больше мучным - едой бедных преподавателей и студентов, - но ему хотелось
снова побывать в чадном зале, где пахло капустой и медными котлами, посидеть
за чашкой горького кофе с дешевой сигаретой. Он не просил о том, чтобы ему
вернули собаку, дневники, старые фотографии в спальне, опыты, не законченные
на воле. Только еще раз пообедать в университетском ресторане, чтобы люди
заметили Медведя. Скромная, кажется, просьба - но, конечно, неисполнимая.
- Стой! - скомандовали ему, и он остановился. В третий раз произошел
обмен приветствиями. Затем отворилась дверь в кабинет генерала, и ему
приказали войти.
Он вошел и встал по стойке смирно, как его учили. Трещина в левом
стекле очков расколола комнату вдоль, и глаза уже болели, но он не обращал
на это внимания. Он узнал генерала, в котором было что-то от сытого и очень
здорового кота; а за генеральским столом сидел другой человек. Этого он не
мог разглядеть как следует - из-за трещины фигура коробилась и колыхалась, -
но его присутствие не понравилось профессору.
- Ну-с, профессор, - непринужденным мурлыкающим голосом произнес
генерал.
Мальциус вздрогнул всем телом. Он допустил ужасную, непростительную
оплошность. Надо немедленно ее исправить.
- Да здравствует наша держава, - громко и хрипло сказал он, сопроводив
свои слова приветствием. Он с досадой подумал, что приветствие выглядит у
него смешно и сам он смешон в такой позе. Но, может быть, это рассмешит
генерала - бывало и такое. Тогда все обойдется, ведь после того как ты
посмеялся над человеком, его труднее бить.
Генерал не засмеялся. Он по-военному повернулся к сидящему за столом.
Это движение говорило: "Смотрите, как он вышколен". В этом движении виден
был человек бывалый, привыкший иметь дело со строптивыми крестьянами и
животными, - человек, которому пристали генеральские погоны.
Сидящий не обратил внимания на генерала. Он поднял голову, Мальциус
разглядел его и не поверил своим глазам. Это был не человек, а оживший
портрет. Профессор Мальциус видел этот портрет тысячу раз и был вынужден
отдавать ему честь, снимать перед ним шляпу - когда еще носил шляпу. Портрет
даже надзирал за тем, как его били. Сам человек оказался чуть мельче, но в
остальном портрет не лгал. В мире было много диктаторов; встречался и такой
типаж. Лицо белое, крючконосое, наполеоновского склада; поджарое военное
тело расположилось в кресле прямо. Выделялись на лице глаза; рот был
жесткий. Помню одного гипнотизера и еще ту женщину, которую мне показывал в
своей парижской клинике Шарко, думал профессор Мальциус. И, очевидно,
эндокринное нарушение. Тут его размышления были прерваны.
- Пусть подойдет ближе, - сказал сидящий. - Он меня слышит? Он глухой?
- Нет, Ваше превосходительство, - с чудовищной почтительностью
промурлыкал генерал. - Он староват, но вполне здоров... Верно, профессор
Мальциус?
- Да, я вполне здоров. Со мной обращаются очень хорошо, - громко и
хрипло ответил профессор Мальциус. В такую ловушку его не поймают, даже если
нарядят кого-то Диктатором. Он вцепился взглядом в большую старомодную
чернильницу у генерала на столе: чернильница-то уж наверняка не бред.
- Подойдите ближе, - сказал сидящий, и профессор Мальциус подошел так
близко, что почти мог коснуться чернильницы рукой. Тут он резко остановился,
в надежде, что вел себя правильно. Теперь трещина в линзе не заслоняла
сидящего, и профессор Мальциус вдруг понял, что все - явь. Этот человек с
жестким ртом - в самом деле Диктатор. Он заговорил:
- Со мной здесь обращаются очень хорошо, и генерал ко мне чрезвычайно
внимателен. Но я - профессор Грегор Мальциус, профессор биохимии. Я тридцать
лет читал лекции в университете. Я член Королевского общества,
член-корреспондент Академии наук в Берлине, Риме, Бостоне, Париже и
Стокгольме. Я награжден Ноттингемской медалью, медалью Ламарка,
португальским орденом Святого Иоанна, Нобелевской премией. Я думаю, что у
меня плохо с кровью, но я имею научные заслуги, и мои эксперименты по
мигрирующим клеткам не закончены. Я не собираюсь жаловаться на дурное
обращение, но я должен продолжать эксперименты.
Удивляясь собственному голосу, он смолк, как часы, в которых вышел весь
завод. Каким-то уголком сознания он отметил, что генерал сделал попытку его
остановить, но сам был остановлен Диктатором.
- Да, профессор Мальциус, - произнес Диктатор резким невыразительным
голосом. - Произошла досадная ошибка. - На профессора Мальциуса смотрело
застывшее лицо. Профессор Мальциус встретил его взгляд. Он молчал.
- Сегодня, - Диктатор повысил голос, - от каждого гражданина страна
требует повиновения. В окружении завистливых врагов наша возрожденная земля
шагает к своей величественной цели. - Слова продолжали звучать, голос
усиливался и утихал. Профессор Мальциус почтительно слушал; он слышал эти
слова множество раз, и они потеряли для него всякий смысл. Он думал о
некоторых клетках в организме, восстающих против сложных процессов естества
и образующих отдельное воинственное государство. Без сомнения, и у него есть
своя цель, думал профессор, но в медицине оно называется раком.
- Злые и завистливые языки в других странах объявляют, что мы намерены
уничтожить знание и науку, - заканчивал Диктатор. - Наша цель иная. После
очищения - возрождение. Мы создадим величайшую науку в мире - нашу
собственную науку, основанную на вечных принципах нашей государственности. -
Он внезапно смолк, его взгляд сонно обратился внутрь. Очень похоже на ту
девушку у Шарко, что я видел в молодости, подумал профессор Мальциус;
сначала вспышка, потом затишье.
- Я попал под очищение? Мне не хотели причинить зло? - робко спросил
он.
- Да, профессор Мальциус, - с улыбкой ответил генерал, - вы попали под
очищение. Теперь это позади. Его превосходительством было объяснено.
- Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус, глядя на неподвижное лицо
сидящего.
- Все очень просто, - сказал генерал. Он говорил медленно и
вразумительно, как говорят с ребенком или тугоухим. - Вы выдающийся
ученый... вы удостоились Нобелевской премии. Это заслуга перед государством.
Однако вы подпали под влияние вредных политических идей. Это измена
государству. И по распоряжению Его превосходительства вам был установлен
срок для проверки и перевоспитания. Будем надеяться, что он закончился.
- Вам больше не нужны имена молодых людей? - спросил профессор
Мальциус. - Вам не нужны адреса?
- Это уже не имеет значения, - терпеливо объяснил генерал. - Оппозиции
больше нет. Три недели назад руководители были схвачены и казнены.
- Оппозиции больше нет, - повторил профессор Мальциус.
- Вас даже не привлекли к процессу.
- Даже не привлекли, - повторил профессор Мальциус. - Да.
- Теперь, - генерал посмотрел на Диктатора, - речь пойдет о завтрашнем
дне. Буду откровенен - новое государство откровенно со своими гражданами.
- Да, это так, - промолвил Диктатор по-прежнему с отсутствующим
взглядом.
- В зарубежных странах происходил... скажем так - определенный ажиотаж
вокруг имени профессора Мальциуса, - продолжал генерал, по-прежнему не сводя
глаз с Диктатора. - Разумеется, это не имеет никакого значения. Тем не менее
ваш знакомый, профессор Боннар, и другие вмешивались в дела, которые их не
касаются.
- Они мной интересовались? - с удивлением спросил профессор Мальциус. -
В самом деле, мои эксперименты достигли той стадии, когда...
- Никакие посторонние влияния не уведут нас от нашей непреложной цели,
- произнес Диктатор. - Наша непреложная цель - доказать свое превосходство в
науке и культуре, как мы уже доказали свое превосходство в мужестве и
государственности. Вот почему вы здесь, профессор Мальциус. - Он улыбнулся.
Профессор Мальциус неотрывно смотрел на Диктатора. Щеки у него
задрожали.
- Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус. - Вы вернете мне
лабораторию?
- Да, - сказал Диктатор, и генерал кивнул профессору, как непонятливому
ребенку.
Профессор Мальциус провел рукой по лбу.
- Кафедру в университете? - сказал он. - Я буду продолжать
эксперименты?
- Наше государство ставит себе целью всемерно содействовать нашим
верным сынам науки, - проговорил Диктатор.
- Первым делом, - сказал профессор Мальциус, - мне надо лечь в
больницу. У меня плохо с кровью. Но это не займет много времени. - Он
заговорил возбужденно, и глаза у него заблестели. - Так... мои записи,
вероятно, сожжены. Глупо - но мы можем начать сызнова. У меня очень хорошая
память, отличная память. Понимаете, вся теория - у меня в голове, - он
постучал себя по лбу. - И конечно, мне нужны помощники; лучшим был у меня
малыш Грегоропулос...
- Ваш Грегоропулос казнен, - сурово промолвил генерал. - Забудьте его.
- Да?.. - сказал профессор Мальциус. - Тогда нужен кто-нибудь еще.
Должны же быть молодые люди... сообразительные... не могли все погибнуть. Я
подыщу. Медведь всегда снимал сливки, - добавил он с нервным смешком. -
Знаете, меня прозвали Медведем. - Профессор осекся и посмотрел на них с
ужасом. - Вы меня не обманываете? - Он зарыдал.
Когда он пришел в себя, с ним в кабинете был только генерал. Генерал
разглядывал его так, как он в свое время разглядывал в микроскоп неведомые
формы жизни: без сочувствия и без отвращения, а с большим интересом.
- Его превосходительство прощает вам это недостойное предположение. Он
понимает, что вы перенервничали.
- Да, - сказал профессор Мальциус.
Он всхлипнул и вытер очки.
- Полно, полно, - с грубоватым добродушием сказал генерал. - Разве
можно плакать нашему новому президенту академии? На фотографиях это выйдет
некрасиво.
- Президент академии? - быстро переспросил профессор Мальциус. - Нет,
нет, я не гожусь в президенты. Они произносят речи, занимаются
административными делами. А я ученый и учитель.
Генерал посмотрел на профессора Мальциуса, но ответил пока еще
добродушно:
- Боюсь, что вам этого не избежать. Ваше вступление в должность будет
обставлено со всей торжественностью. Председательствовать будет Его
превосходительство. А вы произнесете речь о новых победах нашей науки. Это
станет великолепной отповедью мелким и злопыхательским нападкам наших
соседей. Нет, относительно речи можете не беспокоиться, - поспешно добавил
он. - Речь вам подготовят; вам останется только прочесть. Его
превосходительство предусматривает все.
- Очень хорошо, - сказал профессор Мальциус. - И тогда я смогу
вернуться к работе?
- Об этом не беспокойтесь, - с улыбкой ответил генерал. - Я всего лишь
солдат; в этих вопросах несведущ. Но работы у вас будет вдоволь.
- Чем больше, тем лучше, - с нетерпением сказал профессор Мальциус. -
Мне еще осталось полноценных лет десять.
Улыбнувшись, он раскрыл рот, и по лицу генерала скользнула хмурая тень.
- Да, - произнес он как бы про себя. - Зубами надо заняться.
Немедленно. И всем остальным... до того как фотографировать. Молоко. Вы
удовлетворительно себя чувствуете, профессор Мальциус?
- Я очень счастлив, - сказал профессор Мальциус. - Со мной очень хорошо
обращались, и я крестьянской породы.
- Отлично, - сказал генерал. И, помолчав, продолжал уже официальнее: -
Само собой разумеется, профессор Мальциус...
- Да? - Профессор Мальциус встрепенулся. - Прошу прощения. Я задумался
о другом.
- Само собой разумеется, профессор Мальциус, - повторил генерал, - что
ваше... э-э... исправление на службе у государства - дело постоянное. Без
надзора вас, естественно, не оставят, и тем не менее ошибок быть не должно.
- Я ученый, - нетерпеливо возразил профессор Мальциус. - Что мне до
политики? Если хотите, чтобы я принес присягу на верность, я готов присягать
столько раз, сколько вам нужно.
- Рад, что вы заняли такую позицию, - произнес генерал, хотя посмотрел
на профессора Мальциуса странно. - Могу сказать, что сожалею о неприятной
стороне наших бесед. Верю, что вы не будете держать на нас зла.
- На что мне сердиться? - сказал профессор Мальциус. - Вам велели
делать одно. Теперь велят делать другое. Вот и все.
- Дело обстоит не так просто, - сказал генерал с холодностью. Он в
третий раз посмотрел на профессора Мальциуса. - А я готов был бы поклясться,
что вы из непокорных, - промолвил он. - Ну что ж, ну что ж, видимо, у
каждого человека есть свой предел прочности. Через минуту вы получите
окончательные указания Его превосходительства. Вечером вы отправитесь в
Национальное собрание и выступите по радио. С этим у вас не будет сложностей
- речь написана. Она умерит деятельность нашего друга Боннара и дебаты в
британском парламенте. Затем несколько недель отдыха на море,
протезирование, а затем, мой дорогой президент академии, вы сможете
приступить к исполнению ваших новых обязанностей. Поздравляю вас и надеюсь,
что мы с вами будем часто встречаться при более благоприятных
обстоятельствах. - Он отвесил Мальциусу поклон, вполне светский поклон, хотя
в усах его по-прежнему было что-то кошачье. Затем он встал навытяжку, и
Мальциус тоже: вошел Диктатор.
- Улажено? - произнес Диктатор. - Хорошо. Я приветствую вас, Грегор
Мальциус, - вы на службе у нового государства. Вы отбросили свои ошибки и
соединили свою судьбу с нами.
- Да, - сказал профессор Мальциус. - Теперь я могу заняться своим
делом.
Диктатор слегка нахмурился.
- Вы не только сможете продолжать ваши неоценимые исследования, вы
сможете - и это входит в ваши обязанности - способствовать распространению
наших национальных идеалов. Наша возрожденная страна должна править миром на
благо всего мира. В нас горит пламя, которого лишены другие народы. Наша
цивилизация должна распространиться повсюду. Этого требует будущее. Этому
будет посвящено ваше первое выступление в качестве главы академии.
- Но я не солдат, - тихо возразил профессор Мальциус. - Я биохимик. У
меня нет опыта в делах, о которых вы упомянули.
Диктатор кивнул.
- Вы - выдающийся деятель науки, - сказал он. - Вы докажете, что наши
женщины должны рожать солдат, а мужчины - забыть все нелепицы о республиках
и демократиях ради веры в тех, кто рожден править ими. Вооружась законами
науки, вы докажете, что некоторым расам, в частности нашей расе,
предначертано править миром. Вы докажете, что править им предначертано путем
войны и что война есть один из устоев нашей нации.
- Но так не бывает, - возразил профессор Мальциус. - Я хочу сказать, -
пояснил он, - в лаборатории смотрят, наблюдают. Долго наблюдают. Это
длительный процесс, очень длительный. И тогда, если теория не подтвердилась,
теорию отбрасывают. Вот как это происходит. Я, наверно, плохо объяснил. Я
ведь биохимик, я не умею выискивать преимущества одной расы перед другой, я
ничего не могу доказать о войне, знаю только, что она убивает. Если бы я
сказал что-нибудь другое, надо мной бы смеялся весь свет.
- В нашей стране ни один человек не будет над вами смеяться, - сказал
Диктатор.
- Но если надо мной не смеются, когда я не прав, тогда нет науки, -
хмуря брови, сказал профессор Мальциус. Он помолчал. - Поймите меня. Мне
осталось десять лет полноценной работы, я хочу вернуться в лабораторию.
Понимаете, ведь есть молодежь... если я еще буду учить молодежь.
Профессор снова умолк, он увидел молодые лица. Множество лиц.
Англичанин Вильямс, погибший на войне, малыш Грегоропулос с глазами
фокстерьера. Все, кто прошел через его аудитории, - от самых глупых до самых
лучших. Они съезжались со всего света - он помнил одного индийского
студента... и китайца. Они ходили в дешевых пальто, были жадны до знаний,
они ели скверную мучную пищу в бедных ресторанчиках, с головой погружались в
свои жалкие маленькие романы, занимались ребяческими играми в политику -
вместо дела. Но кое-кто из них подавал надежды... и все нуждались в истине.
Пусть они гибнут, но они нуждаются в истине. Иначе не будет никакой
преемственности, никакой науки.
Он посмотрел на Диктатора... да, это истерическое лицо. Он знал бы, как
с ним обойтись в аудитории... но такие лица не должны править страной
молодежи. На какие только бессмысленные церемонии не пойдешь ради дела -
наденешь мундир, будешь отдавать честь, сделаешься президентом академии. Это
не важно; кесарево - кесарю. Но лгать молодым людям в своей науке? Ведь это
они прозвали его Медведем и пустили слух, будто он носит в портфеле
непристойные открытки. Они взвалили на него ужасное бремя своего доверия -
не за любовь и доброту, а за то, что сочли его честным. Поздно меняться.
Диктатор бросил острый взгляд на генерала.
- Я полагал, профессору Мальциусу объяснено.
- Да, конечно, - сказал профессор Мальциус. - Я подпишу любые бумаги.
Уверяю вас, я не интересуюсь политикой... куда мне, помилуйте! Что та
власть, что эта... И очень соскучился по табаку - пять месяцев не курил. Но
понимаете, нельзя быть ученым и лгать.
Он посмотрел на одного и на другого.
- А что будет, если я откажусь? - спросил он упавшим голосом. И прочел
ответ на лице Диктатора. Это было фанатичное лицо.
- Ну, тогда мы возобновим наши беседы, профессор Мальциус, -
усмехнувшись, промолвил генерал.
- Значит, меня опять будут бить, - сказал профессор Мальциус. Он сказал
об этом как о чем-то не вызывающем сомнений.
- Процесс исправления, видимо, еще не завершен, - отозвался генерал, -
но со временем, будем надеяться...
- В этом нет нужды, - сказал профессор Мальциус. Он устало огляделся.
Плечи у него расправились... вот так он держался в аудитории в те времена,
когда его звали Медведем. - Пригласите ваших офицеров, - отчетливо произнес
он. - Мне предстоит подписать бумаги. Я хотел бы сделать это в их
присутствии.
- Зачем?.. - спросил генерал. - Зачем?.. - Он в сомнении посмотрел на
Диктатора.
На сухом диктаторском лице выразилось удовлетворение. Белая, на
удивление вялая рука прикоснулась к руке профессора Мальциуса.
- У вас станет легче на душе, Грегор, - произнес хриплый возбужденный
голос. - Я крайне рад, что вы согласились.
- Ну конечно, я соглашаюсь, - сказал Грегор Мальциус. - Разве вы не
Диктатор? Кроме того, если не соглашусь, меня опять будут бить. А я не могу,
- понимаете? - не могу, чтобы меня опять били.
Он умолк, слегка задыхаясь. А комната уже наполнилась другими лицами.
Он хорошо их знал, эти суровые лица новой власти. Но и среди них - молодые.
Диктатор что-то говорил о выдающемся ученом, профессоре Грегоре
Мальциусе, который состоит отныне на службе у нового государства.
- Возьмите ручку, - вполголоса распорядился генерал. - Чернильница
здесь, профессор Мальциус. Теперь можете подписать.
Профессор Мальциус сжимал пальцами большую старомодную чернильницу. Она
была полна - слуги Диктатора работали исправно. Они расстреливали за измену
тщедушных людей с глазами фокстерьеров, но поезда у них ходили по
расписанию, а чернильницы не пересыхали.
- Государство, - задыхаясь, сказал он. - Да. Но наука не знает
государств. А вы - маленький человечишко, маленький, незначительный
человечишко.
И раньше чем генерал успел ему помешать, он схватил чернильницу и
швырнул Диктатору в лицо. Спустя мгновение кулак генерала ударил его выше
уха, и он упал за стол. Но, лежа там, он все равно видел через треснутые
очки нелепые чернильные кляксы на лице и мундире Диктатора и кровоточащую
ранку над глазом. В него не стреляли; он так и подумал, что будет слишком
близко к Диктатору и они побоятся выстрелить сразу.
- Вывести его и расстрелять. Сейчас же, - сухо произнес Диктатор. Он и
не подумал стереть с мундира чернила - профессор Мальциус почувствовал к
нему уважение. А потом все бросились к профессору Мальциусу, спеша опередить
друг друга. Он не сопротивлялся.
Пока его гнали по коридору, он то и дело падал. При втором падении очки
разбились окончательно, но это уже не имело значения. Очень торопятся,
сказал он себе, но тем лучше - когда не видишь, можно не думать.
Время от времени он слышал звуки собственного голоса,
свидетельствовавшие о том, что ему нехорошо; но голос существовал отдельно
от него. Он видел Грегоропулоса, очень ясно... Вильямса с его свежим
английским румянцем... и всех, кого он учил.
Он не давал им ничего, кроме работы и истины; они же взвалили на него
страшное бремя доверия. Если бы его опять стали бить, он мог бы их выдать.
Но этого он избежал.
Он поддался последней слабости - ему захотелось, чтобы о нем узнали. Не
узнают, конечно, - он умрет в замке от тифа, об этом с прискорбием сообщат
газеты. А потом его забудут, останутся только труды - так и должно быть. Он
всегда был не слишком высокого мнения о мучениках - истерики в большинстве.
А хорошо бы Боннар узнал о чернилах; такая грубоватая комедия не в его
вкусе. Что поделаешь - крестьянин; Боннар ему это часто говорил.
Они вышли на открытый двор, и он вдохнул свежий воздух.
- Тише, - сказал он. - Чуть тише. Что за спешка? - А его уже
привязывали к столбу. Кто-то ударил его по лицу, на глазах навернулись
слезы. - Мальчишка, перепачканный чернилами, - пробормотал он сквозь выбитые
зубы. - Причем истеричный мальчишка. Но истину не убьешь.
Это были не самые удачные последние слова - и он понимал, что не самые
удачные. Надо придумать что-нибудь покрасивее - не осрамить Боннара. Но ему
уже вставили кляп; тем лучше - избавили от лишних трудов.
Тело его, привязанное к столбу, болело, но зрение и ум прояснились. Он
мог разглядеть вечернее небо, серое от мглы; небо не принадлежало ни одной
стране, а принадлежало всему миру.
Он различал высокий серый контрфорс замка. Замок превратили в тюрьму,
но он не всегда будет тюрьмой. И когда-нибудь, наверно, вообще перестанет
существовать. А вот если найдена крупица истины, она будет существовать
всегда, покуда будет кому ее помнить и открывать заново. Только лживые и
жестокие всегда терпели неудачу.
Шестьдесят лет назад он был мальчиком, ел жидкий капустный суп с черным
хлебом, жил в бедном доме. Жизнь была горька, но он не мог на нее
пожаловаться. У него были хорошие учителя, и его звали Медведем.
Рот болел от кляпа... они уже готовились. Была когда-то девушка Анна;
он ее почти забыл. В комнатах у него всегда стоял свой запах, и когда-то у
него была собака. Что они сделают с медалями - не важно. Он поднял голову и
снова посмотрел в серое мглистое небо. Сейчас не станет мысли, но пока она
есть, ты должен замечать и помнить. Пульс у него был реже, чем он ожидал, а
дыхание до странности ровным - но это несущественно. Существенно то, что
вовне - в сером небе, где нет стран, в камнях земли, в слабом человеческом
духе. Существенна истина.
- Приготовься! - скомандовал офицер. - Целься! Пли!
Но профессор Мальциус не слышал его команд. Он думал о молодых людях.
Кошачий король
Перевод И. Бернштейн
- То есть как, дорогая? - дрогнувшим голосом проговорила миссис
Бомбардо. - Настоящий... хвост? Миссис Лепет с достоинством кивнула.
- Совершенно настоящий. Я была на его концертах. Дважды. Во-первых,
конечно, в Париже. И потом еще это потрясающее выступление в Риме. Мы сидели
в Королевской ложе. И представьте, он... Если бы вы знали, дорогая, как у
него звучит оркестр!.. И он дирижировал... - она самую чуточку замялась, -
хвостом!
- Ах, какой ужас! - восхищенно и алчно воскликнула миссис Бомбардо. -
Надо будет сразу же пригласить его на обед. Он ведь приезжает, это точно?
- Двенадцатого, - подтвердила миссис Лепет, округлив глаза. - Новый
Симфонический пригласил его дать с ними три концерта. Надеюсь, вы сможете
как-нибудь пообедать у нас, пока он здесь. Он, разумеется, будет очень
занят, и он все свое свободное время обещал уделить нам.
- Спасибо, дорогая, - неуверенно отозвалась миссис Бомбардо, не
забывшая свое прошлое покушение на одного английского романиста, которого
выставляла у себя в салоне миссис Лепет. - Вы всегда так гостеприимны! Но
зачем же вам все взваливать на свои плечи? Остальные тоже должны внести
посильную лепту. Например, мы с Генри будем от души рады...
- Это очень любезно с вашей стороны, дорогая. - Миссис Лепет тоже
помнила про выкраденного романиста. - Но мы обещали мосье Тибо... прелестное
имя, не правда ли? Говорят, он прямой потомок Тибальта из "Ромео и
Джульетты", оттого, наверно, и не любит Шекспира... Мы обещали мосье Тибо
тихое и скромное времяпрепровождение, разве что один небольшой прием в самом
узком кругу после первого концерта. Он терпеть не может шумные,
разношерстные сборища. - Она обвела гостей миссис Бомбардо укоризненным
взором. - И потом, из-за этой своей маленькой... м-м... особенности, -
деликатно кашлянула она, - он стесняется незнакомых людей.
- Но я все-таки не понимаю, тетя Эмили, - сказал племянник миссис
Лепет, Томми Брукс. - У этого хрена Тибо что же, вправду есть хвост? Прямо
как у обезьяны?
- Томми, мой друг, - язвительно заметила миссис Бомбардо, - во-первых,
мистер Тибо - не хрен, а выдающийся музыкант, первый дирижер Европы. А
во-вторых...
- Вправду, - твердо ответила миссис Лепет. - Есть хвост. И он им
дирижирует.
- Но как же так? - недоуменно пробормотал Томми. У него покраснели уши.
- То есть, конечно, я не сомневаюсь, раз вы сами видели, тетя Эмили. Но
все-таки это уж ни в какие ворота не лезет, как говорится. Ведь верно,
профессор Свист?
Профессор Свист откашлялся.
- Гм, гм, - произнес он и свел руки концами пальцев. - Я с нетерпением
жду встречи с... э-э-э... мосье Тибо. Лично мне никогда не случалось
снова побывать в чадном зале, где пахло капустой и медными котлами, посидеть
за чашкой горького кофе с дешевой сигаретой. Он не просил о том, чтобы ему
вернули собаку, дневники, старые фотографии в спальне, опыты, не законченные
на воле. Только еще раз пообедать в университетском ресторане, чтобы люди
заметили Медведя. Скромная, кажется, просьба - но, конечно, неисполнимая.
- Стой! - скомандовали ему, и он остановился. В третий раз произошел
обмен приветствиями. Затем отворилась дверь в кабинет генерала, и ему
приказали войти.
Он вошел и встал по стойке смирно, как его учили. Трещина в левом
стекле очков расколола комнату вдоль, и глаза уже болели, но он не обращал
на это внимания. Он узнал генерала, в котором было что-то от сытого и очень
здорового кота; а за генеральским столом сидел другой человек. Этого он не
мог разглядеть как следует - из-за трещины фигура коробилась и колыхалась, -
но его присутствие не понравилось профессору.
- Ну-с, профессор, - непринужденным мурлыкающим голосом произнес
генерал.
Мальциус вздрогнул всем телом. Он допустил ужасную, непростительную
оплошность. Надо немедленно ее исправить.
- Да здравствует наша держава, - громко и хрипло сказал он, сопроводив
свои слова приветствием. Он с досадой подумал, что приветствие выглядит у
него смешно и сам он смешон в такой позе. Но, может быть, это рассмешит
генерала - бывало и такое. Тогда все обойдется, ведь после того как ты
посмеялся над человеком, его труднее бить.
Генерал не засмеялся. Он по-военному повернулся к сидящему за столом.
Это движение говорило: "Смотрите, как он вышколен". В этом движении виден
был человек бывалый, привыкший иметь дело со строптивыми крестьянами и
животными, - человек, которому пристали генеральские погоны.
Сидящий не обратил внимания на генерала. Он поднял голову, Мальциус
разглядел его и не поверил своим глазам. Это был не человек, а оживший
портрет. Профессор Мальциус видел этот портрет тысячу раз и был вынужден
отдавать ему честь, снимать перед ним шляпу - когда еще носил шляпу. Портрет
даже надзирал за тем, как его били. Сам человек оказался чуть мельче, но в
остальном портрет не лгал. В мире было много диктаторов; встречался и такой
типаж. Лицо белое, крючконосое, наполеоновского склада; поджарое военное
тело расположилось в кресле прямо. Выделялись на лице глаза; рот был
жесткий. Помню одного гипнотизера и еще ту женщину, которую мне показывал в
своей парижской клинике Шарко, думал профессор Мальциус. И, очевидно,
эндокринное нарушение. Тут его размышления были прерваны.
- Пусть подойдет ближе, - сказал сидящий. - Он меня слышит? Он глухой?
- Нет, Ваше превосходительство, - с чудовищной почтительностью
промурлыкал генерал. - Он староват, но вполне здоров... Верно, профессор
Мальциус?
- Да, я вполне здоров. Со мной обращаются очень хорошо, - громко и
хрипло ответил профессор Мальциус. В такую ловушку его не поймают, даже если
нарядят кого-то Диктатором. Он вцепился взглядом в большую старомодную
чернильницу у генерала на столе: чернильница-то уж наверняка не бред.
- Подойдите ближе, - сказал сидящий, и профессор Мальциус подошел так
близко, что почти мог коснуться чернильницы рукой. Тут он резко остановился,
в надежде, что вел себя правильно. Теперь трещина в линзе не заслоняла
сидящего, и профессор Мальциус вдруг понял, что все - явь. Этот человек с
жестким ртом - в самом деле Диктатор. Он заговорил:
- Со мной здесь обращаются очень хорошо, и генерал ко мне чрезвычайно
внимателен. Но я - профессор Грегор Мальциус, профессор биохимии. Я тридцать
лет читал лекции в университете. Я член Королевского общества,
член-корреспондент Академии наук в Берлине, Риме, Бостоне, Париже и
Стокгольме. Я награжден Ноттингемской медалью, медалью Ламарка,
португальским орденом Святого Иоанна, Нобелевской премией. Я думаю, что у
меня плохо с кровью, но я имею научные заслуги, и мои эксперименты по
мигрирующим клеткам не закончены. Я не собираюсь жаловаться на дурное
обращение, но я должен продолжать эксперименты.
Удивляясь собственному голосу, он смолк, как часы, в которых вышел весь
завод. Каким-то уголком сознания он отметил, что генерал сделал попытку его
остановить, но сам был остановлен Диктатором.
- Да, профессор Мальциус, - произнес Диктатор резким невыразительным
голосом. - Произошла досадная ошибка. - На профессора Мальциуса смотрело
застывшее лицо. Профессор Мальциус встретил его взгляд. Он молчал.
- Сегодня, - Диктатор повысил голос, - от каждого гражданина страна
требует повиновения. В окружении завистливых врагов наша возрожденная земля
шагает к своей величественной цели. - Слова продолжали звучать, голос
усиливался и утихал. Профессор Мальциус почтительно слушал; он слышал эти
слова множество раз, и они потеряли для него всякий смысл. Он думал о
некоторых клетках в организме, восстающих против сложных процессов естества
и образующих отдельное воинственное государство. Без сомнения, и у него есть
своя цель, думал профессор, но в медицине оно называется раком.
- Злые и завистливые языки в других странах объявляют, что мы намерены
уничтожить знание и науку, - заканчивал Диктатор. - Наша цель иная. После
очищения - возрождение. Мы создадим величайшую науку в мире - нашу
собственную науку, основанную на вечных принципах нашей государственности. -
Он внезапно смолк, его взгляд сонно обратился внутрь. Очень похоже на ту
девушку у Шарко, что я видел в молодости, подумал профессор Мальциус;
сначала вспышка, потом затишье.
- Я попал под очищение? Мне не хотели причинить зло? - робко спросил
он.
- Да, профессор Мальциус, - с улыбкой ответил генерал, - вы попали под
очищение. Теперь это позади. Его превосходительством было объяснено.
- Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус, глядя на неподвижное лицо
сидящего.
- Все очень просто, - сказал генерал. Он говорил медленно и
вразумительно, как говорят с ребенком или тугоухим. - Вы выдающийся
ученый... вы удостоились Нобелевской премии. Это заслуга перед государством.
Однако вы подпали под влияние вредных политических идей. Это измена
государству. И по распоряжению Его превосходительства вам был установлен
срок для проверки и перевоспитания. Будем надеяться, что он закончился.
- Вам больше не нужны имена молодых людей? - спросил профессор
Мальциус. - Вам не нужны адреса?
- Это уже не имеет значения, - терпеливо объяснил генерал. - Оппозиции
больше нет. Три недели назад руководители были схвачены и казнены.
- Оппозиции больше нет, - повторил профессор Мальциус.
- Вас даже не привлекли к процессу.
- Даже не привлекли, - повторил профессор Мальциус. - Да.
- Теперь, - генерал посмотрел на Диктатора, - речь пойдет о завтрашнем
дне. Буду откровенен - новое государство откровенно со своими гражданами.
- Да, это так, - промолвил Диктатор по-прежнему с отсутствующим
взглядом.
- В зарубежных странах происходил... скажем так - определенный ажиотаж
вокруг имени профессора Мальциуса, - продолжал генерал, по-прежнему не сводя
глаз с Диктатора. - Разумеется, это не имеет никакого значения. Тем не менее
ваш знакомый, профессор Боннар, и другие вмешивались в дела, которые их не
касаются.
- Они мной интересовались? - с удивлением спросил профессор Мальциус. -
В самом деле, мои эксперименты достигли той стадии, когда...
- Никакие посторонние влияния не уведут нас от нашей непреложной цели,
- произнес Диктатор. - Наша непреложная цель - доказать свое превосходство в
науке и культуре, как мы уже доказали свое превосходство в мужестве и
государственности. Вот почему вы здесь, профессор Мальциус. - Он улыбнулся.
Профессор Мальциус неотрывно смотрел на Диктатора. Щеки у него
задрожали.
- Я не понимаю, - сказал профессор Мальциус. - Вы вернете мне
лабораторию?
- Да, - сказал Диктатор, и генерал кивнул профессору, как непонятливому
ребенку.
Профессор Мальциус провел рукой по лбу.
- Кафедру в университете? - сказал он. - Я буду продолжать
эксперименты?
- Наше государство ставит себе целью всемерно содействовать нашим
верным сынам науки, - проговорил Диктатор.
- Первым делом, - сказал профессор Мальциус, - мне надо лечь в
больницу. У меня плохо с кровью. Но это не займет много времени. - Он
заговорил возбужденно, и глаза у него заблестели. - Так... мои записи,
вероятно, сожжены. Глупо - но мы можем начать сызнова. У меня очень хорошая
память, отличная память. Понимаете, вся теория - у меня в голове, - он
постучал себя по лбу. - И конечно, мне нужны помощники; лучшим был у меня
малыш Грегоропулос...
- Ваш Грегоропулос казнен, - сурово промолвил генерал. - Забудьте его.
- Да?.. - сказал профессор Мальциус. - Тогда нужен кто-нибудь еще.
Должны же быть молодые люди... сообразительные... не могли все погибнуть. Я
подыщу. Медведь всегда снимал сливки, - добавил он с нервным смешком. -
Знаете, меня прозвали Медведем. - Профессор осекся и посмотрел на них с
ужасом. - Вы меня не обманываете? - Он зарыдал.
Когда он пришел в себя, с ним в кабинете был только генерал. Генерал
разглядывал его так, как он в свое время разглядывал в микроскоп неведомые
формы жизни: без сочувствия и без отвращения, а с большим интересом.
- Его превосходительство прощает вам это недостойное предположение. Он
понимает, что вы перенервничали.
- Да, - сказал профессор Мальциус.
Он всхлипнул и вытер очки.
- Полно, полно, - с грубоватым добродушием сказал генерал. - Разве
можно плакать нашему новому президенту академии? На фотографиях это выйдет
некрасиво.
- Президент академии? - быстро переспросил профессор Мальциус. - Нет,
нет, я не гожусь в президенты. Они произносят речи, занимаются
административными делами. А я ученый и учитель.
Генерал посмотрел на профессора Мальциуса, но ответил пока еще
добродушно:
- Боюсь, что вам этого не избежать. Ваше вступление в должность будет
обставлено со всей торжественностью. Председательствовать будет Его
превосходительство. А вы произнесете речь о новых победах нашей науки. Это
станет великолепной отповедью мелким и злопыхательским нападкам наших
соседей. Нет, относительно речи можете не беспокоиться, - поспешно добавил
он. - Речь вам подготовят; вам останется только прочесть. Его
превосходительство предусматривает все.
- Очень хорошо, - сказал профессор Мальциус. - И тогда я смогу
вернуться к работе?
- Об этом не беспокойтесь, - с улыбкой ответил генерал. - Я всего лишь
солдат; в этих вопросах несведущ. Но работы у вас будет вдоволь.
- Чем больше, тем лучше, - с нетерпением сказал профессор Мальциус. -
Мне еще осталось полноценных лет десять.
Улыбнувшись, он раскрыл рот, и по лицу генерала скользнула хмурая тень.
- Да, - произнес он как бы про себя. - Зубами надо заняться.
Немедленно. И всем остальным... до того как фотографировать. Молоко. Вы
удовлетворительно себя чувствуете, профессор Мальциус?
- Я очень счастлив, - сказал профессор Мальциус. - Со мной очень хорошо
обращались, и я крестьянской породы.
- Отлично, - сказал генерал. И, помолчав, продолжал уже официальнее: -
Само собой разумеется, профессор Мальциус...
- Да? - Профессор Мальциус встрепенулся. - Прошу прощения. Я задумался
о другом.
- Само собой разумеется, профессор Мальциус, - повторил генерал, - что
ваше... э-э... исправление на службе у государства - дело постоянное. Без
надзора вас, естественно, не оставят, и тем не менее ошибок быть не должно.
- Я ученый, - нетерпеливо возразил профессор Мальциус. - Что мне до
политики? Если хотите, чтобы я принес присягу на верность, я готов присягать
столько раз, сколько вам нужно.
- Рад, что вы заняли такую позицию, - произнес генерал, хотя посмотрел
на профессора Мальциуса странно. - Могу сказать, что сожалею о неприятной
стороне наших бесед. Верю, что вы не будете держать на нас зла.
- На что мне сердиться? - сказал профессор Мальциус. - Вам велели
делать одно. Теперь велят делать другое. Вот и все.
- Дело обстоит не так просто, - сказал генерал с холодностью. Он в
третий раз посмотрел на профессора Мальциуса. - А я готов был бы поклясться,
что вы из непокорных, - промолвил он. - Ну что ж, ну что ж, видимо, у
каждого человека есть свой предел прочности. Через минуту вы получите
окончательные указания Его превосходительства. Вечером вы отправитесь в
Национальное собрание и выступите по радио. С этим у вас не будет сложностей
- речь написана. Она умерит деятельность нашего друга Боннара и дебаты в
британском парламенте. Затем несколько недель отдыха на море,
протезирование, а затем, мой дорогой президент академии, вы сможете
приступить к исполнению ваших новых обязанностей. Поздравляю вас и надеюсь,
что мы с вами будем часто встречаться при более благоприятных
обстоятельствах. - Он отвесил Мальциусу поклон, вполне светский поклон, хотя
в усах его по-прежнему было что-то кошачье. Затем он встал навытяжку, и
Мальциус тоже: вошел Диктатор.
- Улажено? - произнес Диктатор. - Хорошо. Я приветствую вас, Грегор
Мальциус, - вы на службе у нового государства. Вы отбросили свои ошибки и
соединили свою судьбу с нами.
- Да, - сказал профессор Мальциус. - Теперь я могу заняться своим
делом.
Диктатор слегка нахмурился.
- Вы не только сможете продолжать ваши неоценимые исследования, вы
сможете - и это входит в ваши обязанности - способствовать распространению
наших национальных идеалов. Наша возрожденная страна должна править миром на
благо всего мира. В нас горит пламя, которого лишены другие народы. Наша
цивилизация должна распространиться повсюду. Этого требует будущее. Этому
будет посвящено ваше первое выступление в качестве главы академии.
- Но я не солдат, - тихо возразил профессор Мальциус. - Я биохимик. У
меня нет опыта в делах, о которых вы упомянули.
Диктатор кивнул.
- Вы - выдающийся деятель науки, - сказал он. - Вы докажете, что наши
женщины должны рожать солдат, а мужчины - забыть все нелепицы о республиках
и демократиях ради веры в тех, кто рожден править ими. Вооружась законами
науки, вы докажете, что некоторым расам, в частности нашей расе,
предначертано править миром. Вы докажете, что править им предначертано путем
войны и что война есть один из устоев нашей нации.
- Но так не бывает, - возразил профессор Мальциус. - Я хочу сказать, -
пояснил он, - в лаборатории смотрят, наблюдают. Долго наблюдают. Это
длительный процесс, очень длительный. И тогда, если теория не подтвердилась,
теорию отбрасывают. Вот как это происходит. Я, наверно, плохо объяснил. Я
ведь биохимик, я не умею выискивать преимущества одной расы перед другой, я
ничего не могу доказать о войне, знаю только, что она убивает. Если бы я
сказал что-нибудь другое, надо мной бы смеялся весь свет.
- В нашей стране ни один человек не будет над вами смеяться, - сказал
Диктатор.
- Но если надо мной не смеются, когда я не прав, тогда нет науки, -
хмуря брови, сказал профессор Мальциус. Он помолчал. - Поймите меня. Мне
осталось десять лет полноценной работы, я хочу вернуться в лабораторию.
Понимаете, ведь есть молодежь... если я еще буду учить молодежь.
Профессор снова умолк, он увидел молодые лица. Множество лиц.
Англичанин Вильямс, погибший на войне, малыш Грегоропулос с глазами
фокстерьера. Все, кто прошел через его аудитории, - от самых глупых до самых
лучших. Они съезжались со всего света - он помнил одного индийского
студента... и китайца. Они ходили в дешевых пальто, были жадны до знаний,
они ели скверную мучную пищу в бедных ресторанчиках, с головой погружались в
свои жалкие маленькие романы, занимались ребяческими играми в политику -
вместо дела. Но кое-кто из них подавал надежды... и все нуждались в истине.
Пусть они гибнут, но они нуждаются в истине. Иначе не будет никакой
преемственности, никакой науки.
Он посмотрел на Диктатора... да, это истерическое лицо. Он знал бы, как
с ним обойтись в аудитории... но такие лица не должны править страной
молодежи. На какие только бессмысленные церемонии не пойдешь ради дела -
наденешь мундир, будешь отдавать честь, сделаешься президентом академии. Это
не важно; кесарево - кесарю. Но лгать молодым людям в своей науке? Ведь это
они прозвали его Медведем и пустили слух, будто он носит в портфеле
непристойные открытки. Они взвалили на него ужасное бремя своего доверия -
не за любовь и доброту, а за то, что сочли его честным. Поздно меняться.
Диктатор бросил острый взгляд на генерала.
- Я полагал, профессору Мальциусу объяснено.
- Да, конечно, - сказал профессор Мальциус. - Я подпишу любые бумаги.
Уверяю вас, я не интересуюсь политикой... куда мне, помилуйте! Что та
власть, что эта... И очень соскучился по табаку - пять месяцев не курил. Но
понимаете, нельзя быть ученым и лгать.
Он посмотрел на одного и на другого.
- А что будет, если я откажусь? - спросил он упавшим голосом. И прочел
ответ на лице Диктатора. Это было фанатичное лицо.
- Ну, тогда мы возобновим наши беседы, профессор Мальциус, -
усмехнувшись, промолвил генерал.
- Значит, меня опять будут бить, - сказал профессор Мальциус. Он сказал
об этом как о чем-то не вызывающем сомнений.
- Процесс исправления, видимо, еще не завершен, - отозвался генерал, -
но со временем, будем надеяться...
- В этом нет нужды, - сказал профессор Мальциус. Он устало огляделся.
Плечи у него расправились... вот так он держался в аудитории в те времена,
когда его звали Медведем. - Пригласите ваших офицеров, - отчетливо произнес
он. - Мне предстоит подписать бумаги. Я хотел бы сделать это в их
присутствии.
- Зачем?.. - спросил генерал. - Зачем?.. - Он в сомнении посмотрел на
Диктатора.
На сухом диктаторском лице выразилось удовлетворение. Белая, на
удивление вялая рука прикоснулась к руке профессора Мальциуса.
- У вас станет легче на душе, Грегор, - произнес хриплый возбужденный
голос. - Я крайне рад, что вы согласились.
- Ну конечно, я соглашаюсь, - сказал Грегор Мальциус. - Разве вы не
Диктатор? Кроме того, если не соглашусь, меня опять будут бить. А я не могу,
- понимаете? - не могу, чтобы меня опять били.
Он умолк, слегка задыхаясь. А комната уже наполнилась другими лицами.
Он хорошо их знал, эти суровые лица новой власти. Но и среди них - молодые.
Диктатор что-то говорил о выдающемся ученом, профессоре Грегоре
Мальциусе, который состоит отныне на службе у нового государства.
- Возьмите ручку, - вполголоса распорядился генерал. - Чернильница
здесь, профессор Мальциус. Теперь можете подписать.
Профессор Мальциус сжимал пальцами большую старомодную чернильницу. Она
была полна - слуги Диктатора работали исправно. Они расстреливали за измену
тщедушных людей с глазами фокстерьеров, но поезда у них ходили по
расписанию, а чернильницы не пересыхали.
- Государство, - задыхаясь, сказал он. - Да. Но наука не знает
государств. А вы - маленький человечишко, маленький, незначительный
человечишко.
И раньше чем генерал успел ему помешать, он схватил чернильницу и
швырнул Диктатору в лицо. Спустя мгновение кулак генерала ударил его выше
уха, и он упал за стол. Но, лежа там, он все равно видел через треснутые
очки нелепые чернильные кляксы на лице и мундире Диктатора и кровоточащую
ранку над глазом. В него не стреляли; он так и подумал, что будет слишком
близко к Диктатору и они побоятся выстрелить сразу.
- Вывести его и расстрелять. Сейчас же, - сухо произнес Диктатор. Он и
не подумал стереть с мундира чернила - профессор Мальциус почувствовал к
нему уважение. А потом все бросились к профессору Мальциусу, спеша опередить
друг друга. Он не сопротивлялся.
Пока его гнали по коридору, он то и дело падал. При втором падении очки
разбились окончательно, но это уже не имело значения. Очень торопятся,
сказал он себе, но тем лучше - когда не видишь, можно не думать.
Время от времени он слышал звуки собственного голоса,
свидетельствовавшие о том, что ему нехорошо; но голос существовал отдельно
от него. Он видел Грегоропулоса, очень ясно... Вильямса с его свежим
английским румянцем... и всех, кого он учил.
Он не давал им ничего, кроме работы и истины; они же взвалили на него
страшное бремя доверия. Если бы его опять стали бить, он мог бы их выдать.
Но этого он избежал.
Он поддался последней слабости - ему захотелось, чтобы о нем узнали. Не
узнают, конечно, - он умрет в замке от тифа, об этом с прискорбием сообщат
газеты. А потом его забудут, останутся только труды - так и должно быть. Он
всегда был не слишком высокого мнения о мучениках - истерики в большинстве.
А хорошо бы Боннар узнал о чернилах; такая грубоватая комедия не в его
вкусе. Что поделаешь - крестьянин; Боннар ему это часто говорил.
Они вышли на открытый двор, и он вдохнул свежий воздух.
- Тише, - сказал он. - Чуть тише. Что за спешка? - А его уже
привязывали к столбу. Кто-то ударил его по лицу, на глазах навернулись
слезы. - Мальчишка, перепачканный чернилами, - пробормотал он сквозь выбитые
зубы. - Причем истеричный мальчишка. Но истину не убьешь.
Это были не самые удачные последние слова - и он понимал, что не самые
удачные. Надо придумать что-нибудь покрасивее - не осрамить Боннара. Но ему
уже вставили кляп; тем лучше - избавили от лишних трудов.
Тело его, привязанное к столбу, болело, но зрение и ум прояснились. Он
мог разглядеть вечернее небо, серое от мглы; небо не принадлежало ни одной
стране, а принадлежало всему миру.
Он различал высокий серый контрфорс замка. Замок превратили в тюрьму,
но он не всегда будет тюрьмой. И когда-нибудь, наверно, вообще перестанет
существовать. А вот если найдена крупица истины, она будет существовать
всегда, покуда будет кому ее помнить и открывать заново. Только лживые и
жестокие всегда терпели неудачу.
Шестьдесят лет назад он был мальчиком, ел жидкий капустный суп с черным
хлебом, жил в бедном доме. Жизнь была горька, но он не мог на нее
пожаловаться. У него были хорошие учителя, и его звали Медведем.
Рот болел от кляпа... они уже готовились. Была когда-то девушка Анна;
он ее почти забыл. В комнатах у него всегда стоял свой запах, и когда-то у
него была собака. Что они сделают с медалями - не важно. Он поднял голову и
снова посмотрел в серое мглистое небо. Сейчас не станет мысли, но пока она
есть, ты должен замечать и помнить. Пульс у него был реже, чем он ожидал, а
дыхание до странности ровным - но это несущественно. Существенно то, что
вовне - в сером небе, где нет стран, в камнях земли, в слабом человеческом
духе. Существенна истина.
- Приготовься! - скомандовал офицер. - Целься! Пли!
Но профессор Мальциус не слышал его команд. Он думал о молодых людях.
Кошачий король
Перевод И. Бернштейн
- То есть как, дорогая? - дрогнувшим голосом проговорила миссис
Бомбардо. - Настоящий... хвост? Миссис Лепет с достоинством кивнула.
- Совершенно настоящий. Я была на его концертах. Дважды. Во-первых,
конечно, в Париже. И потом еще это потрясающее выступление в Риме. Мы сидели
в Королевской ложе. И представьте, он... Если бы вы знали, дорогая, как у
него звучит оркестр!.. И он дирижировал... - она самую чуточку замялась, -
хвостом!
- Ах, какой ужас! - восхищенно и алчно воскликнула миссис Бомбардо. -
Надо будет сразу же пригласить его на обед. Он ведь приезжает, это точно?
- Двенадцатого, - подтвердила миссис Лепет, округлив глаза. - Новый
Симфонический пригласил его дать с ними три концерта. Надеюсь, вы сможете
как-нибудь пообедать у нас, пока он здесь. Он, разумеется, будет очень
занят, и он все свое свободное время обещал уделить нам.
- Спасибо, дорогая, - неуверенно отозвалась миссис Бомбардо, не
забывшая свое прошлое покушение на одного английского романиста, которого
выставляла у себя в салоне миссис Лепет. - Вы всегда так гостеприимны! Но
зачем же вам все взваливать на свои плечи? Остальные тоже должны внести
посильную лепту. Например, мы с Генри будем от души рады...
- Это очень любезно с вашей стороны, дорогая. - Миссис Лепет тоже
помнила про выкраденного романиста. - Но мы обещали мосье Тибо... прелестное
имя, не правда ли? Говорят, он прямой потомок Тибальта из "Ромео и
Джульетты", оттого, наверно, и не любит Шекспира... Мы обещали мосье Тибо
тихое и скромное времяпрепровождение, разве что один небольшой прием в самом
узком кругу после первого концерта. Он терпеть не может шумные,
разношерстные сборища. - Она обвела гостей миссис Бомбардо укоризненным
взором. - И потом, из-за этой своей маленькой... м-м... особенности, -
деликатно кашлянула она, - он стесняется незнакомых людей.
- Но я все-таки не понимаю, тетя Эмили, - сказал племянник миссис
Лепет, Томми Брукс. - У этого хрена Тибо что же, вправду есть хвост? Прямо
как у обезьяны?
- Томми, мой друг, - язвительно заметила миссис Бомбардо, - во-первых,
мистер Тибо - не хрен, а выдающийся музыкант, первый дирижер Европы. А
во-вторых...
- Вправду, - твердо ответила миссис Лепет. - Есть хвост. И он им
дирижирует.
- Но как же так? - недоуменно пробормотал Томми. У него покраснели уши.
- То есть, конечно, я не сомневаюсь, раз вы сами видели, тетя Эмили. Но
все-таки это уж ни в какие ворота не лезет, как говорится. Ведь верно,
профессор Свист?
Профессор Свист откашлялся.
- Гм, гм, - произнес он и свел руки концами пальцев. - Я с нетерпением
жду встречи с... э-э-э... мосье Тибо. Лично мне никогда не случалось