на плане двери, и мы над этим
смеялись.
Был обыкновенный вечер, ничего исключительного. После ужина мы уселись
на лужайке в шезлонгах и пили Саллино пиво - это было задолго до отмены
сухого закона. Шезлонги мы покрасили сами в прошлое воскресенье и очень ими
гордились. Стемнело поздно, зато потом подул ветерок, а один раз Бад
запищал, и Салли пошла к нему. По-моему, на ней было белое платье, летом она
часто надевала белое - шло к ее голубым глазам и пшеничным волосам. Словом,
вечер как вечер - и даже легли мы не поздно. Но были все вместе. И если бы
ты мне сказал, что через три года у нас обоих будут новые семьи, я бы решил,
что ты бредишь.
Потом ты уехал на Запад, помнишь? - мы проводили тебя до поезда. Все
происходило уже без тебя... и, честно говоря, я сам не припомню, когда мы
начали встречаться с Блейками. Они тогда поселились в Медоуфилде, но мы с
ними не были знакомы.
Джим Блейк был из тех симпатичных, очень некрасивых мужчин, которые
носят стальные очки, преуспевают в юриспруденции и никогда не выглядят ни
молодыми, ни старыми. А Лайза была... Лайза. Она смуглая, знаешь, и ей очень
идет загар. Она первой у нас стала носить настоящий купальный костюм и пить
томатный сок, когда все пили коктейли. Она была очень хорошенькая, очень
занятная - всегда масса затей. У них часто бывали гости,
Лайза это любит - опять же, у нее собственный доход. Они с Джимом имели
обыкновение забавно цапаться на людях - не всерьез или, может быть, не
совсем всерьез. У них была маленькая дочь Сильвия, и Джим в ней души не
чаял. Понимаешь, все это как бы вполне нормально, правда? - и даже то, что у
них такой же точно эрдель, как у тебя самого. Ну и нам это казалось
нормальным, и скоро они влились в нашу компанию. Объяснять тебе не надо:
компания молодых женатых людей в любом пригороде.
Ну и, конечно, двадцать восьмой год, бум в разгаре, настроение у всех
приподнятое. Да, отчасти, наверно, дело было в этом - в деньгах, в ощущении,
что жизнь все бойчее и бойчее и остановки не будет. Да ведь Салли сама
говорила, что нам надо раскрутиться, нельзя обрастать мхом, пока молоды. В
самом деле, несколько лет - с маленькими детьми и прочим - нам было не до
развлечений. И так приятно снова почувствовать себя молодым и легким, купить
новую машину, устроить вечер для друзей из клуба, не беспокоясь о том, из
чего заплатишь домохозяину. Ничего предосудительного в этом не вижу.
И конечно, мы много болтали и шутили о свободе и всякой такой штуке. Ты
ведь знаешь эти рассуждения - тогда все рассуждали в таком духе. И что мы -
не нафталиновые ханжи, и что живем один раз. И есть старшее поколение и
молодое поколение. Многое из этого я уже забыл, но помню, была такая идея,
что любовь это не только слова, которые вам пробормочет священник, а что-то
особенное. Между прочим, сочетал нас старик Снелл, а голос у него был такой,
что слышали в соседнем округе. Но я тоже рассуждал о бормотании священника.
Короче, мы были просвещенные люди, понимаешь? И весьма этим гордились. Когда
в Бостоне запретили одну книгу, наша библиотека выписала еще шесть
экземпляров. До сих пор помню нашу большую дискуссию о полной свободе в
браке - даже заядлые республиканцы выступили как радикалы. Кроме Чика Бьюлея
- но он был странный фрукт и не верил даже в то, что курсы акций так и
останутся высокими.
А тем временем мы ездили на поезде 8.15, наши жены ходили в стандартный
магазин и спрашивали: а латук у вас правда хороший? С виду, по крайней мере,
все обстояло так. И если компания дразнила меня тем, что я неравнодушен к
Мери Сеннет, или тем, что Макчерч на обеде в клубе поцеловал Салли в ухо, -
ну что ж, мы были молодые, мы были современные, нас это не смущало. Я не
собирался идти с ружьем к Маку, а Салли - устраивать мне сцены ревности.
Нет, у нас все было доведено до науки. Определенно.
Боже мой, мы приглашали обедать Блейков, они - нас. Они заходили
выпить, мы заходили к ним. Все - совершенно нормально, совершенно
по-компанейски. Между прочим, Салли с Джимом Блейком играли в паре в
гандикапе и дошли до полуфинала. Нет, я с Лайзой не играл, она не любит
гольфа. Это я к тому, как все было.
Могу вспомнить минуту, когда это началось, - ничего особенного, на
вечере у Бьюлеев. У них просторный нескладный дом, гости бродят повсюду. Мы
с Лайзой забрели на кухню - взять выпивку для гостей на террасе. В тот вечер
на ней было черное платье с каким-то большим оранжевым цветком. Он не всякой
бы пошел - но ей шел.
Мы разговаривали, как все, и вдруг замолчали и посмотрели друг на
друга. И на минуту я почувствовал себя так... словом, как тогда, когда
влюбился в Салли. Только теперь со мной была не Салли. Это случилось так
неожиданно, что у меня была только одна мысль: "Остерегись!" Словно вошел в
темную комнату и ушибся локтем. Вот это, наверно, и есть настоящее, а?
Мы сразу взяли то, что надо, и вернулись к остальным. Она только одно
сказала: "Джо, тебе кто-нибудь говорил, что ты опасный человек?" - сказала
так, как у нас принято было говорить подобные вещи. Но все равно это
произошло. В машине по дороге домой я все время слышал ее голос. А Салли тем
не менее любил как всегда. Ты едва ли мне поверишь, но это правда.
А на другое утро я стал убеждать себя, что это ничего не значит. Салли
была не ревнива, и все мы были современные, передовые и понимали, что такое
жизнь. Но когда мы снова встретились с Лайзой, я понял, что обманывал себя.
Я хочу сказать вот что. Если ты думаешь, что это были сплошные розы и
романтика, ты ошибаешься. Боли было хоть отбавляй! И тем не менее все нас
подзуживали. Вот чего я не пойму. Они, конечно, не хотели, чтобы Пейнтеры и
Блейки развелись, но им было очень интересно. Для чего люди это делают, а?
Некоторые старались усадить нас с Лайзой рядом, другие - наоборот. Но суть в
итоге была одна и та же: происходил цирк, и артистами были мы. В цирке
интересно смотреть на канатоходцев, и ты, конечно, надеешься, что они не
оступятся. Но если оступятся - это тоже интересно. Нашлись, конечно, и
такие, кто хотел нас, как говорится, предостеречь. Но это все были люди
постарше, и мы только злились.
Все были очень милы, внимательны и чутки. Все были очень милы,
понятливы и тактичны. Пойми меня. С Лайзой мне было необыкновенно хорошо.
Это было новое, волнующее. И кажется, ей тоже было хорошо, она была
несчастлива с Джимом. Поэтому я не чувствовал себя таким уж подлецом - хотя,
конечно, время от времени чувствовал, изрядным. А когда мы встречались, все
было чудесно.
Раза два мы всерьез пробовали это прекратить - два раза, не меньше. Но
компания у нас была общая, и что тут можно сделать, удрать разве? Добро бы
только удрать - нет, это значило еще уступить нафталиновым ханжам,
бормотуну-священнику и всему, во что мы отказались верить. Или, пожалуй,
Салли могла бы поступить, как в свое время миссис Пирс у нас в городе. На
станционной платформе она отхлестала портниху кнутом, а потом со слезами
бросилась в объятия к майору Пирсу, так что в Атлантик-Сити он поехал с ней.
Потом они перебрались в Де-Мойн - помню, в колледже прочел об их золотой
свадьбе. Но теперь на это никто не способен, к тому же Лайза - не портниха.
И вот однажды я пришел домой, Салли встретила меня совершенно спокойно,
и мы проговорили чуть ли не до утра. Мы уже довольно давно были до крайности