27 июня посол Родионов, возглавлявший тогда скандинавский отдел МИДа СССР, вызвал к себе посла Швеции Сульмана и пожаловался ему на «отдельные заметки» в шведской прессе, сообщавшие о том, что Валленберга видели живым в русских тюрьмах после 1947 года. Эта информация, как утверждал Родионов, была «вся придумана», после чего он добавил: «Министерство иностранных дел требует, чтобы все сказанное мной было передано матери г-на Рауля Валленберга г-же фон Дардель, которая обратилась к Председателю Совета министров Хрущеву с запросом относительно судьбы ее сына. В то же время Советский Союз надеется, что Швеция… займет позицию, которая исключила бы в будущем использование этого вопроса в целях отравления советско-шведских отношений».
   Однако в это время шведов подобные, лишь слегка завуалированные угрозы более не пугали. 18 июля в заявленном ими письменном меморандуме они отвергли предположение, будто их действия основывались на сфабрикованных или непроверенных газетных статьях; напротив, они исходили из первоисточника, т.е. из свидетельских показаний, данных бывшими заключенными тюрьмы во Владимире. «Естественно, — заявлялось в меморандуме, — Министерство иностранных дел придает большое значение столь подробным свидетельским показаниям. В то же время министерство не считает, что они сделаны с очевидным намерением распространения заведомо ложных сведений. Вряд ли можно их приписать также ошибкам в именах или дефектам памяти».
   Что же касается предупреждения Советского Союза, что Швеция своими действиями может надолго отравить ее нынешние отношения с Советским Союзом, следует разъяснить, что действия эти мотивированы только одним — пролить свет на судьбу Валленберга. «Установление истины, если оно произойдет, устранит серьезный раздражитель, препятствующий развитию отношений между нашими странами». В начале 1960 года шведское правительство вновь привлекло к рассмотрению дела Валленберга двух судей Верховного суда — Рагнара Юлленсвэрда и Пера Сатессона. 25 апреля, проанализировав все поступившие к тому времени показания, судьи представили совместный доклад, в котором утверждалось, что они удовлетворены «качеством протоколов, которые составлены с большой тщательностью и не дают повода для предположений, будто показания свидетелей сделаны под влиянием наводящих вопросов или в обстоятельствах, которые могли бы повлиять на их содержание. Заявления свидетелей содержат большое количество сведений, истинность которых была проверена и которые не противоречат, а дополняют друг друга… Согласно нашему мнению, настоящее расследование позволяет, в соответствии со шведским законом (хотя результаты расследования все же не могут считаться полностью доказанными), с высокой степенью достоверности допустить, что Валленберг был жив, по крайней мере, в начале 1950-х годов, будучи тогда заключен во Владимирскую тюрьму».

ГЛАВА 15

   Следующее звено в цепи открытий явилось самым сенсационным из всех до того времени сделанных, хотя оно станет достоянием общественности Швеции — казалось, единственной страны в мире, граждан которой судьба Валленберга еще волновала, — только через четыре с половиной года.
   В январе 1961 года профессор Нанна Сварц, известный специалист из Каролинской больницы [63], отправилась в Москву, как и много раз до этого, на научную медицинскую конференцию. На конференции она встречалась с несколькими видными советскими коллегами, в том числе с профессором Александром Мясниковым. Коллеги встречались и прежде, не только в Москве, и довольно часто обсуждали вопросы, зачастую сугубо специального характера, на немецком языке.
   27 января в кабинете у Мясникова профессор Сварц и принимавший ее хозяин обсуждали ход конференции, различные направления исследований и прочие медицинские темы. Затем профессор Сварц направила разговор в другое русло:
 
   «Я попросила его извинить меня, но мне хотелось бы поговорить с ним о деле, очень близком моему сердцу, как и сердцам всех шведов. Я описала ему историю Рауля Валленберга и спросила, не знает ли он чего-нибудь об этом человеке, на что он утвердительно кивнул головой.
   Тогда я спросила, не посоветует ли он мне, что нужно сделать, чтобы узнать, где находится Валленберг. Я сказала ему, что мы в Швеции получили информацию, свидетельствовавшую о том, что всего два года назад Валленберг еще был жив, а одному из его родственников сообщали даже, что он жив до сих пор. И тут мой собеседник вдруг сказал, что он про эту историю знает и что лицо, о котором я спрашиваю, находится сейчас в очень неважном состоянии. Он спросил меня, чего я добиваюсь, и я ответила ему, что самое главное — это вернуть Валленберга домой в любом его состоянии. Мой собеседник сказал тогда, понизив голос, что лицо, о котором я спрашиваю, находится в психиатрической клинике».
 
   Профессор Сварц была ошеломлена этим известием. Она понимала, что находится на пороге разрешения тайны, беспокоившей и тревожившей ее страну в течение шестнадцати лет. Она могла освободить человека, давно уже ставшего для ее страны легендой, и поэтому заметно разволновалась. Как свидетельствует ее рассказ о происшедшем шведским правительственным чиновникам, профессор Мясников попросил ее подождать в том же кабинете, пока он не приведет одного своего коллегу для консультаций. Через некоторое время он вернулся с русским ученым (имя этого человека так и не было названо), который остался в кабинете, в то время как Мясников из него вышел.
 
   «Его коллега сел напротив, лицом ко мне. Я спросила его, сообщили ли ему, о чем идет речь, и он подтвердил, что это было действительно так. Он попросил внятно рассказать ему, где служил Валленберг, и написать его имя на листке бумаги. Тогда я написала: атташе Рауль Валленберг.
   Я сказала ему, что мать Валленберга — одна из моих пациенток и что она чувствовала бы себя много лучше и обрела бы душевное спокойствие, если бы знала правду. Не важно, насколько серьезно болен был ее сын, — для нее и для всей Швеции было бы благословением, если бы он получил возможность лечиться на родине. Я спросила его, не поможет ли он нам, и он ответил, что сделает все, что в его силах. Я сказала ему, что вся шведская нация была бы благодарна Советскому Союзу, если бы Валленбергу разрешили вернуться домой, пусть даже серьезно больному, физически или душевно. Наше правительство принимает в его деле большое участие».
 
   Д-р Сварц упомянула, что она лично знает заместителя министра иностранных дел Семенова, с которым познакомилась во время его приезда в Швецию. Ее русский коллега посоветовал ей обратиться прямо к нему. «Я далее спросила коллегу, не считает ли он возможным, чтобы я как лечащий врач могла увезти с собой Валленберга домой. Он не исключал — «если он по-прежнему жив» — возможности передачи больного мне, но сказал, что сначала я должна обговорить все с Семеновым». Д-р Сварц поспешила обратно в свою гостиницу, узнала, связавшись с посольством, номер телефона Семенова и позвонила ему, но секретарь ответила, что Семенов находится за границей. В тот вечер на конференции давался банкет. Отыскав на нем своего советского коллегу, посоветовавшего ей обратиться к Семенову, д-р Сварц, спросила его: если Семенов находится за границей, уместно ли будет обратиться к нему в письменной форме? Коллега посчитал, что это было бы самым лучшим выходом из положения. «Коллега сказал мне, что после того, как я ушла от них, они обсудили положение вместе… (и) оба пришли к одному и тому же выводу, что возможная передача упомянутого лица должна производиться по дипломатическим каналам…»
   Через несколько дней после возвращения в Стокгольм д-р Сварц позвонила домой премьер-министру Таге Эрландеру, которого она хорошо знала. Как только тот услышал от нее рассказ о том, что произошло в Москве, он тут же попросил ее приехать к нему в резиденцию и вызвал одновременно министра иностранных дел Ундена.
   О реакции Ундена на удивительный рассказ д-ра Сварц можно только гадать; реакция Эрландера известна. Полностью доверяя Сварц и не теряя времени, он написал личное послание Хрущеву, которое было доставлено советскому партийному боссу 9 февраля послом Сульманом. Экивоков в письме не было:
 
   «Хочу проинформировать вас, что шведский врач профессор Нанна Сварц, побывавшая в Москве в конце января 1961 года, проинформировала меня о том… что Валленберг был в это время жив и находился в качестве пациента в одной московской психиатрической клинике. Состояние его здоровья неудовлетворительное. Г-жа Сварц получила эти сведения от видного, известного в международных кругах представителя советской медицинской науки.
   Мы с министром иностранных дел Унденом обсудили вопрос о том, как наилучшим образом перевезти Валленберга в Швецию. Мы считаем, что самым лучшим решением в данном случае был бы приезд в Москву шведского врача, который мог бы обсудить со своими советскими коллегами средства транспортировки больного, медицинский уход за ним и пр.».
 
   Можно простить преисполненной возбуждением г-же Сварц ее наивную веру в то, что в следующий раз она отправится в Москву за Раулем Валленбергом, чтобы доставить его домой. Пока она и Эрландер дожидались ответа от Хрущева, она написала письмо Мясникову с выражением надежды, что вскоре встретится с ним, и еще одно письмо — заместителю министра иностранных дел Семенову, в котором спрашивала, далеко ли продвинулось расследование относительно Валленберга и каким образом лучше всего было бы доставить его домой.
   Вскоре она получила письмо от Мясникова. Он писал, что с радостью встретится с ней в Москве. Через месяц — так и не получив ответа ни от Хрущева, ни от Семенова — профессор Сварц снова отправилась в советскую столицу, где сразу же пошла к Мясникову. Во время первого их разговора, при котором присутствовал еще один советский ученый, она спросила Мясникова, не может ли она посетить Валленберга в больнице?
 
   «Он ответил, что вопрос о Валленберге должен решаться в высших инстанциях, добавив: «Если он только не умер». Я парировала в ответ, что тогда он, должно быть, умер совсем недавно».
 
   Профессор Сварц почувствовала, что что-то идет не так и дело развивается в неблагоприятном направлении, и ее опасения лишь возросли, когда при следующей встрече с Мясниковом, происходившей без присутствия третьих лиц, он сказал, что ей не следовало передавать властям содержание их январского разговора.
 
   «Он не отрицал того, что сам разговор имел место, но сказал, что из-за его плохого владения немецким языком мы совсем друг друга не поняли, теперь же он утверждал, что о деле Валленберга ничего не знает. Он сказал мне, что его вызывали к самому Хрущеву, который о нашем разговоре знал и пребывал по этому поводу в большом гневе» [64].
 
   Прежний оптимизм угасал все более. Профессор Сварц снова попыталась связаться с Семеновым, на этот раз звоня ему по домашнему номеру, который дал ей Мясников. Но она опять не смогла разыскать его. Вернувшись в Стокгольм, профессор Сварц снова написала Семенову, она просила, чтобы он как можно скорее принял ее, сообщая, что готова приехать в Москву, в случае его согласия, немедленно. Но она так и не получила ни ответа на письма, ни даже оповещения об их вручении. В мае 1962 года она снова получила приглашение на проводившийся в Москве медицинский съезд. Там она снова встретилась с Мясниковым, «но, когда я попыталась заговорить с ним о Валленберге, он сразу же заявил, что этот вопрос следует решать на дипломатическом уровне и что все дальнейшие разговоры на эту тему между нами неуместны».
   Когда посол Сульман в феврале 1961 года передал письмо своего премьер-министра Хрущеву, советский руководитель с очевидным раздражением в голосе ответил, что Советский Союз уже дал Швеции всю имевшуюся у них информацию о Валленберге, к которой ему нечего больше добавить. Никаких других ответов, письменных или устных, от советского руководства в последующие восемнадцать месяцев не поступало. Затем, 17 августа 1962 года, Эрландер вызвал советского посла Федора Гусева, покидавшего свой пост, и зачитал ему энергичное заявление, которое тот должен был передать Хрущеву:
 
   «Как вы понимаете, г-н Посол, сложившееся положение вызывает у меня серьезную озабоченность. Поэтому, когда вы возвратитесь в Москву, я прошу вас доложить о нем Советскому правительству и лично его главе. Говоря об озабоченности, я имею в виду в первую очередь важность этого вопроса для советско-шведских отношений, в дальнейшем развитии которых в гармоническом и дружественном духе вы, как я знаю, в большой мере заинтересованы.
   Сущность дела — в факте задержания более семнадцати лет назад советскими войсками шведского дипломата. Вы, конечно, согласитесь со мной, что ни одно правительство, находящееся в подобном положении, не может не требовать, чтобы запросы, которые оно делает на основе информации, которую считает надежной, с должным тщанием противоположной стороной изучались и сопровождались приличествующими ответами».
 
   Эрландер далее разъяснял, что воссоединение близких родственников, разъединенных обстоятельствами, которые они не могут переменить, является ныне общепринятым принципом гуманного поведения. «Этот принцип не только повсеместно принят в теории, — продолжал он, — но все более и более применяется на практике. Я настоятельно призываю ваше правительство а также лично Председателя Совета министров г-на Хрущева, разбирая данное дело, этот принцип не игнорировать. Я прошу вас решить дело положительно и с большой надеждой ожидаю ответа».
   Ответа, однако, не последовало. Столь же малоуспешными оказались и многократные попытки профессора Сварц в течение 1962 и 1964 годов возобновить свои контакты с профессором Мясниковым. В середине марта 1964 года советский министр иностранных дел Громыко посетил с визитом Стокгольм, во время которого Эрландер опять потребовал от него ответа и предложил устроить между профессором Сварц и Мясниковым специальную встречу. Через шесть недель, 29 апреля, профессор Сварц получила наконец послание от Мясникова:
 
   «Я пишу вам в связи с новыми сообщениями, касающимися судьбы г-на Валленберга [65], которые появляются ныне в Стокгольме. Меня упоминают в них таким образом, будто я передал вам во время вашего пребывания в Москве в 1961 г. какие-то новые о нем сведения.
   Как вы, наверное, вспомните, я говорил вам тогда, что ничего о местонахождении г-на Валленберга не знаю, никогда не слышал его имени и не имею ни малейшего понятия, жив он или нет.
   Я посоветовал вам обратиться по этому вопросу в наше Министерство иностранных дел через вашего посла или лично. На ваше требование, чтобы я узнал о судьбе этого лица у главы нашего государства Н. С. Хрущева, чьим врачом вы меня назвали, я ответил вам, что Н. С. Хрущев, как все хорошо знают, находится в абсолютном здравии и что я не являюсь его лечащим врачом.
   Благодаря какому-то непостижимому для меня недоразумению, наш с вами короткий разговор (он происходил на немецком языке, которым я не владею свободно) был официальными шведскими кругами истолкован ошибочно» [66].
 
   28 мая 1964 года профессор Сварц написала на это послание подробный ответ. В нем она восстанавливала весь ход январского (происходившего в 1961 году) разговора, как его помнила, и, отвечая на предположения относительно того, что недоразумение, возможно, было вызвано языковыми трудностями, «напомнила ему, что мы оба в ряде разговоров в 1950 году, когда мы впервые встретились, всегда очень хорошо понимали и ответы и вопросы друг друга, что также имело место и во время нашего разговора в январе 1961 года, как и во время многих последующих встреч».
   В июле 1965 года профессор Сварц увиделась с Мясниковым в последний раз. В результате еще нескольких шведских представлений между ними была наконец устроена встреча, которая происходила в Москве в присутствии шведского посла Гуннара Ярринга и двоих представителей советского МИДа, один из которых выступал на встрече в качестве переводчика. Ничего нового встреча не принесла. Профессор Сварц придерживалась своей версии происшедшего, в то время как профессор Мясников — своей, добавляя, что в любом случае он не мог знать о деле Валленберга до того, как она упомянула о нем в январе 1961 года, «поскольку он никогда не имел дела с тюрьмами, или с тюремными больницами, или с военнопленными… Более того, он никогда не приглашался советскими властями для лечения иностранных или иных военнопленных и поэтому о Валленберге слышать не мог». Мясников утверждал, кроме того, что в течение январского разговора в 1961 году он сказал «Если бы Валленберг был жив, он, наверное, был бы болен». Он добавил, что, возможно, из-за сделанной им ошибки профессор Сварц неправильно поняла его слова «как утверждение, а не как предположение».
 
   «Он сказал, что разговаривал со мной просто по-человечески и не думал, что я выполняю чье-то официальное или полуофициальное поручение. Если бы он так думал, он бы, естественно, вызвал переводчика, который бы записывал все сказанное…
   Спор закончился заключительной декларацией моего собеседника. Он считает вопрос закрытым, поскольку ни одному из нас не удалось добиться от другого желаемого. Я на это ему ответила, что тоже считаю наше дальнейшее продвижение к истине невозможным, раз одно слово противостоит другому» [67].
 
   Через четыре месяца после состоявшейся между профессорами встречи Мясников неожиданно умер. «Ему, должно быть, было чуть больше шестидесяти, — рассказывала мне в 1979 году Наина Сварц. — Признаюсь, я иногда думаю: а действительно ли он умер естественной смертью?»

ГЛАВА 16

   Если бы шведская публика знала о скандале, связанном с Наиной Сварц, или о показаниях, свидетельствующих о том, что Валленберг сидел в тюрьме во Владимире, на улицах во время пятидневного визита Хрущева в Стокгольм 22-27 июня 1964 года, наверное, разразились бы настоящие беспорядки. Впрочем, в городе и так прошли массовые демонстрации и предпринимались попытки вручить советскому лидеру петицию с требованием освобождения Валленберга, подписанную более чем миллионом шведских граждан.
   В тот день, когда Хрущев прибыл в Стокгольм, ежедневная газета «Экспрессен» напечатала передовую на русском языке под заголовком, набранным огромными буквами: «Где Валленберг?» В статье, написанной в форме обращения к Хрущеву, объявлялось: «Вы привезли с собой свиту в пятьдесят человек. Но одного человека в ней все-таки нет. Валленберга!»
   Чтобы предотвратить неприятности, связанные с Валленбергом и любыми дискуссиями по его поводу во время визита, русские за десять дней до отъезда Хрущева в Швецию вызвали в МИД СССР посла Ярринга и передали ему устную ноту, зачитанную заместителем министра иностранных дел Александром Орловым. Орлов твердо заявил об официальной советской позиции: «нет никаких сомнений» в том, что Валленберг умер в 1947 году в тюрьме на Лубянке [68]. Утверждения, что он был жив после этого «либо ошибочны, либо отражают стремление определенных лиц осложнить отношения между Советским Союзом и Швецией».
   Поскольку все возможности расследования, как утверждал Орлов, «были исчерпаны до конца», советское правительство «не видит необходимости заниматься этим вопросом в дальнейшем». Жесткое и почти высокомерное заявление заканчивалось слегка завуалированной угрозой: «…любое возвращение к дискуссии по этому прискорбному факту, всецело принадлежащему теперь прошлому, может только повредить советско-шведским отношениям».
   К чести Таге Эрландера, он угрозы проигнорировал. И во время визита Хрущева, рискуя вызвать эмоциональный взрыв со стороны непредсказуемого советского руководителя, он неоднократно неудобный вопрос о Валленберге все-таки поднимал. Как передают, на какой-то стадии переговоров Хрущев взорвался и пригрозил, что, если имя Валленберга будет упомянуто еще раз, он сократит визит и немедленно уедет домой.
   Основное обсуждение вопроса произошло сразу по окончании межгосударственных переговоров по торговле и прочим делам 23 июня. Официальный шведский отчет почти не скрывает резкости тона, на котором проходила беседа. После того как Эрландер «разъяснил необходимость, по крайней мере, внесения ясности в этот нерешенный вопрос», Хрущев объявил, что он «даже не представлял себе, что вопрос о Валленберге может возникнуть снова». Тот факт, что Валленберга нет в Советском Союзе среди живых, уже был «достаточно отчетливо доведен до сведения» шведов.
   «Шведское правительство должно понимать, что Советский Союз, естественно, экстрагировал бы Валленберга, если бы он был жив, независимо от его физического или душевного состояния. Советский Союз экстрагировал и экспатриировал всякого рода людей. К чему было бы удерживать Валленберга?» Несмотря на свидетельство профессора Свар, явившееся следствием языкового недоразумения, «насколько это касается Советского правительства, дело закрыто».
   Хрущев добавил, что «в сталинский период было допущено много ошибок и он не хочет подвергаться допросу, поскольку на многие вопросы все ответы были даны давным-давно». Эрландер, однако, твердо стоял на своем. «Шведское общественное мнение определенно не поймет, почему Советское правительство возражает против дальнейшего расследования». В конце концов Эрландер смог добиться от своего гостя лишь одного — неохотного согласия на организацию в будущем встречи между профессором Сварц и Мясниковым, которая действительно более чем через год состоялась. Через два дня, когда Эрландер походя коснулся этой же темы, Хрущев в более примирительном тоне «заявил о своем искреннем сожалении относительно того, что Советский Союз не располагает документами, которые могли бы положить конец этому прискорбному спору между Советским Союзом и Швецией». В конце визита Хрущева Эрландер выступил с заявлением, в котором говорилось, что вопрос о Валленберге не нашел в ходе переговоров положительного решения, и добавлялось: «Мы глубоко разочарованы тем, что Советский Союз не счел нужным сделать для решения этого дела больше… Мы не намерены прекращать наших усилий».