Работа Валленберга вселяла надежду и даже давала повод для горького еврейского юмора. Эдит Эрнстер, например, вспоминает: «Странно все-таки, что именно страна белокурых суперарийцев — шведов так заботливо взяла нас под свое крыло. Иногда, когда мимо проходил типичный правоверный еврей в шляпе, с бородой и пейсами, мы говорили друг другу: «Гляди-ка, вон идет еще один швед».
   Заваленный работой, от результатов которой зависели судьбы тысяч, Валленберг тем не менее не потерял присущей его характеру доброты, которая проявлялась в отдельных конкретных случаях. В то время все больницы Будапешта были для евреев закрыты, а охраняемые миссиями дома переполнены и не отличались санитарией. Узнав, что жена одного его служащего — Тибора Вандора, молодого еврея, работавшего в конторе миссии на улице Тигриш, собирается рожать, Валленберг быстро нашел врача, а потом отвез его и молодую пару к себе на квартиру на улицу Оштром. Там, отдав кровать молодой роженице, он устроился спать в коридоре. На заре его разбудил врач, сообщивший, что Агнес Вандор благополучно разрешилась здоровой девочкой. Валленберг тут же проинспектировал новоприбывшую, и Вандоры попросили его стать ее названым отцом. Он с удовольствием согласился, и ребенку дали имя Ивонна Мария Ева.
   Этот эпизод имел удивительное продолжение. Через тридцать пять лет он был описан в большой статье о Валленберге, напечатанной в выходящей в Торонто ежедневной газете «Стар». Некая миссис Ивонна Зингер, прочитав статью, узнала в ней обстоятельства своего собственного рождения, что глубоко ее тронуло. Но она позвонила в газету и сообщила редакции, что в статье есть ошибка: ее родители евреями не были. Хотя газета все-таки ошибки не сделала: как оказалось, мать и отец Ивонны решили скрыть от нее приносящее подчас только горе еврейское происхождение и дали ей христианское воспитание. Убежденность родителей в правильности их решения была столь велика, что, когда Ивонна выросла и влюбилась в еврея, они запретили ей выходить за него замуж. Но девушка их не послушалась, перешла в иудаизм и вышла замуж за человека, которого выбрала. Тем больше было ее удивление, когда она узнала из газетной статьи, что и по крови тоже была еврейкой.
   Эйхмана, одержимого идеей, что от него не должен уйти ни один еврей, постоянное и все более эффективное вмешательство в его дела Валленберга стало раздражать — настолько, что как-то в конце ноября он потерял контроль над собой и в присутствии представителя Красного Креста крикнул: «Я убью эту еврейскую собаку, Валленберга!»
   Его угрозу быстро передали формальному начальнику Валленберга шведскому послу в Будапеште Карлу Ивану Даниельссону, и тот, не теряя времени даром, в свою очередь, проинформировал о ней Стокгольм. Через несколько дней Арвид Рикерт, шведский посол в Берлине, посетил МИД нацистов, заявив, в связи с угрозой покушения на жизнь шведского дипломата, энергичный протест. Герхардт Эрдмансдорф, германский представитель, принявший посла, попытался успокоить возмущение шведов, сказав, что он уверен, слова Эйхмана, если они действительно были сказаны, вряд ли следует воспринимать всерьез. Хотя, как заявил Эрдмансдорф, раздражение Эйхмана отчасти можно понять: с какой бы точки зрения деятельность герра Валленберга в Будапеште ни рассматривать, к традиционной дипломатической ее отнести трудно.
   Телеграмма, посланная в Будапешт Везенмайеру, сообщала ему содержание шведского протеста, и, как можно предположить, Эйхману было указано, что сколь бы возмутительными действия Валленберга он ни считал, покушений — во всяком случае, таких, следы которых вели бы к немцам, — на жизнь шведского дипломата совершать не следует. Ход войны шел не в пользу Германии, и теперь уже она не могла позволить себе раздражать Швецию.
   Тем не менее Эйхман, по-видимому, стоял по крайней мере за одним покушением на жизнь Валленберга. Однажды вечером в начале декабря 1944 года в автомашину Валленберга врезался шедший на полном ходу тяжелый грузовик, сразу же скрывшийся в темноте. Автомашина была разрушена почти полностью, но Валленберг и водитель Лангфельдер, хотя и напуганные столкновением, остались целыми и невредимыми.
   Согласно свидетельству Ларса Берга, еще одного секретаря шведской миссии, Валленберг тут же пешком отправился в штаб-квартиру Эйхмана в отель «Мажестик» и заявил протест. Эйхман выразил свое сожаление по поводу случившегося, но, как только Валленберг ушел, улыбнулся и сказал: «Я попробую еще раз».
   Незадолго до этого инцидента Ларе Берг с Гёте Карлссоном, еще одним секретарем миссии, были свидетелями памятного столкновения между Эйхманом и Валленбергом. Валленберг решил пригласить Эйхмана вместе с его заместителем Крумеи к себе на ужин, ему хотелось встретиться с эсэсовцем лицом к лицу и попытаться понять, что движет его поступками и что он за человек. Эйхман, несомненно из подобных же побуждений, его приглашение принял. В назначенный день Валленберг, вызванный по какому-то срочному делу, касавшемуся «его» евреев, совершенно о приглашении позабыл и, подъезжая к своему дому, с удивлением заметил, как эсэсовский автомобиль, подъехавший к его дому чуть раньше, изверг из себя Эйхмана и Крумеи. Никаких приготовлений к приему в доме сделано не было, к тому же Валленберг отпустил на ночь свою прислугу. Чтобы выйти из положения, пока Эйхман с Крумеи поднимались по лестнице, Валленберг поспешно позвонил Бергу и Гёте Карлссону, жившим неподалеку в доме, который они снимали у венгерского аристократа, к тому времени из Будапешта уже сбежавшего. Не выручат ли они его? — попросил он, и, к его великому облегчению, коллеги охотно согласились помочь. Описание вечера, имеющееся в мемуарах Берга, заслуживает подробного цитирования:
 
   «В моем доме причин для паники не было… обстановка там соответствовала подобным приемам, к тому же мы переняли у прежних хозяев их прислугу в полном составе, включая отменную повариху, привыкшую пользоваться самым широким ассортиментом типичных для традиционного венгерского поместья запасов и готовившую обычно для большого числа гостей. Несмотря на скудность выдаваемых в это время пайков, да и малое число столующихся, нам с Гёте так и не удалось перевоспитать ее. Обычно экстравагантные привычки поварихи нас немного смущали… но в этот вечер мы были им только рады. Поэтому, когда Рауль приехал со своими немцами, мы с Гёте смешивали коктейли, а стол был сервирован китайским фарфором и серебром. Повариха отлично справилась со своей работой, ужин получился отменный, и я уверен, что Эйхман так и не узнал о свойственной Валленбергу забывчивости».
 
   Ужин был посвящен исключительно кулинарным удовольствиям, изысканному вину и малозначительному светскому разговору, но последовавшее Эйхман, по-видимому, проглотил с трудом. Двое немцев в сопровождении троих шведов перешли в гостиную и приступили к кофе. Валленберг погасил свет и раздвинул шторы на окнах, выходивших на восточную сторону. «Эффект это произвело поразительный, — вспоминал Карлссон позднее. — Весь горизонт полыхал красным огнем от канонады тысяч орудий. Это русские наступали на Будапешт». Берг описывает, что происходило потом: «Валленберг, не собиравшийся вести с Эйхманом переговоры, начал говорить о нацизме и о вероятном исходе войны. Он бесстрашно и блестяще при помощи одних только логических аргументов разобрал на винтики всю доктрину нацизма и предсказал полное поражение ее адептов. Наверное, подобного рода речи, исходящие из уст шведа, находящегося далеко от дома и во многом зависящего от расположения к нему его могущественного немецкого оппонента, прозвучали для слушателей непривычно. Но Валленберг всегда поступал именно так. Я думаю, он не столько излагал перед Эйхманом свои взгляды, сколько хотел сделать ему своего рода предупреждение, что самым лучшим для него исходом было бы немедленное прекращение депортаций и уничтожения венгерских евреев. Эйхман едва скрывал свое удивление. Валленберг посмел нападать на него и критиковать фюрера? Но, похоже, он скоро понял, что его аргументы звучали слабо. Пропагандистские клише в сравнении с ясными доводами Валленберга казались пустопорожними. Наконец, Эйхман сказал: «Вы правы, герр Валленберг, я признаю это. Впрочем, я никогда не верил в нацизм как в учение. Зато он дал мне власть и богатство. Я знаю, что скоро моя приятная жизнь здесь закончится. Мои самолеты перестанут доставлять мне женщин и вино из Парижа и деликатесы с Востока. Мои лошади и собаки, моя роскошная квартира здесь, в Будапеште, отойдут к русским, а меня как офицера СС пристрелят на месте.
   Мне некуда бежать, но, если я буду исполнять приказы из Берлина и жестко осуществлять данные мне полномочия, я смогу еще на некоторое время продлить для себя этот образ жизни. И я хочу предупредить вас, герр Валленберг, что сделаю все возможное, чтобы остановить вас. Если я сочту необходимым вас устранить, ваш шведский дипломатический паспорт мне помехой не будет. Случайности происходят даже с дипломатами из нейтральных стран».
   С этими словами Эйхман встал, чтобы откланяться. Он не выказывал внешних признаков злобы. С невозмутимой вежливостью хорошо вышколенного немца он попрощался с Раулем и поблагодарил нас всех за особо приятный вечер. Возможно, своей прямолинейной атакой на него Рауль ничего не выиграл, но иногда откровенный разговор с офицером СС может доставить большое удовольствие даже для шведа».

ГЛАВА 9

   Валленберг привлекал к сотрудничеству или покупал помощь многих людей, и в тех случаях, когда это было возможно, координировал свои действия с аналогичными, предпринимаемыми другими лицами — такими, например, как швейцарский консул Шарль Лютц или представитель Шведского Красного Креста Вальдемар Ланглет. И все же, наверное, наиболее плодотворно он работал с бесконечно изобретательным и дерзким Ласло Самоши, евреем, которому на последнем этапе осады венгерской столицы поистине фантастическим образом удалось стать de facto послом франкистской Испании в Будапеште.
   Самоши был состоятельным молодым будапештским торговцем недвижимостью. До немецкой интервенции в марте 1944 года он предусмотрительно продал ценный участок земли в деловой части города, выручив от сделки значительную сумму в 100 000 пенгё (хорошая месячная зарплата служащего среднего класса составляла тогда приблизительно 1000 пенгё), и держал ее при себе наличными на случай необходимости. Когда правительство Стояи ввело свои драконовские меры против евреев, Самоши приобрел для себя, своей жены и их двоих маленьких детей поддельные документы, после чего они всей семьей растворились среди населения.
   В течение некоторого времени, выдавая себя за беженцев с оккупированных русскими территорий, они меняли одно место жительства за другим. Наконец, после путча Салаши, Самоши решил, что им пора где-нибудь осесть. В это время под номинальным патронажем Международного Красного Креста в городе открылось несколько детских домов для беспризорных или осиротевших детей еврейских родителей. Самоши с семьей отправился в один из таких домов, где его жена предложила присматривать за детьми. «Что до меня, — вспоминает Самоши, — то я решил задержаться там на день или два, чтобы посмотреть, как складываются дела у жены и детей на новом месте». Но уже в первый вечер, проведенный в детском доме, Самоши увидел то, что убедило его остаться. В своих неопубликованных мемуарах он пишет: «В тот день персонал детского дома собрался на совещание, где обсуждались педагогические принципы, которых следует придерживаться в сложившейся обстановке. Многие дети страдали от истощения и педикулеза, в доме отсутствовали такие элементарные предметы первой необходимости, как кастрюли и тарелки, тем не менее главной темой дискуссий были чисто теоретические образовательные проблемы.
   Я понял, что должен заняться неотложными для детей нуждами. Потом руководство детского дома могло воспитывать детей по любой методике — если, конечно, нилашисты и нацисты им это позволили бы».
   К тому времени свободное передвижение евреев по городу было уже запрещено; евреям позволялось выходить из дома только на час, в течение которого их суетящиеся, испуганные фигурки метались в поисках продуктов и других предметов первой необходимости. Благодаря недюжинному хладнокровию и безупречной арийской внешности Самоши передвигался по городу совершенно свободно. На следующее же утро он направился к оптовому торговцу и приобрел у него за свой счет тарелки, столовые приборы, мыло, свечи, средства для борьбы со вшами и все прочее, в чем дети нуждались. «Быстрые и эффективные действия, проведенные без предварительных согласований на совещаниях, очевидно, руководство детского дома заинтересовали, — рассказывает Самоши. — А потом, как мне кажется, мне даже удалось убедить их, что целью данного учреждения является не обеспечение безопасности обслуживающего персонала, своей численностью не уступавшего подопечным, или обсуждение вопросов педагогики, а спасение как можно большего числа детей».
   Результаты работы Самоши в детском доме на улице Доб были скоро замечены в осуществлявшем общую опеку над еврейскими детьми-сиротами Отделе А организации Международного Красного Креста. Они предложили Самоши работать на них. Официальный представитель МКК в Будапеште Фредрик Борн не располагал для работы с детьми ни достаточными денежными средствами, ни необходимым штатом сотрудников. Поэтому он с радостью перепоручил Отдел А заботам евреев-подпольщиков, которых возглавлял тогда Отто Комой, сионистский лидер. Комой был связан также с другой подпольной сионистской ячейкой, занимавшейся изготовлением безупречных нееврейских документов и паспортов иностранных государств. В числе прочих документов подпольщики пытались подделывать и паспорта, выдаваемые Валленбергом, но, скоро обнаружив, что в их исполнении шведские паспорта не выглядят убедительно, полностью переключились на подделку швейцарских Schutzpasse, которые выпускали в большом количестве [39].
   У Самоши имелась пишущая машинка с точно таким же шрифтом, каким печатались швейцарские паспорта. Он с женой узнавали у приводимых в дом детей имена их родителей, которых перед депортацией обычно сгоняли на территорию большого кирпичного завода на окраине города. Узнав имена, они впечатывали их в паспорта. Затем, вооружившись удостоверением МКК, Самоши отправлялся на кирпичный завод, где снимал с железнодорожных составов своих «протеже». Как раз во время одной из таких вылазок он и познакомился с Валленбергом, занимавшимся тем же. «Он показался мне довольно тихим, спокойным и мягким человеком, в нем были даже черты некоторой женственности, — вспоминал потом Самоши. — Скоро я убедился, насколько обманчивым может быть первое впечатление». Когда в начале ноября 1944 года начались первые «марши смерти», Самоши установил еще один полезный контакт — с Золтаном Фаркашом, своим давним знакомым, служившим юридическим советником в испанском посольстве. Фаркаш вскоре представил его поверенному Испании в Будапеште Анхелю Санс-Рицу. Используя весь моральный авторитет организации Красного Креста, Самоши сумел добиться от поверенного обещания помогать не только немногим евреям испанского происхождения, уже находившимся под покровительством его родины, но и другим евреям, выдавая им паспорта сверх квоты и не особенно вникая в их родословную. Самоши еще раз обошел только что доставленных в дом детей, выспросил у них имена родителей и затем передал список имен в испанское посольство для оформления паспортов. Он пишет в воспоминаниях:
 
   «Затем я договорился с Валленбергом, что к своим собственным спискам он добавит еще испанский и швейцарский, которые я ему передам. Подобным же образом были получены еще несколько охранных грамот папского нунциата, и я попросил Валленберга отвезти их к границе тоже. А пока Валленберг со своими помощниками туда ездил, я убедил Фаркаша связаться от имени испанского посольства с венгерскими официальными лицами на границе и, чтобы наши списки выглядели в их глазах убедительнее, вручить им определенные суммы денег. Свою просьбу к Фаркашу я «усилил», закрепив за ним право собственности на ценный участок земли в Буде».
 
   Всякий раз, когда Валленберг возвращал поездом от границы освобожденных участников «маршей смерти», Самоши шел на вокзал, принимал их и доставлял в охраняемые миссией Швеции или других нейтральных стран здания. Как правило, из-за проведенной на ногах целой недели и случавшейся иногда давки в вагонах, освобожденные прибывали в ужасающем состоянии. Кроме того, по улицам Будапешта постоянно бродили вооруженные банды нилашистов. Поэтому сопровождение освобожденных до места их размещения тоже было задачей нелегкой. Самоши обычно нанимал для этого полицейских и размахивал на пути перед всеми интересующимися своим удостоверением международного служащего.
   Кроме того, он вел настоящую окопную войну с работниками посольства, сетовавшими на то, что количество принимаемых под покровительство Испании лиц явно перекрывало разрешенную квоту выдаваемых паспортов. Чиновникам, естественно, не хотелось обременять себя излишней работой. Самоши решил эту и еще множество подобных проблем просто и эффективно — он поступил на дипломатическую службу Испании, посольство которой явно испытывало к этому времени штатный голод. Тут ему пригодились добрые отношения с Фаркашом и Санс-Рицем, а также услуга Борна, обратившегося к испанскому поверенному в делах с официальной просьбой Красного Креста наделить Самоши и Комоя официальным дипломатическим статусом. Подобные вещи могли происходить только в атмосфере царившего в Будапеште хаоса: очень скоро и Самоши и Комой были зачислены в штат посольства и стали обладателями испанских дипломатических паспортов.
   В первую неделю декабря их положение даже упрочилось: опасаясь советского плена, Санс-Риц вместе с остальным посольским персоналом из столицы бежал, фактически передав в руки Самоши единственное в Будапеште дипломатическое представительство, полностью признававшее салашистский режим. В распоряжении Самоши и Комоя оказались, таким образом, все штампы, печати и бланки посольства, резиденции и конторы, автомобиль с дипломатическим номером, связка испанских флагов и немалый кредит доверия со стороны собратьев-фашистов и тогдашнего правительства Венгрии.
   Безусловно, всем этим свалившимся с неба богатством Самоши воспользоваться не замедлил. К семистам уже выданным испанским паспортам он добавил еще несколько сотен. Он также водрузил испанский флаг над детским домом на улице Доб и над штаб-квартирой Комоя на улице Мункач, распространяя на них, таким образом, право экстерриториальности, дополнявшее уже имевшееся у этих домов покровительство организации Красного Креста. Однажды ночью, когда боевики нилашистов ворвались в детский дом на улице Доб, Самоши с негодованием прочитал им лекцию о праве экстерриториальности, не забыв, кстати, напомнить о крепкой дружбе Гитлера и Салаши с Франко. Бормоча извинения, непрошеные гости ушли.
   Передвигаясь по городу, на этот раз с тремя комплектами документов, одетый по последней моде, принятой у нилашистов, — в куртку с меховой оторочкой и в деревенской шляпе на голове, Самоши с дерзостью проезжал через нилашистские кордоны, нисколько не пытаясь их избегать. «Это были примитивные люди. И чтобы справиться с ними, достаточно было иметь громкий голос или заносчивый вид».
   Для поддержания видимости нормальной работы посольства Самоши нужен был настоящий испанец, который мог бы сыграть роль поверенного в делах. Однако настоящего испанца в Будапеште найти не удалось и, за неимением лучшего, пришлось довольствоваться итальянцем — знакомым по имени Джорджо Перласка, жившим в квартире в том же посольском здании. «Без большой помпы, — сообщает Самоши, — мы его «утвердили», и я должен сказать, парадную сторону представительства он выполнял отлично». Отныне на множестве нот протеста, предъявляемых миссиями нейтральных стран венгерскому правительству, имя Перласка стояло наравне с подписями настоящих руководителей миссий, таких, как монсеньор Ротта или посол Даниельссон. Вместе с Самоши Перласка отправлялся на операции по вызволению схваченных нилашистами евреев, имеющих испанские паспорта, и иногда даже заходил вместе с ним в помещения местных отделений партии нилашистов, где обычно бандиты пытали своих жертв прежде, чем их убить. Вместе с тем, пока шли эти отчаянные спасательные операции, проблемы добывания продовольствия для детских домов а также доставки его под бомбежками, обстрелами и угрозами грабежа никто не отменял, и их по-прежнему приходилось решать.
   К концу декабря Самоши, Валленберг и другие дипломаты нейтральных стран повели отчаянную борьбу против планов насильственного перевода пяти тысяч детей из пятнадцати детских домов в Общее гетто, где обеспечить детей продовольствием было бы практически невозможно. Противодействуя намерениям нацистов, как раз накануне Рождества дипломатический корпус направил Салаши составленную Валленбергом ноту протеста. «Даже во время войн, — говорилось в ней, — совесть и закон осуждают направленные против детей враждебные действия. К чему же тогда переселять эти невинные создания в места, где они не увидят ничего, кроме несчастья, отчаяния и боли? Все цивилизованные народы земли уважают права детей, и подобные, явно направленные против малых сих меры, предпринятые в такой традиционно христианской и рыцарственной стране, какой считается Венгрия, были бы восприняты во всем мире с крайним удивлением и болью» [40].
   Нота протеста еще не успела дойти до Салаши, как боевики нилашистов отметили рождение Христа убийством семи сирот в одном неохраняемом детском доме. Совместные усилия Валленберга, Самоши и других не смогли предотвратить это злодеяние. Обслуживающий персонал большинства детских домов нилашисты не тронули, хотя на последней стадии штурма города большая часть его бежала, оставив детей полностью беззащитными.
   Ганс Вейерман, новоназначенный представитель МКК, заместивший на этом посту Борна, сообщал о состоянии детских домов в это время: «Дети от одного до четырнадцати лет, голодные, оборванные и истощенные, смертельно напуганные гулом самолетов и взрывами бомб, расползались по всем углам здания. Их чесоточные тела покрылись коростой грязи, лохмотья кишели вшами. Сбившись от страха в кучу, они что-то нечленораздельно бубнили. Они не ели уже очень долгое время, и в течение многих дней за ними практически не было никакого присмотра. Никто не знал, куда и когда пропали их няни».
   Положение детей было таким отчаянным, что для многих освобождение, которое принесли с собой русские, пришло слишком поздно. Несмотря на улучшенное питание, лекарства и продолжающиеся усилия Красного Креста, включая помощь неутомимого Ласло Самоши, питомцы детских домов продолжали умирать сотнями в течение января, февраля и марта 1945 года.
   Ласло Самоши пережил войну и русскую оккупацию; вместе с женой и детьми ему удалось перебраться в находившуюся под управлением Британии Палестину, позже в Израиль, где он основал в Хайфе новую фирму по торговле недвижимостью. Оглядываясь назад на лихорадочные и трагические месяцы в Будапеште, он подчеркивает: «Каких бы успехов ни добивались некоторые из нас, за всей операцией по спасению стоял Валленберг. Это Валленбергу принадлежала идея координации усилий шведской, швейцарской, испанской и португальской миссий, а также папского нунциата и организации Красного Креста. Мы все работали вместе в тесном контакте под его руководством».

ГЛАВА 10

   Несмотря на свое позерство на ужине у Валленберга, Эйхман тем не менее не собирался оставаться в Будапеште, где его, как он понимал, с приходом русских ожидала верная смерть. Поскольку Красная Армия уже смыкала кольцо осады вокруг венгерской столицы, он приказал своей команде приготовиться к отъезду по первому же сигналу. Но до отъезда Эйхман хотел осуществить две операции. Первую, ликвидацию всех членов Еврейского совета, он собирался провести лично сам. Вторую, молниеносное избиение всего остававшегося в Будапеште еврейского населения, он вынужден был отложить до перевода евреев из Международного гетто в Общее. Проведение последней акции было поручено частям СС и боевикам нилашистов, в случае необходимости ее могли провести и после отъезда Эйхмана. Ранним вечером 22 декабря один из его помощников позвонил в контору Еврейского совета в Общем гетто, где 75 000 евреев ютились в 243 зданиях и «охранялись» 800 нанятыми правительством нилашистами. Телефонную трубку поднял привратник дома Якоб Такач. Эсэсовский офицер приказал ему собрать членов Еврейского совета в девять часов для встречи с Эйхманом.